Страница:
Аристотель подвиг Софию на наведение порядка в ее собственной «кладовой». И там, среди прочего хлама, она нашла белый гольф, который с месяц тому назад пропал из Хильдиного шкафа! София сложила все полученные от Альберто листы в папку с колечками. «Оказалось уже больше пятидесяти страниц». Сама Хильда тем временем дошла до 126-й страницы, но у нее, вдобавок к «учебным материалам» Альберто Нокса, была в руках вся история про Софию.
В следующей главе рассматривался эллинизм. Но прежде всего София нашла открытку с изображением ооновского джипа. На ней стоял штемпель батальона ООН и дата: 15 июня. Опять-таки это была открытка, которую папа, вместо того чтобы послать по почте, вставил в текст:
Неплохо, теперь она разбогатеет на 150 крон. Он явно считает, что одного только самодельного подарка ей недостаточно.
Оказывается, Софии тоже исполняется пятнадцать лет 15 июня. Но по ее календарю еще первая половина мая. Тогда папа и сочинял эту главу, так что поздравительную открытку Хильде он просто датировал более поздним числом.
Бедняжка София, ей пришлось бежать к продуктовому центру на встречу с Йорунн:
Кто такая Хильда? Как мог Хильдин отец рассчитывать, что София найдет ее? В любом случае казалось бессмыслицей, что он посылает открытки Софии, — вместо того чтобы слать их непосредственно дочери.
Читая про Плотина, Хильда почувствовала, что воспаряет в пространстве.
Во всем сущем присутствует божественная тайна. Мы видим, как она сияет в цветке подсолнуха или мака. Улавливаем ту же непостижимую тайну в бабочке, что вспархивает с ветки… в золотой рыбке, что плавает в аквариуме.
Но ближе всего к Богу мы собственной душой. Только через нее мы можем приобщиться к великой загадке бытия. Иногда нам даже начинает казаться, будто эта божественная тайна— мы сами.
Пока что это было самым ошеломляющим из всего прочитанного Хильдой… и в то же время самым простым: дескать, все на свете едино, и это «единое» представляет собой божественную тайну, частью которой являемся мы.
Собственно говоря, это даже не был вопрос веры.«Просто так уж все устроено на свете», — подумала Хильда. А в слова «божественная тайна» каждый человек волен вкладывать свой смысл.
Она перешла к новой главе, в которой София и Йорунн в ночь на 17 мая отправились в поход с палаткой. И вот они идут к Майорстуа…
Через несколько страниц Хильда вскочила и, не выпуская из рук папку, возбужденно зашагала по комнате.
Ну и наглость! В затерянной среди леса избушке девочки нашли копии всех открыток, которые отец посылал ей в первой половине мая. Причем копии были точными. Хильда обычно по многу раз перечитывала папины открытки. Она узнавала каждое слово.
София получила очередное послание от Альберто с учебными материалами. Речь в них шла о семитах и греках, а также о двух важнейших для Европы культурных традициях. Хильду порадовал этот исторический обзор. В школе их ничему такому не учили, там разбирались подробности, подробности и еще раз подробности. Дочитав послание до конца, она поняла, что отец заставил ее совершенно по-новому посмотреть на Иисуса Христа и христианство.
Ей понравилась цитата из Гёте: «Кто, осмыслив ход столетий, / Не построил жизнь толково, / Тот живи себе в потемках, / Прожил день — и жди другого».
В начале следующей главы к окну в Софиином доме прилепилась картонка. Разумеется, это опять было поздравление Хильде.
И тут раздался телефонный звонок от Альберто, София впервые услышала его голос.
— Ты говоришь так, словно речь идет о войне.
— Я бы скорее назвал это столкновением характеров. Нам нужно привлечь внимание Хильды и переманить девочку на свою сторону, прежде чем ее отец вернется в Лиллесанн.
А потом София встретилась с переодетым в средневекового монаха Альберто Ноксом — в каменной церкви XII века.
Кстати о церкви. Хильда посмотрела на часы. Четверть второго… Она совершенно потеряла счет времени.
Не так уж страшно, что она в собственный день рождения прогуляла торжественную службу, ее брала досада по другому поводу — она лишила себя многих поздравлений. Впрочем, этого добра ей сегодня хватает.
И длинная проповедь на ее долю тоже досталась: Альберто легко вошел в роль пастора.
Прочитав, что Хильдегарде Бингенской являлась в видениях некая София, Хильда снова решила слазить в энциклопедию, но на этот раз не нашла ничего из того, что искала. Так всегда бывает, правда? В отношении женщин и женских проблем энциклопедический словарь был безмолвен, как лунный кратер. Может, его подвергли цензуре мужские отряды гражданской обороны?
Хильдегарда Бингенская была проповедником, писателем, врачом, ботаником и естествоиспытателем. К тому же она могла «служить примером того, что в средневековье женщины нередко отличались более приземленным, более практичным, более научным подходом к бытию, чем мужчины». А словарь даже не упоминал о ней. Позор!
Хильда никогда прежде не слыхала, что у Бога есть «женская ипостась», или «материнская натура», и что она называется Софией. На нее издатели тоже пожалели типографской краски.
На нужном Хильде месте в энциклопедии оказался только константинопольский храм Софии — Айя-София, что значит «святая мудрость». В честь этой «мудрости» были названы одна столица государства и множество цариц, однако энциклопедия умалчивала, что слово «София» также связано с женственностью. Разве это не цензура?
А то, что София «являлась в видениях» Хильде, была истинная правда. Ей все время чудилось, будто она видит перед собой эту черноволосую девочку…
Вернувшись домой после почти целой ночи в Мариинской церкви, София встала перед зеркалом в бронзовой раме, которое она взяла из лесной избушки.
В зеркале четко отражались ее собственные бледные черты в обрамлении темных волос, годившихся для одной-единственной прически — естественно ниспадавших прямых прядей. Но подее лицом проглядывало изображение другой девочки.
И вдруг незнакомка принялась быстро подмигивать обоими глазами. Казалось, она подает сигнал, что действительно находится по ту сторону зеркала. Это продолжалось всего несколько секунд. Потом девочка исчезла.
