Гриневич Геннадий. Путешествия с тетушкой

Я украдкой бросил взгляд на тетушку поверх стакана с виски. Я не знал,
что ей ответить. Сказать "Как это грустно" было бы не к месту, так как я
вообще сомневался в реальности описываемых похорон, хотя последующие
месяцы заставили меня признать, что в основе своей тетушкины рассказы
правдивы - она добавляла лишь мелкие детали для общей картины. Меня
выручил Вордсворт: он нашел верные слова.
- Надо быть шибко осторожный, когда похороны, - сказал он. - В
Менделенд - мой первый жена был менде - всегда разрезают сзади покойника и
вынимают селезенка. Если селезенка большой, покойник был колдун и все
смеются над семьей и уходят с похороны быстро-быстро. Так было с папа мой
жена. Он умер от малярия. Эта люди совсем плохо понимают, малярия делает
большой селезенка. Потом мой жена и ее мама быстро-быстро ушел Менделенд и
поехал Фритаун [столица (с 1961 г.) Сьерра-Леоне; в 1808-1961 гг. -
административный центр английской колонии Сьерра-Леоне]. Не хотел терпеть,
чтоб соседи злился.
- В Менделенде, должно быть, много колдунов? - спросила тетушка.
- Да, конечно, очень-очень много.
- Боюсь, мне пора идти, тетушка, - сказал я. - Меня все же очень
беспокоит газонокосилка. Она совсем заржавеет на дожде.
- Ты будешь скучать без матери. Генри? - спросила меня тетушка.
- Да... естественно.
Я, откровенно говоря, об этом не думал, поскольку был занят
приготовлениями к похоронам, переговорами с адвокатом матушки, управляющим
банком, агентом по продаже недвижимости, который должен был помочь продать
ее небольшой дом в северной части Лондона. Холостяку, вроде меня, всегда
трудно придумать, как распорядиться, например, разными женскими
принадлежностями. Мебель можно выставить на аукцион, но что делать с
ворохом вышедшего из моды белья старой дамы, наполовину использованными
баночками допотопного крема? Я спросил об этом тетушку.
- Боюсь, у меня с твоей матерью не совпадали вкусы на одежду и даже на
кольдкрем. Я бы отдала все прислуге при условии, что она заберет все,
абсолютно все.
- Тетя Августа, я так рад, что мы с вами встретились. Вы ведь теперь
моя единственная близкая родственница.
- Как сказать, еще неизвестно - у твоего отца бывали периоды повышенной
активности.
- Моя бедная матушка... Мне, наверное, невозможно будет представить
кого-то другого в этой роли.
- Тем лучше.
- В строящихся домах отец первым делом стремился обставить
квартиру-образец. Я привык считать, что он иногда уходил туда поспать
после обеда. Не исключено, что в одной из таких квартир я и был... - Я
осекся на слове "зачат" из уважения к тетушке.
- Лучше не гадать попусту, - сказала тетушка.
- Я надеюсь, вы как-нибудь навестите меня и посмотрите георгины. Они
сейчас в цвету.
- Непременно, Генри. Раз уж я тебя снова обрела, то легко я тебя не
отпущу. Ты любишь путешествовать?
- У меня никогда не было такой возможности.
- Сейчас, когда Вордсворт так занят, мы могли бы с тобой разок-другой
куда-нибудь съездить.
- С большой радостью, тетя Августа, - сказал я, не допуская даже мысли
о том, что тетушка планирует поездку дальше чем на взморье.
- Я тебе позвоню, - сказала тетушка на прощание.
Вордсворт проводил меня до двери, и только на улице, когда я шел мимо
бара, я вспомнил, что забыл у тети Августы пакет с урной. Я бы и вовсе не
вспомнил, если бы девушка в галифе у открытого окна не сказала
раздраженным голосом:
- Питер ни о чем, кроме своего крикета, говорить не может. Все лето
одно и то же. Только и талдычит про эту хреновую "урну с прахом" ["урна с
прахом" - кубок, присуждаемый на ежегодных матчах по крикету между
командами Великобритании и Австралии].
