его подданные богатеют: не было лачуги без радиоприемника. В кругах
социалистов князь снискал себе репутацию просвещенного помещика, ему даже
предлагали баллотироваться в депутаты. Затем все крестьяне начали покупать
холодильники, даже мотоциклы. Ну и конечно, зашли слишком далеко - кто-то
купил "фиат". Да и кроме того, бумага, на которой он печатал деньги, была
не того качества. Когда он вышел из тюрьмы, князь опять взял его к себе, и
уж он позаботился о том, чтобы предоставить в его распоряжение
первоклассные материалы для снятия копии с Леонардо.
- Поразительно. И вы говорите, он был неграмотный?
- Абсолютно, и ему это даже помогало в работе. У него, например, не
было предвзятого представления о том, как пишется та или иная буква. Буква
была для него просто абстрактной фигурой. А копировать что-то, не имеющее
смысла, гораздо проще.
Утренняя жара усиливалась, сгущался аромат цветов. Мы почти прикончили
бутылку. Страна лотоса, подумал я.
И слышать только шепот, и мечтать,
Плоды и листья лотоса вкушая.
Как там: "И плачут длиннолистные цветы"? Здесь плакали деревья, плакали
золотыми слезами. Я услышал стук упавшего на землю апельсина. Он откатился
на несколько дюймов в сторону и улегся рядом с дюжиной других.
- О чем ты думаешь, милый?
- Теннисон всегда был моим любимым поэтом. Я находил в Саутвуде что-то
теннисоновское. Быть может, старая церковь, рододендроны, мисс Кин с ее
плетением. Мне всегда нравились строки:
Возьми же в руки пяльцы и вплети
Нить алую в узор свой пестротканый.
Хотя на пяльцах она, разумеется, не вышивала.
- Ты даже здесь скучаешь по Саутвуду?
- Нет, - ответил я, - Теннисон ведь бывал и другим, и здесь другого
Теннисона даже больше, чем там:
Смерть - завершенье жизни; так зачем
Мы нашу жизнь влачим в трудах тяжелых?
[А.Теннисон. "Лотофаги"]
- Вот мистер Поттифер не верил тому, что смерть есть завершенье жизни.
- Многие не верят.
- Да, но он предпринял определенные действия.
Я почувствовал, что тетушка Августа умирает от желания рассказать мне
про Поттифера. Я бросил взгляд на мистера Висконти. Он еле заметно пожал
плечами.
- Кто такой был Поттифер? - спросил я.
- Советник по уплате подоходного налога, - ответила тетушка Августа и
замолчала.
- И это все?
- Человек невероятно гордый.
Я видел, что обида, нанесенная мною в Булони, еще не забыта и мне
придется вытаскивать из тетушки историю клещами.
- Ну и дальше?
- Сначала он работал в Управлении налоговых сборов инспектором.
Солнце освещало апельсиновые деревья, лимоны и грейпфруты. Под розовыми
лапачо рос жасмин с голубыми и белыми цветами на одном и том же кусте.
Мистер Висконти разлил остатки шампанского по трем бокалам. Прозрачная
луна опускалась за горизонт. Сомерсет-Хаус, подоходный налог... Они были
так же далеки, как Море Кризисов и Море Влажности на бледном диске в небе.
- Пожалуйста, расскажите мне про него, тетушка Августа, - пришлось
попросить.
- Он задался идеей продлить себе жизнь после смерти с помощью
автоматической справки Центрального почтамта. Не очень удобная идея для
его клиентов, в число которых входила и я. В это время война разлучила нас
с мистером Висконти во второй раз. В Италии я не привыкла платить налоги,
и теперь они свалились на меня как гром среди ясного неба. В особенности
если учесть, что мой небольшой доход считался как бы незаработанным. Как
вспомню о бесконечных поездках в Рим, Милан, Флоренцию, Венецию до того,
как умер Джо и мы объединили наши усилия с мистером Висконти...
- Не знаю уж, как благодарить небо за этот подарок, дорогая, - вставил
мистер Висконти. - Но вы рассказывали про этого Поттифера.
- Должна же я немного обрисовать общую обстановку, а то Генри не
поймет, что эта была за фирма.
- Фирма? - спросил я.
- Ее придумал мистер Поттифер для того, чтобы охранять наши интересы -
мои и еще нескольких дам моих занятий. Фирма называлась "Мееркат продактс
лимитед". Участницы назначались директорами, и доходы наши
(незаработанные, нечего сказать!) засчитывались как директорское
жалованье. Все заносилось в бухгалтерские книги, и это позволяло фирме
демонстрировать то, что мистер Поттифер именовал здоровым убытком. В те
годы чем больше был убыток, тем больше ценилась фирма, когда приходило
время продавать ее. Я никогда не могла понять почему.
- Ваша тетушка не деловая женщина, - с нежностью сказал мистер
Висконти.
- Я доверяла мистеру Поттиферу, и была права. За те годы, что он служил
налоговым инспектором, у него выработалась настоящая ненависть к своему
учреждению. Он был готов на что угодно, лишь бы помочь человеку не
уплатить налог. Он очень гордился своим умением обойти закон. После
каждого нового закона о вступлении в силу государственного бюджета он
всегда удалялся на три недели от жизни.
- Что за фирма "Мееркат"? И что она производила?
- Ничего не производила, иначе она могла бы дать прибыль. Когда мистер
Поттифер умер, я наконец посмотрела слово Meerkat в словаре. Оно означало:
мелкое южноафриканское млекопитающее типа ихневмона. Что такое ихневмон, я
тоже не знала и опять заглянула в словарь. Оказалось, что это такой зверь,
который уничтожает крокодильи яйца - занятие, с моей точки зрения,
непродуктивное. Налоговые инспектора, наверное, думали, что Мееркат -
провинция в Индии.
В сад спустились двое мужчин, они несли какую-то черную металлическую
решетку.
- Что это, моя дорогая?
- Вертел.
- Каких-то непомерных размеров.
- Как же иначе, ведь быка будем жарить целиком.
- Вы не рассказали про автоматическую справку, - напомнил я.
- Ситуация создалась крайне неудобная, - продолжала тетушка. - Со всех
сторон сыпались требования заплатить подоходный налог, как всегда
чрезмерный, и всякий раз, как я пыталась дозвониться мистеру Поттиферу, я
слышала ответ автомата: "Мистер Поттифер на совещании уполномоченных". Так
продолжалось чуть не две недели, и тут меня осенило: я позвонила ему в час
ночи. И получила тот же ответ: "Мистер Поттифер на совещании
уполномоченных". Тут я догадалась, что дело нечисто. В конце концов все
раскрылось. Он умер уже три недели назад, но в завещании он поручал своему
брату сохранить за ним номер телефона и заключить соглашение с
автоматической справкой.
- К чему это все?
- Отчасти, я думаю, это было связано с идеей бессмертия, но, кроме
того, причина имела прямое отношение к его войне с Управлением налоговых
сборов. Он свято верил в тактику оттягивания времени. "Никогда не
отвечайте на все их вопросы сразу, - учил он. - Пусть напишут снова.
Избегайте четких ответов, тогда впоследствии в зависимости от
обстоятельств вы можете дать вашим ответам любое толкование. Чем больше
накапливается на вас документации, тем больше работы у них. Штат
Управления постоянно меняется. Новичку приходится разбираться в документах
каждый раз с самого начала. Помещения там тесные, и в конце концов им
проще сдаться". Порой, если какой-нибудь инспектор не отставал, мистер
Поттифер советовал сослаться на несуществующее письмо. "Судя по всему, вы
не обратили внимания на мое письмо от 6 апреля 1963 г.", - строго писал
он. Иной раз проходил целый месяц, прежде чем инспектор присылал письмо,
где признавался, что не находит следов упомянутого письма. Мистер Поттифер
посылал ему копию своего письма со ссылкой на несуществующее письмо, и
опять инспектор не мог его найти. Если инспектор получил этот участок
недавно, он возлагал вину на своего предшественника, и дело с концом; в
ином случае после нескольких лет переписки с мистером Поттифером нервное
расстройство инспектору было обеспечено. Мне думается, когда мистер
Поттифер затевал всю эту историю с продлением своей жизни после смерти
(объявления в газете, конечно, не давали, и похороны прошли незаметно), на
уме у него была все та же тактика оттягивания времени. Он забыл принять в
расчет, что доставляет этим неудобства своим клиентам, он думал лишь о
том, чтобы насолить инспектору.
