Страница:
Я спросил:
– Это «Поток»?
Он молча повернул нос в сторону безымянной двери, обитой металлом. Из-под стальных полос торчал раздавленный желтоватый синтепон.
Я потянул дверь – она легко отворилась, и тотчас в ноздри влетел веселый озоновый дух печатного устройства. Я втянул его в себя с радостью, как старого друга. Так пахли детские нестрашные болезни, когда ты делаешься важнее всех в доме, и брат Гатта старательно, с выражением, читает тебе книгу, а нянька, свирепо насупившись, втискивает тебе между губ серебряную ложку с густой сладкой микстурой. По настоянию отца, в моей комнате два раза в день устраивали «озоновое проветривание». Считалось, что это помогает организму одолеть вирусы.
Вообще мне вдруг стало очень весело, в этом «Потоке». Издательство занимало целый этаж. Стен между комнатами не было – легкие ажурные рейки разделяли помещение на множество лабиринтовых отсеков. Повсюду лежали бумаги. Я никогда прежде не видел столько бумаги, собранной в одном месте. У нас в библиотеке, конечно, много бумажных книг, но там листы покрыты строгими переплетами и стоят на полке, надежно закрытые стеклом. А здесь бумага имела совершенно обнаженный, даже какой-то непристойный вид. Любой мог, наклонившись над листком, запросто узнать все его сокровенные тайны. Я понял вдруг, насколько интимно общение человека с написанным словом.
Повсюду кишели люди. Они бесцеремонно хватали бумаги, ворошили их, точно кружева нижнего белья на продажных бедрах, что-то выдергивали из пачки, чиркали поверх написанного карандашами. И все они непрерывно разговаривали.
До меня вдруг дошло, что никто здесь не станет интересоваться каким-то пришельцем. Я могу потрогать рукописи, сунуть пальцы в печатающее устройство, вылить что-нибудь едкое в горшок с цветами – это останется без внимания. Тогда я наудачу тоже стал произносить какие-то слова и вскоре погрузился в общий здешний поток. И, как только я сделался для этих людей видимым, они меня тотчас заметили.
Из-за перегородки выскочил щуплый человечек со строгими пьяноватыми глазами. Они были черными на черном лице, почти без белка, но сверкали так, что иногда казались платиновыми. Мокрые губы закричали на меня:
– Анео?
– Это я, – сказал я и двинулся к нему навстречу.
– Хм… хм… – почмокал он, быстро оглядывая меня со всех сторон. – Значит, старушка того… разродилась…
– Во-первых, она не старушка, – сказал я.
Черные глаза сверкнули.
– Да ладно, какая разница, – он произнес это примирительно и одновременно с легким вызовом, уж не знаю, как у него это получилось. И вдруг он закричал: – Анео принесли!
Тотчас из-за стеллажей, в какие-то щели между полками, из-под вьющихся растений с обкусанными листьями полезли любопытные физиономии. Я увидел совсем близко от себя, среди встрепанных чумазых папок, чей-то одинокий веселый глаз, который мигнул игриво и чуть пьяновато, – и даже подпрыгнул. Глаз прикрылся накрашенным блестяще-зеленым веком, чуть сдвинулся и исчез.
– А вы кто? – бесцеремонно спросил я чмокающего редактора.
– Осса Вио, – произнес он и задрал голову, словно ожидая от меня какой-то предельно острой реакции. – Вио, как планета, – добавил он, криво усмехаясь.
– А, – сказал я.
Рыжеволосая женщина высунулась из-за плеча Вио. Я узнал моргающий глаз с зеленым веком и почему-то смутился. Женщина просунула руку под локоть Вио – как будто у того вместо двух верхних конечностей вследствие счастливой мутации выросло три.
Эта лишняя рука игриво шевелила пальцами, призывая меня к рукопожатию, и я поймал ее прохладные гладкие пальцы с розоватыми подушечками.
– Удо Хеек, – протянула женщина.
Вио с недовольным видом прикрыл ладонью ухо.
– Ну, заблеяла, – фыркнул он.
Удо Хеек выдернула свои пальцы из моих и повисла у Вио на плечах.
– Он притворяется, – сообщила она мне доверительно. – На самом деле он хороший. Любит стихи.
– Только в пьяном виде, – сказал Вио и стряхнул с себя Удо Хеек. Он еще раз посверкал на меня глазами. Его мокроватые губы вытянулись в трубочку. – Идемте. Сейчас все эти куры развопятся, что мы им работать мешаем. Вас как зовут? Анео?
На нас действительно уже поглядывали недовольные сотрудники. Мы и впрямь мешали им работать.
– Теода Анео, – сказал я немного растерянно и больше обращаясь к рыжей Хеек, чем к редактору.
