Страница:
Он с удивлением уставился на меня.
- Что такое вы говорите!
- Он спрашивал меня про вас. Он видел нас вместе на берегу.
- Он какой?
- Высокий, как вы, но очень худой. Вид у него несчастный, озабоченный.
Ходит в спортивном твидовом пиджаке.
- Господь Всемогущий! Вордсворт знает. Много раз видел Асунсьон. Вы
берегайтесь, как чума.
- Он говорит, что занимается социологическими исследованиями.
- Что такое?
- Он собирает разные сведения.
- Вот-вот, так правильный. Вордсворт кое-что вам говорит. Новый друг
ваша тетя... он не хочет этот человек близко.
Если я имел намерение его отвлечь, то мне оно полностью удалось. Он
крепко сжал мне руку, покидая каюту и унося за пазухой фотографию.
- Вы знай, кто вы для Вордсворт? Опора страждущих, мистер Пуллен. Со
мной пребудь.
Когда я после завтрака поднялся на палубу, мы уже подходили к
Асунсьону. Появились красные утесы, изрытые пещерами. На краю обрыва
лепились покосившиеся лачуги, и голые ребятишки со вздутыми от недоедания
животами глядели сверху на наш пароход, который двигался с трудом, тяжело,
издавая короткие гудки-отрыжки, как объевшийся человек, который
возвращается домой после обильного обеда. Над лачугами, точно
средневековый замок над жалкой глинобитной деревушкой, вздымались белые
бастионы нефтехранилища компании "Шелл". Рядом со мной возник О'Тул, как
раз когда на борт поднялись иммиграционные чиновники. Он спросил:
- Чем могу быть полезен? Может, вас подвезти?
- Спасибо большое, меня, наверное, встречают.
На берег потекли по сходням пассажиры третьего класса. О'Тул добавил:
- Если вам вдруг понадобится помощь... Я знаю тут все ходы и выходы. Вы
меня найдете в посольстве. Там меня для удобства именуют вторым
секретарем.
- Вы очень добры.
- Вы же друг Люсинды... Черт знает какая даль - Катманду... Может, меня
ждет письмо.
- А она регулярно пишет?
- Шлет мне видовые открытки. - Он перегнулся над перилами, кого-то
высматривая. - Вон там не ваш приятель?
- Какой приятель?
Я всмотрелся в толпившихся на сходнях пассажиров третьего класса и
увидел Вордсворта.
- С которым вы разговаривали на берегу в Формосе.
- Для меня все цветные на таком расстоянии на одно лицо, - ответил я.
- Здесь не так уж часто встретишь африканца. Да, по-моему, это он.
Когда все формальности наконец были позади, я очутился рядом со своим
багажом на углу улицы, названной в честь Бенжамена Констана [французский
писатель, политический деятель, публицист (1767-1830)], и тщетно принялся
искать глазами Вордсворта. Семьи раскланивались друг с другом и отъезжали
в машинах. Чех, производящий пластмассы, предложил подвезти меня на такси.
Какой-то мальчик хотел почистить мне ботинки, а другой пытался продать мне
американские сигареты. Длинная улица с крытыми галереями с двух сторон,
отлого поднимавшаяся передо мной вверх, почти сплошь состояла из винных
лавок, вдоль стен сидели старухи с большими корзинами и продавали хлеб и
фрукты. Несмотря на грязь и автомобильные выхлопы машин старого образца, в
воздухе сладко пахло цветущими апельсинами.
Раздался свист, я обернулся и увидел Вордсворта, вылезающего из такси.
Он поднял оба моих тяжеленных чемодана с такой легкостью, как будто это
были пустые картонки.
- Искал один приятель, - объяснил он, - слишком много собачий кутерьма.
Никогда в жизни мне не приходилось ехать в таком драндулете. Обивка
порвалась, из сиденья торчала вата. Вордсворт прибил ее кулаком, чтобы
сидеть было поудобнее. Затем сделал какие-то знаки шоферу, и тот явно
понял их смысл.
- Давайте немножко будем покататься, - сказал Вордсворт. - Нада
проверить, чтоб нас оставляли в покой.
Он взглянул в боковое стекло, такси заскрежетало и затряслось.
Обгонявшие нас такси выглядели вполне прилично, иногда водители
выкрикивали, как мне показалось, какие-то оскорбительные слова,
относящиеся к нашему старику шоферу. У него были белые усы и шляпа без
тульи.
- А что, если нас не оставят в покое? - сказал я. - Что мы тогда будем
делать?
- Тогда будем шибко осторожный, - неопределенно ответил Вордсворт.
- Вы, кажется, выбрали самое старое такси.
Перед собором гусиным шагом ходили солдаты; на фоне зеленого дерна
стоял на возвышении танк какого-то допотопного выпуска. Повсюду росли
апельсиновые деревья, одни цвели, другие уже плодоносили.
- Вордсворт знает его хорошо.
- Вы говорите с ним по-испански?
- Нет. Он испанский не умеет.
- А на каком же языке он говорит?
- Индейский.
- Каким же образом он вас понимает?
- Вордсворт давал ему покурить. Он любит травка.
Если не считать нового отеля-небоскреба, город выглядел в высшей
степени викторианским. Машины вы вскоре переставали замечать - они были
анахронизмом; то и дело попадались повозки, запряженные мулами, всадники
на лошадях. Мы миновали небольшую белую баптистскую церковь замкового
типа, колледж, построенный как неоготическое аббатство, а когда мы
достигли жилого квартала, я увидел большие каменные особняки, окруженные
густыми садами, портики с колоннами - к ним вели каменные наружные
лестницы, напомнившие мне о старейшей части Саутвуда, но только там дома
были бы разделены на квартиры, а серый камень побелен и крыши бы
щетинились телевизионными антеннами. А вместо апельсиновых и банановых
деревьев я увидел бы нестриженые рододендроны и истоптанные газоны.
- Как зовут друга моей тетушки, Вордсворт? - спросил я.
- Вордсворт не помнит, - ответил он. - Не хочет помнить. Хочет
забывать.
Какой-то дом со слегка потрескавшимися стенами, коринфскими колоннами и
разбитыми окнами носил название "Архитектурная школа", надпись эта
виднелась на расколовшейся от времени доске. Даже вокруг самых жалких
домов росли цветы. Я увидел куст жасмина, на котором одновременно цвели
белые и голубые цветы.
- Здесь останавливаться. - Вордсворт тронул шофера за плечо.
Этот дом был громадный, с большим запущенным газоном, который
заканчивался темно-зеленой неровной каймой деревьев - рощицей бананов,
апельсинов, лимонов, грейпфрутов и лапачо. Через ворота мне были видны две
широкие каменные лестницы, ведущие к двум отдельным входам. Стены, все в
пятнах лишайника, подымались вверх на четыре этажа.
- Дом миллионера, - сказал я.
- Погодите еще, - предупредил Вордсворт.
На железных заржавевших воротах висел замок. На столбах были высечены
ананасы, но камень порядком уже стерся, а сами ворота, обмотанные колючей
проволокой, давно утратили свою величественность. Если раньше тут и жил
миллионер, подумал я, то теперь его давно уже нет.
