Страница:
шоколада, потом реклама часов. Разбудил меня проводник - он принес кофе и
бриоши (хотя накануне я заказывал croissants).
- Вы не знаете, дама из семьдесят второго купе встала?
- Она просила не тревожить ее до Милана.
- Это правда, что у вас нет вагона-ресторана?
- Да, мсье.
- Но завтрак хотя бы вы дадите нам завтра утром?
- Нет, мсье. Я только до Милана. Будет другой проводник.
- Итальянец?
- Югослав, мсье.
- Говорит он по-английски или по-французски?
- Едва ли, мсье.
Я почувствовал себя безнадежно за границей.
Допив кофе, я вышел в коридор и стал смотреть на проплывающие мимо
швейцарские городки: дворец Монтре - эдвардианское барокко, - в таком
доме, наверное, жил король Руритании [выдуманное королевство в романе
английского писателя Энтони Хоупа (1863-1933) "Узник Зенды"; название
"Руритания" стало нарицательным для обозначения маленького государства,
разъедаемого политическими интригами], а позади из моря утреннего тумана,
словно плохо проявленные негативы, вставали бледные горы: Эгль, Бекс,
Висп... Мы останавливались на каждой станции, но почти никто не выходил.
Пассажиров-иностранцев, так же как и тетю Августу, Швейцария без снега
не интересовала, но именно здесь у меня явилось искушение покинуть
тетушку. С собой у меня было на пятьдесят фунтов туристских чеков, а
Турция меня не привлекала.
За окном проносились луга, старинные замки на холмах, поросших
виноградниками, девушки на велосипедах - все казалось ясным,
упорядоченным, надежным, как моя жизнь до матушкиных похорон. Я подумал с
тоской о своем саде: я соскучился по георгинам. На маленькой станции, где
почтальон, сидя на велосипеде, раздавал почту, я увидел клумбу с
лиловатыми и красными цветами. Я уверен, что сошел бы там с поезда, если
бы девушка по имени Тули в этот момент не дотронулась до моей руки. И что
плохого было в моей любви к мирной жизни, из которой я был насильно
исторгнут тетей Августой?
- Выспались? - спросила Тули.
- Да, конечно. А вы?
- Так и не уснула.
Она смотрела на меня глазами китайского мопса, словно ждала куска с
моей тарелки. Я предложил ей бриошь, но она отказалась.
- Нет-нет, что вы. Большое спасибо. Я только что сжевала плитку
шоколада.
- Почему вы не могли уснуть?
- Да так, мелкие неприятности.
Вдруг я вспомнил, как в бытность мою кассиром такие вот робкие лица
возникали за стеклом, отделяющим кассу, на котором висело объявление,
обязывающее клиентов, во избежание инфекции, все переговоры вести через
узкую щель, прорезанную слишком низко и потому неудобную... Я едва
удержался и не спросил, нет ли у нее превышения кредита.
- Могу я вам чем-нибудь помочь?
- Нет, я просто хочу поговорить.
Мне ничего не оставалось, как пригласить ее в купе.
Пока я стоял в коридоре, постель убрали, превратив ложе в диван, на
который мы и сели, чинно, друг подле друга. Я предложил ей сигареты,
обыкновенный "Сениор сервис", но она разглядывала их со всех сторон, будто
видела впервые.
- Английские? - спросила она.
- Да.
- А что значит "Сениор сервис"?
- Флот, - сказал я.
- Вы не обидитесь, если я буду курить свои?
Она вынула из сумки жестяную коробочку из-под ментоловых пастилок и
достала маленькую, похожую на самокрутку сигарету. Подумав, она протянула
мне коробочку, и я решил, что с моей стороны было бы нелюбезно отказаться.
Сигарета была нестандартного размера и какая-то подозрительная на вид. У
нее был странный привкус травы, не лишенный, однако, приятности.
- Никогда не курил американские сигареты, - сказал я.
- Эти я достала в Париже через одного приятеля.
- Французских я тоже не пробовал.
- Ужасно был славный человек. Обалденный.
- О ком вы говорите?
- Я его встретила в Париже. Ему я тоже рассказала о своих
неприятностях.
- А в чем они заключаются?
- Я поссорилась... ну, в общем, с моим другом. Он хотел ехать в Стамбул
третьим классом. Я сказала, это сумасшествие, в третьем классе мы не можем
спать вместе, а у меня есть деньги. Как по-вашему, я не права? Он сказал,
не нужны ему мои вонючие подачки. "Продай все и раздай бедным" [искаженная
евангельская цитата: "Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение
твое, и раздай нищим" (Евангелие от Матфея, 19:21)] - так он сказал. Это
ведь цитата? Но откуда? Я ему сказала, что это бесполезно, отец все равно
пришлет еще. Он сказал: "Он и не узнает". Но у отца повсюду источники
информации. Он, вообще-то, занимает большой пост в ЦРУ. А он тогда сказал:
"Ну и подотрись своими деньгами". Это у вас в Англии такая поговорка? Он
англичанин. Мы познакомились, когда сидели вместе на Трафальгарской
площади.
- Кормили голубей? - спросил я.
Она фыркнула и закашлялась от дыма.
- У вас есть чувство юмора, - сказала она. - Мне нравятся ироничные
люди. Мой отец тоже человек ироничный. Вы, пожалуй, с ним чем-то похожи.
Ирония - очень ценное литературное качество. Вам не кажется? Так же как и
страсть.
- Не спрашивайте меня о литературе, мисс Тули. Я большой профан.
- Не надо называть меня "мисс Тули". Друзья зовут меня просто Тули.
В Сен-Морисе по платформе прошла группа школьниц. Все девочки была
благонравного вида - никаких мини-юбок, никакой косметики. На спинах у них
были надеты небольшие аккуратные ранцы.
- Непонятно, красивая страна - и такая скучища, - задумчиво сказала
Тули.
- Почему скучища?
- Травку они тут не курят. Не балдеют и никогда не будут. Хотите еще
сигарету?
- Благодарю. Они очень мягкие. И приятные на вкус. От них совсем не
дерет горло.
- Здорово вы о них говорите. Они и правда обалденные.
Я чувствовал себя гораздо бодрее, чем обычно чувствую в этот час утра.
Общество Тули было для меня открытием. Я был рад, что тетушка спит и мы
можем познакомиться. Мне все время хотелось защитить ее от чего-то.
Недурно было бы иметь дочь, но я как-то никогда не мог представить себе
мисс Кин в роли матери. Мать не должна сама нуждаться в защите.
- Этот ваш друг в Париже, видимо, хорошо разбирается в сигаретах.
- Колоссально. В смысле - он по-настоящему кайфовый.
- Он француз?
- Нет. Он из черной-пречерной Африки.
- Негр?
- Мы их так не называем, - сказала она с укором. - Мы называем их
цветными или черными. Как им больше нравится.
У меня неожиданно мелькнуло подозрение.
- Его случайно не Вордсворт зовут?
- Мне он известен как Зак.
- Это он. А не вас ли он провожал на вокзале?
