Страница:
— Ну, ты это зря, что никакого толку. За месяц путанья под ногами — плата за год учебы, — мажордом поднял вилку как бы в усиление своих слов. — Впрочем, в отличие от тебя чародеи согласились взять их в ученики. Так ведь?
— Не совсем, — буркнул декан. — Чародеи сами предложили им ученичество.
Лорд Станцель на мгновение застыл в нелепой позе, с отведенной в сторону вилкой. Потом положил её, ставшую вдруг не к месту. Потом отодвинул от себя и тарелку.
Хартваль тоже замолчал.
— Вот как? — негромко произнес лорд Станцель после недолгой паузы.
— Дело было так… — и декан кратко, но достаточно подробно рассказал события сегодняшнего дня. Его собеседник слушал внимательно и молча, лишь изредка прерывая гостя уточняющими вопросами.
К концу рассказа он заметно успокоился.
— Занятно, очень занятно.
— Знаете ли, высокочтимый лорд, если это только занятно, то…
— Не злись, — прервал его высокочтимый лорд, в этот момент больше похожий на древнюю, чуть нахохлившуюся тощую птицу. — Даже если это не блажь и не благотворительность Кастемы — а по твоим же собственным словам пригласил их в ученики он один, а не весь ренийский Круг, — кто ж знает причины тех или иных решений чародеев? Может, он просто почародеил?
Декан раздраженно повел плечами на неудачную игру слов. Это простонародное словечко означало что-то вроде совершения нелепых, бессмысленных и, одновременно, неопасных действий. В среде образованных людей его употребление считалось дурным тоном.
— Нет, право, я не понимаю, что тебя так могло встревожить, — уже серьезнее продолжил лорд Станцель. — Ну, захотели чародеи сами сделать первый шаг. Обычно они просто не успевают это сделать, так много желающих попасть к ним в учение обивают их пороги.
— Вот именно, что обычно, — повторил Хартваль за ним. — Обычно им и так хватает народу самого разного веса и калибра. А то, что они остановили свой взгляд на двух провинциальных пигалицах — вот это и кажется мне необычным.
— Может, Кастема просто… в отличие от тебя, старого паникёра… просто смог разглядеть в них что-то действительно необычное? — мажордом помолчал, уйдя в свои мысли. — Они ведь сами странные. Странные и непонятные. Гораздо больше, чем их поступки. Только что с того? Я начинал помощником секретаря ещё при Легине Мореплавательнице, потом служил Стиппину Справедливому. Я помогал его внуку Ригеру разбираться в хитросплетениях дворцовых интриг в первое время после его неожиданного воцарения. И могу судить, что многие вмешательства чародеев в государственные дела — по своей ли воле, или по велению монарха — были на благо Королевству. Раньше или позже. Особенно в тех случаях, когда их советы были необычными.
— Ты говоришь мудрые слова. Только холодны они. Холодны, как сами чародеи и дела их. Я не обладаю даром предвидения и не читаю звёзды, но сердцем чую — грядут великие перемены, и утешить нас обоих может только то, что мы с тобой вряд ли доживем до них, — в лице декана сквозь привычную самоуверенность неожиданно проступило искреннее волнение.
— Может быть, — поднял светлые глаза старый лорд, — Может быть, пришло время перемен. Но, значит, ты прожил слишком спокойную жизнь, если боишься их.
И словно лопнула струна.
— Прошу тебя, — с натугой сказал декан. — Пошли кого-нибудь разузнать об этих девицах, кто они и чем славились у себя на деревне.
— Я сделаю это и сообщу тебе всё, что узнаю сам.
Наступила неловкая пауза.
Ветка дерева негромко стучала в закрытое от ветра окно.
Хартваль отложил в сторону смятую салфетку и произнес:
— Благодарю за угощенье.
Старики вместе поднялись из-за стола и теперь стояли друг напротив друга, чуть опустив глаза.
— Благодарю Высокого за ещё один день жизни, в котором нашлось место для встречи с другом, — произнес лорд Станцель.
— Да не будет он последним. Не провожай меня.
Декан повернулся и прямо направился к выходу. Мажордом смотрел ему вслед, пока тот не скрылся за дверью. Потом устало сел обратно в кресло. Вошли слуги, стали гасить свечи. Он отстраненно наблюдал, как они переставляют стремянки, как фарфоровые колпачки в их руках опускаются на фитили и как в комнате от этого сразу чуть темнеет.
Когда фигуры слуг почти растаяли во мраке, он взял ближайший подсвечник с ещё живой свечой и пошел к себе кабинет. Сегодня нужно было ещё успеть подготовить несколько важных писем.
А ветка дерева всё стучалась…
Остаток вечера был посвящён мелким организационным вопросам: в частности, было решено, что девушки переселятся в небольшую пристройку к дому. Там у них будут не только отдельные комнаты, но и свой собственный выход в город через садик (когда тётка, явно гордясь, произносила это словечко, Гражена опускала глаза, чтобы не выдать смешливых искорок: по её деревенскому разумению этому клочку запущенной земли с парой чахлых кустов больше подходило название цветочного горшка-переростка). Маэстро пока оставался в доме, переходя в крыло, где жили слуги. Кроме того, впервые была озвучена мысль об отъезде барона домой; правда с условием, что это произойдёт лишь тогда, когда он "окончательно убедится, что его дочь не попала в плохие руки и серьёзно занята делом". Гражена склонила голову, как и положено послушной дочери, а про себя решила проявлять чудеса благоразумия и рвения к учёбе — лишь бы отец не затянул со своим "окончательным убеждением".
Но учиться оказалось отнюдь не просто. Бакалавресса постаралась на совесть, составив для них такой огромный список предметов, что Гражена однажды даже накричала на учителя: чем он тогда думал, давая своё согласие на него? Толстяк тогда очень обиделся и ответил той цитатой из Этикета Благочестия и Благородства, где говорилось о трудолюбии как отличительной черте каждого благородного человека. А пока новоиспечённым студенткам предстояло изучать историю страны, её географию, список королевских династий, обычаи жителей, геральдику, традиции разных местностей Рении, два иностранных языка и ещё кое-что по мелочам. И это, не считая того, что много времени и сил уходило на обучение Дженеве грамоте! Хорошо ещё, что в своё время Илерина успела кое-чему научить свою дочь, а у Дженевы оказалась крепкая память, так что некоторые азы она вспомнила быстро.