Хильда сама часто стояла перед зеркалом, словно ища в нем отражение другого человека. Но откуда это было знать папе? Кажется, она искала там как раз темноволосую женщину? Прабабушка ведь купила зеркало у цыганки…
Хильда почувствовала, как дрожат ее руки, сжимающие толстую папку. Она внушила себе, что София действительно существует, что она живет где-то «по ту сторону зеркала».
Теперь Софии приснился сон про Хильду и Бьеркели. Хильда не видела и не слышала Софию, но… София нашла на краю причала Хильдин крестик. И этот крестик… между прочим, с инициалами Хильды… когда София проснулась, этот крестик очутился в ее постели!
Хильда покопалась в памяти. Она ведь не теряла его? Девочка подошла к комоду и вытащила оттуда шкатулку с драгоценностями. Золотой крестик — который ей подарила на крестины бабушка — пропал!
Значит, она в самом деле умудрилась посеять его. Ну ладно, с кем не бывает. Но откуда о потере знал папа, если она оставалась неизвестной самой Хильде?
И еще: Софии явно приснилось возвращение из Ливана Хильдиного отца — событие, до которого оставалась целая неделя. Был ли сон провидческим? Или папа хотел сказать, что, когда вернется, рядом будет каким-то образом присутствовать и София? Он ведь писал что-то о появлении у Хильды новой подруги…
На долю секунды перед Хильдой предстало поразительно яркое видение, убедившее ее в том, что София не бесплотное создание, не порождение отпечатанных на бумаге значков. София существует!
ЭПОХА ПРОСВЕЩЕНИЯ
Хильда начала читать главу про Возрождение, когда внизу хлопнула входная дверь, — это пришла с работы мама. Девочка посмотрела на часы. Было уже четыре часа.
Взлетев по лестнице, мама распахнула дверь к Хильде.
— Ты что, не была в церкви?
— Была.
— Но… в чем же ты ходила?
— В том же, в чем хожу сейчас.
— В ночной рубашке?
— Гммм… Я была в Мариинской церкви.
— В Мариинской церкви?
— Это каменная церковь эпохи средневековья.
— Хильда!
Она опустила папку и взглянула на мать.
— Я потеряла счет времени, мама. Мне очень жаль, но я читаю потрясающе интересную книгу.
Маме не оставалось ничего другого, как улыбнуться.
— Это волшебная книга, — прибавила Хильда.
— Да-да, конечно. И еще раз: поздравляю с днем рождения, Хильда!
— По-моему, я сегодня объелась поздравлениями!
— Ой, я же не… Вот только немножко отдохну и приготовлю что-то особенное. Я купила клубнику.
— А я пока почитаю.
Мама снова исчезла, а Хильда продолжила чтение.
София следом за Гермесом прошла через весь город.
В подъезде дома, где жил Альберто, она обнаружила очередную открытку из Ливана, тоже датированную пятнадцатым июня.
Хильда наконец разобралась в системе датировки. Открытки с числом, предшествующим 15 июня, были «копиями» открыток, которые она получила раньше. Те же, на которых стояло сегодняшнее число, достигли ее только теперь, вместе с папкой.
Хильда прочитала о том, как Альберто рассказывал Софии про эпоху Возрождения и новое естествознание, про рационалистов XVII века и английский эмпиризм.
Она вздрагивала каждый раз, когда в повествовании появлялась очередная открытка или другое поздравление, вставленные туда отцом. Обращения к ней выпадали из тетради для сочинений, оказывались внутри банана и проникали в компьютер. Папе ничего не стоило вынудить Альберто «оговориться» и назвать Софию Хильдой. А превзошел он самого себя с Гермесом — когда тот сказал: «Поздравляю с днем рождения, Хильда!»
Как и Альберто, Хильда считала, что отец переходит всякие границы, изображая из себя Господа с его Божьим промыслом. Но с кем она соглашалась? Разве не ее же отец вложил эти укоризненные слова (или упреки самому себе) в уста Альберто? Ей пришло в голову, что, пожалуй, сравнение с Богом было не таким уж бессмысленным. Для Софииного мира отец в самом деле был почти всемогущим господином и повелителем.
Когда Альберто начал рассказывать про Беркли, Хильда была заинтригована не меньше Софии. Что будет дальше? Давно было очевидно, что стоит им добраться до этого философа, отрицавшего существование материального мира за пределами нашего сознания, как должно произойти нечто из ряда вон выходящее — Хильда заранее подглядела, что написано о Беркли в энциклопедии.
Глава открывалась тем, как София и Альберто стоят у окна, глядя на посланный Хильдиным отцом самолет с длинным поздравительным шлейфом. Одновременно «на город наползали темные тучи».
Вопрос «Быть иль не быть» не исчерпывающ. К нему нужно добавить: кто мы такие? Реальные ли мы люди из плоти и крови? Состоит ли наш мир из подлинных вещей — или же нас окружает одно сознание?
Ничего удивительного, что София начала грызть ногти. У самой Хильды никогда не было этой дурной привычки, но и она сейчас чувствовала себя не в своей тарелке.
И вот наступил день, когда они сказали: «Для нас этой „волей или духом?, который „творит всё во всем?, может быть отец Хильды».
— Ты утверждаешь, что он для нас вроде Бога?
— Без всякого смущения говорю «да». Смущаться и стыдиться следует ему!
— А что ты думаешь про Хильду?
— Она ангел, София.
— Ангел?
— Ведь этот «дух» обращается именно к ней.
Затем София наконец вырвалась от Альберто и убежала в грозу. Не та ли это самая гроза, которая разыгралась прошлой ночью в Бьеркели, через несколько часов после того, как София мчалась через весь город домой?
В мозгу ее стучало: «Завтра день рождения». Ей казалось особенно обидным осознать, что жизнь — «лишь только сновиденье», накануне своего пятнадцатилетия. Так бывает во сне, когда ты выиграл миллион и тебе вот-вот вручат выигрыш… а ты берешь и просыпаешься.