За перегородкой находилось логово Оссы Вио. Даже берлога. Повсюду валялись комки жвачки и стояли одноразовые пластиковые стаканы, заросшие давним ржавым налетом. В банке плескалась мутная чога, подернутая сизоватой пленкой.
Посреди стола лежали измятые листы бумаги, повсюду исчерканные пометками, а сбоку, прижатые пресс-папье, находились прозрачные пластины с какими-то негативными изображениями.
– Новый проект, – чмокнул Вио так вкусно, что я ощутил приступ дикого голода. – Голографическая книга. Стопроцентная голография, полное стерео. С проектором. Читатель как бы погружается в текст. Физически. Буквы, слова – повсюду. Запятые разные. В комнате, на руках, в чашке арака, в плевательнице, на любимом коте. Пока – только эротика.
За столом вдруг обнаружился еще один сотрудник. Доселе он полностью сливался со средой, а тут выделился из нее и стал улыбаться глуповато и кротко.
– Бэлига Вебец, – сказал о нем Вио, коротко мотнув головой в его сторону. – Дурак, каких мало.
В голосе Вио я уловил сердечные, теплые нотки. Улыбка Вебеца стала еще шире. Он глядел на Вио с преданностью, на какую не способны, мне кажется, даже собаки. Разве что старая мебель.
Я положил зеленую тетрадку тети Бугго на стол. Вио бросился на нее с тихим клекотом, выпустив когти, и схватил. Близко поднеся к очень блестящим глазам, принялся перелистывать. Он облизывался и посасывал губы. Несколько раз хохотнул, а затем вдруг устремил на меня почти враждебный взгляд. Одна только мысль о том, что тетрадка пока еще принадлежит не ему, вызывала у Вио острую неприязнь ко мне.
– Госпожа Анео намерена передать текст в вашу собственность, – поскорее сказал я. Мне хотелось, чтобы Вио потеплел ко мне.
– А? – с рассеянностью молвил Вио и исключительно ловко скрыл тетрадь среди бумаг. – Ну да, конечно. У нас тут… э… Бэлига! Сделай нам чогу… Или вам чего-нибудь покрепче? Как вас – Анео?
Я нежился среди смятых одеял, думая об Удо Хеек – точнее, об изгибах ее тонкой смуглой кисти. Когда я представлял себе эту линию, такую чистую и легкую, у меня чуть щемило сердце.
Наконец я выбрался из кровати и, завернувшись в колючее, густо расшитое медной ниткой покрывало, отправился искать мою няньку. Очень хотелось, чтобы она дала мне какое-нибудь средство от головной боли. Молока согрела или еще что.
Няньки в комнате не оказалось, и в коридоре тоже. Я побрел дальше наугад. В доме уже почти все спали, а вот у тети Бугго горел свет, и я тихо проник за ее дверь.
Они обе обнаружились там: и тетя, и моя нянька. Они ругались и даже не заметили поначалу моего присутствия. Нянька ужасно сердилась – размахивала руками, топорщила пальцы и угрожающе скребла когтями по воздуху. И лицо у нее было устрашающее. К нянькиным безмолвным выволочкам я давно привык, хотя, надо сказать, сегодня она гримасничала очень уж ожесточенно.
Но самое удивительное было то, что тетя Бугго точно так же молча отмахивалась и скалила зубы в ответ. Так продолжалось некоторое врем, а потом я подошел поближе и спросил:
– Вы чего?
Они застыли, машинально шевеля пальцами, и их смазанные тени, изломанные там, где стена соединяется с потолком, задергались, точно на веревочках. Потом тетя Бугго опустила руки и небрежно пожала плечами:
– Ничего.
Нянька еле слышно зашипела и бросила в мою сторону непонятный взгляд. Не то негодующий, не то умоляющий.
– Как тебе «Поток»? – поинтересовалась тетя Бугго как ни в чем не бывало. И велела няньке, чтоб принесла горячего молока и порошок от головной боли. Нянька хмуро посмотрела на нее, но подчинилась.
– «Поток» – очень… ну, очень хорошо, – вымолвил я, когда нянька вышла.
«Хорошо» было слишком общим словом для описания того невещественного подарка, который я, непонятно как, получил сегодня, но никакое другое определение вообще не подходило.
Тетя Бугго фыркнула с чрезвычайно довольным видом.
Я добавил:
– Они собираются в ближайшее время подготовить для тебя контракт.
– А, – сказала она. – Ну, сходишь за ним, а я подпишу.
– А что нянька сердилась? – спросил я, видя, что тетя помягчела.
Тут дверь открылась, и нянька вошла со стаканом молока.
– Потому что она глупа, – отрезала тетя. – Считает, что не следовало отпускать тебя одного.