- Ну конечно, меня. Кого же еще? Я не ожидала, что он придет, но он
стоял у входа, пришел попрощаться. Я купила ему перронный билет, но мне
кажется, он чего-то опасался. Дальше не пошел.
- Он знает и мою тетушку тоже, - сказал я. Мне не хотелось ей говорить,
для чего ему понадобился билет.
- Колоссально! Какое невероятное совпадение, будто в романе у Томаса
Харди.
- Я вижу, вы хорошо знаете художественную литературу.
- Я специализируюсь по английской литературе. Отец хотел, чтобы я
изучала социологию и потом какое-то время поработала в "Корпусе мира". Но
тут наши взгляды разошлись, да и по другим вопросам тоже.
- Чем занимается ваш отец?
- Я уже говорила вам - он на очень секретной службе в ЦРУ.
- Это должно быть интересно.
- Он ужасно много путешествует. Я только раз его видела с прошлой
осени, с тех пор как мать с ним развелась. Я всегда говорила ему, что он
видит мир по горизонтали, в смысле - поверхностно, а мне хочется увидеть
мир по вертикали.
- То есть в глубину, - сказал я, гордый тем, что уловил ее мысль.
- Это очень помогает, - сказала она, указывая на сигарету. - Я уже
слегка забалдела, к тому же вы так здорово говорите. Просто колоссально. У
меня такое чувство, будто я встречала вас где-то в курсе английской
литературы. Как персонаж. Диккенса мы штудировали в глубину.
- По вертикали, - сказал я, и мы оба рассмеялись.
- Как вас зовут?
- Генри.
Она снова засмеялась, и я за ней, хотя толком не знал почему.
- А почему не Гарри?
- Гарри - это уменьшительное. При крещении ведь человека не назовут
Гарри. Такого святого не было.
- Так по церковному канону полагается?
- Думаю, что да.
- Я спрашиваю потому, что когда-то знала потрясающего парня, ему при
крещении дали имя Нукасбей.
- Сомневаюсь, вряд ли его так окрестили при рождении.
- Вы католик?
- Нет, но тетя у меня, кажется, католичка. Впрочем, я не совсем в этом
уверен.
- Я один раз чуть не перешла в католичество. Из-за Кеннеди. Но потом,
когда убили обоих... Ну, в общем, я суеверна. А Макбет был католик?
- Этот вопрос никогда не приходил мне в голову... Думаю... В общем, я
точно не знаю.
Я поймал себя на том, что говорю такими же бессвязными, отрывистыми
фразами, что и она.
- Может быть, мы закроем дверь и откроем окно? В какой мы сейчас
стране?
- Судя по всему, подъезжаем к итальянской границе. Точно не знаю.
- Тогда быстро откройте окно, - приказала она.
Я подчинился требованию, хотя и не понял его смысла. К этому времени я
уже докурил сигарету. Она выбросила свой окурок, а затем опорожнила
пепельницу в окно. И тут я вспомнил Вордсворта.
- Что мы курили? - спросил я.
- Травку, естественно, а что?
- Вы сознаете, что нас могут отправить в тюрьму? Я не знаю швейцарских
законов и итальянских, но...
- Меня не отправят. Я несовершеннолетняя.
- Ну а если меня?
- А вы можете сослаться на то, что делали это в неведении, - сказала
она и рассмеялась. Она все еще смеялась, когда открылась дверь и в купе
вошли представители итальянской полиции.
- Ваши паспорта, - потребовали они. Но они даже не успели их раскрыть,
так как сквозняком у одного из полицейских сдуло шляпу. Я надеялся, что
вместе со шляпой ветер унес в коридор и запах конопли. Вслед за
полицейскими явились таможенники, которые вели себя тоже вполне тактично,
хотя один из них вдруг потянул носом воздух. Но все обошлось, и через
несколько минут они уже стояли на перроне. Я прочел название станции:
Домодоссола.
- Мы в Италии, - сказал я.
- Тогда возьмите еще одну.
- Ни в коем случае. Я и понятия не имел, Тули, что это... Бога ради,
уничтожьте все до вечера. Югославия - коммунистическая страна, и они без
колебаний сунут за решетку даже несовершеннолетнюю.
- Меня всегда учили, что югославы - хорошие коммунисты. Мы продаем им
стратегические материалы, правда ведь?
- Но не наркотики.
- Вот видите, снова ирония. А я думала... Я хотела поделиться с вами
своей бедой. Но разве поговоришь, когда вы так ироничны?
- Вы только что сказали, что ирония - ценное литературное качество.
- Но вы ведь не в романе, - сказала она и расплакалась.
За окном мелькала Италия. Это, наверное, анаша вызвала безудержный смех
и теперь была причиной слез. Мне тоже стало не по себе. Я закрыл окно и
смотрел сквозь стекло на горную деревушку, охристо-желтую, словно
вылепленную из дождевой влаги и земли; у самой линии появилась фабрика,
жилые дома из красного кирпича, потом городская шоссейная дорога,
автострада, реклама кондитерской фирмы "Перуджина" и сеть проводов -
символ бездымного века.
- Какие у вас неприятности, Тули?
- Я забыла проглотить эту чертову таблетку, и у меня задержка шестую
неделю. Я едва не рассказала вчера вечером об этом вашей матери.
- Тете, - поправил я ее. - С ней вам бы и следовало поговорить. Я очень
невежествен в таких делах.
- Но мне хочется поговорить именно с мужчиной. Я, вообще-то, стесняюсь
женщин. Мне с ними гораздо трудней, чем с мужчинами. Но все горе в том,
что они нынче очень несведущи. Прежде девушка не знала, что в таких
случаях делать, а теперь ничего не знает мужчина. Джулиан сказал, я сама
во всем виновата - он полагался на меня.
- Джулиан - это и есть ваш друг? - спросил я.
- Он разозлился из-за того, что я забыла принять таблетку. Он хотел,
чтобы мы автостопом добирались до Стамбула. Он сказал, это мне поможет.
- Мне казалось, он хотел ехать третьим классом.
- Это было до того, как я ему сказала. И до того, как он познакомился с
парнем, у которого грузовик, и уехал в Вену. Он поставил ультиматум. Мы
сидели в кафе - вы, наверное, знаете - на площади Сен-Мишель. Он сказал:
"Решай, сейчас или никогда". Я отказалась, и он тогда сказал: "Ну и езжай
без меня на своем говенном поезде".
- А где он сейчас?
- Где-то между Италией и Стамбулом.
- А как вы его найдете?
- В Гульханэ скажут, там знают.
- А где это?
- Возле Голубой мечети. Там, в Гульханэ, все про всех знают.
Она стала тщательно промакивать слезы. Затем поглядела на свои огромные
часы с четырьмя цифрами.
- Уже время завтракать. Я голодная как собака. Все же, надеюсь, я не
кормлю двоих. Хотите шоколаду?
- Я подожду до Милана.
- Хотите еще сигарету?
- Нет, спасибо.
