Страница:
Неблагопристойные шутки казались ему невинными. Лестные насчет лица его
похвалы были для него приятнее сухих, но справедливых увещаний истинно
любящего его друга, и тогда как я в объятиях нежной дружбы начинал уже
блаженствовать, тогда тот, который был сердцу моему драгоценнейший в свете
предмет, которому я всем готов был пожертвовать, тот, наконец, которого я
мыслил иметь вернейшим до гроба другом, не объявя мне никакой причины,
оставил меня оплакивать горькую мою участь. Все сладкие сии мечты мгновенно
исчезли, как сон, из моего воображения. Я плакал, я выл, но слезы мои лились
вотще; он не внимал моим воплям и страданиям. О, неблагодарное человечество,
восклицал я в отчаянии: о, суетный мир! и самое счастие в тебе мгновенно и
не надежно!
И. И. Пущин. Примеч. С. К.
Долго разбирал я беспристрастно свои поступки, дабы отыскать, не подал
ли я как-нибудь сам тому повод; но не нашед, я стал думать, за что мне
приняться. За презрение отплатить ли презрением? - Я не в состоянии был это
сделать; священная искра дружбы, возженная однажды в моем сердце, не могла
так скоро потухнуть. Итак, я решил терпеть и молчать. - Иной, чтобы избежать
несносного взгляда изменившего ему друга, удаляется в густую рощу и там под
тенью древес или при лунном сиянии, сидя на берегу томно катящегося ручья,
наигрывает на лютне - единственно оставшейся ему отраде, - унылые песни
отчаянного друга. Другой целый день бегает по стремнинам или взбирается на
крутизны высоких гор, а ночью скрывается в ущельях скал и там оплакивает
свою горькую судьбу. Он лучше желает претерпеть голод, мраз и другие
физические нужды, нежели чтоб видеть виновника всех зол своих. А я,
несчастный, я и этой не мог иметь отрады. Их мучило одно лишь невольное
воспоминание сладких протекших дней; а я, я принужден был терпеть ежедневное
с ним свидание, видеть, как гнусные люди всеми средствами стараются его
развратить, видеть острый меч, висящий на одном волоске над главою его,
видеть всю пропасть бедствий, в которую он повергается, и, не в состоянии
будучи его спасти, молить только о том Всевышнего и - терзаться. От сего
иногда случалось, что я, встретясь с К. глазами, приходил в замешательство и
краснел; товарищи смеялись над моим смущением; и если б они знали, сколь я
его прежде любил и что привязанность сия еще не простыла в сердце моем, то
бы они не смеялись, а более сожалеть стали обо мне. Но я никому не
открывался в внутреннем моем к нему расположении, и холодное его со мной
обхождение приписывал более его развратителям, нежели ему; и потому первых
только ненавидел, а о сем последнем сожалел.
Так протекли около двух лет, как мы ни слова не говорили друг с другом.
Наконец, нынешнего года пред исповедью просил я его забыть прошедшее, и мы
опять стали разговаривать между собою; но уже не так, как во время нашей
дружбы, когда мы все душевные наши тайны поверяли один другому, а так, как
товарищи разговаривают просто между собою. Сегодня (22 марта) вечером, когда
мы уже спать ложились, нечаянно я встретился с ним и он мне сказал, не знаю
точно с намерением или без
49
намерения: "прощай К.". Слова сии произнесены были с такою дружескою
нежностью, что я, легши в постель, долго еще об этом думал.
23-е марта.
Сегодня была панихида по директоре Василье Федоровиче Малиновском,
который скончался прошедшего 1814 года в этот день. Сие привело мне на
память, как сей почтенный старец, проведший благочестивую жизнь свою в
страхе Божьем и в исследовании священного закона Его, лежал на смертном
одре, благословляя и научая детей своих в той вере и любви к Богу, которыми
он сам был одушевлен. До самой последней минуты его жизни сохранил он
здравый ум; до самой той минуты молился он о чадах своих, пока не
переселился на тот прекраснейший свет, дабы там получить за дела свои венец
награды.
Дай, Боже, чтоб и мне, приобщась пречистых Тайн Твоих, такою спокойною
и безмятежною смертию окончить житие на бурном сем свете.
24-е и 25-е марта до 29-го и самое сие число.
Ныне пост, т. е. такое время, которое слабый смертный, не могущий и
минуты провести, не согрешив делом или мыслию, старается провести самым
лучшим, христианским образом.
Зная, что Спаситель наш, принесший себя - невинного агнца - добровольно
в жертву для искупления рода человеческого, и что 40 дней страдания Своего
провел Он в молитве и в посте, зная все это, истинный христианин во-первых,
в воспоминание великих и неизреченных милостей Христа, за нас многогрешных
невинно пострадавшего, так и для испрошения от милосердной десницы
Всевышнего прощения всем проступкам, учиненным в течение целого года, -
старается в чистоте соблюсти сей самим Спасителем нашим установленный обряд.
Конечно, не в умерщвлении плоти единственно состоит сей пост, но и сие самое
весьма много содействует к проведению сего времени в большем страхе и
благоговении к Богу; ибо натуральным образом человек, заботящийся
единственно, как бы ему лучше поесть, да попить, может ли обращать внимание
на другие важнейшие предметы? Пресытившись сладкими яствами, он предается на
лоне роскоши и неги праздности, а в какие ужасные пропасти ввергает
50
нас праздность! Тут всякие худые мысли овладеют душою его, дьявол будет
употреблять всевозможные хитрости, дабы ввести его в искушение, и всякая
благая мысль будет бежать от него. Итак, постное ядение, истощая наше тело,
истребляет дьявольские наущения, приводит нам на память страдания нашего
Искупителя, возбуждает в нас тем горячую любовь, веру и почтение ко
Всевышнему и, наконец, заставляет помышлять о будущем и исследовать свое
поведение. Вникнув в сердце наше, находим мы, колико гнусны наши поступки, и
с истинно раскаянным сердцем обвинив себя, как недостойного от тяжести
грехов воззреть на высоту славы Бога нашего, но представив неизреченное Его
милосердие, даем обещание впредь вести себя осторожнее. Таким образом,
исповедав служителю Христову все свои прегрешения, мы удостоиваемся
причащения пречистых Тайн Христовых, сего Божественного дара, который
снимает с нас тяжкое бремя грехов и поселяет в сердце Ангельскую тишину и
спокойствие. Вот слабое изображение того, как должен истинный христианин
проводить пост.