Мне неприятно было услышать такой эпитет из уст привлекательной
девушки, но слово "урна" сразу же заставило меня вспомнить о том, что я
забыл на кухне останки моей бедной матушки. Я вернулся обратно. На двери я
увидел несколько звонков и над каждым нечто вроде маленького микрофона. Я
нажал крайнюю правую кнопку и услыхал голос Вордсворта.
- Кто еще там?
- Это я. Генри Пуллинг.
- Никого такой не знаю, такой имя не знаю.
- Я только что у вас был. Я племянник тети Августы.
- А-а, этот парень, - сказал голос.
- Я оставил у вас пакет на кухне.
- Хотите брать назад?
- Будьте любезны, если это не очень вас затруднит...
Человеческое общение, мне иногда кажется, отнимает у нас невероятно
много времени. Как лаконично и по существу люди говорят на сцене или на
экране, а в жизни мы мямлим и с трудом переходим от фразы к фразе,
бесконечно повторяя одно и то же.
- В оберточной бумаге? - спросил голос Вордсворта.
- Да.
- Хотите, чтоб сразу получить?
- Да, если это вас не очень за...
- Очень, очень затруднит. Ждите там.
Я готовился холодно встретить Вордсворта, но он открыл дверь подъезда,
дружески улыбаясь во всю физиономию.
- Прошу прощения за беспокойство, которое вам причинил, - сказал я как
можно суше.
Я заметил, что на пакете нет печатей.
- Пакет кто-нибудь открывал?
- Вордсворт хотел посмотреть, что там внутри.
- Могли бы спросить у меня.
- Зачем так? Не надо обижаться на Вордсворт.
- Мне не понравилось, в каком тоне вы со мной разговаривали.
- Все виноват этот рупор. Вордсворт хочет, чтоб он разные плохие слова
говорил. Вордсворт там, а тут внизу голос скачет на улицу, никто не видит,
что это старый Вордсворт. Это такой колдовство. Как горящий терновый куст,
когда он говорит со старый Моисей [библейская аллюзия: имеется в виду
неопалимая купина, горящий, но не сгорающий терновый куст, из которого
раздался голос бога, повелевший ветхозаветному пророку Моисею отправиться
в Египет и вывести свой народ из плена в землю обетованную]. Один раз
пришел священник оттуда, где церковь святой Георгий на площади. И он
сказал такой нежный голос, как проповедь: "Мисс Бертрам, могу я подняться
и поговорить о нашем базаре". Говорю, конечно, приходите. Потом говорю:
"Вы свой ошейник [жесткий воротник священнослужителя] надеваете?" Да,
говорит, конечно, надеваю. А это кто, спрашивает. А я говорю: "Намордник
тоже надевайте, когда сюда идете".
- И что он на это сказал?
- Он совсем ушел и больше не явился. Ваша тетя умер со смеху. Вордсворт
ничего плохой не думал. Этот чертов рупор попутал старик Вордсворт.
- Это правда, что вы собираетесь поступать в Лондонскую школу
экономики?
- Это ваша тетя шутка говорит. Я работал кинотеатр "Гренада палас".
Форма красивый, как генерал. Ваша тетя любил мой форма. Она остановился и
говорит: "Ты случайно не император Джонс?" Нет, говорю, мэм, я только
старый Вордсворт. "О! - говорит она, - дитя, ты диво! Пляши вокруг меня и
пой, мой пастушок счастливый!" [У.Вордсворт. Ода; здесь и далее стихи в
пер. И.Комаровой] Пишите это для меня, потом говорю. Это красивый песня.
Вордсворт нравится. Теперь ее много-много раз говорю. Теперь совсем хорошо
знаю, как гимн.
Я был немного смущен его словоохотливостью.
- Ну хорошо, Вордсворт, - сказал я. - Спасибо вам за все хлопоты, и
надеюсь, еще встретимся.
- Этот очень важный пакет? - вдруг спросил он.
- Для меня да.
- Тогда надо магарыч давать старый Вордсворт.