Вордсворт повел меня за угол и свернул в боковую улочку. Мы вошли в дом
с задней стороны через небольшую калитку, которую Вордсворт тут же запер
за собой. Мы прошли насквозь рощицу из душистых деревьев и кустов. "Эй! -
вдруг завопил Вордсворт, подняв лицо к прямоугольной громаде. - Эй!" Но
никто не отозвался. Дом своей массивностью и безмолвием напомнил мне
большие фамильные склепы на кладбище в Булони. Здесь тоже был конец пути.
- Ваша тетя немножечко глухой стал, - заметил Вордсворт. - Она больше
не молоденький, совсем нет. - Он говорил с сожалением, как будто знал ее с
юности, а между тем ей было за семьдесят, когда она подобрала его перед
"Гренада палас". Мы поднялись на один марш и вошли в холл.
Выложенный потрескавшимся мрамором просторный холл был абсолютно пуст.
Окна были закрыты ставнями, свет исходил лишь от голой лампочки под
потолком. Ни стула, ни стола, ни дивана, ни картин. Единственным признаком
того, что дом обитаем, была швабра, прислоненная к стене, да и то ее,
возможно, поставил здесь не один десяток лет назад кто-то, нанятый
прибрать в доме после того, как грузчики вынесли мебель.
- Эй! - заорал Вордсворт. - Эй! Мистер Пуллен пришел!
И тогда я наконец услышал стук каблучков где-то над головой. Наверх шла
лестница розового мрамора, и на площадке первого этажа показалась тетушка.
Тусклый свет мешал видеть ее отчетливо, и, должно быть, я скорее
вообразил, чем услышал, легкое старческое дребезжание в ее голосе, какого
прежде не было.
- Здравствуй, Генри, - сказала она, - рада видеть тебя дома. - Она
стала медленно спускаться вниз, и, вероятно, причиной тому было скудное
освещение, но только она крепко держалась за перила. - Мне жаль, что
мистер Висконти не может приветствовать тебя. Его сейчас нет дома. Я ждала
его вчера.
- Мистер Висконти?
- Да, - подтвердила она, - мистер Висконти. Мы благополучно
воссоединились наконец. Фотография при тебе? С ней ничего не случилось?
- Она у Вордсворт. - И он приподнял свой новенький чемодан.
- Теперь мистер Висконти вздохнет спокойно. Он опасался таможенников.
Ты хорошо выглядишь. Генри, - добавила она, целуя меня в щеку, и на меня
повеяло запахом лаванды. - Пойдем, я покажу твою комнату.
Мы поднялись на площадку первого этажа, такую же пустую, как холл, и
она отворила одну из дверей. Здесь по крайней мере имелись кровать, стул и
шкаф, но ничего больше. По-видимому, тетушка почувствовала, что какое-то
объяснение требуется, и сказала:
- Мебель привезут со дня на день.
Я открыл другую дверь и увидел комнату, в которой не было ничего, кроме
двух матрасов на полу, положенных рядом, туалетного столика и нового
табурета.
- Кровать я отдала тебе, - сказала тетушка, - но без туалетного столика
я обойтись не могу.
- Это ваша комната?
- Иногда мне недостает моего венецианского стекла, но когда будут
повешены шторы и привезут мебель... Генри, ты, наверное, проголодался.
Вордсворт отнесет твои чемоданы наверх. А я кое-что приготовила
перекусить.
Убранство столовой меня уже не удивило. Комната была необъятной,
когда-то ее освещали три люстры, но теперь провода свисали из дыр в
потолке, как водоросли. Имелся стол, но без скатерти, вместо стульев
стояли упаковочные ящики.
- Пока по-походному, - заметила тетушка, - но, когда вернется мистер
Висконти, вот увидишь, мы очень быстро приведем все в жилой вид.
Мы поели консервов и запили их сладким красным вином местного
происхождения, по вкусу оно напоминало какое-то противное лекарство из
далекого детства. Я со стыдом подумал о своем билете первого класса.
- Когда мистер Висконти вернется, - сказала тетушка, - мы позовем в
твою честь гостей. Этот дом создан для приемов. Мы устроим в саду костер и
зажарим целиком быка на вертеле, на деревья повесим цветные лампочки, и,
конечно, будет музыка и танцы. Арфа и гитара - здесь сейчас это в моде. Их
национальные танцы - полька и галоп. Я приглашу начальника полиции,
здешнего иезуита, для поддержания светской беседы и британского посла с
женой. Итальянского посла, пожалуй, нет, это было бы бестактно. Надо
подобрать для тебя хорошеньких девушек, Генри.
Планка от ящика впилась мне в ляжку. Я сказал:
- Сперва надо обзавестись кое-какой мебелью, тетя Августа.
- Ну, это само собой разумеется. Жалко, что нельзя пригласить
итальянского посла. Он такой красивый мужчина. Но при сложившихся
обстоятельствах... Я скажу тебе одну вещь, Генри, о ней известно одному
Вордсворту...
- А где он сейчас?
- В кухне. Мистер Висконти хочет, чтобы мы обедали без него. Да, я
собиралась сказать тебе. Генри, когда ты меня перебил: мистер Висконти
привык уже к аргентинскому паспорту и его здесь знают под именем мистера
Искьердо.
- Для меня это не такая уж неожиданность, тетя Августа. - И я рассказал
ей, как два детектива обыскивали ее квартиру. - Кстати, генерал Абдул
умер.
- Я так и предполагала. Они что-нибудь забрали?
- Ничего, кроме цветной открытки из Панамы.
- Зачем она им?
- Они подозревали, что она имеет какое-то отношение к мистеру Висконти.
- Полиция всегда ведет себя удивительно нелепо. Открытка, скорее всего,
от мсье Дамбреза. Я встретила его на пароходе, по дороге в Буэнос-Айрес.
Бедный, он очень состарился. Я его даже не узнала, пока он не стал
рассказывать мне про свою металлургическую фирму и про семью в Тулузе.
- А он тоже вас не узнал?
Это-то как раз не удивительно. В ту пору, когда мы жили в "Сент-Джеймсе
и Олбани", у меня были черные волосы, а не рыжие. Рыжий - любимый цвет
мистера Висконти. Ради него я и осталась навсегда рыжей.
- Полиция действовала по распоряжению "Интерпола".
- Просто смехотворно рассматривать мистера Висконти как обыкновенного
военного преступника. Вокруг их полным-полно. Мартин Борман неподалеку, в
Бразилии, только границу перейти, а этот ужасный доктор Менгеле
[нацистский преступник, врач, производивший эксперименты на людях],
который зверствовал в Освенциме, говорят, находится при армии близ
боливийской границы. Спрашивается, почему "Интерполу" не заняться ими?
Мистер Висконти всегда очень хорошо относился к евреям. Даже когда вел
дела с Саудовской Аравией. Почему понадобилось выгонять его из Аргентины?