Тетушка Августа испустила глубокий вздох, который так же трудно
поддавался истолкованию, как и письма Поттифера. Неясно - выражал ли вздох
сожаление о кончине Поттифера или удовлетворение от того, что история,
начатая на Морском вокзале в Булони, рассказана.
- А здесь, в благословенной стране Парагвай, - мистер Висконти словно
подытожил рассказ, - нет подоходного налога и не нужны никакие отсрочки.
- Мистеру Поттиферу здесь не понравилось бы, - заметила тетушка
Августа.
Поздно вечером, когда я совсем уже собирался лечь спать, она зашла ко
мне в комнату и села на постель.
- Тут сейчас вполне уютно, тебе не кажется? - спросила она.
- Вполне.
Она сразу увидела свою карточку, вынутую из "Роб Роя", которую я
заткнул за рамку зеркала. Спальня, где нет ни одной фотографии,
свидетельствует о бессердечии ее обитателя - когда человек засыпает, он
нуждается в присутствии родственных душ, которые окружали бы его, как,
бывало, Матфей, Марк, Лука и Иоанн в детстве [имеется в виду широко
известный в Англии детский стишок, где перечислены имена евангелистов].
- Откуда она у тебя? - спросила тетушка.
- Я нашел ее в книге.
- Твой отец снимал.
- Я так и думал.
- То был на редкость счастливый день. В тот период счастливых дней было
мало. Уж очень много было споров из-за твоего будущего.
- Моего будущего?
- А тебя еще и на свете не было. Сейчас мне опять очень хотелось бы
знать, что же с тобой будет. Ты останешься с нами? Ты отвечаешь так
уклончиво.
- О пароходе думать уже поздно.
- Пустая каюта всегда найдется.
- Не очень-то меня прельщает перспектива провести три дня с бедным
Вордсвортом.
- Можно лететь самолетом...
- Вот именно, - заключил я, - так что, как видите, мне не надо решать
прямо сейчас. Я могу лететь через неделю или через две. Поживем - увидим.
- Я всегда представляла, как придет день, и мы будем жить вместе.
- Всегда, тетя Августа? Мы с вами знакомы меньше года.
- А зачем, ты думаешь, я приехала на похороны?
- Все-таки умерла ваша сестра.
- Ах да, я и забыла.
- Так что подумать о дальнейшем время еще есть, - добавил я. - А вдруг
вы и сами не захотите здесь остаться. Вы же такая любительница
путешествий, тетя Августа.
- Нет, здесь конец моего пути. Вероятно, мои путешествия тоже были
неким суррогатом. Ведь когда мистер Висконти был рядом, у меня не
возникало желания путешествовать. А чем, собственно, тебя так притягивает
Саутвуд?
Этот вопрос я задавал себе уже несколько дней и постарался ответить на
него как мог убедительнее. Я говорил о моих георгинах, даже о майоре
Чардже и его золотых рыбках. Пошел дождь, зашуршал по листьям деревьев; с
тяжелым стуком упал на землю грейпфрут. Я говорил о последнем вечере с
мисс Кин и о ее печальном, полном сомнений письме из Коффифонтейна. Даже
адмирал прошествовал через мои воспоминания, раскрасневшийся от кьянти, в
алой бумажной шляпе. На ступенях моего дома накапливались пакеты "ОМО". Я
испытывал чувство облегчения, как больной от укола пентотала, и говорил
все, что приходило в голову. Я говорил про "Петушка", про Питера и Нэнси в
ресторане близ аббатства на углу Латимер-роуд, про колокола церкви
св.Иоанна и доску в честь советника Трамбуля, патрона мрачного сиротского
приюта. Я сидел на постели рядом с тетушкой, она обняла меня, а я
пересказывал ей небогатую событиями историю моей жизни.
- Я был очень счастлив, - заключил я, словно жизнь моя нуждалась в
оправдании.
- Да, милый, да, я знаю, - повторяла она.
Я рассказал, как был добр ко мне сэр Альфред Кин, про банк и про то,
как сэр Альфред грозился перевести свой счет в другое место, если меня не
оставят управляющим.
- Милый мой мальчик, - сказала она, - все это в прошлом. - И она
погладила мне лоб своей старческой рукой, как будто я был школьник,
сбежавший из школы, и она обещала мне, что больше я туда не вернусь, все
мои неприятности кончились и я могу остаться дома.
Я прожил уже больше полувека, но тем не менее я прислонился головой к
ее груди.
- Я был счастлив, - повторил я, - но как мне было скучно все это долгое
время.
Я не мог и представить себе, что праздник приобретет такой размах: ведь
накануне я застал тетушку одну в пустом, необставленном доме. Причиной
этого, как мне казалось, могло быть только то, что среди сотни гостей не
было ни одного друга дома в подлинном смысле этого слова, если, конечно,
не считать другом О'Тула. Прибывали все новые и новые гости, и я не
переставал удивляться, где их только раскопал в таком количестве мистер
Висконти. Вдоль улицы выстроились ряды машин, в том числе две
бронированные: начальник полиции, как было обещано, приехал сам и привез с
собой очень толстую и уродливую жену и красавицу дочь по имени Камилла. Я
увидел даже молодого полицейского, который меня арестовал в День
независимости, - он дружески хлопнул меня по спине, желая показать, что он
на меня зла не держит. (На моем ухе до сих пор белел кусочек пластыря там,
куда он меня ударил в нашу предыдущую встречу.) Подозреваю, что мистер
Висконти посетил бары всех гостиниц города и рекомендовал даже самым
случайным знакомым привести с собой друзей. Прием должен был стать его
апофеозом. После этого вечера уже никто не вспомнил бы того мистера
Висконти, который лежал больной и нищий в убогой гостиничке около желтого
вокзального здания в викторианском стиле.
Большие ворота, отчищенные от ржавчины, были распахнуты; люстры
сверкали в зале, даже нежилые комнаты были освещены, а от дерева к дереву
тянулись нити с цветными шариками; шарики висели также над танцевальной
площадкой - деревянным настилом, положенным на траву. На террасе двое
музыкантов настраивали гитару и арфу. Явился О'Тул; а чех, не сумевший
распродать два миллиона пластмассовых соломинок, привел из отеля "Гуарани"
жену; неожиданно я увидел, что в толпе незаметно шныряет, время от времени
исчезая, как в норку, представитель экспорта-импорта, наш сосед по столу
на пароходе, серый и тощий, по-кроличьи дергающий носом. На лужайке
дымился и потрескивал бык на гигантском железном вертеле, аромат
жарящегося мяса вытеснил благоухание цветущих апельсинов и жасмина.
Воспоминания мои о вечере были очень смутными потому, вероятно, что я
еще до обеда приналег на шампанское. Женщин было больше, чем мужчин, что
характерно для Парагвая, где мужское население сильно поредело в
результате двух жестоких войн, и получилось так, что мне не один раз
выпало танцевать или беседовать с красавицей Камиллой. Музыканты играли
главным образом польки и галопы, я не умел их танцевать и был поражен,
видя, с какой легкостью тетушка и мистер Висконти моментально, прямо-таки
по наитию, овладели незнакомыми па. Когда бы я ни посмотрел на танцующих,
они всегда были среди них. Камилла, почти не говорившая по-английски,
безуспешно пыталась обучить меня танцам, но она делала это единственно из
чувства долга, и наука не шла мне впрок.
- Хорошо, что я сегодня не в тюрьме, - сказал я.
- Как?
- Вон тот молодой человек арестовал меня.
- Как?
- Видите - пластырь? Он ударил меня сюда.
Я старался просто поддерживать легкую беседу, но, как только музыка
смолкла, Камилла поспешила прочь.
Рядом вдруг возник О'Тул.
- Шикарный прием. Шикарный, ничего не скажешь. Вот бы Люсинда была
здесь. Ей бы тоже было интересно. А вон датский посланник - он
разговаривает с вашей тетушкой. Только что я видел вашего британского
посла. И никарагуанского. Удивляюсь, как мистеру Висконти удалось
заполучить к себе весь дипломатический корпус. Дело, наверное, в фамилии -
если это его настоящая фамилия. Конечно, в Асунсьоне делать особенно
нечего, так что если получаешь приглашение от человека с фамилией
Висконти...
