Страница:
Эладельди составляли каталоги звезд, на случай, если Капелле понадобится еще одна.
— ХОРОШО. ЧТО ДАЛЬШЕ?
— Полеты по контракту: одну неделю — кольца, другую — астероиды. Разговоры на новом языке, со странной грамматикой условного времени. Поезда-стоножки, стонущие «Василий-Свенсгаарды» с разинутой пастью, старые Митчум-7J6, которые подтекали. Я научилась «обманывать» расписание, чтобы получать хорошую дневную норму, у меня был скутер «Минимум» с новыми керамическими дефлекторами, и никакой инерции, ничего, я передвигалась вслепую, потому что не хотела ставить имплантанты. А потом меня уволили. Я вывесила свой код на доске объявлений о работе по найму и оказалась на пути назад, в Скиапарелли. Я ненадолго остановилась на Поясе на недостроенном плато, где спальные койки выдвигались на жесткой сцепке из лесов, как лампочки на рождественской елке. Три миллиметра эритрейского винила между мной и живым пространством.
Нельзя сказать, чтобы я сама была в то время очень живой. А потом в один прекрасный день на узловой станции я встретила совсем зеленую особу, все еще носившую на рукаве белую карточку. Она подсела за столик ко мне и Доджер Гиллспай и завела с нами беседу. Сначала она рассказала нам все, что нам совершенно не интересно было знать, о «Хальцион Эко-Билдер», а потом сказала:
— Я думаю, у вас есть хорошая возможность войти где-нибудь здесь в корпоративный реестр, — и стала нас выспрашивать.
Мне было жаль ее, и я старалась удержаться от смеха. В конце концов Доджер ее отшила. Я помню, она выдохнула дым и сказала:
— Господи, поговори о чем-нибудь более живом.
И я вдруг поняла, что ожила.
— ХОРОШО. ЧТО ДАЛЬШЕ?
— Разные вещи, которыми нечего особенно гордиться. Возила пять тысяч голов бизонов в Малавари в жидкой суспензии на «Тинкербелле», с хитроумным рефрижератором и столь же хитроумным страхованием. Перехватила двадцать литров «Дискордона» для арахиса на распродаже, и мне пришлось провозить их через таможню эладельди в Хай-Бразил. Записала пять контейнеров с кристаллами невесомости как сушеное мясо криля, потому что один красавчик втравил меня в это на какой-то вечеринке, а если бы мне пришлось платить пошлину, я бы оказалась в убытке. Девере. 5-свадьба. Нью-Малибу. Все где-то в это время.
— ХОРОШО. ЧТО ДАЛЬШЕ?
— Дальше. Дальше я снова увидела «Октябрьский Ворон». Флагман династии Сансау. Я видела, как он разбился и погиб.
Я была на Поясе и летела на маленьком, принадлежавшем компании, «Хайтэйле», чтобы забрать поезд с рудой у «Фразье-34». Хотела найти по радио какую-нибудь приличную музыку, как вдруг ворвался сигнал SOS:
— Всем кораблям, находящимся вблизи зоны бедствия! Просим помощи!
Я была поблизости — от силы милях в двадцати. К тому времени, когда я обогнула Автономию, я увидела его — смятый золотой силуэт, и маленькие суда, шнырявшие вокруг него, как стайки рыбешек вокруг издыхающего морского черта. Я послала вызов, и парамедик рассказала мне всю историю. Отказало рулевое управление, и в корабль одна за другой врезались три скалы.
— Это тяжелая авария, — сказала парамедик. — Самая тяжелая, какую я когда-либо видела. Большие потери. Сколько у вас мест?
— Два, — ответила я. Больше, если бы они попросили меня взять на борт тела. Я надеялась, что брать на борт трупы меня все же попросят. — Это просто скутер.
— Что ж, нам нужна любая помощь, — сказала она, но в голосе ее звучало сомнение. Она дала мне сигнальный маяк, и я подошла настолько близко, насколько могла, чтобы при этом не путаться ни у кого под ногами.
«Ворон» был весь в обломках, и когда я приблизилась, он все еще разваливался. От корпуса, как шелуха, отслаивались огромные завитки рваного металла, отскакивая, они содрогались. Роскошная лестница, ведущая в салон, торчала кверху между плавающим комком из ковров и обмотки, спирально уходя в никуда. Там были обломки весом в тонну, бензобаки, подсвечники, чемоданы и кокосовый орехи — все это выбрасывалось в космос в вихре замерзшего воздуха, воды, охлаждающей жидкости и крови.
Там были трупы, и были люди, их собиравшие. Там все были очень заняты, множество кораблей, пришедших на помощь. Я надела скафандр, но, похоже, я не очень много могла там сделать. Они все просили меня подождать, подождать. Я установила прожектор на аварийный режим, села и стала ждать.
Вскоре я сообразила, что смотрю на серебристый силуэт, который то вспыхивал, то гас. Он был в гуще обломков, под чем-то, что выглядело так, как будто когда-то было частью системы обогрева. Он там застрял и покачивался туда-сюда.
Потом я сообразила, на что смотрю.
— Там кто-то есть! — вызвала я. — Там все еще кто-то есть. По-моему, они за что-то зацепились.
— Господи, — сказала парамедик. — Где? Вы можете мне показать? Все заняты. А я не вижу…
Я оставила «Хайтэйл» болтаться без дела, выплыла наружу и направилась прямо к обломкам. Там все было сплошным месивом из битого стекла и искореженного металла, и там оказались почти два потерпевших вместо одного. Но я не раздумывала над этим, я просто подошла и схватила их за руку, кто бы они там ни были.
Я видела то место, где они зацепились за трубы. Труба была простым пластиком, она уже замерзла и разлетелась на куски, когда я за нее взялась. А потом я обхватила рукой своих потерпевших и стала тянуть, а потом отбуксировала их к кораблю.
Только и всего. Весь рассказ не занимает и минуты. И это, разумеется, не было большим делом или подвигом. Любой на моем месте сделал бы то же самое.
Я уложила их на корабле, на заднем сидении. Парамедик была на связи, она посылала кого-то заняться ими, а между делом объясняла, что надо делать мне.
— Система поддержания жизни работает? Индикатор горит?
— Нет, — ответила я.
— У вас там есть воздух?
— Да, — сказала я.
— Тогда откройте шлем, — сказала она. — Посмотрите, дышат ли они.
Шлем был наподобие тех, что мы носили на «Блистательном Трогоне», он так изобиловал украшениями, что внутри почти ничего не было видно. Я расстегнула застежки и открыла визор.
