— Хватит причитать! — вспылил Чень. — Что за бабская манера!… Ты узнал, куда её отвезли?
   — По последним моим сведениям, в ставку. По приказу Ригера
   — Ну вот, видишь! — победно повернулся Чень к Кемеши. — А уж Ригер-то знает, сколько можно вытребовать с Эраиджи за его чародея! С ней всё будет в порядке. Обменяют её или ещё что… А до этого будут хорошо заботиться. Кто ж захочет потерять ценного заложника! А ты тут причитаешь!…
   — Ну, будем надеяться на то, что король хорошо знает цену Круга для королевства, — Айна-Пре поднялся из-за стола. — Спасибо за угощение. Кемешь, я с дороги, очень устал…
   — Да, конечно, сейчас постелю тебе, — тут же поняла та.
   …Лёжа на узкой и жёсткой кровати, Айна-Пре снова вернулся мыслями к местанийской чародейке. Он редко сталкивался с ней; вряд ли за всю жизнь обменялся больше парой слов. Но в памяти отчётливо жил её болезненно-яркий образ, образ сгорающего изнутри человека. В ней словно проснулись от вековой спячки некоторые черты древних чародеев — неостановимая сила идти до последней черты, умение смеяться над смертью. Ясота, как и древние чародеи, легко смогла бы пойти на смертельный риск ради малейшей своей прихоти… Айна-Пре поймал себя на том, что, когда он вспоминает о Ясоте, в его мыслях слишком часто проскальзывает слово «смерть»… Ох, да ещё и Чень, вечно добродушный Чень, вдруг вспылил на причитания Кемеши… Точно она тогда сказала — не к добру всё это.
   Да нет, вряд ли, — закрыл глаза чародей. Не к лицу Ясоте умирать тихо. Ярко, прилюдно, взвившись пламенем — вот такая смерть была бы по ней! А пока о ней ничего не слышно — она жива… Да…
   Мысли тяжелели, двигались медленнее. На вершине неслышной волны надвигающегося сна накатилась приятная мысль-воспоминание — а ведь ещё кто-то недавно напомнил ему древних чародеев — и окрасила своей приятностью весь его сон до утра; как в детстве, одарила его сновидения ароматом лёгкой радостности; нашептала в грёзы верные обещания чего-то светлого и возвышенно-прекрасного…
* * *
   — Значит, у гильдии печников и каменщиков знак в виде… ага — мастерка. А если мастерок вот с такой фиговинкой, то это знак мастера гильдии.
   — А у старейшины гильдии…
   — Ну да, там ещё круг.
   — Угу. Ковш?
   — Э-э… водовозы? — неуверенно протянула Гражена.
   — Медники! — для подтверждения своих слов Дженева сунула ей раскрытую тетрадь.
   — Точно. Ф-фух, устала… Ещё много?
   — Прилично.
   Гражена уронила голову на руки и промычала.
   — Давай остальное уже завтра, а?
   Подруга не успела привычно буркнуть "А завтра ты опять скажешь — давай завтра". Скрипнула входная дверь и в щель просунулась растрёпанная голова Галки.
   — Барышня-хозяйка, а гость к тебе.
   — Кто ещё? — приподнялась Гражена. И тут же постаралась превратить измученное выражение своего лица в более приличную лёгкую аристократическую усталость. Не дожидаясь приглашения, в комнату уже входил Гилл.
   — Гражена, ты готова? — с порога спросил он.
   В её уме, истощённом подготовкой к экзамену, заработал мощный мыслительный процесс — что, куда и зачем? — и буквально через мгновение благополучно выдал результат.
   — Ах, я и забыла. Какая жалость, — мелодично протянула она.
   Внутри неё вспыхнуло немного злорадное удовольствие — как всё здорово получилось! Ей даже не пришлось изображатьто, что она его не ждала. Она и правда забыла о его приглашении — как и о нём самом. Изо всех сил стараясь не допустить на губы самодовольную улыбку, Гражена грациозно потянулась и многозначительно продолжила.
