Страница:
шестнадцать лет, когда Державин рукоположил его в поэты, а Дельвиг в
сентябрьском номере "Российского музеума" за 1815 год приветствовал его -
автора всего лишь нескольких опубликованных стихотворений - стихами:
Пушкин! Он и в лесах не укроется; Лира выдаст его громким пением,
: А. С. Пушкин в воспоминаниях современников, I. 1, с. 81.
14
И от смертных восхитит бессмертного Аполлон на Олимп торжествующий.
Глубокой привязанности к родителям у Пушкина не было, Однако
потребность к такой привязанности, видимо, была исключительно сильна. Это
наложило отпечаток на отношения Пушкина с людьми старше его по возрасту. С
одной стороны, он в любую минуту был готов взбунтоваться против авторитета,
снисходительность или покровительство старших были ему невыносимы. С другой,
он тянулся к ним, жаждал их внимания, признание с их стороны было ему
необходимо. Он хотел дружбы с ними. Культ Дружбы был неотделим от литературы
предро-мантизма: Шиллер и Карамзин, Руссо и Батюшков создали настоящую
"мифологию" дружбы. Однако литературная традиция давала лишь слово,
подсказывала формы, в них отливалась глубоко личная потребность
компенсировать ту нехватку душевных связей, которую ощущал юноша, не
любивший вспоминать о своем детстве и семье.
Дружеские связи с лицеистами, как мы говорили, завязывались трудно. Тем
более заметна тяга Пушкина к людям "взрослого" мира: к дружбе с Чаадаевым и
Кавериным, арзамасцами и Карамзиным, Тургеневым
и Ф. Глинкой.
Глядя на дружеские связи Пушкина с возрастной точки зрения, мы
отчетливо видим три периода. От Лицея до Одессы включительно друзья Пушкина
старше его по возрасту, жизненному опыту, служебному положению. Пушкин
сознательно игнорирует эту разницу. Карамзину он говорил: "Итак, вы рабство
предпочитаете свободе" ("Карамзин вспыхнул и назвал меня своим клеветником*,
ХП, 306). М. Орлову, герою войны 1812 года, принявшему ключи Парижа, любимцу
императора и кумиру солдат, главе кишиневского общества декабристов, "он
отпустил", "разгорячась": "Вы рассуждаете, генерал, как старая баба"
("Пушкин, вы мне говорите дерзости, берегитесь", - ответил Орлов")1. И все
же дружеские связи этого периода далеки от равенства. Друзья Пушкина - почти
всегда и учителя его. Одни учат его гражданской твердости и стоицизму, как
Чаадаев или Ф. Глинка, другие наставляют в политической экономии, как Н.
Тургенев, третьи приобщают к тайнам гусарских кутежей, как Каверин или
Молоствов, четвертые, как Н. И. Кривцов, "развращают" проповедью
материализма. Вопрос о влиянии Пушкина на весь этот круг лиц даже не
ставится.
В 1824 году Пушкин посвятил дружбе четверостишие, окрашенное
горечью:
Что дружба? Легкий пыл похмелья,
Обиды вольный разговор,
Обмен тщеславия, безделья
Иль покровительства позор (//, /, 460).
А, С. Пушкин в воспоминаниях современников, т. I, с. 351.
15
В Михайловском начинается новый период - Пушкина явно влечет к
сверстникам. Именно в это время лицейские связи обретают для него новую и
особую ценность, укрепляется эпистолярная дружба с Вяземским, который, хотя
и несколько старше по возрасту', но никак не годится в наставники и не
претендует на эту роль. В роли друга-издателя (скитаясь по ссылкам, Пушкин
весьма нуждается в услугах по этой части, поскольку сам лишен возможности
вести деловые переговоры) маститого наставника Гнедича сменяет приятель
Плетнев. Среди политических заговорщиков Пушкина теперь привлекают
"молодые": Рылеев и Бестужев, среди поэтов - сверстники: Дельвиг,
Баратынский, Языков.
В тридцатые годы в кругу друзей Пушкина появляются имена молодых,
начинающих литераторов: Иван Киреевский, Погодин, Гоголь, который становится
ближайшим сотрудником Пушкина, Кольцов и даже Белинский, при всем различии
литературных взглядов, бытовых и культурных привычек, попадают в круг
интересующих Пушкина лиц. Приятели младшего брата (Нащокин, Соболевский)
становятся и его приятелями. Обновление круга друзей станет для Пушкина
одной из черт мужественного признания вечного движения жизни.
Среди дружеских привязанностей Пушкина особое место занимал Жуковский.
Глубокий и тонкий лирик, открывший тайны поэтического звучания, Жуковский
отличался и другой одаренностью: это был бесспорно самый добрый человек в
русской литературе. Доброта, мягкость, отзывчивость тоже требуют таланта, и
Жуковский обладал этим талантом в высшей мере. В годы учения Пушкина в Лицее
Жуковский был уже признанным поэтом, и Пушкин свое стихотворное послание к
нему (1816) начал с обращения: "Благослови, поэт...". В этих словах было
сознание дистанции, отделявшей автора прославленного в 1812 году
патриотического стихотворения "Певец во стане русских воинов" и вызывавших
бурные споры романтических баллад от вступавшего на поэтический путь
новичка. Однако в отношении Жуковского к начинающему поэту не было ни
покровительства, столь нетерпимого Пушкиным, ни досаждавшей ему
нравоучительности. Жуковский нашел верный тон - тон любящего старшего брата,
при котором старшинство не мешает равенству. Это сделало дружбу Пушкина и
Жуковского особенно долговечной. Правда, и здесь бывало не все гладко:
Жуковский порой сбивался на нравоучение, а в последние месяцы жизни поэта
утерял понимание его душевной жизни. Пушкин, в свою очередь, не скрывал
творческих расхождений со своим старшим другом, порой подчеркивая их с
эпиграмматической остротой. И все же среди наиболее длительных дружеских
привязанностей Пушкина имя Жуковского должно быть названо рядом с именами
Дельвига и Пущина.
