Страница:
Дождь без устали бился в окна…
Первым тишину нарушил Айна-Пре.
— Оставим наших мёртвых во вчерашнем дне. Нас требует сегодняшний день.
— Ты говоришь о тех, как ты тогда сказал — о голодных бунтах? — обернулся к нему Чень. Тягостное молчание минуло. Сейчас предстояла обычная работа. Так было много легче.
— И о них тоже, — кивнул чародей. — Хотя и в меньшей степени. Волнений не миновать, это да… Но и соломки подстелено уже достаточно. И если в провинциях не наломают дров…
— Надо проследить за этим, — прервал его Кастема. — Я еду в Бериллен. Кто в Вешкерию?
— Подожди с Вешкерией. Похоже… это сейчас и есть самое важное, — и, поймав недоумённые взгляды, поправился. — Я не имею в виду саму провинцию. М-м… Подождите. Давайте с самого начала.
Айна-Пре крепко положил расправленные ладони на стол и, после глубокого вдоха, медленно и методично заговорил.
— Вспомните то, что каждый из нас видел насчёт этой войны и всего, что с ней связно. Честно говоря, я не помню, когда бы у нас ещё был такой разброс. Это раз. Второе — и это выяснилось только по прошествии времени — нами было пропущено много важных вещей. Слишком много. И это крепко сказалось на реальных результатах. Что мы видели? Победу. А что вышло на самом деле? — Айна-Пре сделал многозначительный жест
— Да, точно. Я сама удивляюсь, как это у нас получилось.
Чародей коротко кивнул. По нему сейчас было видно, как он с напряжением ищет нужные слова.
— По-моему… нам немного… «помогли» в этом.
— Ох! Что ты говоришь! — возмутилась Кемешь. — Кто это мог сделать? Кто может встать между Кругом и его хозяином?
— Не знаю. Только другого ответа я не вижу. Попробуйте иначе объяснить те зияющие дыры, которые оказались в наших сведениях; те разнобои, которые сопровождали нас всё время.
Все замолчали, обдумывая услышанное. Айна-Пре медленно продолжил.
— Кто-то хорошо поработал. Не мы. Не местанийские чародеи. Да и не чародеи Дольдиса. Но это был чародей… Или чародеи. Я пока точно не знаю, сколько их.
— Ф-фух, — тяжело вздохнул Кастема. — Предположим, что это так. Предположим, что есть ещё один чародей… — он обвёл глазами полутёмную комнату, словно выглядывая его здесь. — Только причём здесь Вешкерия? Может быть, это кто-то из наших учеников… хм… невзначай балуется?
— Ты что-то чувствуешь насчёт них? — ответил вопросом на вопрос Айна-Пре.
— Нет, — после паузы покачал головой тот.
— А ты? И ты? — по очереди обратился Айна-Пре к другим чародеям и, получив от них отрицательный ответ, добавил. — И я тоже — нет. Зато когда я был в Вешкерии, что-то такоечувствовал.
— Ты имеешь в виду, что там есть сильный потенциальный чародей? Который ещё не вступил на дорогу в Круг… но уже имеет к нему доступ?
— Может быть. Очень даже может быть…
— Подождите, — вмешалась Кемешь. — Есть ещё один вариант. Вешкерия — она ведь последнее приобретение хозяина. То есть когда-то чужое тело теперь уже стало твоим. Но всё ли здесь до конца… переварилось, что ли? Да, все чародеи вешкерийского Круга тогда погибли. Но, может быть, кто-то из их учеников… кто-то из их бывших учеников теперь вмешивается? Возможно, даже не зная об этом.
— Вот я о чём и думаю последнее время, — буркнул Айна-Пре. — И хорошо, если он… или они… делают всё это неосознанно. Не понимая всего. Тогда закрыть нечаянную пробоину будет нетрудно. А если он… или они… прекрасно знают, что делают? Тогда это не помеха. Это враг.
Все замолчали, обдумывая услышанное. Дело было странным. Все чародеи в той или иной степени были способны видеть развитие событий. И чаще всего их прогнозы различались разве что в мелких, несущественных деталях. Изредка случались и не очень серьезные несостыковки. В этом случае они сводили вместе только то, что совпадало. Картина получалась нечёткой, но в целом верной.
А вот нынче что-то произошло не так. То ли они сами, все вместе, сплоховали, то ли и правда вмешался кто-то посторонний.
— Кемешь, проверь наших учеников, — прервал, наконец, молчание Кастема.
— Вряд ли, — с сомнением покачала та головой. — Но сделаю.
— А я съезжу ещё раз в Вешкерию, — решил Айна-Пре. — Готов поспорить, искать стоит именно там.
— Значит, на мою долю остаётся самое скучное занятие, — вздохнул Чень. — Подышу-ка я бумажной пылью. Вдруг что-то такое уже бывало… Так что ежели кто брал из нашего архива какие записи, уж будьте добры, верните их на место.
— Первым делом… пока я не уехал… найди мне всё, что у нас есть из записей про последних учеников вешкерийского Круга. Откуда они родом, чем прежде занимались, имена их родных, куда они разошлись после смерти Круга…
— Сделаю, — кивнул некрасивый чародей. — И сделаю-ка я это прям сейчас. Чтобы не терять время.
С этими словами он встал и принялся собираться.
— Я с тобой, Чень, — со вздохом поднялась Кемешь. — Помогу тебе. Чай, до утра я совершенно свободна…
Переглянувшись, на выход молча поднялись остальные. Несколько минут помещёние было наполнено шумом отодвигаемых стульев, шипением гасившегося камина, сырым шорохом накидываемых плащей и почти слышными тяжело-задумчивыми мыслями уходящих людей. Но мелькнул последний отблеск света от уносимой свечи, с грузным содроганием захлопнулась дверь — и в непроглядной темноте комнаты воцарилась глубокая и почти ощутимая тишина, тем более глубокая, что её уже некому было ощутить…
Дженева случайно разглядела его в мутноватой дымке наглухо запечатанной по холодному времени года Синей Бакалавратки. Лартнис стоял у входа и, по-птичьему нахохлившись, с сомнением оглядывался по сторонам в поисках знакомых лиц. Девушку как подбросило с места; с неразборчивым приветственным криком она со всех ног кинулась к старому приятелю, словно опасаясь, что тот передумает и уйдёт из трактира раньше, чем она доберется до него. Продолжая радостно вопить, Дженева подлетела к нему и, не успев опомниться, попала в крепкий захват объятия, в котором её смачно чмокнули.
— Ну, Лартнис! — недовольно оттолкнулась девушка, но накатившаяся обида на грубую бесцеремонность приятеля тут же растаяла в радости видеть его живым и невредимым. — Ты давно вернулся? Ой, как здорово! Идём к нам, будешь нашим гостем, ну идём же!