— Это мужчина, — сказала я.
— Он дышит? — спросила она.
— Дышит, — ответила я. — Он в сознании. Он… улыбается мне.
Мой потерпевший заговорил:
— Питер, — хрипло прокаркал он. — Питер Пэн.
Это был Бальтазар Плам.
Элис?
Ты меня слышишь?
— ХОРОШО. ЧТО ДАЛЬШЕ?
— Полеты по контракту: одну неделю — кольца, другую — астероиды. Разговоры на новом языке, со странной грамматикой условного времени. Поезда-стоножки, стонущие «Василий-Свенсгаарды» с разинутой пастью, старые Митчум-7J6, которые подтекали. Я научилась «обманывать» расписание, чтобы получать хорошую дневную норму, у меня был скутер «Минимум» с новыми керамическими дефлекторами, и никакой инерции, ничего, я передвигалась вслепую, потому что не хотела ставить имплантанты. А потом меня уволили. Я вывесила свой код на доске объявлений о работе по найму и оказалась на пути назад, в Скиапарелли. Я ненадолго остановилась на Поясе на недостроенном плато, где спальные койки выдвигались на жесткой сцепке из лесов, как лампочки на рождественской елке. Три миллиметра эритрейского винила между мной и живым пространством.
Нельзя сказать, чтобы я сама была в то время очень живой. А потом в один прекрасный день на узловой станции я встретила совсем зеленую особу, все еще носившую на рукаве белую карточку. Она подсела за столик ко мне и Доджер Гиллспай и завела с нами беседу. Сначала она рассказала нам все, что нам совершенно не интересно было знать, о «Хальцион Эко-Билдер», а потом сказала:
— Я думаю, у вас есть хорошая возможность войти где-нибудь здесь в корпоративный реестр, — и стала нас выспрашивать.
Мне было жаль ее, и я старалась удержаться от смеха. В конце концов Доджер ее отшила. Я помню, она выдохнула дым и сказала:
— Господи, поговори о чем-нибудь более живом.
И я вдруг поняла, что ожила.
— ХОРОШО. ЧТО ДАЛЬШЕ?
— Разные вещи, которыми нечего особенно гордиться. Возила пять тысяч голов бизонов в Малавари в жидкой суспензии на «Тинкербелле», с хитроумным рефрижератором и столь же хитроумным страхованием. Перехватила двадцать литров «Дискордона» для арахиса на распродаже, и мне пришлось провозить их через таможню эладельди в Хай-Бразил. Записала пять контейнеров с кристаллами невесомости как сушеное мясо криля, потому что один красавчик втравил меня в это на какой-то вечеринке, а если бы мне пришлось платить пошлину, я бы оказалась в убытке. Девере. 5-свадьба. Нью-Малибу. Все где-то в это время.
— ХОРОШО. ЧТО ДАЛЬШЕ?
— Дальше. Дальше я снова увидела «Октябрьский Ворон». Флагман династии Сансау. Я видела, как он разбился и погиб.
Я была на Поясе и летела на маленьком, принадлежавшем компании, «Хайтэйле», чтобы забрать поезд с рудой у «Фразье-34». Хотела найти по радио какую-нибудь приличную музыку, как вдруг ворвался сигнал SOS:
— Всем кораблям, находящимся вблизи зоны бедствия! Просим помощи!
Я была поблизости — от силы милях в двадцати. К тому времени, когда я обогнула Автономию, я увидела его — смятый золотой силуэт, и маленькие суда, шнырявшие вокруг него, как стайки рыбешек вокруг издыхающего морского черта. Я послала вызов, и парамедик рассказала мне всю историю. Отказало рулевое управление, и в корабль одна за другой врезались три скалы.
— Это тяжелая авария, — сказала парамедик. — Самая тяжелая, какую я когда-либо видела. Большие потери. Сколько у вас мест?
— Два, — ответила я. Больше, если бы они попросили меня взять на борт тела. Я надеялась, что брать на борт трупы меня все же попросят. — Это просто скутер.
— Что ж, нам нужна любая помощь, — сказала она, но в голосе ее звучало сомнение. Она дала мне сигнальный маяк, и я подошла настолько близко, насколько могла, чтобы при этом не путаться ни у кого под ногами.
«Ворон» был весь в обломках, и когда я приблизилась, он все еще разваливался. От корпуса, как шелуха, отслаивались огромные завитки рваного металла, отскакивая, они содрогались. Роскошная лестница, ведущая в салон, торчала кверху между плавающим комком из ковров и обмотки, спирально уходя в никуда. Там были обломки весом в тонну, бензобаки, подсвечники, чемоданы и кокосовый орехи — все это выбрасывалось в космос в вихре замерзшего воздуха, воды, охлаждающей жидкости и крови.
Там были трупы, и были люди, их собиравшие. Там все были очень заняты, множество кораблей, пришедших на помощь. Я надела скафандр, но, похоже, я не очень много могла там сделать. Они все просили меня подождать, подождать. Я установила прожектор на аварийный режим, села и стала ждать.
Вскоре я сообразила, что смотрю на серебристый силуэт, который то вспыхивал, то гас. Он был в гуще обломков, под чем-то, что выглядело так, как будто когда-то было частью системы обогрева. Он там застрял и покачивался туда-сюда.
Потом я сообразила, на что смотрю.
— Там кто-то есть! — вызвала я. — Там все еще кто-то есть. По-моему, они за что-то зацепились.
— Господи, — сказала парамедик. — Где? Вы можете мне показать? Все заняты. А я не вижу…
Я оставила «Хайтэйл» болтаться без дела, выплыла наружу и направилась прямо к обломкам. Там все было сплошным месивом из битого стекла и искореженного металла, и там оказались почти два потерпевших вместо одного. Но я не раздумывала над этим, я просто подошла и схватила их за руку, кто бы они там ни были.
Я видела то место, где они зацепились за трубы. Труба была простым пластиком, она уже замерзла и разлетелась на куски, когда я за нее взялась. А потом я обхватила рукой своих потерпевших и стала тянуть, а потом отбуксировала их к кораблю.
Только и всего. Весь рассказ не занимает и минуты. И это, разумеется, не было большим делом или подвигом. Любой на моем месте сделал бы то же самое.
Я уложила их на корабле, на заднем сидении. Парамедик была на связи, она посылала кого-то заняться ими, а между делом объясняла, что надо делать мне.
— Система поддержания жизни работает? Индикатор горит?
— Нет, — ответила я.
— У вас там есть воздух?
— Да, — сказала я.
— Тогда откройте шлем, — сказала она. — Посмотрите, дышат ли они.