Как же я провожу сей пост? Только разве неделю говения вел я себя
несколько осторожнее, а потом, несмотря на данное мною обещание, опять начал
я впадать в прежние, а может быть и в худшие еще прегрешения. Странно! у нас
в Лицее бывают такие времена, в которые почти все мы, как бы составляя одно
физическое лицо, особенно на какой-нибудь предмет обращаем все наше
внимание. Предметы сии бывают как хорошие, так, к несчастью, не редко и
худые. Так, например, было некогда время, когда дружба была особенно у нас в
почтении; опять другое, когда мы все почти, как бы понуждаемы будучи
какою-нибудь силою, стали друг с другом заниматься языками, особливо
французским и немецким. Сей мгновенный энтузиазм мало по малу ослабевал и,
наконец, совершенно прошел. Теперь, не знаю точно, какой злобный дух ввел у
нас денежную игру, и большая часть уже тайно играет в деньги. Тут вижу я
двух игроков; из них каждый с надеждою выиграть предается слепому случаю, и
оба спешат в какую-нибудь отдаленную комнату, дабы убежать страшных для них
взоров начальства. Начинается игра и не пройдет часа, как уже один
совершенно обыгрался; первый предлагает кончить, но он, надеясь отыграться,
разгоряченный проигрышем, продолжает игру; но что ж? сверх потери
принесенных им денег
51
проигрывает еще столько в долг. С досадою и негодованием оставляет он
место, сделавшееся ему столь отвратительным, раскаивается в потере золотого
времени, столь нужного для молодого человека; клянется оставить сию пагубную
страсть, но уже поздно: потерянное время прошло невозвратно. Но другие не
умудряются его примером, приписывая все единственно его неискусству; желают
оное испытать по собственному опыту и устремляются в ту же пропасть. К
большому моему прискорбию между сими обольщенными пременным счастием нахожу
и преждебывшего моего друга, к которому дружба, несмотря на случившиеся
перемены, не совсем еще во мне потухла; вижу, как сей неопытный в таких
вещах юноша полагается на честность своего противника и как сей хитрый
игрок, воспользуясь такою его доверенностью, плутовски его обманывает и
наконец, обыгрывает; я вижу все это - и молчу, потому что не могу ему
помочь. Иногда думал я через кого-нибудь другого подать ему помощь, но кому
мог я поручить такое важное намерение, когда уже за малейший дружеский
совет, который я какому-нибудь моему товарищу иногда давал, все на меня
сердились и со всех сторон с негодованием и насмешкою кричали: "ты что за
гувернер?" Итак, мне только оставалось сожалеть о друге, просить помощи у
Подателя всех благ и ожидать счастливой перемены.
И меня хотели некоторые недоброжелатели уговорить играть, и даже
некоторое внутреннее желание иногда меня к тому подстрекало; однако,
благодаря Всевышнего, я преодолел все сии льстивые искушения и тем избегнул
угрожавшей мне пропасти.
30 марта.
Хотя я победил сию опасную страсть, однако же, сколько оставалось у
меня непобежденных! Если я не мог не грешить делами и поступками моими, то
столь же трудно мне довести себя до того, что б даже мыслию никого не
оскорблять: ибо пред исполнением какого-нибудь дела имеем мы время хорошо
его разобрать и обдумать, а мысль приходит мгновенно, нередко вовсе против
нашей воли и даже так, что мы не в состоянии бываем от оной избавиться, как
только с особенною Божиею помощью.
Их всего труднее и между тем всего более должно истреблять, ибо от
худой мысли не долго и до дела. О как часто грешил я мыслями, как часто
думал я о других худо, завидовал их сча-
52
стью, желал им всякое зло, осуждал их и впадал во множество других
подобных прегрешений! Боже! пошли мне средства избавиться от оных и впредь
вести себя исправнее!
31 марта и 1 апреля.
Приятная весна уж наступила; вся природа, дремавшая дотоле в глубоком
снегу, начала оживляться; быстрые ручьи, свергнув с себя тяжкое для них
бремя зимы, как бы радуясь возвращенной им свободе, с шумом извиваются по
долине и благотворною струею орошают зеленеющие берега. На деревьях,
покрытых прежде белым мхом, появляются зеленые почки. Веселые птички,
прогнанные грозным Бореем в теплейшие страны, опять к нам прилетели и
усладительные хоры их опять уже раздаются в рощах наших. Уже более не
принуждены мы сидеть по целым дням, запершись дома. Теперь мы уже начинаем
прогуливаться за городом, восхищаясь прелестными местоположениями. Вчера
(31-го ч.), когда солнце, находясь уже на середине своего течения,
благотворными лучами своими согревало природу, когда веял приятный зефир и
умерял теплоту солнца, вчера в первый раз наступающего лета увидел я
жаворонка, вспорхнувшего вверх. Я остановился, долго смотрел, как он,
кружась над головой моею и насвистывая громкие радостные песни, выше и выше
подымался вверх; наконец, он исчез и один только его приятный и звучный
голос был еще слышен в воздухе. Возвращаясь с прогулки я увидел пестренькую
бабочку, которая, конечно, искача душистую розу, фиалку или лилию, но нигде
еще не находила их. Сии два прекрасные зрелища привели мне на память
прошедшее весело проведенное лето, и я сгорал нетерпением дождаться
нынешнего. Как чисто весеннего дня небо, так да будет чиста душа моя.
Рассматривание красот возобновляющейся природы да утвердит в сердце моем
горячую любовь и веру к Благому Творцу оных!
От 2-го до 6-го апреля.
Но погода переменилась: солнце скрылось под густые тучи, сумрак облек
всю природу; седые туманы, как водяные холмы, беспрестанно волновались -
казалось, что опять настала осень, и мы принуждены были опять оставаться
дома, Тут, удаляясь от товарищей, сидел я где-нибудь в углу или у печки и
прилежно занимался заданными уроками или перепискою. Проведя таким
53
образом вечер и сделав во время оного все, что предполагал, с каким
удовольствием вкушал я потом пищу! какая отрада проливалась в сердце мое!
совесть моя была совершенно спокойна, - но что может быть счастливее того
положения, когда человек доволен вну!ренно собою, т. е., когда совесть
довольна его поступками. Но иногда, желая несколько отдохнуть от трудов, я
забывал и вместо получаса проводил несколько часов в праздности, и от того
нередко впадал в прегрешения; насмешки и передразнивания не оставляли меня,
и сим я часто навлекал на себя негодование прочих товарищей.
От 6-го до 8-го ч.
