Гюго Виктор. Отверженные

   Когда Мариус назвал номер дома, надзиратель поднял голову и бесстрастно спросил:
   - Комната в конце коридора?
   - Совершенно верно, - подтвердил Мариус и добавил: - Разве вы знаете этот дом?
   Надзиратель помолчал, затем ответил, подставляя каблук сапога к дверце топившейся печи, чтобы согреть ногу:
   - По-видимому, так.
   Он продолжал цедить сквозь зубы, обращаясь не столько к Мариусу, сколько к собственному галстуку:
   - Тут без Петушиного часа не обошлось. Его слова поразили Мариуса.
   - Петушиный час...- повторил он. - В самом деле, я слышал эти слова.
   Он рассказал надзирателю о диалоге между лохмачом и бородачом, на снегу, за стеной на Малой Банкирской улице.
   Надзиратель пробурчал:
   - Лохматый - должно быть, Брюжон, а бородатый - Пол -Лиарда, он же Два Миллиарда.
   Он снова опустил глаза и предался размышлениям.
   - Ну, а насчет папаши Бесфамильного, - присовокупил он, - я тоже догадываюсь... Так и есть, я подпалил каррик!.. И чего они всегда так жарко топят эти проклятые печки! Номер пятьдесят-пятьдесят два. Бывшее домовладение Горбо. Он взглянул на Мариуса:
   - Вы видели только бородача и лохмача?
   - И Крючка.
   - А этакого молоденького франтика?
   - Нет.
   - А огромного плечистого детину, похожего на слона из зоологического сада?
   - Нет.
   - А этакого пройдоху, с виду старого паяца?
   - Нет.
   - Ну, а четвертый - тот вообще невидимка, даже для своих помощников, пособников и подручных. Нет ничего удивительного, что вы его не заметили.
   - Действительно, не заметил. А что это за люди? - спросил Мариус.
   - Впрочем, это совсем не их час...- вместо ответа сказал надзиратель.
   Он помолчал, потом заговорил снова:
   - Пятьдесят - пятьдесят два. Знаю я этот сарай. Нам в нем спрятаться негде, артисты нас сразу заметят. И отделаются тем, что отменят водевиль. Это народ скромный. Стесняется публики. Нет, это не годится, не годится Я хочу услышать, как они поют, и заставлю их поплясать.
   Закончив этот монолог, он повернулся к Мариусу и спросил, глядя на него в упор:
   - Вы боитесь?
   - Кого?
   - Этих людей?
   - Не больше, чем вас, - мрачно отрезал Мариус, заметив наконец, что сыщик ни разу не назвал его сударем.
   Надзиратель посмотрел на Мариуса еще пристальнее и произнес с какой-то нравоучительной торжественностью:
   - Вы говорите, как человек смелый и честный. Мужество не страшится зрелища преступления, честность не страшится властей.
   - Все это хорошо, но что вы думаете предпринять? - прервал его Мариус.
   Надзиратель ограничился таким ответом:
   - У всех жильцов дома пятьдесят - пятьдесят два есть ключи от наружных дверей; ими пользуются, возвращаясь ночью к себе домой. У вас есть такой ключ?
   - Да, - ответил Мариус.
   - Он при вас?
   - Да.
   - Дайте его мне, - сказал надзиратель.
   Мариус вынул ключ из жилетного кармана, передал его надзирателю и прибавил:
   - Послушайтесь меня, приходите с охраной.
   Надзиратель метнул на Мариуса такой взгляд, каким Вольтер подарил бы провинциального академика, подсказавшего ему рифму, и, запустив обе руки, обе свои огромные лапищи, в бездонные карманы каррика, вытащил оттуда два стальных пистолета, из тех, что называются карманными пистолетами. Протянув их Мариусу, он заговорил быстро, короткими фразами:
   - Возьмите. Отправляйтесь домой. Спрячьтесь у себя в комнате. Пусть думают, что вы ушли. Они заряжены. В каждом по две пули. Наблюдайте. Вы мне говорили, в стене есть щель. Пусть соберутся. Не мешайте им сначала. Когда решите, что время пришло и пора кончать, стреляйте. Только не спешите. Остальное предоставьте мне. Стреляйте в воздух, в потолок- все равно куда. Главное -не спешите. Выждите. Пусть они приступят к делу, вы - адвокат, вы понимаете, как это важно.