Шлем был наподобие тех, что мы носили на «Блистательном Трогоне», он так изобиловал украшениями, что внутри почти ничего не было видно. Я расстегнула застежки и открыла визор.
— Это мужчина, — сказала я.
— Он дышит? — спросила она.
— Дышит, — ответила я. — Он в сознании. Он… улыбается мне.
Мой потерпевший заговорил:
— Питер, — хрипло прокаркал он. — Питер Пэн.
Это был Бальтазар Плам.
Элис?
Ты меня слышишь?
56
В последней вспышке разогретых двигателей «Лесондак Анаконда» сверкнула среди звезд зеленой оливкой. Этим коротким рывком она безмолвно умчалась прочь от Венеры, скользнув над ее опалесцирующим ликом по чистой и изящной траектории падающей звезды.
Однако она была далеко не романтичной и не прекрасной. Это была «Уродливая Истина» из Дирикс Матно, самая гнусная и продажная металлоконструкция, когда-либо бороздившая океан пространства. Ее ярко-зеленый корпус был изуродован сгустками оружейных портов, огромными изъязвленными капсулами с ионными разрядными двигателями, словно отражая внутреннее разложение. На носу она несла, как какой-нибудь разбойничий фрегат древней Земли, злобно ухмылявшуюся статую, чей торс почернел от огня разбитых ею врагов. Внизу болтались парализующие сети, они развевались, как юбки какой-нибудь продажной куртизанки или усы португальца.
Корабль мерцал и расплывался. От носа до кормы его обрамляли тонкие струйки зеленого огня. Это была «Уродливая Истина» капитана Келсо Пеппера, и она готовилась совершить маневр.
На нижней палубе, в маленькой камере, на койке лежала Табита Джут и играла на гармонике. Саския Зодиак сидела рядом с ней на полу и напевала блюз:
— Как ты можешь? — спросила она.
Саския повернула голову и посмотрела на Табиту:
— Ты о чем?
— Ну… петь об этом вот так.
— Я сочиняю многие из наших песен, — сказала Саския, словно это было ответом на вопрос Табиты. Может, это и впрямь был ответ.
— Сочиняла, — мягко поправилась Саския прерывающимся голосом.
Табита мысленно обругала себя, ей было нечего сказать. Она приложила к губам гармонику и легко сыграла первые строфы «Девушек Кеннеди».
Саския сидела, склонив голову. Табита была уверена, что она опять плачет. Это рассердило ее. Она откинула голову и заговорила в потолок:
— Ты меня слушаешь, а, Пеппер, грязный подонок? Так вот, это для тебя! — И она стала исполнять «Мы победим».
Табита проиграла песню три раза. Когда она стала играть в четвертый, Саския с болью повернула голову:
— Это сведет меня с ума, я ничего о нем не знаю, — сказала она. — У-у-х! — Чувствуя, что взлетает в воздух, Саския ухватилась за койку.
Похоже, гравитация теперь почтила своим вниманием потолок. К счастью, она была невелика. Зато вместо нее появилась бесплотная мерцающая голубая решетка, делившая камеру надвое, словно что-то отчаянно пыталось выкристаллизоваться из воздуха. Пересечения голубизны не были видны, если смотреть на них прямо, но со всех других точек они казались сияющей прозрачной четвероногой морской звездой, равномерно распростертой по камере.
Табита, болтая ногами в воздухе, держалась за койку одной рукой, а другой держала за руку Саскию. Повсюду раздавался пронзительный царапающий звук, в воздухе стоял призрачный запах марципана.
— Мы прыгаем, — сказала Табита. Ее голос, извиваясь, медленно ушел от нее, как вода в сточное отверстие, и волосы стали дыбом у нее на голове.
А потом они неуклюже плюхнулись на койку. Под ними была мягкая, пористая гравитация. Все вернулось в обычное состояние; или, наоборот, ничего не вернулось. Атмосфера казалась тонкой и вязкой, тусклый свет — ослабевшим и серым.
Сверхпространство.
Саския прижалась к Табите, плача так, словно у нее разрывалось сердце, и умоляя Табиту спасти ее, увезти домой, вернуть ей брата.
Если временами Саския и ее брат-близнец напоминали Табите Трикарико, то они напоминали ей и Реллу — по этой своей манере бросаться в крайности: от некоторой уверенности в себе и экзальтации в следующий момент падать в пропасть бесконечной и безутешной скорби. И ждать от тебя, что ты будешь разделять их состояние.
— Я хотела быть сама по себе, — немного успокоившись, хрипло сказала Саския, — но не так…
— По крайней мере, он был счастлив, — сказала Табита, прижимая к себе Саскию.
— Он сошел с ума, — с всхлипывающим вздохом ответила та.
— Он был счастлив, — повторила Табита. — Ему там действительно нравилось. Некоторым людям нравится.
Но Саския не желала с этим соглашаться. Ее брат ударился головой во время крушения:
— Он сошел с ума! Говорю тебе!
— Хорошо, — сказала Табита, — ну и что? Даже если так? Если бы мы были сумасшедшими, мы были бы счастливы здесь. Разве это не было бы приятно? — Она повысила голос. — Разве это не было бы приятно, капитан Пеппер? Мы получали бы удовольствие. Вам бы это понравилось, да? Вы ведь любите, когда ваши пассажиры наслаждаются путешествием, правда?
Но Саскию не так-то просто было отвлечь:
— Если я не могу говорить с ним, я хочу говорить о нем, — заявила она.
Табите этого не хотелось. Но это все-таки было какое-то занятие. И если это все, чем она может помочь Саскии, она это сделает.
Саския заговорила. Ее голос дрожал:
— Он никогда не радовался, когда я грустила. Мы чувствовали одинаково. Мы все. Если одному из нас было грустно, остальные подбадривали его. Мы были так счастливы! Мы не знали… даже не знали, что мы… — Она сглотнула, потом сильно чихнула. — Тогда было легче — когда нас было пятеро. Не хочу об этом говорить, — добавила она.
Табите, в свою очередь, хотелось. Не подумав, она спросила:
— А вы правда из Абраксаса?
— Кто еще мог такое сделать?
— Не знаю, — отозвалась Табита; но о том, что пронеслось у нее в мозгу в тот момент, она думала раньше, и не раз: что Близнецы Зодиак были не экспериментальные создания, не постгуманоиды, вовсе не были получены путем клонирования и не явились из Абраксаса, а что они с Земли, откуда-нибудь из Европы, из какой-то гористой местности, где есть коровы. Что они цирковые артисты со странными амбициями и, как большинство артистов цирка, — очень хорошие актеры.