Дни студенток были похожи друг на дружку, как цыплята из одного выводка. Вставали на рассвете, быстро глотали завтрак, принесённый чернявой девчонкой по прозвищу Галка, которую хозяйка дала им в услуженье, и отправлялись на лекции — чаще всего, занудные. Когда наступал перерыв, они спускались во двор, где их почти всегда встречал Брутваль, и шли обедать домой или (что бывало чаще) покупали какую-нибудь нехитрую снедь у торговцев, которые к тому времени, как мухи на мёд, слетались со своими лотками на университетскую площадь, и устраивали в парке пикник. После перерыва, пролетавшего слишком быстро, втроём возвращались в классы для более свободных практических занятий. Маэстро либо помогал им, либо дремал где-то в уголке. Предвечерние часы чаще всего проводили в библиотеке, где Гражена учила Дженеву грамоте. Потом, когда начинало смеркаться и в библиотеке становилось слишком темно, они отправлялись домой, уставшие и голодные. И каждый раз Гражена с раздражением думала — когда же её отец уедет и она, наконец, сможет сбавить темп: пока же, с постоянным контролем с его стороны, это было нежелательно.
Но когда пришло время расставания и грохот копыт возглавляемой гордым Трене кавалькады растаял в предрассветной тишине, Гражена разрыдалась на груди леди Олдери. Та, как могла, утешала племянницу, видя в её слезах и свою горечь от разлуки с рано умершим отцом, но Гражена, скорее, плакала по своему навсегда ушедшему детству, по его простым мечтам и по несбывшейся любви, которая осталась там…
Вечером того же дня леди Олдери пригласила племянницу, как она сказала, "для небольшого, но серьезного разговора". После немного затянувшегося вступления о чести её знатного рода, к которому благодаря матери имела честь принадлежать и Гражена, леди перешла к похвалам благородных качеств её юной родственницы, к её "достопохвальному рвению к учёбе" и высказала свою "непоколебимую уверенность" в том, что дальше Гражена будет доставлять ей только поводы для гордости. Гражена, улыбаясь намертво приросшей к её губам улыбкой, кивала, поддакивала тётке и изо всех сил делала вид, что для неё самой высшим счастьем будет и дальше выкладываться на занятиях, лишь бы та была ею довольна.
И только вернувшись к себе в комнату и прочно закрыв за собой дверь, она грохнула вдребезги тарелку и завизжала. От этого полегчало. Тут кстати прибежала встревоженная шумом Дженева и Гражена вылила остатки гнева и разочарования в сбивчивых жалобах на коварство тётки. Она загнала её в ловушку! Ведь для того, чтобы попасть в вожделенный дворец, ей нужно, прежде всего, понравиться тётке — а та недвусмысленно показала, каким именно способом она может ей не понравиться.
Но, как потом оказалось, Гражена злилась зря. После отъезда отца вдруг стало ясно, что она может держаться взятого темпа в учёбе уже без прежнего напряжения всех сил. Теперь учиться было легче — то ли потому, что она привыкла к этому занятию, то ли потому, что объем её обязательных дел несколько снизился: она достаточно научила Дженеву, чтобы та дальше работала сама. Более того, теперь подруга помогала ей. Очень скоро выяснилось, что вряд ли нашёлся бы хоть один город — как в их королевстве, так и в соседних Местании и Ларуоне, — в котором бы бывшая плясунья не выступала, а её рассказы о путешествиях и обычаях разных земель были несравненно интереснее монотонного бубнения их старенького профессора географии; вдобавок, её знания оказались хорошим подспорьем и по части языков сопредельных держав.
Отъезд Трене оказался переломным ещё в одном: девушки, наконец, заметили, что учатся не одни. Их сокурсники, которых они раньше едва отличали от друг от друга, наконец-то приобрели человеческие лица и имена. Конечно, из-за того, что почти все студенты учились по своему собственному графику и на занятиях у разных преподавателей собирались разные по составу группы, было сложно завязывать более-менее прочные знакомства. Всё же Гражене удалось сдружиться с Лией и Терестиной — сёстрами из благородной, но не очень богатой семьи. Они были заметно старше её и поэтому в их отношении к ней проглядывали материнские чувства. Гражена, к счастью, этого не замечала, а Дженева благоразумно помалкивала.
С Дженевой же сдружился шебутной парень по имени Лартнис. Ему уже было далеко за двадцать; более того, он даже успел жениться. Его отец, хозяин стеклолитейной мастерской, хотел, чтобы сын продолжил его дело с бСльшим размахом, и поэтому послал его учиться в университет на природный факультет. Поначалу Лартнис не особо воспылал радостью к его идее, но, в конце-концов, свыкся с этой необходимостью и даже начал получать от неё удовольствие. Настолько, что когда его обучение на природном факультете подошло к концу, он уговорил отца дать ему возможность пройти ещё и курс классического образования. Своё решение он мотивировал тем, что так ему будет легко общаться с богатыми и знатными клиентами, а, значит, будет большая польза делу. Разбогатевший стекольщик, давно втайне лелеявший мысль купить дворянский герб, одобрительно отнесся к желанию сына навести лоск в своём образовании.
Так Лартнис поднялся по социальной лестнице — из университетского подвала, в котором располагались мастерские, до верхних этажей престижного классического факультета. Он легко сошёлся с новыми однокурсниками, всегда был готов принять участие в любой студенческой забаве и не особо утруждал себя собственно учебой. Две девушки-провинциалки подкупили его своей настойчивостью и целеустремленностью. Некоторое время он просто приглядывался к ним, а потом решил, что Гражена слишком большая гордячка и что более спокойная Дженева ему больше по нраву. На лекциях он стал подсаживаться поближе к ней, рассказывал разные интересные истории и вскоре эта тройка стала почти неразлучной — так как на близком расстоянии Гражена оказалась вовсе не такой высокомерной. Несколько раз он водил девушек на экскурсию по мастерским, в том числе и в свою родную, стекольную, и даже дал им попробовать выдуть стеклянные изделия, которые в полутемной комнате на не совсем трезвую голову могли сойти за стаканы.