   — Так много приглашений, что обо всех просто и не упомнишь.
   — Я догадывался, что ты будешь ещё не готова. Сколько тебе надо времени?
   Гилл бесцеремонно уселся на канапе и обмахнулся, как веером, широкополой шляпой. Вид у него сейчас был, как запоздало отметила Гражена, ещё тот — нарядный и почти элегантный. Независимо от её сознания снова мощно заработал новый мыслительный процесс: что ей одеть, чтобы не потеряться на его фоне?
   Поймав себя на этой мысли, Гражена тут же тормознула её: нет, она ещё не решила, стоит ли идти с ним. Несмотря на то, что ей давно хотелось послушать легендарную певицу, бесцеремонное и самодовольное поведение Гилла, поднимавшее дыбом её собственное самолюбие, отталкивало её.
   Синита — это хорошо; но та, кажется, достанется ей слишком высокой ценой.
   — Извини, Гилл, — лёгкий вздох, — но я не хочу сегодня никаких развлечений.
   — Развлечение это танцы под ненастроенную скрипку. А это… (Гилл роскошным движением карточного шулера выхватил из кармана два прямоугольных листа бумаги и взмахнул ими в воздухе). Это — Си-ни-та!
   Подчёркнутые интонации пролетели мимо цели. Но вот вид мелькнувших перед глазами Гражены пригласительных билетов — вид голубой, глянцевой бумаги с золотым теснением, с каллиграфической надписью необычайно дорогих чернил (которые в зависимости от угла зрения меняли цвет с насыщенно-фиолетового до серебристо-синего), с тонкой разноцветной вязью декоративного рисунка — всё это, наявно напомнившее Гражене богатство и желанность Туэрди, вмиг переменило уже принятое ею решение.
   — Ну если ты так просишь, — услышала она собственный голос, — тогда ладно.
   — Отлично. Жду тебя во дворе. Поспеши.
   И, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты. Гражена рассеянно подумала, что это уже стало у него привычкой.
   И тут же, закусив губу, повернулась к Дженеве. Им предстояло решение извечного вопроса, который волнует всех без исключения женщин во без исключения всех дворцах и хижинах: что одеть?
   …Как потом выяснилось, Гилл смошенничал со временем. Они уже битый час фланировали по выпрямленным с помощью линейки дорожкам дворцового парка, а сигнала к началу концерта всё ещё не было. Поначалу Гражена не очень расстраивалась по этому поводу. Она радовалась тому, что снова попала во дворец, наслаждалась прогулкой и окружающим видом. Гилл болтал за двоих; она вполуха слушала его, изредка для приличия улыбалась его словам и добавляла в наиболее патетические моменты универсальные "неужели?" и "да-да, конечно".
   Но всё хорошее когда-нибудь приедается. Гражена почувствовала, что однообразная прогулка успела утомить её. Да и ещё — а вдруг концерт уже начался, пока они тут слонялись?
   — А где будет петь Синита? — деликатно попробовала она направить их прогулку поближе к цели.
   — Хочешь посмотреть Мраморный зал? Так что ж ты сразу не сказала! Пошли!
   Гилл тут же повернулся, одновременно разворачивая девушку, подхватил её под руку и так быстро зашагал вперёд, что со стороны могло показаться, что он тянет спутницу за собой. Ошарашенная Гражена едва выдавила из себя нечленораздельный протест; к счастью, Гиллу хватило сообразительности догадаться о его причине. Он весело рассмеялся и замедлил ход.
   — Дед постоянно ругает меня за моё "медвежье воспитание", — последними словами явно передразнил чужую, недовольную интонацию. — Он сам так умеет "танцевать на паркете", что иногда даже смешно становится. А мне это неважно. Ну, ненастоящее это… Ты понимаешь? Да что я говорю, ты-то как раз и должна это понимать…
   — Твой дед, — медленно заговорила Гражена. — это же лорд Станцель, да? Значит, ты родственник Гины. Она ведь его внучатая племянница. Значит — твоя сестра… твоя троюродная сестра. Она учится с нами, ты же знаешь?