У него там отлично пошла торговля антиквариатом. В Буэнос-Айресе, как
рассказал мне мистер Висконти, один американец самым наглым образом
расспрашивал про него где только мог. Мистер Висконти продал картину одну
частному лицу из Штатов, так этот американец, который выдавал себя за
представителя Метрополитен-музея, заявил, что картина краденая...
- А фамилия этого американца случайно не О'Тул?
- Да, именно.
- Он сейчас здесь, в Асунсьоне.
- Я знаю. Но здесь ему не так легко найти поддержку. В конце концов, в
Генерале есть немецкая кровь.
- О'Тул плыл со мной на пароходе. Он мне говорил, будто занимается
социологическими исследованиями.
- Такое же вранье, как и Метрополитен-музей. Он из ЦРУ.
- Он отец Тули.
- Кого?
- Девушки, которая ехала в Восточном экспрессе.
- Как интересно! А мы не можем это как-то использовать? - Тетушка
задумалась. - Ты говоришь, он плыл вместе с тобой?
- Да.
- А может быть, он следил за тобой? Сколько шума всего из-за нескольких
картин. Да, вспомнила, вы с его дочкой очень подружились дорогой. И вся
эта история с беременностью...
- Но, тетя Августа, ко мне это не имело ни малейшего отношения!
- И очень жаль, - проговорила тетушка, - в данных обстоятельствах это
могло бы пригодиться.
В комнату вошел Вордсворт, он был в том же мясницком фартуке, в котором
я впервые увидел его в квартире над "Короной и якорем". Тогда его услуги
ценились, его хвалили за мытье посуды, теперь же - это сразу было видно -
все принималось как должное.
- Котлета кончили?
- Мы будем пить кофе в саду, - величественно объявила тетушка.
Мы уселись в скудной тени банановой пальмы. Воздух благоухал
апельсиновыми цветами и жасмином, бледная луна плыла по бледно-голубому
дневному небу. Она выглядела истертой, истонченной, как старая монета;
кратеры были одного цвета с небом, и казалось, будто глядишь сквозь дыры
на Вселенную. Шум машин сюда не проникал. Цоканье лошадиных копыт было
частью того же древнего мира, что и тишина.
- Да, тут очень спокойно, - заметила тетушка. - Иногда, правда,
постреливают после наступления темноты. Полиция ни с того ни с сего
принимается палить. Я забыла, тебе один кусок сахара или два?
- Мне бы хотелось, чтобы вы мне рассказали побольше, тетя Августа.
Все-таки многое меня смущает. Этот громадный дом - и никакой мебели... и
Вордсворт тут, с вами...
- Я привезла его из Парижа. При мне была довольно крупная сумма, почти
все, что у меня осталось, хотя того, что хранилось в Берне, все-таки
хватило тебе на билет. Такой божий одуванчик, как я, нуждается в
телохранителе.
Впервые я слышал от нее признание, что она стара.
- Вы могли взять с собой меня.
- Я не была уверена в том, как ты отнесешься к некоторым вещам. Тебя,
если помнишь, весьма шокировала история с золотым слитком в Стамбуле.
Какая жалость, что генерал Абдул все испортил. Сейчас двадцать пять
процентов пришлись бы нам очень кстати.
- Куда делись все ваши деньги, тетушка Августа? У вас даже нет кровати.
- На матрасах спится превосходно, да я и вообще считаю, что мягкая
постель расслабляет. Когда я приехала сюда, бедный мистер Висконти
находился в бедственном положении: жил в кредит в ужасающей гостинице. Все
его деньги ушли на новый паспорт и взятки полиции. Уж не знаю, как
справляется доктор Менгеле, но полагаю, что он имеет кодированный счет в
Швейцарии. Я приехала как нельзя более кстати. Он к тому же хворал,
несчастный, ведь питался он главным образом тапиокой [саго, крупа из
крахмала клубней маниоки].
- И стало быть, вы вторично отдали ему ваши деньги, тетя Августа?
- Разумеется, как же иначе? Ведь они ему были нужны. Мы купили этот дом
за бесценок - тут кого-то убили двадцать лет назад, а здешнее население
страшно суеверно, - а остаток денег очень удачно помещен. У нас половинная
доля в одном многообещающем предприятии.
- Не в "дакоте" ли?
Тетушка нервно хихикнула.
- Мистер Висконти сам тебе все расскажет.
- А где он?
- Он собирался вернуться вчера, но зарядили дожди, и дороги размокли. -
Она с гордостью обвела взглядом пустые стены. - Через неделю ты его не
узнаешь. В холле повесят люстры, привезут мебель. Мне так хотелось, чтобы
все было готово к твоему приезду, но в Панаме вышла задержка. От Панамы
очень многое зависит.
- А как отнесется к этому полиция?
- Ну, она не станет вмешиваться в дела уже упрочившегося предприятия.
Тем не менее прошел еще один день, а мистер Висконти так и не
объявился. Тетушка на своих матрасах спала долго, Вордсворт занимался
уборкой, и я отправился побродить по городу. В городе велись приготовления
к какому-то празднику. На углах улиц стояли разукрашенные машины, полные
хорошеньких девушек. Между собором и военной академией, фасадами,
обращенными друг к другу и к мемориальному танку, маршировали гусиным
шагом взводы солдат. Повсюду висели изображения Генерала - то в военной
форме, то в штатском; в последнем случае он походил на любезно
улыбающегося разжиревшего хозяина баварской пивной. В Буэнос-Айресе ходили
неприятные истории про начало его правления: его противников выбрасывали
из самолетов над джунглями, на аргентинский берег из двух великих рек
приносило трупы людей со связанными проволокой руками и ногами, но зато на
улицах торговали дешевыми сигаретами, а в лавках дешевым вином, и не надо
было платить, по словам тетушки, подоходный налог, и даже взятки не
выходили из разумных пределов, если ты преуспевал и платил регулярно. И
апельсины валялись под деревьями на земле, и не было смысла даже подбирать
их, поскольку на рынке они шли по три пенса за дюжину, и повсюду в воздухе
разливался аромат цветов. Я надеялся, что мистер Висконти на сей раз
поместил капитал удачно. Это было не худшее из мест, где можно было
доживать свой век.
На следующий вечер, когда я вернулся с прогулки, мистер Висконти
по-прежнему отсутствовал, а тетушка и Вордсворт жестоко ссорились. Еще с
лужайки я услыхал ее голос, он гулко раздавался в пустом холле над
лестницей, подымающейся из сада.
- Я больше не твоя маленькая детка! Пойми ты это! Я нарочно отложила
денег, чтобы отправить тебя в Европу...
- Вордсворт не хочет ваши деньги, - услышал я его голос.
- Раньше ты брал у меня деньги, много денег. Сколько одних дашбашей ты
получил от меня и от моих друзей...
- Раньше Вордсворт брал деньги, потому что вы любил Вордсворт, спал с
Вордсворт, нравился с Вордсворт прыг-прыг делать. Сейчас любить Вордсворт
не хотите, спать с Вордсворт не хотите, Вордсворт не нада ваш чертовы
деньги. Давайте их другой друг, он берет все деньги. Когда совсем все
берет, идите к Вордсворт. Вордсворт для вас будет работать, спать будет, и
вы будете Вордсворт опять любить и прыг-прыг делать, как в прежний время.