– А как я должен ходить по улицам? – удивился я. – С нянюшкой? В четырнадцать-то лет?
Нянька моя зло выдохнула носом и, быстро проведя ладонью по моей шее, исключительно громко булькнула горлом. Затем презрительно дернула плечом и сунула мне стакан.
– Я бы сама пошла, – продолжала тетя Бугго, – но шпионы твоего отца следят за мной днем и ночью.
– У тебя паранойя, тетя Бугго, – сказал я.
– Да? Выгляни в окно.
Я подошел к окну и высунулся наружу. Внизу кто-то тихо дышал.
– По-моему, там опять кто-то лижется, – сказал я, отворачиваясь и опираясь ладонями о подоконник.
– Ха! Это только для виду. На самом деле твой отец осведомлен о каждом моем шаге.
– Зачем ему это? – еще больше удивился я.
– Боится, как бы я не попала в очередной громкий скандал, – пояснила тетя Бугго. – А публикация мемуаров – еще какой скандал! Порядочные женщины не пишут книг. Тем более – о себе самой.
Ее глаза весело блестели.
Нянька опять вмешалась. Ей не нравилось, что я брожу по улицам допоздна и возвращаюсь пьяный. Она однозначно выразила свое отношение к этому. Я даже ужаснулся: неужели я так выглядел?
Меня спасла тетя Бугго. Несколько новых, быстрых взмахов руки и стремительно скакнувшая по ее губам стремительная улыбка возымели почти волшебное действие. Нянька моя вдруг затихла, опустила голову и больше никак себя не проявляла.
Я простился с тетей на ночь. Нянька поцеловала Бугго в плечо, нахмурилась и ушла вместе со мной, шаркая пушистыми мятыми тапочками.
Папа узнал о публикации «Избранных полетов» из вечерних новостей. По стерео показывали Оссу Вио, очень важного и не такого засаленного, как обычно. Осса чмокал, многозначительно перебирал пальцами по столу, закатывал глаза и намекал на грандиозные планы «Потока». Тетину книгу он называл бестселлером, поскольку продал уже шесть экземпляров и еще один принес подарить ведущей стереопрограммы.
Подняв на лакея страдальческие глаза, папа тихо попросил:
– Приведи ко мне мою сестру.
Тетка получила распоряжение явиться к господину Анео и, в свою очередь, заглянула ко мне:
– Твой отец зовет. Пойдем со мной, ладно?
– Ты что, боишься? – удивился я.
– При тебе он не станет наносить себе увечья, – сказала тетя. – Все Анео, впадая в бешенство, имеют привычку резать себе лицо ножом. Один даже откусил себе палец. Твое присутствие должно оказывать сдерживающее воздействие.
– Тогда конечно, – сказал я.
Папа ждал нас, стоя посреди комнаты. Бугго втолкнула меня первым, протиснулась сама и замерла возле двери.
Отец указал пальцем на экран стереовизора, по которому теперь показывали наводнение в какой-то отдаленной мокрой провинции.
– Это правда? – вопросил он.
– Если по стерео сообщили, значит, правда, – ответила Бугго.
Он медленно перевел на нее глаза.
– Ты действительно опубликовала свои записки в этом «Потоке»?
– Очень незначительный фрагмент… Нужны же мне карманные деньги! Ты ведь сам говорил, что я должна работать…
Папа посмотрел на меня. Я сразу сделал строгое лицо, чтобы папа помнил: при детях необходимо избегать припадков неконтролируемой ярости.
Отец сказал:
– Что ты морщишься, Теода, будто реветь наладился? Думаешь, я не знаю, что вы с Бугго заодно? И когда только вы оба оставите свои детские игры… Пора бы уж остепениться, Бугго.
Тетя Бугго подскочила к нему и поцеловала.
– Ты самый лучший младший братик на свете.
– Зато ты – самая ужасная сестра.
– Да ну вас, – сказал я разочарованно. – Взрослые, а лижутся, как маленькие.
Зато дедушка, как и предсказывала Бугго, пришел от тетиной выходки в полнейший восторг. Он отправил в «Поток» заказ на десять экземпляров, раздарил книги приживалам и своим друзьям-ветеранам, а одну лично послал в Фундаментальный Театр, сопроводив письмом, в котором настоятельно рекомендовал текст к постановке.
– Первенец! – возгласил дедушка во время семейного обеда. – Я ознакомился с твоей книгой. Скажу просто: из ныне живущих писателей ты – лучшая. Великолепный слог. Все персонажи – как живые.
– Они и есть живые, отец, – сказал мой папа. – И в этом заключается основная проблема.
– В чем? – не понял дедушка и, нахмурив брови, стал сосредоточенно жевать.