   Мариус взял пистолеты и положил их в боковой карман сюртука.
   - Очень топорщится, сразу заметно. Лучше суньте их в жилетные карманы, сказал надзиратель.
   Мариус спрятал пистолеты в жилетные карманы.
   - А теперь, - продолжал надзиратель, - нам нельзя терять ни минуты. Посмотрим, который час. Половина третьего. Сбор в семь?
   - К шести, - ответил Мариус.
   - Время у меня есть, - сказал надзиратель, - а всего остального еще нет. Не забудьте ни слова из того, что я вам сказал. Паф! Один пистолетный выстрел.
   - Будьте покойны, - ответил Мариус.
   Когда он взялся за ручку двери, собираясь выйти, надзиратель крикнул:
   - Кстати, если я вам понадоблюсь раньше, приходите сюда или пришлите кого-нибудь. Спросите полицейского надзирателя Жавера.
   Глава пятнадцатая
   ЖОНДРЕТ ДЕЛАЕТ ЗАКУПКИ
   Немного погодя, часов около трех, Курфейрак и Боссюэ шли по улице Муфтар. Снег падал все гуще и засыпал все кругом.
   - Посмотришь на падающие хлопья, и кажется, что в небесах пошел мор на белых бабочек, -начал было Боссюэ, обращаясь к Курфейраку, как вдруг заметил Мариуса, -тот шел к заставе, и вид у него был какой-то странный.
   - Смотри-ка! Мариус! - воскликнул Боссюэ.
   - Вижу, -сказал Курфейрак. -Только не стоит с ним заговаривать.
   - Почему?
   - Он занят.
   - Чем?
   - Разве ты не видишь, какое у него выражение лица?
   - Какое?
   - Да такое, будто он кого-то выслеживает.
   - Верно, - согласился Боссюэ.
   - А какие у него глаза! -заметил Курфейрак. - Ты только взгляни на него.
   - Какого же черта он выслеживает?
   - Какой-нибудь помпончик-бутончик. Он влюблен.
   - Но я что-то не вижу на улице ни помпончика, ни бутончика, - заметил Боссюэ. - Словом, ни одной девицы.
   Курфейрак посмотрел в сторону Мариуса.
   - Мариус выслеживает мужчину! - воскликнул он.
   В самом деле, впереди Мариуса, шагах в двадцати, шел мужчина в фуражке; видели они только его спину, но сбоку можно было различить его седоватую бороду.
   На нем был новый, длинный, не по его росту, редингот и ужасные рваные брюки, побуревшие от грязи.
   Боссюз расхохотался.
   - Это еще что за тип, а?
   - Поэт, - заявил Курфейрак, - безусловно поэт! Они с одинаковым удовольствием щеголяют в штанах торговцев кроличьими шкурками и в рединготах пэров Франции.
   - Давай посмотрим, куда направятся Мариус и этот человек, - предложил Боссюэ. - Выследим их, идет?
   - О Боссюэ! - воскликнул Курфейрак. - Орел из Мо! Следить за тем, кто сам кого-то выслеживает! Вы просто осел!
   Они повернули обратно.
   И в самом деле, Мариус, увидев на улице Муфтар Жондрета, стал за ним следить.
   Жондрет шел впереди,, не подозревая, что уже взят на мушку.
   Он свернул с улицы Муфтар, и Мариус заметил, что он вошел в один из самых дрянных домишек на улице Грасьез, пробыл там с четверть часа и вернулся на улицу Муфтар. Затем он задержался в скобяной лавке, что в ту пору помещалась на углу улицы Пьер -Ломбар, а через несколько минут Мариус увидел, как он вышел из лавки с большим, насаженным на деревянную ручку долотом, которое тут же спрятал под своим рединготом. Дойдя до улицы Пти -Жантильи, он свернул влево и немного погодя был уже на Малой Банкирской улице. День склонялся к вечеру, снег, на минуту прекратившийся, пошел снова. Мариус засел в засаду на углу Малой Банкирской улицы, как всегда безлюдной, и за Жондретом не последовал. И хорошо сделал, ибо, дойдя до низкой стены, где Мариус подслушал разговор лохматого и бородатого, Жондрет обернулся и, удостоверившись, что за ним никто не идет и никто его не видит, перешагнул через стену и скрылся.
