— Ну что, так лучше?
   — Угу! — кивнула Дженева. Лучше. Уже лучше. — Что это с ней?…
   — Ничего страшного. Кость цела. Просто растянула… Три дня просидишь дома. Через неделю будешь ходить, почти не хромая. Через месяц — бегать. Но только осторожно! Поняла?
   Что ж тут не понятного?
   Дженева впервые подняла голову.
   — Ну где этот Миррамат? — шумела зачем-то Кемешь. — Я же ему ясно сказала, где он найдёт университетского конюха!
   — Ты это чего придумала, красавица? — о, это Керинелл. Дженева оглянулась по сторонам. Вокруг уже собрались люди, всё знакомые лица.
   Знакомые — и участливые. Вон Миррамат ведёт под уздцы ослика и что-то самодовольно кричит непонятно за что ругающей его Кемеши. Вот Керинелл помогает ей пересесть на свой сложенный подушкой плащ. Вот Тересина, присев рядом, приговаривает ей что-то утешительное.
   Дженева ещё раз огляделась, задерживая свой взгляд на их лицах — и благодарно улыбаясь сквозь новые слёзы — улыбаясь всем и каждому из них.
* * *
   Болеть неожиданно оказалось очень приятно. Ни разу за всю свою прежнюю жизнь Дженева не оказывалась в центре такого внимания и заботы. Редкий час в дверь её комнаты не стучались гости, в одиночку или компанией, или хотя бы посланец леди Олдери с очередным лакомством. (Дженева всё ждала, что заглянет Мирех, но он так ни разу и не появился.) Вечером обязательно заходила чародейка, ставила холодящие примочки и рассказывала последние городские сплетни. Ей нанесли такую стопку книг — многие знали её любовь к старинным балладам, сказкам и легендам — словно она собиралась болеть до самой осени. И даже нога ныла уже с приятностию, позволяя представлять себя раненым воином, который в бесчисленных схватках с врагами королевства получил серьёзную, но не смертельную рану, и сейчас восстанавливает силы, чтобы, ежели оные враги снова решатся на своё злое дело, вовремя поднять свой меч на защиту родной страны. Одно-единственное соображение портило игру в раненого воина — женщин на войну не берут. А жалко…
   Ну и, напоследок, это дало ей возможность на законных основаниях пропустить очередной званный (или, как переиначивала Гражена, "зёванный") обед леди Олдери. Последнее, кстати, вызвало у её подруги приступ ворчливой зависти, так что она, прежде чем отправиться к тётке, долго и однообразно ныла "везёт же тебе". Выпроводив её, Дженева вернулась к увлекательным приключениям Химельхисса, "честнага хассанийскага купца". Купец успел сплавать на далёкий остров, на котором росли сады хрустальных деревьев с серебряными листьями, и привезти оттуда соловья, который своими песнями мог без следа растопить самую горькую печаль, и только-только узнал о новой неведомой стране с новыми небывалыми чудесами, как в комнату влетела Гражена и с возгласом отмщения "А вот зря ты сегодня не пошла!" запрыгнула на канапе и приступила к долгой и ответственной процедуре усаживания поудобнее.
   — Ну и что же там произошло? — заинтригованной Дженеве надоело ждать, когда она наконец умостится.
   — А?… Ах, да! Столько новостей сегодня! Ну, лорда Жусса, которого искусала любимая болонка, ты всё равно не знаешь. В Бериллене родился телёнок с двумя головами — представляешь? Старики говорят — к мору. Или к небывалому урожаю. В Венцекамень вернулась Синита Лунный голос. Да, и вот ещё что, — посерьёзнела она. — Ты ведь знаешь, из Серетена должно было приехать какое-то важное посольство. Так вот, говорят… на них напали какие-то разбойники и самого посла… не то ранили, не то даже убили. Представляешь, каково?
   — Ого. И это произошло уже в Рении?
   — Ну а я о чём говорю. Пересекли границу, но до Корабельной пущи ещё не добрались. Хотя точно пока никто не знает, разное говорят.
   — Кастема должен знать больше. Завтра спросим у него.
   — Ты хочешь уже пойти на занятия?
   Дженева едва успела кивнуть, как дверь в комнату без стука открылась и в образовавшуюся щель просунулась как всегда растрёпанная голова Галки. Не говоря ни слова, дочь барона метнула в её сторону диванную подушку; служанка так же безмолвно исчезла. Во время этой короткой сценки с колен Гражены свалилась книжица, которую она всё теребила в руках и которую давно заприметила ставшая жадной на чтение Дженева.