Так что когда подошёл грустный праздник последнего листа, после которого весь университет традиционно уходил в отпуск на время затяжных осенних дождей, Гражена с сожалением восприняла необходимость сидеть дома. На эти недели жизнь во всем промокшем донельзя Венцекамне почти замирала. Девушки чаще проводили время в беседах с хозяйкой. Гражена расспрашивала тётку об обычаях двора, о монаршей семье, вздыхала — как бы ей хотелось увидеть это хотя бы уголком глаза. Леди Олдери с удовольствием говорила на эту тему, но почти всегда быстро соскальзывала на рассказы о своих придворных обязанностях и заботах: на её хрупких плечах лежала ответственность за новые наряды королевы Энивре и малолетних принцесс, а осуществляла она это, руководя Королевской мастерской златошвеек. Так что очень скоро Гражена заочно узнала привычки и характер всех белошвеек, портных и вышивальщиц, с которыми работала тётка, и могла, не задумываясь, назвать не менее трёх десятков видов тканей.
Изредка леди Олдери заводила разговор и о чародеях. Нужно сказать, что Гражена к этому времени убедилась, что многое из того, на чём она строила свои грандиозные планы в Астагре, существовало только в сказках и в непутёвой голове её учителя. Так, чародеи давно уже не испытывали приходящих к ним в ученики многократными отказами: они либо тут же принимали их (как это произошло с ними самими), либо сразу указывали на дверь почти без единого шанса на пересмотр решения. Кроме того, нынче никто из образованных людей (кроме как всё того же Брутваля) отнюдь не ставил знака равенства между "помехой ученикам чародеям" и "гневом богов". Так что она уже понимала, что ей повезло — и причём сильно: не попади она сразу в университет, не заговори с тем длинным лордом, не прими тётка её сторону — и увёз бы её тогда отец домой, как миленькую…
И вот ещё что: пусть и не сразу, но Гражена заметила своеобразный интерес тётки. Она не могла понять его причин, но была уверена — леди Олдери весьма одобрительно смотрит на её ученичество у чародеев. Гражена понимала, что это помогло ей удержаться в Венцекамне, но и, одновременно, это мешало её дальнейшим планам. Получался странный расклад: ради осуществления своих желаний Гражене приходилось стараться в противоположном направлении — и притворяться, что она с интересом слушает рассказы тётки о чародеях, было ещё цветочки. Впрочем, после того, как леди Олдери назвала имя одного из чародеев, её интерес стал настоящим. Кастема — тот самый незнакомец из Астагры или кто-то другой? Тётка описала его внешность: похоже, что тот. Да и Дженева видела его в университете. Было бы неприятно, если бы тот Кастема и чародей Кастема оказались одним человеком — у неё сохранилась кислая оскомина от разговора в заброшенном саду, и рисковать увеличивать её, общаясь с ним по ходу учёбы, ей совсем не хотелось. Хорошо хоть, что пока в их занятиях нет ровным счётом ничего «чародейского». Гражена начинала надеяться, что чародеи и вправду о них забыли — одновременно предчувствуя обиду, если это так.
Дженева же практически не сомневалась, что тот странный незнакомец был чародеем: более того, она скорее бы удивилась обратному. В её нынешней размеренной и наполненной зубрёжкой жизни, лишённой чувства постоянного праздника, ставшего ей привычным за годы бродячей жизни уличных артистов, у неё было только две эмоциональные опоры. Первая — вполне реальная мечта о придворной жизнь, зароненная в ней Граженой, в чьих способностях добиваться своего она уже убедилась. Вторая — гораздо более непонятное ожидание чего-то необыкновенно хорошего; но откуда оно придет или что для этого надо было сделать — всё это было совершенно неизвестно. Единственно, ей казалось, что это чувство было как-то связано с тем Кастемой. Но пока к ней приходила только лёгкая тоска. И когда же закончатся эти дожди? И лишь грустные мелодии её любимой флейты помогали разгонять её грусть…
Снова начались занятия, но после нескольких недель, почти безвылазно проведенных в четырёх стенах, девушек больше тянуло на прогулки и маленькие путешествия по почти незнакомому для них ещё городу — и что им кусучий мороз, вечно мокрые варежки и заледеневшие подолы платьев!
Подошло время праздника зимнего солнцеворота. Целых три дня Венцекамень (как и любое другое местечко в Рении) жил только развлечениями и пирушками. Второй день праздника Гражена и Дженева провели в весёлой компании однокашников, впервые попадя на правый берег города. Возвращаясь обратно по Новому мосту, они остановились разглядеть легендарное слияние ленивой Ясы и узкого Глена, от которого брал своё начало широкий и полноводный Гленмар. Девушки стояли у чугунных перил и привязывали детали старых сказок и легенд к реальной картине, расстилавшейся перед ними. Потом попытались разглядеть университет, но отсюда были видны лишь скалистые склоны и часть университетского парка. Зато они обнаружили напротив него новую, неизвестную им ранее деталь: небольшой остров и на нем башню, поднимавшуюся над верхушками тополей.
Они спросили у одного из прохожих, что это такое? Короткий ответ — башня чародеев — вмиг опустил их из мира сказок и легенд на реальную землю.
— Ха, так вот где живут чародеи… — странно хмыкнула Гражена.
Дженева крепче взялась за обледеневшие перила. Её сердце дернулось с привычного места и часто забилось.
— Да, они там — а мы здесь, — промолвила она непонятную фразу.
Разгорячённая весельем Гражена вдруг почувствовала нестерпимую обиду от того, что чародеи забыли о них — а они что, зря столько сил потратили, чтобы стать их учениками?! - и решила исправить допущенную несправедливость.