Я стоял внизу, под лестницей. Повернуться и уйти я уже не мог, они бы
меня заметили.
- Как ты не понимаешь, Вордсворт, прежнее все кончилось, раз я нашла
мистера Висконти. Мистер Висконти хочет, чтобы ты уехал, а я хочу того,
чего хочет он.
- Пускай он боится Вордсворт.
- Милый, милый Вордсворт, это тебе надо бояться. Я хочу, чтобы ты уехал
как можно скорее, сегодня же, понимаешь ты это?
- О'кей, - ответил он, - Вордсворт уезжает. Вы просили - Вордсворт
уезжает. Вордсворт тот человек не боится. Вы не хотите спать с Вордсворт,
и Вордсворт уезжает.
Тетушка сделала движение, как будто хотела обнять его, но он отвернулся
и стал спускаться по лестнице. Он даже не заметил меня, хотя я стоял в
двух шагах.
- Прощайте, Вордсворт, - сказал я и протянул ему руку. На ладони у меня
лежала пятидесятидолларовая бумажка.
Вордсворт взглянул на деньги, но не взял их. Он торжественно произнес:
- Прощайте, мистер Пуллен. Густеет мрак, это верно, верно, она со мной
не пребудь. - Он сжал мою левую руку, в которой не было денег, и пошел
через сад прочь.
Тетушка вышла из холла поглядеть ему вслед.
- Как вы обойдетесь без него в этом огромном доме? - спросил я.
- Прислугу найти легко, и стоить она будет гораздо дешевле Вордсворта,
со всеми его дашбашами. Нет, не думай, мне жаль бедного Вордсворта, но он
был лишь суррогатом. Вся жизнь была суррогатом с тех пор, как мы
расстались с мистером Висконти.
- Значит, вы очень любите Висконти... Заслуживает ли он такой любви?
- С моей точки зрения, да. Я люблю мужчин неуязвимых. Мне никогда не
нравились мужчины, Генри, которые нуждались во мне. Нуждаться - значит
притязать. Я думала, Вордсворту нужны были мои деньги и комфорт, который я
ему дала в квартире над "Короной и якорем". Но здесь комфорта нет ни для
кого, а он даже от дашбаша отказался, ты сам слышал. Вордсворт разочаровал
меня. - Она добавила, как будто видела тут какую-то связь: - Твой отец
тоже был довольно неуязвим.
- И тем не менее я нашел вашу карточку в "Роб Рое".
- Значит, он был недостаточно неуязвим, - заключила она и добавила не
без яда: - Вспомни об учительше - "Долли! Куколка моя!", - все-таки он
умер в ее объятьях.
Теперь, когда Вордсворт уехал и мы остались одни, дом совсем уж
опустел. Мы отужинали почти в полном молчании, и я выпил слишком много
густого сладкого, смахивающего на лекарство вина. Один раз послышался
отдаленный звук машины, и тетушка сразу подошла к большим окнам,
выходившим в сад. Свет одинокой лампочки под потолком огромной комнаты
туда не достигал, и тетушка в своем темном платье выглядела тоненькой и
юной, и я в этом полумраке ни за что не принял бы ее за старую женщину. С
испуганной улыбкой она продекламировала:
Она сказала: "Ночь длинна;
Он верно не придет"
[цитата из стихотворения А.Теннисона "Мариана"].
Я знаю это от твоего отца, - добавила она.
- Да, я тоже... в каком-то смысле - он загнул на этих стихах страницу в
Палгрейве.
- И он, несомненно, научил им Долли-Куколку, - продолжала она. -
Представляешь, как она читает их над могилой в Булони вместо молитвы?
- А вот вас, тетя Августа, неуязвимой нельзя назвать.
- Поэтому мне и нужен неуязвимый мужчина. Если оба уязвимы -
представляешь, в какой кошмар превратится жизнь: оба страдают, оба боятся
говорить, боятся шагу ступить, боятся причинить боль. Жизнь переносима,
когда страдает только один. Нетрудно привыкнуть к собственным страданиям,
но невозможно выносить страдания другого. Мистеру Висконти я не боюсь
причинить боль. Я не сумела бы, если бы даже очень постаралась. Поэтому у
меня чудесное ощущение свободы. Я могу говорить все что угодно, ничто не
проймет этого толстокожего даго [презрительная кличка итальянца, испанца,
португальца].
- А если он заставит страдать вас?
- Так ведь это же ненадолго, Генри. Вот как сейчас. Когда он не
возвращается и я не знаю, что его задерживает, и начинаю опасаться...
- Ничего серьезного случиться не могло. Если бы произошел несчастный
случай, полиция бы вас известила.
- Дорогой мой, мы в Парагвае - именно полиции я и опасаюсь.
- В таком случае зачем вы здесь поселились?
- У мистера Висконти выбор не так уж велик. Насколько я знаю, он был бы
в безопасности в Бразилии, будь у него деньги. Может быть, когда он
разбогатеет, мы туда переедем. Мистеру Висконти всегда очень хотелось
разбогатеть, и ему кажется, что здесь, наконец, ему это удастся. Он
столько раз был на грани богатства. Сперва Саудовская Аравия, потом дела с
немцами...
- Если он разбогатеет сейчас, ему уже недолго этим наслаждаться.
- Неважно, зато он умрет счастливым, в сознании, что наконец богат. Что
он обладатель золотых слитков - он всегда имел пристрастие к золоту в
слитках. А значит, он добился своего.
- Зачем вы меня вызвали, тетя Августа?
- Кроме тебя. Генри, у меня нет близких. И потом, ты можешь быть
полезен мистеру Висконти.
Такая перспектива не очень-то меня обрадовала.
- Но я не знаю ни слова по-испански, - попробовал возразить я.
- Мистеру Висконти необходим кто-то, кому он мог бы доверить вести
бухгалтерию. Финансовая отчетность всегда была у него слабым местом.
Я оглядел пустую комнату. Голая лампочка мигала в предчувствии грозы.
Край ящика впивался мне в ляжку. Я вспомнил о двух матрасах и туалетном
столике в тетушкиной спальне. И подумал, что вряд ли тут потребуется
большое бухгалтерское искусство. Я сказал:
- Я намеревался только повидать вас и уехать.
- Уехать? Почему?
- Я подумывал, не пора ли мне наконец осесть.
- А что другое ты делал до сих пор? Ты слишком засиделся.
- И жениться, хотел я сказать.
- В твоем возрасте?
- Мне еще далеко до мистера Висконти.
Дождь хлестнул по стеклу. Я поведал тетушке про мисс Кин и про вечер,
когда я чуть не сделал предложение.
- Тебе тоскливо от одиночества, - сказала тетушка. - Вот и все. Здесь
ты не будешь чувствовать себя одиноким.