   — Это что у тебя… упало? — нарочито безразлично спросила она.
   Гражена подняла то, что на поверку оказалось скорее тетрадкой, и молча покрутила.
   — Это список с "Героической поэмы". Той самой. Я ещё не читала. Автор… (она заглянула на титульный лист) автор некто «Г» тире «л»… Это мне подарил лорд Рэгхил, — добавила она нехотя.
   — Хороший подарок!
   — Э-э… Я тебе так скажу… — медленно продолжила Гражена. — Раз лорду Рэгхил мне это подарил, значит, ему это нравится. Логично? Логично. А раз ему это нравится, то… то я это точно не полюблю. На, дарю это тебе! — внезапно решила она, и, резко встав с таким трудом насиженного места, шагнула к Дженеве и бросила книжку ей на колени.
   …На следующий день весь город гудел о нападении на местанийское посольство.
   Вчера утром взмыленный гонец принёс весть — в тридцати верстах от Ларуона кавалькада из трёх десятков вооружённых всадников, охранявших кареты с посольскими, попала в засаду. В туманном рассвете с нависавшего над дорогой невысокого утёса внезапно полетели арбалетные стрелы и камни. Началась неразбериха, ибо, к несчастью, среди первых убитых оказался капитан. Если бы из кареты не выскочил племянник посла и, размахивая пустыми ножнами, не заставил солдат вспомнить о дисциплине и не занял место убитого командира, ещё неизвестно, чем бы закончилось дело. Нападение было быстро отражено, но высокой ценой: храбрец оказался тяжело ранен. Чтобы позаботиться о раненых, кавалькада вернулась в ближайший посёлок. Сразу же были отправлены гонцы — в Серетен и Венцекамень.
   Упорные слухи о том, что посол тоже убит, к полудню были, в конце концов, развеяны: тот отделался лишь царапиной. Но дело усложнялось тем, что посол — а, значит, и его юный племянник — состояли в существенном родстве с королём Эраиджи.
   Много обсуждали и самих нападавших. В то, что это были обычные "охотники за добычей", не верил почти никто. После того, как ещё в предыдущее царствование Рения в ходе долгой войны завоевала и присоединила к себе Векшерию, отодвинув свои границы на юго-восток, на новых ренийских территориях долгое время было неспокойно. Дважды случались крупные восстания побежденных векшеров, а уж сколько по лесам и ущельям пряталось непобеждённых остатков разбитой армии, было и не сосчитать. Успело вырасти и возмужать целое поколение, прежде чем нападения "векшерских братьев" на ренийские отряды и Королевские учреждения перестали быть обыденностью — по крайней мере, в последние годы о них уже начали потихоньку забывать. Особенности же и детали нынешнего случая заставили вспомнить о них.
   К вечеру этого же дня пронеслась новая печальная весть: молодой местанийский храбрец, горячим бесстрашием которого многие восхищались и в которого заочно успела влюбиться, наверное, половина юных дам столицы, умер. Полученная им рана оказалась смертельной. На взбудораженный город лёгкой тенью опустился траур.