   Пустырь, обнесенный этой стеной, примыкал к задворкам дома бывшего каретника, пользовавшегося дурной славой. Когда-то он отдавал внаем экипажи, потом обанкротился, но под навесами у него все еще стояло несколько ветхих тарантасов.
   Мариус подумал, что благоразумнее всего, воспользовавшись отсутствием Жондрета, вернуться домой; к тому же время близилось к вечеру; по вечерам мамаша Бюргон, уходя в город мыть посуду, имела обыкновение запирать входную дверь, и с наступлением сумерек она всегда бывала на замке; Мариус отдал ключ надзирателю, следовательно, надо было поторапливаться.
   Наступил вечер, почти совсем стемнело; на горизонте и на всем необъятном небесном пространстве осталась лишь одна озаренная солнцем точка - то была луна.
   Красный диск ее всплывал из-за низкого купола больницы Сальпетриер.
   Мариус быстрым шагом направился к дому №50/52. Когда он пришел, дверь оказалась открытой. Он на цыпочках поднялся по лестнице и прокрался по стенке, через коридор, в свою комнату. По обеим сторонам коридора, как известно читателю, были расположены каморки; все они тогда были не заняты и сдавались внаем. Двери в них мамаша Бюргон обычно оставляла открытыми настежь. Когда Мариус пробирался мимо одной из этих дверей, ему показалось, что в нежилой комнате перед ним промелькнули головы четырех неподвижно стоявших мужчин, слабо освещенные угасавшим дневным светом, который проникал сквозь чердачное окно. Мариус не пытался их разглядеть - он боялся, как бы его не увидели. Ему удалось незаметно и бесшумно войти к себе в комнату. Он пришел вовремя. Через минуту он услышал, как вышла мамаша Бюргон и как закрылась входная дверь.
   Глава шестнадцатая,
   В КОТОРОЙ ЧИТАТЕЛЬ УСЛЫШИТ ПЕСЕНКУ НА АНГЛИЙСКИЙ МОТИВ, МОДНУЮ В 1832 ГОДУ
   Мариус присел на кровать. Было, пожалуй, около половины шестого. Только полчаса отделяли его от того, что должно было свершиться. Он слышал, как пульсирует кровь в его жилах, - так в темноте слышится тиканье часов. Он думал о двойном наступлении, которое готовилось в эту минуту под прикрытием темноты: с одной стороны приближалось злодейство, с другой - надвигалось правосудие. Страха он не испытывал, но не мог подумать без содрогания о том, что вот-вот должно произойти. Как это всегда бывает при внезапном столкновении с событием, из ряда вон выходящим, ему казалось, что весь этот день -лишь сон, и только ощущая холодок двух стальных пистолетов, лежавших в жилетных карманах, он убеждался, что не является жертвой кошмара.
   Снег перестал; луна, выходя из тумана, становилась все ярче, и ее сияние, сливаясь с серебряным отблеском снега, наполняло комнату сумеречной мглой.
   У Жондретов горел огонь. Через щель в перегородке пробивался багровый луч света, казавшийся Мариусу кровавым.
   Было ясно, что этот луч - не от свечи. Между тем из комнаты Жондретов не доносилось ни шороха, ни звука, ни слова, ни вздоха, - там царила леденящая душу, глухая тишина; и не будь этого света, можно было бы подумать, что рядом склеп.
   Мариус тихонько снял ботинки и сунул их под кровать.
   Прошло несколько минут. Вдруг внизу скрипнула дверь, и Мариус услышал грузные шаги, протопавшие по лестнице и пробежавшие по коридору; со стуком приподнялась щеколда: это вернулся Жондрет.
   Сразу послышались голоса. Семья, как оказалось, была в сборе, но в отсутствие хозяина все притихли, словно волчата в отсутствие волка.