— Куда ещё? — без особого энтузиазма поинтересовался Лартнис, но всё же послушно направился вслед за ней.
— А вон туда, видишь? Мы отмечаем семь дней новичка. Я тебя сейчас с ним как раз и познакомлю!… Вот, это Юз!
Остановившийся возле стола Лартнис прежде обменялся приветственными жестами с уже знакомыми учениками чародеев, потом скептически глянул на худые плечи да тонкие руки новичка и, совершив короткий обряд знакомства, потерял к нему интерес. Представленный ему рыжий подросток по имени Гина тоже не заслужил его особого внимания. Ребята потеснились, освобождая ему место, и он сел рядом с Михо и Дженевой, всё ещё радостно попискивавшей.
Первой неладное заметила Гражена, и пока гостю искали стакан и наливали вишнёвки, она просигналила подруге, чтобы та, наконец, угомонилась и внимательнее присмотрелась к соседу. Дженева приспустила паруса своего шумного восторга, чтобы улеглись вызванные им волны и сквозь спокойную гладь воды можно было разглядеть, что же там увидела Гражена. Лартниса сейчас забрасывали вопросами — где он воевал, в каких сражениях участвовал и, самое главное, не встречал ли там тех-то и тех-то? Особенно с расспросами налегал Михо, который, судя по числу подбрасываемых Лартнису имён, состоял в родстве или в соседстве с доброй половиной всех солдат из Мохони.
— …Нет, с твоим родичем по прозвищу Крошка-Бык я не встречался. Хотя, когда нам дорогу преградил тот завал, я был бы не против, чтобы с нами там был бык. Пусть и маленький, — Лартнис отхлебнул вина и начал рисовать ладонью в воздухе. — Они завалили дорогу камнями, брёвнами… вот такими… нет, вот такими!… Слева — обрыв, справа — их чёртов засадный отряд, который мы хотели тихонько обойти и разнести в пух и прах! А тут — такое! И что нам делать? Никто не знает! И тут я подъезжаю к нашему капитану и говорю ему… Нет, Михо, нашего капитана звали не Юррес… Нет, и не Тиххолан! Уймись, Михо! Наш капитан — астарен и никогда не жил в Мохони!… И вот он принимает мой план, мы скачем обратно к развилке… потом обходим их вот так… нет, даже вот так… Мы налетаем на их позицию и прорезаем её, как нож — масло! Они не ждали нас! Они бегут!…
…Что-то было не так, Дженева это теперь явственно осознавала. Что-то в Лартнисе, в его непривычно громкой и резкой речи, в новых размашистых движениях руки, вызывало у неё непонятное и неприятное щемящее чувство. Но что это?… На всякий случай она оглядела лица товарищей — вдруг они понимают больше. Впрочем, судя по их лицам, никто, кроме Гражены, не был озадачен. Миррамат, Михо, Тончи, даже обычно настороженная Гина — все они просто с удовольствием слушали солдатские байки… Нет, вот ещё и Юз странно поглядывает на Лартниса. Хотя что может разглядеть новичок!
А потом, когда Миррамат нарочито иронично поинтересовался у Лартниса, много ли тот привёз добычи, Лартнис почему-то стушевался, буркнул "Да уж есть…" и так неловко дёрнул правым плечом, что Дженева вдруг подалась вперёд и подозрительно спросила:
— А что это у тебя с рукой?
И то, как Лартнис тут же непроизвольно накрыл широко жестикулировавшей левой рукой лежавшую на коленях малоподвижную правую, словно пытаясь спрятать её, было лучшим ответом, чем любые слова. Лартнис покраснел, зыркнул на Дженеву и недовольно пробурчал:
— Что, что… Я когда насмотрелся там всего… я вдруг понял, что совсем не этого хочу. Что на самом деле я хочу видеть, как из другого конца трубки выдувается светящаяся капля… И как она растет, превращаясь в прозрачный, дрожащий шар, — в его охрипшем голосе напрочь пропали прежние хвастливые нотки. Лартнис на мгновение задумался, а потом с натугой положил правую руку на стол — даже не положил, а закинул. — Я стеклодув! Я сын стеклодува и внук стеклодува! Всё остальное… (он махнул головой, будто отгоняя навязчивых мух). Я мечтал там, что вернусь… и… а тут!… Как я буду работать, когда она теперь такая!
Выпалив последние слова, он угрюмо замолчал. Наступило неловкое молчание. Дженева попыталась найти какие-нибудь утешающие слова… Вот оно что, оказывается… Вот что было не в порядке с Лартнисом. И даже не сама его рана — а то, что она с ним сделала. То, что она его подкосила. Раньше Лартнис не позволил бы себе ни плакаться на судьбу, ни так откровенно хвастаться своими подвигами. А сейчас… сейчас она почти явственно ощущала в нём дребезжание какой-то трещины; трещины, которой раньше не было.
— Эх, чего это я, — Лартнис выпрямился и расправил плечи. — Ничего, переживём. А то что это я… Дошёл, однако — детям жалюсь.
— А кто это тебе здесь дети? — полушутя-полусерьёзно вскинулся Тончи.
Ростку ссоры, посеянной в плодородную почву нетрезвой обиды, не дало вырасти появление нового действующего лица. Темноволосый и крепкий парень за соседним столом, который последнее время всё оглядывался на Лартниса, вдруг повернулся и, уставившись прямо в его лицо, без обиняков спросил:
— Осада Вышгородца?
Лартнис громогласно хмыкнул и не менее непонятно для остальных ответил.
— Старая дорога.
— То-то мне твоё лицо знакомо!
С этими словами парень встал и вразвалку направился к Лартнису, который тоже заспешил выбраться из-за стола к нему навстречу. По ходу они опять обменялись какими-то, только им понятными словами, особым образом ударились друг о друга плечами и, не сговариваясь, отправились на выход.
И только уже у дверей Лартнис вспомнил о ребятах и помахал им, прощаясь.
— Нет, он нас действительно за детей считает, — обиженно протянул Тончи.
— Онитеперь все будут считать нас за детей, — негромко добавил Юз.
— Онисражались за Рению и за короля. И поэтому имеют на это полное право! — вызов, прозвучавший в словах обычно старавшейся держаться незаметной Легины, настолько поразил ребят, что никто не нашёлся, что ответить.
— Слушай, Миррамат, — повернулся к приятелю Михо, — а что ты там спрашивал у парня о добыче? Я ж тебя знаю. Ты же здесь ничего просто так не скажешь.
Астарен иронично хмыкнул и обвел глазами лица сидящих за столом.