Дружеские связи лицейского периода - с царскосельскими гусарами, с
литераторами-арзамасцами - молодыми писателями, объединявшимися вокруг
знамен "нового слога" Карамзина и романтизма Жуковского, - с семьей
Карамзина - давали исключительно много для
16
формирования ума и взглядов Пушкина, его общественной и литературной
позиции. Но они влияли и на характер. В гусарском кружке Пушкин мог
чувствовать себя взрослым, у Карамзина - вдохнуть воздух семьи, домашнего
уюта - того, чего сам он никогда не знал у себя дома. В неожиданном и
трогательном чувстве влюбленности, которое Пушкин испытал к Екатерине
Андреевне Карамзиной, женщине на девятнадцать лет старше его (более чем
вдвое!), вероятно, значительное место занимала потребность именно в
материнской любви. Нет оснований видеть в этом чувстве глубокую и утаенную
страсть. Ю. Н. Тынянов - автор подробной работы, посвященной "безымянной
любви" Пушкина к Карамзиной, - особое значение придает тому, что перед
смертью Пушкин захотел видеть именно ее1. Однако, чтобы правильно осмыслить
этот факт, следует назвать имена всех тех, кто вспоминался ему в эти минуты.
Тот, кому приходилось наблюдать людей, умирающих от ран в сознании,
знает, с какой неожиданной силой вспыхивают у них воспоминания далекого и,
казалось бы, прочно забытого детства. Пушкин не вспомнил недавно
скончавшейся матери, не позвал ни отца, ни брата, ни сестры. Он вспомнил
Лицей: "Как жаль, что нет теперь здесь ни Пущина, ни Малиновского, мне бы
легче было умирать". "Карамзина? Тут ли Карамзина?" - спросил Пушкин2. Он
возвращался в мир лицейской жизни.
Лицей заменил Пушкину детство. Лицей был закончен - детство прошло.
Началась жизнь.
Расставание с детством и вступление во "взрослую" жизнь воспринималось
Пушкиным, рвущимся из Лицея, торжественно. Оно рисовалось как рукоположение
в рыцарский орден Русской Литературы, клятва палладина, который отныне будет
искать случая сразиться за честь своей Дамы. Для юноши, воспринимавшего
рыцарскую культуру сквозь призму иронических поэм Вольтера, Аристо и Тассо,
такое "рукоположение" неизбежно выступало в двойном свете: торжественном и
даже патетическом, с одной стороны, и пародийно-буффонном - с другой, причем
насмешка и пафос не отменяли, а оттеняли друг друга. Пушкин в Лицее был
дважды рукоположен в поэты. Первое посвящение произошло 8 января 1815 года
на переводном экзамене. Встреча Пушкина и Державина не имела в реальности
того условно-символического (и уж, конечно, тем более, театрального)
характера, который невольно ей приписываем мы, глядя назад и зная, что в
лицейской зале в этот день встретились величайший русский поэт XVIII века,
которому осталось лишь полтора года жизни, и самый великий из русских поэтов
вообще. Державин несколько раз до этого уже "передавал" свою лиру молодым
поэтам:
1 Тынянов Ю. Н. Безыменная любовь. - В кн.: Тынянов Ю. Н. Пушкин и его
современники. М., 1968, с. 217.
2 А. С. Пушкин в воспоминаниях современников, т. 2, с. 332, 349.
17
Тебе в наследие, Жуковской!
Я ветху лиру отдаю;
А я над бездной гроба скользкой
Уж преклоня чело стою1.
Сам Пушкин описал позже эту встречу, соединяя юмор с лиризмом:
"Державин приехал. Он вошел в сени, и Дельвиг услышал, как он спросил у
швейцара: "Где, братец, здесь нужник?" Этот прозаический вопрос разочаровал
Дельвига". "Державин был очень стар... Он сидел, подперши голову рукою. Лицо
его было бессмысленно; глаза мутны; губы отвислы" (XII, 158). Строки эти
писались почти в то же время, что и портрет старой графини в "Пиковой даме":
"Графиня сидела вся желтая, шевеля отвислыми губами... В мутных глазах ее
изображалось совершенное отсутствие мысли" (VIII, /, 240). Совпадение это не
случайно: в обоих случаях Пушкин рисует отошедший уже и отживший свое XVIII
век, как бы сгустившийся в лице одного человека.
Эпизод встречи уходящего и начинающего поэтов на одном из переводных
экзаменов в Лицее вряд ли произвел ошеломляющее впечатление на
современников, поглощенных рутиной ежедневных служебных, политических,
придворных забот. Только тесный круг друзей, начинавших уже ценить дарование
молодого поэта, мог почувствовать его значение. Но для самого Пушкина это
было одно из важнейших событий жизни. Он чувствовал себя как паж, получивший
посвящение в рыцарский сан: "Наконец вызвали меня. Я прочел мои
"Воспоминания в Царском) С.(еле)", стоя в двух шагах от Державина. Я не в
силах описать состояния души моей: когда дошел я до стиха, где упоминаю имя
Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось с упоительным
восторгом...
Не помню, как я кончил чтение, не помню, куда убежал. Державин был в
восхищении; он меня требовал, хотел обнять меня... Меня искали, но не
нашли..." (XII, 158).
Вторым посвящением было принятие Пушкина в "Арзамас" - неофициальное
литературное общество, объединявшее молодых и задорных литераторов, которые
высмеивали на своих, имевших шуточный характер, заседаниях литературных
староверов. Члены "Арзамаса" были поклонниками Карамзина, к Державину, в
доме которого торжественно собирались литераторы-архаисты, относились
иронически. Пушкин был принят в "Арзамас" осенью 1817 года, в момент, когда
это общество находилось в состоянии внутреннего разлада. Для Пушкина это
принятие имело глубокий смысл: его принадлежность к литературе получила
общественное признание. Зачисление в боевую дружину молодых литераторов -
романтиков, насмешников, гонителей "века минувшего" - подвело черту под
периодом детства и годами учения. Он почувствовал себя допущенным в круг
поэтов общепризнанных.
1 Державин Г. Р. Стихотворения. Л., 1933, с. 386.
Я. К. ГРОТ - ХРАНИТЕЛЬ ПАМЯТИ ЛИЦЕЙСКОЙ
Книга "Пушкинский лицей", лежащая перед вами, посвящена ее
составителем, К. Я. Гротом, памяти его отца, всю жизнь любовно собиравшего
материалы, связанные с Александровским лицеем, выпускником которого он был.
Современному читателю это имя, скорее всего, почти не знакомо. Между
тем, Я. К Грот был замечательным, достойнейшим человеком, заслуживающим
нашей благодарной памяти.