– В том, что люди, описанные Бугго, по большей части живы и здравствуют по сию пору, – пояснил папа. – Возможно, кое-кому из них сильно не понравится быть персонажем книги.
– Так ведь книга рукописная, – сказала Бугго успокоительно. – Она не будет распространяться по Сети.
– Как? – разволновался дедушка. – А какой у нее тираж? Я хочу, чтобы вся Галактика ознакомилась с творением моей дочери! В конце концов, я – отец и имею полное право гордиться моими детьми…
Они поговорили об этом еще некоторое время. В конце концов, дедушка успокоился и с довольным видом нацепил клецку на двузубую вилку. С клецки капнул соус, дед всполошился, забегали лакеи, и книга тети Бугго была на время забыта.
Реакция отца и деда на публикацию «Избранных полетов» была вполне предсказуема. Меня удивляло другое: сама Бугго как будто не слишком радовалась всему этому семейному шуму. Я решил наблюдать, не задавая вопросов, как часто делал, когда поведение других людей становилось непонятным.
Бугго не соглашалась на интервью, хотя несколько журналистов послали ей слезные мольбы из своих редакций.
– Храбрые люди, – заметила как-то раз тетя Бугго, подписывая стандартный отказ. – История с «Сердцами в океане», кажется, их не запугала.
– Может быть, они читали Абелу Меноэса, – предположил я.
– Может быть… – рассеянно отвечала Бугго.
На третий день после выступления по стерео Оссы Вио, когда я уже начал думать, что больше ничего интересного не случится, тетя Бугго получила некое письмо – судя по теткиной реакции, долгожданное. Из комнаты тети Бугго донесся дикий вопль. Приживалка, ковылявшая в этот момент по коридору мимо наших дверей, выронила тарелку с краденой ветчиной и осела на пол, хватаясь за сердце, а две собаки, случившиеся неподалеку, воспользовались ситуацией и скрылись.
Я зашел к тете Бугго и спросил:
– А что случилось, тетя?
Она быстро повернулась в мою сторону, закрывая плечом экран компьютера, и уставилась на меня светящимися в полумраке бледно-голубыми глазами.
– Теода, Теода… Теода… – говорила она на разные лады, то шепча, то выпевая мое имя. – Ох, Теода!
Она ткнула кнопку и погасила экран. Потом вскочила, метнулась к окну, снова вернулась за стол.
– Ты меня любишь? – спросила она, словно полководец, собирающийся вести солдат на верную смерть.
Я молча кивнул.
Она сверкнула зубами.
– Сегодня вечером мне нужно выйти из дома так, чтобы об этом не знал твой отец.
– Я помогу, – обещал я. – Только скажи, что делать.
– Выгляни в окно.
Я подчинился.
– Ну? – спросила тетка.
– Сидит, – сказал я.
Под окном действительно дежурил бессменный соглядатай. Папа продолжал держать тетю под наблюдением. Полагаю, после публикации «Избранных полетов» он приставил такого же шпиона и ко мне.
– Какие соображения, рядовой? – спросила тетя.
– А давай их супом обольем, – предложил я. – Облитый супом человек на улицу не пойдет. Сперва переоденется. Или сменщика разыщет. А мы тем временем смоемся.
– Гениально! – сказала тетя Бугго. – Ты произведен в сержанты. Иди, ковыряй в мундире дырочки для новых нашивок.
Я так понял, что планируется совместная вылазка, и потому спросил:
– А куда мы отправляемся?
– В порт, – сказала Бугго. – Начало операции – по свистку. – У нее в зубах как будто сам собой вырос боцманский свисток, и она дунула в него легонько несколько раз. – Понял? Суп доставит Тагле. Скажешь ей, хорошо?
– А она с нами?
– Нет, останется дома. Будет готовить наше возвращение. То есть, вовремя откроет калитку сада.
– Хорошо, – сказал я.
Весь день у меня весело щекотало под ребрами – я с нетерпением ждал вечера. Когда стемнело, нянька притащила кастрюлю жирного супа. Вид у нее был сосредоточенный и важный, как всегда, когда речь шла о распоряжениях тети Бугго – капитана Анео.
Вдвоем с нянькой мы разлили суп из кастрюли по двум глубоким мискам, и няня удалилась, унося теткину порцию на вытянутых руках.
Я сунул голову в окно. Соглядатай был там. Лежал в траве, ковырял в зубах веточкой. Рядом валялись разбросанные кругляши. Должно быть, ждал приятеля, чтобы перекинуться.
Я взял миску и, едва не поскользнувшись на жирном пятне, которое осталось на полу после дележки супа, занял позицию возле подоконника. Затем прозвучал долгожданный боцманский свисток.