— Пошли туда. Напомним о себе.
— Мы не успеем дойти засветло, — нисколько не удивилась её словам Дженева.
— Да?… - Гражена подняла голову к уже темневшему небу. — Ничего, нынче полнолуние, а на небе ни облачка.
Девушки переглянулись, подтверждая готовность следовать своему сумбурному решению — и целеустремлённо зашагали к университету.
…Действительно, без помощи яркой луны им никогда бы не удалось пробраться через заснеженный парк. Если ближайшие к университетским корпусам дорожки добросовестно расчищали от снега, то дальше, к реке, были нетронутые снежные завалы. Кроме того, в неверной игре света и тени девушки успели пару раз промазать мимо дорожек и провалиться в мягкие сугробы.
К берегу реки они вышли по уши в снегу. Впереди расстилалась ровная льдистая поверхность Гленмара. После небольшой рекогносцировки на местности они решились повернуть налево. Поверху каменистого склона петляла утоптанная тропинка, хвала духам ночи — не скользкая. Девушки без приключений вышли ею к покрытой тонким льдом заводи, в которой начинался какой-то остров. Повеселевшие путешественницы обменялись надеждами, что это тот самый… Но башни отсюда не было видно, поэтому заводь решили обогнуть.
Этот переход оказался самым трудным. Тропинка, как назло, куда-то исчезла, и им пришлось брести через снежную целину, перепинаясь о спрятанные под снегом корни деревьев. Вдобавок, дорогу преградил незамёрзший ручей — который они заметили, правда, лишь когда Дженева чуть не провалилась в ледяную воду.
Авантюра переставала быть игрой. Забравшись на поваленное дерево, промокшие и замерзшие девушки принялись решать, что им делать дальше. Они уже почти были готовы повернуть обратно, как Дженева разглядела впереди сооружение, весьма напоминающее мостик. Прежняя решимость тут же вернулась и они зашагали дальше.
Это действительно оказался узкий деревянный мост. Даже под утоптанным снегом было видно, какой он старый и что идти по нему опасно: кое-где в настиле зияли темные дыры. Судорожно цепляясь за такие же хлипкие поручни, Гражена и Дженева перешли по мостику на пологий берег острова — и снова взяли налево. Дорожка повернула вглубь острова и через некоторое время вывела их к темной махине высокой узкой башни…
Одинаковые простые позы, схожие черты лиц, смазанные складки одежды, небогатая палитра красок…
Говорят, если долго разглядывать картину, детали уходят и остается главное — облик гордого, многоведающего, сильного человека.
А ещё говорят, что нельзя пристально смотреть в нарисованные глаза чародеев — потому что тогда смотрящему передастся сумасшедшинка, скрытая в них…
— Как здесь холодно, — глухо произнес высокий статный мужчина. Он встал, поплотнее завернулся в толстый шерстяной плащ, и перешел поближе к огню камина.
Ещё один чародей с лицом, словно грубо вырубленным топором, проводил его взглядом — и тоже подошел камину, бросив в него несколько поленьев и разворошив угли. От света разгоревшегося пламени ещё больше проступила негармоничность его облика. Казалось, что топор в своё время не только выстругал его профиль, но и прогулялся по его лбу и щекам, оставив там борозды и трещины. Для полноты картины природа наградила его волосами, больше похожими на сухую серую солому, и редкими гнилыми зубами.
От камина пахнуло теплом. Некрасивый чародей довольно улыбнулся и молча вернулся на своё место. Сидящая рядом маленькая круглая женщина обменялась с ним короткими взглядами, в которых вспыхнули и растаяли нежность и понимание — и сдержанно обратилась к Кастеме:
— Как твой брат? Женил, наконец, сына — или всё ещё ждет приданого побогаче?
Тот усмехнулся.
— Знаешь, Кемешь, ещё нет. У него сейчас другие хлопоты. Он разругался с соседями из-за клочка пахотной земли и теперь судится с ними. Я пробовал убедить его пойти на мировую, но он упёрся — ни в какую! Что ж, это его выбор, а вот племянника мне жалко. Он слепо любит отца и идёт за ним во всех его сумасбродствах.
— Неважно, куда мы идем, — произнес нараспев некрасивый чародей.
— Неважно, куда мы пришли, — подхватила его соседка.
Мужчина у камина почувствовал на себе острие внимания в возникшей паузе. Он не сомневался, что окончание этой формулы из Канона чародеев "благо тому, кто знает, что он всегда на своём месте" было оставлено ему. Он пожал плечами — и правда, ощущение некой неуместности не покидало его последнее время. Айна-Пре в глубине души мучился от несоответствия своей силы установленным традицией чародейства границами её применимости. Он могзначительно больше, чем ему дозволялось— и это делало его жизнь горькой. Его друзья смирились с подобной участью, и Айна-Пре то завидовал их искреннему спокойствию, то презирал их за слабость. И эта разыгранная для него сценка царапнула его сердце: они считают, что с ним что-то не так — с ним, а не с устаревшими традициями!
— Не совсем, — буркнул декан. — Чародеи сами предложили им ученичество.
Лорд Станцель на мгновение застыл в нелепой позе, с отведенной в сторону вилкой. Потом положил её, ставшую вдруг не к месту. Потом отодвинул от себя и тарелку.
Хартваль тоже замолчал.
— Вот как? — негромко произнес лорд Станцель после недолгой паузы.
— Дело было так… — и декан кратко, но достаточно подробно рассказал события сегодняшнего дня. Его собеседник слушал внимательно и молча, лишь изредка прерывая гостя уточняющими вопросами.
К концу рассказа он заметно успокоился.
— Занятно, очень занятно.
— Знаете ли, высокочтимый лорд, если это только занятно, то…
— Не злись, — прервал его высокочтимый лорд, в этот момент больше похожий на древнюю, чуть нахохлившуюся тощую птицу. — Даже если это не блажь и не благотворительность Кастемы — а по твоим же собственным словам пригласил их в ученики он один, а не весь ренийский Круг, — кто ж знает причины тех или иных решений чародеев? Может, он просто почародеил?