- А я выкурю еще одну. Вдруг поможет. - Она снова улыбнулась. - Мне все
время приходят в голову какие-то нелепые мысли. Я все думаю - а вдруг
поможет. Я пила в Париже коньяк с имбирным пивом, в школе у нас говорили,
что имбирь помогает. И ходила в сауну. Глупо, конечно, надо просто сделать
curetage [выскабливание (франц.)]. Вордсворт обещал найти мне доктора, но
на это ушло бы несколько дней, а потом мне пришлось бы немного полежать, и
что толку тогда ехать в Гульханэ, если Джулиан за это время уедет. И куда
уедет, бог знает. Я познакомилась с одним парнем в Париже, он сказал, что
нас всех выгонят из Катманду, так что остается только Вьентьян. Но он не
для американцев, конечно, из-за всех этих военных дел.
В середине разговора мне иногда начинало казаться, что весь мир только
и делает, что путешествует.
- В Париже я спала с одним парнем, после того как Джулиан уехал без
меня. Думала таким образом расшевелить все там внутри. Вообще-то, месячные
иногда могут начаться во время оргазма, но оргазма так и не было. Я,
наверное, была расстроена из-за Джулиана. Обычно у меня все идет хорошо,
осечки не бывает.
- Мне кажется, вам надо ехать прямо домой и сказать обо всем родителям.
- В единственном числе. Мать не в счет, а где отец - точно не знаю. Он
ужасно много путешествует. Секретные миссии. Не исключено, что он во
Вьентьяне, до меня доходили сведения. Говорят, сейчас с ЦРУ дело швах.
- А нет такого места, которое вы называете домом? - спросил я.
- У нас с Джулианом было чувство, будто у нас есть дом, а потом он
рассердился из-за того, что я забыла принять таблетку. Он очень
вспыльчивый. Он говорит: "Если я буду вынужден все время напоминать тебе
об этом, я лишусь свободы самопроявления, ты разве этого не понимаешь?" У
него есть теория о том, что женщина всегда хочет кастрировать мужчину, и
один из способов - лишить его возможности самопроявления.
- А вам с ним было просто?
- Мы могли обсуждать все что угодно, - сказала она с блаженной улыбкой,
которую вызвало воспоминание - травка, видно, снова возымела действие. -
Искусство, секс, Джеймса Джойса, психологию.
- Вам не следует курить эту гадость, - попытался я увещевать ее.
- Травку? Но почему? Ничего дурного в ней нет. Кислота [лизергиновая
кислота (ЛСД) - наркотическое средство] - другое дело. Джулиан хотел,
чтобы я попробовала кислоту, но я сказала ему, что не желаю. Ну, в смысле,
не желаю калечить мои хромосомы.
Временами я ни слова не понимал из того, что она говорила, и однако мне
казалось, что я могу слушать ее до бесконечности и мне не надоест. В ней
была какая-то мягкость и женственность, и этим она напоминала мне мисс
Кин.
Непонятно, как такое дикое сравнение родилось у меня в голове, но,
может быть, это и было следствием того, что Тули называла "балдеть".
Когда поезд въезжает в большой город, мне каждый раз это напоминает
завершающие такты увертюры. Все сельские и городские темы нашего долгого
путешествия зазвучали вновь: фабрика сменилась лугом, лента автострады -
деревенской просекой, газовый завод - современной церковью; дома начали
наступать друг другу на пятки, все чаще стали появляться рекламы
автомобилей "фиат"; проводник, тот, что принес мне кофе, пробежал по
коридору, спеша разбудить важного пассажира; наконец исчезли последние
поля и остались одни лишь дома - дома, дома, бесконечные дома, и вдруг
замелькало слово "Милан".
- Вот мы и приехали, - сказал я Тули. - Хорошо бы нам позавтракать. Это
последняя возможность сытно поесть.
- А ваша мать... - начала было Тули.
- Тетя, - сказал я. - Вот и она сама...
Она шла вслед за проводником по коридору. Мне давно следовало бы
догадаться, кто был этот важный пассажир. Она подошла к дверям купе, где
мы сидели, и сморщила нос.
- Чем вы тут занимались? - спросила она.
- Курили и разговаривали, - сказал я.
- Ты как-то необыкновенно оживлен, Генри. Совсем на тебя не похоже. -
Она снова понюхала воздух. - Я готова поверить, что бедный Вордсворт все
еще с нами.
- Колоссально! Это я к тому, что вы знаете Вордсворта.
Проводник прервал наш разговор:
- Il y а un monsieur qui vous demande, madame [вас спрашивает какой-то
господин, мадам (франц.)], - сказал он, обращаясь к тетушке.
За ее спиной через окно я увидел на перроне между тележкой с газетами и
тележкой с напитками очень высокого худого человека с красивой седой
шевелюрой - он отчаянно махал зонтиком.
- Это Марио, - сказала тетушка, даже не обернувшись. - Я писала ему,
что мы собираемся завтракать в Милане. Он, очевидно, заказал завтрак.
Идемте, дорогая, идем, Генри, у нас очень мало времени.
Она прошествовала к выходу, мы за ней, и, сойдя со ступеней, упала в
объятия седовласого господина, который, прежде чем поставить ее на землю,
с минуту подержал на весу сильными мускулистыми руками.
- Madre mia, madre mia [мама, моя мама (итал.)], - повторял он
прерывающимся от волнения голосом. Он опустил ее на землю, как хрупкий
сосуд (сама мысль о тетушкиной хрупкости не могла не показаться смешной),
выронив при этом зонт.
- Скажите на милость, с чего это он вас так называет? - спросил я
шепотом. Очевидно, под воздействием травки я сразу почувствовал глубокую
неприязнь к этому человеку, который теперь целовал руку Тули.
Я знаю его с младенчества, - сказала тетушка. - Это сын мистера
Висконти.
Он был театрально хорош собой и напоминал стареющего актера. Мне совсем
не понравилось, как он сразу же принялся очаровывать Тули блестками своего
репертуара. После взрыва эмоций при виде тетушки он взял под руку Тули и
теперь вел ее по платформе к ресторану впереди нас - он держал зонтик за
нижний конец, изогнутой ручкой вверх, словно епископский посох. Глядя на
его седую голову, склоненную к Тули, можно было и впрямь подумать, что это
епископ, наставляющий с гипнотической убедительностью неофитку на
беспорочный путь.
- Чем он занимается, тетя Августа? Он актер?
- Он пишет стихотворные драмы.
- И может на это прожить?
- Мистер Висконти положил на его имя немного денег перед войной. К
счастью, в швейцарских франках. Еще я подозреваю, что он берет деньги у
женщин.
- Довольно отвратительно в его возрасте, - сказал я.
- Но он может заставить женщину смеяться. Посмотри, как смеется Тули.
Отец такой же. Это лучший способ завоевать женщину, Генри. Женщины мудрее
мужчин. Они знают, что надо занять чем-то промежуток от одного соития до
другого. В моей молодости женщины почти не курили. Осторожней, не попади
под тележку!
В голове все еще шумела зловредная травка.