Резким движением я вывернул миску. Снизу донесся гневный вопль. Почти сразу к нему присоединился второй. Швырнув напоследок миску, я выскочил из своей комнаты и побежал по коридорам. В холле, возле паноплии, никого не было, но я не стал задерживаться, проскочил ступеньки и понесся по саду. Мы должны были встретиться с тетей у калитки.
Меня немного смущало ее отсутствие, однако я решил не рассуждать. Велено бежать к калитке – побегу к калитке. Если операция сорвется, то не по моей вине.
Оказавшись в глубине сада и поняв, что никакой погони за мной нет, я немного замедлил шаг. Деревья и кусты обступали меня со всех сторон: я находился в «дикой» части усадьбы, куда редко забредал человек с садовыми ножницами. Однако тропинки имелись и здесь, и я пробирался по ним, бережно разводя ветки в стороны. Они не хлестали меня, а напротив – как будто норовили погладить, и я преисполнился к ним любви.
И тут я увидел ее.
Я увидел Даму Анео.
Она стояла возле ствола старого дерева с коричнево-серой корой, прорезанной глубокими благородными морщинами. На этом фоне победительная юность Дамы Анео выглядела просто ослепительной. Матовая смуглая кожа ее лица и рук была безупречно нежной, светлые глаза нечеловеческого, оленьего разреза косили по сторонам пугливо и вместе с тем очаровательно. Ее волосы скрывало воздушное покрывало, прихваченное у висков тонкими заколками. Ниже талии начинались оленьи ножки, наполовину закутанные попоной из той же легкой ткани, что и покрывало. Ножки нетерпеливо перебирали на месте, постукивая копытцем. Над головой у Дамы покачивались величественные рога.
Я замер. Мне хотелось опуститься перед ней на колени – просто из благодарности за то, что она явила мне себя и подарила лучший, самый важный день в моей жизни. День, о котором я должен буду сочинить стихи и записать их в особенную книгу, посвященную встречам мужчин дома Анео с этой волшебной Дамой.
Я схватился рукой за ствол какой-то тоненькой осинки, и она затрещала всеми своими перепуганными листьями. Я закрыл глаза, чтобы не выпустить наружу слезы, и перестал дышать.
– Теода! – сказала тетя Бугго. – Наконец-то!
Все еще ослепший, я выпустил осинку и шагнул на голос. Потом открыл глаза.
Дама Анео исчезла. Возле старого дерева топтался один из старичков-кентавров. Он чуть придерживал Бугго за талию, чего она не то в самом деле не замечала, не то просто не хотела замечать. На Бугго был светло-серый плащ с капюшоном. Тень Дамы еще призрачно переливалась в пустом пространстве, рядом со стволом, под сухой веткой, похожей на оленьи рога.
– Идем, – сказала мне Бугго. – Прости, что не предупредила. Я слишком поздно сообразила: бегаю-то я теперь далеко не так прытко, как некоторые юнцы.
– Я за вами закрою, – сказал кентавр. – Давайте скорее.
И мы быстро пошли по дорожке к калитке, ведущей из сада.
– Наймем слайдборд, – распорядилась Бугго.
Деньги у нее теперь водились собственные. Те, о которых не знал мой отец, – небольшой гонорар, полученный от Оссы Вио.
Я сразу узнал тот самый бар, о котором Бугго писала в своих записках. Маленький закуток, отгороженный от суеты космического порта. Барчик мерцал разноцветными огнями, по нему струилась музыка, в стеклянных шкафах были выставлены пестрые бутылки с напитками, в пластиковых коробках грошовой роскошью сверкали конфеты в блестящих фантиках. А за стенками этого бара, в огромных окнах порта, проплывали борта кораблей, и можно было приложить руку к стеклу и словно бы ощущать дыхание космоса самым чутким местом ладони, тем, где сходятся все линии.
Бугго устроилась возле стойки бара, заплатила за присутствие трех человек и заказала нам одинаковые слабоалкогольные коктейли.
Я молчал. Она как будто забыла о моем присутствии. Оглядывалась по сторонам, ежилась, блаженно улыбалась, то и дело принималась качать ногой под столом. Напиток был прохладным, я вытянул через соломинку весь и, прежде чем осознал, что в голове у меня шумит, попросил еще один.
Посетителей в баре было совсем немного, и у всех, казалось, было одно и то же задумчивое настроение. Я не заметил, когда там появился тот самый человек. Пожилой человек с серой, выгоревшей от лекарственных препаратов кожей. Он сразу узнал Бугго и подсел за наш столик. Он сделал это так ловко и тихо, что я совершенно не уловил последовательности событий: просто вдруг картинка перед глазами поменялась, и теперь на соседнем стуле сидит незнакомый старик и молча смотрит на Бугго поверх моего пустого стакана.
