Гюго Виктор. Отверженные

   Между тем поздний час, безлюдье, темнота, озабоченный вид Жана Вальжана, его исчезновения и возвращения, его странное поведение - все это начинало беспокоить Козетту. Другой ребенок на ее месте давно бы уже громко плакал. Она ограничилась тем, что дернула Жана Вальжана за полу редингота. Шаги приближающегося патруля раздавались все отчетливее.
   - Отец! Мне страшно! - тихо сказала она. - Кто это там идет?
   - Тише! - ответил несчастный. - Это тетка Тенардье.
   Козетта задрожала
   - Молчи. Не мешай мне. Если ты будешь кричать, если будешь плакать, помни: Тенардье за тобой следит, она придет и заберет тебя.
   Затем, не торопясь, но и не теряя времени, уверенными и точными движениями - это было тем более удивительно, что с минуты на минуту мог появиться патруль во главе с Жавером, -он снял свой шейный платок, обернул его вокруг тела Козетты под мышками, стараясь, чтобы он не причинил ей боли, привязал к платку морским узлом один конец веревки, взял в зубы другой, разулся, перебросил чулки и башмаки через стену, влез на каменный треугольник в углу между стеной и боковой стороной дома и так уверенно и ловко начал взбираться, словно под его ногами были ступеньки, а под рукой - перила. Не более как через полминуты он уже стоял на коленях на самом верху стены.
   Козетта с изумлением глядела на него, не произнося ни слова. Просьба Жана Вальжана и имя Тенардье повергли ее в оцепенение.
   Вдруг она услышала тихий голос Жана Вальжана:
   - Прислонись к стене!
   Она повиновалась.
   - Не говори ни слова и не бойся, - сказал Жан Вальжан.
   И тут она почувствовала, что ее поднимают.
   Прежде чем она успела опомниться, она уже была на стене.
   Жан Вальжан схватил Козетту, посадил ее к себе на спину, взял обе ее маленькие ручки в свою левую руку, затем лег плашмя и ползком добрался по верху стены до ее срезанного угла. Как он и предполагал, там действительно было строение, крыша которого, начинаясь от верха деревянных ворот, довольно отлого спускалась почти до самой земли, слегка задевая липу.
   Это оказалось счастливым обстоятельством, ибо стена была с этой стороны значительно выше, чем со стороны улицы. Жан Вальжан видел землю глубоко внизу под собой.
   Едва успел он достичь наклонной плоскости крыши, только хотел он соскользнуть с гребня стены, как сильный шум возвестил о приближении патруля. Раздался громовой голос Жавера:
   - Обыщите тупик! За Прямой стеной следят, за Пикпюс тоже. Ручаюсь, что он в тупике!
   Солдаты ринулись к тупику Жанро.
   Жан Вальжан, поддерживая Козетту, скользнул вдоль крыши, добрался до липы и спрыгнул на землю. Страх ли был тому причиной или присутствие духа, но только Козетта не издала ни звука. Руки ее были слегка оцарапаны.
   Глава шестая
   НАЧАЛО ЗАГАДКИ
   Жан Вальжан очутился в каком-то большом и странном саду, - в одном из тех унылых садов, которые кажутся созданными для того, чтобы глядеть на них только зимой и только ночью. Сад был продолговатой формы, в глубине его находилась тополевая аллея, по углам высились купы старых деревьев, а посредине, на открытой полянке, можно было различить огромное одиноко стоявшее дерево, несколько кривых, взъерошенных плодовых деревьев, похожих на высокий кустарник, грядки овощей, парник для дынь с блестевшими в лунном свете стеклянными колпаками и заброшенный сточный колодец. Каменные скамьи казались черными от покрывавшего их мха. Низкие темные прямые кусты окаймляли дорожки. Часть дорожек заросла травой, другие покрылись зеленой плесенью.
   Рядом с Жаном Вальжаном было строение, крыша которого послужила ему спуском, куча хворосту, а за нею, возле самой стены, каменная статуя, - ее изувеченное лицо казалось смутно белевшей во мраке бесформенной маской.