   - Вот и я, - сказал Жондрет.
   - Добрый вечер, папочка! -завизжали дочки.
   - Ну как? - спросила жена.
   - Помаленьку, -отвечал Жондрет, - но я прозяб, как собака, ноги окоченели. Ага, ты приоделась! Правильно. Надо, чтобы твой вид внушал доверие.
   - Я готова, могу идти.
   - Ничего не забудешь из того, что я тебе сказал? Вес сделаешь, как надо?
   - Будь спокоен.
   - Дело в том.. - сказал Жондрет. И не закончил фразу.
   Мариусу было слышно, что он положил на стол что-то тяжелое, по всей вероятности - купленное им долото.
   - Кстати, вы уже поели? - спросил Жондрет.
   - Да, -ответила жена. -У меня были три больших картофелины и соль. Я их испекла, -спасибо, огонь еще был.
   - Отлично, -сказал Жондрет. -Завтра поведу всех вас обедать. Закажем утку и всякую всячину. Пообедаете по -королевски, не хуже Карла Десятого. Все идет как нельзя лучше!
   И, понизив голос, добавил:
   - Мышеловка открыта. Коты начеку.
   И еще тише:
   - Сунь-ка это в огонь.
   Мариусу было слышно, как потрескивают угли, которые помешивали каминными щипцами или каким-то железным инструментом.
   - Дверные петли смазала, чтобы не скрипели? - спросил Жондрет.
   - Да, - ответила жена.
   - Который теперь час?
   - Скоро шесть. Недавно пробило половину шестого на Сен -Медаре.
   - Черт возьми! -воскликнул Жондрет. -Девчонкам пора идти караулить. Эй вы, идите-ка сюда, слушайте!
   Они зашушукались.
   Потом снова послышался громкий голос Жондрета:
   - Бюргонша ушла?
   - Да, - ответила жена.
   - Ты уверена, что у соседа никого нет?
   - Он с утра не возвращался. Ты сам отлично знаешь, что в это время он обедает.
   - Ты в этом уверена?
   - Уверена.
   - Все равно, - сказал Жондрет, - невредно сходить и взглянуть, нет ли его. Ну-ка, дочка, возьми свечу и прогуляйся туда.
   Мариус опустился на четвереньки и бесшумно заполз под кровать.
   Едва успел он свернуться в комочек, как сквозь щели в дверях просочился свет.
   - Па -ап, его нет! - раздалось в коридоре.
   Мариус узнал голос старшей дочери Жондрета.
   - Ты входила в комнату? - спросил отец.
   - Нет, -ответила дочь, -но раз ключ в дверях, значит, он ушел.
   - А все-таки войди! - крикнул отец.
   Дверь отворилась, и Мариус увидел старшую девицу Жондрет со свечой в руке. Она была такая же, как и утром, но при этом освещении казалась еще ужаснее.
   Она направилась прямо к кровати, и Мариус пережил минуту неописуемой тревоги. Но над кроватью висело зеркало, к нему-то она и шла. Она встала на цыпочки и погляделась в него. Из соседней комнаты доносился лязг передвигаемых железных предметов.
   Она пригладила волосы ладонью и заулыбалась сама себе в зеркало, напевая своим надтреснутым, замогильным голосом:
   Семь или восемь дней пылал огонь сердечный,
   И, право, стоило, чтоб он н впредь не гас!
   Ах, если бы любовь могла быть вечной, вечной!
   Но счастье лишь блеснет и покидает нас.
   Мариус дрожал от страха. Ему казалось невозможным, чтобы она не услышала его дыхания.
   Она приблизилась к окошку и, окинув взглядом улицу, с обычным своим полубезумным видом громко проговорила:
   - Надел Париж белую рубаху и стал уродиной!
   Она снова подошла к зеркалу и снова начала гримасничать, разглядывая себя то прямо, то в профиль.
   - Ну что же ты? - крикнул отец. - Куда запропастилась?
   - Сейчас! Смотрю под кроватью и под другой мебелью, - отвечала она, взбивая волосы. - Никого.
   - Дуреха! - заревел отец. - Сейчас же сюда! Нечего время терять.