Давно уже имел я охоту учиться на скрипке и уже год целый брал довольно
прилежно уроки, выучил несколько песен, дуэтов и почти всю первую часть
Русалки; но когда трехгодичный экзамен приблизился, когда надлежало к оному
приготовиться, то по недостатку времени я начал худо заниматься скрипкою и
наконец совершенно ее оставил, надеясь зато после экзамена тем с большим
прилежанием за оную приняться. Туча, столь долго нас устрашавшая, наконец,
благополучно прошла; но несмотря на то времени было не более, как и пред
испытанием, ибо явились новые науки, а с ними новые и труды - и я перестал
заниматься игранием на скрипке. Вот уж несколько месяцев, как я более в руки
ее не брал; однако ж непреодолимое желание уметь хорошо на ней играть - все
еще во мне сохранилось. Вчера (6-го) один из товарищей моих1 играл на
скрипке и приятные звуки ее, поразив слух мой, возжгли прежнюю мою страсть.
Мне представилось, будто я, небрежно забросив на плечо голову, аккомпанирую
любезной подруге, которая, сопровождая звуки гитары нежным голосом,
воспевает гимн Богу за ниспосланное благословение семейству ее и просит
сохранить оному сие бесценное счастье. Между тем милые малютки, забавляя нас
невинными своими играми, попеременно целуют то меня, то ее. Трогательное сие
зрелище, хотя было только мечтательное, но так разгорячило мое воображение,
что я непременно решился, во что бы то ни стало, выучиться хорошо, т. е. с
чувствами играть на скрипке и на другой же день более часа занимался
повторением прежних песен моих.
Вероятно М. Л. Яковлев, большой музыкант, игравший хорошо на скрипке.
К. Г.
54
От 8-го до 11-го апреля,
Дни эти протекли, как обыкновенно. Та же рассеянность и то же
невнимание во время молитвы, которой продолжительность, вместо того, чтоб,
как беседа с Богом, (должна) быть весьма приятною, иногда мне наскучала.
Несмотря на то, что я сколько можно старался вести себя осторожно, насмешки
и привязчивость не совсем меня оставляли. Пренебрежение ко всему священному,
неблагодарность, грубость и дерзкие разговоры с начальниками, надменность,
тщеславие, раболепство, лесть, подлое обхождение и стремление ко всему
худому, и множество подобных пороков некоторых из моих товарищей вселяли в
меня такие худые мысли и намерения, от коих нередко я с трудом только мог
освободиться.
Иногда раздражен будучи сими гнусными поступками, я выходил из себя и
бранился с виновниками оных; но увещания от товарища не могут произвести
никакого хорошего последствия; они только раздражают надменность и
безрассудное самолюбие. Итак я прибегал иногда к помощи начальства, особливо
открывался я во всем столь меня любящему гувернеру1 и за сие называли меня
ябедником, фискалом и проч. Но пустые слова сии нимало меня не огорчали,
поелику я делал сие единственно для их собственной пользы и вместе для
общей; ибо худое поведение некоторых, как некая язва, заражала и прочие,
прежде невинные, сердца.
/ 1-го апреля,
Ввечеру сегодня вдруг получаю я совсем неожиданно два письма, одно из
дому, а другое от дядюшки П. П. В сем последнем, изобразив, как необходим в
его возрасте верный друг и как давно он ищет такового, он, наконец, говорит,
что никого не находил достойнее меня и требует на то моего согласия.
Прочитав письмо, не в малое пришел я замешательство, ибо пламя дружбы к М.
К.2, возженное однажды в сердце моем, не совсем еще потухло. Долго думал о
сем нечаянном предложении и, наконец, написал ему письмо, в котором
чувствительно благодарил за предлагаемую мне честь и обещался хорошим
поведе-
1 Т. е С. Г Чирикову. К. Г. 1 Бар М Корфу. К. Г.
55
нием соделаться оной достойным. Не знаю, как еще сие примет. Конечно,
для меня лестно и великое было бы счастие иметь его своим другом; но в моих
обстоятельствах я не мог иначе поступить.
От 12-го до 18-го апреля.
И даже в сии трогательные дни, в кои некогда Спаситель наш ужасные
претерпевал муки и даже смерть, дабы своею невинною смертию искупить грехами
удрученный род человеческий и дабы самим даже его мучителям доставить вечную
блаженную жизнь, и в сии самые дни, говорю, когда читаются понесенные им за
нас страдания, когда и самые телеса усопших восстали, камни распались и вся
земля потряслася, я был еще бесчувственее сих неодушевленных вещей. Вместо
того, чтобы, слушая с величайшим вниманием мучения Христовы и преклонив
главу свою на перси, лить слезы истинного раскаяния, я половину слушал и то
без особенного чувства и без малейшего соучастия; половину же вовсе не
слушал, думая совсем о другом. Боже, священным огнем Твоим отогрей замерзлое
сердце мое и даждь ми благополучно дождаться светлого дня Твоего воскресения
и провесть оный, равно как и прочие дни моей жизни в страхе и любви к Тебе,
Всесильный! - О, недостойный грешник! как дерзаешь ты еще вопиять о
милосердии!
ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ Ф. Ф. МАТЮШКИНА.
Обстоятельные сведения о жизни и личности адмирала Матюшкина (род.
1799, ум. 1872г.) сообщены Я. К. Гротом в его известной книжке о Пушкине и
Лицее1. Я. К., как и все знавшие Матюшкина, отзываются о нем с глубокой
симпатией. По его словам, "в Матюшкине не было ничего блестящего: он был
скромен, даже застенчив и обыкновенно молчалив, но при ближайшем с ним
знакомстве нельзя было не оценить этой чистой, правдивой и теплой души".
Матюшкин, как и Яковлев, принадлежал к числу ближайших друзей Пушкина
(особенно по выходе из Лицея), и не даром последний посвятил ему две таких
задушевных строфы в своем знаменитом "19 октября 1825 г."
"Пушкин" etc., стр. 74-80 и 283.
56
"Сидишь ли ты в кругу своих друзей, Чужих небес любовник беспокойный?
Иль снова ты проходишь тропик знойный И вечный лед полунощных морей?
Счастливый путь!... С лицейского порога Ты на корабль перешагнул шутя, И с
той поры в морях твоя дорога, О, волн и бурь любимое дитя!
Ты сохранил в блуждающей судьбе Прекрасных лет первоначальны нравы:
Лицейский шум, лицейские забавы Средь бурных волн мечталися тебе; Ты
простирал из-за моря нам руку, Ты нас одних в младой душе носил И повторял:
"На долгую разлуку Нас тайный рок, быть может, осудил!""
Известно, как страшно поразила Матюшкина неожиданная роковая смерть
поэта (см. ниже его письмо к Яковлеву)!
В Лицее Матюшкин был на хорошем счету по учению, и пользовался за свой
нрав и доброе сердце всеобщею любовью. Особенно тепло он был принят в семье
директора Е. А. Энгельгардта, который помог своему любимцу, мечтавшему о
морской службе, тотчас по выходе из Лицея попасть под команду адмирала В. М.