Саския сказала просто:
— Я просто все время думаю. А Могул мертв. Я думаю о чем-нибудь, а потом обнаруживаю, что в конце я прибавляю: а Могул мертв. Это не горе. Пока нет. Если они нас скоро отсюда не выпустят, я покажу им настоящее горе, — сказала она, и ее голос стал низким и напряженным. — Я покажу им горе.
Словно она точно знала, что на уме у Табиты.
— Табита, — сказала Саския. — Я к этому привыкла. Так со мной было всю жизнь: меня запихивали в ящик, и люди смотрели на меня. У нас была своя квартира — большая детская с такой же средой, как у Ханны. Серафимы и Херувимы все время приходили и уходили.
А потом нас осталось только двое, и Кстаска вывела нас и посадила на корабль, и мы решили, что пришел наш черед.
Но домой мы так и вернулись.
Саския придвинулась поближе к Табите, ища утешения. Она была совсем невесомой.
Саския продолжала:
— Мы бежали из одного ящика в другой. Где мы прятались? В кабаре. Как будто не могли прожить без того, чтобы люди не смотрели на нас.
— Ты думаешь, для этого они и… сделали вас?
— Мы думаем, они хотели доказать сами себе, что они могли делать… по-прежнему могли делать обычных людей. Обычных! МЫ — это, то есть, мы были, мы были такими, какими представляют себе обычных людей Серафимы.
— Значит, они все это придумали.
Саския подозрительно посмотрела на Табиту.
— Ты не обычный человек, — заверила ее Табита.
— Каждый человек не обычный, — нетерпеливо ответила Саския. — В этом весь смысл. Мы были единственными, кто мог бы стать обычными, нас было пятеро, абсолютно похожих друг на друга. А все остальные — в мире нет двух одинаковых людей. А теперь и из нас я осталась одна.
Табита подвинулась, чтобы утешить ее, но в этот момент Саскию беспокоило не то, каким образом она достигла своей уникальности.
— И теперь я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО такая же, как все! Табита! Я обычная!
Табита улыбнулась:
— Ты понимаешь, что только что сделала спираль? То, что ты говорила. Ты дважды обернулась вокруг своей оси.
Саския не поняла.
— О, не важно, — сказала Табита и поцеловала ее в лоб.
— Ты надо мной смеешься.
— Ничего подобного! Разве я смеюсь? Разве?
— Да.
Табита засмеялась:
— Ну, хорошо, — сказала она. И погладила Саскию по спине. Потом остановилась.
— Сколько вы пробыли… сколько тебе лет?
— Девять, — ответила Саския.
Табита была ошеломлена и уязвлена.
— А, ну это-то совсем просто, — сказала Саския, неправильно истолковав причину изумления Табиты. — Общая акселерация — для них это была основа основ.
Табита была не совсем уверена, что для нее это основа основ. Правда, теперь с тем же успехом может стать. Но все же понадобится какое-то время, чтобы к этому привыкнуть.
— А как ты это делала, с усами?
— С какими усами? У меня нет усов.
— Об этом и речь.
— Тогда о каких моих усах идет речь?
— Они у тебя бывают. Иногда. Когда ты, когда мы… Когда ты пришла в мою кабину…
— Это была не я, — упорствовала Саския. — Могул… иногда… он…
Табита подумала, что могло бы не заставлять Саскию на каждом шагу вспоминать Могула.
Дверь без стука отворилась.
— Еда, — сказала Саския.
За дверью стоял большой черный робот.
Женщины смотрели на него, тут же насторожившись.
Робот сделал шаг в камеру, потом остановился. На его груди открылась скользящая дверка, и появилось углубление. Из углубления он извлек две герметичные упаковки на небольшом подносе, и по камере разнесся запах восстановленного лука.
— Еда, — сказал Шин, стоя за спиной у робота с блоком дистанционного управления.
— Наконец-то, — сказала Саския. Они с Табитой уже протянули руки к пакетикам, но робот убрал их назад в углубление. Маленькая дверка захлопнулась.
— Эй! — крикнула Саския.
Вокруг черепа робота замелькали крошечные вилочки голубых молний.
Старик с любопытством смотрел на них:
— Вы голодны? — спросил он.
— А, он хочет поиграть в игры, — устало сказала Саския, плюхнувшись на койку и слегка подскочив при этом. — Конечно, мы страшно голодные, черт бы тебя побрал, — презрительно сказала она.
Шин, поблескивая глазами, вздернул подбородок. Скорпион на его пальто изогнулся и грациозно проследовал к краю привязи.
Шин посмотрел на Табиту:
— А ты, — поинтересовался он, — тоже голодна?
— Да, — грозно заявила Табита, — я голодна.
Он взглянул на них обеих, быстро поводя глазами из стороны в сторону.
— Раздевайтесь, — сказал он.
— Что? — в один голос спросили женщины.
— Раздевайтесь, — повторил он.
Саския и Табита переглянулись.
— Пошел ты, — сказала Табита. — Можешь оставить это себе. Я не хочу есть.
И она села рядом с Саскией.
— А я хочу, — сказала Саския.
Она расстегнула молнию на вороте жакета и стянула его через голову.
Табита схватила ее за руку:
— Не делай этого, — свирепо сказала она. — Саския! Не смей!
— Какая разница! — с той же силой возразила ей Саския.
Шин наблюдал за ней.
— Капитан Джут, — сказал он, поджимая губы, — стесняется.
Табита высказалась очень грубо. Она опустила голову, но продолжала следить за дверью.
Саския поднялась и сняла тенниску. Потом стала расстегивать брюки.
— Стоп, — сказал Шин. — Ты, — обратился он к Табите. — Джут. Табита Джут. Иди сюда.
— Я сказала, можешь оставить ее себе! — громко сказала Табита, не поднимая головы.
— Иди сюда. Раздень свою подругу.
— Пошел ты!
Он направил на нее робота. Табита боролась, но робот с легкостью подхватил ее с койки и, держа за руки, поднял перед своим хозяином. Табита пнула робота, потом Шина. Робот неожиданно уронил ее на пол.
— Раздевай свою подругу, — велел ей Шин.
— Нет!
— Послушай, Табита, не глупи, — сказала Саския. — Нам же надо есть.
— Не начинай!
Шин наблюдал за ними, и его глаза поблескивали — он забавлялся:
— Раньше ты не была такой медлительной, — сообщил он.
— Что значит «раньше»? — резко спросила Табита.