- Вы не видели Вордсворта? - спросил я. - Я допускал, что он тоже
объявится.
- Он сейчас уже на судне. Отплытие в шесть утра, как только рассветет.
Сдается мне, не очень-то он здесь нужен в нынешней ситуации.
- Вы правы.
Гости толпились внизу у ступеней, ведущих на террасу, хлопали в ладоши
и кричали: "Bravo!" Я видел на террасе Камиллу, она плясала с бутылкой на
голове. Мистер Висконти потянул меня за рукав и сказал:
- Генри, познакомьтесь, пожалуйста, с нашим представителем в Формосе.
Я обернулся и протянул руку человеку с серой кроличьей физиономией.
- Мы вместе плыли на пароходе из Буэнос-Айреса, - напомнил я, но он,
естественно, не говорил по-английски.
- Он заведует нашим речным грузооборотом. - Мистер Висконти говорил
так, будто речь шла о каком-то крупном законном предприятии. - Вам
придется часто видеться. А сейчас пойдемте, я представлю вас начальнику
полиции.
Начальник говорил по-английски с американским акцентом. Он сообщил, что
учился в Чикаго.
Я сказал:
- У вас красивая дочь.
Он поклонился и ответил:
- У нее красивая мать.
- Ваша дочь пыталась учить меня танцевать, но у меня нет слуха, а с
вашими танцами я не знаком.
- Полька и галоп. Наши национальные танцы.
- Названия у них совсем викторианские. - Я хотел сказать приятное, но
он вдруг резко отошел.
Угли под быком почернели, а от быка остался только остов. Пир удался на
славу. Мы сидели на скамейках в саду, перед нами стояли столы - доски,
положенные на козлы, - и мы ходили с тарелками к вертелу. Я заметил, что
сидящий рядом со мной тучный человек четыре раза брал себе огромные порции
мяса.
- У вас хороший аппетит, - сказал я.
Он ел, как добрый едок с иллюстраций викторианских времен: локти в
стороны, голова низко опущена, за ворот засунута салфетка.
- Это пустяки, - отозвался он. - Дома я съедаю восемь кило говядины в
день. Мужчине нужна сила.
- А чем вы занимаетесь? - полюбопытствовал я.
- Я начальник таможни. - Он ткнул вилкой вдоль стола, где немного
подальше сидела тоненькая бледная девушка, которой, судя по ее виду, не
было и восемнадцати. - Моя дочь, - сказал он. - Я ей советую есть больше
мяса, но она упряма, как ее матушка.
- А которая здесь ее матушка?
- Она умерла. Во время гражданской войны. У нее не было
сопротивляемости. Она не ела мяса.
И вот, когда уже было за полночь, он снова оказался возле меня.
Обхватив мои плечи рукой, он стиснул их, как будто мы были старыми
приятелями.
- Вот Мария, - сказал он. - Моя дочь. Она хорошо говорит по-английски.
Непременно потанцуйте с ней. Скажите ей, что она должна больше есть мяса.
Мы пошли с нею рядом. Я сказал:
- Ваш отец говорит, что он съедает восемь кило мяса за день.
- Да. Это правда, - ответила она.
- Боюсь, у меня не получаются здешние танцы.
- Это ничего. Я уже натанцевалась.
Мы направились к рощице, я нашел два пустых кресла. Около нас
остановился фотограф и мигнул своей вспышкой. Лицо ее в резком свете
казалось особенно бледным, глаза испуганными. Потом все погрузилось в
темноту, и я уже еле различал ее лицо.
- Сколько вам лет?
- Четырнадцать.
- Ваш отец считает, что вам надо есть побольше мяса.
- Я не люблю мяса.
- А что вы любите?
- Поэзию. Английскую поэзию. Я очень люблю английские стихи. - Она с
серьезным видом продекламировала: - "Из крепкого дуба у нас корабли, из
крепкого дуба матросы" [строки из стихотворения Д.Гэррика (1717-1779)]. -
И добавила: - И еще "Уллин и его дочь" [баллада шотландского поэта Томаса
Кемпбелла (1777-1844), переведенная на русский язык В.А.Жуковским]. Я
часто плачу, когда читаю "Уллина и его дочь".
- А Теннисона вы любите?
- Да, я знаю стихи лорда Теннисона. - Теперь, обнаружив у нас общие
интересы, она держалась увереннее. - Он тоже печальный. Я очень люблю все
печальное.
Гости снова столпились в зале, так как арфист и гитарист заиграли
польку, - мы видели в окна мелькание пар. Я в свою очередь процитировал
"Мод" дочери таможенника: "И проходит в веселье короткая ночь, в озорной
болтовне и вине" [строки из поэмы А.Теннисона "Мод"].
- Этого стихотворения я не знаю. Оно печальное?
- Это длинная поэма, и конец у нее очень печальный. - Я попробовал
припомнить какие-нибудь печальные строки, но единственное, что мне в эту
минуту пришло в голову, были слова: "Страшусь я зловещей лощины в угрюмом
соседнем лесу" [первая строка поэмы "Мод"]. Но, вырванные из контекста,
они потеряли свой смысл. Я сказал:
- Если хотите, я дам вам ее почитать, у меня с собой есть сборник
стихов Теннисона.
К нам приближался О'Тул, и я ухватился за этот удобный случай, чтобы
сбежать. Я ужасно устал, и у меня ныло ухо.
- Это Мария, - сказал я. - Она изучает английскую литературу, как ваша
дочь.
Он был грустный и серьезный, и я решил, что они найдут общий язык. Было
уже около двух ночи. Я мечтал отыскать какой-нибудь тихий уголок и
вздремнуть немножко. Но посредине лужайки я встретил чеха, беседующего с
мистером Висконти. Мистер Висконти сказал:
- Генри, мы получили предложение.
- Какое?
- У этого джентльмена имеется два миллиона пластмассовых соломинок. Он
отдает их нам за полцены.
- Этого хватит на все население Парагвая, - заметил я.
- Я думал не о Парагвае.
Чех улыбнулся.
- Если вы убедите их пить матэ через соломинку...
Сам он явно не относился всерьез к их деловой беседе, но воображение
мистера Висконти, как я видел, уже заработало вовсю. Мне это напомнило
тетушку Августу, когда она начинала расцвечивать свою очередную историю.
Возможно, мистера Висконти возбудило само звучание этой круглой роскошной
цифры - два миллиона.
- Я думал о Панаме, - пояснил он. - Если наш панамский агент сумеет
завезти их в зону канала. Представьте себе, сколько через нее проходит
американских моряков и туристов...
- А что, американские моряки пьют прохладительные напитки? - удивился
чех.
- Вы разве не слыхали, - возразил мистер Висконти, - что пиво пьянит
гораздо сильнее, если тянуть его через соломинку?
- Ну, это, разумеется, легенда.
- Сразу видно протестанта, - заявил мистер Висконти. - Любому католику
известно, что легенда, в которую верят, обладает той же ценностью и силой
воздействия, что и истина. Возьмите культ святых.
- Но среди американцев может оказаться много протестантов.
- Тогда мы представим свидетельства медиков. Это современная форма
легенды. Токсический эффект всасываемого через соломинку алкоголя. Тут
есть доктор Родригес, он мне поможет. Статистические данные о раке печени.
Предположим, нам удастся убедить правительство Панамы запретить продажу
соломинок вместе с алкогольными напитками. Тогда соломинки тут же начнут
продавать незаконно, из-под прилавка. Спрос возрастет невероятно.
Потенциальная опасность, как известно, необычайно притягательна. Получив
прибыль, я бы основал исследовательский институт Висконти...
- Но соломинки же из мягкого пластика, они не дают вредного эффекта.
- Значит, мы их назовем лечебными соломинками. А статьи будут
доказывать, что лечебные их свойства так же ничтожны, как у фильтров в
сигаретах.