Головнина, отправлявшегося в кругосветное путешествие. Во время своих
странствий до самого поселения в Петербурге (1849 г.) Матюшкин состоял в
оживленной переписке с Энгельгардтом1.
Когда в [817г. летом, вопрос о его путешествии был решен, он из
Царского Села, съездив за подорожной в Петербург, отправился 2-го июля в
Москву проститься с своими семейными (мать его была классной дамой в
московском Екатерининском Институте) и оттуда вернулся в Царское в конце
месяца. Об этом-то путешествии и сохранились печатаемые здесь его черновые
заметки, которые, быть может, должны были стать началом записок, которые он,
как говорит предание, "собирался вести по совету и плану Пушкина"2.
О передаче Матюшкиным перед смертью своих лицейских бумаг, а в том
числе и этих заметок моему отцу, было уже рассказано выше.
О последней болезни и кончине Матюшкина 16 сентября 1872 г., см. ниже в
письмах Я. К. Грота и кн. Эристовой.
1 Извлечения из писем Энгельгардта см. в статье Д. Ф. Кобеко "Вестник
Всемирной Истории" 1899, No I, стр. 90-104.
2 Грот, "Пушкин" etc., стр. 77.
57
Путевые заметки между Царским Селом и Москвою
(1817г.)
Это - черновая, сильно перемаранная поправками рукопись в сшитой
тетрадке из грубой синей бумаги на 8 листках, т. е. ! 6 страничках - в такой
же оборванной обложке, на заднем листике которой имеются какие-то морские
технические (путевые) записи Матюшкина, из чего можно заключить, что эти
листки сопровождали его в морском странствии.
Из Петербурга в Москву
Июль
Получивши достоверное известие о том, что я отправляюсь с Василием
Михайловичем1 в путешествие, первое мое желание было ехать в Москву
проститься со своими; поехавши в Петербург за подорожной и отпуском и
получивши оные, я приехал в Царское Село, откуда, поживши три дня у Егора
Антоновича, отправился в дорогу, прощаясь с местом, где я, может быть,
провел счастливейшее время моей жизни, где в отдалении от родителей я вкушал
все приятности сыновней любви, где будучи принят в круг счастливейшего
семейства2, и я наслаждался его счастием; прощаясь с Егором Антоновичем и
его семейством, я не мог удержаться от слез... Я не хотел оставить Царское
Село, но оно скоро скрылось...
2-ео июля.
Не знаю, что я чувствовал, когда прибыл в Ижору. Хотя я ехал в Москву,
хотя я ехал к любимой мною матери, которую не видал шесть долгих лет, но я
не радовался: какая-то непонятная грусть тяготила меня: мне казалось, что я
оставляю Царское Село против воли, по принуждению.
Из Ижоры я спешил как можно скорее, чтобы (признаюсь) мне не
возвратиться назад.
Только что я выехал из Ижоры, как слышу за собою голос; я велел
остановиться, оглядываюсь и вижу седого старика, бегуще-
1 Головниным. К. Г.
2 Т. е. директора Е. А. Энгельгардта. К. Г.
58
го по большой дороге; прибежавши, бросился он на колени и со слезами на
глазах просил меня взять его с собою до следующей станции.
Имев подорожную на двух, я посадил его с собою. Он мне тотчас
рассказал, что он отставной дьячек села Грузина, принадлежащего графу
Аракчееву, что он ходил в Петербург кой-что закупить для попа. Потом старик
было начал мне говорить про барина своего, его попа, попадью - сон уже
смыкал мои вежды. Я слышал слова его и не понимал их; потом их более уже не
слыхал... Не знаю, долго ли спал я, но пробуждение мое было очень неприятно:
толчок чуть не выбросил меня из телеги. Я просыпался и мне казалось, что я
вижу сон. На быстрой тройке несусь летом по обширной беспредельной дороге,
не вижу предмета, к коему стремлюсь, - безизвестность везде. Подле меня
лежал старец в глубоком сне. Ты дремлешь рассудок! Удаляюсь от своего
счастия, я бегу от тебя! Проснись, проснись, рассудок, что ты делаешь? Но
уже поздно, - счастие невозвратно! я должен удалиться. Слезы у меня катились
из глаз, и я к ужасу своему увидел, что это не сон, но истина.
Приехав в Тосну, я пошел к станционному смотрителю прописать подорожную
и заказать что-нибудь, чтоб утолить голод. Там я застал офицера1, который
вел команду солдат Тарутинского полка из Петербурга в Москву. Я предложил
ему чашку чаю; он принял ее. Поговорив с ним часик-другой, я хотел
проститься и ехать дальше, но он мне предложил ехать с ним вместе, а свою
повозку оставить. Я согласился, но так как я обещался довезти старика до
Грузина, то дал ему вперед прогонные деньги, а сам сел в тележку с офицером.
3-го июля, вечером мы прибыли в Новогород. Новогородская мостовая,
беспокойный экипаж меня так измучили, что я не знал, продолжать ли мне
дорогу или нет. Я думал уже простоять в Но-вегороде один день, посмотреть
город столь славный в древности и потом уже пуститься далее. Но короткое
время отпуска, совет моего товарища и наконец, случай, открывшийся нам ехать
водою, принудил меня оставить мое намерение и ехать из Нового-
1 Его имя я узнал уже в Москне, так как и он мое при прощании: его
зовут Римский-Корсаков, поручик Тарутинского полка. Ф. М.
59
рода, не видавши его. Мы отправились на двух лодках, сначала через
быстрый Волхов, потом Новогородским каналом и, наконец, рекою Метою.
Прекрасная лунная ночь! После палящего жара, который продолжался во весь
день, прохлада ночная была нам весьма приятна; тихое и покойное плавание
оправило наши ослабевшие члены, песельники пели заунывные и веселые песни
попеременно, и неприметным образом мы пристали к следующей станции.
Так как я ехал в первый раз на повозке, то и ехал весьма тихо; почти
каждую ночь я останавливался отдыхать и только на 6-й день мы прибыли в
последнюю станцию от Москвы - в Черную Грязь. Через два часа открылась
златоглавая Москва; вскоре мы услышали благовест к вечерне, я смотрю - и я
уже у Тверской заставы. Завтра или даже сегодня я увижу дражайшую свою
родительницу.
Из Москвы в Царское Село
С 26 на 27 ночью я уехал из Москвы, приехал к заставе: зазвенели
колокольчики, и я вечером в Торжке. Вот я уже 227 верст от Москвы. Мелькали
мимо меня местечки, города, а мне казалось, что я все еще в Москве!