— А вы разве ещё не слышали? Особенности нынешней экипировки наших храбрецов?… Ну, вы же должны знать, что пехоте, гвардейцам… да и многим военным чинам с худыми кошельками… им положено обмундирование и оружие за счёт казны. А кто захочет — может сам, за свой счёт побеспокоиться об экипировке. И многие нынче так и сделали. Благо, хассы ещё летом навезли всякой ваданской всячины: и особых доспехов, очень лёгких и прочных, и невиданных шлемов, и гибких нагрудников, и всего такого… Как знали… Торговля хорошо у них пошла — тем более что с тех, кто не мог сразу расплатиться, они брали долговые расписки.
— Ага, рассказывай! Какие такие расписки с людей, которых хоть могут убить в первой же стычке? — саркастично поинтересовался быстрый умом Тончи.
— Хассы тоже не дураки! Они брали с них расписки на имя их семей. Короче, сейчас по домам возвращаются наши победители, а из добычи многие из них везут — кучу сверкающего металла да долги.
— Не может быть! — не поверила Дженева.
Миррамат пожал плечами.
— Спроси потом у своего Лартниса.
— Никто в нужде не останется, — снова возвысила голос Легина. — Наш король поможет тем, кому будет нужна помощь.
— И это будет очень хорошо, — примиряюще согласился Тончи и тут же поменял тон на повеселее. — Только не забыли ли мы вообще, зачем здесь собрались? А?… Юз, сегодня твой праздник. Потому что ты теперь полноправный ученик чародеев. И в свой праздник ты можешь делать всё, что захочешь. Например, поцеловать любую из наших красавиц… Э-э, да как ты покраснел! Что, уже кто-то из них запал тебе на ум?
— Прекрати свои глупости! — Юз, и правда немного побагровевший, поднял сердитый взгляд на шутника.
— Как скажешь! — Тончи тут же склонился, выражая своё полное согласие. — Сегодня твой день! Всё, что ты попросишь!
— Тончи, ты лучше расскажи, на кого ты сам запал? — промурлыкала Гражена.
— На тебя, моя королева! Только на тебя!
— Только не надо "только", — Михо легонько ткнул соседа кулаком в бок. — Тоже мне… однолюб нашёлся.
— Ах, как грубо! Никто не понимает глубин моего глубокого поэтического сердца! — закручинился Тончи и смахнул рукавом несуществующую слезу.
— И про «поэтическое» тоже не надо, — продолжал подъелдыкивать мохон. — С Гражены и одного поэта уже достаточно будет… Ой! — и он с шутливым испугом закрылся руками, словно ожидая от Гражены звонкой оплеухи.
— Так, два! И кто у нас теперь третий на очереди краснеть? — как ни в чём не бывало, Тончи широко огляделся в поисках новой жертвы. — Гина, а ты чего молчишь?…
Потухшее было из-за Лартниса веселье стало разгораться с новой силой…
— Ой, нет, — заныла Гражена, — только не это! Я лучше месяц буду тут полы мести, только не возиться с этой скучной писаниной!
— Насчёт мести здесь полы, считай, что ты меня уже уговорила! — кивнула Кемешь. — Только кто займется перепиской? Эд-Тончи я уже не могу просить, он и так уже столько раз… Михо быстрее пишет топором по дереву, чем пером по бумаге. Гина…
Сердитую речь Кемеши прервал неразборчивый голос.
— Ты что-то сказал? — обернулась она к его источнику.
— Я говорю — я могу. Переписывать, — прокашлявшись, громче повторил Юз.
Кемешь задумчиво подождала, пока новичок подойдёт ближе.
— Ты… правда можешь?
Тот уверенно кивнул.
— Я дома для всей нашей улицы писарем работал. Они говорили — у меня рука лёгкая. Мол, если я пишу за них прошение, то всё у них там выходило, — объяснил Юз.
Чародейка обернулась к Дженеве:
— Тогда ты покажешь Юзу, как попасть в Башню? — и, дождавшись её кивка, повернулась к Гражене. — Знаешь, где тут стоят мётлы?…
…И опять Дженева и Юз шли рядом под холодным, моросящим дождиком. И в этом вполне можно было, обыграв, найти забавную закономерность, но Дженева, честно говоря, даже не вспомнила, что это можно сделать. Её мысли сейчас были наполнены вчерашней встречей с Лартнисом — точнее, болезненными воспоминаниями об искалеченности старого друга; о той его внутренней трещине, из которой вдруг выплёснулся его плач… Вдобавок ко всему этому ей пришлось-таки признаться себе, что что-то в этом общем ощущении болезненности касается её лично. Касается её самой. Девушка нахмурилась этой мысли и, прежде всего, проверила уголки своего сердца: не завалялась ли там случайно влюблённость в старого приятеля?… Нет, вроде нет. Даже точно нет — и она, как и раньше, может честно и прямо смотреть в глаза маленькой Соснины, жены Лартниса и матери его сына… Дженева с облегчением вздохнула — нет, с Лартнисом её, как и прежде, связывают только дружеские чувства.
Ох… Задумчиво шагавшая Дженева чуть даже не запнулась: в том-то всё и дело, что уже не связывают!Мелкие детали вчерашнего пронеслись перед её мысленным взором; детали, которым она тогда не придала значения… Лартнис изменился. Очень изменился. И этотЛартнис уже не стал бы ухохатывать их с Граженой, рассказывая им разные смешные истории… или учить их выдувать стекло… ЭтотЛартнис уже не захотел бы водить дружбу с ней. Ох…
— Ты извини… Я тогда немного грубо… себя вёл, — сквозь обволакивающий туман жалостливых мыслей прорвался серьёзный голос её спутника. Она подняла к нему лицо — и ответно улыбнулась.
— Пустое. Как тебе, кстати, на новом месте?
— Хорошо. Только я там переселился. Михо уговорил меня перебраться к нему в комнату.
— О, вместе веселее, конечно! — согласилась она. И добавила со вздохом. — Два мешочка вейхорского чая…
— Что?
— Ничего… Осторожно, здесь спуск и скользко!
— Ну и грязюка же здесь у вас… У нас дома даже в самые дожди и то чище. И суше.
— Ага. У нас тоже. У нас почва каменистая и…
— Так ты не местная?… А откуда?
— Я-то из Астарении. Там, где Яса ещё такая узенькая и маловодная. Не то, что здесь…
Разговаривая обо всём и ни о чём, они добрались до Башни. Там их встретил Чень, провёл на место, посадил поближе к окну, объяснил, что нужно делать, — и ушёл по своим делам.
Дженева с тоской оглядела покосившуюся стопку старых бумаг, аккуратно разложенные письменные принадлежности, нетронутую свечу, заблаговременно торчащую в подсвечнике… И подняла взгляд на сидевшего напротив неё Юза. По его лицу трудно было догадаться, что он сейчас думает о предстоящей им нудной работе.