Пробегая через стадион, София вдруг увидела еще одного мчащегося под дождем человека. Ей навстречу бежала мама. Небо то и дело пронзали молнии.
Когда они встретились, мама крепко обняла Софию.
— Что с нами происходит, девочка моя?
— Не знаю, — заплакала София. — Нам снится какой-то кошмарный сон.
Хильда почувствовала навертывающиеся на глаза слезы. «То be or not to be: that is the question».
Бросив папку на кровать, Хильда принялась ходить взад-вперед по комнате. В конце концов она остановилась перед зеркалом в бронзовой раме, где и пребывала до тех пор, пока не пришла мама звать ее к ужину. При стуке в дверь Хильда даже не представляла себе, сколько времени провела у зеркала. Но она была уверена, твердо уверена, что на этот раз отражение подмигнуло ей обоими глазами.
За ужином она старалась быть благодарной новорожденной, но мысли ее были неотступно заняты Софией и Альберто.
Как у них пойдут дела теперь, когда они знают,что все определяется Хильдиным отцом? Впрочем, что они там знают? Ничегошеньки они по-настоящему не знают. И тем не менее проблема существует: раз София и Альберто «знают», как все взаимосвязано, значит, они приближаются к концу пути.
Она чуть не поперхнулась картошкой, когда ее осенило, что, возможно, такая постановка вопроса применима и к ее собственному миру. С течением времени люди все лучше понимают законы природы. Может ли история продолжаться до бесконечности после того, как встанут на место последние детали головоломки? Или конец человеческой истории уже близок? Нет ли взаимосвязи между развитием мысли и науки, с одной стороны, и парниковым эффектом и сгоревшими тропическими лесами, с другой? Возможно, не так уж глупо называть человеческую тягу к познанию «грехопадением».
Проблема казалась настолько серьезной и страшной, что Хильда решила выкинуть ее сейчас из головы. Наверняка она поймет больше, продолжая читать рукопись.
— «Скажи ты мне, скажи, не тая…», что хочешь еще, что хо-о-о-чешь еще-е-е! [43]— пропела мама, когда они съели мороженое с итальянской клубникой. — Сегодня мы будем делать все, что ты только пожелаешь.
— Тебе это, конечно, покажется странным, но у меня одно-единственное желание: читать папин подарок.
— Только не дай ему совсем заморочить тебе голову.
— Ну уж нет.
— Мы могли бы разогреть пиццу к «Инспектору Деррику» [44]…
— Посмотрим.
Хильда вспомнила Софиины разговоры с ее мамой. Папа случайно не позаимствовал некоторые черты Хильдиной мамы для той, другой? На всякий случай она решила не заводить речь о белом кролике, которого извлекают из цилиндра Вселенной, — по крайней мере сегодня.
— Кстати, — сказала Хильда, поднимаясь из-за стола.
— Да?
— Я что-то не вижу своего золотого крестика.
Мама загадочно посмотрела на нее.
— Я нашла его несколько недель назад на мостках. Эх ты, растеряша!
— Ты сказала папе?
— Не помню. А впрочем, сказала.
— И где он теперь?
Мама пошла в спальню за своей шкатулкой, и до Хильды донесся ее удивленный возглас. Вскоре она вернулась в гостиную.
— Ты знаешь, я его почему-то не нахожу.
— Так я и думала.
Обняв маму, Хильда побежала к себе в мансарду. Наконец-то, сию же минуту, она будет читать дальше про Софию и Альберто. Как и прежде, она уселась в кровати, положив папку на колени.
Наутро София проснулась оттого, что в комнату вошла мама с подносом, уставленным подарками. Флаг она сунула в пустую бутылку из-под кока-колы.
— Поздравляю с днем рождения, София!
Протерев глаза, София попробовала вспомнить все, что произошло вчера. Но мозаика-головоломка распадалась на мелкие кусочки. Одним из таких кусочков был Альберто, другим — Хильда с майором, третьим — Беркли, четвертым — Бьеркели… Иссиня-черный кусочек изображал чудовищную грозу, от которой у Софии едва не случился нервный срыв. По приходе домой мама растерла ее махровым полотенцем и, прямо-таки заставив лечь в постель, напоила горячим молоком с медом. София мгновенно заснула.
— Кажется, я жива, — запинаясь, пробормотала она теперь.
— Конечно, жива. И сегодня тебе исполняется пятнадцать лет.
— Ты уверена?
— Еще бы не уверена. Как мать может не знать, когда родился ее единственный ребенок? 15 июня 1975 года… в половине второго, София. Это был самый счастливый миг в моей жизни.
— Ты уверена, что все это не сон?
— Во всяком случае, это должен быть очень хороший сон, если после него просыпаешься к подаркам и булочкам.
Поставив поднос с подарками на стул, она опять исчезла из комнаты, но вскоре появилась со вторым подносом, на котором были булочки и сок. Его она пристроила в ногах у Софии.
Дальше утро пошло по обычному для дня рождения расписанию — с разворачиванием подарков и воспоминаниями чуть ли не до первых родовых схваток пятнадцатилетней давности. Мама подарила Софии теннисную ракетку. В теннис она еще никогда не играла, но буквально в двух минутах ходьбы от Клёвервейен был открытый корт. Папа прислал ей портативный телевизор со встроенным радиоприемником. Прислали подарки и старые тетушки, и друзья семьи.
— Как ты думаешь, мне не отпроситься сегодня с работы? — чуть погодя поинтересовалась мама.
— По-моему, не надо. Зачем?
— Ты вчера была совершенно не в себе. Если так будет продолжаться, придется записать тебя к психологу.
— Вот уж ни к чему.
— Тебя напугала только гроза… или еще этот Альберто?
— А тебя? «Что с нами происходит, девочка моя?» — вскричала ты.
— Мне показалось, что ты начала бегать на свидания со всякими чудиками. Наверное, я сама виновата…
— Да никто не виноват, что я в свободное время занимаюсь философией. Иди спокойно на работу. Мне все равно к десяти в школу. Там сегодня раздача табелей и «уютный час».