Я ушел, оставив их обсуждать дела. Огибая танцевальную площадку, я
увидел тетушку, танцующую галоп с начальником полиции - она, казалось,
была неутомима. Дочь начальника полиции Камилла отплясывала в объятьях
офицера-таможенника, но в целом ряды танцоров поредели, и от ворот как раз
отъезжала машина с номером дипломатического корпуса.
Я отыскал себе кресло на дворе за кухней, где еще оставалось несколько
нераспакованных ящиков с мебелью, и почти мгновенно заснул. Мне снилось,
что человек с кроличьей физиономией щупает мне пульс и сообщает мистеру
Висконти, что я умер от трематоды - уж не знаю, что это могло означать. Я
попытался заговорить, дать понять, что я жив, но мистер Висконти, слегка
перевирая цитату из "Мод", приказал подозрительным фигурам, смутно
маячившим в отдалении, зарыть меня поглубже - хотя бы чуть поглубже. Я
хотел крикнуть, позвать мою тетушку, которая стояла рядом в купальном
костюме, беременная, и держала за руку мистера Висконти... и проснулся,
судорожно хватая ртом воздух и пытаясь выдавить из себя какие-то слова. Я
услышал звуки арфы и гитары.
Я поглядел на часы - стрелка приближалась к четырем. До восхода солнца
оставалось совсем немного, в саду электричество выключили, цветы в
предрассветной прохладе, казалось, благоухали еще сильнее. Я ощущал
странную приподнятость от того, что я жив, и вмиг ко мне пришло решение. Я
осознал, что никогда больше не увижу майора Чарджа, георгинов, пустой
урны, коробки "ОМО" на ступенях моего дома, не получу письма от мисс Кин.
Я пошел в сторону фруктовой рощицы, продолжая обдумывать свое решение,
привыкать к нему. Но уже тогда, мне кажется, я знал, что за него придется
чем-то расплачиваться. Танцующие, из тех, кто еще танцевал, должно быть,
находились теперь в зале, лужайка опустела, и за воротами, насколько я
видел, не осталось больше машин, хотя и слышался шум автомобиля,
удаляющегося в сторону города. В эти предутренние, напоенные цветочным
ароматом часы у меня в памяти всплыли строки из "Мод": "Гремят по камням,
шелестят по песку колеса последнего гостя". Казалось, что я благополучно
возвратился в викторианский мир, в котором отцовские книги научили меня
чувствовать себя уютнее, чем в современном мире. Рощица немного
понижалась, хотя потом опять шла вверх, к задним воротам: спустившись в
низину, я наступил на что-то твердое. Я нагнулся и поднял этот твердый
предмет. Это был нож Вордсворта. Он был раскрыт, и из него торчало острие,
которым выковыривают камни из лошадиных подков. Может быть, он хотел
открыть лезвие, но в спешке ошибся. Я зажег спичку и, прежде, чем она
погасла, успел разглядеть лежащее на земле тело и черное лицо, усыпанное
белыми лепестками, которые сдул с апельсиновых деревьев легкий утренний
ветер.
Я встал на колени и приложил ладонь к его сердцу. Жизнь покинула это
черное тело, а рука моя стала мокрой, дотронувшись до невидимой мне раны.
- Бедный Вордсворт [явная перекличка с известными строками из "Гамлета"
- "Бедный Йорик!"], - произнес я громко, думая этим доказать убийце, если
он еще прятался близко, что у Вордсворта есть друг. Я подумал о том, что
нелепая любовь к старой женщине увела его от дверей кинотеатра "Гренада",
где он гордо красовался в своей униформе, и привела его к гибели, и вот он
лежал мертвый на влажной траве недалеко от реки Парагвай. Но я знал, что
если такова была цена, которую он должен был заплатить, то он заплатил ее
с радостью. Он был романтиком, и с помощью той единственной формы поэзии,
которая ему была доступна, которой он научился во фритаунском соборе
св.Георгия, он нашел бы подходящие слова, чтобы описать свою любовь и свою
смерть. Я представлял себе его перед концом, когда, неспособный понять,
что она отвергла его насовсем, он снова и снова повторял слова гимна,
подбадривая себя, пока шел к ее дому вдоль зловещей лощины в соседнем
лесу:
Если к ней я прибегну с мольбою,
То она не отвергнет меня;
Буду крепок я верой одною
До последнего смертного дня.
Чувство его всегда было искренним, если даже слова были не совсем
канонические [на самом деле строки гимна должны были бы звучать так: "Коль
к Нему я прибегну с мольбою, То Господь не отвергнет меня..."].
В темноте слышалось только мое дыхание. Я сложил нож и спрятал к себе в
карман. Открыл ли он нож сразу, едва вошел в сад, собираясь убить мистера
Висконти? Мне хотелось думать по-другому: он пришел с единственной целью -
повидать свою любовь еще раз, прежде чем отказаться от всякой надежды, но,
когда он услыхал среди деревьев какое-то движение, он, обороняясь,
поспешно вытащил нож и наставил на невидимого врага бесполезное орудие для
лошадиных подков.
Я медленно побрел к дому, чтобы как можно осторожнее сообщить новость
тетушке Августе. Музыканты на террасе все еще играли, они умаялись вконец
и буквально засыпали над своими инструментами. Но когда я вошел в залу, то
увидел там одну лишь пару - тетушку с мистером Висконти. Мне вспомнился
дом позади "Мессаджеро", где они встретились после долгой разлуки и
танцевали между диванами, а проститутки смотрели на них в изумлении.
Сейчас они медленно кружились в вальсе и не заметили, как я вошел, - двое
стариков, соединенных глубоким, неизлечимым эгоизмом взаимной страсти. Они
потушили люстры, и в большой комнате, куда свет проникал лишь с террасы, в
простенках между окнами темнели заводи мрака. Они кружились, их лица то
исчезали, то возникали снова. На какой-то миг тени придали тетушке
обманчиво юный облик, она сделалась той, с отцовского снимка,
переполненной счастьем, а в следующую минуту передо мной была старая
женщина, которая взирала на мисс Патерсон с такой беспощадной жестокостью
и ревностью.
Я окликнул ее, когда она оказалась близко.
- Тетушка Августа!
Но она не отозвалась, ничем не выдала, что слышит меня. Неутомимые в
своей страсти, они продолжали танцевать, удаляясь в сумрачную глубину
комнаты.
Я сделал несколько шагов вперед, они опять приближались ко мне, и я
окликнул ее вторично:
- Мама, Вордсворт там мертвый.
Но она лишь взглянула на меня через плечо партнера и сказала:
- Да, дорогой, все в свое время, а сейчас ты разве не видишь - я танцую
с мистером Висконти?
Лампа фотографа разорвала темноту. У меня до сих пор сохранился этот
снимок - наша семейная троица застыла на месте, пригвожденная молниеносной
вспышкой; видна дыра в верхней челюсти у Висконти, который улыбается мне,
как сообщник; я выбросил руку в окаменелой мольбе; а моя мать смотрит на
меня с выражением нежности и упрека. Я отрезал еще одно лицо, которого не
заметил тогда в комнате с нами, - лицо старикашки с длинными усами. Он
опередил меня с вестью. Позднее мистер Висконти уволил его по моему
настоянию (моя мать не принимала участия в споре, она сказала, что это
дело должны улаживать мужчины), так что Вордсворт остался не вовсе
неотомщенным.
Нельзя сказать, однако, что у меня есть время размышлять о бедном
Вордсворте. Мистер Висконти не нажил еще состояния, и импорт-экспорт
отнимает у меня все больше времени. У нас бывают периоды взлетов и
падений, так что фотографии, сделанные во время нашего, как мы называем,
великого приема, где запечатлены высокопоставленные гости, не раз
оказывали нам услугу. "Дакота" теперь принадлежит нам целиком, поскольку
нашего партнера случайно застрелил полицейский из-за того, что тот не умел
объясняться на гуарани. И теперь все свободное время я трачу на изучение
этого языка. В следующем году дочери начальника таможни исполняется
шестнадцать лет, и я женюсь на ней. Союз наш одобрен мистером Висконти и
ее отцом. Между нами, конечно, большая разница в возрасте, но она нежное и
послушное создание, и теплыми благоухающими вечерами мы читаем с ней
вместе Браунинга:
Бог в своих небесах,
И в порядке мир
[цитата из драматической поэмы
Р.Браунинга "Пиппа проходит"; пер. - Н.Гумилев].