В Торжке, городе, известном по своим кожевенным и сафьянным заводам, я
был принужден остановиться, потому что не было лошадей. На другой день
вместе с зарею я отправился опять на барской тройке и в полдень я
похвалы были для него приятнее сухих, но справедливых увещаний истинно
любящего его друга, и тогда как я в объятиях нежной дружбы начинал уже
блаженствовать, тогда тот, который был сердцу моему драгоценнейший в свете
предмет, которому я всем готов был пожертвовать, тот, наконец, которого я
мыслил иметь вернейшим до гроба другом, не объявя мне никакой причины,
оставил меня оплакивать горькую мою участь. Все сладкие сии мечты мгновенно
исчезли, как сон, из моего воображения. Я плакал, я выл, но слезы мои лились
вотще; он не внимал моим воплям и страданиям. О, неблагодарное человечество,
восклицал я в отчаянии: о, суетный мир! и самое счастие в тебе мгновенно и
не надежно!
И. И. Пущин. Примеч. С. К.
Долго разбирал я беспристрастно свои поступки, дабы отыскать, не подал
ли я как-нибудь сам тому повод; но не нашед, я стал думать, за что мне
приняться. За презрение отплатить ли презрением? - Я не в состоянии был это
сделать; священная искра дружбы, возженная однажды в моем сердце, не могла
так скоро потухнуть. Итак, я решил терпеть и молчать. - Иной, чтобы избежать
несносного взгляда изменившего ему друга, удаляется в густую рощу и там под
тенью древес или при лунном сиянии, сидя на берегу томно катящегося ручья,
наигрывает на лютне - единственно оставшейся ему отраде, - унылые песни
отчаянного друга. Другой целый день бегает по стремнинам или взбирается на
крутизны высоких гор, а ночью скрывается в ущельях скал и там оплакивает
свою горькую судьбу. Он лучше желает претерпеть голод, мраз и другие
физические нужды, нежели чтоб видеть виновника всех зол своих. А я,
несчастный, я и этой не мог иметь отрады. Их мучило одно лишь невольное
воспоминание сладких протекших дней; а я, я принужден был терпеть ежедневное
с ним свидание, видеть, как гнусные люди всеми средствами стараются его
развратить, видеть острый меч, висящий на одном волоске над главою его,
видеть всю пропасть бедствий, в которую он повергается, и, не в состоянии
будучи его спасти, молить только о том Всевышнего и - терзаться. От сего
иногда случалось, что я, встретясь с К. глазами, приходил в замешательство и
краснел; товарищи смеялись над моим смущением; и если б они знали, сколь я
его прежде любил и что привязанность сия еще не простыла в сердце моем, то
бы они не смеялись, а более сожалеть стали обо мне. Но я никому не
открывался в внутреннем моем к нему расположении, и холодное его со мной
обхождение приписывал более его развратителям, нежели ему; и потому первых
только ненавидел, а о сем последнем сожалел.
Так протекли около двух лет, как мы ни слова не говорили друг с другом.
Наконец, нынешнего года пред исповедью просил я его забыть прошедшее, и мы
опять стали разговаривать между собою; но уже не так, как во время нашей
дружбы, когда мы все душевные наши тайны поверяли один другому, а так, как
товарищи разговаривают просто между собою. Сегодня (22 марта) вечером, когда
мы уже спать ложились, нечаянно я встретился с ним и он мне сказал, не знаю
точно с намерением или без
49
намерения: "прощай К.". Слова сии произнесены были с такою дружескою
нежностью, что я, легши в постель, долго еще об этом думал.
23-е марта.
Сегодня была панихида по директоре Василье Федоровиче Малиновском,
который скончался прошедшего 1814 года в этот день. Сие привело мне на
память, как сей почтенный старец, проведший благочестивую жизнь свою в
страхе Божьем и в исследовании священного закона Его, лежал на смертном
одре, благословляя и научая детей своих в той вере и любви к Богу, которыми
он сам был одушевлен. До самой последней минуты его жизни сохранил он
здравый ум; до самой той минуты молился он о чадах своих, пока не
переселился на тот прекраснейший свет, дабы там получить за дела свои венец
награды.
Дай, Боже, чтоб и мне, приобщась пречистых Тайн Твоих, такою спокойною
и безмятежною смертию окончить житие на бурном сем свете.
24-е и 25-е марта до 29-го и самое сие число.
Ныне пост, т. е. такое время, которое слабый смертный, не могущий и
минуты провести, не согрешив делом или мыслию, старается провести самым
лучшим, христианским образом.
Зная, что Спаситель наш, принесший себя - невинного агнца - добровольно
в жертву для искупления рода человеческого, и что 40 дней страдания Своего
провел Он в молитве и в посте, зная все это, истинный христианин во-первых,
в воспоминание великих и неизреченных милостей Христа, за нас многогрешных
невинно пострадавшего, так и для испрошения от милосердной десницы
Всевышнего прощения всем проступкам, учиненным в течение целого года, -
старается в чистоте соблюсти сей самим Спасителем нашим установленный обряд.
Конечно, не в умерщвлении плоти единственно состоит сей пост, но и сие самое
весьма много содействует к проведению сего времени в большем страхе и
благоговении к Богу; ибо натуральным образом человек, заботящийся
единственно, как бы ему лучше поесть, да попить, может ли обращать внимание
на другие важнейшие предметы? Пресытившись сладкими яствами, он предается на
лоне роскоши и неги праздности, а в какие ужасные пропасти ввергает
50
нас праздность! Тут всякие худые мысли овладеют душою его, дьявол будет
употреблять всевозможные хитрости, дабы ввести его в искушение, и всякая
благая мысль будет бежать от него. Итак, постное ядение, истощая наше тело,
истребляет дьявольские наущения, приводит нам на память страдания нашего
Искупителя, возбуждает в нас тем горячую любовь, веру и почтение ко
Всевышнему и, наконец, заставляет помышлять о будущем и исследовать свое
поведение. Вникнув в сердце наше, находим мы, колико гнусны наши поступки, и
с истинно раскаянным сердцем обвинив себя, как недостойного от тяжести
грехов воззреть на высоту славы Бога нашего, но представив неизреченное Его
милосердие, даем обещание впредь вести себя осторожнее. Таким образом,
исповедав служителю Христову все свои прегрешения, мы удостоиваемся
причащения пречистых Тайн Христовых, сего Божественного дара, который
снимает с нас тяжкое бремя грехов и поселяет в сердце Ангельскую тишину и
спокойствие. Вот слабое изображение того, как должен истинный христианин
проводить пост.