— Ну… ты сам вызвался! — вздохнула она и потянулась за первым листом.
…Работать с Юзом оказалось вполне себе ничего. Он не приставал без нужды с расспросами, что, мол, тут делать и как, не слишком отвлекал её по пустякам и не отказывался поболтать, когда становилось уже совсем скучно. Более того, очень скоро Дженева разобралась, что отстранённая и немного высокомерная молчаливость Юза лишь ширма, за которой находится интересный и доброжелательный собеседник. Главное, нельзя было самому пытаться отодвинуть эту ширму: от любой сторонней попытки проявить здесь инициативу Юз тут же хмурился и замыкался. Быстро сообразив это, девушка обдуманно перестала делать неправильные движения — и результат не замедлил себя ждать. Неизбежная утомительность чернильно-перьевого занятия переросла в приятство интересных бесед и поучительных рассказов, окрашенных в мягкие оттенки лёгкого юмора. Даже Чень, время от времени заглядывавший к ним, однажды почти всерьёз попытался выяснить, а что такого забавного они смогли найти в переписке старых отчётов. Ребята лишь прыснули в ответ.
По вечерам они сдавали чародею сделанную за день работу, а потом втроем пили чай. Иногда к ним присоединялась Кемешь, да не одна, а с печеньем или блюдечком варенья. Так что Дженева однажды улыбнулась себе, что пропавший тогда вейхорский чай, оказалось, пропал не зря.
И одно только царапнуло ей сердце. Это было ещё в самый первый день. Вечером, когда она вернулась домой, к ней в комнату заглянула Гражена. Искоса поглядывая на неё, подруга нарочито безразличным голосом всё пыталась что-то выспросить. Дженева, торопливо уплетавшая остывший ужин, её намеков никак не ловила. Тогда та, не выдержав, зашла в лоб.
— А по-моему, этот Юз неровно к тебе дышит.
Дженева поперхнулась супом.
— С чего ты взяла?
— Ну кажется мне так… А тебе ещё не кажется?
— А мне вот кажется, — прокашлялась Дженева, — мне кажется, что тебе один раз такое уже казалось. С Керинеллом. Помнишь?!
Гражена немного потухла — но тут же снова воспрянула духом.
— Ты лучше подумай, зачем ему надо было сегодня напрашиваться вместо меня?
— Может быть, он просто хотел произвести на Кемешь хорошее впечатление.
— Может-может-может быть, — иронично пропела Гражена. — А когда он вчера всё выспрашивал у меня, кто тебе Лартнис, что ты ему такобрадовалась? На кого он тогда хотел произвести впечатление? А? — победно вскинула она голову.
Дженева задумалась. Что-то в этом было… Недаром же и ей самой что-то такое показалось. Ещё тогда, когда она впервые увидела его у Ченя. Неспроста же у неё тогда мелькнула мысль — а не из-за неё ли тот мальчишка из трактира оказался у чародеев?…
Только было совершенно ясно, что Юз совершенно не может задеть её сердце. Да, оно сейчас сжалось, но совсем по другой причине. Это память о той боли, которую легко причиняют, уходя от тебя, те, к кому ты сама неровно дышишь.
Как Мирех.
Или те, кто тебе просто дорог, как друг.
Как Керинелл и Лартнис.
Нет, не хочет она сама причинять кому бы то ни было эту боль. И если этот Юз и правда что-то такое чувствует к ней… тогда она должна быть в общении с ним особенно осторожной и аккуратной. Это решено.
— Гражен… Это самое… — устало вздохнула Дженева. — Ты бы лучше разобралась с теми, кто неровно дышит к тебе. А то так жалко бывает на человека смотреть… А я уж сама буду на своём огороде!
С того концерта Синиты Гражена вернулась сама не своя; мягкие, осторожные расспросы подруги закончились тем, что она разрыдалась. Дженева, слушая её сбивчивые объяснения вперемешку со всхлипами, нескоро разобралась в причине её горьких слёз, а когда поняла — с облегчением рассмеялась: тоже мне горе — влюблённый в неё по уши поэт написал о ней в своих стихах! Да тут наоборот, гордиться этим надо!… Гражена вспыхнула, обозвала подругу бессердечной и вообще ничего не понимающей. Как она может только говорить, что нужно гордиться собственным унижением?…
Впрочем, этот всплеск эмоций оказался последним. Гражена высморкалась в подсунутый платок и задумалась о том, что со стороны всё это и правда может выглядеть иначе. После долгого и почти спокойного обсуждения с Дженевой этой самой стороны, она приняла решение.
Ничего изменить она уже не может; если кто-то сообразительный догадается о гра-сине Гражене, если пойдут слухи и сплетни… что ж, ей тогда нужно будет вести себя гордо, достойно и так, будто бы всё в порядке… Дженева поддакивала — да, на смело идущего человека и собаки не лают (и, захлопнув рот, не давала сорваться упрямо крутящемуся на кончике языка продолжению "особенно, если никаких собак поблизости и нет").
И уже очень скоро настороженная Гражена почувствовала вокруг себя ветерок, в котором тихо зашелестело ненавистное ей отныне слово «гра-сина». От этого слова она каждый раз внутренне вздрагивала, но внешне вела себя безупречно. И чем больше этот ветер набирал силу, тем выше она держала голову и тем многозначительно-скромнее улыбалась. А когда она расслышала, наконец, в нём нотки зависти, ей даже почти понравилась роль возлюбленной поэта.
Одно-единственное она забыла учесть: самого Гилла. Его настолько не былов её мыслях, что когда он, выполняя своё обещание, снова нашёл её в университете, его появление оказалось для неё неожиданностью. И не сказать, что бы приятной.
Гилл никогда не назначал свидания, но находил её с завидной регулярностью. Он рассказывал ей свежие новости, смеялся, восхищался её красотой и умом, светился от счастья — и при этом умудрялся не замечать того, что при его появлении лицо Гражены темнело. Он был счастлив. По ночам он взахлёб писал стихи, сонеты, баллады… Их так же взахлёб читали. Везде, повсюду, от дворцов до городских предместьев, начала разливаться мода на влюблённость.
Первым тишину нарушил Айна-Пре.
— Оставим наших мёртвых во вчерашнем дне. Нас требует сегодняшний день.
— Ты говоришь о тех, как ты тогда сказал — о голодных бунтах? — обернулся к нему Чень. Тягостное молчание минуло. Сейчас предстояла обычная работа. Так было много легче.