Яков Карлович Грот (1812-1893) - выдающийся русский филолог и
просветитель, действительный член Императорской академии наук, строго
говоря, не может именоваться пушкинистом, ибо изучение Пушкина составляло
лишь небольшую часть его обширнейшей научной деятельности. Я. К. Грот читал
лекции в Гельсингфорс ком университете, преподавал в Александровском лицее,
в течение нескольких лет был учителем великих князей - старших сыновей
Александра II. Как историк литературы и переводчик он успешно выступал
посредником между русской и скандинавскими культурами. Грот заложил основы
русской текстологии и подготовил первое в России образцовое академическое
собрание сочинений писателя ("Сочинения Державина"). При этом ученый находил
время сочинять произведения для детей в стихах и в прозе, пользовавшиеся
успехом у маленьких читателей. Внес он огромный вклад и в изучение русского
языка: грамматике "по Гроту" обучалось несколько поколений российских
школьников. Наконец, более 30-ти лет Грот фактически возглавлял в Академии
наук отделение русского языка и словесности, давая пример преданного и
самоотверженного служения науке.
Однако труды Грота о Пушкине не затерялись среди его научного наследия,
они стали столь ценным вкладом в пушкиноведение, что и по сей день без них
не обходится ни один серьезный исследователь. Значение пушкиноведческих
штудий Грота во многом определили особенности его личности и его биографии.
Родители его, немцы родом и лютеране по вере, считали Россию своим
единственным Отечеством. Рано овдовевшая мать воспитала сына, по его
собственному признанию, "в любви к русскому языку и народу, в привязанности
и благодарности к России". Мальчика удалось определить на ученье в
Царскосельский лицей. Грот поступил в лицей всего через девять лет после
выпуска Пушкина; предания о знаменитых "первенцах лицея" и, прежде всего, о
поэте, слава которого росла с каждым годом, были еще живы. Любовь к поэзии и
литературе, собственные литературные опыты, лицейские журналы - все эти
увлечения первых лицеистов старалось поддерживать и младшее поколение.
Кстати, рус-
19
ской словесности Грот обучался у того самого Кошанского, которому
посвящал свои стихи юный Пушкин. Однажды Грот видел и самого Пушкина,
который зашел в лицей, гуляя в Царском Селе.
Благоговейное отношение к Пушкину Грот сохранил на всю жизнь (оно
поддерживалось также многолетней дружбой с П.А.Плетневым, одним из ближайших
друзей поэта) и в 1870-е годы стал душой общественного комитета,
занимавшегося сбором средств для сооружения памятника Пушкину в Москве.
Книга Грота "Пушкин, его лицейские товарищи и наставники" (1887 г.) собрала
в себе обширный свод документов и материалов, относящихся к истории первого,
пушкинского выпуска лицея. В этом труде счастливо сочетались высокий
профессионализм ученого, огромные личные связи в интересующей его среде и
живая, искренняя любовь к героям своих очерков.
Уже после смерти Я. К. Грота, его сын опубликовал материалы коллекции
его отца, посвященной Лицею, в книге "Пушкинский Лицей", ставшей
замечательным памятником не только этому уникальному учебному заведению, но
и человеку, столь много сделавшему для сохранения памяти о нем - Якову
Карловичу Гроту.
О. С. Муравьева.
Еще в 1899 голу, издавая вторым, дополненным паданием известный сборник
отца моего, Я. К. Грота "Пушкин, его товарищи и наставники", я видел
настоятельную необходимость при первой возможности вернуться к этим
материалам, собранным и в общем, самом существенном, использованным покойным
академиком, чтобы вполне их исчерпать и сделать их общим достоянием, т. е.
достоянием не только истории русской литературы и культуры, но и широкого
круга читателей, всегда питающих особый интерес ко всему, что касается
Пушкина, его биографии и в частности места его воспитания. С тех пор меня
постоянно влекло к этой работе, но обстоятельства и другие срочные занятия
не позволяли мне уделить ей необходимый досуг.
Наконец, ныне мне удалось исполнить мое давнишнее желание, и
наступающая 19-го октября столетняя годовщина основания Императорского (т.
е. Царскосельского) Лицея1 является как нельзя более подходящим моментом для
выпуска в свет моего сборника.
Его значение и характер всецело определяются содержанием издаваемого
материала. Это не есть новый материал или новое изыскание собственно о
Пушкине в Лицее, а это есть снабженный необходимым комментарием сборник по
счастью уцелевших и сохраненных в Гротовском архиве бумаг Пушкинского курса,
этих документальных свидетельств о той умственной и душевной жизни, которая
окружала нашего гениального юношу-поэта в Лицее, о той духовной атмосфере,
которою он там дышал и особенно о тех людях, которым выпало на долю счастье
составить его общество, стать к нему в близкие и дружеские отношения, играть
роль в его интеллектуальной жизни и развитии и в свою очередь испытывать его
влияние.
Значительную часть публикуемых материалов составляют литературные
упражнения товарищей Пушкина, его собратьев по перу, главным образом, бар.
Дельвига, Илличевского и Кюхельбекера, а также коллективные, а потому и
анонимные мелкие произведения юных лицейских сатириков и остряков и так
называемые "национальные" лицейские песни.
Быть может многие вошедшие сюда ребяческие пробы пера и наивные
упражнения в стихах и прозе, как и грубоватые, не всегда остроумные выходки
и шутки лицейских авторов, покажутся иным читателям не заслуживающими
уделяемого им внимания и опубликования. Но едва ли на эти юношеские опыты
следует смотреть с этой строгой, безотносительной критико-литерагурной точки
зрения. Их значение прежде всего бытовое и эпизодическое: они важны как
характерное явление места и времени, как общий фон, как свет и тени
воссоздаваемой наши-
1 Почти совпадающая со столетней годовщиной рождения Я. К.. Грота (15
декабря 1812г.).
21
ми источниками картины той духовной и литературной обстановки, в
которой суждено было развиваться поэтическому гению Пушкина
Лицейскую поэзию Пушкина нельзя изучать вне обстановки Лицея его
времени, отделив и вырвав ее из той почвы, которая ее питала, из той стихии
или среды, в которой она создавалась и расцветала Как ни выдавался
неизмеримо Пушкин своим поэтическим гением и духовным развитием среди своих
товарищей он все же жил с ними обшей жизнью, общими интересами и увлечениями
и поэзия его была все же частью лицейской поэзии его курса, имела с ней
многие общие импульсы и мотивы, общие элементы, 1емы и литературные приемы а
главное общую реальную жизненную почву в лицейском быте, умственных занятиях
и окружающей среде, а потому и изучать ее следует в связи с сохранившимися
памятниками и остатками литературной и поэтической деятельности его
сотоварищей тем более, что в некоторых, особенно коллективных плодах ее
имеются несомненно, хоть и неотделимые, элементы творчества, остроумия и
веселости также и юного лицеиста Пушкина
На том естественном и реальном фоне, который составляют литературные
упражнения и стихотворство Пушкинского выдающегося по дарованиям курса
лицейская муза самого Пушкина является нам уже во всем своем блеске в
истинном величии и в правильном бытовом и историческом освещении.