- Но я убежден, что мисс Кин меня немножко любит. Мне приятно
- Что такое вы говорите!
- Он спрашивал меня про вас. Он видел нас вместе на берегу.
- Он какой?
- Высокий, как вы, но очень худой. Вид у него несчастный, озабоченный.
Ходит в спортивном твидовом пиджаке.
- Господь Всемогущий! Вордсворт знает. Много раз видел Асунсьон. Вы
берегайтесь, как чума.
- Он говорит, что занимается социологическими исследованиями.
- Что такое?
- Он собирает разные сведения.
- Вот-вот, так правильный. Вордсворт кое-что вам говорит. Новый друг
ваша тетя... он не хочет этот человек близко.
Если я имел намерение его отвлечь, то мне оно полностью удалось. Он
крепко сжал мне руку, покидая каюту и унося за пазухой фотографию.
- Вы знай, кто вы для Вордсворт? Опора страждущих, мистер Пуллен. Со
мной пребудь.
Когда я после завтрака поднялся на палубу, мы уже подходили к
Асунсьону. Появились красные утесы, изрытые пещерами. На краю обрыва
лепились покосившиеся лачуги, и голые ребятишки со вздутыми от недоедания
животами глядели сверху на наш пароход, который двигался с трудом, тяжело,
издавая короткие гудки-отрыжки, как объевшийся человек, который
возвращается домой после обильного обеда. Над лачугами, точно
средневековый замок над жалкой глинобитной деревушкой, вздымались белые
бастионы нефтехранилища компании "Шелл". Рядом со мной возник О'Тул, как
раз когда на борт поднялись иммиграционные чиновники. Он спросил:
- Чем могу быть полезен? Может, вас подвезти?
- Спасибо большое, меня, наверное, встречают.
На берег потекли по сходням пассажиры третьего класса. О'Тул добавил:
- Если вам вдруг понадобится помощь... Я знаю тут все ходы и выходы. Вы
меня найдете в посольстве. Там меня для удобства именуют вторым
секретарем.
- Вы очень добры.
- Вы же друг Люсинды... Черт знает какая даль - Катманду... Может, меня
ждет письмо.
- А она регулярно пишет?
- Шлет мне видовые открытки. - Он перегнулся над перилами, кого-то
высматривая. - Вон там не ваш приятель?
- Какой приятель?
Я всмотрелся в толпившихся на сходнях пассажиров третьего класса и
увидел Вордсворта.
- С которым вы разговаривали на берегу в Формосе.
- Для меня все цветные на таком расстоянии на одно лицо, - ответил я.
- Здесь не так уж часто встретишь африканца. Да, по-моему, это он.
Когда все формальности наконец были позади, я очутился рядом со своим
багажом на углу улицы, названной в честь Бенжамена Констана [французский
писатель, политический деятель, публицист (1767-1830)], и тщетно принялся
искать глазами Вордсворта. Семьи раскланивались друг с другом и отъезжали
в машинах. Чех, производящий пластмассы, предложил подвезти меня на такси.
Какой-то мальчик хотел почистить мне ботинки, а другой пытался продать мне
американские сигареты. Длинная улица с крытыми галереями с двух сторон,
отлого поднимавшаяся передо мной вверх, почти сплошь состояла из винных
лавок, вдоль стен сидели старухи с большими корзинами и продавали хлеб и
фрукты. Несмотря на грязь и автомобильные выхлопы машин старого образца, в
воздухе сладко пахло цветущими апельсинами.
Раздался свист, я обернулся и увидел Вордсворта, вылезающего из такси.
Он поднял оба моих тяжеленных чемодана с такой легкостью, как будто это
были пустые картонки.
- Искал один приятель, - объяснил он, - слишком много собачий кутерьма.
Никогда в жизни мне не приходилось ехать в таком драндулете. Обивка
порвалась, из сиденья торчала вата. Вордсворт прибил ее кулаком, чтобы
сидеть было поудобнее. Затем сделал какие-то знаки шоферу, и тот явно
понял их смысл.
- Давайте немножко будем покататься, - сказал Вордсворт. - Нада
проверить, чтоб нас оставляли в покой.
Он взглянул в боковое стекло, такси заскрежетало и затряслось.
Обгонявшие нас такси выглядели вполне прилично, иногда водители
выкрикивали, как мне показалось, какие-то оскорбительные слова,
относящиеся к нашему старику шоферу. У него были белые усы и шляпа без
тульи.
- А что, если нас не оставят в покое? - сказал я. - Что мы тогда будем
делать?
- Тогда будем шибко осторожный, - неопределенно ответил Вордсворт.
- Вы, кажется, выбрали самое старое такси.
Перед собором гусиным шагом ходили солдаты; на фоне зеленого дерна
стоял на возвышении танк какого-то допотопного выпуска. Повсюду росли
апельсиновые деревья, одни цвели, другие уже плодоносили.
- Вордсворт знает его хорошо.
- Вы говорите с ним по-испански?
- Нет. Он испанский не умеет.
- А на каком же языке он говорит?
- Индейский.
- Каким же образом он вас понимает?
- Вордсворт давал ему покурить. Он любит травка.
Если не считать нового отеля-небоскреба, город выглядел в высшей
степени викторианским. Машины вы вскоре переставали замечать - они были
анахронизмом; то и дело попадались повозки, запряженные мулами, всадники
на лошадях. Мы миновали небольшую белую баптистскую церковь замкового
типа, колледж, построенный как неоготическое аббатство, а когда мы
достигли жилого квартала, я увидел большие каменные особняки, окруженные
густыми садами, портики с колоннами - к ним вели каменные наружные
лестницы, напомнившие мне о старейшей части Саутвуда, но только там дома
были бы разделены на квартиры, а серый камень побелен и крыши бы
щетинились телевизионными антеннами. А вместо апельсиновых и банановых
деревьев я увидел бы нестриженые рододендроны и истоптанные газоны.
- Как зовут друга моей тетушки, Вордсворт? - спросил я.
- Вордсворт не помнит, - ответил он. - Не хочет помнить. Хочет
забывать.
Какой-то дом со слегка потрескавшимися стенами, коринфскими колоннами и
разбитыми окнами носил название "Архитектурная школа", надпись эта
виднелась на расколовшейся от времени доске. Даже вокруг самых жалких
домов росли цветы. Я увидел куст жасмина, на котором одновременно цвели
белые и голубые цветы.
- Здесь останавливаться. - Вордсворт тронул шофера за плечо.
Этот дом был громадный, с большим запущенным газоном, который
заканчивался темно-зеленой неровной каймой деревьев - рощицей бананов,
апельсинов, лимонов, грейпфрутов и лапачо. Через ворота мне были видны две
широкие каменные лестницы, ведущие к двум отдельным входам. Стены, все в
пятнах лишайника, подымались вверх на четыре этажа.
- Дом миллионера, - сказал я.
- Погодите еще, - предупредил Вордсворт.
На железных заржавевших воротах висел замок. На столбах были высечены
ананасы, но камень порядком уже стерся, а сами ворота, обмотанные колючей
проволокой, давно утратили свою величественность. Если раньше тут и жил
миллионер, подумал я, то теперь его давно уже нет.