- Он родился, очевидно, когда вы уже познакомились с мистером
Висконти?.. Вы мать его тоже знали?
- Не очень хорошо.
- Судя по нему, она была красивая женщина.
- Я плохой судья. Я ее терпеть не могла, она меня тоже. Марио всегда
считал меня своей настоящей матерью. Мистер Висконти называл ее белокурой
коровой. Она была немка.
Марио Висконти заказал saltimbocca Romana [мясное блюдо - телятина с
ветчиной, - приготовленное особым образом] на каждого и бутылку фраскати.
Тетушка заговорила с ним по-итальянски.
- Простите нас, - сказала она, - но Марио не говорит по-английски, а мы
с ним очень давно не виделись.
- Вы говорите по-итальянски? - спросил я Тули.
- Ни единого слова.
- Но, как мне показалось, вы оживленно беседовали.
- Все без слов было понятно.
- Что именно?
- Ну, я ему вроде как понравилась. Что значит cuore? [сердце (итал.)]
Я с негодованием поглядел на Марио Висконти и увидел, что он рыдает. Он
непрерывно говорил, помогая себе жестами, и один раз даже поднял и
подержал над головой зонтик. В короткие интервалы между фразами он успевал
отправить в рот большие порции saltimbocca Romana. Он низко наклонял над
тарелкой свою красивую голову, так что вилка совершала короткий путь туда
и обратно, а слезам было недалеко падать. Тетушка дала ему свой тонкий
кружевной платочек, он приложил его к глазам, а затем сунул в верхний
карман пиджака, кокетливо выпустив кончик с рюшем. Потом ему почему-то
разонравилось вино, которое мне показалось отличным, и он позвал официанта
и велел принести новую бутылку. Распробовав вино, он снова принялся
плакать. Официанты, я заметил, с таким же равнодушием взирали на это
представление, как билетерши в кино равнодушно смотрят картину, идущую
неделю подряд.
- Я не люблю мужчин, которые плачут, - сказал я.
- А вы никогда не плакали?
- Нет, - ответил я и добавил точности ради: - На людях, во всяком
случае.
Официант принес нам всем трехцветное мороженое. На вид мне оно
показалось каким-то подозрительным, и я к нему так и не притронулся, зато
порция Марио исчезла мгновенно. Слезы, как я успел заметить, сразу
высохли, как будто мороженое заморозило слезные протоки. Он улыбнулся
тетушке застенчивой мальчишеской улыбкой, не сочетавшейся с его седыми
волосами, после чего она незаметно передала ему кошелек для того, чтобы он
расплатился.
Я боялся, что он снова зарыдает, когда он обнял тетушку на ступенях
вагона, но вместо этого он вручил ей небольшой пакет в оберточной бумаге и
молча ушел, держа зонтик за нижний конец, чтобы скрыть свои эмоции... или
же отсутствие оных.
- Да, такие вот дела, - сказала тетушка хладнокровно и задумчиво.
Тули куда-то исчезла, скорее всего в уборную - выкурить еще одну
сигарету. Я решил рассказать тетушке о ее незадачах.
Однако когда я сел возле нее, то понял, что ей самой хочется
поговорить.
- Марио кажется совсем стариком, - сказала она. - А может быть, он
покрасил волосы? Ему не больше сорока пяти или сорока шести. Я плохо
запоминаю даты.
- Да, он выглядит старше своих лет. Наверное, стихи его доконали.
- Я всегда недолюбливала мужчин с зонтиками, - сказала тетушка, - хотя
в детстве он был очаровательным мальчиком.
Она поглядела в окно, я вслед за ней: новый жилой микрорайон с домами
из красного кирпича раскинулся у самой линии, а за ним на холме пряталась
за крепостным валом средневековая деревушка, уже полуразвалившаяся.
- Почему он плакал? - спросил я тетушку.
- Он не плакал. Он смеялся. Рассказывал что-то про мистера Висконти. Я
не видела Марио больше тридцати лет. Тогда он был очень милым. Может быть,
даже слишком милым. Такое бывает только в детстве. Потом началась война, и
она нас разлучила.
- А его отец?
- Вот уж милым он никогда не был. Это с ним не вяжется. Скорее
обаятельный. Он был чудовищный лгун. Очень щедрый на булочки с кремом, но
на одни булочки с кремом не проживешь. Может быть, я несправедлива к нему.
Мы часто несправедливы к тем, кого сильно любим. Надо отдать ему должное,
он проявил ко мне доброту с самого начала - он ведь нашел мне место в
Италии.
- В театре?
- Не понимаю, почему ты так упорно называешь это театром. "Весь мир -
театр", это известно, но такие общие метафоры теряют свою осмысленность.
Только второразрядный актер мог написать такую строчку, чванясь своей
второразрядной профессией. Шекспир нередко выступает как очень плохой
писатель. Это хорошо видно, если взять цитатники. Люди, которым нравится
цитировать, как правило, любят бессмысленные обобщения.
Я был слегка ошарашен этой неожиданной атакой на Шекспира. Может быть,
причина ее крылась в том, что Шекспир, как и Марио, писал драмы в стихах.
- Вы говорили о мистере Висконти, - напомнил я тетушке.
- Нельзя не признать, он проявил большую доброту ко мне в Париже.
Сердце мое было разбито, когда я уехала от Каррана. Я не могла просить
помощи у твоего отца, потому что дала слово Анжелике держаться подальше от
вашего дома, и когда после нашей последней ссоры Карран покинул меня, он
все забрал с собой, оставил только подаяния в церковной кассе и двенадцать
банок сардин. У него была какая-то болезненная страсть к сардинам. Он
говорил, они успокаивают нервы и есть их все равно что лить целебный
бальзам на раны. В чаше для подаяний денег оказалось достаточно, чтобы
купить билет через Ла-Манш, и мне повезло с этой работой на улице Прованс,
но все же она пришлась мне не совсем по душе, и я была благодарна мистеру
Висконти, когда он увез меня в Италию. Работа, конечно, была такая же, но
мне так нравилось ездить из одного города в другой. И раз в два месяца,
когда я возвращалась в Милан, я так рада была встрече с мистером Висконти.
Булочки с кремом оказались куда лучше сардин, Иногда он и сам мог
неожиданно нагрянуть в Венецию. Он, конечно, был страшный обманщик, но
обманщики далеко не самые плохие люди. - Она вздохнула, глядя на
однообразные берега По. - Я очень его полюбила. Сильнее всех других
мужчин, которых я знала. За исключением первой любви, но первая любовь
всегда особая.
- А как получилось, что вы ушли с работы? - спросил я. Мне хотелось
сказать "со сцены", но я удержался, вспомнив, как тетушка по непонятной
мне причине восставала против этого выражения. Я не забыл о Тули с ее
бедами, но решил, что надо дать тетушке закончить ее воспоминания,
вызванные встречей с сыном Висконти.
- Твой дядя Джо оставил мне все свои деньги. Это меня потрясло. Дом,
конечно, тоже, но с ним невозможно было ничего сделать. Он и сейчас стоит
около автострады и медленно разрушается. Я перевела дом на имя Марио,
бриоши (хотя накануне я заказывал croissants).