Старик нажал кнопку, и робот заговорил:
— Хмм, — сказал он голосом Табиты, — черная смородина…
— Ты подслушивал! Я знала!
Робот, из головы которого сыпались искры, продолжал говорить.
— Бедный старикан, — сказал он по-прежнему голосом Табиты, — не стоит у него без стриптиза.
Шин пристально взглянул на робота и нажал кнопку.
Табита поднималась, потирая бедро. Услышав, как ее голос произнес слова, которых она не говорила, она замерла, уставившись на робота.
— Маленький мальчик с большой игрушкой, — сказал ее голос, идущий из робота.
Робот протянул длинную руку и выхватил пульт из рук Шина.
— Эй!
Шин смотрел на него в страхе и ярости, не веря своим глазам.
Потом стал лихорадочно шарить по карманам и вынул отвертку. Саския, застыв, наблюдала за всем происходящим с койки. Табита, встревоженная и в полной боевой готовности, искала возможности бежать.
Держа одной рукой пульт вне досягаемости Шина, робот схватил его двумя другими за плечи, оторвал от пола и стал яростно трясти.
Саския и Табита прижались к стене.
Шин в ужасе пронзительно кричал. Его голова ударилась о стену с громким стуком, эхом отозвавшимся в камере, и он повалился на пол и затих.
Скорпион на его пальто продолжал бесцельно бродить по своему крохотному кругу.
Робот бросил пульт на потерявшего сознание механика и повернулся к женщинам.
Бежать было некуда.
А потом робот зашатался. Его голова наполнилась дымом. Он неожиданно сел на пороге.
— Мееп, — сказал он.
Одна из его ног задергалась из стороны в сторону.
Из коридора донеслось поднимавшееся к ним знакомое жужжание, и блестящее маленькое черное существо в пластиковом пакете влетело в камеру на летающей тарелке.
Однако она была далеко не романтичной и не прекрасной. Это была «Уродливая Истина» из Дирикс Матно, самая гнусная и продажная металлоконструкция, когда-либо бороздившая океан пространства. Ее ярко-зеленый корпус был изуродован сгустками оружейных портов, огромными изъязвленными капсулами с ионными разрядными двигателями, словно отражая внутреннее разложение. На носу она несла, как какой-нибудь разбойничий фрегат древней Земли, злобно ухмылявшуюся статую, чей торс почернел от огня разбитых ею врагов. Внизу болтались парализующие сети, они развевались, как юбки какой-нибудь продажной куртизанки или усы португальца.
Корабль мерцал и расплывался. От носа до кормы его обрамляли тонкие струйки зеленого огня. Это была «Уродливая Истина» капитана Келсо Пеппера, и она готовилась совершить маневр.
На нижней палубе, в маленькой камере, на койке лежала Табита Джут и играла на гармонике. Саския Зодиак сидела рядом с ней на полу и напевала блюз:
Расстроенная, Табита перестала играть. Постучала гармоникой по ладони:
Я проснулась сегодня,
И мой брат был со мной,
Он сказал мне: «Сестрица, я уйду на покой».
Скажи мне, братец, кого нам обвинять?
Ты оставил меня синий блюз напевать.
— Как ты можешь? — спросила она.
Саския повернула голову и посмотрела на Табиту:
— Ты о чем?
— Ну… петь об этом вот так.
— Я сочиняю многие из наших песен, — сказала Саския, словно это было ответом на вопрос Табиты. Может, это и впрямь был ответ.
— Сочиняла, — мягко поправилась Саския прерывающимся голосом.
Табита мысленно обругала себя, ей было нечего сказать. Она приложила к губам гармонику и легко сыграла первые строфы «Девушек Кеннеди».
Саския сидела, склонив голову. Табита была уверена, что она опять плачет. Это рассердило ее. Она откинула голову и заговорила в потолок:
— Ты меня слушаешь, а, Пеппер, грязный подонок? Так вот, это для тебя! — И она стала исполнять «Мы победим».
Табита проиграла песню три раза. Когда она стала играть в четвертый, Саския с болью повернула голову:
— Это сведет меня с ума, я ничего о нем не знаю, — сказала она. — У-у-х! — Чувствуя, что взлетает в воздух, Саския ухватилась за койку.
Похоже, гравитация теперь почтила своим вниманием потолок. К счастью, она была невелика. Зато вместо нее появилась бесплотная мерцающая голубая решетка, делившая камеру надвое, словно что-то отчаянно пыталось выкристаллизоваться из воздуха. Пересечения голубизны не были видны, если смотреть на них прямо, но со всех других точек они казались сияющей прозрачной четвероногой морской звездой, равномерно распростертой по камере.
Табита, болтая ногами в воздухе, держалась за койку одной рукой, а другой держала за руку Саскию. Повсюду раздавался пронзительный царапающий звук, в воздухе стоял призрачный запах марципана.
— Мы прыгаем, — сказала Табита. Ее голос, извиваясь, медленно ушел от нее, как вода в сточное отверстие, и волосы стали дыбом у нее на голове.
А потом они неуклюже плюхнулись на койку. Под ними была мягкая, пористая гравитация. Все вернулось в обычное состояние; или, наоборот, ничего не вернулось. Атмосфера казалась тонкой и вязкой, тусклый свет — ослабевшим и серым.
Сверхпространство.
Саския прижалась к Табите, плача так, словно у нее разрывалось сердце, и умоляя Табиту спасти ее, увезти домой, вернуть ей брата.
Если временами Саския и ее брат-близнец напоминали Табите Трикарико, то они напоминали ей и Реллу — по этой своей манере бросаться в крайности: от некоторой уверенности в себе и экзальтации в следующий момент падать в пропасть бесконечной и безутешной скорби. И ждать от тебя, что ты будешь разделять их состояние.
— Я хотела быть сама по себе, — немного успокоившись, хрипло сказала Саския, — но не так…
— По крайней мере, он был счастлив, — сказала Табита, прижимая к себе Саскию.
— Он сошел с ума, — с всхлипывающим вздохом ответила та.
— Он был счастлив, — повторила Табита. — Ему там действительно нравилось. Некоторым людям нравится.
Но Саския не желала с этим соглашаться. Ее брат ударился головой во время крушения:
— Он сошел с ума! Говорю тебе!
— Хорошо, — сказала Табита, — ну и что? Даже если так? Если бы мы были сумасшедшими, мы были бы счастливы здесь. Разве это не было бы приятно? — Она повысила голос. — Разве это не было бы приятно, капитан Пеппер? Мы получали бы удовольствие. Вам бы это понравилось, да? Вы ведь любите, когда ваши пассажиры наслаждаются путешествием, правда?