— И о них тоже, — кивнул чародей. — Хотя и в меньшей степени. Волнений не миновать, это да… Но и соломки подстелено уже достаточно. И если в провинциях не наломают дров…
— Надо проследить за этим, — прервал его Кастема. — Я еду в Бериллен. Кто в Вешкерию?
— Подожди с Вешкерией. Похоже… это сейчас и есть самое важное, — и, поймав недоумённые взгляды, поправился. — Я не имею в виду саму провинцию. М-м… Подождите. Давайте с самого начала.
Айна-Пре крепко положил расправленные ладони на стол и, после глубокого вдоха, медленно и методично заговорил.
— Вспомните то, что каждый из нас видел насчёт этой войны и всего, что с ней связно. Честно говоря, я не помню, когда бы у нас ещё был такой разброс. Это раз. Второе — и это выяснилось только по прошествии времени — нами было пропущено много важных вещей. Слишком много. И это крепко сказалось на реальных результатах. Что мы видели? Победу. А что вышло на самом деле? — Айна-Пре сделал многозначительный жест
— Да, точно. Я сама удивляюсь, как это у нас получилось.
Чародей коротко кивнул. По нему сейчас было видно, как он с напряжением ищет нужные слова.
— По-моему… нам немного… «помогли» в этом.
— Ох! Что ты говоришь! — возмутилась Кемешь. — Кто это мог сделать? Кто может встать между Кругом и его хозяином?
— Не знаю. Только другого ответа я не вижу. Попробуйте иначе объяснить те зияющие дыры, которые оказались в наших сведениях; те разнобои, которые сопровождали нас всё время.
Все замолчали, обдумывая услышанное. Айна-Пре медленно продолжил.
— Кто-то хорошо поработал. Не мы. Не местанийские чародеи. Да и не чародеи Дольдиса. Но это был чародей… Или чародеи. Я пока точно не знаю, сколько их.
— Ф-фух, — тяжело вздохнул Кастема. — Предположим, что это так. Предположим, что есть ещё один чародей… — он обвёл глазами полутёмную комнату, словно выглядывая его здесь. — Только причём здесь Вешкерия? Может быть, это кто-то из наших учеников… хм… невзначай балуется?
— Ты что-то чувствуешь насчёт них? — ответил вопросом на вопрос Айна-Пре.
— Нет, — после паузы покачал головой тот.
— А ты? И ты? — по очереди обратился Айна-Пре к другим чародеям и, получив от них отрицательный ответ, добавил. — И я тоже — нет. Зато когда я был в Вешкерии, что-то такоечувствовал.
— Ты имеешь в виду, что там есть сильный потенциальный чародей? Который ещё не вступил на дорогу в Круг… но уже имеет к нему доступ?
— Может быть. Очень даже может быть…
— Подождите, — вмешалась Кемешь. — Есть ещё один вариант. Вешкерия — она ведь последнее приобретение хозяина. То есть когда-то чужое тело теперь уже стало твоим. Но всё ли здесь до конца… переварилось, что ли? Да, все чародеи вешкерийского Круга тогда погибли. Но, может быть, кто-то из их учеников… кто-то из их бывших учеников теперь вмешивается? Возможно, даже не зная об этом.
— Вот я о чём и думаю последнее время, — буркнул Айна-Пре. — И хорошо, если он… или они… делают всё это неосознанно. Не понимая всего. Тогда закрыть нечаянную пробоину будет нетрудно. А если он… или они… прекрасно знают, что делают? Тогда это не помеха. Это враг.
Все замолчали, обдумывая услышанное. Дело было странным. Все чародеи в той или иной степени были способны видеть развитие событий. И чаще всего их прогнозы различались разве что в мелких, несущественных деталях. Изредка случались и не очень серьезные несостыковки. В этом случае они сводили вместе только то, что совпадало. Картина получалась нечёткой, но в целом верной.
А вот нынче что-то произошло не так. То ли они сами, все вместе, сплоховали, то ли и правда вмешался кто-то посторонний.
— Кемешь, проверь наших учеников, — прервал, наконец, молчание Кастема.
— Вряд ли, — с сомнением покачала та головой. — Но сделаю.
— А я съезжу ещё раз в Вешкерию, — решил Айна-Пре. — Готов поспорить, искать стоит именно там.
— Значит, на мою долю остаётся самое скучное занятие, — вздохнул Чень. — Подышу-ка я бумажной пылью. Вдруг что-то такое уже бывало… Так что ежели кто брал из нашего архива какие записи, уж будьте добры, верните их на место.
— Первым делом… пока я не уехал… найди мне всё, что у нас есть из записей про последних учеников вешкерийского Круга. Откуда они родом, чем прежде занимались, имена их родных, куда они разошлись после смерти Круга…
— Сделаю, — кивнул некрасивый чародей. — И сделаю-ка я это прям сейчас. Чтобы не терять время.
С этими словами он встал и принялся собираться.
— Я с тобой, Чень, — со вздохом поднялась Кемешь. — Помогу тебе. Чай, до утра я совершенно свободна…
Переглянувшись, на выход молча поднялись остальные. Несколько минут помещёние было наполнено шумом отодвигаемых стульев, шипением гасившегося камина, сырым шорохом накидываемых плащей и почти слышными тяжело-задумчивыми мыслями уходящих людей. Но мелькнул последний отблеск света от уносимой свечи, с грузным содроганием захлопнулась дверь — и в непроглядной темноте комнаты воцарилась глубокая и почти ощутимая тишина, тем более глубокая, что её уже некому было ощутить…
* * *
В город вернулся Лартнис.Дженева случайно разглядела его в мутноватой дымке наглухо запечатанной по холодному времени года Синей Бакалавратки. Лартнис стоял у входа и, по-птичьему нахохлившись, с сомнением оглядывался по сторонам в поисках знакомых лиц. Девушку как подбросило с места; с неразборчивым приветственным криком она со всех ног кинулась к старому приятелю, словно опасаясь, что тот передумает и уйдёт из трактира раньше, чем она доберется до него. Продолжая радостно вопить, Дженева подлетела к нему и, не успев опомниться, попала в крепкий захват объятия, в котором её смачно чмокнули.
— Ну, Лартнис! — недовольно оттолкнулась девушка, но накатившаяся обида на грубую бесцеремонность приятеля тут же растаяла в радости видеть его живым и невредимым. — Ты давно вернулся? Ой, как здорово! Идём к нам, будешь нашим гостем, ну идём же!
— Куда ещё? — без особого энтузиазма поинтересовался Лартнис, но всё же послушно направился вслед за ней.
— А вон туда, видишь? Мы отмечаем семь дней новичка. Я тебя сейчас с ним как раз и познакомлю!… Вот, это Юз!