социалистов князь снискал себе репутацию просвещенного помещика, ему даже
предлагали баллотироваться в депутаты. Затем все крестьяне начали покупать
холодильники, даже мотоциклы. Ну и конечно, зашли слишком далеко - кто-то
купил "фиат". Да и кроме того, бумага, на которой он печатал деньги, была
не того качества. Когда он вышел из тюрьмы, князь опять взял его к себе, и
уж он позаботился о том, чтобы предоставить в его распоряжение
первоклассные материалы для снятия копии с Леонардо.
- Поразительно. И вы говорите, он был неграмотный?
- Абсолютно, и ему это даже помогало в работе. У него, например, не
было предвзятого представления о том, как пишется та или иная буква. Буква
была для него просто абстрактной фигурой. А копировать что-то, не имеющее
смысла, гораздо проще.
Утренняя жара усиливалась, сгущался аромат цветов. Мы почти прикончили
бутылку. Страна лотоса, подумал я.
И слышать только шепот, и мечтать,
Плоды и листья лотоса вкушая.
Как там: "И плачут длиннолистные цветы"? Здесь плакали деревья, плакали
золотыми слезами. Я услышал стук упавшего на землю апельсина. Он откатился
на несколько дюймов в сторону и улегся рядом с дюжиной других.
- О чем ты думаешь, милый?
- Теннисон всегда был моим любимым поэтом. Я находил в Саутвуде что-то
теннисоновское. Быть может, старая церковь, рододендроны, мисс Кин с ее
плетением. Мне всегда нравились строки:
Возьми же в руки пяльцы и вплети
Нить алую в узор свой пестротканый.
Хотя на пяльцах она, разумеется, не вышивала.
- Ты даже здесь скучаешь по Саутвуду?
- Нет, - ответил я, - Теннисон ведь бывал и другим, и здесь другого
Теннисона даже больше, чем там:
Смерть - завершенье жизни; так зачем
Мы нашу жизнь влачим в трудах тяжелых?
[А.Теннисон. "Лотофаги"]
- Вот мистер Поттифер не верил тому, что смерть есть завершенье жизни.
- Многие не верят.
- Да, но он предпринял определенные действия.
Я почувствовал, что тетушка Августа умирает от желания рассказать мне
про Поттифера. Я бросил взгляд на мистера Висконти. Он еле заметно пожал
плечами.
- Кто такой был Поттифер? - спросил я.
- Советник по уплате подоходного налога, - ответила тетушка Августа и
замолчала.
- И это все?
- Человек невероятно гордый.
Я видел, что обида, нанесенная мною в Булони, еще не забыта и мне
придется вытаскивать из тетушки историю клещами.
- Ну и дальше?
- Сначала он работал в Управлении налоговых сборов инспектором.
Солнце освещало апельсиновые деревья, лимоны и грейпфруты. Под розовыми
лапачо рос жасмин с голубыми и белыми цветами на одном и том же кусте.
Мистер Висконти разлил остатки шампанского по трем бокалам. Прозрачная
луна опускалась за горизонт. Сомерсет-Хаус, подоходный налог... Они были
так же далеки, как Море Кризисов и Море Влажности на бледном диске в небе.
- Пожалуйста, расскажите мне про него, тетушка Августа, - пришлось
попросить.
- Он задался идеей продлить себе жизнь после смерти с помощью
автоматической справки Центрального почтамта. Не очень удобная идея для
его клиентов, в число которых входила и я. В это время война разлучила нас
с мистером Висконти во второй раз. В Италии я не привыкла платить налоги,
и теперь они свалились на меня как гром среди ясного неба. В особенности
если учесть, что мой небольшой доход считался как бы незаработанным. Как
вспомню о бесконечных поездках в Рим, Милан, Флоренцию, Венецию до того,
как умер Джо и мы объединили наши усилия с мистером Висконти...
- Не знаю уж, как благодарить небо за этот подарок, дорогая, - вставил
мистер Висконти. - Но вы рассказывали про этого Поттифера.
- Должна же я немного обрисовать общую обстановку, а то Генри не
поймет, что эта была за фирма.
- Фирма? - спросил я.
- Ее придумал мистер Поттифер для того, чтобы охранять наши интересы -
мои и еще нескольких дам моих занятий. Фирма называлась "Мееркат продактс
лимитед". Участницы назначались директорами, и доходы наши
(незаработанные, нечего сказать!) засчитывались как директорское
жалованье. Все заносилось в бухгалтерские книги, и это позволяло фирме
демонстрировать то, что мистер Поттифер именовал здоровым убытком. В те
годы чем больше был убыток, тем больше ценилась фирма, когда приходило
время продавать ее. Я никогда не могла понять почему.
- Ваша тетушка не деловая женщина, - с нежностью сказал мистер
Висконти.
- Я доверяла мистеру Поттиферу, и была права. За те годы, что он служил
налоговым инспектором, у него выработалась настоящая ненависть к своему
учреждению. Он был готов на что угодно, лишь бы помочь человеку не
уплатить налог. Он очень гордился своим умением обойти закон. После
каждого нового закона о вступлении в силу государственного бюджета он
всегда удалялся на три недели от жизни.
- Что за фирма "Мееркат"? И что она производила?
- Ничего не производила, иначе она могла бы дать прибыль. Когда мистер
Поттифер умер, я наконец посмотрела слово Meerkat в словаре. Оно означало:
мелкое южноафриканское млекопитающее типа ихневмона. Что такое ихневмон, я
тоже не знала и опять заглянула в словарь. Оказалось, что это такой зверь,
который уничтожает крокодильи яйца - занятие, с моей точки зрения,
непродуктивное. Налоговые инспектора, наверное, думали, что Мееркат -
провинция в Индии.
В сад спустились двое мужчин, они несли какую-то черную металлическую
решетку.
- Что это, моя дорогая?
- Вертел.
- Каких-то непомерных размеров.
- Как же иначе, ведь быка будем жарить целиком.
- Вы не рассказали про автоматическую справку, - напомнил я.
- Ситуация создалась крайне неудобная, - продолжала тетушка. - Со всех
сторон сыпались требования заплатить подоходный налог, как всегда
чрезмерный, и всякий раз, как я пыталась дозвониться мистеру Поттиферу, я
слышала ответ автомата: "Мистер Поттифер на совещании уполномоченных". Так
продолжалось чуть не две недели, и тут меня осенило: я позвонила ему в час
ночи. И получила тот же ответ: "Мистер Поттифер на совещании
уполномоченных". Тут я догадалась, что дело нечисто. В конце концов все
раскрылось. Он умер уже три недели назад, но в завещании он поручал своему
брату сохранить за ним номер телефона и заключить соглашение с
автоматической справкой.
- К чему это все?
- Отчасти, я думаю, это было связано с идеей бессмертия, но, кроме
того, причина имела прямое отношение к его войне с Управлением налоговых
сборов. Он свято верил в тактику оттягивания времени. "Никогда не
отвечайте на все их вопросы сразу, - учил он. - Пусть напишут снова.
Избегайте четких ответов, тогда впоследствии в зависимости от
обстоятельств вы можете дать вашим ответам любое толкование. Чем больше
накапливается на вас документации, тем больше работы у них. Штат
Управления постоянно меняется. Новичку приходится разбираться в документах
каждый раз с самого начала. Помещения там тесные, и в конце концов им
проще сдаться". Порой, если какой-нибудь инспектор не отставал, мистер
Поттифер советовал сослаться на несуществующее письмо. "Судя по всему, вы
не обратили внимания на мое письмо от 6 апреля 1963 г.", - строго писал
он. Иной раз проходил целый месяц, прежде чем инспектор присылал письмо,
где признавался, что не находит следов упомянутого письма. Мистер Поттифер
посылал ему копию своего письма со ссылкой на несуществующее письмо, и
опять инспектор не мог его найти. Если инспектор получил этот участок
недавно, он возлагал вину на своего предшественника, и дело с концом; в
ином случае после нескольких лет переписки с мистером Поттифером нервное
расстройство инспектору было обеспечено. Мне думается, когда мистер
Поттифер затевал всю эту историю с продлением своей жизни после смерти
(объявления в газете, конечно, не давали, и похороны прошли незаметно), на
уме у него была все та же тактика оттягивания времени. Он забыл принять в
расчет, что доставляет этим неудобства своим клиентам, он думал лишь о
том, чтобы насолить инспектору.