Вордсворт повел меня за угол и свернул в боковую улочку. Мы вошли в дом
с задней стороны через небольшую калитку, которую Вордсворт тут же запер
за собой. Мы прошли насквозь рощицу из душистых деревьев и кустов. "Эй! -
вдруг завопил Вордсворт, подняв лицо к прямоугольной громаде. - Эй!" Но
никто не отозвался. Дом своей массивностью и безмолвием напомнил мне
большие фамильные склепы на кладбище в Булони. Здесь тоже был конец пути.
- Ваша тетя немножечко глухой стал, - заметил Вордсворт. - Она больше
не молоденький, совсем нет. - Он говорил с сожалением, как будто знал ее с
юности, а между тем ей было за семьдесят, когда она подобрала его перед
"Гренада палас". Мы поднялись на один марш и вошли в холл.
Выложенный потрескавшимся мрамором просторный холл был абсолютно пуст.
Окна были закрыты ставнями, свет исходил лишь от голой лампочки под
потолком. Ни стула, ни стола, ни дивана, ни картин. Единственным признаком
того, что дом обитаем, была швабра, прислоненная к стене, да и то ее,
возможно, поставил здесь не один десяток лет назад кто-то, нанятый
прибрать в доме после того, как грузчики вынесли мебель.
- Эй! - заорал Вордсворт. - Эй! Мистер Пуллен пришел!
И тогда я наконец услышал стук каблучков где-то над головой. Наверх шла
лестница розового мрамора, и на площадке первого этажа показалась тетушка.
Тусклый свет мешал видеть ее отчетливо, и, должно быть, я скорее
вообразил, чем услышал, легкое старческое дребезжание в ее голосе, какого
прежде не было.
- Здравствуй, Генри, - сказала она, - рада видеть тебя дома. - Она
стала медленно спускаться вниз, и, вероятно, причиной тому было скудное
освещение, но только она крепко держалась за перила. - Мне жаль, что
мистер Висконти не может приветствовать тебя. Его сейчас нет дома. Я ждала
его вчера.
- Мистер Висконти?
- Да, - подтвердила она, - мистер Висконти. Мы благополучно
воссоединились наконец. Фотография при тебе? С ней ничего не случилось?
- Она у Вордсворт. - И он приподнял свой новенький чемодан.
- Теперь мистер Висконти вздохнет спокойно. Он опасался таможенников.
Ты хорошо выглядишь. Генри, - добавила она, целуя меня в щеку, и на меня
повеяло запахом лаванды. - Пойдем, я покажу твою комнату.
Мы поднялись на площадку первого этажа, такую же пустую, как холл, и
она отворила одну из дверей. Здесь по крайней мере имелись кровать, стул и
шкаф, но ничего больше. По-видимому, тетушка почувствовала, что какое-то
объяснение требуется, и сказала:
- Мебель привезут со дня на день.
Я открыл другую дверь и увидел комнату, в которой не было ничего, кроме
двух матрасов на полу, положенных рядом, туалетного столика и нового
табурета.
- Кровать я отдала тебе, - сказала тетушка, - но без туалетного столика
я обойтись не могу.
- Это ваша комната?
- Иногда мне недостает моего венецианского стекла, но когда будут
повешены шторы и привезут мебель... Генри, ты, наверное, проголодался.
Вордсворт отнесет твои чемоданы наверх. А я кое-что приготовила
перекусить.
Убранство столовой меня уже не удивило. Комната была необъятной,
когда-то ее освещали три люстры, но теперь провода свисали из дыр в
потолке, как водоросли. Имелся стол, но без скатерти, вместо стульев
стояли упаковочные ящики.
- Пока по-походному, - заметила тетушка, - но, когда вернется мистер
Висконти, вот увидишь, мы очень быстро приведем все в жилой вид.
Мы поели консервов и запили их сладким красным вином местного
происхождения, по вкусу оно напоминало какое-то противное лекарство из
далекого детства. Я со стыдом подумал о своем билете первого класса.
- Когда мистер Висконти вернется, - сказала тетушка, - мы позовем в
твою честь гостей. Этот дом создан для приемов. Мы устроим в саду костер и
зажарим целиком быка на вертеле, на деревья повесим цветные лампочки, и,
конечно, будет музыка и танцы. Арфа и гитара - здесь сейчас это в моде. Их
национальные танцы - полька и галоп. Я приглашу начальника полиции,
здешнего иезуита, для поддержания светской беседы и британского посла с
женой. Итальянского посла, пожалуй, нет, это было бы бестактно. Надо
подобрать для тебя хорошеньких девушек, Генри.
Планка от ящика впилась мне в ляжку. Я сказал:
- Сперва надо обзавестись кое-какой мебелью, тетя Августа.
- Ну, это само собой разумеется. Жалко, что нельзя пригласить
итальянского посла. Он такой красивый мужчина. Но при сложившихся
обстоятельствах... Я скажу тебе одну вещь, Генри, о ней известно одному
Вордсворту...
- А где он сейчас?
- В кухне. Мистер Висконти хочет, чтобы мы обедали без него. Да, я
собиралась сказать тебе. Генри, когда ты меня перебил: мистер Висконти
привык уже к аргентинскому паспорту и его здесь знают под именем мистера
Искьердо.
- Для меня это не такая уж неожиданность, тетя Августа. - И я рассказал
ей, как два детектива обыскивали ее квартиру. - Кстати, генерал Абдул
умер.
- Я так и предполагала. Они что-нибудь забрали?
- Ничего, кроме цветной открытки из Панамы.
- Зачем она им?
- Они подозревали, что она имеет какое-то отношение к мистеру Висконти.
- Полиция всегда ведет себя удивительно нелепо. Открытка, скорее всего,
от мсье Дамбреза. Я встретила его на пароходе, по дороге в Буэнос-Айрес.
Бедный, он очень состарился. Я его даже не узнала, пока он не стал
рассказывать мне про свою металлургическую фирму и про семью в Тулузе.
- А он тоже вас не узнал?
Это-то как раз не удивительно. В ту пору, когда мы жили в "Сент-Джеймсе
и Олбани", у меня были черные волосы, а не рыжие. Рыжий - любимый цвет
мистера Висконти. Ради него я и осталась навсегда рыжей.
- Полиция действовала по распоряжению "Интерпола".
- Просто смехотворно рассматривать мистера Висконти как обыкновенного
военного преступника. Вокруг их полным-полно. Мартин Борман неподалеку, в
Бразилии, только границу перейти, а этот ужасный доктор Менгеле
[нацистский преступник, врач, производивший эксперименты на людях],
который зверствовал в Освенциме, говорят, находится при армии близ
боливийской границы. Спрашивается, почему "Интерполу" не заняться ими?
Мистер Висконти всегда очень хорошо относился к евреям. Даже когда вел
дела с Саудовской Аравией. Почему понадобилось выгонять его из Аргентины?