Остановившийся возле стола Лартнис прежде обменялся приветственными жестами с уже знакомыми учениками чародеев, потом скептически глянул на худые плечи да тонкие руки новичка и, совершив короткий обряд знакомства, потерял к нему интерес. Представленный ему рыжий подросток по имени Гина тоже не заслужил его особого внимания. Ребята потеснились, освобождая ему место, и он сел рядом с Михо и Дженевой, всё ещё радостно попискивавшей.
Первой неладное заметила Гражена, и пока гостю искали стакан и наливали вишнёвки, она просигналила подруге, чтобы та, наконец, угомонилась и внимательнее присмотрелась к соседу. Дженева приспустила паруса своего шумного восторга, чтобы улеглись вызванные им волны и сквозь спокойную гладь воды можно было разглядеть, что же там увидела Гражена. Лартниса сейчас забрасывали вопросами — где он воевал, в каких сражениях участвовал и, самое главное, не встречал ли там тех-то и тех-то? Особенно с расспросами налегал Михо, который, судя по числу подбрасываемых Лартнису имён, состоял в родстве или в соседстве с доброй половиной всех солдат из Мохони.
— …Нет, с твоим родичем по прозвищу Крошка-Бык я не встречался. Хотя, когда нам дорогу преградил тот завал, я был бы не против, чтобы с нами там был бык. Пусть и маленький, — Лартнис отхлебнул вина и начал рисовать ладонью в воздухе. — Они завалили дорогу камнями, брёвнами… вот такими… нет, вот такими!… Слева — обрыв, справа — их чёртов засадный отряд, который мы хотели тихонько обойти и разнести в пух и прах! А тут — такое! И что нам делать? Никто не знает! И тут я подъезжаю к нашему капитану и говорю ему… Нет, Михо, нашего капитана звали не Юррес… Нет, и не Тиххолан! Уймись, Михо! Наш капитан — астарен и никогда не жил в Мохони!… И вот он принимает мой план, мы скачем обратно к развилке… потом обходим их вот так… нет, даже вот так… Мы налетаем на их позицию и прорезаем её, как нож — масло! Они не ждали нас! Они бегут!…
…Что-то было не так, Дженева это теперь явственно осознавала. Что-то в Лартнисе, в его непривычно громкой и резкой речи, в новых размашистых движениях руки, вызывало у неё непонятное и неприятное щемящее чувство. Но что это?… На всякий случай она оглядела лица товарищей — вдруг они понимают больше. Впрочем, судя по их лицам, никто, кроме Гражены, не был озадачен. Миррамат, Михо, Тончи, даже обычно настороженная Гина — все они просто с удовольствием слушали солдатские байки… Нет, вот ещё и Юз странно поглядывает на Лартниса. Хотя что может разглядеть новичок!
А потом, когда Миррамат нарочито иронично поинтересовался у Лартниса, много ли тот привёз добычи, Лартнис почему-то стушевался, буркнул "Да уж есть…" и так неловко дёрнул правым плечом, что Дженева вдруг подалась вперёд и подозрительно спросила:
— А что это у тебя с рукой?
И то, как Лартнис тут же непроизвольно накрыл широко жестикулировавшей левой рукой лежавшую на коленях малоподвижную правую, словно пытаясь спрятать её, было лучшим ответом, чем любые слова. Лартнис покраснел, зыркнул на Дженеву и недовольно пробурчал:
— Что, что… Я когда насмотрелся там всего… я вдруг понял, что совсем не этого хочу. Что на самом деле я хочу видеть, как из другого конца трубки выдувается светящаяся капля… И как она растет, превращаясь в прозрачный, дрожащий шар, — в его охрипшем голосе напрочь пропали прежние хвастливые нотки. Лартнис на мгновение задумался, а потом с натугой положил правую руку на стол — даже не положил, а закинул. — Я стеклодув! Я сын стеклодува и внук стеклодува! Всё остальное… (он махнул головой, будто отгоняя навязчивых мух). Я мечтал там, что вернусь… и… а тут!… Как я буду работать, когда она теперь такая!
Выпалив последние слова, он угрюмо замолчал. Наступило неловкое молчание. Дженева попыталась найти какие-нибудь утешающие слова… Вот оно что, оказывается… Вот что было не в порядке с Лартнисом. И даже не сама его рана — а то, что она с ним сделала. То, что она его подкосила. Раньше Лартнис не позволил бы себе ни плакаться на судьбу, ни так откровенно хвастаться своими подвигами. А сейчас… сейчас она почти явственно ощущала в нём дребезжание какой-то трещины; трещины, которой раньше не было.
— Эх, чего это я, — Лартнис выпрямился и расправил плечи. — Ничего, переживём. А то что это я… Дошёл, однако — детям жалюсь.
— А кто это тебе здесь дети? — полушутя-полусерьёзно вскинулся Тончи.
Ростку ссоры, посеянной в плодородную почву нетрезвой обиды, не дало вырасти появление нового действующего лица. Темноволосый и крепкий парень за соседним столом, который последнее время всё оглядывался на Лартниса, вдруг повернулся и, уставившись прямо в его лицо, без обиняков спросил:
— Осада Вышгородца?
Лартнис громогласно хмыкнул и не менее непонятно для остальных ответил.
— Старая дорога.
— То-то мне твоё лицо знакомо!
С этими словами парень встал и вразвалку направился к Лартнису, который тоже заспешил выбраться из-за стола к нему навстречу. По ходу они опять обменялись какими-то, только им понятными словами, особым образом ударились друг о друга плечами и, не сговариваясь, отправились на выход.
И только уже у дверей Лартнис вспомнил о ребятах и помахал им, прощаясь.
— Нет, он нас действительно за детей считает, — обиженно протянул Тончи.
— Онитеперь все будут считать нас за детей, — негромко добавил Юз.
— Онисражались за Рению и за короля. И поэтому имеют на это полное право! — вызов, прозвучавший в словах обычно старавшейся держаться незаметной Легины, настолько поразил ребят, что никто не нашёлся, что ответить.
— Слушай, Миррамат, — повернулся к приятелю Михо, — а что ты там спрашивал у парня о добыче? Я ж тебя знаю. Ты же здесь ничего просто так не скажешь.
Астарен иронично хмыкнул и обвел глазами лица сидящих за столом.
— А вы разве ещё не слышали? Особенности нынешней экипировки наших храбрецов?… Ну, вы же должны знать, что пехоте, гвардейцам… да и многим военным чинам с худыми кошельками… им положено обмундирование и оружие за счёт казны. А кто захочет — может сам, за свой счёт побеспокоиться об экипировке. И многие нынче так и сделали. Благо, хассы ещё летом навезли всякой ваданской всячины: и особых доспехов, очень лёгких и прочных, и невиданных шлемов, и гибких нагрудников, и всего такого… Как знали… Торговля хорошо у них пошла — тем более что с тех, кто не мог сразу расплатиться, они брали долговые расписки.