Декан раздраженно повел плечами на неудачную игру слов. Это простонародное словечко означало что-то вроде совершения нелепых, бессмысленных и, одновременно, неопасных действий. В среде образованных людей его употребление считалось дурным тоном.
— Нет, право, я не понимаю, что тебя так могло встревожить, — уже серьезнее продолжил лорд Станцель. — Ну, захотели чародеи сами сделать первый шаг. Обычно они просто не успевают это сделать, так много желающих попасть к ним в учение обивают их пороги.
— Вот именно, что обычно, — повторил Хартваль за ним. — Обычно им и так хватает народу самого разного веса и калибра. А то, что они остановили свой взгляд на двух провинциальных пигалицах — вот это и кажется мне необычным.
— Может, Кастема просто… в отличие от тебя, старого паникёра… просто смог разглядеть в них что-то действительно необычное? — мажордом помолчал, уйдя в свои мысли. — Они ведь сами странные. Странные и непонятные. Гораздо больше, чем их поступки. Только что с того? Я начинал помощником секретаря ещё при Легине Мореплавательнице, потом служил Стиппину Справедливому. Я помогал его внуку Ригеру разбираться в хитросплетениях дворцовых интриг в первое время после его неожиданного воцарения. И могу судить, что многие вмешательства чародеев в государственные дела — по своей ли воле, или по велению монарха — были на благо Королевству. Раньше или позже. Особенно в тех случаях, когда их советы были необычными.
— Ты говоришь мудрые слова. Только холодны они. Холодны, как сами чародеи и дела их. Я не обладаю даром предвидения и не читаю звёзды, но сердцем чую — грядут великие перемены, и утешить нас обоих может только то, что мы с тобой вряд ли доживем до них, — в лице декана сквозь привычную самоуверенность неожиданно проступило искреннее волнение.
— Может быть, — поднял светлые глаза старый лорд, — Может быть, пришло время перемен. Но, значит, ты прожил слишком спокойную жизнь, если боишься их.
И словно лопнула струна.
— Прошу тебя, — с натугой сказал декан. — Пошли кого-нибудь разузнать об этих девицах, кто они и чем славились у себя на деревне.
— Я сделаю это и сообщу тебе всё, что узнаю сам.
Наступила неловкая пауза.
Ветка дерева негромко стучала в закрытое от ветра окно.
Хартваль отложил в сторону смятую салфетку и произнес:
— Благодарю за угощенье.
Старики вместе поднялись из-за стола и теперь стояли друг напротив друга, чуть опустив глаза.
— Благодарю Высокого за ещё один день жизни, в котором нашлось место для встречи с другом, — произнес лорд Станцель.
— Да не будет он последним. Не провожай меня.
Декан повернулся и прямо направился к выходу. Мажордом смотрел ему вслед, пока тот не скрылся за дверью. Потом устало сел обратно в кресло. Вошли слуги, стали гасить свечи. Он отстраненно наблюдал, как они переставляют стремянки, как фарфоровые колпачки в их руках опускаются на фитили и как в комнате от этого сразу чуть темнеет.
Когда фигуры слуг почти растаяли во мраке, он взял ближайший подсвечник с ещё живой свечой и пошел к себе кабинет. Сегодня нужно было ещё успеть подготовить несколько важных писем.
А ветка дерева всё стучалась…
* * *
Вечером, за семейным ужином, Гражена в самых привлекательных красках расписала свой первый день занятий. И было весьма хорошо. Леди Олдери удивлённо и ободряюще ахала, Брутваль время от времени подавал свой авторитетный подтверждающий голос, и даже барон немного оттаял — особенно когда услышал, с отпрысками каких благородных семейств будет учиться его дочь. Маэстро, успевший разузнать об этом, и сам был немало озадачен: видимо, за два десятка лет, прошедших с его школярских дней, многое изменилось в мире, раз по его родным университетским коридорам нынче ходят дети не только писарей, но и приближённых к престолу вельмож. Леди Олдери скромно подтвердила: да, у нас стало модно давать детям хорошее образование (сделав акцент на не уточнённом "у нас" и бросив многозначительный взгляд на висевшую на стене напротив гравюру Туэрди). То, что Гражена поступила не на самый престижный классический факультет, а к чародеям, благоразумно осталось за рамками беседы. Дженева уже немного освоилась и любовалась грацией и чарующей светскостью леди Олдери: теперь она начинала понимать слова Гражены, что эта немолодая женщина выглядит гораздо красивее, чем её лицо.Остаток вечера был посвящён мелким организационным вопросам: в частности, было решено, что девушки переселятся в небольшую пристройку к дому. Там у них будут не только отдельные комнаты, но и свой собственный выход в город через садик (когда тётка, явно гордясь, произносила это словечко, Гражена опускала глаза, чтобы не выдать смешливых искорок: по её деревенскому разумению этому клочку запущенной земли с парой чахлых кустов больше подходило название цветочного горшка-переростка). Маэстро пока оставался в доме, переходя в крыло, где жили слуги. Кроме того, впервые была озвучена мысль об отъезде барона домой; правда с условием, что это произойдёт лишь тогда, когда он "окончательно убедится, что его дочь не попала в плохие руки и серьёзно занята делом". Гражена склонила голову, как и положено послушной дочери, а про себя решила проявлять чудеса благоразумия и рвения к учёбе — лишь бы отец не затянул со своим "окончательным убеждением".
Но учиться оказалось отнюдь не просто. Бакалавресса постаралась на совесть, составив для них такой огромный список предметов, что Гражена однажды даже накричала на учителя: чем он тогда думал, давая своё согласие на него? Толстяк тогда очень обиделся и ответил той цитатой из Этикета Благочестия и Благородства, где говорилось о трудолюбии как отличительной черте каждого благородного человека. А пока новоиспечённым студенткам предстояло изучать историю страны, её географию, список королевских династий, обычаи жителей, геральдику, традиции разных местностей Рении, два иностранных языка и ещё кое-что по мелочам. И это, не считая того, что много времени и сил уходило на обучение Дженеве грамоте! Хорошо ещё, что в своё время Илерина успела кое-чему научить свою дочь, а у Дженевы оказалась крепкая память, так что некоторые азы она вспомнила быстро.