   Строение представляло собой развалины, где можно было различить разрушенные комнаты, одна из которых, загроможденная всяким хламом, служила, видимо, сараем. Большое здание, выходившее на Прямую стену и в Пикпюс, двумя своими внутренними стенами, сходившимися под прямым углом, обращено было в сад. Внутренние стены выглядели еще мрачнее, чем фасад. Окна были зарешечены, нигде ни огонька. В верхних этажах над окнами выступали навесы, как в тюрьмах. Одно крыло здания отбрасывало на другое тень, расстилавшую по саду длинное черное покрывало.
   Других домов не было видно. Глубь сада уходила в туман и мрак. Можно было лишь смутно различить скрещивавшиеся стены, как будто за ними находились другие участки обработанной земли, и низкие крыши домов на улице Полонсо.
   Трудно было вообразить себе что-нибудь более дикое и пустынное, чем этот сад. В нем не было ни души, что естественно для такого позднего времени, но, видимо, это место даже и днем не предназначалось для прогулок.
   Первой заботой Жана Вальжана было отыскать свои башмаки и надеть их, а затем войти с Козеттой в сарай. Беглец никогда не бывает уверен, что он надежно укрыт. Девочка, все еще продолжавшая думать о тетке Тенардье, разделяла его желание спрятаться как можно лучше.
   Козетта дрожала и прижималась к Жану Вальжану Слышен был шум, который производил патруль, обшаривавший тупик и улицу, стук прикладов о камни мостовой, оклики Жавера, обращенные к полицейским, занявшим посты, его проклятия вперемешку со словами, разобрать которые было трудно.
   Через четверть часа похожий на громовые раскаты грохот стал понемногу стихать. Жан Вальжан затаил дыхание.
   Осторожным движением руки он закрыл Козетте рот.
   Впрочем, уединенное место, где они находились, дышало таким необычайным спокойствием, что даже этот ужасающий шум, такой неистовый и близкий, не мог нарушить его. Казалось, стены здесь сложены из тех глухих камней, о которых говорит Священное писание.
   Внезапно среди глубокой тишины возникли иные звуки. Звуки дивные, божественные, невыразимые, настолько же сладостные, насколько прежние были ужасны. Это был гимн, лившийся из мрака, ослепительный свет молитвы и гармонии- в черном, устрашающем безмолвии ночи пели женские голоса, звучавшие девственной чистотой и детской наивностью, - те неземные голоса, которые еще слышит новорожденный и уже различает умирающий. Пение доносилось из мрачного здания, возвышавшегося над деревьями сада. По мере того как удалялся оглушительный шум скопища демонов, хор ангелов, казалось, приближался в темноте.
   Козетта и Жан Вальжан упали на колени.
   Они не понимали, что происходит, не знали, где они, но оба, мужчина и ребенок, кающийся и невинная, чувствовали, что надо склониться ниц.
   В этих голосах было что-то странное: невзирая на них, здание продолжало казаться безлюдным. Словно то было нездешнее пение в необитаемом жилище.
   Пока голоса пели, Жан Вальжан ни о чем не думал. Он видел уже не темную ночь он видел голубой небосвод. Ему казалось, что душа его расправляет крылья - те крылья, которые чувствует в себе каждый из нас.
   Пение смолкло. Быть может, оно длилось долго. Этого Жан Вальжан сказать бы не мог. Часы экстаза пролетают как одно мгновение.
   Вновь воцарилась тишина. Ни звука на улице, ни звука в саду. То, что угрожало, то, что ободряло, - все исчезло. Только с гребня стены доносился тихий, унылый шелест сухих травинок, колеблемых ветром.
   Глава седьмая
   РОДОЛЖЕНИЕ ЗАГАДКИ
   Дул прохладный ночной ветер - значит, было около двух часов ночи. Бедняжка Козетта молчала. Она сидела возле Жана Вальжана, положив головку к нему на плечо, и он решил, что она уснула. Он наклонился и взглянул на нее. Глаза Козетты были широко раскрыты, их сосредоточенное выражение встревожило Жана Вальжана.