– А! – сказала она и протянула ему руку, повернув ее ладонью вниз.
Он прихлопнул эту ладонь, точно бабочку, легонько придавив к столешнице.
– Здравствуйте, капитан.
– Здравствуйте… Будете пить?
Он чуть обернулся к стойке, шевельнул поднятыми пальцами, и снова картинка сделалась немного другой: теперь в руку чужака был вложен длинный бокал.
– Быстро вы меня нашли, – сказала Бугго.
– Ваше послание было однозначным, – отозвался он. – Разумеется, я прочел его. Она у вас? Где вы ее спрятали?
– Ее? По-вашему, после всех этих арестов у меня была возможность где-то прятать вашу плату?
Старый человек смотрел на Бугго с легкой улыбкой, как будто хотел сказать: «От вас, дорогая, можно ожидать решительно всего».
– Нет, – заключила Бугго. – Саму плату я выбросила в реактор. Вместе с маячком.
– Кстати, вы неправильно запомнили ее серийный номер, – заметил он с улыбкой. – Но я все равно догадался.
– Информация судового журнала «Императрицы» – в моем личном Ящике, – сказала Бугго. – Я передам вам все коды и пароли.
Он отпил сразу половину стакана. Снова поднял на Бугго спокойные глаза.
– Расскажите подробно, чем я могу вам помочь. Вероятно, вас волнует предстоящая конфискация «Ласточки»?
– Ну уж нет, – фыркнула Бугго. – Не стоит меня недооценивать. «Ласточка» не подлежит конфискации, поскольку уже давно принадлежит моему племяннику, Гатте Анео. Так что в данном вопросе я рассчитываю отделаться штрафом. Да и то в том случае, если Гатта выдвинет против меня обвинение в злоупотреблении при эксплуатации принадлежащего ему корабля.
– А Гатта Анео этого, разумеется, не сделает, – молвил старый человек. – Вы умница. Продолжайте. Я все еще готов помогать вам.
Бугго чуть сморщила нос.
– Мои офицеры. Галлга Хугебурка и Исиодор Калмине. Десять лет и четыре года принудительных работ.
– Да, об этом я тоже слышал, – кивнул ее собеседник. – Неприятно.
– Неприятно? Не просто неприятно, а с конфискацией! Знаете, сколько денег у Калмине на счету? Он собирался открыть собственный модный дом! Собрал грандиозную коллекцию. Вы представить себе не можете, какие у него есть материалы, какие модели…
– Это «Поток»?
Он молча повернул нос в сторону безымянной двери, обитой металлом. Из-под стальных полос торчал раздавленный желтоватый синтепон.
Я потянул дверь – она легко отворилась, и тотчас в ноздри влетел веселый озоновый дух печатного устройства. Я втянул его в себя с радостью, как старого друга. Так пахли детские нестрашные болезни, когда ты делаешься важнее всех в доме, и брат Гатта старательно, с выражением, читает тебе книгу, а нянька, свирепо насупившись, втискивает тебе между губ серебряную ложку с густой сладкой микстурой. По настоянию отца, в моей комнате два раза в день устраивали «озоновое проветривание». Считалось, что это помогает организму одолеть вирусы.
Вообще мне вдруг стало очень весело, в этом «Потоке». Издательство занимало целый этаж. Стен между комнатами не было – легкие ажурные рейки разделяли помещение на множество лабиринтовых отсеков. Повсюду лежали бумаги. Я никогда прежде не видел столько бумаги, собранной в одном месте. У нас в библиотеке, конечно, много бумажных книг, но там листы покрыты строгими переплетами и стоят на полке, надежно закрытые стеклом. А здесь бумага имела совершенно обнаженный, даже какой-то непристойный вид. Любой мог, наклонившись над листком, запросто узнать все его сокровенные тайны. Я понял вдруг, насколько интимно общение человека с написанным словом.
Повсюду кишели люди. Они бесцеремонно хватали бумаги, ворошили их, точно кружева нижнего белья на продажных бедрах, что-то выдергивали из пачки, чиркали поверх написанного карандашами. И все они непрерывно разговаривали.
До меня вдруг дошло, что никто здесь не станет интересоваться каким-то пришельцем. Я могу потрогать рукописи, сунуть пальцы в печатающее устройство, вылить что-нибудь едкое в горшок с цветами – это останется без внимания. Тогда я наудачу тоже стал произносить какие-то слова и вскоре погрузился в общий здешний поток. И, как только я сделался для этих людей видимым, они меня тотчас заметили.
Из-за перегородки выскочил щуплый человечек со строгими пьяноватыми глазами. Они были черными на черном лице, почти без белка, но сверкали так, что иногда казались платиновыми. Мокрые губы закричали на меня:
– Анео?