Дни студенток были похожи друг на дружку, как цыплята из одного выводка. Вставали на рассвете, быстро глотали завтрак, принесённый чернявой девчонкой по прозвищу Галка, которую хозяйка дала им в услуженье, и отправлялись на лекции — чаще всего, занудные. Когда наступал перерыв, они спускались во двор, где их почти всегда встречал Брутваль, и шли обедать домой или (что бывало чаще) покупали какую-нибудь нехитрую снедь у торговцев, которые к тому времени, как мухи на мёд, слетались со своими лотками на университетскую площадь, и устраивали в парке пикник. После перерыва, пролетавшего слишком быстро, втроём возвращались в классы для более свободных практических занятий. Маэстро либо помогал им, либо дремал где-то в уголке. Предвечерние часы чаще всего проводили в библиотеке, где Гражена учила Дженеву грамоте. Потом, когда начинало смеркаться и в библиотеке становилось слишком темно, они отправлялись домой, уставшие и голодные. И каждый раз Гражена с раздражением думала — когда же её отец уедет и она, наконец, сможет сбавить темп: пока же, с постоянным контролем с его стороны, это было нежелательно.
Но когда пришло время расставания и грохот копыт возглавляемой гордым Трене кавалькады растаял в предрассветной тишине, Гражена разрыдалась на груди леди Олдери. Та, как могла, утешала племянницу, видя в её слезах и свою горечь от разлуки с рано умершим отцом, но Гражена, скорее, плакала по своему навсегда ушедшему детству, по его простым мечтам и по несбывшейся любви, которая осталась там…
Вечером того же дня леди Олдери пригласила племянницу, как она сказала, "для небольшого, но серьезного разговора". После немного затянувшегося вступления о чести её знатного рода, к которому благодаря матери имела честь принадлежать и Гражена, леди перешла к похвалам благородных качеств её юной родственницы, к её "достопохвальному рвению к учёбе" и высказала свою "непоколебимую уверенность" в том, что дальше Гражена будет доставлять ей только поводы для гордости. Гражена, улыбаясь намертво приросшей к её губам улыбкой, кивала, поддакивала тётке и изо всех сил делала вид, что для неё самой высшим счастьем будет и дальше выкладываться на занятиях, лишь бы та была ею довольна.
И только вернувшись к себе в комнату и прочно закрыв за собой дверь, она грохнула вдребезги тарелку и завизжала. От этого полегчало. Тут кстати прибежала встревоженная шумом Дженева и Гражена вылила остатки гнева и разочарования в сбивчивых жалобах на коварство тётки. Она загнала её в ловушку! Ведь для того, чтобы попасть в вожделенный дворец, ей нужно, прежде всего, понравиться тётке — а та недвусмысленно показала, каким именно способом она может ей не понравиться.
Но, как потом оказалось, Гражена злилась зря. После отъезда отца вдруг стало ясно, что она может держаться взятого темпа в учёбе уже без прежнего напряжения всех сил. Теперь учиться было легче — то ли потому, что она привыкла к этому занятию, то ли потому, что объем её обязательных дел несколько снизился: она достаточно научила Дженеву, чтобы та дальше работала сама. Более того, теперь подруга помогала ей. Очень скоро выяснилось, что вряд ли нашёлся бы хоть один город — как в их королевстве, так и в соседних Местании и Ларуоне, — в котором бы бывшая плясунья не выступала, а её рассказы о путешествиях и обычаях разных земель были несравненно интереснее монотонного бубнения их старенького профессора географии; вдобавок, её знания оказались хорошим подспорьем и по части языков сопредельных держав.
Отъезд Трене оказался переломным ещё в одном: девушки, наконец, заметили, что учатся не одни. Их сокурсники, которых они раньше едва отличали от друг от друга, наконец-то приобрели человеческие лица и имена. Конечно, из-за того, что почти все студенты учились по своему собственному графику и на занятиях у разных преподавателей собирались разные по составу группы, было сложно завязывать более-менее прочные знакомства. Всё же Гражене удалось сдружиться с Лией и Терестиной — сёстрами из благородной, но не очень богатой семьи. Они были заметно старше её и поэтому в их отношении к ней проглядывали материнские чувства. Гражена, к счастью, этого не замечала, а Дженева благоразумно помалкивала.
С Дженевой же сдружился шебутной парень по имени Лартнис. Ему уже было далеко за двадцать; более того, он даже успел жениться. Его отец, хозяин стеклолитейной мастерской, хотел, чтобы сын продолжил его дело с бСльшим размахом, и поэтому послал его учиться в университет на природный факультет. Поначалу Лартнис не особо воспылал радостью к его идее, но, в конце-концов, свыкся с этой необходимостью и даже начал получать от неё удовольствие. Настолько, что когда его обучение на природном факультете подошло к концу, он уговорил отца дать ему возможность пройти ещё и курс классического образования. Своё решение он мотивировал тем, что так ему будет легко общаться с богатыми и знатными клиентами, а, значит, будет большая польза делу. Разбогатевший стекольщик, давно втайне лелеявший мысль купить дворянский герб, одобрительно отнесся к желанию сына навести лоск в своём образовании.
Так Лартнис поднялся по социальной лестнице — из университетского подвала, в котором располагались мастерские, до верхних этажей престижного классического факультета. Он легко сошёлся с новыми однокурсниками, всегда был готов принять участие в любой студенческой забаве и не особо утруждал себя собственно учебой. Две девушки-провинциалки подкупили его своей настойчивостью и целеустремленностью. Некоторое время он просто приглядывался к ним, а потом решил, что Гражена слишком большая гордячка и что более спокойная Дженева ему больше по нраву. На лекциях он стал подсаживаться поближе к ней, рассказывал разные интересные истории и вскоре эта тройка стала почти неразлучной — так как на близком расстоянии Гражена оказалась вовсе не такой высокомерной. Несколько раз он водил девушек на экскурсию по мастерским, в том числе и в свою родную, стекольную, и даже дал им попробовать выдуть стеклянные изделия, которые в полутемной комнате на не совсем трезвую голову могли сойти за стаканы.