Как же я провожу сей пост? Только разве неделю говения вел я себя
несколько осторожнее, а потом, несмотря на данное мною обещание, опять начал
я впадать в прежние, а может быть и в худшие еще прегрешения. Странно! у нас
в Лицее бывают такие времена, в которые почти все мы, как бы составляя одно
физическое лицо, особенно на какой-нибудь предмет обращаем все наше
внимание. Предметы сии бывают как хорошие, так, к несчастью, не редко и
худые. Так, например, было некогда время, когда дружба была особенно у нас в
почтении; опять другое, когда мы все почти, как бы понуждаемы будучи
какою-нибудь силою, стали друг с другом заниматься языками, особливо
французским и немецким. Сей мгновенный энтузиазм мало по малу ослабевал и,
наконец, совершенно прошел. Теперь, не знаю точно, какой злобный дух ввел у
нас денежную игру, и большая часть уже тайно играет в деньги. Тут вижу я
двух игроков; из них каждый с надеждою выиграть предается слепому случаю, и
оба спешат в какую-нибудь отдаленную комнату, дабы убежать страшных для них
взоров начальства. Начинается игра и не пройдет часа, как уже один
совершенно обыгрался; первый предлагает кончить, но он, надеясь отыграться,
разгоряченный проигрышем, продолжает игру; но что ж? сверх потери
принесенных им денег
51
проигрывает еще столько в долг. С досадою и негодованием оставляет он
место, сделавшееся ему столь отвратительным, раскаивается в потере золотого
времени, столь нужного для молодого человека; клянется оставить сию пагубную
страсть, но уже поздно: потерянное время прошло невозвратно. Но другие не
умудряются его примером, приписывая все единственно его неискусству; желают
оное испытать по собственному опыту и устремляются в ту же пропасть. К
большому моему прискорбию между сими обольщенными пременным счастием нахожу
и преждебывшего моего друга, к которому дружба, несмотря на случившиеся
перемены, не совсем еще во мне потухла; вижу, как сей неопытный в таких
вещах юноша полагается на честность своего противника и как сей хитрый
игрок, воспользуясь такою его доверенностью, плутовски его обманывает и
наконец, обыгрывает; я вижу все это - и молчу, потому что не могу ему
помочь. Иногда думал я через кого-нибудь другого подать ему помощь, но кому
мог я поручить такое важное намерение, когда уже за малейший дружеский
совет, который я какому-нибудь моему товарищу иногда давал, все на меня
сердились и со всех сторон с негодованием и насмешкою кричали: "ты что за
гувернер?" Итак, мне только оставалось сожалеть о друге, просить помощи у
Подателя всех благ и ожидать счастливой перемены.
И меня хотели некоторые недоброжелатели уговорить играть, и даже
некоторое внутреннее желание иногда меня к тому подстрекало; однако,
благодаря Всевышнего, я преодолел все сии льстивые искушения и тем избегнул
угрожавшей мне пропасти.
30 марта.
Хотя я победил сию опасную страсть, однако же, сколько оставалось у
меня непобежденных! Если я не мог не грешить делами и поступками моими, то
столь же трудно мне довести себя до того, что б даже мыслию никого не
оскорблять: ибо пред исполнением какого-нибудь дела имеем мы время хорошо
его разобрать и обдумать, а мысль приходит мгновенно, нередко вовсе против
нашей воли и даже так, что мы не в состоянии бываем от оной избавиться, как
только с особенною Божиею помощью.
Их всего труднее и между тем всего более должно истреблять, ибо от
худой мысли не долго и до дела. О как часто грешил я мыслями, как часто
думал я о других худо, завидовал их сча-
52
стью, желал им всякое зло, осуждал их и впадал во множество других
подобных прегрешений! Боже! пошли мне средства избавиться от оных и впредь
вести себя исправнее!
31 марта и 1 апреля.
Приятная весна уж наступила; вся природа, дремавшая дотоле в глубоком
снегу, начала оживляться; быстрые ручьи, свергнув с себя тяжкое для них
бремя зимы, как бы радуясь возвращенной им свободе, с шумом извиваются по
долине и благотворною струею орошают зеленеющие берега. На деревьях,
покрытых прежде белым мхом, появляются зеленые почки. Веселые птички,
прогнанные грозным Бореем в теплейшие страны, опять к нам прилетели и
усладительные хоры их опять уже раздаются в рощах наших. Уже более не
принуждены мы сидеть по целым дням, запершись дома. Теперь мы уже начинаем
прогуливаться за городом, восхищаясь прелестными местоположениями. Вчера
(31-го ч.), когда солнце, находясь уже на середине своего течения,
благотворными лучами своими согревало природу, когда веял приятный зефир и
умерял теплоту солнца, вчера в первый раз наступающего лета увидел я
жаворонка, вспорхнувшего вверх. Я остановился, долго смотрел, как он,
кружась над головой моею и насвистывая громкие радостные песни, выше и выше
подымался вверх; наконец, он исчез и один только его приятный и звучный
голос был еще слышен в воздухе. Возвращаясь с прогулки я увидел пестренькую
бабочку, которая, конечно, искача душистую розу, фиалку или лилию, но нигде
еще не находила их. Сии два прекрасные зрелища привели мне на память
прошедшее весело проведенное лето, и я сгорал нетерпением дождаться
нынешнего. Как чисто весеннего дня небо, так да будет чиста душа моя.
Рассматривание красот возобновляющейся природы да утвердит в сердце моем
горячую любовь и веру к Благому Творцу оных!
От 2-го до 6-го апреля.
Но погода переменилась: солнце скрылось под густые тучи, сумрак облек
всю природу; седые туманы, как водяные холмы, беспрестанно волновались -
казалось, что опять настала осень, и мы принуждены были опять оставаться
дома, Тут, удаляясь от товарищей, сидел я где-нибудь в углу или у печки и
прилежно занимался заданными уроками или перепискою. Проведя таким
53
образом вечер и сделав во время оного все, что предполагал, с каким
удовольствием вкушал я потом пищу! какая отрада проливалась в сердце мое!
совесть моя была совершенно спокойна, - но что может быть счастливее того
положения, когда человек доволен вну!ренно собою, т. е., когда совесть
довольна его поступками. Но иногда, желая несколько отдохнуть от трудов, я
забывал и вместо получаса проводил несколько часов в праздности, и от того
нередко впадал в прегрешения; насмешки и передразнивания не оставляли меня,
и сим я часто навлекал на себя негодование прочих товарищей.
От 6-го до 8-го ч.