   — Ты не поверишь, — засмеялся Гилл. — Я даже не подозревал, что у меня есть такая родственница. Совсем недавно дед вдруг сообщил мне о том, что у Бахаджина, его младшего брата — ну, который погиб во время войны Трех армий — так вот у него была дочка… Материн ребёнок, понимаешь? Она потом вышла замуж за какого-то берилленского барона, гра Не-Помню-Точно-Как. Родила кучу детишек. В том числе и эту самую Гину. А её я даже в лицо не видел!
   — А я-то всё гадаю, почему ты тогда её не узнал… Помнишь, позавчера, в университете? Со мной были две девушки. Помнишь?
   — Ну да. Такая… длинноволосая, тёмноглазая, не такая красивая, как ты, но тоже ничего. Она?
   — Нет. Та, что помоложе.
   — Её-то я почти и не запомнил. Что-то рыжее. Или нет?
   — Почти.
   — Ничего! Ещё познакомлюсь с ней. Я же теперь часто буду появляться в университете.
   Услышав подобное заявление, Гражена приподняла бровь — но пока промолчала.
   — Ну вот мы почти пришли, — кивнул Гилл в сторону распахнутых дверей, ведущих в ярко освещённое помещёние.
   — Подожди… — приостановилась девушка. В ней впервые подняло голову чуть опасливое смущение. — А вдруг мы там будем первыми?
   — Ну и что? — не понял её замешательства её спутник. — Нет, смотри… туда уже заходят. Пошли.
   Большая зала, облицованная бело-розовым мрамором, с розовыми же шёлковыми портерами и мебелью из светлого полированного дерева была почти пустой. Гилл провёл её к креслу, а потом принёс блюдо с фруктами, многие из которых Гражена никогда даже не видела. Заметив, что его спутница не знает, как подступиться к лакомствам, он стал подсказывать ей правильные движения, а потом и сам принялся помогать ей чистить, разламывать и чуть ли не кормить с рук. За этим тихим весёлым занятием они и не заметили, как зала наполнилась людьми, как на возвышение поднялись музыканты. И только звуки настраиваемых инструментов вернули их на землю.
   …Как пела Синита! В какие фантастически высокие дали забирался её одновременно нежный и сильный голос! Какой невыразимой лёгкости были её соловьиные трели! Гражена сладко таяла в чарующих образах, которые щедро рождало сладкое пение Синиты. И даже случайно замеченная в гуще гостей фигура Айна-Пре не могла испортить ей наслаждения.
   Зато Гилл явно нервничал, и чем дальше — тем больше. Он часто менял позу, шаркал подошвами обуви по полу, стучал пальцами по подлокотнику, мешая ей и отвлекая от сладких грёз. А когда он принялся грызть ногти, Гражена даже насторожилась… Что это такое с её кавалером и чем это может обернуться для неё лично?
   Синита запела новую песню. Совсем новую — Гражена никогда ещё не слышала этой вычурной мелодии. Песня была мужская: влюблённый Он изысканно, хотя и чуть многословно, рассказывал о Её красоте.
   Прекрасны реки и долины,
   Но лучше всех их только взгляд,
   Один лишь взгляд моей гра-сины.
   О, этот дивный, дивный взгляд,
   Пустыня с ним — прекрасный сад!
   Песня была красивая (даже Гилл, наконец, угомонился и перестал издавать раздражающие звуки). Если бы ещё в ней так часто не повторялось старомодное «гра-сина»; это вежливое обращение к знатной даме сейчас оставалось только в старых сказках и летописях… да ещё разве что в глухих провинциальных углах королевства, типа Бериллена. Что-то в этом старомодном слове настойчиво настораживало Гражену.