У него там отлично пошла торговля антиквариатом. В Буэнос-Айресе, как
рассказал мне мистер Висконти, один американец самым наглым образом
расспрашивал про него где только мог. Мистер Висконти продал картину одну
частному лицу из Штатов, так этот американец, который выдавал себя за
представителя Метрополитен-музея, заявил, что картина краденая...
- А фамилия этого американца случайно не О'Тул?
- Да, именно.
- Он сейчас здесь, в Асунсьоне.
- Я знаю. Но здесь ему не так легко найти поддержку. В конце концов, в
Генерале есть немецкая кровь.
- О'Тул плыл со мной на пароходе. Он мне говорил, будто занимается
социологическими исследованиями.
- Такое же вранье, как и Метрополитен-музей. Он из ЦРУ.
- Он отец Тули.
- Кого?
- Девушки, которая ехала в Восточном экспрессе.
- Как интересно! А мы не можем это как-то использовать? - Тетушка
задумалась. - Ты говоришь, он плыл вместе с тобой?
- Да.
- А может быть, он следил за тобой? Сколько шума всего из-за нескольких
картин. Да, вспомнила, вы с его дочкой очень подружились дорогой. И вся
эта история с беременностью...
- Но, тетя Августа, ко мне это не имело ни малейшего отношения!
- И очень жаль, - проговорила тетушка, - в данных обстоятельствах это
могло бы пригодиться.
В комнату вошел Вордсворт, он был в том же мясницком фартуке, в котором
я впервые увидел его в квартире над "Короной и якорем". Тогда его услуги
ценились, его хвалили за мытье посуды, теперь же - это сразу было видно -
все принималось как должное.
- Котлета кончили?
- Мы будем пить кофе в саду, - величественно объявила тетушка.
Мы уселись в скудной тени банановой пальмы. Воздух благоухал
апельсиновыми цветами и жасмином, бледная луна плыла по бледно-голубому
дневному небу. Она выглядела истертой, истонченной, как старая монета;
кратеры были одного цвета с небом, и казалось, будто глядишь сквозь дыры
на Вселенную. Шум машин сюда не проникал. Цоканье лошадиных копыт было
частью того же древнего мира, что и тишина.
- Да, тут очень спокойно, - заметила тетушка. - Иногда, правда,
постреливают после наступления темноты. Полиция ни с того ни с сего
принимается палить. Я забыла, тебе один кусок сахара или два?
- Мне бы хотелось, чтобы вы мне рассказали побольше, тетя Августа.
Все-таки многое меня смущает. Этот громадный дом - и никакой мебели... и
Вордсворт тут, с вами...
- Я привезла его из Парижа. При мне была довольно крупная сумма, почти
все, что у меня осталось, хотя того, что хранилось в Берне, все-таки
хватило тебе на билет. Такой божий одуванчик, как я, нуждается в
телохранителе.
Впервые я слышал от нее признание, что она стара.
- Вы могли взять с собой меня.
- Я не была уверена в том, как ты отнесешься к некоторым вещам. Тебя,
если помнишь, весьма шокировала история с золотым слитком в Стамбуле.
Какая жалость, что генерал Абдул все испортил. Сейчас двадцать пять
процентов пришлись бы нам очень кстати.
- Куда делись все ваши деньги, тетушка Августа? У вас даже нет кровати.
- На матрасах спится превосходно, да я и вообще считаю, что мягкая
постель расслабляет. Когда я приехала сюда, бедный мистер Висконти
находился в бедственном положении: жил в кредит в ужасающей гостинице. Все
его деньги ушли на новый паспорт и взятки полиции. Уж не знаю, как
справляется доктор Менгеле, но полагаю, что он имеет кодированный счет в
Швейцарии. Я приехала как нельзя более кстати. Он к тому же хворал,
несчастный, ведь питался он главным образом тапиокой [саго, крупа из
крахмала клубней маниоки].
- И стало быть, вы вторично отдали ему ваши деньги, тетя Августа?
- Разумеется, как же иначе? Ведь они ему были нужны. Мы купили этот дом
за бесценок - тут кого-то убили двадцать лет назад, а здешнее население
страшно суеверно, - а остаток денег очень удачно помещен. У нас половинная
доля в одном многообещающем предприятии.
- Не в "дакоте" ли?
Тетушка нервно хихикнула.
- Мистер Висконти сам тебе все расскажет.
- А где он?
- Он собирался вернуться вчера, но зарядили дожди, и дороги размокли. -
Она с гордостью обвела взглядом пустые стены. - Через неделю ты его не
узнаешь. В холле повесят люстры, привезут мебель. Мне так хотелось, чтобы
все было готово к твоему приезду, но в Панаме вышла задержка. От Панамы
очень многое зависит.
- А как отнесется к этому полиция?
- Ну, она не станет вмешиваться в дела уже упрочившегося предприятия.
Тем не менее прошел еще один день, а мистер Висконти так и не
объявился. Тетушка на своих матрасах спала долго, Вордсворт занимался
уборкой, и я отправился побродить по городу. В городе велись приготовления
к какому-то празднику. На углах улиц стояли разукрашенные машины, полные
хорошеньких девушек. Между собором и военной академией, фасадами,
обращенными друг к другу и к мемориальному танку, маршировали гусиным
шагом взводы солдат. Повсюду висели изображения Генерала - то в военной
форме, то в штатском; в последнем случае он походил на любезно
улыбающегося разжиревшего хозяина баварской пивной. В Буэнос-Айресе ходили
неприятные истории про начало его правления: его противников выбрасывали
из самолетов над джунглями, на аргентинский берег из двух великих рек
приносило трупы людей со связанными проволокой руками и ногами, но зато на
улицах торговали дешевыми сигаретами, а в лавках дешевым вином, и не надо
было платить, по словам тетушки, подоходный налог, и даже взятки не
выходили из разумных пределов, если ты преуспевал и платил регулярно. И
апельсины валялись под деревьями на земле, и не было смысла даже подбирать
их, поскольку на рынке они шли по три пенса за дюжину, и повсюду в воздухе
разливался аромат цветов. Я надеялся, что мистер Висконти на сей раз
поместил капитал удачно. Это было не худшее из мест, где можно было
доживать свой век.
На следующий вечер, когда я вернулся с прогулки, мистер Висконти
по-прежнему отсутствовал, а тетушка и Вордсворт жестоко ссорились. Еще с
лужайки я услыхал ее голос, он гулко раздавался в пустом холле над
лестницей, подымающейся из сада.
- Я больше не твоя маленькая детка! Пойми ты это! Я нарочно отложила
денег, чтобы отправить тебя в Европу...
- Вордсворт не хочет ваши деньги, - услышал я его голос.
- Раньше ты брал у меня деньги, много денег. Сколько одних дашбашей ты
получил от меня и от моих друзей...
- Раньше Вордсворт брал деньги, потому что вы любил Вордсворт, спал с
Вордсворт, нравился с Вордсворт прыг-прыг делать. Сейчас любить Вордсворт
не хотите, спать с Вордсворт не хотите, Вордсворт не нада ваш чертовы
деньги. Давайте их другой друг, он берет все деньги. Когда совсем все
берет, идите к Вордсворт. Вордсворт для вас будет работать, спать будет, и
вы будете Вордсворт опять любить и прыг-прыг делать, как в прежний время.