- Магарыч?
- Дашбаш.
Я вспомнил предупреждение тетушки и быстро ушел.
Как я и предполагал, моя новая газонокосилка была вся мокрая. Прежде
чем приняться за другие дела, я ее насухо протер и смазал маслом. Потом
сварил себе два яйца и сделал чай. Мне было над чем поразмыслить. Мог ли я
принять на веру тетушкины слова, и если да, то кто же в таком случае моя
мать? Я попытался вспомнить подруг матери, но какой в этом толк? Все равно
дружба должна была оборваться до моего рождения. А если она была мне
только названой матерью, хочу ли я, чтобы прах ее покоился среди моих
георгинов? Пока я мыл посуду после завтрака, я еле удерживался от желания
вытряхнуть содержимое урны в раковину и вымыть ее. В урне можно было бы
хранить домашний джем - я дал себе слово заняться варкой варенья в
следующем году, считая, что пенсионеру необходимо иметь хобби, если он не
хочет быстро состариться, да и урна будет совсем неплохо выглядеть на
чайном столе. Она, правда, немного мрачновата, но темный кувшин подойдет
для желе из чернослива или черносмородинного варенья с яблоками. Я чуть не
осуществил свое намерение, но вспомнил, как добра по-своему была ко мне
моя строгая мать, когда я был маленьким. И где доказательство того, что
тетушка говорит правду? Я пошел в сад и выбрал место среди георгинов, где
можно будет устроить постамент.

4

Я полол георгины - "Золотой лидер", "Полярная красавица", "Реквием", -
когда позвонил телефон. Непривычный к его звуку, нарушившему тишину моего
маленького сада, я решил, что кто-то набрал неверный номер. Друзей у меня
почти не было, хотя до ухода в отставку я тешил себя мыслью, что у меня
масса знакомых. Даже клиенты двадцатилетней давности, знавшие меня еще
клерком в том же отделении банка, затем кассиром и, наконец, управляющим,
так и остались добрыми знакомыми, не больше. Редко бывает, чтобы
управляющего выдвигали свои же сослуживцы, которыми, волей-неволей, ему
придется руководить. В моем случае, однако, сыграли роль особые
обстоятельства. Я почти год исполнял обязанности управляющего, так как мой
предшественник на этом посту тяжело заболел. Среди моих клиентов был один
очень влиятельный вкладчик, который проникся ко мне симпатией. Он грозился
вынуть вклады, если меня не оставят на этой должности. Звали его сэр
Альфред Кин. Он составил себе состояние на цементе, а тот факт, что мой
отец был строителем, выявил общность наших интересов и сблизил нас. Обычно
трижды в году он приглашал меня на обед и всегда советовался со мной в
отношении своих денежных бумаг, хотя ни разу не воспользовался моими
советами. Он говорил, что они помогают ему принять собственное решение. У
него была незамужняя дочь Барбара, которая занималась плетением кружев,
скорее всего, для церковных благотворительных базаров. Со мной она была
неизменно мила и любезна, и матушка считала, что мне бы следовало уделить
ей должное внимание, поскольку она безусловно унаследует деньги сэра
Альфреда. Мотив, выдвигаемый матушкой, казался мне непорядочным, да и
вообще, надо сказать, я мало интересовался женщинами. Банк целиком
поглощал мою жизнь, как сейчас поглощали георгины.
К несчастью, сэр Альфред скончался незадолго до моего ухода на пенсию,
а мисс Кин переехала жить в Южную Африку. Естественно, что я принимал
самое горячее участие во всех ее непростых хлопотах, связанных с переводом
на нее вкладов и бумаг: я запрашивал Английский банк, когда требовалось
добиться нужного разрешения, и напоминал о том, что до сих пор не получил
ответа на письмо от 9 числа сего месяца. В последний свой вечер в Англии,
перед тем как отправиться в Саутгемптон, где она должна была сесть на
пароход, мисс Кин пригласила меня на обед. Это был грустный обед без сэра
Альфреда, человека живого и веселого, который безудержно хохотал над
собственными остротами. Мисс Кин попросила меня позаботиться о вине, и я
выбрал "амонтильядо", а к обеду "шамбертен" - любимое вино сэра Альфреда.