Давно уже имел я охоту учиться на скрипке и уже год целый брал довольно
прилежно уроки, выучил несколько песен, дуэтов и почти всю первую часть
Русалки; но когда трехгодичный экзамен приблизился, когда надлежало к оному
приготовиться, то по недостатку времени я начал худо заниматься скрипкою и
наконец совершенно ее оставил, надеясь зато после экзамена тем с большим
прилежанием за оную приняться. Туча, столь долго нас устрашавшая, наконец,
благополучно прошла; но несмотря на то времени было не более, как и пред
испытанием, ибо явились новые науки, а с ними новые и труды - и я перестал
заниматься игранием на скрипке. Вот уж несколько месяцев, как я более в руки
ее не брал; однако ж непреодолимое желание уметь хорошо на ней играть - все
еще во мне сохранилось. Вчера (6-го) один из товарищей моих1 играл на
скрипке и приятные звуки ее, поразив слух мой, возжгли прежнюю мою страсть.
Мне представилось, будто я, небрежно забросив на плечо голову, аккомпанирую
любезной подруге, которая, сопровождая звуки гитары нежным голосом,
воспевает гимн Богу за ниспосланное благословение семейству ее и просит
сохранить оному сие бесценное счастье. Между тем милые малютки, забавляя нас
невинными своими играми, попеременно целуют то меня, то ее. Трогательное сие
зрелище, хотя было только мечтательное, но так разгорячило мое воображение,
что я непременно решился, во что бы то ни стало, выучиться хорошо, т. е. с
чувствами играть на скрипке и на другой же день более часа занимался
повторением прежних песен моих.
Вероятно М. Л. Яковлев, большой музыкант, игравший хорошо на скрипке.
К. Г.
54
От 8-го до 11-го апреля,
Дни эти протекли, как обыкновенно. Та же рассеянность и то же
невнимание во время молитвы, которой продолжительность, вместо того, чтоб,
как беседа с Богом, (должна) быть весьма приятною, иногда мне наскучала.
Несмотря на то, что я сколько можно старался вести себя осторожно, насмешки
и привязчивость не совсем меня оставляли. Пренебрежение ко всему священному,
неблагодарность, грубость и дерзкие разговоры с начальниками, надменность,
тщеславие, раболепство, лесть, подлое обхождение и стремление ко всему
худому, и множество подобных пороков некоторых из моих товарищей вселяли в
меня такие худые мысли и намерения, от коих нередко я с трудом только мог
освободиться.
Иногда раздражен будучи сими гнусными поступками, я выходил из себя и
бранился с виновниками оных; но увещания от товарища не могут произвести
никакого хорошего последствия; они только раздражают надменность и
безрассудное самолюбие. Итак я прибегал иногда к помощи начальства, особливо
открывался я во всем столь меня любящему гувернеру1 и за сие называли меня
ябедником, фискалом и проч. Но пустые слова сии нимало меня не огорчали,
поелику я делал сие единственно для их собственной пользы и вместе для
общей; ибо худое поведение некоторых, как некая язва, заражала и прочие,
прежде невинные, сердца.
/ 1-го апреля,
Ввечеру сегодня вдруг получаю я совсем неожиданно два письма, одно из
дому, а другое от дядюшки П. П. В сем последнем, изобразив, как необходим в
его возрасте верный друг и как давно он ищет такового, он, наконец, говорит,
что никого не находил достойнее меня и требует на то моего согласия.
Прочитав письмо, не в малое пришел я замешательство, ибо пламя дружбы к М.
К.2, возженное однажды в сердце моем, не совсем еще потухло. Долго думал о
сем нечаянном предложении и, наконец, написал ему письмо, в котором
чувствительно благодарил за предлагаемую мне честь и обещался хорошим
поведе-
1 Т. е С. Г Чирикову. К. Г. 1 Бар М Корфу. К. Г.
55
нием соделаться оной достойным. Не знаю, как еще сие примет. Конечно,
для меня лестно и великое было бы счастие иметь его своим другом; но в моих
обстоятельствах я не мог иначе поступить.
От 12-го до 18-го апреля.
И даже в сии трогательные дни, в кои некогда Спаситель наш ужасные
претерпевал муки и даже смерть, дабы своею невинною смертию искупить грехами
удрученный род человеческий и дабы самим даже его мучителям доставить вечную
блаженную жизнь, и в сии самые дни, говорю, когда читаются понесенные им за
нас страдания, когда и самые телеса усопших восстали, камни распались и вся
земля потряслася, я был еще бесчувственее сих неодушевленных вещей. Вместо
того, чтобы, слушая с величайшим вниманием мучения Христовы и преклонив
главу свою на перси, лить слезы истинного раскаяния, я половину слушал и то
без особенного чувства и без малейшего соучастия; половину же вовсе не
слушал, думая совсем о другом. Боже, священным огнем Твоим отогрей замерзлое
сердце мое и даждь ми благополучно дождаться светлого дня Твоего воскресения
и провесть оный, равно как и прочие дни моей жизни в страхе и любви к Тебе,
Всесильный! - О, недостойный грешник! как дерзаешь ты еще вопиять о
милосердии!
ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ Ф. Ф. МАТЮШКИНА.
Обстоятельные сведения о жизни и личности адмирала Матюшкина (род.
1799, ум. 1872г.) сообщены Я. К. Гротом в его известной книжке о Пушкине и
Лицее1. Я. К., как и все знавшие Матюшкина, отзываются о нем с глубокой
симпатией. По его словам, "в Матюшкине не было ничего блестящего: он был
скромен, даже застенчив и обыкновенно молчалив, но при ближайшем с ним
знакомстве нельзя было не оценить этой чистой, правдивой и теплой души".
Матюшкин, как и Яковлев, принадлежал к числу ближайших друзей Пушкина
(особенно по выходе из Лицея), и не даром последний посвятил ему две таких
задушевных строфы в своем знаменитом "19 октября 1825 г."
"Пушкин" etc., стр. 74-80 и 283.
56
"Сидишь ли ты в кругу своих друзей, Чужих небес любовник беспокойный?
Иль снова ты проходишь тропик знойный И вечный лед полунощных морей?
Счастливый путь!... С лицейского порога Ты на корабль перешагнул шутя, И с
той поры в морях твоя дорога, О, волн и бурь любимое дитя!
Ты сохранил в блуждающей судьбе Прекрасных лет первоначальны нравы:
Лицейский шум, лицейские забавы Средь бурных волн мечталися тебе; Ты
простирал из-за моря нам руку, Ты нас одних в младой душе носил И повторял:
"На долгую разлуку Нас тайный рок, быть может, осудил!""
Известно, как страшно поразила Матюшкина неожиданная роковая смерть
поэта (см. ниже его письмо к Яковлеву)!
В Лицее Матюшкин был на хорошем счету по учению, и пользовался за свой
нрав и доброе сердце всеобщею любовью. Особенно тепло он был принят в семье
директора Е. А. Энгельгардта, который помог своему любимцу, мечтавшему о
морской службе, тотчас по выходе из Лицея попасть под команду адмирала В. М.