   - Иду! Иду! Им вечно некогда! - сказала она и стала напевать:
   Вы бросили меня, ушли дорогой славы,
   Но сердцем горестным везде я там, где вы...
   Кинув прощальный взгляд в зеркало, она вышла, закрыв за собою дверь.
   А через минуту Мариус услышал топот босых ног по коридору и голос Жондрета, кричавшего вслед девушкам:
   - Смотрите хорошенько! Одной сторожить заставу, другой - угол Малой Банкирской. Ни на минуту не терять из виду дверь дома, и как что-нибудь заметите, сейчас же сюда! Пулей! Ключ от входной двери у вас.
   Старшая проворчала:
   - Попробуй покарауль босиком на снегу!
   - Завтра у вас будут коричневые шелковые полусапожки! - сказал отец.
   Девушки спустились с лестницы, и через несколько секунд стук захлопнувшейся внизу двери оповестил о том, что они вышли.
   В доме остались Мариус, чета Жондретов и, вероятно, те таинственные личности, которых Мариус заметил в полутьме, за дверью пустовавшей каморки.
   Глава семнадцатая
   НА ЧТО БЫЛА ИСТРАЧЕНА ПЯТИФРАНКОВАЯ МОНЕТА МАРИУСА
   Мариус решил, что наступило время вернуться на свой наблюдательный пост. В одно мгновение с проворством, свойственным его возрасту, он очутился у щели в перегородке.
   Он заглянул внутрь.
   Жилье Жондретов представляло необыкновенное зрелище. Мариус нашел, наконец, объяснение проникавшему оттуда странному свету. Там горела свеча в позеленевшем медном подсвечнике, но не она освещала чердак. Вся берлога была как бы озарена огнем большой железной жаровни, поставленной в камин и полной горящих угольев, - той самой жаровни, которую раздобыла утром жена Жондрета. Угли пылали, и жаровня раскалилась докрасна; там плясало синее пламя вокруг купленного Жондретом на улице Пьер -Ломбар долота, которое было теперь воткнуто в уголья и побагровело от накала. В углу возле дверей виднелись две груды каких-то предметов, вероятно, положенных здесь неспроста- одна была похожа на связку веревок, другая на кучу железного лома. Человек, не посвященный в то, что здесь замышлялось, мог бы предположить и самое худшее и самое безобидное. Освещенная таким образом комната напоминала скорее кузницу, чем адское пекло, зато Жондрет при таком освещении смахивал больше на дьявола, чем на кузнеца.
   От углей шел такой жар, что горевшая на столе свеча таяла со стороны, обращенной к жаровне, оплывая с одного края. На камине стоял старый медный потайной фонарь, достойный Диогена, обернувшегося Картушем.
   Чад от жаровни, поставленной в самый очаг между тлеющих головешек, уходил в каминную трубу, и в комнате не чувствовалось его запаха.
   Проникая сквозь оконные стекла, луна посылала свои бледные лучи в это пылавшее пурпуром логово, и поэтическому воображению Мариуса, который оставался мечтателем, даже когда нужно было действовать, они представлялись как бы небесной грезой, залетевшей в безобразные земные сны.
   Ветер, врываясь через разбитое окно, рассеивал чад и помогал скрывать присутствие жаровни.
   Берлога Жондрета, если читатель припомнит то, что мы говорили о жилище Горбо, являлась самой прекрасной ареной для темного, кровавого дела и надежным местом для сокрытия преступления. Это была самая глухая комната в самом уединенном доме на самом безлюдном бульваре Парижа. Если бы не существовало на свете засад, то их изобрели бы там.
   Толща стен и множество необитаемых помещений отделяли эту трущобу от бульвара, а единственное ее окно выходило на пустыри, обнесенные глухой стеной и заборами.
   Жондрет разжег трубку, уселся на дырявый стул и задымил. Жена что-то говорила ему шепотом.