У них был большой особняк, типичный для Саутвуда, с кустами рододендронов
вокруг дома. В тот вечер кусты были мокрые, и с них капало от мелкого,
зарядившего надолго ноябрьского дождя. Над обеденным столом, как раз над
тем местом, где всегда сидел сэр Альфред, висела картина кисти
Вандервельде, изображающая рыбачью лодку в шторм, и я выразил надежду, что
морское путешествие мисс Кин окажется не столь бурным.
- Я продала дом целиком, как есть, со всей мебелью, и буду жить у моих
дальних родственников, - сказала мисс Кин.
- Вы хорошо их знаете?
- Ни разу не видела. Родство очень далекое. Мы иногда обменивались
письмами. Марки на конвертах у них как заграничные. Без королевы.
- Зато у вас будет много солнца, - сказал я.
- А вам приходилось бывать в Южной Африке?
- Нет, я редко выезжал за пределы Англии. Однажды в юности я поехал в
Испанию со школьным приятелем, но мой желудок не вынес моллюсков, а может,
дело было в оливковом масле.
- Мой отец был натурой очень властной. У меня никогда не было друзей, я
хочу сказать, за исключением вас, мистер Пуллинг.
Мне до сих пор удивительно - в тот вечер я был так близок к тому, чтобы
сделать предложение, и, однако, что-то меня удержало. Интересы наши все же
различались - плетение кружев и выращивание георгинов не имеют ничего
общего, если только не считать и то, и другое занятием довольно одиноких
людей. В то время слухи о готовящемся крупном слиянии банков уже дошли до
меня. Отставка была неминуема, и я понимал, что дружеские связи, которые
установились у меня с моими клиентами, долго не продлятся. А если б я
отважился и сделал предложение, приняла бы его мисс Кин? Вполне возможно.
По возрасту мы подходили друг другу: ей было около сорока, а я через пять
лет готовился разменять шестой десяток, и, кроме того, я знал, что матушка
одобрила бы мой поступок. Все могло сложиться совсем иначе, заговори я
тогда. Я бы никогда не услышал историю о моем появлении на свет, так как
со мной на похоронах была бы мисс Кин, а в ее присутствии тетушка не
захотела бы рассказывать. И я бы никогда не пустился путешествовать с
тетушкой. Я был бы от многого избавлен, но, как водится, многое бы и
потерял.
Мисс Кин сказала:
- Я буду жить около Коффифонтейна [небольшой город в центральной части
Южно-Африканской Республики].
- А где это?
- Я плохо себе представляю.
- Прислушайтесь! Льет как из ведра.
Мы поднялись и перешли в гостиную, где был накрыт столик для кофе. На
стене висел венецианский пейзаж, копия Каналетто.
Все картины в доме были изображением чужих стран, и мисс Кин уезжала в
Коффифонтейн. Я знал, мне никогда не выбраться так далеко, и, помню, мне
захотелось, чтобы она осталась в Саутвуде.
- Путь туда, должно быть, не близкий, - сказал я.
- Если бы хоть что-нибудь держало меня здесь... Сколько вам кусков
сахару? Один или два?
- Спасибо, я пью без сахара.
Была ли это попытка вызвать меня на откровенный разговор? Я потом не
раз задавал себе этот вопрос. Я не любил ее, и она, очевидно, тоже не
испытывала ко мне горячих чувств, но мы, возможно, и могли бы как-то
устроить совместную жизнь. Через год я получил от нее весточку. Она
писала: "Дорогой мистер Пуллинг, я все думаю, как там у вас в Саутвуде и
идет ли там дождь. У нас тут зима, очень красивая и солнечная. У моих
родственников здесь небольшая (!) ферма, десять тысяч акров, и им ничего
не стоит проехать сотни миль, чтобы купить барана. Ко многому я еще не
привыкла и часто вспоминаю Саутвуд. Как ваши георгины? Я совсем забросила
кружева. Мы проводим много времени на свежем воздухе".