   В университете тоже не столько учились, сколько обсуждали новости — а также пытались спрогнозировать, как на инцидент отреагирует Туэрдь, и к каким последствиям всё это может привести. Некоторые опасались, что такое вопиющее несоблюдение условий посольской безопасности может вырасти в вооружённый конфликт; оптимисты считали, что дело обойдётся обменом дипломатических колкостей и временными затруднениями в торговле; были и уверенные в том, что Туэрди придётся откупаться предоставлением Серетену долгожданных им политических уступок. Дженева даже поссорилась из-за этого с одним школяром с судейского факультета. Приводя в подтверждение своих слов многочисленные исторические прецеденты, тот гарантировал, что очень скоро между Ренией и Местанией будет подписан очередной вечный мир, скреплённый помолвкой одного из младших сыновей Эраиджи и Легины, фактической наследницы ренийского престола. Обуреваемая патриотическими чувствами, Дженева заявила, что корона Рении слишком велика для какого-то "младшего сына" и что даже предполагать такой мезальянс глупо и нечестно! Школяр в ответ презрительно смерил пигалицу, явно зазнавшуюся своим ученичеством у чародеев, и нарочито вежливо указал ей на её место. Бывшая плясунья в долгу не осталась — короче, всё вышло весьма неприятно… Дженева несколько раз пыталась найти Кастему, чтобы узнать, что сам он думает обо всём этом, но он куда-то исчез. Она было решила, что чародей, как обычно неожиданно уехал — скорее всего, на место событий… или даже в Серетен — но к вечеру оказалось, что всё гораздо проще и банальней. Кемешь через Гражену передала записку, в которой говорилось — Кастема приболел и просит с завтрашнего утра приходить на занятия к нему домой, дабы её учение "не претерпело ущерба из-за долгого перерыва". Встревоженная намёком на то, что его болезнь может быть долгой, а значит, и серьёзной, Дженева попыталась выяснить у Гражены, что она знает обо всём этом. Та напряглась, но смогла только вспомнить случайно услышанную фразу Кемеши о какой-то "эпидемии падений". На следующий же день с утра пораньше Дженева уже стучалась в его дверь. Ей открыла молчаливая и очень суровая на вид служанка, которая без лишних вопросов провела ёе в комнату хозяина. От вида лежащего в постели Кастемы сердце Дженевы ёкнуло, но тот вполне жизнерадостно встретил её.
   — А, проходи!… Видишь, мы квиты, — кивнул он в сторону сильно перевязанной ноги, лежавшей на высокой подушке, и, отвечая на её недоумённый взгляд, весело продолжил. — Орлик, понимаешь ли, вдруг на старости лет решил, что он, как всякая уважающая себя лошадь, должен панически пугаться собачьего лая… А ты как?
   — Да я просто… ого как, вот как! — и напоказ не хромая, прошлась по комнате, а потом даже осторожно закружилась. — А что ещё случилось, я сейчас расскажу!
   И она принялась выкладывать подробности посольского нападения, сначала очень бурно, но очень скоро все эти дипломатически-политические дела, ещё вчера казавшиеся такими важными и животрепещущими, померкли по сравнению с тем фактом, что Кастема, так любящий колесить по стране, надолго будет привязан к кровати… и что его лицо — пусть и вполне весёлое — заметно бледно. Она быстро закруглилась со своим сбивчивым рассказом, благо, что чародей помогал ей с какими-то существенными фактами, которые она пропустила. Но под конец всё же спросила, что он думает обо всём этом? Чем оно может закончиться?
   Чародей слегка вздохнул и сказал, что не завидует лорду Станцелю, которому придётся разгребать все эти завалы. Но он справится. Так что они сами могут спокойно начать новый курс их занятий.
   И чуть иронично подмигнул вполне понявшей намёк Дженеве.
* * *
   Эти новые занятия, как объяснял Кастема, должны были помочь ей развить то самое умение чувствовать, заключаясь в том, чтобы заложить для него прочный и надёжный фундамент. Ибо прежде чем научиться слышать то, что приходит извне, нужно разобраться со всем, что происходит внутри.
   И потекли долгие и томительные часы, когда Дженева старательно прислушивалась к собственным мыслям и чувствам.
   — Только наблюдай. Не прерывай мысли, не прогоняй эмоции. Только наблюдай, — бесконечно повторял чародей. — Пусть твоё внимание к тому, что происходит у тебя в уме, будет лёгким, как дыхание спящего младенца.
   При всей своей новизне и необычности первых маленьких открытий, подобные занятия очень скоро стали надоедливой утомительной рутиной. Это было слишком похоже на сортировку целой бочки сухого гороха — зелёные налево, жёлтые направо — но только одной рукой и только по одной горошинке за раз.
   Впрочем, скоро Дженева была бы уже рада поменяться на ту бочку, потому что там хоть был бы виден результат — две маленькие одноцветные кучки горошин. А здесь же… Правильно ли она делает? Получается ли у неё что-то? Может, это она только морочит себе и чародею голову, что должным образом выполняет упражнения? Ей же никто в голову не заглянет, чтобы проверить её успехи…
   То самое несчастливое посольство доехало-таки до Венцекамня. Местанийский посол, лорд Аллиро гордо внёс в Туэрдь багровый шрам на щеке и траур в одежде. Начались переговоры, в сложных местах которых посол как бы невзначай тёр ладонью щёку или расправлял чёрную ленту на рукаве. Самые знатные ренийские семейства наперебой приглашали его самого, или на худой конец его помощников, на званые обеды, ужины и прочие поэтические вечера.