Таким образом, я позволяю себе надеяться, что издаваемый материал имеет
цену не только для истории Пушкинского Лицея и для биографии и
характеристики его воспитанников и деятелей, но и для дальнейшего детального
изучения и оценки лицейских творений великого поэта.
Как любопытный материал для истории Лицея в ближайшее к Пушкину время,
помещаются мною в "Приложениях" еще известия, документы и извлечения из
бумаг 111-го курса, переданных некогда отцу моему бывшим воспитанником этого
курса Д Н. Замятиным, и VI-го курса, к которому принадлежал сам Я. К Грот.
Свое издание я счел делом снабдить как воспроизведением некоторых
интересных автографов (Пушкина, Илличевского, Кюхельбекера, Матюшкина и др)
и рисунков, в том числе любопытных карикатур из журнала "Лицейский Мудрец,,
так и портретами (кроме самого Пушкина) тех лиц, стараниями которых были
собраны и сохранились для потомства издаваемые остатки архива 1-го курса, а
именно М.А. Корфа, М.Л Яковлева, С.Д Комовского, Ф Ф Матюшкина и Я. К.
Грота.
Мне остается выразить здесь мою искреннюю признательность Лицейскому
Пушкинскому Обществу и Отделению русского языка и словесности Императорской
Академии Наук, облегчившим мне осуществление моей задачи своим просвещенным
содействием, равно как и всем лицам, к которым мне приходилось обращаться по
книжной части в течение работы.
Царское Село
26 сентября 1911г.
К. Грот.
К- Я Грот-ь
ПУШКИНСКИЙ ЛИЦЕЙ
(1811-1817)
БУМАГИ 1-ГО КУРСА,
СОБРАННЫЙ
АКАДЕМИКОМЪ Я. К, ГРОТОМЪ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ. 1911.
Памяти моего отца
...На время улети в лицейский уголок Всесильной, сладостной мечтою. Ты
вспомни быстрые минуты первых дней, Неволю мирную, шесть лет соединенья,
Печали, радости, мечты души твоей, Размолвки дружества и сладость
примиренья, - Что было и не будет вновь...
Пушкин (В альбом Пущину, 1817).
19-го октября 1911 года Императорский Александровский Лицей празднует
столетнюю годовщину своего основания, т. е. вернее - основания того
замечательного в истории русской культуры учебного заведения -
первоначального Царскосельского Лицея, и j которого развился нынешний
Петербургский его преемник (с 1843 года) Александровский Лицей, счастливый
наследник и хранитель его великих и священных традиций.
Пушкин и Царскосельский Лицей - вот слова, которые каждому Русскому
говорят так много, в которых заключено все высокое значение нынешнего юбилея
как для русского образованного общества, так и для истории русского
просвещения и литературы. Ведь жизнь Лицея в его первое шестилетие
(1811-1817) - это годы учения и умственного развития гениального нашего
поэта, начальная эпоха его поэтического творчества. Уже из этого ясно, что
написать полную и подробную - насколько позволяют источники, - а вместе
живую и яркую историю именно Царскосельского Лицея (1811-1843), в которой
конечно время Пушкина заняло бы первенствующее место, есть настоятельная и
давно лежащая на совести русских культурных историков задача, в высшей
степени почетная, благодарная и привлекательная.
Между тем материалов для такой истории накопилось уже не мало, да есть
для нее и солидное основание в известном труде И. Селезнева, заключающем в
себе исторический очерк Лицея за первое его пятидесятилетие. Целая половина
его посвящена Царскосельскому лицею, но помещенный здесь материал требует
многих важных дополнений, тщательной разработки и воссоздания из
сохранившихся памятников, бумажных обрывков и преданий - всестороннего и
яркого изображения жизни старого Лицея и характеристики столь для нас
интересных старейших его деятелей и питомцев.
В протекшее же второе пятидесятилетие Лицея изданы в том или другом
виде новые весьма ценные и разнообразные материалы и свидетельства
современников, даны отдельные интересные характеристики личностей,
нарисованы черты жизни, быта и отношений действующих лиц Пушкинского
25
Лицея, но все это отрывочно, разбросанно, иногда разноречиво, и вот
свести все это воедино, связать в одну цельную, полную содержания и
подробностей, картину, критически оценив и проверив все имеющиеся и прежние
и новые источники, свидетельства и предания, - все это на правдивом
историческом фоне событии, жизни и быта той эпохи - вот задача, все еще
ожидающая своего талантливого и одушевленного исполнителя.
А до появления такой истории всякое, даже самое скромное дополнение к
тому, что уже написано и издано, - в смысле ли обнародования хотя бы
малейшего нового материала или частичного, детального углубления в тот или
другой вопрос - должно быть обязанностью всякого, могущего внести еще
что-нибудь заслуживающее внимания в эту литературу.
Это и заставляет меня, располагающего собранием лицейских реликвий,
составленным в течение долгих лет моим отцом, лицеистом VI курса Я. К.
Гротом, и им в свое время использованным в ряде этюдов и очерков, в свою
очередь, заняться этими любопытными бумагами и извлечь из них все то, что
еще может послужить материалом для вышенамеченной задачи и что до сего
времени или вовсе не было опубликовано, или стало известно лишь отчасти
Обозревая в одной из статей своих в 1874 г.' литературу предмета, Я. К.
Грот замечает, что "к сожалению сами воспитанники Лицея и близкого ему
Лицейского пансиона сделали не много для истории этих заведений". Это
замечание, вполне верное в то время, в общем остается довольно верным и
ныне, хотя справедливость требует признать, что главная доля в издании и
обработке сохранившихся материалов принадлежит все же двум старым лицеистам
- В. П. Гаевскому и самому Я К Гроту2, которым послужили прежде всего
важнейшие лицейские воспоминания, записанные первокурсниками, напр.,
Пущиным, Корфом, Комовским.
К названным именам бытописателей Царскосельского лицея - из числа
воспитанников уже Петербургского Лицея можно прибавить лишь два-три имени,
напр., маститого русского ученою и библиографа Д. Ф. Кобеко, Н. А.