   Она вся дрожала.
   - Тебе хочется спать? - спросил он.
   - Мне очень холодно, - ответила девочка.
   Спустя мгновение она спросила:
   - А она все еще здесь?
   - Кто? - спросил Жан Вальжан.
   - Госпожа Тенардье.
   Жан Вальжан уже забыл о средстве, к которому прибегнул, чтобы заставить Козетту молчать.
   - А, вот оно что! Она уже давно ушла, -ответил он - Не бойся!
   Девочка облегченно вздохнула, словно с души ее спала тяжесть.
   Земля была влажная, сарай открыт со всех сторон, ветер с каждой минутой свежел. Старик снял редингот и укутал Козетту.
   - Теперь тебе теплее? - спросил он.
   - О да, отец!
   - Хорошо. Подожди меня. Я сейчас вернусь.
   Выйдя из сарая, он пошел вдоль большого здания, отыскивая лучшее пристанище. Ему попадались двери, но они были заперты. На всех окнах первого этажа были решетки.
   Миновав внутренний угол здания, он подошел к окнам с полукруглым верхним стеклом, в которых виднелся слабый свет. Он встал на цыпочки и заглянул в одно из окон. То были окна довольно обширной, вымощенной широкими плитами и разделенной арками и колоннами залы, где ничего нельзя было различить, кроме тусклого огонька и длинных теней. Свет сочился из ночника, горевшего в углу. Зала была пуста, все там было неподвижно. Однако, всмотревшись, Жан Вальжан заметил на полу что-то словно покрытое саваном, походившее на фигуру человека. Это существо лежало ничком, прижавшись лицом к каменным плитам, крестообразно раскинув руки, не шевелясь, как бы в смертном покое. Возле него на полу тянулось что-то похожее на змею; можно было подумать, что шею этой жуткой фигуры обвивает веревка.
   Зала тонула в густом тумане, как это бывает в больших, едва освещенных помещениях, и это придавало всему еще более зловещий вид.
   Жан Вальжан часто говорил впоследствии, что хотя он бывал свидетелем множества мрачных зрелищ, однако ничего более ужасного и леденящего душу, чем эта неожиданно возникшая перед ним загадочная фигура, выполнявшая какой-то таинственный ночной обряд в непонятном месте, он не видал. Страшно было подумать, что это мертвец, но еще страшнее вообразить себе, что это живой человек.
   У Жана Вальжана хватило присутствия духа, прильнув к оконному стеклу, поглядеть, не шевельнется ли это существо. Напрасно ожидал он некоторое время, показавшееся ему очень долгим: распростертая на полу фигура хранила неподвижность. Внезапно его охватил невыразимый ужас, и он пустился бежать. Он мчался по направлению к сараю, не смея оглянуться. Ему казалось, что если он обернется, то увидит, как за ним, размахивая руками, гонится это существо.
   Задыхаясь, он добежал до развалин. Колени у него подгибались; он обливался потом.
   Где он находился? Кто мог бы вообразить, что нечто подобное этой усыпальнице существует в самом центре Парижа? Что это за странный дом? Что это за здание, полное ночных тайн, - здание, которое ангельскими голосами созывает души во мраке, а когда те приходят на зов, вдруг показывает им это страшное видение? Оно обещало открыть им сияющие врата рая, а открывало отвратительные двери склепа! Тем не менее это было настоящее здание, настоящий дом, имевший свой номер. Это был не сон. Чтобы поверить в это, Жан Вальжан должен был прикоснуться руками к камням развалин.
   Холод, волнение, тревога, то, что он пережил в этот вечер, - все это вызвало у него лихорадку, мысли его путались.
   Он подошел к Козетте. Она спала.
   Глава восьмая
   ЗАГАДКА УСЛОЖНЯЕТСЯ
   Девочка уснула, положив голову на камень.
   Жан Вальжан сел рядом. Глядя на девочку, он постепенно успокаивался и обретал присутствие духа.