   Если бы Мариус был Курфейраком, то есть принадлежал к той породе людей, которые смеются во всех случаях жизни, он расхохотался бы при виде супруги Жондрет. На ней была черная шляпа с перьями, живо напоминавшая головные уборы герольдов на коронации Карла X, широченная клетчатая шаль поверх вязаной юбки и мужские башмаки - те самые, которыми утром побрезговала ее дочь. По-видимому, этот наряд и заставил Жондрета воскликнуть: "Ага! Ты приоделась! Правильно. Надо, чтобы твой вид внушал доверие!"
   А на Жондрете был все тот же новый, слишком просторный редингот, подаренный Белым, и в его костюме по-прежнему поражало несоответствие между рединготом и панталонами, столь любезное, по мнению Курфейрака, сердцу поэта.
   Вдруг Жондрет возвысил голос:
   - Постой! Дай сообразить. Ведь по такой погоде он, пожалуй, приедет в фиакре. Бери-ка фонарь, зажги и спускайся вниз. Станешь за дверью. Как только услышишь, что подъехала карета, живо отвори; пока он подымется, ты посветишь ему на лестнице и в коридоре, а как только проводишь сюда, опять спустись бегом, рассчитайся с кучером и отошли его.
   - А деньги где? - спросила жена.
   Жондрет пошарил в карманах штанов и протянул ей пять франков.
   - Это еще откуда? - воскликнула она.
   - Тот лобанчик, что дал утром сосед, - с важным видом ответил Жондрет и прибавил: -Знаешь что? Надо бы принести сюда два стула.
   - Зачем?
   - Чтобы было на чем сидеть.
   У Мариуса пробежал по коже мороз, когда он услышал спокойный ответ тетки Жондрет:
   - Ладно! Пойду приволоку их от соседа.
   Она быстро отворила дверь и вышла в коридор.
   Мариусу не хватило времени соскочить с комода, добраться до кровати и спрятаться.
   - Возьми свечу! - крикнул Жондрет вдогонку.
   - Не надо, - сказала она, - только помешает, ведь мне два стула тащить. От луны и так светло.
   Мариус услышал, как тяжелая рука тетки Жондрет ощупью искала в темноте ключ. Дверь распахнулась. Он застыл, пригвожденный к месту неожиданностью и страхом.
   Тетка Жондрет вошла в комнату.
   Сквозь чердачное окно пробивался узкий лунный луч, разрезавший тьму как бы на два полотнища. Одно из этих широких полотнищ тьмы целиком закрывало стену, к которой прислонился Мариус, и его не было видно.
   Тетка Жондрет подняла глаза, не заметила никого, взяла оба стула, единственную мебель Мариуса, и вышла, оглушительно хлопнув дверью.
   Она вернулась в свою конуру.
   - Вот тебе стулья.
   - А вот и фонарь, - сказал муж. - Спускайся, живо!
   Она быстрым шагом вышла из комнаты, и Жондрет остался один.
   Он поставил стулья по обеим сторонам стола, перевернул долото в угольях, придвинул к камину старые ширмы, загородив ими жаровню, затем направился в угол, где лежала груда веревок, и нагнулся над ней, что-то разглядывая. То, что Мариус принял за бесформенную кучу хлама, оказалось отлично слаженной веревочной лестницей с деревянными перекладинами и двумя крючьями.
   Ни лестницы, ни похожих на железные бруски тяжелых инструментов, добавленных к груде железного дома за дверью, не было утром в лачуге Жондрета; очевидно, он принес их днем, когда Мариус уходил.
   "Это кузнечные инструменты", -подумал Мариус.
   Если бы Мариус лучше разбирался в таких вещах, то понял бы, что он принимал за орудия кузнеца особый набор для отмычки замков или взлома дверей, а также колющие и режущие инструменты - два типа зловещих орудий, известных у воров под названием "жало" и "резь".
   Камин и стол с двумя стульями находились как раз напротив Мариуса. Жаровня была заставлена ширмой, комната освещалась только свечой; от самого маленького черепка, валявшегося на столе или на камине, ложились длинные тени. Кувшин с отбитым горлышком затенял полстены. Комната застыла в жутком и зловещем покое. В воздухе висело ожидание чего-то страшного.