— Ты уже знаешь свои отметки?
— Во всяком случае, я получу больше пятерок, чем на Рождество.
Вскоре после маминого ухода зазвонил телефон.
— София Амуннсен слушает.
— Это Альберто.
— Ой…
— Майор вчера не пожалел пороху.
— Не понимаю, о чем ты.
— О грозе, София.
— Я перестала в чем-либо разбираться, во всем сомневаюсь.
— Сомнение — первейшая добродетель истинного философа. Я горжусь тем, как многому ты научилась за столь короткое время.
— Мне все вокруг кажется каким-то нереальным.
— Это называется экзистенциальным страхом и чаще всего связано с переходом к новому знанию.
— Наверное, мне надо сделать перерыв в занятиях философией.
— У тебя в саду развелось слишком много лягушек?
София не смогла удержаться от смеха. Альберто продолжал:
— А по-моему, нам лучше продолжать занятия. Кстати, с днем рождения тебя. Нам нужно закончить курс до Иванова дня. Это наша последняя надежда.
— Надежда на что?
— Ты готова к длинному разговору? Я не могу объяснить тебе все за две минуты.
— Готова.
— Помнишь Декарта?
— «Я мыслю, следовательно, я существую».
— В своих методологических сомнениях мы с тобой оказались у разбитого корыта. Может выясниться, что мы сами — не более чем мысль, а это вовсе не то же самое, что быть мыслителями. У нас есть основания полагать, что мы плод фантазии некоего майора, который сочинил нас для развлечения своей живущей в Лиллесанне новорожденной дочери. Улавливаешь ход моих рассуждений?
— Да…
— Но в этом есть и внутреннее противоречие. Если нас «сочинили», мы не вправе ничего «полагать». Тогда и этот телефонный разговор — не более чем плод воображения.
— Тогда у нас нет ни капли свободной воли. Тогда все наши слова и поступки предопределены майором. Значит, нам вообще можно повесить трубки.
— Ты преувеличиваешь.
— Объясни!
— Ты хочешь сказать, что некий человек заранее обдумал свои фантазии? Конечно, Хильдиному отцу известновсе, что мы делаем. Сбежать от его всеведения не легче, чем от собственной тени. Но — и в связи с этим у меня возник один план — нельзя утверждать, что майор уже определил все, чему суждено случиться. Возможно, он определяет это в последнюю минуту, так сказать, в миг творения. Вполне допустимо, что именно в такие минуты инициатива переходит в наши руки, то есть мы сами можем управлять своими речами и поступками. Конечно, наши потуги — ничто по сравнению с натиском майора. Мы фактически бессильны перед навязываемыми нам внешними обстоятельствами вроде говорящих собак, самолетов с поздравительным шлейфом, посланиями внутри бананов и заказными грозами. И все же не исключено, что наша воля тоже чего-то стоит.
— Как это может быть?
— Разумеется, в нашем крохотном мирке майор всеведущ, но это не значит, что он и всемогущ. В любом случае, мы можем попробовать вести себя так, как будто это не соответствует действительности.
— Кажется, я понимаю, к чему ты клонишь.
— Главный фокус будет, если мы сумеем обмануть майора и начнем действовать самостоятельно, то есть совершать поступки, о которых он даже не будет подозревать.
— Разве такое возможно, если мы не существуем?
— Кто сказал, что мы не существуем? Вопрос стоит иначе: не «существуемли мы?», а «кто мы такие?». Даже если выяснится, что мы не более чем импульсы в раздвоенном сознании майора, это не отнимает у нас некоторого существования.
— Или свободы воли?
— В общем, я работаю над этим, София.
— Но и то, что ты «работаешь над этим», должно быть прекрасно известно Хильдиному отцу.
— Разумеется. Но он не знает деталей моего плана. Я пытаюсь найти Архимедову точку.
— Архимедову точку?
— Архимедбыл эллинистическим ученым. «Дайте мне точку опоры, — говорил он, — и я сдвину землю». Вот и нам нужно найти точку опоры, чтобы извлечь себя из сознания майора, покинуть его внутренний мир.
— Задача не из легких.
— Но нам не удастся ускользнуть от него, пока не будет закончен философский курс. Майор слишком крепко нас держит. Он явно решил, что я обязан провести тебя через всю историю философии. А до его отъезда с Ближнего Востока остается всего несколько дней. Если мы не сумеем избавиться от навязчивых фантазий майора, прежде чем он прибудет в Бьеркели, мы пропали.
— Я боюсь…
— Во-первых, мне нужно просветить тебя по поводу французской эпохи Просвещения. Затем надо хотя бы в общих чертах рассмотреть Канта и лишь потом можно переходить к романтизму. Кроме того, для нас обоих важен Гегель. А коснувшись Гегеля, нельзя обойти вниманием взрыв возмущения, который вызвало гегельянство у Киркегора. Следует также коснуться Маркса, Дарвина и Фрейда. Если мы в заключение успеем пройтись по Сартру и экзистенциализму, можно будет приступать к исполнению нашего плана.
— Порядочно для одной недели.
— Поэтому приступать надо немедленно. Ты можешь прийти сразу?
— Мне нужно в школу. У нас будет «уютный час», а потом раздача табелей.
— Наплюй! Если мы не более чем продукт сознания, значит, удовольствие от «уютного часа» с его кока-колой и разными вкусностями тоже лишь воображаемое.
— Но табель?…
В следующей главе рассматривался эллинизм. Но прежде всего София нашла открытку с изображением ооновского джипа. На ней стоял штемпель батальона ООН и дата: 15 июня. Опять-таки это была открытка, которую папа, вместо того чтобы послать по почте, вставил в текст:
Дорогая Хильда! Полагаю, ты еще празднуешь день рождения. Или это уже следующий день? Впрочем, неважно, на сколько тебе хватило моего подарка. В некотором смысле его может хватить на всю жизнь. Как бы то ни было, еще раз поздравляю тебя. Теперь ты, наверное, понимаешь, почему я посылаю открытки Софии. Я просто уверен, что она передаст их.