- Вы не знаете, дама из семьдесят второго купе встала?
- Она просила не тревожить ее до Милана.
- Это правда, что у вас нет вагона-ресторана?
- Да, мсье.
- Но завтрак хотя бы вы дадите нам завтра утром?
- Нет, мсье. Я только до Милана. Будет другой проводник.
- Итальянец?
- Югослав, мсье.
- Говорит он по-английски или по-французски?
- Едва ли, мсье.
Я почувствовал себя безнадежно за границей.
Допив кофе, я вышел в коридор и стал смотреть на проплывающие мимо
швейцарские городки: дворец Монтре - эдвардианское барокко, - в таком
доме, наверное, жил король Руритании [выдуманное королевство в романе
английского писателя Энтони Хоупа (1863-1933) "Узник Зенды"; название
"Руритания" стало нарицательным для обозначения маленького государства,
разъедаемого политическими интригами], а позади из моря утреннего тумана,
словно плохо проявленные негативы, вставали бледные горы: Эгль, Бекс,
Висп... Мы останавливались на каждой станции, но почти никто не выходил.
Пассажиров-иностранцев, так же как и тетю Августу, Швейцария без снега
не интересовала, но именно здесь у меня явилось искушение покинуть
тетушку. С собой у меня было на пятьдесят фунтов туристских чеков, а
Турция меня не привлекала.
За окном проносились луга, старинные замки на холмах, поросших
виноградниками, девушки на велосипедах - все казалось ясным,
упорядоченным, надежным, как моя жизнь до матушкиных похорон. Я подумал с
тоской о своем саде: я соскучился по георгинам. На маленькой станции, где
почтальон, сидя на велосипеде, раздавал почту, я увидел клумбу с
лиловатыми и красными цветами. Я уверен, что сошел бы там с поезда, если
бы девушка по имени Тули в этот момент не дотронулась до моей руки. И что
плохого было в моей любви к мирной жизни, из которой я был насильно
исторгнут тетей Августой?
- Выспались? - спросила Тули.
- Да, конечно. А вы?
- Так и не уснула.
Она смотрела на меня глазами китайского мопса, словно ждала куска с
моей тарелки. Я предложил ей бриошь, но она отказалась.
- Нет-нет, что вы. Большое спасибо. Я только что сжевала плитку
шоколада.
- Почему вы не могли уснуть?
- Да так, мелкие неприятности.
Вдруг я вспомнил, как в бытность мою кассиром такие вот робкие лица
возникали за стеклом, отделяющим кассу, на котором висело объявление,
обязывающее клиентов, во избежание инфекции, все переговоры вести через
узкую щель, прорезанную слишком низко и потому неудобную... Я едва
удержался и не спросил, нет ли у нее превышения кредита.
- Могу я вам чем-нибудь помочь?
- Нет, я просто хочу поговорить.
Мне ничего не оставалось, как пригласить ее в купе.
Пока я стоял в коридоре, постель убрали, превратив ложе в диван, на
который мы и сели, чинно, друг подле друга. Я предложил ей сигареты,
обыкновенный "Сениор сервис", но она разглядывала их со всех сторон, будто
видела впервые.
- Английские? - спросила она.
- Да.
- А что значит "Сениор сервис"?
- Флот, - сказал я.
- Вы не обидитесь, если я буду курить свои?
Она вынула из сумки жестяную коробочку из-под ментоловых пастилок и
достала маленькую, похожую на самокрутку сигарету. Подумав, она протянула
мне коробочку, и я решил, что с моей стороны было бы нелюбезно отказаться.
Сигарета была нестандартного размера и какая-то подозрительная на вид. У
нее был странный привкус травы, не лишенный, однако, приятности.
- Никогда не курил американские сигареты, - сказал я.
- Эти я достала в Париже через одного приятеля.
- Французских я тоже не пробовал.
- Ужасно был славный человек. Обалденный.
- О ком вы говорите?
- Я его встретила в Париже. Ему я тоже рассказала о своих
неприятностях.
- А в чем они заключаются?
- Я поссорилась... ну, в общем, с моим другом. Он хотел ехать в Стамбул
третьим классом. Я сказала, это сумасшествие, в третьем классе мы не можем
спать вместе, а у меня есть деньги. Как по-вашему, я не права? Он сказал,
не нужны ему мои вонючие подачки. "Продай все и раздай бедным" [искаженная
евангельская цитата: "Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение
твое, и раздай нищим" (Евангелие от Матфея, 19:21)] - так он сказал. Это
ведь цитата? Но откуда? Я ему сказала, что это бесполезно, отец все равно
пришлет еще. Он сказал: "Он и не узнает". Но у отца повсюду источники
информации. Он, вообще-то, занимает большой пост в ЦРУ. А он тогда сказал:
"Ну и подотрись своими деньгами". Это у вас в Англии такая поговорка? Он
англичанин. Мы познакомились, когда сидели вместе на Трафальгарской
площади.
- Кормили голубей? - спросил я.
Она фыркнула и закашлялась от дыма.
- У вас есть чувство юмора, - сказала она. - Мне нравятся ироничные
люди. Мой отец тоже человек ироничный. Вы, пожалуй, с ним чем-то похожи.
Ирония - очень ценное литературное качество. Вам не кажется? Так же как и
страсть.
- Не спрашивайте меня о литературе, мисс Тули. Я большой профан.
- Не надо называть меня "мисс Тули". Друзья зовут меня просто Тули.
В Сен-Морисе по платформе прошла группа школьниц. Все девочки была
благонравного вида - никаких мини-юбок, никакой косметики. На спинах у них
были надеты небольшие аккуратные ранцы.
- Непонятно, красивая страна - и такая скучища, - задумчиво сказала
Тули.
- Почему скучища?
- Травку они тут не курят. Не балдеют и никогда не будут. Хотите еще
сигарету?
- Благодарю. Они очень мягкие. И приятные на вкус. От них совсем не
дерет горло.
- Здорово вы о них говорите. Они и правда обалденные.
Я чувствовал себя гораздо бодрее, чем обычно чувствую в этот час утра.
Общество Тули было для меня открытием. Я был рад, что тетушка спит и мы
можем познакомиться. Мне все время хотелось защитить ее от чего-то.
Недурно было бы иметь дочь, но я как-то никогда не мог представить себе
мисс Кин в роли матери. Мать не должна сама нуждаться в защите.
- Этот ваш друг в Париже, видимо, хорошо разбирается в сигаретах.
- Колоссально. В смысле - он по-настоящему кайфовый.
- Он француз?
- Нет. Он из черной-пречерной Африки.
- Негр?
- Мы их так не называем, - сказала она с укором. - Мы называем их
цветными или черными. Как им больше нравится.
У меня неожиданно мелькнуло подозрение.
- Его случайно не Вордсворт зовут?
- Мне он известен как Зак.
- Это он. А не вас ли он провожал на вокзале?