Я ответил ей и сообщил все новости, какие знал, хотя в это время я уже
успел уйти в отставку и больше не был в центре саутвудской жизни. Я
написал ей о матушке, о том, что здоровье ее сильно сдает, и еще писал о
георгинах. У меня был сорт довольно мрачных темно-пурпурных георгинов под
названием "Траур по королю Альберту", который так и не прижился. Я не
очень об этом сожалел, так как не одобрял саму идею дать такое странное
название цветку. Зато мой "Бен Гур" цвел вовсю.
Я не откликнулся на телефонный звонок, будучи уверен, что это ошибка,
но, поскольку телефон продолжал звонить, я оставил георгины и пошел в дом.
Телефон стоял на бюро, где хранились счета и вся переписка, связанная
со смертью матушки. Я никогда не получал такого количества писем с тех
пор, как ушел с поста управляющего: письма от адвоката, письма от
гробовщика и из Налогового управления, крематорские счета, врачебные
счета, бланки государственной медицинской службы и даже несколько писем с
соболезнованиями. Я вновь почувствовал себя почти деловым человеком.
Послышался голос тетушки:
- Почему ты так долго не отвечал?
- Возился в саду.
- Кстати, как твоя газонокосилка?
- Была мокрая, но, к счастью, все поправимо.
- Я хочу рассказать тебе потрясающую историю - ко мне после твоего
ухода нагрянула полиция.
- Нагрянула полиция?
- Да, слушай внимательно. Они могут заявиться и к тебе тоже.
- Боже, с какой стати?
- Прах матери все еще у тебя?
- Конечно.
- Дело в том, что они захотят на него взглянуть. Они могут взять его на
анализ.
- Но, тетя Августа, объясните мне толком, что же произошло?
- Я и пытаюсь это сделать, но ты без конца прерываешь меня ненужными
восклицаниями. Произошло это в полночь. Мы с Вордсвортом уже легли.
Хорошо, что на мне была моя самая нарядная ночная рубашка. Они позвонили
снизу и сообщили в микрофон, что они из полиции и что у них имеется ордер
на обыск моей квартиры. Я сразу же спросила, что их интересует. Знаешь,
Генри, в первый момент мне пришло в голову, что это какая-то расистская
акция. Сейчас столько законов одновременно и за и против расизма, что
никому не под силу в них разобраться.
- А вы уверены, что это были полицейские?
- Я, конечно, попросила их предъявить ордер. Но кто знает, как он
выглядит? Они с таким же успехом могли предъявить читательский билет в
библиотеку Британского музея. Я их впустила, но только потому, что они
были очень вежливы, а один из них, тот, что в форме, был высокий и
красивый. Их почему-то поразил Вордсворт или, скорее всего, цвет его
пижамы. Они спросили: "Это ваш муж, мэм?" На что я им ответила: "Нет, это
Вордсворт". Мне показалось, что имя заинтересовало одного из них -
молодого человека в форме, - и он потом все время исподтишка посматривал
на Вордсворта, будто старался что-то припомнить.
- Что же они искали?
- К ним поступили сведения, как они сказали, что в доме хранятся
наркотики.
- Тетя Августа, а вы не думаете, что Вордсворт?..
- Нет, не думаю. Они соскоблили пыль со швов у него в карманах, и тут
стало ясно, зачем они пожаловали. Они спросили у него, что было в пакете
из оберточной бумаги, который он передал человеку, слонявшемуся по улице.