P. S. Мама рассказала, что ты потеряла бумажник. Обещаю возместить тебе утраченные 150 крон. Новый ученический билет ты, конечно же, успеешь до лета получить в школе сама.
С сердечным приветом, папа.
Неплохо, теперь она разбогатеет на 150 крон. Он явно считает, что одного только самодельного подарка ей недостаточно.
Оказывается, Софии тоже исполняется пятнадцать лет 15 июня. Но по ее календарю еще первая половина мая. Тогда папа и сочинял эту главу, так что поздравительную открытку Хильде он просто датировал более поздним числом.
Бедняжка София, ей пришлось бежать к продуктовому центру на встречу с Йорунн:
Кто такая Хильда? Как мог Хильдин отец рассчитывать, что София найдет ее? В любом случае казалось бессмыслицей, что он посылает открытки Софии, — вместо того чтобы слать их непосредственно дочери.
Читая про Плотина, Хильда почувствовала, что воспаряет в пространстве.
Во всем сущем присутствует божественная тайна. Мы видим, как она сияет в цветке подсолнуха или мака. Улавливаем ту же непостижимую тайну в бабочке, что вспархивает с ветки… в золотой рыбке, что плавает в аквариуме.
Но ближе всего к Богу мы собственной душой. Только через нее мы можем приобщиться к великой загадке бытия. Иногда нам даже начинает казаться, будто эта божественная тайна— мы сами.
Пока что это было самым ошеломляющим из всего прочитанного Хильдой… и в то же время самым простым: дескать, все на свете едино, и это «единое» представляет собой божественную тайну, частью которой являемся мы.
Собственно говоря, это даже не был вопрос веры.«Просто так уж все устроено на свете», — подумала Хильда. А в слова «божественная тайна» каждый человек волен вкладывать свой смысл.
Она перешла к новой главе, в которой София и Йорунн в ночь на 17 мая отправились в поход с палаткой. И вот они идут к Майорстуа…
Через несколько страниц Хильда вскочила и, не выпуская из рук папку, возбужденно зашагала по комнате.
Ну и наглость! В затерянной среди леса избушке девочки нашли копии всех открыток, которые отец посылал ей в первой половине мая. Причем копии были точными. Хильда обычно по многу раз перечитывала папины открытки. Она узнавала каждое слово.
Дорогая Хильда! Меня просто распирают секреты, связанные с твоим днем рождения, и я по нескольку раз в день вынужден сдерживать желание позвонить тебе и все выложить. Подарок с каждым днем разрастается, а ты сама знаешь, если чего-то делается все больше и больше, это все труднее держать при себе.
София получила очередное послание от Альберто с учебными материалами. Речь в них шла о семитах и греках, а также о двух важнейших для Европы культурных традициях. Хильду порадовал этот исторический обзор. В школе их ничему такому не учили, там разбирались подробности, подробности и еще раз подробности. Дочитав послание до конца, она поняла, что отец заставил ее совершенно по-новому посмотреть на Иисуса Христа и христианство.
Ей понравилась цитата из Гёте: «Кто, осмыслив ход столетий, / Не построил жизнь толково, / Тот живи себе в потемках, / Прожил день — и жди другого».
В начале следующей главы к окну в Софиином доме прилепилась картонка. Разумеется, это опять было поздравление Хильде.
Дорогая Хильда! Не знаю, читаешь ли ты эти строки в день рождения или он уже прошел. Отчасти я надеюсь, что он продолжается или что по крайней мере с тех пор миновало не больше нескольких дней. Если у Софии проходит неделя-другая, это вовсе не означает, что столько же времени должно пройти у нас. Я вернусь к Иванову дню. И тогда мы с тобой, Хильда, всласть насидимся в саду, глядя с качелей на море. Нам нужно многое обсудить…
И тут раздался телефонный звонок от Альберто, София впервые услышала его голос.
— Ты говоришь так, словно речь идет о войне.
— Я бы скорее назвал это столкновением характеров. Нам нужно привлечь внимание Хильды и переманить девочку на свою сторону, прежде чем ее отец вернется в Лиллесанн.
А потом София встретилась с переодетым в средневекового монаха Альберто Ноксом — в каменной церкви XII века.
Кстати о церкви. Хильда посмотрела на часы. Четверть второго… Она совершенно потеряла счет времени.
Не так уж страшно, что она в собственный день рождения прогуляла торжественную службу, ее брала досада по другому поводу — она лишила себя многих поздравлений. Впрочем, этого добра ей сегодня хватает.
И длинная проповедь на ее долю тоже досталась: Альберто легко вошел в роль пастора.
Прочитав, что Хильдегарде Бингенской являлась в видениях некая София, Хильда снова решила слазить в энциклопедию, но на этот раз не нашла ничего из того, что искала. Так всегда бывает, правда? В отношении женщин и женских проблем энциклопедический словарь был безмолвен, как лунный кратер. Может, его подвергли цензуре мужские отряды гражданской обороны?
Хильдегарда Бингенская была проповедником, писателем, врачом, ботаником и естествоиспытателем. К тому же она могла «служить примером того, что в средневековье женщины нередко отличались более приземленным, более практичным, более научным подходом к бытию, чем мужчины». А словарь даже не упоминал о ней. Позор!
Хильда никогда прежде не слыхала, что у Бога есть «женская ипостась», или «материнская натура», и что она называется Софией. На нее издатели тоже пожалели типографской краски.
На нужном Хильде месте в энциклопедии оказался только константинопольский храм Софии — Айя-София, что значит «святая мудрость». В честь этой «мудрости» были названы одна столица государства и множество цариц, однако энциклопедия умалчивала, что слово «София» также связано с женственностью. Разве это не цензура?
А то, что София «являлась в видениях» Хильде, была истинная правда. Ей все время чудилось, будто она видит перед собой эту черноволосую девочку…
Вернувшись домой после почти целой ночи в Мариинской церкви, София встала перед зеркалом в бронзовой раме, которое она взяла из лесной избушки.