   Он ясно сознавал истину, которая отныне легла в основу его жизни- до тех пор пока Козетта с ним, если что и будет ему нужно, то не для себя, а для нее; если он и будет бояться, то не за себя, а за нее. Он не чувствовал холода, хотя прикрыл рединготом ее.
   Внезапно его слух поразил какой-то странный шум.
   Будто где-то звенел колокольчик. Звук доносился из сада; хотя и негромкий, он слышался явственно. Он напоминал бессвязную ночную песенку бубенчиков, которые подвешивают скоту на пастбищах.
   Звук заставил Жана Вальжана обернуться.
   Вглядевшись в темноту, он заметил, что в саду кто-то есть.
   Существо, похожее на человека, двигалось между стеклянными колпаками грядок, где росли дыни, и то наклонялось, то вставало, то останавливалось, делая равномерные движения, словно тащило что-то или расстилало по земле. Казалось, что существо хромает.
   Жан Вальжан вздрогнул; его охватил привычный для всех гонимых трепет страха. Им все враждебно, все внушает подозрение. Дневного света они боятся потому, что он может их выдать, ночной темноты - потому, что она помогает застичь их врасплох. Только что его пугала пустынность сада, сейчас - то, что в саду кто-то есть.
   От ужасов призрачных Жан Вальжан перешел к ужасам реальным. Он говорил себе: "Может быть, Жавер и полицейские не ушли отсюда; наверное, они оставили на улице засаду; если человек в саду обнаружит мое присутствие, то закричит и выдаст меня". Тихонько поднял он на руки уснувшую Козетту и отнес ее в самый дальний угол сарая, положив за грудой старой, отслужившей свой век мебели. Козетта не шевельнулась.
   Он начал наблюдать оттуда за поведением человека, ходившего среди гряд. Странно было то, что бубенчик звенел при каждом его движении. Когда человек приближался, то приближался и звон; когда он удалялся, то удалялся и звон; когда он делал какое-нибудь резкое движение, раздавалось тремоло бубенчика; когда он останавливался, звук затихал. По-видимому, бубенчик был привязан к человеку; но что бы это означало? Кем мог быть человек, которому подвесили колокольчик, словно быку или барану?
   Задавая себе мысленно эти вопросы, Жан Вальжан дотронулся до рук Козетты. Они были холодны как лед.
   - Боже! - пробормотал он и тихонько окликнул ее: - Козетта!
   Она не открыла глаз.
   Он тряхнул ее.
   Она не проснулась.
   "Неужели она умерла?" - подумал он и встал, дрожа всем телом.
   Самые мрачные мысли закружились у него в голове. Бывают минуты, когда чудовищные предположения осаждают нас, точно сонмы фурий, и силой проникают во все клеточки нашего мозга. Если вопрос касается тех, кого мы любим, то чувство тревоги за них рисует нам всякие ужасы. Жан Вальжан припомнил, что сон на открытом воздухе холодной ночью может быть смертельно опасным.
   Козетта, бледная, неподвижная, лежала на земле у его ног.
   Он прислушался к ее дыханию; она дышала, но так слабо, что ему показалось, будто дыхание ее вот-вот прервется.
   Как согреть ее? Как разбудить? Только об этом он и думал. Как сумасшедший, выбежал он из сарая.
   Во что бы то ни стало, не позднее чем через пятнадцать минут, Козетта должна быть у огня и в постели.
   Глава девятая
   ЧЕЛОВЕК С БУБЕНЧИКОМ
   Он пошел прямо к человеку, которого заметил в саду. Предварительно он вынул из жилетного кармана сверток с деньгами.
   Человек стоял, наклонив голову, и не заметил его приближения. В мгновение ока Жан Вальжан оказался около него.
   - Сто франков! -крикнул он, обратившись к нему.
   Человек подскочил и уставился на него.
   - Вы получите сто франков, только приютите меня на ночь!
   Луна ярко освещала встревоженное лицо Жана Вальжана.
   - Как! Это вы, дядюшка Мадлен? - воскликнул человек.