   …Во время долгожданных перерывов на отдых служанка приносила поднос с чаем и печеньем, и они болтали о разных разностях или заводили своеобразную игру, выясняя, кто из них самый бывалый путешественник, в смысле кто где больше побывал. Кастема заметно выигрывал по малочисленной и небогатой северной окраине страны и по Жервадину (жители которого, по стойкому убеждению Жоани, были "неотесанными чурбанами, не умеющими толком даже смеяться"), так что Дженеве удалось сравнять счёт лишь благодаря почти бесчисленному количеству посёлков и деревень Астарении и верховьев Ясы, которые она исколесила в фургончике бродячих артистов.
   Дженева как-то раз призналась, что ей сейчас очень не хватает дороги; на что чародей, весьма обрадовав её этим, пообещал взять её в ближайшее своё путешествие — пусть только его нога заживёт… Много говорили и о делах далёкой старины, и о последних дворцовых интригах, и о поэзии, и о способах лечения простуды…
   И годы спустя Дженева вспоминала эти неспешные беседы, считая, если это были и не самые счастливые, то уж точно самые безмятежные дни её жизни…
   Переговоры ещё продолжались, как Венцекамень вновь загудел — на сей раз от королевского решения "раз и навсегда покончить с осиным гнездом на границах страны", для чего на юг с соответствующими инструкциями стали отправляться армейские части. Вешкерия не видела столько солдат со времён последней войны. Лорд Аллиро, узнав, что дополнительные войска идут ещё и в Бериллен, поспешил к Ригеру выяснить причины этой меры (явно излишней для решения чисто вешкерийской проблемы) — на что получил ответ, что "раз уж начали давить разбойничков, так везде". Между Венцекамнем и Серетеном залетали дипломатические гонцы. Результатом этой почтовой активности стало то, что посол снял траурную ленточку и начал припудривать багровый шрам на щеке.
   …Однажды, когда, как обычно, после полудня Дженева уходила, Кастема сказал, что их совместные занятия закончились. Она достаточно научилась, чтобы отныне делать эти упражнения самостоятельно. Дженева, одновременно обрадованная признанием чародея её успехов и огорчённая тем, что этих уроков больше не будет, принялась задавать разные технические вопросы по существу и так вошла во вкус, что чародею пришлось напомнить ей — они расстаются не навсегда и уже очень скоро она снова сможет найти его в университете. Тем более, что им надо будет оговорить условия предстоящей поездки… Кстати, как она собирается провести наступающий праздник щедрого солнца? — поинтересовался чародей… Дженева ответила, что они с Граженой ещё точно не решили. Но обязательно что-то решат…
   Прибывшие на место дислокации первые воинские отряды уже начали тщательное дело прочёсывания глухих чащоб и проверки стоявших на отшибе деревень. Тюрьмы переполнились подозрительными особами, многие из которых после длительных проверок таки отпускались по домам. А из победных реляций, отправляемых в Венцекамень, вырисовывалась весьма успешная картина выкорчёвывания разбойничьей вольницы — вместе с корнем и подчистую.
* * *
   Сказать, что они с Граженой что-то решат насчёт приближающегося праздника, было легко; сложнее оказалось осуществить это. Нанесённая той год назад сердечная рана, которая, казалось, совсем уже зажила, теперь вновь заныла от лёгкой предпраздничной суеты и счастливых ожиданий, всегда связанных с этими днями. Дженева заметила, что на подругу стали накатывать приступы непонятных слез или вспышки беспричинного раздражения, и даже догадалась, что они как-то связаны с обсуждением возможных планов празднования — поэтому она почти перестала поднимать эту тему. А так как остаться в этот праздник дома, одним-одинёшеньким означало подписать себе приговор отщепенцев или безнадёжных неудачников, волей-неволей Гражене всё же пришлось определиться с компанией.
   Когда Дженева узнала о её выборе, то чуть сама не расплакалась — вечера, которые устраивал у себя молодой лорд Скарт, местные остряки уже успели наградить прозвищем "собрание старых дев и безнадёжных холостяков". Попытаться переубедить угрюмо замкнувшуюся в себе подругу Дженева не рискнула, поэтому в назначенный час они стучались в двери старенького флигеля, спрятавшегося в конце Узкой улицы.