Гастфрейнда, да еще неутомимого организатора лицейского Пушкинского музея,
собирателя памятников лицейской старины для него и пушкиниста П. Е. Рейнбота
Все остальные издатели материалов, историки старого Лицея и пушкинисты,
сентябрьском номере "Российского музеума" за 1815 год приветствовал его -
автора всего лишь нескольких опубликованных стихотворений - стихами:
Пушкин! Он и в лесах не укроется; Лира выдаст его громким пением,
: А. С. Пушкин в воспоминаниях современников, I. 1, с. 81.
14
И от смертных восхитит бессмертного Аполлон на Олимп торжествующий.
Глубокой привязанности к родителям у Пушкина не было, Однако
потребность к такой привязанности, видимо, была исключительно сильна. Это
наложило отпечаток на отношения Пушкина с людьми старше его по возрасту. С
одной стороны, он в любую минуту был готов взбунтоваться против авторитета,
снисходительность или покровительство старших были ему невыносимы. С другой,
он тянулся к ним, жаждал их внимания, признание с их стороны было ему
необходимо. Он хотел дружбы с ними. Культ Дружбы был неотделим от литературы
предро-мантизма: Шиллер и Карамзин, Руссо и Батюшков создали настоящую
"мифологию" дружбы. Однако литературная традиция давала лишь слово,
подсказывала формы, в них отливалась глубоко личная потребность
компенсировать ту нехватку душевных связей, которую ощущал юноша, не
любивший вспоминать о своем детстве и семье.
Дружеские связи с лицеистами, как мы говорили, завязывались трудно. Тем
более заметна тяга Пушкина к людям "взрослого" мира: к дружбе с Чаадаевым и
Кавериным, арзамасцами и Карамзиным, Тургеневым
и Ф. Глинкой.
Глядя на дружеские связи Пушкина с возрастной точки зрения, мы
отчетливо видим три периода. От Лицея до Одессы включительно друзья Пушкина
старше его по возрасту, жизненному опыту, служебному положению. Пушкин
сознательно игнорирует эту разницу. Карамзину он говорил: "Итак, вы рабство
предпочитаете свободе" ("Карамзин вспыхнул и назвал меня своим клеветником*,
ХП, 306). М. Орлову, герою войны 1812 года, принявшему ключи Парижа, любимцу
императора и кумиру солдат, главе кишиневского общества декабристов, "он
отпустил", "разгорячась": "Вы рассуждаете, генерал, как старая баба"
("Пушкин, вы мне говорите дерзости, берегитесь", - ответил Орлов")1. И все
же дружеские связи этого периода далеки от равенства. Друзья Пушкина - почти
всегда и учителя его. Одни учат его гражданской твердости и стоицизму, как
Чаадаев или Ф. Глинка, другие наставляют в политической экономии, как Н.
Тургенев, третьи приобщают к тайнам гусарских кутежей, как Каверин или
Молоствов, четвертые, как Н. И. Кривцов, "развращают" проповедью
материализма. Вопрос о влиянии Пушкина на весь этот круг лиц даже не
ставится.
В 1824 году Пушкин посвятил дружбе четверостишие, окрашенное
горечью:
Что дружба? Легкий пыл похмелья,
Обиды вольный разговор,
Обмен тщеславия, безделья
Иль покровительства позор (//, /, 460).
А, С. Пушкин в воспоминаниях современников, т. I, с. 351.
15
В Михайловском начинается новый период - Пушкина явно влечет к
сверстникам. Именно в это время лицейские связи обретают для него новую и
особую ценность, укрепляется эпистолярная дружба с Вяземским, который, хотя
и несколько старше по возрасту', но никак не годится в наставники и не
претендует на эту роль. В роли друга-издателя (скитаясь по ссылкам, Пушкин
весьма нуждается в услугах по этой части, поскольку сам лишен возможности
вести деловые переговоры) маститого наставника Гнедича сменяет приятель
Плетнев. Среди политических заговорщиков Пушкина теперь привлекают
"молодые": Рылеев и Бестужев, среди поэтов - сверстники: Дельвиг,
Баратынский, Языков.
В тридцатые годы в кругу друзей Пушкина появляются имена молодых,
начинающих литераторов: Иван Киреевский, Погодин, Гоголь, который становится
ближайшим сотрудником Пушкина, Кольцов и даже Белинский, при всем различии
литературных взглядов, бытовых и культурных привычек, попадают в круг
интересующих Пушкина лиц. Приятели младшего брата (Нащокин, Соболевский)
становятся и его приятелями. Обновление круга друзей станет для Пушкина
одной из черт мужественного признания вечного движения жизни.
Среди дружеских привязанностей Пушкина особое место занимал Жуковский.
Глубокий и тонкий лирик, открывший тайны поэтического звучания, Жуковский
отличался и другой одаренностью: это был бесспорно самый добрый человек в
русской литературе. Доброта, мягкость, отзывчивость тоже требуют таланта, и
Жуковский обладал этим талантом в высшей мере. В годы учения Пушкина в Лицее
Жуковский был уже признанным поэтом, и Пушкин свое стихотворное послание к
нему (1816) начал с обращения: "Благослови, поэт...". В этих словах было
сознание дистанции, отделявшей автора прославленного в 1812 году
патриотического стихотворения "Певец во стане русских воинов" и вызывавших
бурные споры романтических баллад от вступавшего на поэтический путь
новичка. Однако в отношении Жуковского к начинающему поэту не было ни
покровительства, столь нетерпимого Пушкиным, ни досаждавшей ему
нравоучительности. Жуковский нашел верный тон - тон любящего старшего брата,
при котором старшинство не мешает равенству. Это сделало дружбу Пушкина и
Жуковского особенно долговечной. Правда, и здесь бывало не все гладко:
Жуковский порой сбивался на нравоучение, а в последние месяцы жизни поэта
утерял понимание его душевной жизни. Пушкин, в свою очередь, не скрывал
творческих расхождений со своим старшим другом, порой подчеркивая их с
эпиграмматической остротой. И все же среди наиболее длительных дружеских
привязанностей Пушкина имя Жуковского должно быть названо рядом с именами
Дельвига и Пущина.