   Это имя, произнесенное в ночной час, в незнакомой местности, незнакомым человеком, заставило Жана Вальжана отшатнуться.
   Он был готов ко всему, только не к этому. Перед ним стоял сгорбленный, хромой старик, одетый по- крестьянски. На левой ноге у него был кожаный наколенник, к которому был привешен довольно большой колокольчик. Лицо его находилось в тени, и разглядеть его было невозможно.
   Старик снял шапку.
   - Ax, боже мой! - воскликнул он, трепеща от волнения. - Как вы очутились здесь, дядюшка Мадлен? Господи Иисусе, как вы сюда вошли? Не упали ли вы с неба? Хотя ничего особенного в этом не было бы; откуда же еще, как не с неба, попасть вам на землю? Но какой у вас вид! Вы без шейного платка, без шляпы, без сюртука. Если не знать, кто вы, можно испугаться. Без сюртука! Царь небесный! Неужто и святые нынче теряют рассудок? Но как же вы сюда вошли?
   Вопросы так и сыпались. Старик болтал с деревенской словоохотливостью, в которой, однако, не было ничего угрожающего. Все это говорилось тоном, выражавшим изумление и детское простодушие.
   - Кто вы и что это за дом? - спросил Жан Вальжан.
   - Черт возьми! Вот так история! - воскликнул старик. - Да ведь я же тот самый, кого вы сюда определили, а этот дом - тот самый, куда вы меня определили. Вы разве меня не узнаете?
   - Нет, - ответил Жан Вальжан, - Но вы-то откуда меня знаете?
   - Вы спасли мне жизнь, - ответил старик.
   Он повернулся, и луна ярко осветила его профиль. Жан Вальжан узнал старика Фошлевана.
   - Ах, это вы! Теперь я вас узнал.
   - Слава богу! Наконец-то! - с упреком в голосе проговорил старик.
   - А что вы здесь делаете? - спросил Жан Вальжан.
   - Как что делаю? Прикрываю дыни.
   Действительно: в ту минуту, когда Жан Вальжан обратился к старику Фошлевану, тот держал в руках конец рогожки, которой намеревался прикрыть грядку с дынями. Он уже успел расстелить несколько таких рогожек за то время, пока находился в саду. Это занятие и заставляло его делать те странные движения, которые видел Жан Вальжан, сидя в сарае.
   Старик продолжал:
   - Я сказал себе: "Луна светит ярко, значит, ударят заморозки. Наряжу-ка я мои дыни в теплое платье!" Да и вам, -добавил он, глядя на Жана Вальжана с добродушной улыбкой, - право, не мешало бы одеться. Но как же вы здесь очутились?
   Жан Вальжан, удостоверившись, что этот человек знает его, хотя и под фамилией Мадлен, говорил с ним уже с некоторой осторожностью. Он стал сам задавать ему множество вопросов. Как ни странно, роли, казалось, переменились. Спрашивал теперь он, непрошеный гость.
   - А что это у вас за звонок висит?
   - Этот? А для того, чтобы от меня убегали, - ответил Фошлеван.
   - То есть как, чтобы от вас убегали?
   Старик Фошлеван подмигнул с загадочным видом.
   - А вот так! В этом доме живут только женщины; много молодых девушек. Они вообразили, что встретиться со мной опасно. Звоночек предупреждает их, что я иду. Когда я прихожу, они уходят.
   - А что это за дом?
   - Вот тебе на! Вы хорошо знаете.
   - Нет, не знаю.
   - Но ведь это вы определили меня сюда садовником.
   - Отвечайте мне так, будто я ничего не знаю.
   - Ну, хорошо! Это монастырь Малый Пикпюс.
   Жан Вальжан начал припоминать. Случай, вернее, провидение забросило его в монастырь квартала Сент -Антуан, куда два года тому назад старик Фошлеван, изувеченный придавившей его телегой, был по его рекомендации принят садовником.
   - Монастырь Малый Пикпюс! - повторил он про себя.