   Их встретил сам хозяин — худощавый, лет двадцати пяти, с уже редеющими волосами и чуть застенчивой улыбкой — и провёл в комнату. Там сидело и бродило с полтора десятка серьезных молодых людей обоего пола. Несмотря на полумрак — на благо освещёния трудился только огонь камина — было хорошо видно, что обстановка комнаты оказалась гораздо более приличной, чем это стоило ожидать по захолустной улице и внешнему виду домика.
   — Ваша плата за вход, юные дамы! — к девушкам тут же подскочил невысокий и юркий школяр, которого они иногда видели среди старших «классиков». После выяснения правил новой игры, оказалось, что им надо рассказать какую-нибудь патриотическую историю — обязательно красивую и по возможности малоизвестную. Посовещавшись между собой, Гражена и Дженева на два голоса рассказали историю о том, как Глендур Однорукий одной только мудростью и милосердием предотвратил разрастание мятежа астаренских баронов, и даже разыграли возможный диалог между королём и предводителем мятежников. Получив должную порцию хлопков и одобрительных возгласов, девушки уселись на свободный диванчик и принялись ненавязчиво разглядывать присутствующих.
   Дженева почувствовала, как на её глаза снова наворачиваются слёзы — и в этой-то скукотище ей придётся провести чудесную ночь праздника юной любви!
   Вот если бы здесь появился Мирех…
   В комнату внесли напитки. Высокие хрустальные стаканы из рук в руки докочевали до Дженевы и Гражены. В них оказалась наполовину разбавленная (как того и требовали правила хорошего тона) "золотая грива".
   Рядом очень тихо ссорились двое. Он время от времени пытался примирительно взять её за руки; она каждый раз выдёргивала их, а лицо её при этом становилось всё более обозлённым. Дженева довольно долго не могла понять, что не так в этой картине, пока не сообразила: с такимлицом девушка уже должна была встать и уйти — но раз почему-то этого не делает, значит, они помирятся. Может быть, даже ещё сегодня.
   Придя к такой мысли, она переключила своё внимание на других.
   Группа возле камина обсуждала что-то со средней степенью увлечённости. Прислушавшаяся Дженева уловила уже успевшие надоесть слова — Серетен… посольское право… безопасность передвижения… — и, зевнув, забарабанила пальцами по дивану. Чем бы занять себя, чтобы не помереть со скуки?…
   Оглянулась на Гражену. Та тоже не выглядела весёлой и довольной своим решением прийти сюда.
   О, наконец! Духи ночи услышали её жалобы и праздник потихоньку проснулся: кто-то вытащил скрипку и, после всеобщей недолгой суеты и отодвигания стульев к краям комнаты, в комнате раздалась мелодичная "Волна ударилась о берег". Когда песенка сменилась на более оживлённую "Милая, где ты была этой ночью", первые парочки неуверенно поднялись для танца на двоих. Праздник затеплился: на танец, в конце концов, поднялась даже Гражена. Потом скрипача сменила Дженева со своей флейтой. Доигрывая последнюю мелодию, она заметила в числе танцующих тех двоих. Лицо девушки было светло и мягко. Дженева подумала о своём— и не стала спешить обрывать музыку.
   После снова появились стаканы с напитком. Гражена, с ногами забравшаяся на свой диванчик, тихонько потягивала разбавленное вино; Дженева беседовала с уже подвыпившим хозяином "о новом искусстве" — точнее, говорил почти всё время тот, а она разве что поддакивала. Когда лорд Скарт принялся доказывать ей, что и сейчас, а не только в славную старину, могут появляться замечательные творения и новые стили — и в доказательства своих слов приводил точёный ритм "Героической поэмы" — "Ты только послушай… Там по небу вольный летит, свободы искрящейся полный… Каково, а?", Дженева краем глаза заметила входящего в комнату Миреха.
   Сердце сжалось. Не дослушав очередную цитату, она отрывисто хрипнула "извини, я сейчас" — и оказалась прямо перед ним, снизу вверх заглядывая в его лицо, так загадочно освещённое бликами каминного огня, своими широко раскрытыми глазами.
   — А, здравствуй, пигалица! — дружески обнял её за плечо Мирех и, развернувшись, открыл Дженеве зрелище входящей вслед за ним в комнату молодой, приятной на вид женщины с округлёнными движениями. — Знакомьтесь, это Дженева — моя лучшая ученица… А это Тамина… (и он заговорщически зашептал на ухо ученицы) Мы как раз сегодня решили сыграть свадьбу — чтобы наш сын, не был, как я, материным ребёнком.