Так что когда подошёл грустный праздник последнего листа, после которого весь университет традиционно уходил в отпуск на время затяжных осенних дождей, Гражена с сожалением восприняла необходимость сидеть дома. На эти недели жизнь во всем промокшем донельзя Венцекамне почти замирала. Девушки чаще проводили время в беседах с хозяйкой. Гражена расспрашивала тётку об обычаях двора, о монаршей семье, вздыхала — как бы ей хотелось увидеть это хотя бы уголком глаза. Леди Олдери с удовольствием говорила на эту тему, но почти всегда быстро соскальзывала на рассказы о своих придворных обязанностях и заботах: на её хрупких плечах лежала ответственность за новые наряды королевы Энивре и малолетних принцесс, а осуществляла она это, руководя Королевской мастерской златошвеек. Так что очень скоро Гражена заочно узнала привычки и характер всех белошвеек, портных и вышивальщиц, с которыми работала тётка, и могла, не задумываясь, назвать не менее трёх десятков видов тканей.
Изредка леди Олдери заводила разговор и о чародеях. Нужно сказать, что Гражена к этому времени убедилась, что многое из того, на чём она строила свои грандиозные планы в Астагре, существовало только в сказках и в непутёвой голове её учителя. Так, чародеи давно уже не испытывали приходящих к ним в ученики многократными отказами: они либо тут же принимали их (как это произошло с ними самими), либо сразу указывали на дверь почти без единого шанса на пересмотр решения. Кроме того, нынче никто из образованных людей (кроме как всё того же Брутваля) отнюдь не ставил знака равенства между "помехой ученикам чародеям" и "гневом богов". Так что она уже понимала, что ей повезло — и причём сильно: не попади она сразу в университет, не заговори с тем длинным лордом, не прими тётка её сторону — и увёз бы её тогда отец домой, как миленькую…
И вот ещё что: пусть и не сразу, но Гражена заметила своеобразный интерес тётки. Она не могла понять его причин, но была уверена — леди Олдери весьма одобрительно смотрит на её ученичество у чародеев. Гражена понимала, что это помогло ей удержаться в Венцекамне, но и, одновременно, это мешало её дальнейшим планам. Получался странный расклад: ради осуществления своих желаний Гражене приходилось стараться в противоположном направлении — и притворяться, что она с интересом слушает рассказы тётки о чародеях, было ещё цветочки. Впрочем, после того, как леди Олдери назвала имя одного из чародеев, её интерес стал настоящим. Кастема — тот самый незнакомец из Астагры или кто-то другой? Тётка описала его внешность: похоже, что тот. Да и Дженева видела его в университете. Было бы неприятно, если бы тот Кастема и чародей Кастема оказались одним человеком — у неё сохранилась кислая оскомина от разговора в заброшенном саду, и рисковать увеличивать её, общаясь с ним по ходу учёбы, ей совсем не хотелось. Хорошо хоть, что пока в их занятиях нет ровным счётом ничего «чародейского». Гражена начинала надеяться, что чародеи и вправду о них забыли — одновременно предчувствуя обиду, если это так.
Дженева же практически не сомневалась, что тот странный незнакомец был чародеем: более того, она скорее бы удивилась обратному. В её нынешней размеренной и наполненной зубрёжкой жизни, лишённой чувства постоянного праздника, ставшего ей привычным за годы бродячей жизни уличных артистов, у неё было только две эмоциональные опоры. Первая — вполне реальная мечта о придворной жизнь, зароненная в ней Граженой, в чьих способностях добиваться своего она уже убедилась. Вторая — гораздо более непонятное ожидание чего-то необыкновенно хорошего; но откуда оно придет или что для этого надо было сделать — всё это было совершенно неизвестно. Единственно, ей казалось, что это чувство было как-то связано с тем Кастемой. Но пока к ней приходила только лёгкая тоска. И когда же закончатся эти дожди? И лишь грустные мелодии её любимой флейты помогали разгонять её грусть…
* * *
Северный ветер принес долгожданный мороз и снегопад. Промокший до отвращения город за одну ночь превратился в сказочные снежные чертоги. Даже дворники, которым надо было убрать снег с улиц, радовались произошедшей перемене.Снова начались занятия, но после нескольких недель, почти безвылазно проведенных в четырёх стенах, девушек больше тянуло на прогулки и маленькие путешествия по почти незнакомому для них ещё городу — и что им кусучий мороз, вечно мокрые варежки и заледеневшие подолы платьев!
Подошло время праздника зимнего солнцеворота. Целых три дня Венцекамень (как и любое другое местечко в Рении) жил только развлечениями и пирушками. Второй день праздника Гражена и Дженева провели в весёлой компании однокашников, впервые попадя на правый берег города. Возвращаясь обратно по Новому мосту, они остановились разглядеть легендарное слияние ленивой Ясы и узкого Глена, от которого брал своё начало широкий и полноводный Гленмар. Девушки стояли у чугунных перил и привязывали детали старых сказок и легенд к реальной картине, расстилавшейся перед ними. Потом попытались разглядеть университет, но отсюда были видны лишь скалистые склоны и часть университетского парка. Зато они обнаружили напротив него новую, неизвестную им ранее деталь: небольшой остров и на нем башню, поднимавшуюся над верхушками тополей.
Они спросили у одного из прохожих, что это такое? Короткий ответ — башня чародеев — вмиг опустил их из мира сказок и легенд на реальную землю.
— Ха, так вот где живут чародеи… — странно хмыкнула Гражена.
Дженева крепче взялась за обледеневшие перила. Её сердце дернулось с привычного места и часто забилось.
— Да, они там — а мы здесь, — промолвила она непонятную фразу.