Бедняжка Вордсворт ответил, что не знает, но тут вклинилась я и сказала,
что это прах моей сестры. Не пойму почему, но они тут же начали
подозревать и меня тоже. Старший, который в штатском, сказал: "Мэм,
оставьте этот легкомысленный тон. Как правило, он делу не помогает". Я ему
ответила: "Может быть, мне изменяет чувство юмора, но я не вижу ничего
легкомысленного в прахе моей покойной сестры". "Порошочек, мэм?" - спросил
тот, что помоложе и, очевидно, посметливее - это ему показалось знакомым
имя Вордсворта. "Если угодно, можно и так называть, - сказала я. - Серый
порошок, человечий порошок", после чего они поглядели на меня, будто
напали на след. "А кто этот человек, которому передали пакет?" - спросил
тот, что в штатском. Я сказала, что это мой племянник, сын моей сестры. Я
не считала нужным посвящать представителей лондонской полиции в ту давнюю
историю, которую я тебе рассказала. Затем они попросили дать им твой
адрес, и я дала. Тот, что посмекалистей, поинтересовался, для чего тебе
нужен порошок. Он спросил: "Для личного употребления?" И я ему сказала,
что ты собираешься поместить урну с прахом у себя в саду среди георгинов.
Они самым тщательнейшим образом все обыскали, особенно комнату Вордсворта,
и забрали с собой образчики всех его сигарет, а заодно и мои таблетки
аспирина, которые лежали приготовленные на ночь на столике у кровати.
Потом они очень вежливо пожелали мне спокойной ночи и удалились.
Вордсворту пришлось спуститься, чтобы закрыть за ними дверь. Внизу
смекалистый вдруг спросил у Вордсворта, какое у него второе имя. Вордсворт
сказал "Захарий", и тот ушел с недоумевающим видом.
- Странная история, - сказал я.
- Они даже прочитали некоторые из моих писем и спросили, кто такой
Абдул.
- А кто он?
- Человек, с которым меня связывает очень давнее знакомство. К счастью,
сохранился конверт со штемпелем: "Тунис, февраль, 1924 год". Иначе они
истолковали бы все как относящееся к настоящему моменту.
- Я вам сочувствую, тетя Августа. Представляю, какое это было ужасное
испытание для вас.
- В некотором роде это было даже забавно. Но у меня почему-то появилось
ощущение вины...
Раздался звонок в дверь. Я сказал:
- Подождите минуту, тетя Августа, не вешайте трубку.
Я пошел в столовую и, взглянув в окно, увидел полицейский шлем. Я
вернулся к телефону.
- Ваши друзья уже здесь, - сказал я.
- Так быстро?
- Я позвоню, как только они уйдут.
Впервые в жизни я удостоился визита полиции. Их было двое. Один
невысокий, средних лет, с простоватым добродушным лицом и сломанным носом.
На голове у него была фетровая шляпа. Второй был красивый высокий молодой
человек в полицейской форме.
- Вы мистер Пуллинг? - спросил детектив.
- Именно так.
- Вы не разрешите нам зайти на минуту?
- У вас есть ордер?
- Нет, что вы. До этого еще не дошло. Нам бы хотелось кое-что спросить
у вас.
У меня вертелся на языке ответ о гестаповских приемах, но я решил, что
разумнее промолчать. Я провел их в столовую, но сесть не предложил.
Детектив показал мне удостоверение, из которого я узнал, что передо мной
сержант сыскной полиции Джон Спарроу.
- Вам знаком человек по имени Вордсворт?
- Да, это друг моей тетушки.
- Вы вчера получили из его рук пакет в оберточной бумаге?
- Совершенно верно.
- Вы не будете возражать, если мы обследуем этот пакет?
- Безусловно буду.
- Как вы, наверное, догадываетесь, сэр, мы с легкостью могли бы
получить ордер на обыск, но нам хотелось все сделать как можно деликатней.
Давно вы знаете этого Вордсворта?
- Вчера видел впервые.
- А не могло так быть, сэр, что он попросил вас об одолжении - куда-то
доставить пакет, а вы, зная, что он в услужении у вашей тетушки, не
заподозрили в этом ничего дурного и...
- Не понимаю, о чем вы говорите. Это мой пакет. Я забыл его на кухне...
- Это ваш пакет? Вы это признаете?
- Вы прекрасно знаете, что в этом пакете. Тетушка вам сказала. Это урна
с прахом моей матери.
- Ваша тетушка уже успела позвонить вам?
- Да, как видите. А чего вы, собственно, ожидали? Поднять с постели
старую даму посреди ночи...