В зеркале четко отражались ее собственные бледные черты в обрамлении темных волос, годившихся для одной-единственной прически — естественно ниспадавших прямых прядей. Но подее лицом проглядывало изображение другой девочки.
И вдруг незнакомка принялась быстро подмигивать обоими глазами. Казалось, она подает сигнал, что действительно находится по ту сторону зеркала. Это продолжалось всего несколько секунд. Потом девочка исчезла.
Хильда сама часто стояла перед зеркалом, словно ища в нем отражение другого человека. Но откуда это было знать папе? Кажется, она искала там как раз темноволосую женщину? Прабабушка ведь купила зеркало у цыганки…
Хильда почувствовала, как дрожат ее руки, сжимающие толстую папку. Она внушила себе, что София действительно существует, что она живет где-то «по ту сторону зеркала».
Теперь Софии приснился сон про Хильду и Бьеркели. Хильда не видела и не слышала Софию, но… София нашла на краю причала Хильдин крестик. И этот крестик… между прочим, с инициалами Хильды… когда София проснулась, этот крестик очутился в ее постели!
Хильда покопалась в памяти. Она ведь не теряла его? Девочка подошла к комоду и вытащила оттуда шкатулку с драгоценностями. Золотой крестик — который ей подарила на крестины бабушка — пропал!
Значит, она в самом деле умудрилась посеять его. Ну ладно, с кем не бывает. Но откуда о потере знал папа, если она оставалась неизвестной самой Хильде?
И еще: Софии явно приснилось возвращение из Ливана Хильдиного отца — событие, до которого оставалась целая неделя. Был ли сон провидческим? Или папа хотел сказать, что, когда вернется, рядом будет каким-то образом присутствовать и София? Он ведь писал что-то о появлении у Хильды новой подруги…
На долю секунды перед Хильдой предстало поразительно яркое видение, убедившее ее в том, что София не бесплотное создание, не порождение отпечатанных на бумаге значков. София существует!
ЭПОХА ПРОСВЕЩЕНИЯ
…от способа вдевать нитку в иголку до способа заряжать пушку…
Хильда начала читать главу про Возрождение, когда внизу хлопнула входная дверь, — это пришла с работы мама. Девочка посмотрела на часы. Было уже четыре часа.
Взлетев по лестнице, мама распахнула дверь к Хильде.
— Ты что, не была в церкви?
— Была.
— Но… в чем же ты ходила?
— В том же, в чем хожу сейчас.
— В ночной рубашке?
— Гммм… Я была в Мариинской церкви.
— В Мариинской церкви?
— Это каменная церковь эпохи средневековья.
— Хильда!
Она опустила папку и взглянула на мать.
— Я потеряла счет времени, мама. Мне очень жаль, но я читаю потрясающе интересную книгу.
Маме не оставалось ничего другого, как улыбнуться.
— Это волшебная книга, — прибавила Хильда.
— Да-да, конечно. И еще раз: поздравляю с днем рождения, Хильда!
— По-моему, я сегодня объелась поздравлениями!
— Ой, я же не… Вот только немножко отдохну и приготовлю что-то особенное. Я купила клубнику.
— А я пока почитаю.
Мама снова исчезла, а Хильда продолжила чтение.
София следом за Гермесом прошла через весь город.
В подъезде дома, где жил Альберто, она обнаружила очередную открытку из Ливана, тоже датированную пятнадцатым июня.
Хильда наконец разобралась в системе датировки. Открытки с числом, предшествующим 15 июня, были «копиями» открыток, которые она получила раньше. Те же, на которых стояло сегодняшнее число, достигли ее только теперь, вместе с папкой.
Дорогая Хильда! София сейчас идет к учителю философии. Ей скоро будет пятнадцать, тебе же пятнадцать лет исполнилось вчера. Или сегодня, Хильдемур? Но если сегодня, то должен быть уже поздний вечер. Впрочем, наши часы не всегда идут одинаково.
Хильда прочитала о том, как Альберто рассказывал Софии про эпоху Возрождения и новое естествознание, про рационалистов XVII века и английский эмпиризм.
Она вздрагивала каждый раз, когда в повествовании появлялась очередная открытка или другое поздравление, вставленные туда отцом. Обращения к ней выпадали из тетради для сочинений, оказывались внутри банана и проникали в компьютер. Папе ничего не стоило вынудить Альберто «оговориться» и назвать Софию Хильдой. А превзошел он самого себя с Гермесом — когда тот сказал: «Поздравляю с днем рождения, Хильда!»
Как и Альберто, Хильда считала, что отец переходит всякие границы, изображая из себя Господа с его Божьим промыслом. Но с кем она соглашалась? Разве не ее же отец вложил эти укоризненные слова (или упреки самому себе) в уста Альберто? Ей пришло в голову, что, пожалуй, сравнение с Богом было не таким уж бессмысленным. Для Софииного мира отец в самом деле был почти всемогущим господином и повелителем.
Когда Альберто начал рассказывать про Беркли, Хильда была заинтригована не меньше Софии. Что будет дальше? Давно было очевидно, что стоит им добраться до этого философа, отрицавшего существование материального мира за пределами нашего сознания, как должно произойти нечто из ряда вон выходящее — Хильда заранее подглядела, что написано о Беркли в энциклопедии.
Глава открывалась тем, как София и Альберто стоят у окна, глядя на посланный Хильдиным отцом самолет с длинным поздравительным шлейфом. Одновременно «на город наползали темные тучи».
Вопрос «Быть иль не быть» не исчерпывающ. К нему нужно добавить: кто мы такие? Реальные ли мы люди из плоти и крови? Состоит ли наш мир из подлинных вещей — или же нас окружает одно сознание?
Ничего удивительного, что София начала грызть ногти. У самой Хильды никогда не было этой дурной привычки, но и она сейчас чувствовала себя не в своей тарелке.
И вот наступил день, когда они сказали: «Для нас этой „волей или духом?, который „творит всё во всем?, может быть отец Хильды».
— Ты утверждаешь, что он для нас вроде Бога?
— Без всякого смущения говорю «да». Смущаться и стыдиться следует ему!