Тетушка Августа испустила глубокий вздох, который так же трудно
поддавался истолкованию, как и письма Поттифера. Неясно - выражал ли вздох
сожаление о кончине Поттифера или удовлетворение от того, что история,
начатая на Морском вокзале в Булони, рассказана.
- А здесь, в благословенной стране Парагвай, - мистер Висконти словно
подытожил рассказ, - нет подоходного налога и не нужны никакие отсрочки.
- Мистеру Поттиферу здесь не понравилось бы, - заметила тетушка
Августа.
Поздно вечером, когда я совсем уже собирался лечь спать, она зашла ко
мне в комнату и села на постель.
- Тут сейчас вполне уютно, тебе не кажется? - спросила она.
- Вполне.
Она сразу увидела свою карточку, вынутую из "Роб Роя", которую я
заткнул за рамку зеркала. Спальня, где нет ни одной фотографии,
свидетельствует о бессердечии ее обитателя - когда человек засыпает, он
нуждается в присутствии родственных душ, которые окружали бы его, как,
бывало, Матфей, Марк, Лука и Иоанн в детстве [имеется в виду широко
известный в Англии детский стишок, где перечислены имена евангелистов].
- Откуда она у тебя? - спросила тетушка.
- Я нашел ее в книге.
- Твой отец снимал.
- Я так и думал.
- То был на редкость счастливый день. В тот период счастливых дней было
мало. Уж очень много было споров из-за твоего будущего.
- Моего будущего?
- А тебя еще и на свете не было. Сейчас мне опять очень хотелось бы
знать, что же с тобой будет. Ты останешься с нами? Ты отвечаешь так
уклончиво.
- О пароходе думать уже поздно.
- Пустая каюта всегда найдется.
- Не очень-то меня прельщает перспектива провести три дня с бедным
Вордсвортом.
- Можно лететь самолетом...
- Вот именно, - заключил я, - так что, как видите, мне не надо решать
прямо сейчас. Я могу лететь через неделю или через две. Поживем - увидим.
- Я всегда представляла, как придет день, и мы будем жить вместе.
- Всегда, тетя Августа? Мы с вами знакомы меньше года.
- А зачем, ты думаешь, я приехала на похороны?
- Все-таки умерла ваша сестра.
- Ах да, я и забыла.
- Так что подумать о дальнейшем время еще есть, - добавил я. - А вдруг
вы и сами не захотите здесь остаться. Вы же такая любительница
путешествий, тетя Августа.
- Нет, здесь конец моего пути. Вероятно, мои путешествия тоже были
неким суррогатом. Ведь когда мистер Висконти был рядом, у меня не
возникало желания путешествовать. А чем, собственно, тебя так притягивает
Саутвуд?
Этот вопрос я задавал себе уже несколько дней и постарался ответить на
него как мог убедительнее. Я говорил о моих георгинах, даже о майоре
Чардже и его золотых рыбках. Пошел дождь, зашуршал по листьям деревьев; с
тяжелым стуком упал на землю грейпфрут. Я говорил о последнем вечере с
мисс Кин и о ее печальном, полном сомнений письме из Коффифонтейна. Даже
адмирал прошествовал через мои воспоминания, раскрасневшийся от кьянти, в
алой бумажной шляпе. На ступенях моего дома накапливались пакеты "ОМО". Я
испытывал чувство облегчения, как больной от укола пентотала, и говорил
все, что приходило в голову. Я говорил про "Петушка", про Питера и Нэнси в
ресторане близ аббатства на углу Латимер-роуд, про колокола церкви
св.Иоанна и доску в честь советника Трамбуля, патрона мрачного сиротского
приюта. Я сидел на постели рядом с тетушкой, она обняла меня, а я
пересказывал ей небогатую событиями историю моей жизни.
- Я был очень счастлив, - заключил я, словно жизнь моя нуждалась в
оправдании.
- Да, милый, да, я знаю, - повторяла она.
Я рассказал, как был добр ко мне сэр Альфред Кин, про банк и про то,
как сэр Альфред грозился перевести свой счет в другое место, если меня не
оставят управляющим.
- Милый мой мальчик, - сказала она, - все это в прошлом. - И она
погладила мне лоб своей старческой рукой, как будто я был школьник,
сбежавший из школы, и она обещала мне, что больше я туда не вернусь, все
мои неприятности кончились и я могу остаться дома.
Я прожил уже больше полувека, но тем не менее я прислонился головой к
ее груди.
- Я был счастлив, - повторил я, - но как мне было скучно все это долгое
время.
Я не мог и представить себе, что праздник приобретет такой размах: ведь
накануне я застал тетушку одну в пустом, необставленном доме. Причиной
этого, как мне казалось, могло быть только то, что среди сотни гостей не
было ни одного друга дома в подлинном смысле этого слова, если, конечно,
не считать другом О'Тула. Прибывали все новые и новые гости, и я не
переставал удивляться, где их только раскопал в таком количестве мистер
Висконти. Вдоль улицы выстроились ряды машин, в том числе две
бронированные: начальник полиции, как было обещано, приехал сам и привез с
собой очень толстую и уродливую жену и красавицу дочь по имени Камилла. Я
увидел даже молодого полицейского, который меня арестовал в День
независимости, - он дружески хлопнул меня по спине, желая показать, что он
на меня зла не держит. (На моем ухе до сих пор белел кусочек пластыря там,
куда он меня ударил в нашу предыдущую встречу.) Подозреваю, что мистер
Висконти посетил бары всех гостиниц города и рекомендовал даже самым
случайным знакомым привести с собой друзей. Прием должен был стать его
апофеозом. После этого вечера уже никто не вспомнил бы того мистера
Висконти, который лежал больной и нищий в убогой гостиничке около желтого
вокзального здания в викторианском стиле.
Большие ворота, отчищенные от ржавчины, были распахнуты; люстры
сверкали в зале, даже нежилые комнаты были освещены, а от дерева к дереву
тянулись нити с цветными шариками; шарики висели также над танцевальной
площадкой - деревянным настилом, положенным на траву. На террасе двое
музыкантов настраивали гитару и арфу. Явился О'Тул; а чех, не сумевший
распродать два миллиона пластмассовых соломинок, привел из отеля "Гуарани"
жену; неожиданно я увидел, что в толпе незаметно шныряет, время от времени
исчезая, как в норку, представитель экспорта-импорта, наш сосед по столу
на пароходе, серый и тощий, по-кроличьи дергающий носом. На лужайке
дымился и потрескивал бык на гигантском железном вертеле, аромат
жарящегося мяса вытеснил благоухание цветущих апельсинов и жасмина.
Воспоминания мои о вечере были очень смутными потому, вероятно, что я
еще до обеда приналег на шампанское. Женщин было больше, чем мужчин, что
характерно для Парагвая, где мужское население сильно поредело в
результате двух жестоких войн, и получилось так, что мне не один раз
выпало танцевать или беседовать с красавицей Камиллой. Музыканты играли
главным образом польки и галопы, я не умел их танцевать и был поражен,
видя, с какой легкостью тетушка и мистер Висконти моментально, прямо-таки
по наитию, овладели незнакомыми па. Когда бы я ни посмотрел на танцующих,
они всегда были среди них. Камилла, почти не говорившая по-английски,
безуспешно пыталась обучить меня танцам, но она делала это единственно из
чувства долга, и наука не шла мне впрок.
- Хорошо, что я сегодня не в тюрьме, - сказал я.
- Как?
- Вон тот молодой человек арестовал меня.
- Как?
- Видите - пластырь? Он ударил меня сюда.
Я старался просто поддерживать легкую беседу, но, как только музыка
смолкла, Камилла поспешила прочь.
Рядом вдруг возник О'Тул.
- Шикарный прием. Шикарный, ничего не скажешь. Вот бы Люсинда была
здесь. Ей бы тоже было интересно. А вон датский посланник - он
разговаривает с вашей тетушкой. Только что я видел вашего британского
посла. И никарагуанского. Удивляюсь, как мистеру Висконти удалось
заполучить к себе весь дипломатический корпус. Дело, наверное, в фамилии -
если это его настоящая фамилия. Конечно, в Асунсьоне делать особенно
нечего, так что если получаешь приглашение от человека с фамилией
Висконти...