   — Хорошо поёт… — прошептал наклонившийся к ней Гилл. — А стихи тебе нравятся? А?… Скажи!
   Она вежливо кивнула, лишь бы тот отстал со своим вдруг вспыхнувшим суетливым самодовольством. Он вёл себя так, словно эти стихи про какую-то гра-сину написал он сам.
   Гражена замерла… Он сам?
   И вдруг все мелкие детали мозаики щелчком встали в одну цельную картину. В её центре стояли, крепко держась за руки, два слова — гра-сина и Гражена. Гражена и гра-сина. Не разжимая крепких рук, слова танцевали, меняясь местами друг с другом. Гра-сина и Гражена.
   И тут всё, всё стало понятно! Вот чем он был занят — он писал стихи, в которых, как тогда и обещал, описывал ей красоту!… Вот почему он так нервничал — он знал, что Синита будет петь их!… Вот почему он сейчас так доволен собой — он хвастается перед ней своими стихами… стихами, в которых выставил её на всеобщее обозрение!
   Гражена похолодела до самого сердца и сжалась в кресле. Куда бы спрятаться?
   Не на шутку разошедшееся воображение уже водило по её спине чужими бесцеремонными, любопытными, ироничными, насмешливыми взглядами. Ей казалось, что в неё уже тычут липкими пальцами; в ушах уже стоял многоголосый шёпот "смотрите, смотрите, эта она!"
   А песня продолжалась и продолжалась…
   Кто видел свет моей гра-сины,
   Тот знает — ночью лишь она,
   Она нужна, а не луна!
   Что? Когдаона там нужна?… Гражена ощутила, как к ней подступила дурнота. Казалось, что она уже стоит на том возвышении голой, ужасно голой, в водовороте оценивающих, наглых, похотливых взглядов. Ну и что, что на её лице пока трепещёт тонкая вуаль! Сколько она продержится? Гра-сина, Гражена — тут же и же ребёнок догадается!
   Ей жутко захотелось закричать, чтобы остановить это продолжающееся, нескончаемое унижение. Разум тут же остановил её — нет, так будет неправильно.
   А как тогда правильно? Она судорожно принялась искать выход… Во-первых, успокоиться… и… да, точно! — перестать своим идиотским видом привлекать к себе лишнее внимание!
   Гражена набрала в себя побольше воздуха — и выпрямилась. Так, она спокойна, она уверенна в своих силах, она наслаждается высоким искусством. Никакие намёки не смогут прилипнуть к ней, если она будет сохранять безмятежный вид. Чуть-чуть улыбки, одновременно скромной и величественной… И сдерживать, сдерживать, сдерживать внутреннюю дрожь!
   Она позволила себе осторожно оглядеться. Не заметила обращённых на неё взглядов и немного приободрилась. Пока в поле зрения снова не попал Айна-Пре. Её гордость вздрогнула и заныла, как зубы от ледяной воды… Ох, пусть лучше все остальные догадаются, лишь бы только не он!
   Песня, наконец, закончилась. Аплодисменты, Синита кланяется. Всё, концерт окончен.
   Зрители начинают вставать; слышатся скрипы отодвигаемых кресел, разговоры, смех, восторженные восклицания. Гражена медленно идёт по залу, здороваясь со знакомыми и приветливо улыбаясь незнакомцам. При этом она внимательно оценивает, нет ли чего странного в их ответных улыбках и взглядах. Кажется, всё в порядке. Она серебристо смеётся шуткам, оказывает должные знаки уважения старшим людям, как и все, мечтательно вздыхает о закончившемся наслаждении — в общем, изо всех сил демонстрирует беззаботность и лёгкость.