— А что ты думаешь про Хильду?
— Она ангел, София.
— Ангел?
— Ведь этот «дух» обращается именно к ней.
Затем София наконец вырвалась от Альберто и убежала в грозу. Не та ли это самая гроза, которая разыгралась прошлой ночью в Бьеркели, через несколько часов после того, как София мчалась через весь город домой?
В мозгу ее стучало: «Завтра день рождения». Ей казалось особенно обидным осознать, что жизнь — «лишь только сновиденье», накануне своего пятнадцатилетия. Так бывает во сне, когда ты выиграл миллион и тебе вот-вот вручат выигрыш… а ты берешь и просыпаешься.
Пробегая через стадион, София вдруг увидела еще одного мчащегося под дождем человека. Ей навстречу бежала мама. Небо то и дело пронзали молнии.
Когда они встретились, мама крепко обняла Софию.
— Что с нами происходит, девочка моя?
— Не знаю, — заплакала София. — Нам снится какой-то кошмарный сон.
Хильда почувствовала навертывающиеся на глаза слезы. «То be or not to be: that is the question».
Бросив папку на кровать, Хильда принялась ходить взад-вперед по комнате. В конце концов она остановилась перед зеркалом в бронзовой раме, где и пребывала до тех пор, пока не пришла мама звать ее к ужину. При стуке в дверь Хильда даже не представляла себе, сколько времени провела у зеркала. Но она была уверена, твердо уверена, что на этот раз отражение подмигнуло ей обоими глазами.
За ужином она старалась быть благодарной новорожденной, но мысли ее были неотступно заняты Софией и Альберто.
Как у них пойдут дела теперь, когда они знают,что все определяется Хильдиным отцом? Впрочем, что они там знают? Ничегошеньки они по-настоящему не знают. И тем не менее проблема существует: раз София и Альберто «знают», как все взаимосвязано, значит, они приближаются к концу пути.
Она чуть не поперхнулась картошкой, когда ее осенило, что, возможно, такая постановка вопроса применима и к ее собственному миру. С течением времени люди все лучше понимают законы природы. Может ли история продолжаться до бесконечности после того, как встанут на место последние детали головоломки? Или конец человеческой истории уже близок? Нет ли взаимосвязи между развитием мысли и науки, с одной стороны, и парниковым эффектом и сгоревшими тропическими лесами, с другой? Возможно, не так уж глупо называть человеческую тягу к познанию «грехопадением».
Проблема казалась настолько серьезной и страшной, что Хильда решила выкинуть ее сейчас из головы. Наверняка она поймет больше, продолжая читать рукопись.
— «Скажи ты мне, скажи, не тая…», что хочешь еще, что хо-о-о-чешь еще-е-е! [43]— пропела мама, когда они съели мороженое с итальянской клубникой. — Сегодня мы будем делать все, что ты только пожелаешь.
— Тебе это, конечно, покажется странным, но у меня одно-единственное желание: читать папин подарок.
— Только не дай ему совсем заморочить тебе голову.
— Ну уж нет.
— Мы могли бы разогреть пиццу к «Инспектору Деррику» [44]…
— Посмотрим.
Хильда вспомнила Софиины разговоры с ее мамой. Папа случайно не позаимствовал некоторые черты Хильдиной мамы для той, другой? На всякий случай она решила не заводить речь о белом кролике, которого извлекают из цилиндра Вселенной, — по крайней мере сегодня.
— Кстати, — сказала Хильда, поднимаясь из-за стола.
— Да?
— Я что-то не вижу своего золотого крестика.
Мама загадочно посмотрела на нее.
— Я нашла его несколько недель назад на мостках. Эх ты, растеряша!
— Ты сказала папе?
— Не помню. А впрочем, сказала.
— И где он теперь?
Мама пошла в спальню за своей шкатулкой, и до Хильды донесся ее удивленный возглас. Вскоре она вернулась в гостиную.
— Ты знаешь, я его почему-то не нахожу.
— Так я и думала.
Обняв маму, Хильда побежала к себе в мансарду. Наконец-то, сию же минуту, она будет читать дальше про Софию и Альберто. Как и прежде, она уселась в кровати, положив папку на колени.
Наутро София проснулась оттого, что в комнату вошла мама с подносом, уставленным подарками. Флаг она сунула в пустую бутылку из-под кока-колы.
— Поздравляю с днем рождения, София!
Протерев глаза, София попробовала вспомнить все, что произошло вчера. Но мозаика-головоломка распадалась на мелкие кусочки. Одним из таких кусочков был Альберто, другим — Хильда с майором, третьим — Беркли, четвертым — Бьеркели… Иссиня-черный кусочек изображал чудовищную грозу, от которой у Софии едва не случился нервный срыв. По приходе домой мама растерла ее махровым полотенцем и, прямо-таки заставив лечь в постель, напоила горячим молоком с медом. София мгновенно заснула.
— Кажется, я жива, — запинаясь, пробормотала она теперь.
— Конечно, жива. И сегодня тебе исполняется пятнадцать лет.
— Ты уверена?
— Еще бы не уверена. Как мать может не знать, когда родился ее единственный ребенок? 15 июня 1975 года… в половине второго, София. Это был самый счастливый миг в моей жизни.
— Ты уверена, что все это не сон?
— Во всяком случае, это должен быть очень хороший сон, если после него просыпаешься к подаркам и булочкам.
Поставив поднос с подарками на стул, она опять исчезла из комнаты, но вскоре появилась со вторым подносом, на котором были булочки и сок. Его она пристроила в ногах у Софии.
Дальше утро пошло по обычному для дня рождения расписанию — с разворачиванием подарков и воспоминаниями чуть ли не до первых родовых схваток пятнадцатилетней давности. Мама подарила Софии теннисную ракетку. В теннис она еще никогда не играла, но буквально в двух минутах ходьбы от Клёвервейен был открытый корт. Папа прислал ей портативный телевизор со встроенным радиоприемником. Прислали подарки и старые тетушки, и друзья семьи.