Разгорячённая весельем Гражена вдруг почувствовала нестерпимую обиду от того, что чародеи забыли о них — а они что, зря столько сил потратили, чтобы стать их учениками?! - и решила исправить допущенную несправедливость.
— Пошли туда. Напомним о себе.
— Мы не успеем дойти засветло, — нисколько не удивилась её словам Дженева.
— Да?… - Гражена подняла голову к уже темневшему небу. — Ничего, нынче полнолуние, а на небе ни облачка.
Девушки переглянулись, подтверждая готовность следовать своему сумбурному решению — и целеустремлённо зашагали к университету.
…Действительно, без помощи яркой луны им никогда бы не удалось пробраться через заснеженный парк. Если ближайшие к университетским корпусам дорожки добросовестно расчищали от снега, то дальше, к реке, были нетронутые снежные завалы. Кроме того, в неверной игре света и тени девушки успели пару раз промазать мимо дорожек и провалиться в мягкие сугробы.
К берегу реки они вышли по уши в снегу. Впереди расстилалась ровная льдистая поверхность Гленмара. После небольшой рекогносцировки на местности они решились повернуть налево. Поверху каменистого склона петляла утоптанная тропинка, хвала духам ночи — не скользкая. Девушки без приключений вышли ею к покрытой тонким льдом заводи, в которой начинался какой-то остров. Повеселевшие путешественницы обменялись надеждами, что это тот самый… Но башни отсюда не было видно, поэтому заводь решили обогнуть.
Этот переход оказался самым трудным. Тропинка, как назло, куда-то исчезла, и им пришлось брести через снежную целину, перепинаясь о спрятанные под снегом корни деревьев. Вдобавок, дорогу преградил незамёрзший ручей — который они заметили, правда, лишь когда Дженева чуть не провалилась в ледяную воду.
Авантюра переставала быть игрой. Забравшись на поваленное дерево, промокшие и замерзшие девушки принялись решать, что им делать дальше. Они уже почти были готовы повернуть обратно, как Дженева разглядела впереди сооружение, весьма напоминающее мостик. Прежняя решимость тут же вернулась и они зашагали дальше.
Это действительно оказался узкий деревянный мост. Даже под утоптанным снегом было видно, какой он старый и что идти по нему опасно: кое-где в настиле зияли темные дыры. Судорожно цепляясь за такие же хлипкие поручни, Гражена и Дженева перешли по мостику на пологий берег острова — и снова взяли налево. Дорожка повернула вглубь острова и через некоторое время вывела их к темной махине высокой узкой башни…
* * *
В одном из старинных зданий Венцекамня, сохранившемся ещё со времен расцвета аларанов, чья великая и прекрасная цивилизация не пережила суровых лет Долгой Ночи, есть выцветшая древняя фреска. На ней в один ряд стоят высокие люди в почти одинаковых длинных одеждах. Изустные предания донесли из глубины веков имена некоторых чародеев с этой фрески, но понять, кто из них кто, вряд ли возможно: по странной прихоти художника они почти неотличимы друг от друга…Одинаковые простые позы, схожие черты лиц, смазанные складки одежды, небогатая палитра красок…
Говорят, если долго разглядывать картину, детали уходят и остается главное — облик гордого, многоведающего, сильного человека.
А ещё говорят, что нельзя пристально смотреть в нарисованные глаза чародеев — потому что тогда смотрящему передастся сумасшедшинка, скрытая в них…
* * *
В самой верхней комнате башни возле круглого дубового стола сидели несколько человек. Когда-то Круг ренийских чародеев едва помещался за этим большим столом; сейчас же четыре фигуры едва могли разогнать пустоту и одиночество, привычно разлившиеся в этих стенах. Посреди стола стоял золотой светильник филигранной работы, в котором ярко горело чистое, бездымное пламя.— Как здесь холодно, — глухо произнес высокий статный мужчина. Он встал, поплотнее завернулся в толстый шерстяной плащ, и перешел поближе к огню камина.
Ещё один чародей с лицом, словно грубо вырубленным топором, проводил его взглядом — и тоже подошел камину, бросив в него несколько поленьев и разворошив угли. От света разгоревшегося пламени ещё больше проступила негармоничность его облика. Казалось, что топор в своё время не только выстругал его профиль, но и прогулялся по его лбу и щекам, оставив там борозды и трещины. Для полноты картины природа наградила его волосами, больше похожими на сухую серую солому, и редкими гнилыми зубами.
От камина пахнуло теплом. Некрасивый чародей довольно улыбнулся и молча вернулся на своё место. Сидящая рядом маленькая круглая женщина обменялась с ним короткими взглядами, в которых вспыхнули и растаяли нежность и понимание — и сдержанно обратилась к Кастеме:
— Как твой брат? Женил, наконец, сына — или всё ещё ждет приданого побогаче?
Тот усмехнулся.
— Знаешь, Кемешь, ещё нет. У него сейчас другие хлопоты. Он разругался с соседями из-за клочка пахотной земли и теперь судится с ними. Я пробовал убедить его пойти на мировую, но он упёрся — ни в какую! Что ж, это его выбор, а вот племянника мне жалко. Он слепо любит отца и идёт за ним во всех его сумасбродствах.
— Неважно, куда мы идем, — произнес нараспев некрасивый чародей.
— Неважно, куда мы пришли, — подхватила его соседка.
Мужчина у камина почувствовал на себе острие внимания в возникшей паузе. Он не сомневался, что окончание этой формулы из Канона чародеев "благо тому, кто знает, что он всегда на своём месте" было оставлено ему. Он пожал плечами — и правда, ощущение некой неуместности не покидало его последнее время. Айна-Пре в глубине души мучился от несоответствия своей силы установленным традицией чародейства границами её применимости. Он могзначительно больше, чем ему дозволялось— и это делало его жизнь горькой. Его друзья смирились с подобной участью, и Айна-Пре то завидовал их искреннему спокойствию, то презирал их за слабость. И эта разыгранная для него сценка царапнула его сердце: они считают, что с ним что-то не так — с ним, а не с устаревшими традициями!