   И вдруг она натыкается на взгляд, от которого все её старательно возведённые укрепления и защиты вмиг разлетаются, как тысячи осколков от вдребезги разбитого стекла. Айна-Пре с ироничной улыбкой, от которой выражение его лица всегда казалось немного хищным, оглядывает её с головы до ног. Гражена, чьи нервы напряжены до предела, вдруг отчётливо понимает смысл этого взгляда. Он всё понял. Даже более того — он всё видит; видит её страх, её неудавшееся старание спрятать своё унижение; видит даже то, что она сейчас догадалась о том, что он всё понял.
    Это конец.
   Но внезапно, вместо того, чтобы умереть на месте со стыда, она чувствует непонятное облегчение. Поражение позволило ей перестать тратить все силы своего существа на то, чтобы возводить непроницаемые стены. Теперь она может позволить себе просто быть.
   И в этой простой чистоте и пустоте, из-под подчистую исчезнувших груд мусора наявно встали её чистое унижение, чистое разочарование и чистая ненависть к чародею.
   Гражена повернулась и, не тратя больше времени на глупости, направилась к выходу.
   Холодный осенний воздух, вечерняя темнота с редкими огнями фонарей… Она остановилась, чтобы устало вспомнить, в какую сторону надо идти. Сзади чей-то знакомый голос окликнул её по имени. Ох, она совсем забыла про своего спутника. А ведь он — это ведь именно он, со своим дурацким поэтическим честолюбием, и является причиной её унижения!
   Вспыхнув праведным гневом, Гражена резко повернулась, чтобы отчитать Гилла, чтобы объяснить ему — так поступать нельзя, чтобы вернуть ему хотя бы часть той обиды, причиной которой он был! Но, наткнувшись на его невероятно счастливое лицо, так и светящееся горделивым самодовольством, она почувствовала, как слова замерли в её горле.
   Ничего он не поймёт. Чтобы она ему не сказала — он ничего не поймёт.
   — Не провожай меня, — отрывисто приказала Гражена и, развернувшись, быстро зашагала.
   Прочь.

Глава 7. Горький мёд

   Письмо Эраиджи с предложением перемирия было последним, которое доставило Ригеру веселья и немного злорадного удовольствия. Все последующие донесения, сводки, письма той осени, словно сговорившись, приносили ему одни известия о неприятностях и неудачах. Неправильно понятые приказы; наступления, отменённые из-за вспышек дизентерии; не туда отправленные подкрепления — все эти откровенно мелкие, незначительные неудачи неумолимо скатывались, скатывались, скатывались снежным комом, грозя превратиться в одно целое под невыносимо обидным названием " нет, нас не победили; мы сами проиграли".
   Последней каплей стала весть о ночной вылазке, в которой гвардейцы генерала Шурдена мало того, что отбили и разграбили свой же собственный обоз, так ещё и умудрились отправить в ставку победную реляцию. На фоне такой глупости даже злосчастный генерал Тер-Илин выглядел прилично. Тогда его гораздо более серьёзная ошибка лишь оттягивала победу, но никак не отменяла её. Солдат, проигравший сражение, может выиграть войну; солдат, спьяну рубящий в капусту собственный обоз — никогда.
   Армию накрыло ропотом и унынием. Рядовые во всём винили командиров, командиры срывались на рядовых. Ригер впервые серьёзно задумался о предложении Эраиджи. Цель завоевать Местанию под свою корону никогда не стояла перед ним. И пока всё шло легко и с горки, вполне можно было помечтать о Великой Рении, заново воссоединившей всех потомков аларан в границах одной державы. Сейчас же сладким грёзам лучше уступить место рассудку и трезвомыслию. Главное — условия нового мира, заключенного со страной, добрая четверть территории которой занята твоими войсками, достаточно восстановят уязвлённую монаршую честь. Ради чего ж война и началась…
   Новость о том, что король решил заключить перемирие с Местанией, быстро разлетелась по стране. В приграничных провинциях это долгожданное известие восприняли с радостью, но чем дальше было от театра военных действий, тем больше недоумения и разочарования оно вызывало. Простой люд чувствовал себя обманутым в прежних ожиданиях полной и яркой победы. Благородное сословие, издавна переплетённое родственными узами со многими местанийскими семействами, было настроено доброжелательнее. Общее настроение выразил как-то лорд Жусс, заметив — мол, он тоже не казнил свою болонку, когда та цапнула его за палец. Сравнение Эраиджи с безмозглой собачонкой настолько пришлось всем по сердцу, что после должного осмеяния местанийский король был великодушно прощён. И хотя война была ещё не закончена, в умах людей она перешла в разряд вчерашних новостей.