- Двенадцать только пробило, сэр, когда мы пришли. Итак, этот прах...
Это прах миссис Пуллинг?
- Именно так. Можете убедиться сами. Пакет на книжном шкафу.
Пока я не подготовил клумбу, я временно поставил урну на шкаф, как раз
над полкой с собранием сочинений сэра Вальтера Скотта, которое досталось
мне в наследство от отца. Несмотря на свою лень, отец был страстным
книгочеем, причем библиотека его не отличалась большим разнообразием. Отца
вполне устраивало быть обладателем книг нескольких любимых авторов. К тому
времени, когда он кончал собрание Вальтера Скотта, он успевал забыть
содержание первых томов и с удовольствием принимался в очередной раз за
"Гая Мэннеринга". Помимо Скотта, у него было полное собрание Мэриона
Кроуфорда [американский писатель (1854-1909)] и поэзия девятнадцатого века
- Теннисон, Вордсворт, Браунинг и "Золотая сокровищница" [популярная
поэтическая антология, изданная в 1861 г. Фрэнсисом Палгрейвом
(1824-1897)] Палгрейва. Отец очень любил этих поэтов и свою любовь передал
мне.
- Если вы не возражаете, я взгляну, что там внутри, - сказал детектив,
но урну оказалось не так просто открыть.
- Она запечатана клейкой лентой, - заявил он.
- Ничего удивительного. Даже коробка печенья...
- Мне бы хотелось взять пробу на анализ.
Я уже начал злиться и потому сказал раздраженным тоном:
- Не думайте, что я позволю вам проделывать какие-то манипуляции с
прахом моей несчастной матери в вашей полицейской лаборатории...
- Я разделяю ваши чувства, сэр, - сказал он. - Но у нас есть серьезные
улики. Мы взяли пыль с карманных швов у этого Вордсворта и при анализе
обнаружили травку.
- Травку?
- Марихуану, чтобы вам было понятней. По-французски cannabis - конопля.
- Но какое отношение имеет пыль из карманов Вордсворта к праху моей
матери?
- Нам ничего бы не стоило, сэр, получить ордер, но, учитывая то
обстоятельство, что вы могли стать невинной жертвой обмана, я бы предпочел
с вашего разрешения взять ненадолго урну. На суде так будет выгоднее для
вас.
- Но вы можете навести справки в крематории. Похороны состоялись только
вчера.
- Мы уже навели, но, видите ли, сэр, вполне возможно, что этот
Вордсворт - но только не думайте, что я беру на себя смелость навязывать
вам линию поведения при защите, - выбросил прах вашей матери и заменил его
марихуаной. Не исключено, что он знал, что за ним следят. Мне кажется, со
всех точек зрения для вас лучше будет удостовериться, что это
действительно прах вашей матери. Тетушка ваша сказала, что вы собираетесь
хранить его у себя в саду, и вряд ли вам будет приятно каждый день
смотреть на урну и задавать себе один и тот же вопрос: что это - прах
дорогой для вас усопшей или незаконная партия марихуаны?
У него была благожелательная манера говорить, и постепенно я начал
проникаться его доводами.
- Мы возьмем только крошечную щепотку, сэр, меньше чайной ложки. И я
обещаю вам отнестись к останкам со всем должным уважением.
- Ну хорошо, берите вашу щепотку. Насколько я понимаю, вы исполняете
свой долг.
Молодой полицейский непрерывно что-то писал. Детектив сказал ему:
- Отметьте, что мистер Пуллинг всячески старался помочь и добровольно
передал нам урну. Это будет свидетельство в вашу пользу на суде, сэр, если
худшему суждено свершиться.
- Когда я получу урну назад?
- Самое позднее - завтра, если все будет в порядке, конечно.
Он дружески пожал мне руку, словно не сомневался в моей невиновности,
но вполне возможно, что это был просто профессиональный прием.
После их ухода я сразу же бросился звонить тетушке.
- Они забрали урну, - сказал я. - Они думают, там марихуана вместо