Дружеские связи лицейского периода - с царскосельскими гусарами, с
литераторами-арзамасцами - молодыми писателями, объединявшимися вокруг
знамен "нового слога" Карамзина и романтизма Жуковского, - с семьей
Карамзина - давали исключительно много для
16
формирования ума и взглядов Пушкина, его общественной и литературной
позиции. Но они влияли и на характер. В гусарском кружке Пушкин мог
чувствовать себя взрослым, у Карамзина - вдохнуть воздух семьи, домашнего
уюта - того, чего сам он никогда не знал у себя дома. В неожиданном и
трогательном чувстве влюбленности, которое Пушкин испытал к Екатерине
Андреевне Карамзиной, женщине на девятнадцать лет старше его (более чем
вдвое!), вероятно, значительное место занимала потребность именно в
материнской любви. Нет оснований видеть в этом чувстве глубокую и утаенную
страсть. Ю. Н. Тынянов - автор подробной работы, посвященной "безымянной
любви" Пушкина к Карамзиной, - особое значение придает тому, что перед
смертью Пушкин захотел видеть именно ее1. Однако, чтобы правильно осмыслить
этот факт, следует назвать имена всех тех, кто вспоминался ему в эти минуты.
Тот, кому приходилось наблюдать людей, умирающих от ран в сознании,
знает, с какой неожиданной силой вспыхивают у них воспоминания далекого и,
казалось бы, прочно забытого детства. Пушкин не вспомнил недавно
скончавшейся матери, не позвал ни отца, ни брата, ни сестры. Он вспомнил
Лицей: "Как жаль, что нет теперь здесь ни Пущина, ни Малиновского, мне бы
легче было умирать". "Карамзина? Тут ли Карамзина?" - спросил Пушкин2. Он
возвращался в мир лицейской жизни.
Лицей заменил Пушкину детство. Лицей был закончен - детство прошло.
Началась жизнь.
Расставание с детством и вступление во "взрослую" жизнь воспринималось
Пушкиным, рвущимся из Лицея, торжественно. Оно рисовалось как рукоположение
в рыцарский орден Русской Литературы, клятва палладина, который отныне будет
искать случая сразиться за честь своей Дамы. Для юноши, воспринимавшего
рыцарскую культуру сквозь призму иронических поэм Вольтера, Аристо и Тассо,
такое "рукоположение" неизбежно выступало в двойном свете: торжественном и
даже патетическом, с одной стороны, и пародийно-буффонном - с другой, причем
насмешка и пафос не отменяли, а оттеняли друг друга. Пушкин в Лицее был
дважды рукоположен в поэты. Первое посвящение произошло 8 января 1815 года
на переводном экзамене. Встреча Пушкина и Державина не имела в реальности
того условно-символического (и уж, конечно, тем более, театрального)
характера, который невольно ей приписываем мы, глядя назад и зная, что в
лицейской зале в этот день встретились величайший русский поэт XVIII века,
которому осталось лишь полтора года жизни, и самый великий из русских поэтов
вообще. Державин несколько раз до этого уже "передавал" свою лиру молодым
поэтам:
1 Тынянов Ю. Н. Безыменная любовь. - В кн.: Тынянов Ю. Н. Пушкин и его
современники. М., 1968, с. 217.
2 А. С. Пушкин в воспоминаниях современников, т. 2, с. 332, 349.
17
Тебе в наследие, Жуковской!
Я ветху лиру отдаю;
А я над бездной гроба скользкой
Уж преклоня чело стою1.
Сам Пушкин описал позже эту встречу, соединяя юмор с лиризмом:
"Державин приехал. Он вошел в сени, и Дельвиг услышал, как он спросил у
швейцара: "Где, братец, здесь нужник?" Этот прозаический вопрос разочаровал
Дельвига". "Державин был очень стар... Он сидел, подперши голову рукою. Лицо
его было бессмысленно; глаза мутны; губы отвислы" (XII, 158). Строки эти
писались почти в то же время, что и портрет старой графини в "Пиковой даме":
"Графиня сидела вся желтая, шевеля отвислыми губами... В мутных глазах ее
изображалось совершенное отсутствие мысли" (VIII, /, 240). Совпадение это не
случайно: в обоих случаях Пушкин рисует отошедший уже и отживший свое XVIII
век, как бы сгустившийся в лице одного человека.
Эпизод встречи уходящего и начинающего поэтов на одном из переводных
экзаменов в Лицее вряд ли произвел ошеломляющее впечатление на
современников, поглощенных рутиной ежедневных служебных, политических,
придворных забот. Только тесный круг друзей, начинавших уже ценить дарование
молодого поэта, мог почувствовать его значение. Но для самого Пушкина это
было одно из важнейших событий жизни. Он чувствовал себя как паж, получивший
посвящение в рыцарский сан: "Наконец вызвали меня. Я прочел мои
"Воспоминания в Царском) С.(еле)", стоя в двух шагах от Державина. Я не в
силах описать состояния души моей: когда дошел я до стиха, где упоминаю имя
Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось с упоительным
восторгом...
Не помню, как я кончил чтение, не помню, куда убежал. Державин был в
восхищении; он меня требовал, хотел обнять меня... Меня искали, но не
нашли..." (XII, 158).
Вторым посвящением было принятие Пушкина в "Арзамас" - неофициальное
литературное общество, объединявшее молодых и задорных литераторов, которые
высмеивали на своих, имевших шуточный характер, заседаниях литературных
староверов. Члены "Арзамаса" были поклонниками Карамзина, к Державину, в
доме которого торжественно собирались литераторы-архаисты, относились
иронически. Пушкин был принят в "Арзамас" осенью 1817 года, в момент, когда
это общество находилось в состоянии внутреннего разлада. Для Пушкина это
принятие имело глубокий смысл: его принадлежность к литературе получила
общественное признание. Зачисление в боевую дружину молодых литераторов -
романтиков, насмешников, гонителей "века минувшего" - подвело черту под
периодом детства и годами учения. Он почувствовал себя допущенным в круг
поэтов общепризнанных.
1 Державин Г. Р. Стихотворения. Л., 1933, с. 386.
Я. К. ГРОТ - ХРАНИТЕЛЬ ПАМЯТИ ЛИЦЕЙСКОЙ
Книга "Пушкинский лицей", лежащая перед вами, посвящена ее
составителем, К. Я. Гротом, памяти его отца, всю жизнь любовно собиравшего
материалы, связанные с Александровским лицеем, выпускником которого он был.
Современному читателю это имя, скорее всего, почти не знакомо. Между
тем, Я. К Грот был замечательным, достойнейшим человеком, заслуживающим
нашей благодарной памяти.