— Как ты думаешь, мне не отпроситься сегодня с работы? — чуть погодя поинтересовалась мама.
— По-моему, не надо. Зачем?
— Ты вчера была совершенно не в себе. Если так будет продолжаться, придется записать тебя к психологу.
— Вот уж ни к чему.
— Тебя напугала только гроза… или еще этот Альберто?
— А тебя? «Что с нами происходит, девочка моя?» — вскричала ты.
— Мне показалось, что ты начала бегать на свидания со всякими чудиками. Наверное, я сама виновата…
— Да никто не виноват, что я в свободное время занимаюсь философией. Иди спокойно на работу. Мне все равно к десяти в школу. Там сегодня раздача табелей и «уютный час».
— Ты уже знаешь свои отметки?
— Во всяком случае, я получу больше пятерок, чем на Рождество.
Вскоре после маминого ухода зазвонил телефон.
— София Амуннсен слушает.
— Это Альберто.
— Ой…
— Майор вчера не пожалел пороху.
— Не понимаю, о чем ты.
— О грозе, София.
— Я перестала в чем-либо разбираться, во всем сомневаюсь.
— Сомнение — первейшая добродетель истинного философа. Я горжусь тем, как многому ты научилась за столь короткое время.
— Мне все вокруг кажется каким-то нереальным.
— Это называется экзистенциальным страхом и чаще всего связано с переходом к новому знанию.
— Наверное, мне надо сделать перерыв в занятиях философией.
— У тебя в саду развелось слишком много лягушек?
София не смогла удержаться от смеха. Альберто продолжал:
— А по-моему, нам лучше продолжать занятия. Кстати, с днем рождения тебя. Нам нужно закончить курс до Иванова дня. Это наша последняя надежда.
— Надежда на что?
— Ты готова к длинному разговору? Я не могу объяснить тебе все за две минуты.
— Готова.
— Помнишь Декарта?
— «Я мыслю, следовательно, я существую».
— В своих методологических сомнениях мы с тобой оказались у разбитого корыта. Может выясниться, что мы сами — не более чем мысль, а это вовсе не то же самое, что быть мыслителями. У нас есть основания полагать, что мы плод фантазии некоего майора, который сочинил нас для развлечения своей живущей в Лиллесанне новорожденной дочери. Улавливаешь ход моих рассуждений?
— Да…
— Но в этом есть и внутреннее противоречие. Если нас «сочинили», мы не вправе ничего «полагать». Тогда и этот телефонный разговор — не более чем плод воображения.
— Тогда у нас нет ни капли свободной воли. Тогда все наши слова и поступки предопределены майором. Значит, нам вообще можно повесить трубки.
— Ты преувеличиваешь.
— Объясни!
— Ты хочешь сказать, что некий человек заранее обдумал свои фантазии? Конечно, Хильдиному отцу известновсе, что мы делаем. Сбежать от его всеведения не легче, чем от собственной тени. Но — и в связи с этим у меня возник один план — нельзя утверждать, что майор уже определил все, чему суждено случиться. Возможно, он определяет это в последнюю минуту, так сказать, в миг творения. Вполне допустимо, что именно в такие минуты инициатива переходит в наши руки, то есть мы сами можем управлять своими речами и поступками. Конечно, наши потуги — ничто по сравнению с натиском майора. Мы фактически бессильны перед навязываемыми нам внешними обстоятельствами вроде говорящих собак, самолетов с поздравительным шлейфом, посланиями внутри бананов и заказными грозами. И все же не исключено, что наша воля тоже чего-то стоит.
— Как это может быть?
— Разумеется, в нашем крохотном мирке майор всеведущ, но это не значит, что он и всемогущ. В любом случае, мы можем попробовать вести себя так, как будто это не соответствует действительности.
— Кажется, я понимаю, к чему ты клонишь.
— Главный фокус будет, если мы сумеем обмануть майора и начнем действовать самостоятельно, то есть совершать поступки, о которых он даже не будет подозревать.
— Разве такое возможно, если мы не существуем?
— Кто сказал, что мы не существуем? Вопрос стоит иначе: не «существуемли мы?», а «кто мы такие?». Даже если выяснится, что мы не более чем импульсы в раздвоенном сознании майора, это не отнимает у нас некоторого существования.
— Или свободы воли?
— В общем, я работаю над этим, София.
— Но и то, что ты «работаешь над этим», должно быть прекрасно известно Хильдиному отцу.
— Разумеется. Но он не знает деталей моего плана. Я пытаюсь найти Архимедову точку.
— Архимедову точку?
— Архимедбыл эллинистическим ученым. «Дайте мне точку опоры, — говорил он, — и я сдвину землю». Вот и нам нужно найти точку опоры, чтобы извлечь себя из сознания майора, покинуть его внутренний мир.
— Задача не из легких.
— Но нам не удастся ускользнуть от него, пока не будет закончен философский курс. Майор слишком крепко нас держит. Он явно решил, что я обязан провести тебя через всю историю философии. А до его отъезда с Ближнего Востока остается всего несколько дней. Если мы не сумеем избавиться от навязчивых фантазий майора, прежде чем он прибудет в Бьеркели, мы пропали.
— Я боюсь…
— Во-первых, мне нужно просветить тебя по поводу французской эпохи Просвещения. Затем надо хотя бы в общих чертах рассмотреть Канта и лишь потом можно переходить к романтизму. Кроме того, для нас обоих важен Гегель. А коснувшись Гегеля, нельзя обойти вниманием взрыв возмущения, который вызвало гегельянство у Киркегора. Следует также коснуться Маркса, Дарвина и Фрейда. Если мы в заключение успеем пройтись по Сартру и экзистенциализму, можно будет приступать к исполнению нашего плана.
— Порядочно для одной недели.
— Поэтому приступать надо немедленно. Ты можешь прийти сразу?
— Мне нужно в школу. У нас будет «уютный час», а потом раздача табелей.
— Наплюй! Если мы не более чем продукт сознания, значит, удовольствие от «уютного часа» с его кока-колой и разными вкусностями тоже лишь воображаемое.
— Но табель?…