Но Саскию не так-то просто было отвлечь:
— Если я не могу говорить с ним, я хочу говорить о нем, — заявила она.
Табите этого не хотелось. Но это все-таки было какое-то занятие. И если это все, чем она может помочь Саскии, она это сделает.
Саския заговорила. Ее голос дрожал:
— Он никогда не радовался, когда я грустила. Мы чувствовали одинаково. Мы все. Если одному из нас было грустно, остальные подбадривали его. Мы были так счастливы! Мы не знали… даже не знали, что мы… — Она сглотнула, потом сильно чихнула. — Тогда было легче — когда нас было пятеро. Не хочу об этом говорить, — добавила она.
Табите, в свою очередь, хотелось. Не подумав, она спросила:
— А вы правда из Абраксаса?
— Кто еще мог такое сделать?
— Не знаю, — отозвалась Табита; но о том, что пронеслось у нее в мозгу в тот момент, она думала раньше, и не раз: что Близнецы Зодиак были не экспериментальные создания, не постгуманоиды, вовсе не были получены путем клонирования и не явились из Абраксаса, а что они с Земли, откуда-нибудь из Европы, из какой-то гористой местности, где есть коровы. Что они цирковые артисты со странными амбициями и, как большинство артистов цирка, — очень хорошие актеры.
Саския сказала просто:
— Я просто все время думаю. А Могул мертв. Я думаю о чем-нибудь, а потом обнаруживаю, что в конце я прибавляю: а Могул мертв. Это не горе. Пока нет. Если они нас скоро отсюда не выпустят, я покажу им настоящее горе, — сказала она, и ее голос стал низким и напряженным. — Я покажу им горе.
Словно она точно знала, что на уме у Табиты.
— Табита, — сказала Саския. — Я к этому привыкла. Так со мной было всю жизнь: меня запихивали в ящик, и люди смотрели на меня. У нас была своя квартира — большая детская с такой же средой, как у Ханны. Серафимы и Херувимы все время приходили и уходили.
А потом нас осталось только двое, и Кстаска вывела нас и посадила на корабль, и мы решили, что пришел наш черед.
Но домой мы так и вернулись.
Саския придвинулась поближе к Табите, ища утешения. Она была совсем невесомой.
Саския продолжала:
— Мы бежали из одного ящика в другой. Где мы прятались? В кабаре. Как будто не могли прожить без того, чтобы люди не смотрели на нас.
— Ты думаешь, для этого они и… сделали вас?
— Мы думаем, они хотели доказать сами себе, что они могли делать… по-прежнему могли делать обычных людей. Обычных! МЫ — это, то есть, мы были, мы были такими, какими представляют себе обычных людей Серафимы.
— Значит, они все это придумали.
Саския подозрительно посмотрела на Табиту.
— Ты не обычный человек, — заверила ее Табита.
— Каждый человек не обычный, — нетерпеливо ответила Саския. — В этом весь смысл. Мы были единственными, кто мог бы стать обычными, нас было пятеро, абсолютно похожих друг на друга. А все остальные — в мире нет двух одинаковых людей. А теперь и из нас я осталась одна.
Табита подвинулась, чтобы утешить ее, но в этот момент Саскию беспокоило не то, каким образом она достигла своей уникальности.
— И теперь я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО такая же, как все! Табита! Я обычная!
Табита улыбнулась:
— Ты понимаешь, что только что сделала спираль? То, что ты говорила. Ты дважды обернулась вокруг своей оси.
Саския не поняла.
— О, не важно, — сказала Табита и поцеловала ее в лоб.
— Ты надо мной смеешься.
— Ничего подобного! Разве я смеюсь? Разве?
— Да.
Табита засмеялась:
— Ну, хорошо, — сказала она. И погладила Саскию по спине. Потом остановилась.
— Сколько вы пробыли… сколько тебе лет?
— Девять, — ответила Саския.
Табита была ошеломлена и уязвлена.
— А, ну это-то совсем просто, — сказала Саския, неправильно истолковав причину изумления Табиты. — Общая акселерация — для них это была основа основ.
Табита была не совсем уверена, что для нее это основа основ. Правда, теперь с тем же успехом может стать. Но все же понадобится какое-то время, чтобы к этому привыкнуть.
— А как ты это делала, с усами?
— С какими усами? У меня нет усов.
— Об этом и речь.
— Тогда о каких моих усах идет речь?
— Они у тебя бывают. Иногда. Когда ты, когда мы… Когда ты пришла в мою кабину…
— Это была не я, — упорствовала Саския. — Могул… иногда… он…
Табита подумала, что могло бы не заставлять Саскию на каждом шагу вспоминать Могула.
Дверь без стука отворилась.
— Еда, — сказала Саския.
За дверью стоял большой черный робот.
Женщины смотрели на него, тут же насторожившись.
Робот сделал шаг в камеру, потом остановился. На его груди открылась скользящая дверка, и появилось углубление. Из углубления он извлек две герметичные упаковки на небольшом подносе, и по камере разнесся запах восстановленного лука.
— Еда, — сказал Шин, стоя за спиной у робота с блоком дистанционного управления.
— Наконец-то, — сказала Саския. Они с Табитой уже протянули руки к пакетикам, но робот убрал их назад в углубление. Маленькая дверка захлопнулась.
— Эй! — крикнула Саския.
Вокруг черепа робота замелькали крошечные вилочки голубых молний.
Старик с любопытством смотрел на них:
— Вы голодны? — спросил он.
— А, он хочет поиграть в игры, — устало сказала Саския, плюхнувшись на койку и слегка подскочив при этом. — Конечно, мы страшно голодные, черт бы тебя побрал, — презрительно сказала она.
Шин, поблескивая глазами, вздернул подбородок. Скорпион на его пальто изогнулся и грациозно проследовал к краю привязи.
Шин посмотрел на Табиту:
— А ты, — поинтересовался он, — тоже голодна?
— Да, — грозно заявила Табита, — я голодна.
Он взглянул на них обеих, быстро поводя глазами из стороны в сторону.
— Раздевайтесь, — сказал он.
— Что? — в один голос спросили женщины.
— Раздевайтесь, — повторил он.
Саския и Табита переглянулись.
— Пошел ты, — сказала Табита. — Можешь оставить это себе. Я не хочу есть.
И она села рядом с Саскией.
— А я хочу, — сказала Саския.
Она расстегнула молнию на вороте жакета и стянула его через голову.
Табита схватила ее за руку:
— Не делай этого, — свирепо сказала она. — Саския! Не смей!