— Ага, рассказывай! Какие такие расписки с людей, которых хоть могут убить в первой же стычке? — саркастично поинтересовался быстрый умом Тончи.
— Хассы тоже не дураки! Они брали с них расписки на имя их семей. Короче, сейчас по домам возвращаются наши победители, а из добычи многие из них везут — кучу сверкающего металла да долги.
— Не может быть! — не поверила Дженева.
Миррамат пожал плечами.
— Спроси потом у своего Лартниса.
— Никто в нужде не останется, — снова возвысила голос Легина. — Наш король поможет тем, кому будет нужна помощь.
— И это будет очень хорошо, — примиряюще согласился Тончи и тут же поменял тон на повеселее. — Только не забыли ли мы вообще, зачем здесь собрались? А?… Юз, сегодня твой праздник. Потому что ты теперь полноправный ученик чародеев. И в свой праздник ты можешь делать всё, что захочешь. Например, поцеловать любую из наших красавиц… Э-э, да как ты покраснел! Что, уже кто-то из них запал тебе на ум?
— Прекрати свои глупости! — Юз, и правда немного побагровевший, поднял сердитый взгляд на шутника.
— Как скажешь! — Тончи тут же склонился, выражая своё полное согласие. — Сегодня твой день! Всё, что ты попросишь!
— Тончи, ты лучше расскажи, на кого ты сам запал? — промурлыкала Гражена.
— На тебя, моя королева! Только на тебя!
— Только не надо "только", — Михо легонько ткнул соседа кулаком в бок. — Тоже мне… однолюб нашёлся.
— Ах, как грубо! Никто не понимает глубин моего глубокого поэтического сердца! — закручинился Тончи и смахнул рукавом несуществующую слезу.
— И про «поэтическое» тоже не надо, — продолжал подъелдыкивать мохон. — С Гражены и одного поэта уже достаточно будет… Ой! — и он с шутливым испугом закрылся руками, словно ожидая от Гражены звонкой оплеухи.
— Так, два! И кто у нас теперь третий на очереди краснеть? — как ни в чём не бывало, Тончи широко огляделся в поисках новой жертвы. — Гина, а ты чего молчишь?…
Потухшее было из-за Лартниса веселье стало разгораться с новой силой…
* * *
Архивные поиски Ченя имели, в числе прочего, одно техническое последствие. А именно то, что в грудах древних бумаг чародей раскопал сильно подпорченные временем документы. Это означало, что теперь, ко всем прочим заботам, придётся ещё и заняться переписыванием — пока на потемневших листах ещё можно было разглядеть текст. Понятно, что никого из посторонних писарей к этому делу нельзя было привлекать. В подобных случаях наиболее важные и серьёзные тексты переписывали сами чародеи; то, что попроще — доставалось их ученикам. Именно поэтому на следующий день, сразу после того, как закончились утренние занятия, Кемешь подозвала Гражену и Дженеву, в двух словах объяснила им суть дела и попросила в ближайшие дни походить после обеда в Башню чародеев.— Ой, нет, — заныла Гражена, — только не это! Я лучше месяц буду тут полы мести, только не возиться с этой скучной писаниной!
— Насчёт мести здесь полы, считай, что ты меня уже уговорила! — кивнула Кемешь. — Только кто займется перепиской? Эд-Тончи я уже не могу просить, он и так уже столько раз… Михо быстрее пишет топором по дереву, чем пером по бумаге. Гина…
Сердитую речь Кемеши прервал неразборчивый голос.
— Ты что-то сказал? — обернулась она к его источнику.
— Я говорю — я могу. Переписывать, — прокашлявшись, громче повторил Юз.
Кемешь задумчиво подождала, пока новичок подойдёт ближе.
— Ты… правда можешь?
Тот уверенно кивнул.
— Я дома для всей нашей улицы писарем работал. Они говорили — у меня рука лёгкая. Мол, если я пишу за них прошение, то всё у них там выходило, — объяснил Юз.
Чародейка обернулась к Дженеве:
— Тогда ты покажешь Юзу, как попасть в Башню? — и, дождавшись её кивка, повернулась к Гражене. — Знаешь, где тут стоят мётлы?…
…И опять Дженева и Юз шли рядом под холодным, моросящим дождиком. И в этом вполне можно было, обыграв, найти забавную закономерность, но Дженева, честно говоря, даже не вспомнила, что это можно сделать. Её мысли сейчас были наполнены вчерашней встречей с Лартнисом — точнее, болезненными воспоминаниями об искалеченности старого друга; о той его внутренней трещине, из которой вдруг выплёснулся его плач… Вдобавок ко всему этому ей пришлось-таки признаться себе, что что-то в этом общем ощущении болезненности касается её лично. Касается её самой. Девушка нахмурилась этой мысли и, прежде всего, проверила уголки своего сердца: не завалялась ли там случайно влюблённость в старого приятеля?… Нет, вроде нет. Даже точно нет — и она, как и раньше, может честно и прямо смотреть в глаза маленькой Соснины, жены Лартниса и матери его сына… Дженева с облегчением вздохнула — нет, с Лартнисом её, как и прежде, связывают только дружеские чувства.
Ох… Задумчиво шагавшая Дженева чуть даже не запнулась: в том-то всё и дело, что уже не связывают!Мелкие детали вчерашнего пронеслись перед её мысленным взором; детали, которым она тогда не придала значения… Лартнис изменился. Очень изменился. И этотЛартнис уже не стал бы ухохатывать их с Граженой, рассказывая им разные смешные истории… или учить их выдувать стекло… ЭтотЛартнис уже не захотел бы водить дружбу с ней. Ох…
— Ты извини… Я тогда немного грубо… себя вёл, — сквозь обволакивающий туман жалостливых мыслей прорвался серьёзный голос её спутника. Она подняла к нему лицо — и ответно улыбнулась.
— Пустое. Как тебе, кстати, на новом месте?
— Хорошо. Только я там переселился. Михо уговорил меня перебраться к нему в комнату.
— О, вместе веселее, конечно! — согласилась она. И добавила со вздохом. — Два мешочка вейхорского чая…
— Что?
— Ничего… Осторожно, здесь спуск и скользко!
— Ну и грязюка же здесь у вас… У нас дома даже в самые дожди и то чище. И суше.
— Ага. У нас тоже. У нас почва каменистая и…
— Так ты не местная?… А откуда?
— Я-то из Астарении. Там, где Яса ещё такая узенькая и маловодная. Не то, что здесь…
Разговаривая обо всём и ни о чём, они добрались до Башни. Там их встретил Чень, провёл на место, посадил поближе к окну, объяснил, что нужно делать, — и ушёл по своим делам.