Яков Карлович Грот (1812-1893) - выдающийся русский филолог и
просветитель, действительный член Императорской академии наук, строго
говоря, не может именоваться пушкинистом, ибо изучение Пушкина составляло
лишь небольшую часть его обширнейшей научной деятельности. Я. К. Грот читал
лекции в Гельсингфорс ком университете, преподавал в Александровском лицее,
в течение нескольких лет был учителем великих князей - старших сыновей
Александра II. Как историк литературы и переводчик он успешно выступал
посредником между русской и скандинавскими культурами. Грот заложил основы
русской текстологии и подготовил первое в России образцовое академическое
собрание сочинений писателя ("Сочинения Державина"). При этом ученый находил
время сочинять произведения для детей в стихах и в прозе, пользовавшиеся
успехом у маленьких читателей. Внес он огромный вклад и в изучение русского
языка: грамматике "по Гроту" обучалось несколько поколений российских
школьников. Наконец, более 30-ти лет Грот фактически возглавлял в Академии
наук отделение русского языка и словесности, давая пример преданного и
самоотверженного служения науке.
Однако труды Грота о Пушкине не затерялись среди его научного наследия,
они стали столь ценным вкладом в пушкиноведение, что и по сей день без них
не обходится ни один серьезный исследователь. Значение пушкиноведческих
штудий Грота во многом определили особенности его личности и его биографии.
Родители его, немцы родом и лютеране по вере, считали Россию своим
единственным Отечеством. Рано овдовевшая мать воспитала сына, по его
собственному признанию, "в любви к русскому языку и народу, в привязанности
и благодарности к России". Мальчика удалось определить на ученье в
Царскосельский лицей. Грот поступил в лицей всего через девять лет после
выпуска Пушкина; предания о знаменитых "первенцах лицея" и, прежде всего, о
поэте, слава которого росла с каждым годом, были еще живы. Любовь к поэзии и
литературе, собственные литературные опыты, лицейские журналы - все эти
увлечения первых лицеистов старалось поддерживать и младшее поколение.
Кстати, рус-
19
ской словесности Грот обучался у того самого Кошанского, которому
посвящал свои стихи юный Пушкин. Однажды Грот видел и самого Пушкина,
который зашел в лицей, гуляя в Царском Селе.
Благоговейное отношение к Пушкину Грот сохранил на всю жизнь (оно
поддерживалось также многолетней дружбой с П.А.Плетневым, одним из ближайших
друзей поэта) и в 1870-е годы стал душой общественного комитета,
занимавшегося сбором средств для сооружения памятника Пушкину в Москве.
Книга Грота "Пушкин, его лицейские товарищи и наставники" (1887 г.) собрала
в себе обширный свод документов и материалов, относящихся к истории первого,
пушкинского выпуска лицея. В этом труде счастливо сочетались высокий
профессионализм ученого, огромные личные связи в интересующей его среде и
живая, искренняя любовь к героям своих очерков.
Уже после смерти Я. К. Грота, его сын опубликовал материалы коллекции
его отца, посвященной Лицею, в книге "Пушкинский Лицей", ставшей
замечательным памятником не только этому уникальному учебному заведению, но
и человеку, столь много сделавшему для сохранения памяти о нем - Якову
Карловичу Гроту.
О. С. Муравьева.
Еще в 1899 голу, издавая вторым, дополненным паданием известный сборник
отца моего, Я. К. Грота "Пушкин, его товарищи и наставники", я видел
настоятельную необходимость при первой возможности вернуться к этим
материалам, собранным и в общем, самом существенном, использованным покойным
академиком, чтобы вполне их исчерпать и сделать их общим достоянием, т. е.
достоянием не только истории русской литературы и культуры, но и широкого
круга читателей, всегда питающих особый интерес ко всему, что касается
Пушкина, его биографии и в частности места его воспитания. С тех пор меня
постоянно влекло к этой работе, но обстоятельства и другие срочные занятия
не позволяли мне уделить ей необходимый досуг.
Наконец, ныне мне удалось исполнить мое давнишнее желание, и
наступающая 19-го октября столетняя годовщина основания Императорского (т.
е. Царскосельского) Лицея1 является как нельзя более подходящим моментом для
выпуска в свет моего сборника.
Его значение и характер всецело определяются содержанием издаваемого
материала. Это не есть новый материал или новое изыскание собственно о
Пушкине в Лицее, а это есть снабженный необходимым комментарием сборник по
счастью уцелевших и сохраненных в Гротовском архиве бумаг Пушкинского курса,
этих документальных свидетельств о той умственной и душевной жизни, которая
окружала нашего гениального юношу-поэта в Лицее, о той духовной атмосфере,
которою он там дышал и особенно о тех людях, которым выпало на долю счастье
составить его общество, стать к нему в близкие и дружеские отношения, играть
роль в его интеллектуальной жизни и развитии и в свою очередь испытывать его
влияние.
Значительную часть публикуемых материалов составляют литературные
упражнения товарищей Пушкина, его собратьев по перу, главным образом, бар.
Дельвига, Илличевского и Кюхельбекера, а также коллективные, а потому и
анонимные мелкие произведения юных лицейских сатириков и остряков и так
называемые "национальные" лицейские песни.
Быть может многие вошедшие сюда ребяческие пробы пера и наивные
упражнения в стихах и прозе, как и грубоватые, не всегда остроумные выходки
и шутки лицейских авторов, покажутся иным читателям не заслуживающими
уделяемого им внимания и опубликования. Но едва ли на эти юношеские опыты
следует смотреть с этой строгой, безотносительной критико-литерагурной точки
зрения. Их значение прежде всего бытовое и эпизодическое: они важны как
характерное явление места и времени, как общий фон, как свет и тени
воссоздаваемой наши-
1 Почти совпадающая со столетней годовщиной рождения Я. К.. Грота (15
декабря 1812г.).
21
ми источниками картины той духовной и литературной обстановки, в
которой суждено было развиваться поэтическому гению Пушкина
Лицейскую поэзию Пушкина нельзя изучать вне обстановки Лицея его
времени, отделив и вырвав ее из той почвы, которая ее питала, из той стихии
или среды, в которой она создавалась и расцветала Как ни выдавался
неизмеримо Пушкин своим поэтическим гением и духовным развитием среди своих
товарищей он все же жил с ними обшей жизнью, общими интересами и увлечениями
и поэзия его была все же частью лицейской поэзии его курса, имела с ней
многие общие импульсы и мотивы, общие элементы, 1емы и литературные приемы а
главное общую реальную жизненную почву в лицейском быте, умственных занятиях
и окружающей среде, а потому и изучать ее следует в связи с сохранившимися
памятниками и остатками литературной и поэтической деятельности его
сотоварищей тем более, что в некоторых, особенно коллективных плодах ее
имеются несомненно, хоть и неотделимые, элементы творчества, остроумия и
веселости также и юного лицеиста Пушкина
На том естественном и реальном фоне, который составляют литературные
упражнения и стихотворство Пушкинского выдающегося по дарованиям курса
лицейская муза самого Пушкина является нам уже во всем своем блеске в
истинном величии и в правильном бытовом и историческом освещении.