- Вы не видели Вордсворта? - спросил я. - Я допускал, что он тоже
объявится.
- Он сейчас уже на судне. Отплытие в шесть утра, как только рассветет.
Сдается мне, не очень-то он здесь нужен в нынешней ситуации.
- Вы правы.
Гости толпились внизу у ступеней, ведущих на террасу, хлопали в ладоши
и кричали: "Bravo!" Я видел на террасе Камиллу, она плясала с бутылкой на
голове. Мистер Висконти потянул меня за рукав и сказал:
- Генри, познакомьтесь, пожалуйста, с нашим представителем в Формосе.
Я обернулся и протянул руку человеку с серой кроличьей физиономией.
- Мы вместе плыли на пароходе из Буэнос-Айреса, - напомнил я, но он,
естественно, не говорил по-английски.
- Он заведует нашим речным грузооборотом. - Мистер Висконти говорил
так, будто речь шла о каком-то крупном законном предприятии. - Вам
придется часто видеться. А сейчас пойдемте, я представлю вас начальнику
полиции.
Начальник говорил по-английски с американским акцентом. Он сообщил, что
учился в Чикаго.
Я сказал:
- У вас красивая дочь.
Он поклонился и ответил:
- У нее красивая мать.
- Ваша дочь пыталась учить меня танцевать, но у меня нет слуха, а с
вашими танцами я не знаком.
- Полька и галоп. Наши национальные танцы.
- Названия у них совсем викторианские. - Я хотел сказать приятное, но
он вдруг резко отошел.
Угли под быком почернели, а от быка остался только остов. Пир удался на
славу. Мы сидели на скамейках в саду, перед нами стояли столы - доски,
положенные на козлы, - и мы ходили с тарелками к вертелу. Я заметил, что
сидящий рядом со мной тучный человек четыре раза брал себе огромные порции
мяса.
- У вас хороший аппетит, - сказал я.
Он ел, как добрый едок с иллюстраций викторианских времен: локти в
стороны, голова низко опущена, за ворот засунута салфетка.
- Это пустяки, - отозвался он. - Дома я съедаю восемь кило говядины в
день. Мужчине нужна сила.
- А чем вы занимаетесь? - полюбопытствовал я.
- Я начальник таможни. - Он ткнул вилкой вдоль стола, где немного
подальше сидела тоненькая бледная девушка, которой, судя по ее виду, не
было и восемнадцати. - Моя дочь, - сказал он. - Я ей советую есть больше
мяса, но она упряма, как ее матушка.
- А которая здесь ее матушка?
- Она умерла. Во время гражданской войны. У нее не было
сопротивляемости. Она не ела мяса.
И вот, когда уже было за полночь, он снова оказался возле меня.
Обхватив мои плечи рукой, он стиснул их, как будто мы были старыми
приятелями.
- Вот Мария, - сказал он. - Моя дочь. Она хорошо говорит по-английски.
Непременно потанцуйте с ней. Скажите ей, что она должна больше есть мяса.
Мы пошли с нею рядом. Я сказал:
- Ваш отец говорит, что он съедает восемь кило мяса за день.
- Да. Это правда, - ответила она.
- Боюсь, у меня не получаются здешние танцы.
- Это ничего. Я уже натанцевалась.
Мы направились к рощице, я нашел два пустых кресла. Около нас
остановился фотограф и мигнул своей вспышкой. Лицо ее в резком свете
казалось особенно бледным, глаза испуганными. Потом все погрузилось в
темноту, и я уже еле различал ее лицо.
- Сколько вам лет?
- Четырнадцать.
- Ваш отец считает, что вам надо есть побольше мяса.
- Я не люблю мяса.
- А что вы любите?
- Поэзию. Английскую поэзию. Я очень люблю английские стихи. - Она с
серьезным видом продекламировала: - "Из крепкого дуба у нас корабли, из
крепкого дуба матросы" [строки из стихотворения Д.Гэррика (1717-1779)]. -
И добавила: - И еще "Уллин и его дочь" [баллада шотландского поэта Томаса
Кемпбелла (1777-1844), переведенная на русский язык В.А.Жуковским]. Я
часто плачу, когда читаю "Уллина и его дочь".
- А Теннисона вы любите?
- Да, я знаю стихи лорда Теннисона. - Теперь, обнаружив у нас общие
интересы, она держалась увереннее. - Он тоже печальный. Я очень люблю все
печальное.
Гости снова столпились в зале, так как арфист и гитарист заиграли
польку, - мы видели в окна мелькание пар. Я в свою очередь процитировал
"Мод" дочери таможенника: "И проходит в веселье короткая ночь, в озорной
болтовне и вине" [строки из поэмы А.Теннисона "Мод"].
- Этого стихотворения я не знаю. Оно печальное?
- Это длинная поэма, и конец у нее очень печальный. - Я попробовал
припомнить какие-нибудь печальные строки, но единственное, что мне в эту
минуту пришло в голову, были слова: "Страшусь я зловещей лощины в угрюмом
соседнем лесу" [первая строка поэмы "Мод"]. Но, вырванные из контекста,
они потеряли свой смысл. Я сказал:
- Если хотите, я дам вам ее почитать, у меня с собой есть сборник
стихов Теннисона.
К нам приближался О'Тул, и я ухватился за этот удобный случай, чтобы
сбежать. Я ужасно устал, и у меня ныло ухо.
- Это Мария, - сказал я. - Она изучает английскую литературу, как ваша
дочь.
Он был грустный и серьезный, и я решил, что они найдут общий язык. Было
уже около двух ночи. Я мечтал отыскать какой-нибудь тихий уголок и
вздремнуть немножко. Но посредине лужайки я встретил чеха, беседующего с
мистером Висконти. Мистер Висконти сказал:
- Генри, мы получили предложение.
- Какое?
- У этого джентльмена имеется два миллиона пластмассовых соломинок. Он
отдает их нам за полцены.
- Этого хватит на все население Парагвая, - заметил я.
- Я думал не о Парагвае.
Чех улыбнулся.
- Если вы убедите их пить матэ через соломинку...
Сам он явно не относился всерьез к их деловой беседе, но воображение
мистера Висконти, как я видел, уже заработало вовсю. Мне это напомнило
тетушку Августу, когда она начинала расцвечивать свою очередную историю.
Возможно, мистера Висконти возбудило само звучание этой круглой роскошной
цифры - два миллиона.
- Я думал о Панаме, - пояснил он. - Если наш панамский агент сумеет
завезти их в зону канала. Представьте себе, сколько через нее проходит
американских моряков и туристов...
- А что, американские моряки пьют прохладительные напитки? - удивился
чех.
- Вы разве не слыхали, - возразил мистер Висконти, - что пиво пьянит
гораздо сильнее, если тянуть его через соломинку?
- Ну, это, разумеется, легенда.
- Сразу видно протестанта, - заявил мистер Висконти. - Любому католику
известно, что легенда, в которую верят, обладает той же ценностью и силой
воздействия, что и истина. Возьмите культ святых.
- Но среди американцев может оказаться много протестантов.
- Тогда мы представим свидетельства медиков. Это современная форма
легенды. Токсический эффект всасываемого через соломинку алкоголя. Тут
есть доктор Родригес, он мне поможет. Статистические данные о раке печени.
Предположим, нам удастся убедить правительство Панамы запретить продажу
соломинок вместе с алкогольными напитками. Тогда соломинки тут же начнут
продавать незаконно, из-под прилавка. Спрос возрастет невероятно.
Потенциальная опасность, как известно, необычайно притягательна. Получив
прибыль, я бы основал исследовательский институт Висконти...
- Но соломинки же из мягкого пластика, они не дают вредного эффекта.
- Значит, мы их назовем лечебными соломинками. А статьи будут
доказывать, что лечебные их свойства так же ничтожны, как у фильтров в
сигаретах.
Я ушел, оставив их обсуждать дела. Огибая танцевальную площадку, я
увидел тетушку, танцующую галоп с начальником полиции - она, казалось,
была неутомима. Дочь начальника полиции Камилла отплясывала в объятьях
офицера-таможенника, но в целом ряды танцоров поредели, и от ворот как раз
отъезжала машина с номером дипломатического корпуса.