Головнина, отправлявшегося в кругосветное путешествие. Во время своих
странствий до самого поселения в Петербурге (1849 г.) Матюшкин состоял в
оживленной переписке с Энгельгардтом1.
Когда в [817г. летом, вопрос о его путешествии был решен, он из
Царского Села, съездив за подорожной в Петербург, отправился 2-го июля в
Москву проститься с своими семейными (мать его была классной дамой в
московском Екатерининском Институте) и оттуда вернулся в Царское в конце
месяца. Об этом-то путешествии и сохранились печатаемые здесь его черновые
заметки, которые, быть может, должны были стать началом записок, которые он,
как говорит предание, "собирался вести по совету и плану Пушкина"2.
О передаче Матюшкиным перед смертью своих лицейских бумаг, а в том
числе и этих заметок моему отцу, было уже рассказано выше.
О последней болезни и кончине Матюшкина 16 сентября 1872 г., см. ниже в
письмах Я. К. Грота и кн. Эристовой.
1 Извлечения из писем Энгельгардта см. в статье Д. Ф. Кобеко "Вестник
Всемирной Истории" 1899, No I, стр. 90-104.
2 Грот, "Пушкин" etc., стр. 77.
57
Путевые заметки между Царским Селом и Москвою
(1817г.)
Это - черновая, сильно перемаранная поправками рукопись в сшитой
тетрадке из грубой синей бумаги на 8 листках, т. е. ! 6 страничках - в такой
же оборванной обложке, на заднем листике которой имеются какие-то морские
технические (путевые) записи Матюшкина, из чего можно заключить, что эти
листки сопровождали его в морском странствии.
Из Петербурга в Москву
Июль
Получивши достоверное известие о том, что я отправляюсь с Василием
Михайловичем1 в путешествие, первое мое желание было ехать в Москву
проститься со своими; поехавши в Петербург за подорожной и отпуском и
получивши оные, я приехал в Царское Село, откуда, поживши три дня у Егора
Антоновича, отправился в дорогу, прощаясь с местом, где я, может быть,
провел счастливейшее время моей жизни, где в отдалении от родителей я вкушал
все приятности сыновней любви, где будучи принят в круг счастливейшего
семейства2, и я наслаждался его счастием; прощаясь с Егором Антоновичем и
его семейством, я не мог удержаться от слез... Я не хотел оставить Царское
Село, но оно скоро скрылось...
2-ео июля.
Не знаю, что я чувствовал, когда прибыл в Ижору. Хотя я ехал в Москву,
хотя я ехал к любимой мною матери, которую не видал шесть долгих лет, но я
не радовался: какая-то непонятная грусть тяготила меня: мне казалось, что я
оставляю Царское Село против воли, по принуждению.
Из Ижоры я спешил как можно скорее, чтобы (признаюсь) мне не
возвратиться назад.
Только что я выехал из Ижоры, как слышу за собою голос; я велел
остановиться, оглядываюсь и вижу седого старика, бегуще-
1 Головниным. К. Г.
2 Т. е. директора Е. А. Энгельгардта. К. Г.
58
го по большой дороге; прибежавши, бросился он на колени и со слезами на
глазах просил меня взять его с собою до следующей станции.
Имев подорожную на двух, я посадил его с собою. Он мне тотчас
рассказал, что он отставной дьячек села Грузина, принадлежащего графу
Аракчееву, что он ходил в Петербург кой-что закупить для попа. Потом старик
было начал мне говорить про барина своего, его попа, попадью - сон уже
смыкал мои вежды. Я слышал слова его и не понимал их; потом их более уже не
слыхал... Не знаю, долго ли спал я, но пробуждение мое было очень неприятно:
толчок чуть не выбросил меня из телеги. Я просыпался и мне казалось, что я
вижу сон. На быстрой тройке несусь летом по обширной беспредельной дороге,
не вижу предмета, к коему стремлюсь, - безизвестность везде. Подле меня
лежал старец в глубоком сне. Ты дремлешь рассудок! Удаляюсь от своего
счастия, я бегу от тебя! Проснись, проснись, рассудок, что ты делаешь? Но
уже поздно, - счастие невозвратно! я должен удалиться. Слезы у меня катились
из глаз, и я к ужасу своему увидел, что это не сон, но истина.
Приехав в Тосну, я пошел к станционному смотрителю прописать подорожную
и заказать что-нибудь, чтоб утолить голод. Там я застал офицера1, который
вел команду солдат Тарутинского полка из Петербурга в Москву. Я предложил
ему чашку чаю; он принял ее. Поговорив с ним часик-другой, я хотел
проститься и ехать дальше, но он мне предложил ехать с ним вместе, а свою
повозку оставить. Я согласился, но так как я обещался довезти старика до
Грузина, то дал ему вперед прогонные деньги, а сам сел в тележку с офицером.
3-го июля, вечером мы прибыли в Новогород. Новогородская мостовая,
беспокойный экипаж меня так измучили, что я не знал, продолжать ли мне
дорогу или нет. Я думал уже простоять в Но-вегороде один день, посмотреть
город столь славный в древности и потом уже пуститься далее. Но короткое
время отпуска, совет моего товарища и наконец, случай, открывшийся нам ехать
водою, принудил меня оставить мое намерение и ехать из Нового-
1 Его имя я узнал уже в Москне, так как и он мое при прощании: его
зовут Римский-Корсаков, поручик Тарутинского полка. Ф. М.
59
рода, не видавши его. Мы отправились на двух лодках, сначала через
быстрый Волхов, потом Новогородским каналом и, наконец, рекою Метою.
Прекрасная лунная ночь! После палящего жара, который продолжался во весь
день, прохлада ночная была нам весьма приятна; тихое и покойное плавание
оправило наши ослабевшие члены, песельники пели заунывные и веселые песни
попеременно, и неприметным образом мы пристали к следующей станции.
Так как я ехал в первый раз на повозке, то и ехал весьма тихо; почти
каждую ночь я останавливался отдыхать и только на 6-й день мы прибыли в
последнюю станцию от Москвы - в Черную Грязь. Через два часа открылась
златоглавая Москва; вскоре мы услышали благовест к вечерне, я смотрю - и я
уже у Тверской заставы. Завтра или даже сегодня я увижу дражайшую свою
родительницу.
Из Москвы в Царское Село
С 26 на 27 ночью я уехал из Москвы, приехал к заставе: зазвенели
колокольчики, и я вечером в Торжке. Вот я уже 227 верст от Москвы. Мелькали
мимо меня местечки, города, а мне казалось, что я все еще в Москве!
В Торжке, городе, известном по своим кожевенным и сафьянным заводам, я
был принужден остановиться, потому что не было лошадей. На другой день
вместе с зарею я отправился опять на барской тройке и в полдень я