Дженева с тоской оглядела покосившуюся стопку старых бумаг, аккуратно разложенные письменные принадлежности, нетронутую свечу, заблаговременно торчащую в подсвечнике… И подняла взгляд на сидевшего напротив неё Юза. По его лицу трудно было догадаться, что он сейчас думает о предстоящей им нудной работе.
— Ну… ты сам вызвался! — вздохнула она и потянулась за первым листом.
…Работать с Юзом оказалось вполне себе ничего. Он не приставал без нужды с расспросами, что, мол, тут делать и как, не слишком отвлекал её по пустякам и не отказывался поболтать, когда становилось уже совсем скучно. Более того, очень скоро Дженева разобралась, что отстранённая и немного высокомерная молчаливость Юза лишь ширма, за которой находится интересный и доброжелательный собеседник. Главное, нельзя было самому пытаться отодвинуть эту ширму: от любой сторонней попытки проявить здесь инициативу Юз тут же хмурился и замыкался. Быстро сообразив это, девушка обдуманно перестала делать неправильные движения — и результат не замедлил себя ждать. Неизбежная утомительность чернильно-перьевого занятия переросла в приятство интересных бесед и поучительных рассказов, окрашенных в мягкие оттенки лёгкого юмора. Даже Чень, время от времени заглядывавший к ним, однажды почти всерьёз попытался выяснить, а что такого забавного они смогли найти в переписке старых отчётов. Ребята лишь прыснули в ответ.
По вечерам они сдавали чародею сделанную за день работу, а потом втроем пили чай. Иногда к ним присоединялась Кемешь, да не одна, а с печеньем или блюдечком варенья. Так что Дженева однажды улыбнулась себе, что пропавший тогда вейхорский чай, оказалось, пропал не зря.
И одно только царапнуло ей сердце. Это было ещё в самый первый день. Вечером, когда она вернулась домой, к ней в комнату заглянула Гражена. Искоса поглядывая на неё, подруга нарочито безразличным голосом всё пыталась что-то выспросить. Дженева, торопливо уплетавшая остывший ужин, её намеков никак не ловила. Тогда та, не выдержав, зашла в лоб.
— А по-моему, этот Юз неровно к тебе дышит.
Дженева поперхнулась супом.
— С чего ты взяла?
— Ну кажется мне так… А тебе ещё не кажется?
— А мне вот кажется, — прокашлялась Дженева, — мне кажется, что тебе один раз такое уже казалось. С Керинеллом. Помнишь?!
Гражена немного потухла — но тут же снова воспрянула духом.
— Ты лучше подумай, зачем ему надо было сегодня напрашиваться вместо меня?
— Может быть, он просто хотел произвести на Кемешь хорошее впечатление.
— Может-может-может быть, — иронично пропела Гражена. — А когда он вчера всё выспрашивал у меня, кто тебе Лартнис, что ты ему такобрадовалась? На кого он тогда хотел произвести впечатление? А? — победно вскинула она голову.
Дженева задумалась. Что-то в этом было… Недаром же и ей самой что-то такое показалось. Ещё тогда, когда она впервые увидела его у Ченя. Неспроста же у неё тогда мелькнула мысль — а не из-за неё ли тот мальчишка из трактира оказался у чародеев?…
Только было совершенно ясно, что Юз совершенно не может задеть её сердце. Да, оно сейчас сжалось, но совсем по другой причине. Это память о той боли, которую легко причиняют, уходя от тебя, те, к кому ты сама неровно дышишь.
Как Мирех.
Или те, кто тебе просто дорог, как друг.
Как Керинелл и Лартнис.
Нет, не хочет она сама причинять кому бы то ни было эту боль. И если этот Юз и правда что-то такое чувствует к ней… тогда она должна быть в общении с ним особенно осторожной и аккуратной. Это решено.
— Гражен… Это самое… — устало вздохнула Дженева. — Ты бы лучше разобралась с теми, кто неровно дышит к тебе. А то так жалко бывает на человека смотреть… А я уж сама буду на своём огороде!
* * *
Говоря Гражене, что прежде, чем заглядывать в чужой огород, ей нужно заняться своим, Дженева, естественно, имела в виду Гилла.С того концерта Синиты Гражена вернулась сама не своя; мягкие, осторожные расспросы подруги закончились тем, что она разрыдалась. Дженева, слушая её сбивчивые объяснения вперемешку со всхлипами, нескоро разобралась в причине её горьких слёз, а когда поняла — с облегчением рассмеялась: тоже мне горе — влюблённый в неё по уши поэт написал о ней в своих стихах! Да тут наоборот, гордиться этим надо!… Гражена вспыхнула, обозвала подругу бессердечной и вообще ничего не понимающей. Как она может только говорить, что нужно гордиться собственным унижением?…
Впрочем, этот всплеск эмоций оказался последним. Гражена высморкалась в подсунутый платок и задумалась о том, что со стороны всё это и правда может выглядеть иначе. После долгого и почти спокойного обсуждения с Дженевой этой самой стороны, она приняла решение.
Ничего изменить она уже не может; если кто-то сообразительный догадается о гра-сине Гражене, если пойдут слухи и сплетни… что ж, ей тогда нужно будет вести себя гордо, достойно и так, будто бы всё в порядке… Дженева поддакивала — да, на смело идущего человека и собаки не лают (и, захлопнув рот, не давала сорваться упрямо крутящемуся на кончике языка продолжению "особенно, если никаких собак поблизости и нет").
И уже очень скоро настороженная Гражена почувствовала вокруг себя ветерок, в котором тихо зашелестело ненавистное ей отныне слово «гра-сина». От этого слова она каждый раз внутренне вздрагивала, но внешне вела себя безупречно. И чем больше этот ветер набирал силу, тем выше она держала голову и тем многозначительно-скромнее улыбалась. А когда она расслышала, наконец, в нём нотки зависти, ей даже почти понравилась роль возлюбленной поэта.
Одно-единственное она забыла учесть: самого Гилла. Его настолько не былов её мыслях, что когда он, выполняя своё обещание, снова нашёл её в университете, его появление оказалось для неё неожиданностью. И не сказать, что бы приятной.
Гилл никогда не назначал свидания, но находил её с завидной регулярностью. Он рассказывал ей свежие новости, смеялся, восхищался её красотой и умом, светился от счастья — и при этом умудрялся не замечать того, что при его появлении лицо Гражены темнело. Он был счастлив. По ночам он взахлёб писал стихи, сонеты, баллады… Их так же взахлёб читали. Везде, повсюду, от дворцов до городских предместьев, начала разливаться мода на влюблённость.