   На рынках медленно, но верно росли цены. Люди охали, поругивали ненасытных купцов и жадных крестьян, но делали это скорее для порядка, чем всерьёз. Почти в каждом доме ждали возвращения своего солдата. Мечтательно загадывали о его военной добыче, прикидывали жалование за столько-то месяцев — эх, тогда нипочём будут и нынешние цены!
   В общем, эта осень в Венцекамне выдалась такой суетливой и богатой на новости, что даже грустный праздник последнего листа прошёл почти незамеченным, не сбив общего накала хлопотливости и тревожно-радостного ожидания.
   У чародеев появился новый ученик. Где-то дня через два или три после праздника Дженева, забежавшая по каким-то делам в их учебный флигель, была остановлена Ченем и после недолгой вступительной беседы получила от него задание отвести нового своего соученика к месту его теперешнего проживания. Дженева внимательнее оглядела невысокую, худощавую фигуру, спокойно и терпеливо стоящую осторонь, и снова повернулась к чародею.
   — Наши занятия теперь как-то поменяются?
   — Нет, завтра будет как обычно. Только вместо Миреха будет Кемешь, — и в ответ на быстро вскинутый вопросительный взгляд Чень добавил, широко улыбнувшись. — У него вчера родился сын. И ему сейчас больше ни до чего нет дела.
   — А-а! Конечно! Это здорово! — затараторила Дженева, скрыв за радостным потоком слов вдруг дрогнувшую в глубине сердца застарелую боль. — Вчера родился, да?… Это значит, через два дня можно будет прийти к ним. Посмотреть на маленького Миреха. Здорово!
   — Завтра договоритесь, как это сделать. А сейчас отведи Юза.
   Ещё первый короткий осмотр, доставшийся новичку, заронил было в Дженеве слабое подозрение — где-то она уже видела то это аккуратно очерченное лицо с сосредоточенным взглядом тёмно-серых глаз. А сейчас, после того, как Чень назвал его имя, в её памяти как живая встала картина: постоялый двор, открытая дверь и маленькая женщина, похожая на постаревшего подростка, зовёт Юза к отцу. На мгновение даже пахнуло запахом жирных и пережаренных пирогов.
   Вот это новости! Тот самый мальчишка!
   Дженева повернулась к двери, кивком приглашая Юза последовать за собой. Он торопливо вскинул на плечо дорожную сумку и рванулся за ней. Впрочем, тут же опомнился и перешёл на спокойный шаг.
   На улице продолжался мелкий, противный осенний дождь. Девушка поправила капюшон, чтобы он не закрывал обзор. Если бы ещё так же легко можно было развести все завесы перед поднявшимся любопытством насчёт новичка. Жалко, что он, похоже, молчун.
   — Меня зовут Дженева.
   — Угу… Юз, — заново представился тот. И замолчал.
   — Холодно, — нарочито глубоко вздохнула Дженева. — И дождь этот надоел. Когда он кончится, — грустно потянула она.
   — Осень, — коротко, как о само собой разумеющемся, напомнил Юз.
   И снова замолчал.
   — Может, накинешь капюшон? — покосилась на его мокрые волосы Дженева, и даже сделала движение, будто бы помочь набросить его. Но тут же замерла — так резко Юз отшатнулся от её неуклюжей доброжелательности. Натянуто улыбнувшись, Дженева подняла руки и демонстративно поправила свои волосы. — Старики говорят, зима будет сырая.