   - Ну, а все-таки как же это вам, черт возьми, удалось сюда попасть, дядюшка Мадлен? - снова спросил Фошлеван. - Хоть вы и святой, а все-таки мужчина, а мужчин сюда не пускают.
   - Но вы-то живете здесь?
   - Только я один и живу.
   - И все-таки мне необходимо здесь остаться, - сказал Жан Вальжан.
   - О господи! - воскликнул Фошлеван.
   Жан Вальжан подошел к старику и многозначительно сказал ему:
   - Дядюшка Фошлеван! Я спас вам жизнь.
   - Я первый вспомнил об этом, - заметил старик.
   - Так вот. Вы можете сегодня сделать для меня то, что когда-то я сделал для вас.
   Фошлеван схватил своими старыми, морщинистыми, дрожащими реками могучие руки Жана Вальжана и несколько мгновений не в силах был вымолвить ни слова. Наконец он проговорил.
   - О, это было бы милостью божьей, если бы я хоть чем-нибудь мог отплатить вам! Мне спасти вам жизнь! Располагайте мною, господин мэр!
   Радостное изумление словно преобразило старика, он просиял.
   - Что я должен сделать? - спросил он.
   - Я вам объясню. У вас есть комната?
   - Я живу в отдельном домишке, вон там, за развалинами старого монастыря, в закоулке, где его никто не видит. В нем три комнаты.
   Действительно, домишко был так хорошо скрыт за развалинами и так недоступен для взгляда, что Жан Вальжан не заметил его.
   - Хорошо, - сказал он. - Теперь исполните две мои просьбы.
   - Какие, господин мэр?
   - Во-первых, никому ничего обо мне не рассказывайте. Во-вторых, не старайтесь узнать обо мне больше, чем знаете.
   - Как вам угодно. Я уверен, что вы не можете сделать ничего дурного, вы всегда были божьим человеком. К тому же вы сами меня определили сюда. Значит, это дело ваше. Я весь ваш.
   - Решено! Теперь идите за мной. Мы пойдем за ребенком.
   - А-а! Тут, оказывается, еще и ребенок? - пробормотал Фошлеван.
   Он молча последовал за Жаном Вальжаном, как собака за хозяином.
   Через полчаса Козетта, порозовевшая от жаркого огня, спала в постели старого садовника. Жан Вальжан надел свой шейный платок и редингот. Шляпа, переброшенная через стену, была найдена и подобрана. Пока Жан Вальжан облачался, Фошлеван снял свой наколенник с колокольчиком; повешенный на гвоздь, рядом с корзиной для носки земли, он украшал теперь стену. Мужчины отогревались, облокотясь на стол, на который Фошлеван положил кусок сыру, ситник, поставил бутылку вина и два стакана. Тронув Жана Вальжана за колено, старик сказал:
   - Ах, дядюшка Мадлен, вы сразу не узнали меня! Вы спасаете людям жизнь и забываете о них! Это нехорошо. А они о вас помнят. Вы - неблагодарный человек!
   Глава десятая,
   В КОТОРОЙ РАССКАЗЫВАЕТСЯ О ТОМ, КАК ЖАВЕР СДЕЛАЛ ЛОЖНУЮ СТОЙКУ
   События, закулисную, так сказать, сторону которых мы только что видели, произошли при самых простых обстоятельствах.
   Когда Жан Вальжан, арестованный у смертного ложа Фантины, в ту же ночь скрылся из городской тюрьмы Монрейля -Приморского, полиция предположила, что бежавший каторжник направился в Париж. Париж-водоворот, в котором все теряется. Все исчезает в этом средоточии мира, как в глубине океана. Нет чащи, которая надежней укрыла бы человека, чем толпа. Это известно всем беглецам. Они погружаются в Париж, словно в пучину; существуют пучины, спасающие жизнь. Полиции это тоже известно, и она ищет в Париже тех, кого потеряла в другом месте. Искала она здесь и бывшего мэра Монрейля -Приморского. Жавера вызвали в Париж, чтобы руководить розысками. Он оказал большую помощь в поимке Жана Вальжана. Его усердие и сообразительность были замечены господином Шабулье, секретарем префектуры при графе Англесе. Вот почему господин Шабулье, и прежде покровительствовавший Жаверу, перевел полицейского надзирателя Монрейля -Приморского в парижскую префектуру. Здесь Жавер оказался человеком полезным во многих отношениях и, надо отдать ему справедливость, внушил к себе уважение, хотя это последнее слово и кажется несколько неожиданным, когда речь идет о подобных услугах.