Я отыскал себе кресло на дворе за кухней, где еще оставалось несколько
нераспакованных ящиков с мебелью, и почти мгновенно заснул. Мне снилось,
что человек с кроличьей физиономией щупает мне пульс и сообщает мистеру
Висконти, что я умер от трематоды - уж не знаю, что это могло означать. Я
попытался заговорить, дать понять, что я жив, но мистер Висконти, слегка
перевирая цитату из "Мод", приказал подозрительным фигурам, смутно
маячившим в отдалении, зарыть меня поглубже - хотя бы чуть поглубже. Я
хотел крикнуть, позвать мою тетушку, которая стояла рядом в купальном
костюме, беременная, и держала за руку мистера Висконти... и проснулся,
судорожно хватая ртом воздух и пытаясь выдавить из себя какие-то слова. Я
услышал звуки арфы и гитары.
Я поглядел на часы - стрелка приближалась к четырем. До восхода солнца
оставалось совсем немного, в саду электричество выключили, цветы в
предрассветной прохладе, казалось, благоухали еще сильнее. Я ощущал
странную приподнятость от того, что я жив, и вмиг ко мне пришло решение. Я
осознал, что никогда больше не увижу майора Чарджа, георгинов, пустой
урны, коробки "ОМО" на ступенях моего дома, не получу письма от мисс Кин.
Я пошел в сторону фруктовой рощицы, продолжая обдумывать свое решение,
привыкать к нему. Но уже тогда, мне кажется, я знал, что за него придется
чем-то расплачиваться. Танцующие, из тех, кто еще танцевал, должно быть,
находились теперь в зале, лужайка опустела, и за воротами, насколько я
видел, не осталось больше машин, хотя и слышался шум автомобиля,
удаляющегося в сторону города. В эти предутренние, напоенные цветочным
ароматом часы у меня в памяти всплыли строки из "Мод": "Гремят по камням,
шелестят по песку колеса последнего гостя". Казалось, что я благополучно
возвратился в викторианский мир, в котором отцовские книги научили меня
чувствовать себя уютнее, чем в современном мире. Рощица немного
понижалась, хотя потом опять шла вверх, к задним воротам: спустившись в
низину, я наступил на что-то твердое. Я нагнулся и поднял этот твердый
предмет. Это был нож Вордсворта. Он был раскрыт, и из него торчало острие,
которым выковыривают камни из лошадиных подков. Может быть, он хотел
открыть лезвие, но в спешке ошибся. Я зажег спичку и, прежде, чем она
погасла, успел разглядеть лежащее на земле тело и черное лицо, усыпанное
белыми лепестками, которые сдул с апельсиновых деревьев легкий утренний
ветер.
Я встал на колени и приложил ладонь к его сердцу. Жизнь покинула это
черное тело, а рука моя стала мокрой, дотронувшись до невидимой мне раны.
- Бедный Вордсворт [явная перекличка с известными строками из "Гамлета"
- "Бедный Йорик!"], - произнес я громко, думая этим доказать убийце, если
он еще прятался близко, что у Вордсворта есть друг. Я подумал о том, что
нелепая любовь к старой женщине увела его от дверей кинотеатра "Гренада",
где он гордо красовался в своей униформе, и привела его к гибели, и вот он
лежал мертвый на влажной траве недалеко от реки Парагвай. Но я знал, что
если такова была цена, которую он должен был заплатить, то он заплатил ее
с радостью. Он был романтиком, и с помощью той единственной формы поэзии,
которая ему была доступна, которой он научился во фритаунском соборе
св.Георгия, он нашел бы подходящие слова, чтобы описать свою любовь и свою
смерть. Я представлял себе его перед концом, когда, неспособный понять,
что она отвергла его насовсем, он снова и снова повторял слова гимна,
подбадривая себя, пока шел к ее дому вдоль зловещей лощины в соседнем
лесу:
Если к ней я прибегну с мольбою,
То она не отвергнет меня;
Буду крепок я верой одною
До последнего смертного дня.
Чувство его всегда было искренним, если даже слова были не совсем
канонические [на самом деле строки гимна должны были бы звучать так: "Коль
к Нему я прибегну с мольбою, То Господь не отвергнет меня..."].
В темноте слышалось только мое дыхание. Я сложил нож и спрятал к себе в
карман. Открыл ли он нож сразу, едва вошел в сад, собираясь убить мистера
Висконти? Мне хотелось думать по-другому: он пришел с единственной целью -
повидать свою любовь еще раз, прежде чем отказаться от всякой надежды, но,
когда он услыхал среди деревьев какое-то движение, он, обороняясь,
поспешно вытащил нож и наставил на невидимого врага бесполезное орудие для
лошадиных подков.
Я медленно побрел к дому, чтобы как можно осторожнее сообщить новость
тетушке Августе. Музыканты на террасе все еще играли, они умаялись вконец
и буквально засыпали над своими инструментами. Но когда я вошел в залу, то
увидел там одну лишь пару - тетушку с мистером Висконти. Мне вспомнился
дом позади "Мессаджеро", где они встретились после долгой разлуки и
танцевали между диванами, а проститутки смотрели на них в изумлении.
Сейчас они медленно кружились в вальсе и не заметили, как я вошел, - двое
стариков, соединенных глубоким, неизлечимым эгоизмом взаимной страсти. Они
потушили люстры, и в большой комнате, куда свет проникал лишь с террасы, в
простенках между окнами темнели заводи мрака. Они кружились, их лица то
исчезали, то возникали снова. На какой-то миг тени придали тетушке
обманчиво юный облик, она сделалась той, с отцовского снимка,
переполненной счастьем, а в следующую минуту передо мной была старая
женщина, которая взирала на мисс Патерсон с такой беспощадной жестокостью
и ревностью.
Я окликнул ее, когда она оказалась близко.
- Тетушка Августа!
Но она не отозвалась, ничем не выдала, что слышит меня. Неутомимые в
своей страсти, они продолжали танцевать, удаляясь в сумрачную глубину
комнаты.
Я сделал несколько шагов вперед, они опять приближались ко мне, и я
окликнул ее вторично:
- Мама, Вордсворт там мертвый.
Но она лишь взглянула на меня через плечо партнера и сказала:
- Да, дорогой, все в свое время, а сейчас ты разве не видишь - я танцую
с мистером Висконти?
Лампа фотографа разорвала темноту. У меня до сих пор сохранился этот
снимок - наша семейная троица застыла на месте, пригвожденная молниеносной
вспышкой; видна дыра в верхней челюсти у Висконти, который улыбается мне,
как сообщник; я выбросил руку в окаменелой мольбе; а моя мать смотрит на
меня с выражением нежности и упрека. Я отрезал еще одно лицо, которого не
заметил тогда в комнате с нами, - лицо старикашки с длинными усами. Он
опередил меня с вестью. Позднее мистер Висконти уволил его по моему
настоянию (моя мать не принимала участия в споре, она сказала, что это
дело должны улаживать мужчины), так что Вордсворт остался не вовсе
неотомщенным.
Нельзя сказать, однако, что у меня есть время размышлять о бедном
Вордсворте. Мистер Висконти не нажил еще состояния, и импорт-экспорт
отнимает у меня все больше времени. У нас бывают периоды взлетов и
падений, так что фотографии, сделанные во время нашего, как мы называем,
великого приема, где запечатлены высокопоставленные гости, не раз
оказывали нам услугу. "Дакота" теперь принадлежит нам целиком, поскольку
нашего партнера случайно застрелил полицейский из-за того, что тот не умел
объясняться на гуарани. И теперь все свободное время я трачу на изучение
этого языка. В следующем году дочери начальника таможни исполняется
шестнадцать лет, и я женюсь на ней. Союз наш одобрен мистером Висконти и
ее отцом. Между нами, конечно, большая разница в возрасте, но она нежное и
послушное создание, и теплыми благоухающими вечерами мы читаем с ней
вместе Браунинга:
Бог в своих небесах,
И в порядке мир
[цитата из драматической поэмы
Р.Браунинга "Пиппа проходит"; пер. - Н.Гумилев].