Я стоял внизу, под лестницей. Повернуться и уйти я уже не мог, они бы
меня заметили.
- Как ты не понимаешь, Вордсворт, прежнее все кончилось, раз я нашла
мистера Висконти. Мистер Висконти хочет, чтобы ты уехал, а я хочу того,
чего хочет он.
- Пускай он боится Вордсворт.
- Милый, милый Вордсворт, это тебе надо бояться. Я хочу, чтобы ты уехал
как можно скорее, сегодня же, понимаешь ты это?
- О'кей, - ответил он, - Вордсворт уезжает. Вы просили - Вордсворт
уезжает. Вордсворт тот человек не боится. Вы не хотите спать с Вордсворт,
и Вордсворт уезжает.
Тетушка сделала движение, как будто хотела обнять его, но он отвернулся
и стал спускаться по лестнице. Он даже не заметил меня, хотя я стоял в
двух шагах.
- Прощайте, Вордсворт, - сказал я и протянул ему руку. На ладони у меня
лежала пятидесятидолларовая бумажка.
Вордсворт взглянул на деньги, но не взял их. Он торжественно произнес:
- Прощайте, мистер Пуллен. Густеет мрак, это верно, верно, она со мной
не пребудь. - Он сжал мою левую руку, в которой не было денег, и пошел
через сад прочь.
Тетушка вышла из холла поглядеть ему вслед.
- Как вы обойдетесь без него в этом огромном доме? - спросил я.
- Прислугу найти легко, и стоить она будет гораздо дешевле Вордсворта,
со всеми его дашбашами. Нет, не думай, мне жаль бедного Вордсворта, но он
был лишь суррогатом. Вся жизнь была суррогатом с тех пор, как мы
расстались с мистером Висконти.
- Значит, вы очень любите Висконти... Заслуживает ли он такой любви?
- С моей точки зрения, да. Я люблю мужчин неуязвимых. Мне никогда не
нравились мужчины, Генри, которые нуждались во мне. Нуждаться - значит
притязать. Я думала, Вордсворту нужны были мои деньги и комфорт, который я
ему дала в квартире над "Короной и якорем". Но здесь комфорта нет ни для
кого, а он даже от дашбаша отказался, ты сам слышал. Вордсворт разочаровал
меня. - Она добавила, как будто видела тут какую-то связь: - Твой отец
тоже был довольно неуязвим.
- И тем не менее я нашел вашу карточку в "Роб Рое".
- Значит, он был недостаточно неуязвим, - заключила она и добавила не
без яда: - Вспомни об учительше - "Долли! Куколка моя!", - все-таки он
умер в ее объятьях.
Теперь, когда Вордсворт уехал и мы остались одни, дом совсем уж
опустел. Мы отужинали почти в полном молчании, и я выпил слишком много
густого сладкого, смахивающего на лекарство вина. Один раз послышался
отдаленный звук машины, и тетушка сразу подошла к большим окнам,
выходившим в сад. Свет одинокой лампочки под потолком огромной комнаты
туда не достигал, и тетушка в своем темном платье выглядела тоненькой и
юной, и я в этом полумраке ни за что не принял бы ее за старую женщину. С
испуганной улыбкой она продекламировала:
Она сказала: "Ночь длинна;
Он верно не придет"
[цитата из стихотворения А.Теннисона "Мариана"].
Я знаю это от твоего отца, - добавила она.
- Да, я тоже... в каком-то смысле - он загнул на этих стихах страницу в
Палгрейве.
- И он, несомненно, научил им Долли-Куколку, - продолжала она. -
Представляешь, как она читает их над могилой в Булони вместо молитвы?
- А вот вас, тетя Августа, неуязвимой нельзя назвать.
- Поэтому мне и нужен неуязвимый мужчина. Если оба уязвимы -
представляешь, в какой кошмар превратится жизнь: оба страдают, оба боятся
говорить, боятся шагу ступить, боятся причинить боль. Жизнь переносима,
когда страдает только один. Нетрудно привыкнуть к собственным страданиям,
но невозможно выносить страдания другого. Мистеру Висконти я не боюсь
причинить боль. Я не сумела бы, если бы даже очень постаралась. Поэтому у
меня чудесное ощущение свободы. Я могу говорить все что угодно, ничто не
проймет этого толстокожего даго [презрительная кличка итальянца, испанца,
португальца].
- А если он заставит страдать вас?
- Так ведь это же ненадолго, Генри. Вот как сейчас. Когда он не
возвращается и я не знаю, что его задерживает, и начинаю опасаться...
- Ничего серьезного случиться не могло. Если бы произошел несчастный
случай, полиция бы вас известила.
- Дорогой мой, мы в Парагвае - именно полиции я и опасаюсь.
- В таком случае зачем вы здесь поселились?
- У мистера Висконти выбор не так уж велик. Насколько я знаю, он был бы
в безопасности в Бразилии, будь у него деньги. Может быть, когда он
разбогатеет, мы туда переедем. Мистеру Висконти всегда очень хотелось
разбогатеть, и ему кажется, что здесь, наконец, ему это удастся. Он
столько раз был на грани богатства. Сперва Саудовская Аравия, потом дела с
немцами...
- Если он разбогатеет сейчас, ему уже недолго этим наслаждаться.
- Неважно, зато он умрет счастливым, в сознании, что наконец богат. Что
он обладатель золотых слитков - он всегда имел пристрастие к золоту в
слитках. А значит, он добился своего.
- Зачем вы меня вызвали, тетя Августа?
- Кроме тебя. Генри, у меня нет близких. И потом, ты можешь быть
полезен мистеру Висконти.
Такая перспектива не очень-то меня обрадовала.
- Но я не знаю ни слова по-испански, - попробовал возразить я.
- Мистеру Висконти необходим кто-то, кому он мог бы доверить вести
бухгалтерию. Финансовая отчетность всегда была у него слабым местом.
Я оглядел пустую комнату. Голая лампочка мигала в предчувствии грозы.
Край ящика впивался мне в ляжку. Я вспомнил о двух матрасах и туалетном
столике в тетушкиной спальне. И подумал, что вряд ли тут потребуется
большое бухгалтерское искусство. Я сказал:
- Я намеревался только повидать вас и уехать.
- Уехать? Почему?
- Я подумывал, не пора ли мне наконец осесть.
- А что другое ты делал до сих пор? Ты слишком засиделся.
- И жениться, хотел я сказать.
- В твоем возрасте?
- Мне еще далеко до мистера Висконти.
Дождь хлестнул по стеклу. Я поведал тетушке про мисс Кин и про вечер,
когда я чуть не сделал предложение.
- Тебе тоскливо от одиночества, - сказала тетушка. - Вот и все. Здесь
ты не будешь чувствовать себя одиноким.
- Но я убежден, что мисс Кин меня немножко любит. Мне приятно