   Жавер больше не думал о Жане Вальжане, -гончие, начав травлю нового волка, забывают о вчерашнем, - как вдруг однажды, в декабре 1823 года, заглянул в газету, хотя вообще не читал их; на этот раз Жавер, как монархист, пожелал узнать о подробностях торжественного въезда принца-генералиссимуса в Байону. Когда он уже дочитывал интересовавшую его статью, в конце страницы одно имя привлекло его внимание-это было имя Жана Вальжана. В газете сообщалось, что каторжник Жан Вальжан умер; форма этого сообщения была настолько официальна, что Жавер не усомнился в его правдивости. Он ограничился замечанием: "Вот уж где запирают накрепко!" Затем он отложил газету и перестал думать о Жане Вальжане.
   Спустя некоторое время префектура Сены и Уазы прислала в полицейскую префектуру Парижа донесение о том, что в Монфермейле похищен ребенок, по слухам - при странных обстоятельствах. Девочка семи или восьми лет, говорилось в донесении, - доверенная матерью местному трактирщику, была похищена незнакомцем; имя девочки - Козетта, она дочь девицы Фантины, умершей неизвестно когда и в какой больнице. Донесение попало в руки Жавера и заставило его призадуматься.
   Имя Фантины было ему знакомо. Он припомнил, что Жан Вальжан заставил его расхохотаться, попросив три дня отсрочки, чтобы поехать за ребенком этой девки. Вспомнил он также, что Жан Вальжан был арестован в Париже в тот момент, когда собирался сесть в дилижанс, отъезжавший в Монфермейль. Наблюдения, сделанные тогда же, наводили на мысль, что он воспользовался этим дилижансом вторично и что еще накануне он совершил свою первую поездку в окрестности этого сельца, ибо в самом сельце его не видели. Что ему надо было в Монфермейле, никто не мог угадать. Теперь Жавер это понял. Там жила дочь Фантины. Жан Вальжан ездил за ней. И вот ребенка похитил незнакомец. Кто бы это мог быть? Жан Вальжан? Но Жан Вальжан умер. Никому не говоря ни слова, Жавер сел в омнибус, отъезжавший от гостиницы "Оловянное блюдо" в Дровяном тупике, и поехал в Монфермейль. Он надеялся все привести там в полную ясность, но нашел полную неизвестность.
   В первые дни взбешенные Тенардье болтали о происшедшем. Исчезновение Жаворонка наделало в сельце шуму. Появились всевозможные версии их рассказа, превратившегося в конце концов в историю о похищении ребенка. Следствием этого и было донесение, полученное парижской префектурой. А между тем, когда досада улеглась, Тенардье благодаря своему удивительному инстинкту смекнул, что не всегда стоит беспокоить прокурора его величества и что жалобы на "похищение ребенка" прежде всего направят на него самого и на множество темных его дел зоркое полицейское око. Свет - вот то, чего больше всего страшатся совы. И потом, как объяснит он получение тысячи пятисот франков? Он резко изменил свое поведение, заткнул жене рот и притворялся удивленным, когда его спрашивали об "украденном ребенке". Что такое? Он ничего не понимает. Ну, конечно, первое время он жаловался, что у него так быстро "отняли" его дорогую крошку; он любил ее, и ему хотелось, чтобы она побыла у него еще денек-другой; но за ней приехал ее "дедушка", что вполне естественно. Он придумал "дедушку", и это производило хорошее впечатление. Именно в таком виде и услышал эту историю приехавший в Монфермейль Жавер. "Дедушка" заслонил собою Жана Вальжана.