   Эту попытку хоть как-то спасти разговор Юз вообще проигнорировал, не дав даже односложного ответа.
   Тут, к счастью для закипавших нервов бывшей уличной плясуньи, дорожка вывела их к двухэтажному дому из красного кирпича. Перед его входом немолодая сутулая женщина сгребала мокрые листья. Дженева остановилась.
   — Света и тепла тебе, Каманя. Я привела к тебе нового жильца. Его зовут Юз, он будет учиться у нас вместо Керинелла.
   — Вместо Керинелла?… - эхом повторила выпрямившаяся женщина и принялась пристально разглядывать нового школяра. Юз затоптался на месте, но молчания не прервал.
   — Его комната ещё свободна? — продолжала упрямая Дженева. У неё не было никаких иллюзий насчёт условий проживания в этом постоянно меняющемся школярском муравейнике. А бывшая комната Керинелла была из разряда более-менее приличных. По крайней мере, в дождь там не капало с потолка и даже имелась своя печка, на которой можно было согреть воды. Сейчас ей почему-то захотелось сделать всё, чтобы смотрительница устроила новичка получше.
   — Может, и свободна. А может, уже и нет, — сжала губы женщина.
   — Ох, Каманя, я всегда знала, что на тебя можно положиться, — замурлыкала Дженева. — Да, тебе понравился тот чай?… Ну, что я тебя тогда угощала? Я могу принести его, целый мешочек… или даже два!
   — Что ж вы стоите под дождём-то? Проходите! — губы смотрительницы дрогнули в радушной улыбке. Дженева подмигнула Юзу — учись, мол! — и задумчиво постояла на месте, провожая их.
   Вид закрывшейся двери вдруг толкнул её проверить до конца, как же его поселят. Она поднялась по скользким ступенькам, а потом тёмным коридором, ориентируясь на гулкое бубненье Камани, добралась до цели. Смотрительница уже показывала Юзу комнату. Девушка остановилась на пороге и с довольной улыбкой принялась разглядывать помещёние.
   Когда Каманя вышла, Дженева наткнулась на взгляд Юза. И этот взгляд вдруг проткнул шарик её самодовольства. Она извиняющееся кашлянула и, решив, что мешает ему обустраиваться на новом месте, затараторила.
   — Ну, я пошла. Не буду тебе мешать. Счастливо оставаться. Кстати, тут из наших живут Бутончик… то есть Эд-Тончи. И Михо. Ну, ты с ними познакомишься. Ну, я пошла. До свиданья.
   Юз терпеливо дождался окончания её прощания.
   — Следующий раз больше не надо так, — впервые за всё время их знакомства по-настоящему заговорил он. В наступившей тишине его ровный голос звучал особенно требовательно. — Мне не нужна ничья помощь. А теперь — до свидания.
   …Уже на улице, когда холодный дождь немного остудил её лицо, Дженева вспомнила только что миновавшую сценку… Вспомнила его и свои интонации; вспомнила мелкие детали, которые прежде ускользнули от неё; оценила её всю целиком и полностью — и нервно засмеялась.
   Ну и расклад, однако, вышел — за полученный только что от мальчишки выговор ей же потом придётся отдать старухе два мешочка настоящего вейхорского чая!…
   Дженева уже тише досмеялась — и зашагала дальше, по своим так неудачно прерванным делам.
* * *
   Хоть и с большим опозданием, но до ренийского Круга дошли вести о смерти Ясоты.
   За круглым столом, освещаемым старинным золотым светильником, в молчании сидели чародеи. Дождь бился в оконные стёкла.
   Чень достал пыльный сосуд. Распечатал, наполнил тёмно-бордовой жидкостью четыре крохотных чаши. Чародеи сделали по глотку.
   Потом, вставая по очереди, выплеснули остатки вина в огонь камина. Каждый раз из глубин пламени с шипеньем взлетало и таяло облачко пара.