   — А если будет дочка? — негромко засмеялась женщина.
   — И если дочка! — самоуверенно кивнул Мирех.
   — Света тебе, Дженева!… И не обращай на него внимания, милая, — наклонилась женщина к Дженеве, буквально обдав её теплом переполнявшего её счастья. — Ему сегодня досталось слишком много вина.
   — И не только вина, — многозначительно-весело подмигнул он Дженеве — и вдруг посерьёзнел. — Что с тобой? Ты какая-то…
   …Испугавшись прозвучавшей в его голосе встревоженной заботы, Дженева замахала головой — мол, всё в порядке — и выдохнула: "Душно… ничего". В комнате, и правда было жарко, даже несмотря на настежь раскрытые окна. Мирех понимающе буркнул — "кому в голову пришла светлая мысль летом разжигать камин?" — и, успокоившись, отправился со своей спутницей здороваться со всеми остальными.
   Дженева осталась стоять посреди комнаты.
   …К ней подошёл кто-то из гостей и, растерянно топчась, со словами "глотни-ка лучше" протянул ей свой стакан. Дженева невидяще посмотрела на стакан и ответила ему что-то типа "спасибо, но я больше не хочу танцевать". Так как этот кто-то не ушёл сразу после её ответа, а продолжал топтаться, она сама пошла куда-то вперёд. Прямо перед ней оказалась Гражена. Пристально взглянув в её белое лицо, взяла за руку и молча потянула за собой.
   …Свежий, прохладный ночной воздух в яркую точечную россыпь звёзд вернул её в реальность. Запоздало закружилась голова, как будто не хватало воздуха, а желудок выказал твёрдое желание извергнуть наружу всё влитое в него вино. Дженева усилием воли подавила спазм в горле.
   — Что он тебе сказал? — сурово спросила Гражена.
   — Ничего особенного… Познакомил со своей будущей женой, — не удержавшись, она всхлипнула на последних словах.
   — Юные дамы, куда же вы? — из дверей флигеля выбежал хозяин. — Возвращайтесь, мы вас ждём!
   — Дженеве стало плохо. Мы идём домой, — твёрдо отрезала Гражена.
   — Но подождите! — от неожиданности лорд Скарт почти протрезвел. — Дженева, ты должна остаться! Ты не можешь!… Тебе ещё нужно убедиться, как я прав насчёт нового искусства!
   Гражена отрицательно покачала головой и, подхватив ещё слабую подругу под руку, развернулась в сторону ворот.
   — Дженева, подожди! Ко мне обещал придти Гилл, и он сумеет развеять все твои сомнения!
   — К чёрту твоё новое искусство и твоего Гилла! — вспыхнула Гражена. — Ты что, не видишь, она еле стоит на ногах?
   — Да я ничего… — промычала та. — Если хочешь, давай останемся. Только немного постоим здесь… А то голова кружится…
   — Да ладно… Надоело уже всё это. Пошли, подруга. Держись за меня.
   Они пошли, сначала медленно и криво, потом всё более уверенно. Мимо них в темноте проскользнула фигура очередного запоздавшего гостя. Они уже выходили за ворота, когда Гражена услышала донёсшиеся сзади приветственно-нестройные голоса "Кто к нам пришёл! Гилл! Наконец!" и, чуть сдавленным голосом от тяжести полувисевшей на ней Дженевы довольно зло пробурчала в ночную тишину.
   — К чёрту твоё… новое искусство!… И к чёрту твоего… Гилла!
* * *
   На следующее утро Дженева проснулась на подозрительно влажной подушке и с неожиданно лёгким сердцем. События вчерашней ночи не замедлили всплыть во всех своих подробностях в её памяти, но сейчас, при свете бесцеремонно гуляющих по комнате лучей позднего солнца, они казались яркими деталями реалистичного сновидения — в чём-то печального, в чём-то горького, но сновидения. Снова закрыв глаза, Дженева осторожно «ощупала» то, что вчера было кровоточащей, почти смертельной раной…
   Ну, конечно, неприятно. Всегда неприятно, когда тебе предпочитают кого-то другого.
   Мирех, Мирех… Жаль… Но — в конце концов, не настолько он ей и нравился, чтобы совсем и ах!
   Где-то глубоко внутри чувствовался стойкий отголосок саднящей боли… Ну да ничего, как-нибудь пройдёт.