– Это я, – сказал я и двинулся к нему навстречу.
– Хм… хм… – почмокал он, быстро оглядывая меня со всех сторон. – Значит, старушка того… разродилась…
– Во-первых, она не старушка, – сказал я.
Черные глаза сверкнули.
– Да ладно, какая разница, – он произнес это примирительно и одновременно с легким вызовом, уж не знаю, как у него это получилось. И вдруг он закричал: – Анео принесли!
Тотчас из-за стеллажей, в какие-то щели между полками, из-под вьющихся растений с обкусанными листьями полезли любопытные физиономии. Я увидел совсем близко от себя, среди встрепанных чумазых папок, чей-то одинокий веселый глаз, который мигнул игриво и чуть пьяновато, – и даже подпрыгнул. Глаз прикрылся накрашенным блестяще-зеленым веком, чуть сдвинулся и исчез.
– А вы кто? – бесцеремонно спросил я чмокающего редактора.
– Осса Вио, – произнес он и задрал голову, словно ожидая от меня какой-то предельно острой реакции. – Вио, как планета, – добавил он, криво усмехаясь.
– А, – сказал я.
Рыжеволосая женщина высунулась из-за плеча Вио. Я узнал моргающий глаз с зеленым веком и почему-то смутился. Женщина просунула руку под локоть Вио – как будто у того вместо двух верхних конечностей вследствие счастливой мутации выросло три.
Эта лишняя рука игриво шевелила пальцами, призывая меня к рукопожатию, и я поймал ее прохладные гладкие пальцы с розоватыми подушечками.
– Удо Хеек, – протянула женщина.
Вио с недовольным видом прикрыл ладонью ухо.
– Ну, заблеяла, – фыркнул он.
Удо Хеек выдернула свои пальцы из моих и повисла у Вио на плечах.
– Он притворяется, – сообщила она мне доверительно. – На самом деле он хороший. Любит стихи.
– Только в пьяном виде, – сказал Вио и стряхнул с себя Удо Хеек. Он еще раз посверкал на меня глазами. Его мокроватые губы вытянулись в трубочку. – Идемте. Сейчас все эти куры развопятся, что мы им работать мешаем. Вас как зовут? Анео?
На нас действительно уже поглядывали недовольные сотрудники. Мы и впрямь мешали им работать.
– Теода Анео, – сказал я немного растерянно и больше обращаясь к рыжей Хеек, чем к редактору.
За перегородкой находилось логово Оссы Вио. Даже берлога. Повсюду валялись комки жвачки и стояли одноразовые пластиковые стаканы, заросшие давним ржавым налетом. В банке плескалась мутная чога, подернутая сизоватой пленкой.
Посреди стола лежали измятые листы бумаги, повсюду исчерканные пометками, а сбоку, прижатые пресс-папье, находились прозрачные пластины с какими-то негативными изображениями.
– Новый проект, – чмокнул Вио так вкусно, что я ощутил приступ дикого голода. – Голографическая книга. Стопроцентная голография, полное стерео. С проектором. Читатель как бы погружается в текст. Физически. Буквы, слова – повсюду. Запятые разные. В комнате, на руках, в чашке арака, в плевательнице, на любимом коте. Пока – только эротика.
За столом вдруг обнаружился еще один сотрудник. Доселе он полностью сливался со средой, а тут выделился из нее и стал улыбаться глуповато и кротко.
– Бэлига Вебец, – сказал о нем Вио, коротко мотнув головой в его сторону. – Дурак, каких мало.
В голосе Вио я уловил сердечные, теплые нотки. Улыбка Вебеца стала еще шире. Он глядел на Вио с преданностью, на какую не способны, мне кажется, даже собаки. Разве что старая мебель.
Я положил зеленую тетрадку тети Бугго на стол. Вио бросился на нее с тихим клекотом, выпустив когти, и схватил. Близко поднеся к очень блестящим глазам, принялся перелистывать. Он облизывался и посасывал губы. Несколько раз хохотнул, а затем вдруг устремил на меня почти враждебный взгляд. Одна только мысль о том, что тетрадка пока еще принадлежит не ему, вызывала у Вио острую неприязнь ко мне.
– Госпожа Анео намерена передать текст в вашу собственность, – поскорее сказал я. Мне хотелось, чтобы Вио потеплел ко мне.
– А? – с рассеянностью молвил Вио и исключительно ловко скрыл тетрадь среди бумаг. – Ну да, конечно. У нас тут… э… Бэлига! Сделай нам чогу… Или вам чего-нибудь покрепче? Как вас – Анео?