Таким образом, я позволяю себе надеяться, что издаваемый материал имеет
цену не только для истории Пушкинского Лицея и для биографии и
характеристики его воспитанников и деятелей, но и для дальнейшего детального
изучения и оценки лицейских творений великого поэта.
Как любопытный материал для истории Лицея в ближайшее к Пушкину время,
помещаются мною в "Приложениях" еще известия, документы и извлечения из
бумаг 111-го курса, переданных некогда отцу моему бывшим воспитанником этого
курса Д Н. Замятиным, и VI-го курса, к которому принадлежал сам Я. К Грот.
Свое издание я счел делом снабдить как воспроизведением некоторых
интересных автографов (Пушкина, Илличевского, Кюхельбекера, Матюшкина и др)
и рисунков, в том числе любопытных карикатур из журнала "Лицейский Мудрец,,
так и портретами (кроме самого Пушкина) тех лиц, стараниями которых были
собраны и сохранились для потомства издаваемые остатки архива 1-го курса, а
именно М.А. Корфа, М.Л Яковлева, С.Д Комовского, Ф Ф Матюшкина и Я. К.
Грота.
Мне остается выразить здесь мою искреннюю признательность Лицейскому
Пушкинскому Обществу и Отделению русского языка и словесности Императорской
Академии Наук, облегчившим мне осуществление моей задачи своим просвещенным
содействием, равно как и всем лицам, к которым мне приходилось обращаться по
книжной части в течение работы.
Царское Село
26 сентября 1911г.
К. Грот.
К- Я Грот-ь
ПУШКИНСКИЙ ЛИЦЕЙ
(1811-1817)
БУМАГИ 1-ГО КУРСА,
СОБРАННЫЙ
АКАДЕМИКОМЪ Я. К, ГРОТОМЪ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ. 1911.
Памяти моего отца
...На время улети в лицейский уголок Всесильной, сладостной мечтою. Ты
вспомни быстрые минуты первых дней, Неволю мирную, шесть лет соединенья,
Печали, радости, мечты души твоей, Размолвки дружества и сладость
примиренья, - Что было и не будет вновь...
Пушкин (В альбом Пущину, 1817).
19-го октября 1911 года Императорский Александровский Лицей празднует
столетнюю годовщину своего основания, т. е. вернее - основания того
замечательного в истории русской культуры учебного заведения -
первоначального Царскосельского Лицея, и j которого развился нынешний
Петербургский его преемник (с 1843 года) Александровский Лицей, счастливый
наследник и хранитель его великих и священных традиций.
Пушкин и Царскосельский Лицей - вот слова, которые каждому Русскому
говорят так много, в которых заключено все высокое значение нынешнего юбилея
как для русского образованного общества, так и для истории русского
просвещения и литературы. Ведь жизнь Лицея в его первое шестилетие
(1811-1817) - это годы учения и умственного развития гениального нашего
поэта, начальная эпоха его поэтического творчества. Уже из этого ясно, что
написать полную и подробную - насколько позволяют источники, - а вместе
живую и яркую историю именно Царскосельского Лицея (1811-1843), в которой
конечно время Пушкина заняло бы первенствующее место, есть настоятельная и
давно лежащая на совести русских культурных историков задача, в высшей
степени почетная, благодарная и привлекательная.
Между тем материалов для такой истории накопилось уже не мало, да есть
для нее и солидное основание в известном труде И. Селезнева, заключающем в
себе исторический очерк Лицея за первое его пятидесятилетие. Целая половина
его посвящена Царскосельскому лицею, но помещенный здесь материал требует
многих важных дополнений, тщательной разработки и воссоздания из
сохранившихся памятников, бумажных обрывков и преданий - всестороннего и
яркого изображения жизни старого Лицея и характеристики столь для нас
интересных старейших его деятелей и питомцев.
В протекшее же второе пятидесятилетие Лицея изданы в том или другом
виде новые весьма ценные и разнообразные материалы и свидетельства
современников, даны отдельные интересные характеристики личностей,
нарисованы черты жизни, быта и отношений действующих лиц Пушкинского
25
Лицея, но все это отрывочно, разбросанно, иногда разноречиво, и вот
свести все это воедино, связать в одну цельную, полную содержания и
подробностей, картину, критически оценив и проверив все имеющиеся и прежние
и новые источники, свидетельства и предания, - все это на правдивом
историческом фоне событии, жизни и быта той эпохи - вот задача, все еще
ожидающая своего талантливого и одушевленного исполнителя.
А до появления такой истории всякое, даже самое скромное дополнение к
тому, что уже написано и издано, - в смысле ли обнародования хотя бы
малейшего нового материала или частичного, детального углубления в тот или
другой вопрос - должно быть обязанностью всякого, могущего внести еще
что-нибудь заслуживающее внимания в эту литературу.
Это и заставляет меня, располагающего собранием лицейских реликвий,
составленным в течение долгих лет моим отцом, лицеистом VI курса Я. К.
Гротом, и им в свое время использованным в ряде этюдов и очерков, в свою
очередь, заняться этими любопытными бумагами и извлечь из них все то, что
еще может послужить материалом для вышенамеченной задачи и что до сего
времени или вовсе не было опубликовано, или стало известно лишь отчасти
Обозревая в одной из статей своих в 1874 г.' литературу предмета, Я. К.
Грот замечает, что "к сожалению сами воспитанники Лицея и близкого ему
Лицейского пансиона сделали не много для истории этих заведений". Это
замечание, вполне верное в то время, в общем остается довольно верным и
ныне, хотя справедливость требует признать, что главная доля в издании и
обработке сохранившихся материалов принадлежит все же двум старым лицеистам
- В. П. Гаевскому и самому Я К Гроту2, которым послужили прежде всего
важнейшие лицейские воспоминания, записанные первокурсниками, напр.,
Пущиным, Корфом, Комовским.
К названным именам бытописателей Царскосельского лицея - из числа
воспитанников уже Петербургского Лицея можно прибавить лишь два-три имени,
напр., маститого русского ученою и библиографа Д. Ф. Кобеко, Н. А.
Гастфрейнда, да еще неутомимого организатора лицейского Пушкинского музея,
собирателя памятников лицейской старины для него и пушкиниста П. Е. Рейнбота
Все остальные издатели материалов, историки старого Лицея и пушкинисты,