   Жондрет дал своей трубке погаснуть - верный признак озабоченности -и снова сел за стол. Пламя свечи освещало острые, хищные черты его лица. По временам он хмурил брови и взмахивал правой рукой, как бы возражая на последние доводы грозного внутреннего голоса. При одной из таких угрюмых реплик, обращенных к самому себе, он выдвинул ящик стола, вытащил длинный кухонный нож и попробовал на ногте острие. Потом, сунув нож обратно, задвинул ящик.
   Мариус нащупал пистолет в правом жилетном кармане, вытащил его и взвел курок.
   Пистолет издал при этом отчетливый сухой треск.
   Жондрет вздрогнул и привстал.
   - Кто там? - крикнул он.
   Мариус затаил дыхание. Жондрет прислушался, затем проговорил смеясь:
   - Ну и болван же я! Это трещит перегородка.
   Мариус зажал пистолет в руке.
   Глава восемнадцатая
   ДВА СТУЛА МАРИУСА СТАВЯТСЯ ОДИН ПРОТИВ ДРУГОГО
   Внезапно стекла задребезжали от унылого далекого звона. На колокольне Сен -Медар пробило шесть часов.
   Жондрет отмечал каждый удар кивком головы. Когда послышался шестой, он снял пальцами нагар со свечи.
   Затем принялся шагать из угла в угол, выглянул в коридор, прислушался, опять зашагал, опять прислушался. "Только бы не надул!" -пробормотал он, возвращаясь на свое место.
   Не успел он сесть, как дверь отворилась.
   Тетка Жондрет распахнула ее и остановилась в коридоре, осклабляясь отвратительной льстивой улыбкой, которую подчеркивал свет, пробивавшийся снизу, сквозь одну из щелей потайного фонаря.
   - Милости просим, сударь! - сказала она.
   - Милости просим, благодетель вы наш! - вскочив, подхватил Жондрет.
   Появился Белый.
   Его лицо выражало ясное спокойствие, невольно внушающее почтение.
   Он положил на стол четыре золотых.
   - Господин Фабанту! - заговорил он. - Вот вам на квартиру и на неотложные расходы. А дальше будет видно.
   - Да вознаградит вас господь за вашу щедрость, благодетель! - вскричал Жондрет и, быстро подойдя к жене, тихо сказал:
   - Отошли фиакр.
   Покуда ее муж кланялся и пододвигал стул Белому, она незаметно скрылась. Вернувшись, она шепнула ему на ухо:
   - Отослала!
   Снег шел с утра не переставая и покрыл мостовую таким толстым слоем, что никто не слышал, как подкатил фиакр и как он отъехал.
   Белый сел.
   Жондрет пристроился на другом стуле, напротив него.
   Чтобы лучше представить себе то, что сейчас произойдет, пусть читатель вообразит себе морозную ночь, пустыри больницы Сальпетриер, занесенные снегом и белевшие в лунном свете, словно огромные саваны, огоньки уличных фонарей, бросавшие красный отсвет на хмурые бульвары, на длинные ряды черных вязов; глухое безлюдье, быть может, на четверть мили вокруг; дом Горбо в час глубочайшей тишины и жуткого мрака, а в этой развалине, затерявшейся во тьме, в глуши, огромную, слабо освещенную единственной свечой берлогу Жондрета, и в этой трущобе - двух человек, сидевших за одним столом: Белого, сохранявшего невозмутимый вид, и ухмылявшегося страшного Жондрета, в углу старую волчицу Жондрет, а за перегородкой - невидимого Мариуса, не упускавшего ни единого слова, ни единого движения, с настороженным взглядом, с пистолетом в руке.
   Мариус не испытывал страха; им владело лишь отвращение. Он сжимал рукоятку пистолета и чувствовал себя уверенно. "Я арестую негодяя, как только сочту нужным", - думал он.
   Oн знал, что полиция близко, в засаде, и ждет условного сигнала, чтобы схватить преступника.
   Помимо всего прочего, он надеялся, что трагическое столкновение Белого с Жондретом прольет хоть немного света на то, что ему так важно было узнать.
   Глава девятнадцатая
   ОСТЕРЕГАЙТЕСЬ ТЕМНЫХ УГЛОВ
   Окинув взглядом убогие кровати, на которых теперь никто не лежал, Белый спросил: