Гюго Виктор. Отверженные

   Жан Вальжан протянул ему руку, Фошлеван схватил ее с трогательной сердечностью крестьянина.
   - Уговорились, дедушка Фошлеван. Все будет хорошо!
   "Только бы прошло гладко, - подумал Фошлеван. - А вдруг беда стрясется!"
   Глава пятая
   БЫТЬ ПЬЯНИЦЕЙ ЕЩЕ НЕ ЗНАЧИТ БЫТЬ БЕССМЕРТНЫМ
   На другой день к вечеру немногочисленные прохожие обнажали головы, встретив на Менском бульваре старинные похоронные дроги, украшенные изображениями черепов, берцовых костей и стеклянными слезками. На дорогах стоял гроб под белым покровом, на котором виднелся большой черный крест, напоминавший огромную покойницу со свисающими по обе стороны руками. Сзади следовала нарядная траурная карета, в которой можно было разглядеть священника в облачении и маленького певчего в красной скуфейке. Два факельщика в сером одеянии с черными галунами шли по левую и по правую сторону похоронных дрог. Сзади плелся хромой старик в одежде рабочего. Шествие направлялось к кладбищу Вожирар.
   Из кармана рабочего высовывались молоток, долото и клещи.
   Кладбище Вожирар представляло исключение среди парижских кладбищ. У него были свои порядки, свои ворота и своя калитка, которые у старожилов квартала, придерживавшихся старинных наименований, назывались воротами для возничих и воротами для пешеходов. Как мы уже говорили, бернардинки -бенедиктинки Малого Пикпюса получили разрешение хоронить своих покойниц вечером, в особом углу кладбища - этот участок земли некогда принадлежал их общине. Для могильщиков, которые по этой причине работали там летом по вечерам, а зимой по ночам, были установлены особые правила. В те времена ворота парижских кладбищ запирались сразу после захода солнца, а так как приказ этот исходил от городского управления, то он распространялся и на кладбище Вожирар. Ворота для возничих и ворота для пешеходов с двух сторон соприкасались решетками с павильоном работы архитектора Перроне, в котором жил кладбищенский сторож. Эти решетки неумолимо повертывались на своих петлях в ту самую минуту, когда солнце опускалось за купол Инвалидов. Если к этому времени какой-нибудь могильщик задерживался на кладбище, то у него оставалась только одна возможность выйти оттуда: предъявить пропуск, выданный ему бюро похоронных процессий. В ставню сторожки было вделано нечто вроде почтового ящика. Могильщик бросал туда пропуск, сторож слышал звук падения, дергал за шнур, и ворота для пешеходов отворялись. Если у могильщика пропуска не было, то он называл свое имя, и тогда сторож, иногда уже спавший, вставал с постели, опознавал могильщика и отпирал ключом ворота; могильщик выходил, уплачивая, однако, пятнадцать франков штрафа.
   Это кладбище, со всеми его особенностями, выходившими за рамки общих правил, нарушало административное единообразие. Вскоре после 1830 года кладбище Вожирар закрыли. На его месте возникло кладбище Мон -Парнас, унаследовавшее и граничивший с кладбищем Вожирар знаменитый кабачок, увенчанный нарисованной на доске айвой. Одной своей стороной он был обращен к столикам посетителей, а другой - к могилам. На вывеске его было выведено: "Под спелой айвой".
   Кладбище Вожирар, что называется, отмирало. Им переставали пользоваться. Его завоевывали плесень, цветы покидали его. Буржуа не стремились быть похороненными на кладбище Вожирар; это свидетельствовало бы о бедности. Кладбище Пер-Лашез - это дело другое! Покоиться на кладбище Пер-Лашез-все равно что иметь обстановку красного дерева. В этом сказывался изящный вкус. Кладбище Вожирар, разбитое по образцу старинных французских садов и обнесенное оградой, представляло собой уголок, внушавший уважение. Прямые аллеи, буксы, туи, остролистники, старые могилы, осененные старыми тисами, высокая трава... Вечером от него веяло чем-то трагическим. В его очертаниях чувствовалась безысходная печаль.
   Солнце еще не успело зайти, когда катафалк с гробом, под белым сукном и черным крестом, въехал в аллею, ведшую к кладбищу Вожирар. Следовавший за ним хромой старик был не кто иной, как Фошлеван.
   Погребение матери Распятие в склепе под алтарем, выход Козетты из монастыря, проникновение Жана Вальжана в покойницкую - все прошло благополучно, без малейшей заминки.
   Заметим кстати, что погребение матери Распятие в склепе под алтарем кажется нам поступком вполне простительным. Это одно из тех прегрешений, которые совершаются ради исполнения долга. Монахини совершили его, не только не смущаясь, но с полного одобрения их совести. В монастыре действия того, что именуется "правительством", рассматриваются лишь как вмешательство в чужие права, - вмешательство, всегда требующее отпора.
   Превыше всего - монастырский устав; что же касается закона, - там видно будет. Люди! Сочиняйте законы, сколько вам заблагорассудится, но берегите их для себя! Последняя подорожная кесарю - это всего лишь крохи, оставшиеся после уплаты подорожной богу. Земной властитель перед лицом высшей власти - ничто.
   Фошлеван, очень довольный, ковылял за колесницей. Его два переплетавшихся заговора: один-с монахинями, другой - с г-ном Мадленом, один - в интересах монастыря, другой - в ущерб этим интересам, - удались на славу. Невозмутимость Жана Вальжана представляла собой то незыблемое спокойствие, которое сообщается другим. Фошлеван не сомневался в успехе. Оставались сущие пустяки. В течение двух лет Фошлеван раз десять угощал могильщика, этого славного толстяка, дядюшку Метьека. Он обводил его вокруг пальца. Он делал с ним, что хотел. Он вбивал ему в голову все, что вздумается. И дядюшка Метьен поддакивал каждому его слову. У Фошлевана была полная уверенность в успехе.
   Когда похоронная процессия достигла аллеи, ведшей к кладбищу, счастливый Фошлеван взглянул на дроги и, потирая свои ручищи, пробормотал:
   - Комедия!
   Катафалк остановился; подъехали к решетке. Надо было предъявить разрешение на похороны. Служащий похоронного бюро вступил в переговоры со сторожем. Во время этой беседы, обычно останавливающей кортеж на две-три минуты, подошел какой-то незнакомец и стал позади катафалка, рядом с Фошлеваном. По виду это был рабочий, в блузе с широкими карманами, с заступом под мышкой.
   Фошлеван взглянул на незнакомца.
   - Вы кто будете? - спросил он.
   - Могильщик, - ответил тот.
   Если, получив пушечное ядро прямо в грудь, человек остался бы жив, то у него, наверное, было бы такое же выражение лица, как в эту минуту у Фсшлевана.
   - Могильщик?
   - Да.
   - Вы?
   - Я.
   - Могильщик здесь дядюшка Метье?.
   - Был.
   - То есть как это был?
   - Он умер.
   Фошлеван был готов к чему угодно, но только не к тому, что могильщик может умереть. А между тем могильщики тоже смертны. Копая могилу другим, приоткрываешь и свою.
   Фошлеван остолбенел.
   - Не может быть! - заикаясь, пролепетал он.
   - Очень даже может!
   - Но могильщик-это же дядюшка Метьен!- слабо возразил Фошлеван.
   - После Наполеона - Людовик Восемнадцатый. После Метьена - Грибье. Моя фамилия Грибье, деревенщина!
   Внезапно побледнев, Фошлеван всматривался в Грибье.
   Это был высокий, тощий, с землистого цвета лицом, очень мрачный человек. Он напоминал неудачливого врача, который взялся за работу могильщика.
   Фошлеван расхохотался.
   - Бывают же такие смешные случаи! Дядя Метьен умер! Умер добрый дядюшка Метьен, но да здравствует добрый дядюшка Ленуар! Вы знаете, кто такой дядюшка Ленуар? Это кувшинчик запечатанного красного винца в шесть су. Кувшинчик сюренского, будь я неладен! Настоящего парижского сюрена. Старина Метьен умер! Да, жаль, он был не дурак пожить. Ну, а вы? Вы ведь тоже не дурак пожить? Верно, приятель? Мы сейчас с вами пойдем пропустим по стаканчику.
   - Я человек образованный. Я окончил четыре класса. Я не пью.
   Погребальные дроги снова тронулись в путь и покатили по главной аллее кладбища.
   Фошлеван замедлил шаг. От волнения он стал еще сильнее прихрамывать.
   Могильщик шел впереди.
   Фошлеван опять стал приглядываться к свалившемуся с неба Грибье.
   Новый могильщик принадлежал к тому сорту людей, которые, несмотря на молодость, кажутся стариками и, несмотря на худобу, бывают очень сильны.
   - Приятель! - окликнул его Фошлеван.
   Тот обернулся.
   - Я могильщик из монастыря.
   - Мой коллега, - отозвался могильщик.
   Фошлеван, человек хотя и малограмотный, но весьма проницательный, понял, что имеет дело с опасной породой человека, то есть с краснобаем.
   - Значит, дядюшка Метьен умер, -пробурчал он.
   - Бесповоротно, - подтвердил могильщик. - Господь бог справился в своей вексельной книге. Увидел, что пришел черед расплачиваться дядюшке Метьену. И дядюшка Метьен умер.
   - Господь бог...- машинально повторил Фошлеван.
   - Да, господь бог, -внушительно повторил могильщик. - Для философов он предвечный отец; для якобинцев - верховное существо.
   - А не познакомиться ли нам поближе? - пробормотал Фошлеван.
   - Мы это уже сделали. Вы - деревенщина, я - парижанин.
   - Пока не выпьешь вместе, по-настоящему не познакомишься. Раскупоришь бутылочку - раскупоришь и душу. Пойдем выпьем. От этого не отказываются.
   - Нет, дело прежде всего.
   "Я пропал", - подумал Фошлеван.
   До аллейки, ведшей к уголку, где хоронили монахинь, оставалось несколько шагов.
   - Деревенщина! - снова заговорил могильщик. - У меня семеро малышей, которых надо прокормить. Чтобы они могли есть, я не должен пить.
   С удовлетворенным видом мыслителя, нашедшего нужное выражение, он присовокупил:
   - Их голод - враг моей жажды.
   Похоронные дроги обогнули кипарисы, свернули с главной аллеи и направились по боковой, затем, проехав по траве, углубились в чащу. Это указывало на непосредственную близость места погребения. Фошлеван замедлял свой шаг, но не в силах был замедлить движение катафалка. К счастью, рыхлая, размытая зимними дождями земля налипала на колеса и затрудняла ход.
   Фошлеван приблизился к могильщику.
   - Там отличное аржантейльское вино! - прошептал он.
   - Поселянин! - снова заговорил могильщик. - Мне бы не могильщиком быть. Мой отец был привратником в Притане. Он мечтал о том, что я буду литератором. Но на него свалились несчастья. Он проигрался на бирже. Я должен был отказаться от литературного поприща. Но я все-таки исполняю обязанности писца по вольному найму.
   - Значит, вы не могильщик? - воскликнул Фошлеван, цепляясь за эту хрупкую веточку.
   - Одно другому не мешает. Я совмещаю эти две профессии.
   Фошлеван не понял последнего слова.
   - Пойдем выпьем, - сказал он.
   Тут надо сделать одно замечание. Фошлеван, как ни велика была его тревога, предлагая выпить, обходил молчанием один пункт: кто будет платить? Обычно Фошлеван предлагал выпить, а дядюшка Метьен платил. Предложение выпить со всей очевидностью вытекало из нового положения, созданного новым могильщиком; сделать подобное предложение, конечно, было необходимо, но старый садовник намеренно оставлял пресловутые, так называемые раблезианские четверть часа во мраке неизвестности. Несмотря на все свое волнение, Фошлеван и не думал раскошеливаться.
   Могильщик продолжал, презрительно улыбаясь:
   - Ведь есть-то надо! Я согласился стать преемником дядюшки Метьена. У кого есть почти законченное образование, тот становится философом. Работу пером я сочетаю с работой заступом. Моя канцелярия на рынке, на Севрской улице. Вы знаете тот рынок? Это Зонтичный рынок. Все кухарки из госпиталей Красного креста обращаются ко мне. Я стряпаю им нежные послания к солдатикам. По утрам сочиняю любовные цидулки, по вечерам копаю могилы. Такова жизнь, селянин!
   Похоронные дроги двигались вперед. Тревога Фошлевана дошла до предела; он озирался по сторонам. Со лба у него катились крупные капли пота.
   - А между тем, - продолжал могильщик, - нельзя служить двум господам. Придется сделать выбор между пером и заступом. Заступ портит мне почерк.
   Дроги остановились.
   Из траурной кареты вышел певчий, за ним священник.
   Одно из передних колес катафалка задело кучу земли, за которой виднелась отверстая могила.
   - Комедия! - растерянно повторил Фошлеван.
   Глава шестая
   МЕЖДУ ЧЕТЫРЕХ ДОСОК
   Кто лежал в гробу? Нам это известно. Жан Вальжан.
   Жан Вальжан устроился в нем так, чтобы сохранить жизнь, чтобы можно было хоть и с трудом, но дышать.
   Удивительно, до какой степени от спокойной совести зависит спокойствие человека вообще! Затея, придуманная Жаном Вальжаном, удавалась, и удавалась отлично со вчерашнего дня. Он, как и Фошлеван, рассчитывал на дядюшку Метьена. В благополучном исходе Жан Валъжан не сомневался. Нельзя себе представить положение более критическое, нельзя себе представить спокойствие более безмятежное.
   От четырех гробовых досок веяло умиротворением. Казалось, спокойствие Жана Вальжана восприняло нечто от мертвого покоя усопших.
   Из глубины гроба он имел возможность наблюдать, и он наблюдал за всеми этапами той опасной игры, которую он вел со смертью.
   Вскоре после того как Фошлеван приколотил верхнюю доску, Жан Вальжан почувствовал, что его понесли, а затем повезли. Толчки становились реже - он понял, что с мостовой съехали на утоптанную землю, то есть проехали улицы и достигли бульваров. По глухому стуку он догадался, что переезжают Аустерлицкий мост. Во время первой остановки он догадался, что подъехали к кладбищу; во время второй он сказал себе: "Могила".
   Внезапно он почувствовал, что гроб приподняли, потом послышалось трение о доски; он сообразил, что гроб обвязывают веревкой, чтобы спустить его в яму.
   Потом у него как будто закружилась голова.
   По всей вероятности, факельщик и могильщик качнули гроб и опустили его изголовьем вниз. Жан Вальжан окончательно пришел в себя, когда почувствовал, что лежит прямо и неподвижно. Гроб коснулся дна могилы.
   Он ощутил какой-то особенный холод.
   Леденящий душу торжественный голос раздался над ним. Над ним медленно, так медленно, что он мог уловить каждое из них, - произносились латинские слова, которых он не понимал:
   Qui dormiunt in terrae puluere, evigilabunt: alii in vitam aeternam et alii in opprobrium; ut videant semper*
   *"Спящие во прахе земли пробудятся: одни на вечную жизнь, а другие на вечное мучение, пусть всегда это помнят" (лат.).
   Детский голос ответил:
   - De profundis.
   Строгий голос продолжал:
   - Requiem aeternam dona ei, Doniine*
   *"Вечный покой даруй ему, господи" (лат.).
   Детский голос ответил:
   - Et lux perpetua luceat ei*.
   *"И да светит ему вечный свет" (лат ).
   Он услышал, как по крышке гроба что-то мягко застучало, словно дождевые капли. Вероятно, гроб окропили святой водой.
   "Скоро кончится! - подумал он. - Еще немного терпения. Священник сейчас уйдет. Фошлеван уведет Метьена выпить. Меня оставят. Потом Фошлеван вернется один, и я выйду. На все это уйдет добрый час времени".
   Строгий голос возгласил вновь:
   - Requiescat in pace*
   *"Да почиет в мире" (лат.).
   Детский голос ответил:
   - Аmеn.
   Жан Вальжан, напрягши слух, уловил что-то вроде удаляющихся шагов.
   "Вот уже и уходят, - подумал он, - я один". Вдруг он услышал над головой звук, показавшийся ему раскатом грома.
   То был ком земли, упавший на гроб.
   Упал второй ком.
   Одно из отверстий, через которые дышал Жан Вгльжан, забилось землей.
   Упал третий ком.
   Затем четвертый.
   Бывают обстоятельства, превосходящие силы самого сильного человека. Жан Вальжан лишился чувств.
   Глава седьмая,
   ИЗ КОТОРОЙ ЧИТАТЕЛЬ УЯСНИТ СЕБЕ, КАК ВОЗНИКЛА ПОГОВОРКА: "НЕ ЗНАЕШЬ, ГДЕ НАЙДЕШЬ, ГДЕ ПОТЕРЯЕШЬ"
   Вот что происходило над гробом, в котором лежал Жан Вальжан.
   Когда похоронные дроги удалились, когда священник и певчий уселись в траурную карету и уехали, Фошлеван, не спускавший глаз с могильщика, увидел, что тот нагнулся и схватил воткнутую в кучу земли лопату.
   Фошлеван принял отчаянное решение.
   Он стал между могилой и могильщиком, скрестил руки и сказал:
   - Я плачу!
   Могильщик удивленно взглянул на него.
   - Что такое, деревенщина?
   Фошлеван повторил:
   - Я плачу!
   - За что?
   - За вино.
   - За какое вино?
   - За аржантейльское.
   - Где оно, твое аржантейльское вино?
   - В "Спелой айве".
   - Пошел к черту! - буркнул могильщик и сбросил землю с лопаты в могилу.
   Гроб ответил глухим звуком. Фошлеван почувствовал, что земля уходит у него из-под ног и что он сам готов упасть в могилу. Он крикнул сдавленным, хриплым голосом:
   - Скорей, приятель, пока "Спелая айва" еще не закрыта!
   Могильщик набрал еще на одну лопату земли. Фошлеван продолжал.
   - Я плачу! - повторил Фошлеван и схватил могильщика за локоть. - Послушай, приятель! Я монастырский могильщик, я пришел тебе подсобить. Это дело можно сделать и ночью. А сначала пойдем выпьем по стаканчику.
   Продолжая говорить, продолжая упорно, безнадежно настаивать, он в то же время мрачно раздумывал: "А вдруг он выпьет да не охмелеет?"
   - Если вам так хочется, провинциал, я согласен, -сказал могильщик. -Выпьем. Но после работы, не раньше.
   С этими словами он взялся за лопату. Фошлеван удержал его.
   - Это аржантейльское вино, - по шесть су!
   - Ах вы, звонарь! - сказал могильщик. - Динь- дон, динь -дон, только это вы и знаете. Пойдите прогуляйтесь.
   И опять сбросил с лопаты землю.
   Фошлеван сам не понимал, что говорит.
   - Да идемте же выпьем! - крикнул он, - Ведь платить-то буду я!
   - После того как уложим ребенка спать, - сказал могильщик и в третий раз сбросил с лопаты землю.
   - Видите ли, ночью будет холодно, - воткнув лопату в землю, добавил он, -и покойница начнет звать нас, если мы оставим ее без одеяла.
   Тут могильщик, набирая землю лопатой, нагнулся и карман его блузы оттопырился.
   Блуждающий взгляд Фошлевана упал на этот карман и задержался на нем.
   Солнце еще не скрылось за горизонтом; в глубине кармана можно было разглядеть что-то белое. Глаза Фошлевана блеснули с яркостью, удивительной для пикардийского крестьянина. Его вдруг осенило.
   Осторожно, чтобы не заметил могильщик, он запустил сзади руку к нему в карман и вытащил белый предмет.
   Могильщик в четвертый раз сбросил с лопаты в могилу землю.
   Когда он обернулся, чтобы набрать пятую лопату, Фошлеван с самым невозмутимым видом сказал:
   - Кстати, новичок, а пропуск при тебе?
   Могильщик приостановился.
   - Какой пропуск?
   - Да ведь солнце-то заходит!
   - Ну и хорошо, пусть напяливает на себя ночной колпак.
   - Сейчас запрут кладбищенские ворота.
   - И что же дальше?
   - А пропуск при тебе?
   - Ах, пропуск!
   Могильщик стал шарить в кармане.
   Обшарив один карман, он принялся за другой. Затем перешел к жилетным карманам, обследовал один, вывернул второй.
   - Нет, - сказал он, - у меня нет пропуска... Должно быть, забыл его дома.
   - Пятнадцать франков штрафу, - заметил Фошлеван.
   Могильщик позеленел. Зеленоватый оттенок означает бледность у людей с землистым цветом лица.
   - А, разрази их господь! - воскликнул он. - Пятнадцать франков штрафу!
   - Три монеты по сто су, - пояснил Фошлеван.
   Могильщик выронил лопату.
   Теперь настал черед Фошлевана.
   - Ну, ну, юнец, - сказал Фошлеван, - не горюйте. Из-за этого самоубийством не кончают, даже если готовая могила под боком. Пятнадцать франков - это всего-навсего пятнадцать франков, а кроме того, можно их и не платить. Я стреляный воробей, а вы еще желторотый. Мне тут прекрасно известны все ходы, выходы, приходы, уходы. Я дам вам дружеский совет. Ясно одно; солнце заходит, оно уже достигло купола Инвалидов, через пять минут кладбище закроют.
   - Это верно, - согласился могильщик.
   - За пять минут вы не успеете засыпать могилу, она чертовски глубокая, эта могила, и не успеете выйти до того, как запрут кладбище.
   - Правильно.
   - В таком случае с вас пятнадцать франков штрафу.
   - Пятнадцать франков!
   - Но время еще есть... Вы где живете?
   - В двух шагах от заставы. Четверть часа ходьбы отсюда. Улица Вожирар, номер восемьдесят семь,
   - Время у вас еще есть, если только вы возьмете ноги в руки и уйдете отсюда немедленно.
   - Это верно.
   - Как только вы окажетесь за воротами, мчитесь домой, берите пропуск, бегите обратно, сторож вас впустит. А раз у вас будет пропуск, платить не придется. И тогда уже вы зароете покойника. А я пока что постерегу его, чтобы он не сбежал.
   - Я обязан вам жизнью, провинциал!
   - А ну, живо! - скомандовал Фошлеван.
   Вне себя от радости могильщик потряс ему руку и пустился бежать.
   Когда он скрылся среди деревьев и шаги его замерли, Фошлеван нагнулся над могилой и сказал вполголоса:
   - Дядюшка Мадлен!
   Никакого ответа.
   Фошлеван вздрогнул. Он не слез, а скатился в могилу, припал к изголовью гроба и крикнул:
   - Вы здесь?
   В гробу царила тишина.
   Фошлеван, еле переводя дух - так его трясло, вынул из кармана долото и молоток и оторвал у крышки гроба верхнюю доску. В сумеречном свете он увидел лицо Жана Вальжана, бледное, с закрытыми глазами.
   У Фошлевана волосы встали дыбом. Он поднялся, но вдруг, едва не упав на гроб, осел, привалившись к внутренней стенке могилы. Он взглянул на Жана Вальжана.
   Жан Вальжан, мертвенно-бледный, лежал неподвижно.
   Фошлеван тихо, точно вздохнув, прошептал:
   - Он умер!
   Снова выпрямившись, он с такой яростью скрестил на груди руки, что сжатые кулаки ударили его по плечам.
   - Так вот как я спас его! - вскричал он.
   Бедняга, всхлипывая, заговорил сам с собой. Принято думать, что монолог несвойствен человеческой природе, - это неверно. Сильное волнение нередко заявляет о себе во всеуслышание.
   - В этом виноват дядюшка Метьен, - причитал он. - Ну с какой стати этот дуралей умер? Зачем понадобилось ему околевать, когда никто этого не ожидал? Это он уморил господина Мадлена. Дядюшка Медлен! Вон он лежит в гробу! Он достиг всего. Кончено! Ну разве во всем этом есть какой-нибудь смысл? Господи боже! Он умер! А его малютка? Что мне с ней делать? Что скажет торговка фруктами? Чтобы такой человек и так умер! Господи, да разве это возможно? Только подумать, что он подлез под мою телегу! Дядюшка Мадлен! Дядюшка Мадлен! Ей-богу, он задохся, я говорил ведь! Он не хотел мне верить. Нечего сказать, хороша шуточка ради конца! Он умер, такой славный человек, самый добрый из всех божьих людей. А его малютка! Ах! Во-первых, я не вернусь туда. Я останусь здесь. Отколоть такую штуку! И ведь надо же было старым людям дожить до таких лет, чтобы оказаться старыми дураками! Как же это он все-таки попал в монастырь? С этого все и началось. Нельзя проделывать такие вещи. Дядюшка Мадлен! Дядюшка Мадлен! Дядюшка Мадлен! Мадлен! Господин Мадлен! Господин мэр! Не слышит. Попробуйте-ка теперь выкрутиться!
   фошлеван стал рвать на себе волосы.
   Издали послышался скрип. Запирали ворота.
   Фошлеван наклонился над Жаном Вальжаном, но вдруг подскочил и отшатнулся, насколько это возможно было в могиле. У Жана Вальжана глаза были открыты и смотрели на него.
   Видеть смерть жутко, видеть воскресение почти так же жутко. Фошлеван окаменел; бледный, растерянный, потрясенный всеми этими необычайными волнениями, он не понимал, покойник перед ним или живой, и глядел на Жана Вальжана, а тот глядел на него.
   - Я уснул, - сказал Жан Вальжан и привстал на своем ложе.
   Фошлеван упал на колени.
   - Пресвятая дева! Ну и напугали же вы меня!
   Затем он поднялся и крикнул:
   - Спасибо, дядюшка Мадлен!
   Жан Вальжан был только в обмороке. Свежий воздух привел его в чувство.
   Радость - отлив ужаса. Фошлевану надо было затратить почти столько же сил, сколько Жану Вальжану, чтобы прийти в себя.
   - Так вы не умерли! Ну до чего ж вы умный! Я так долго звал вас, что вы вернулись! Когда я увидел ваши закрытые глаза, я сказал себе: "Так! Ну вот он и задохся!" Я помешался бы, стал бы настоящим буйным помешанным, на которого надевают смирительную рубашку. Меня бы посадили в Бисетр. А что мне было еще делать, если бы вы умерли? А ваша малютка? Вот уж кто ничего не понял бы, так это торговка фруктами. Ей сбрасывают на руки ребенка, а дедушка умирает! Что за история! Святители, что за история! Ах, вы живы! Вот счастье-то!
   - Мне холодно, - сказал Жан Вальжан.
   Эти слова окончательно вернули Фошлевана к действительности, настойчиво о себе напоминавшей. Эти два человека, даже придя в себя, все еще, сами того не понимая, испытывали душевное смятение; в них говорило необыкновенное чувство, порожденное мрачной уединенностью этого места.
   - Уйдем скорее отсюда! - воскликнул Фошлеван.
   Он пошарил у себя в кармане и вытащил флягу, которой запасся заранее.
   - Но сначала хлебните, - сказал он.