— Какая разница! — с той же силой возразила ей Саския.
Шин наблюдал за ней.
— Капитан Джут, — сказал он, поджимая губы, — стесняется.
Табита высказалась очень грубо. Она опустила голову, но продолжала следить за дверью.
Саския поднялась и сняла тенниску. Потом стала расстегивать брюки.
— Стоп, — сказал Шин. — Ты, — обратился он к Табите. — Джут. Табита Джут. Иди сюда.
— Я сказала, можешь оставить ее себе! — громко сказала Табита, не поднимая головы.
— Иди сюда. Раздень свою подругу.
— Пошел ты!
Он направил на нее робота. Табита боролась, но робот с легкостью подхватил ее с койки и, держа за руки, поднял перед своим хозяином. Табита пнула робота, потом Шина. Робот неожиданно уронил ее на пол.
— Раздевай свою подругу, — велел ей Шин.
— Нет!
— Послушай, Табита, не глупи, — сказала Саския. — Нам же надо есть.
— Не начинай!
Шин наблюдал за ними, и его глаза поблескивали — он забавлялся:
— Раньше ты не была такой медлительной, — сообщил он.
— Что значит «раньше»? — резко спросила Табита.
Старик нажал кнопку, и робот заговорил:
— Хмм, — сказал он голосом Табиты, — черная смородина…
— Ты подслушивал! Я знала!
Робот, из головы которого сыпались искры, продолжал говорить.
— Бедный старикан, — сказал он по-прежнему голосом Табиты, — не стоит у него без стриптиза.
Шин пристально взглянул на робота и нажал кнопку.
Табита поднималась, потирая бедро. Услышав, как ее голос произнес слова, которых она не говорила, она замерла, уставившись на робота.
— Маленький мальчик с большой игрушкой, — сказал ее голос, идущий из робота.
Робот протянул длинную руку и выхватил пульт из рук Шина.
— Эй!
Шин смотрел на него в страхе и ярости, не веря своим глазам.
Потом стал лихорадочно шарить по карманам и вынул отвертку. Саския, застыв, наблюдала за всем происходящим с койки. Табита, встревоженная и в полной боевой готовности, искала возможности бежать.
Держа одной рукой пульт вне досягаемости Шина, робот схватил его двумя другими за плечи, оторвал от пола и стал яростно трясти.
Саския и Табита прижались к стене.
Шин в ужасе пронзительно кричал. Его голова ударилась о стену с громким стуком, эхом отозвавшимся в камере, и он повалился на пол и затих.
Скорпион на его пальто продолжал бесцельно бродить по своему крохотному кругу.
Робот бросил пульт на потерявшего сознание механика и повернулся к женщинам.
Бежать было некуда.
А потом робот зашатался. Его голова наполнилась дымом. Он неожиданно сел на пороге.
— Мееп, — сказал он.
Одна из его ног задергалась из стороны в сторону.
Из коридора донеслось поднимавшееся к ним знакомое жужжание, и блестящее маленькое черное существо в пластиковом пакете влетело в камеру на летающей тарелке.
57
Совсем незадолго до этого Табита Джут вообще никогда в жизни не видела Херувима, а уж снова увидеть этого она вовсе не ожидала. И, конечно, не ожидала увидеть, как кто-то обнимает Херувима. Но когда Кстаска аккуратно вплыл в камеру над выведенным из строя роботом и обмякшим телом его хозяина, Саския вскочила и заключила в объятия дитя пространства.
Казалось, он был так же счастлив видеть ее, как и она — его. Черты его шарообразного лица расплылись в ужасающей улыбке, и он замахал своими миниатюрными ручками. Если раньше его глаза светились, то теперь они просто сверкали.
— Кстаска! — радостно закричала Саския. — Мы думали, ты умерла…
— Это в космосе-то? Никогда! — прокаркал Херувим. Проворный, как никогда, в поле ложной гравитации, он зигзагами носился по камере, торжествующе бравируя и останавливаясь каждый раз на волосок от стены, а потом совершая безупречные развороты. Табита никогда не видела его в таком неистовстве. Ей пришло в голову, что он, наверное, засосал всю энергию «Уродливой Истины» в свои собственные ненасытные ячейки. Когда он открыл рот, его горло светилось изнутри.
— Кстаска, — сказала Саския. — Могул…
— Насильственная смерть приносит несчастье, — сказал Херувим, подплывая к Саскии, чуть более сдержанно и внимательно. — Могул. Тэл, — сказал он. — Марко, может быть, еще жив на Венере, — прибавил он.
Хотя для Саскии, по-видимому, не было ничего удивительного в осведомленности Кстаски, Табита просто не могла этого переварить.
— Откуда ты все это ЗНАЕШЬ? — спросила она, а Саския в это время задавала вопрос:
— Где ты была?
— На орбите, — ответил Херувим, — вокруг этого корабля. Я влетел внутрь вместе с «Элис Лиддел», на шасси. А что вы побывали на Венере, капитан, так это было ясно из состояния корабля.
Кстаска устремил на Табиту свой тягостный, неумолимый взгляд:
— Жаль, что ты не смогла спасти корабль, капитан, — сказал он.
Табита знала теперь достаточно, чтобы принять эти слова как выражение сочувствия, а не упрек. Но посмотреть в эти глаза и улыбнуться было трудно.
— Я слышал, как трант застрелила Тэла, но внутри Элис — кровь, и она не птичья, и не инопланетная. Она была мне знакома по реструктурированию и маленьким добавкам. Ясно, что застрелили не Саскию, значит, это должна была быть кровь Могула.
Табита пожалела, что задала этот вопрос, поскольку ответ продемонстрировал бесчувственность Херувимов; но Саскию, казалось, это даже не расстроило. Она снова оделась и стояла на коленях, пытаясь открыть люк с едой в груди поверженного робота.
Табита сказала:
— Ты, по-видимому, неуничтожима.
— На свете нет ничего неуничтожимого, капитан, — промурлыкал Херувим. — Я был без сознания в течение пятидесяти двух условных минут. В любой момент в течение этого времени меня можно было уничтожить. К счастью, кое-кто оказался великодушным, — прибавил он, вылетая за дверь.
Снаружи он уселся на своей тарелке, как чудовищное дитя, сделанное из дегтя, и стал оглядывать коридор.
— Оставь, Саския, — сказала Табита, подбирая свою сумку. — Надо выбираться отсюда.
— Одну секундочку, — попросила Саския. Она уже взялась за упавший пульт управления и рассматривала его. Хмурясь на робота, она решительно нажала последовательность клавиш.