- Ну конечно, меня. Кого же еще? Я не ожидала, что он придет, но он
стоял у входа, пришел попрощаться. Я купила ему перронный билет, но мне
кажется, он чего-то опасался. Дальше не пошел.
- Он знает и мою тетушку тоже, - сказал я. Мне не хотелось ей говорить,
для чего ему понадобился билет.
- Колоссально! Какое невероятное совпадение, будто в романе у Томаса
Харди.
- Я вижу, вы хорошо знаете художественную литературу.
- Я специализируюсь по английской литературе. Отец хотел, чтобы я
изучала социологию и потом какое-то время поработала в "Корпусе мира". Но
тут наши взгляды разошлись, да и по другим вопросам тоже.
- Чем занимается ваш отец?
- Я уже говорила вам - он на очень секретной службе в ЦРУ.
- Это должно быть интересно.
- Он ужасно много путешествует. Я только раз его видела с прошлой
осени, с тех пор как мать с ним развелась. Я всегда говорила ему, что он
видит мир по горизонтали, в смысле - поверхностно, а мне хочется увидеть
мир по вертикали.
- То есть в глубину, - сказал я, гордый тем, что уловил ее мысль.
- Это очень помогает, - сказала она, указывая на сигарету. - Я уже
слегка забалдела, к тому же вы так здорово говорите. Просто колоссально. У
меня такое чувство, будто я встречала вас где-то в курсе английской
литературы. Как персонаж. Диккенса мы штудировали в глубину.
- По вертикали, - сказал я, и мы оба рассмеялись.
- Как вас зовут?
- Генри.
Она снова засмеялась, и я за ней, хотя толком не знал почему.
- А почему не Гарри?
- Гарри - это уменьшительное. При крещении ведь человека не назовут
Гарри. Такого святого не было.
- Так по церковному канону полагается?
- Думаю, что да.
- Я спрашиваю потому, что когда-то знала потрясающего парня, ему при
крещении дали имя Нукасбей.
- Сомневаюсь, вряд ли его так окрестили при рождении.
- Вы католик?
- Нет, но тетя у меня, кажется, католичка. Впрочем, я не совсем в этом
уверен.
- Я один раз чуть не перешла в католичество. Из-за Кеннеди. Но потом,
когда убили обоих... Ну, в общем, я суеверна. А Макбет был католик?
- Этот вопрос никогда не приходил мне в голову... Думаю... В общем, я
точно не знаю.
Я поймал себя на том, что говорю такими же бессвязными, отрывистыми
фразами, что и она.
- Может быть, мы закроем дверь и откроем окно? В какой мы сейчас
стране?
- Судя по всему, подъезжаем к итальянской границе. Точно не знаю.
- Тогда быстро откройте окно, - приказала она.
Я подчинился требованию, хотя и не понял его смысла. К этому времени я
уже докурил сигарету. Она выбросила свой окурок, а затем опорожнила
пепельницу в окно. И тут я вспомнил Вордсворта.
- Что мы курили? - спросил я.
- Травку, естественно, а что?
- Вы сознаете, что нас могут отправить в тюрьму? Я не знаю швейцарских
законов и итальянских, но...
- Меня не отправят. Я несовершеннолетняя.
- Ну а если меня?
- А вы можете сослаться на то, что делали это в неведении, - сказала
она и рассмеялась. Она все еще смеялась, когда открылась дверь и в купе
вошли представители итальянской полиции.
- Ваши паспорта, - потребовали они. Но они даже не успели их раскрыть,
так как сквозняком у одного из полицейских сдуло шляпу. Я надеялся, что
вместе со шляпой ветер унес в коридор и запах конопли. Вслед за
полицейскими явились таможенники, которые вели себя тоже вполне тактично,
хотя один из них вдруг потянул носом воздух. Но все обошлось, и через
несколько минут они уже стояли на перроне. Я прочел название станции:
Домодоссола.
- Мы в Италии, - сказал я.
- Тогда возьмите еще одну.
- Ни в коем случае. Я и понятия не имел, Тули, что это... Бога ради,
уничтожьте все до вечера. Югославия - коммунистическая страна, и они без
колебаний сунут за решетку даже несовершеннолетнюю.
- Меня всегда учили, что югославы - хорошие коммунисты. Мы продаем им
стратегические материалы, правда ведь?
- Но не наркотики.
- Вот видите, снова ирония. А я думала... Я хотела поделиться с вами
своей бедой. Но разве поговоришь, когда вы так ироничны?
- Вы только что сказали, что ирония - ценное литературное качество.
- Но вы ведь не в романе, - сказала она и расплакалась.
За окном мелькала Италия. Это, наверное, анаша вызвала безудержный смех
и теперь была причиной слез. Мне тоже стало не по себе. Я закрыл окно и
смотрел сквозь стекло на горную деревушку, охристо-желтую, словно
вылепленную из дождевой влаги и земли; у самой линии появилась фабрика,
жилые дома из красного кирпича, потом городская шоссейная дорога,
автострада, реклама кондитерской фирмы "Перуджина" и сеть проводов -
символ бездымного века.
- Какие у вас неприятности, Тули?
- Я забыла проглотить эту чертову таблетку, и у меня задержка шестую
неделю. Я едва не рассказала вчера вечером об этом вашей матери.
- Тете, - поправил я ее. - С ней вам бы и следовало поговорить. Я очень
невежествен в таких делах.
- Но мне хочется поговорить именно с мужчиной. Я, вообще-то, стесняюсь
женщин. Мне с ними гораздо трудней, чем с мужчинами. Но все горе в том,
что они нынче очень несведущи. Прежде девушка не знала, что в таких
случаях делать, а теперь ничего не знает мужчина. Джулиан сказал, я сама
во всем виновата - он полагался на меня.
- Джулиан - это и есть ваш друг? - спросил я.
- Он разозлился из-за того, что я забыла принять таблетку. Он хотел,
чтобы мы автостопом добирались до Стамбула. Он сказал, это мне поможет.
- Мне казалось, он хотел ехать третьим классом.
- Это было до того, как я ему сказала. И до того, как он познакомился с
парнем, у которого грузовик, и уехал в Вену. Он поставил ультиматум. Мы
сидели в кафе - вы, наверное, знаете - на площади Сен-Мишель. Он сказал:
"Решай, сейчас или никогда". Я отказалась, и он тогда сказал: "Ну и езжай
без меня на своем говенном поезде".
- А где он сейчас?
- Где-то между Италией и Стамбулом.
- А как вы его найдете?
- В Гульханэ скажут, там знают.
- А где это?
- Возле Голубой мечети. Там, в Гульханэ, все про всех знают.
Она стала тщательно промакивать слезы. Затем поглядела на свои огромные
часы с четырьмя цифрами.
- Уже время завтракать. Я голодная как собака. Все же, надеюсь, я не
кормлю двоих. Хотите шоколаду?
- Я подожду до Милана.
- Хотите еще сигарету?
- Нет, спасибо.
- А я выкурю еще одну. Вдруг поможет. - Она снова улыбнулась. - Мне все
время приходят в голову какие-то нелепые мысли. Я все думаю - а вдруг
поможет. Я пила в Париже коньяк с имбирным пивом, в школе у нас говорили,
что имбирь помогает. И ходила в сауну. Глупо, конечно, надо просто сделать
curetage [выскабливание (франц.)]. Вордсворт обещал найти мне доктора, но
на это ушло бы несколько дней, а потом мне пришлось бы немного полежать, и
что толку тогда ехать в Гульханэ, если Джулиан за это время уедет. И куда
уедет, бог знает. Я познакомилась с одним парнем в Париже, он сказал, что
нас всех выгонят из Катманду, так что остается только Вьентьян. Но он не
для американцев, конечно, из-за всех этих военных дел.
В середине разговора мне иногда начинало казаться, что весь мир только
и делает, что путешествует.
- В Париже я спала с одним парнем, после того как Джулиан уехал без
меня. Думала таким образом расшевелить все там внутри. Вообще-то, месячные
иногда могут начаться во время оргазма, но оргазма так и не было. Я,
наверное, была расстроена из-за Джулиана. Обычно у меня все идет хорошо,
осечки не бывает.
- Мне кажется, вам надо ехать прямо домой и сказать обо всем родителям.
- В единственном числе. Мать не в счет, а где отец - точно не знаю. Он
ужасно много путешествует. Секретные миссии. Не исключено, что он во
Вьентьяне, до меня доходили сведения. Говорят, сейчас с ЦРУ дело швах.
- А нет такого места, которое вы называете домом? - спросил я.
- У нас с Джулианом было чувство, будто у нас есть дом, а потом он
рассердился из-за того, что я забыла принять таблетку. Он очень
вспыльчивый. Он говорит: "Если я буду вынужден все время напоминать тебе
об этом, я лишусь свободы самопроявления, ты разве этого не понимаешь?" У
него есть теория о том, что женщина всегда хочет кастрировать мужчину, и
один из способов - лишить его возможности самопроявления.
- А вам с ним было просто?
- Мы могли обсуждать все что угодно, - сказала она с блаженной улыбкой,
которую вызвало воспоминание - травка, видно, снова возымела действие. -
Искусство, секс, Джеймса Джойса, психологию.
- Вам не следует курить эту гадость, - попытался я увещевать ее.
- Травку? Но почему? Ничего дурного в ней нет. Кислота [лизергиновая
кислота (ЛСД) - наркотическое средство] - другое дело. Джулиан хотел,
чтобы я попробовала кислоту, но я сказала ему, что не желаю. Ну, в смысле,
не желаю калечить мои хромосомы.
Временами я ни слова не понимал из того, что она говорила, и однако мне
казалось, что я могу слушать ее до бесконечности и мне не надоест. В ней
была какая-то мягкость и женственность, и этим она напоминала мне мисс
Кин.
Непонятно, как такое дикое сравнение родилось у меня в голове, но,
может быть, это и было следствием того, что Тули называла "балдеть".
Когда поезд въезжает в большой город, мне каждый раз это напоминает
завершающие такты увертюры. Все сельские и городские темы нашего долгого
путешествия зазвучали вновь: фабрика сменилась лугом, лента автострады -
деревенской просекой, газовый завод - современной церковью; дома начали
наступать друг другу на пятки, все чаще стали появляться рекламы
автомобилей "фиат"; проводник, тот, что принес мне кофе, пробежал по
коридору, спеша разбудить важного пассажира; наконец исчезли последние
поля и остались одни лишь дома - дома, дома, бесконечные дома, и вдруг
замелькало слово "Милан".
- Вот мы и приехали, - сказал я Тули. - Хорошо бы нам позавтракать. Это
последняя возможность сытно поесть.
- А ваша мать... - начала было Тули.
- Тетя, - сказал я. - Вот и она сама...
Она шла вслед за проводником по коридору. Мне давно следовало бы
догадаться, кто был этот важный пассажир. Она подошла к дверям купе, где
мы сидели, и сморщила нос.
- Чем вы тут занимались? - спросила она.
- Курили и разговаривали, - сказал я.
- Ты как-то необыкновенно оживлен, Генри. Совсем на тебя не похоже. -
Она снова понюхала воздух. - Я готова поверить, что бедный Вордсворт все
еще с нами.
- Колоссально! Это я к тому, что вы знаете Вордсворта.
Проводник прервал наш разговор:
- Il y а un monsieur qui vous demande, madame [вас спрашивает какой-то
господин, мадам (франц.)], - сказал он, обращаясь к тетушке.
За ее спиной через окно я увидел на перроне между тележкой с газетами и
тележкой с напитками очень высокого худого человека с красивой седой
шевелюрой - он отчаянно махал зонтиком.
- Это Марио, - сказала тетушка, даже не обернувшись. - Я писала ему,
что мы собираемся завтракать в Милане. Он, очевидно, заказал завтрак.
Идемте, дорогая, идем, Генри, у нас очень мало времени.
Она прошествовала к выходу, мы за ней, и, сойдя со ступеней, упала в
объятия седовласого господина, который, прежде чем поставить ее на землю,
с минуту подержал на весу сильными мускулистыми руками.
- Madre mia, madre mia [мама, моя мама (итал.)], - повторял он
прерывающимся от волнения голосом. Он опустил ее на землю, как хрупкий
сосуд (сама мысль о тетушкиной хрупкости не могла не показаться смешной),
выронив при этом зонт.
- Скажите на милость, с чего это он вас так называет? - спросил я
шепотом. Очевидно, под воздействием травки я сразу почувствовал глубокую
неприязнь к этому человеку, который теперь целовал руку Тули.
Я знаю его с младенчества, - сказала тетушка. - Это сын мистера
Висконти.
Он был театрально хорош собой и напоминал стареющего актера. Мне совсем
не понравилось, как он сразу же принялся очаровывать Тули блестками своего
репертуара. После взрыва эмоций при виде тетушки он взял под руку Тули и
теперь вел ее по платформе к ресторану впереди нас - он держал зонтик за
нижний конец, изогнутой ручкой вверх, словно епископский посох. Глядя на
его седую голову, склоненную к Тули, можно было и впрямь подумать, что это
епископ, наставляющий с гипнотической убедительностью неофитку на
беспорочный путь.
- Чем он занимается, тетя Августа? Он актер?
- Он пишет стихотворные драмы.
- И может на это прожить?
- Мистер Висконти положил на его имя немного денег перед войной. К
счастью, в швейцарских франках. Еще я подозреваю, что он берет деньги у
женщин.
- Довольно отвратительно в его возрасте, - сказал я.
- Но он может заставить женщину смеяться. Посмотри, как смеется Тули.
Отец такой же. Это лучший способ завоевать женщину, Генри. Женщины мудрее
мужчин. Они знают, что надо занять чем-то промежуток от одного соития до
другого. В моей молодости женщины почти не курили. Осторожней, не попади
под тележку!
В голове все еще шумела зловредная травка.
- Он родился, очевидно, когда вы уже познакомились с мистером
Висконти?.. Вы мать его тоже знали?
- Не очень хорошо.
- Судя по нему, она была красивая женщина.
- Я плохой судья. Я ее терпеть не могла, она меня тоже. Марио всегда
считал меня своей настоящей матерью. Мистер Висконти называл ее белокурой
коровой. Она была немка.
Марио Висконти заказал saltimbocca Romana [мясное блюдо - телятина с
ветчиной, - приготовленное особым образом] на каждого и бутылку фраскати.
Тетушка заговорила с ним по-итальянски.
- Простите нас, - сказала она, - но Марио не говорит по-английски, а мы
с ним очень давно не виделись.
- Вы говорите по-итальянски? - спросил я Тули.
- Ни единого слова.
- Но, как мне показалось, вы оживленно беседовали.
- Все без слов было понятно.
- Что именно?
- Ну, я ему вроде как понравилась. Что значит cuore? [сердце (итал.)]
Я с негодованием поглядел на Марио Висконти и увидел, что он рыдает. Он
непрерывно говорил, помогая себе жестами, и один раз даже поднял и
подержал над головой зонтик. В короткие интервалы между фразами он успевал
отправить в рот большие порции saltimbocca Romana. Он низко наклонял над
тарелкой свою красивую голову, так что вилка совершала короткий путь туда
и обратно, а слезам было недалеко падать. Тетушка дала ему свой тонкий
кружевной платочек, он приложил его к глазам, а затем сунул в верхний
карман пиджака, кокетливо выпустив кончик с рюшем. Потом ему почему-то
разонравилось вино, которое мне показалось отличным, и он позвал официанта
и велел принести новую бутылку. Распробовав вино, он снова принялся
плакать. Официанты, я заметил, с таким же равнодушием взирали на это
представление, как билетерши в кино равнодушно смотрят картину, идущую
неделю подряд.
- Я не люблю мужчин, которые плачут, - сказал я.
- А вы никогда не плакали?
- Нет, - ответил я и добавил точности ради: - На людях, во всяком
случае.
Официант принес нам всем трехцветное мороженое. На вид мне оно
показалось каким-то подозрительным, и я к нему так и не притронулся, зато
порция Марио исчезла мгновенно. Слезы, как я успел заметить, сразу
высохли, как будто мороженое заморозило слезные протоки. Он улыбнулся
тетушке застенчивой мальчишеской улыбкой, не сочетавшейся с его седыми
волосами, после чего она незаметно передала ему кошелек для того, чтобы он
расплатился.
Я боялся, что он снова зарыдает, когда он обнял тетушку на ступенях
вагона, но вместо этого он вручил ей небольшой пакет в оберточной бумаге и
молча ушел, держа зонтик за нижний конец, чтобы скрыть свои эмоции... или
же отсутствие оных.
- Да, такие вот дела, - сказала тетушка хладнокровно и задумчиво.
Тули куда-то исчезла, скорее всего в уборную - выкурить еще одну
сигарету. Я решил рассказать тетушке о ее незадачах.
Однако когда я сел возле нее, то понял, что ей самой хочется
поговорить.
- Марио кажется совсем стариком, - сказала она. - А может быть, он
покрасил волосы? Ему не больше сорока пяти или сорока шести. Я плохо
запоминаю даты.
- Да, он выглядит старше своих лет. Наверное, стихи его доконали.
- Я всегда недолюбливала мужчин с зонтиками, - сказала тетушка, - хотя
в детстве он был очаровательным мальчиком.
Она поглядела в окно, я вслед за ней: новый жилой микрорайон с домами
из красного кирпича раскинулся у самой линии, а за ним на холме пряталась
за крепостным валом средневековая деревушка, уже полуразвалившаяся.
- Почему он плакал? - спросил я тетушку.
- Он не плакал. Он смеялся. Рассказывал что-то про мистера Висконти. Я
не видела Марио больше тридцати лет. Тогда он был очень милым. Может быть,
даже слишком милым. Такое бывает только в детстве. Потом началась война, и
она нас разлучила.
- А его отец?
- Вот уж милым он никогда не был. Это с ним не вяжется. Скорее
обаятельный. Он был чудовищный лгун. Очень щедрый на булочки с кремом, но
на одни булочки с кремом не проживешь. Может быть, я несправедлива к нему.
Мы часто несправедливы к тем, кого сильно любим. Надо отдать ему должное,
он проявил ко мне доброту с самого начала - он ведь нашел мне место в
Италии.
- В театре?
- Не понимаю, почему ты так упорно называешь это театром. "Весь мир -
театр", это известно, но такие общие метафоры теряют свою осмысленность.
Только второразрядный актер мог написать такую строчку, чванясь своей
второразрядной профессией. Шекспир нередко выступает как очень плохой
писатель. Это хорошо видно, если взять цитатники. Люди, которым нравится
цитировать, как правило, любят бессмысленные обобщения.
Я был слегка ошарашен этой неожиданной атакой на Шекспира. Может быть,
причина ее крылась в том, что Шекспир, как и Марио, писал драмы в стихах.
- Вы говорили о мистере Висконти, - напомнил я тетушке.
- Нельзя не признать, он проявил большую доброту ко мне в Париже.
Сердце мое было разбито, когда я уехала от Каррана. Я не могла просить
помощи у твоего отца, потому что дала слово Анжелике держаться подальше от
вашего дома, и когда после нашей последней ссоры Карран покинул меня, он
все забрал с собой, оставил только подаяния в церковной кассе и двенадцать
банок сардин. У него была какая-то болезненная страсть к сардинам. Он
говорил, они успокаивают нервы и есть их все равно что лить целебный
бальзам на раны. В чаше для подаяний денег оказалось достаточно, чтобы
купить билет через Ла-Манш, и мне повезло с этой работой на улице Прованс,
но все же она пришлась мне не совсем по душе, и я была благодарна мистеру
Висконти, когда он увез меня в Италию. Работа, конечно, была такая же, но
мне так нравилось ездить из одного города в другой. И раз в два месяца,
когда я возвращалась в Милан, я так рада была встрече с мистером Висконти.
Булочки с кремом оказались куда лучше сардин, Иногда он и сам мог
неожиданно нагрянуть в Венецию. Он, конечно, был страшный обманщик, но
обманщики далеко не самые плохие люди. - Она вздохнула, глядя на
однообразные берега По. - Я очень его полюбила. Сильнее всех других
мужчин, которых я знала. За исключением первой любви, но первая любовь
всегда особая.
- А как получилось, что вы ушли с работы? - спросил я. Мне хотелось
сказать "со сцены", но я удержался, вспомнив, как тетушка по непонятной
мне причине восставала против этого выражения. Я не забыл о Тули с ее
бедами, но решил, что надо дать тетушке закончить ее воспоминания,
вызванные встречей с сыном Висконти.
- Твой дядя Джо оставил мне все свои деньги. Это меня потрясло. Дом,
конечно, тоже, но с ним невозможно было ничего сделать. Он и сейчас стоит
около автострады и медленно разрушается. Я перевела дом на имя Марио,