Дергающаяся нога робота в последний раз с силой лягнула воздух и отвалилась.
— Ой, — сказала Саския.
Кстаска снова влетел в камеру.
— Какие у тебя планы, капитан? — спросил он.
Стараясь отделаться от чувства, что ее проверяют, Табита ответила:
— Нам надо пробраться в коммуникаторную и послать сигнал бедствия.
— Я сказала, мы должны позвонить Ханне, — заметила Саския.
Кстаска наклонил свою черную лысую головку в сторону Саскии:
— Конечно.
Табита пришла в раздражение:
— Я предпочла бы позвонить в полицию, — упрямо сказала она.
— Ханна поможет лучше любого служащего правоохранительных органов, — произнес Кстаска. Он забрал пульт у Саскии и подключил к своей тарелке. Теперь он отслеживал какой-то код кончиком хвоста. Табита всегда считала, что ему нужен хвост, чтобы заряжать свою тарелку; по-видимому, это было не так.
— Послушайте, — сказала она. — Пошли, наконец, отсюда!
— У нас есть еще несколько минут, — ответил Кстаска.
— Там ведь еще психопат и йети! — сказала Табита, отчаянным жестом указывая за дверь. — Они будут здесь в любую минуту! Они нас сейчас слушают!
Словно в подтверждение ее слов старик в коридоре застонал, но больше не подал никаких признаков того, что собирается очнуться.
— Нет, — заверил Табиту Кстаска. — Они все еще слушают, как ты играешь на своем инструменте. А, — сказал он.
Люк в упавшем роботе со щелчком открылся, и Саския бросилась за едой.
— Что? — изумленно спросила Табита, отмахиваясь от жирного прозрачного пакетика, который совала ей Саския.
Казалось, он был так же счастлив видеть ее, как и она — его. Черты его шарообразного лица расплылись в ужасающей улыбке, и он замахал своими миниатюрными ручками. Если раньше его глаза светились, то теперь они просто сверкали.
— Кстаска! — радостно закричала Саския. — Мы думали, ты умерла…
— Это в космосе-то? Никогда! — прокаркал Херувим. Проворный, как никогда, в поле ложной гравитации, он зигзагами носился по камере, торжествующе бравируя и останавливаясь каждый раз на волосок от стены, а потом совершая безупречные развороты. Табита никогда не видела его в таком неистовстве. Ей пришло в голову, что он, наверное, засосал всю энергию «Уродливой Истины» в свои собственные ненасытные ячейки. Когда он открыл рот, его горло светилось изнутри.
— Кстаска, — сказала Саския. — Могул…
— Насильственная смерть приносит несчастье, — сказал Херувим, подплывая к Саскии, чуть более сдержанно и внимательно. — Могул. Тэл, — сказал он. — Марко, может быть, еще жив на Венере, — прибавил он.
Хотя для Саскии, по-видимому, не было ничего удивительного в осведомленности Кстаски, Табита просто не могла этого переварить.
— Откуда ты все это ЗНАЕШЬ? — спросила она, а Саския в это время задавала вопрос:
— Где ты была?
— На орбите, — ответил Херувим, — вокруг этого корабля. Я влетел внутрь вместе с «Элис Лиддел», на шасси. А что вы побывали на Венере, капитан, так это было ясно из состояния корабля.
Кстаска устремил на Табиту свой тягостный, неумолимый взгляд:
— Жаль, что ты не смогла спасти корабль, капитан, — сказал он.
Табита знала теперь достаточно, чтобы принять эти слова как выражение сочувствия, а не упрек. Но посмотреть в эти глаза и улыбнуться было трудно.
— Я слышал, как трант застрелила Тэла, но внутри Элис — кровь, и она не птичья, и не инопланетная. Она была мне знакома по реструктурированию и маленьким добавкам. Ясно, что застрелили не Саскию, значит, это должна была быть кровь Могула.
Табита пожалела, что задала этот вопрос, поскольку ответ продемонстрировал бесчувственность Херувимов; но Саскию, казалось, это даже не расстроило. Она снова оделась и стояла на коленях, пытаясь открыть люк с едой в груди поверженного робота.
Табита сказала:
— Ты, по-видимому, неуничтожима.
— На свете нет ничего неуничтожимого, капитан, — промурлыкал Херувим. — Я был без сознания в течение пятидесяти двух условных минут. В любой момент в течение этого времени меня можно было уничтожить. К счастью, кое-кто оказался великодушным, — прибавил он, вылетая за дверь.
Снаружи он уселся на своей тарелке, как чудовищное дитя, сделанное из дегтя, и стал оглядывать коридор.
— Оставь, Саския, — сказала Табита, подбирая свою сумку. — Надо выбираться отсюда.
— Одну секундочку, — попросила Саския. Она уже взялась за упавший пульт управления и рассматривала его. Хмурясь на робота, она решительно нажала последовательность клавиш.
Дергающаяся нога робота в последний раз с силой лягнула воздух и отвалилась.
— Ой, — сказала Саския.
Кстаска снова влетел в камеру.
— Какие у тебя планы, капитан? — спросил он.
Стараясь отделаться от чувства, что ее проверяют, Табита ответила:
— Нам надо пробраться в коммуникаторную и послать сигнал бедствия.
— Я сказала, мы должны позвонить Ханне, — заметила Саския.
Кстаска наклонил свою черную лысую головку в сторону Саскии:
— Конечно.
Табита пришла в раздражение:
— Я предпочла бы позвонить в полицию, — упрямо сказала она.
— Ханна поможет лучше любого служащего правоохранительных органов, — произнес Кстаска. Он забрал пульт у Саскии и подключил к своей тарелке. Теперь он отслеживал какой-то код кончиком хвоста. Табита всегда считала, что ему нужен хвост, чтобы заряжать свою тарелку; по-видимому, это было не так.
— Послушайте, — сказала она. — Пошли, наконец, отсюда!
— У нас есть еще несколько минут, — ответил Кстаска.
— Там ведь еще психопат и йети! — сказала Табита, отчаянным жестом указывая за дверь. — Они будут здесь в любую минуту! Они нас сейчас слушают!
Словно в подтверждение ее слов старик в коридоре застонал, но больше не подал никаких признаков того, что собирается очнуться.
— Нет, — заверил Табиту Кстаска. — Они все еще слушают, как ты играешь на своем инструменте. А, — сказал он.
Люк в упавшем роботе со щелчком открылся, и Саския бросилась за едой.
— Что? — изумленно спросила Табита, отмахиваясь от жирного прозрачного пакетика, который совала ей Саския.