* * *
Я вернулся домой поздно, пьяный, совершенно очумевший, и сразу заснул. Головная боль пробудила меня спустя часа два; но стоило мне вернуться к реальности, как тотчас уютное теплое ощущение снизошло на меня, как будто совсем недавно мне сделали чудесный подарок и остается только вспомнить, в чем он заключается.Я нежился среди смятых одеял, думая об Удо Хеек – точнее, об изгибах ее тонкой смуглой кисти. Когда я представлял себе эту линию, такую чистую и легкую, у меня чуть щемило сердце.
Наконец я выбрался из кровати и, завернувшись в колючее, густо расшитое медной ниткой покрывало, отправился искать мою няньку. Очень хотелось, чтобы она дала мне какое-нибудь средство от головной боли. Молока согрела или еще что.
Няньки в комнате не оказалось, и в коридоре тоже. Я побрел дальше наугад. В доме уже почти все спали, а вот у тети Бугго горел свет, и я тихо проник за ее дверь.
Они обе обнаружились там: и тетя, и моя нянька. Они ругались и даже не заметили поначалу моего присутствия. Нянька ужасно сердилась – размахивала руками, топорщила пальцы и угрожающе скребла когтями по воздуху. И лицо у нее было устрашающее. К нянькиным безмолвным выволочкам я давно привык, хотя, надо сказать, сегодня она гримасничала очень уж ожесточенно.
Но самое удивительное было то, что тетя Бугго точно так же молча отмахивалась и скалила зубы в ответ. Так продолжалось некоторое врем, а потом я подошел поближе и спросил:
– Вы чего?
Они застыли, машинально шевеля пальцами, и их смазанные тени, изломанные там, где стена соединяется с потолком, задергались, точно на веревочках. Потом тетя Бугго опустила руки и небрежно пожала плечами:
– Ничего.
Нянька еле слышно зашипела и бросила в мою сторону непонятный взгляд. Не то негодующий, не то умоляющий.
– Как тебе «Поток»? – поинтересовалась тетя Бугго как ни в чем не бывало. И велела няньке, чтоб принесла горячего молока и порошок от головной боли. Нянька хмуро посмотрела на нее, но подчинилась.
– «Поток» – очень… ну, очень хорошо, – вымолвил я, когда нянька вышла.
«Хорошо» было слишком общим словом для описания того невещественного подарка, который я, непонятно как, получил сегодня, но никакое другое определение вообще не подходило.
Тетя Бугго фыркнула с чрезвычайно довольным видом.
Я добавил:
– Они собираются в ближайшее время подготовить для тебя контракт.
– А, – сказала она. – Ну, сходишь за ним, а я подпишу.
– А что нянька сердилась? – спросил я, видя, что тетя помягчела.
Тут дверь открылась, и нянька вошла со стаканом молока.
– Потому что она глупа, – отрезала тетя. – Считает, что не следовало отпускать тебя одного.
– А как я должен ходить по улицам? – удивился я. – С нянюшкой? В четырнадцать-то лет?
Нянька моя зло выдохнула носом и, быстро проведя ладонью по моей шее, исключительно громко булькнула горлом. Затем презрительно дернула плечом и сунула мне стакан.
– Я бы сама пошла, – продолжала тетя Бугго, – но шпионы твоего отца следят за мной днем и ночью.
– У тебя паранойя, тетя Бугго, – сказал я.
– Да? Выгляни в окно.
Я подошел к окну и высунулся наружу. Внизу кто-то тихо дышал.
– По-моему, там опять кто-то лижется, – сказал я, отворачиваясь и опираясь ладонями о подоконник.
– Ха! Это только для виду. На самом деле твой отец осведомлен о каждом моем шаге.
– Зачем ему это? – еще больше удивился я.
– Боится, как бы я не попала в очередной громкий скандал, – пояснила тетя Бугго. – А публикация мемуаров – еще какой скандал! Порядочные женщины не пишут книг. Тем более – о себе самой.
Ее глаза весело блестели.
Нянька опять вмешалась. Ей не нравилось, что я брожу по улицам допоздна и возвращаюсь пьяный. Она однозначно выразила свое отношение к этому. Я даже ужаснулся: неужели я так выглядел?
Меня спасла тетя Бугго. Несколько новых, быстрых взмахов руки и стремительно скакнувшая по ее губам стремительная улыбка возымели почти волшебное действие. Нянька моя вдруг затихла, опустила голову и больше никак себя не проявляла.
Я простился с тетей на ночь. Нянька поцеловала Бугго в плечо, нахмурилась и ушла вместе со мной, шаркая пушистыми мятыми тапочками.
* * *
Теткины мемуары появились в продаже в рекордно короткий срок после сдачи рукописи в издательство. Перед этим я, правда, еще несколько раз побывал в «Потоке». Меня там встретили уже совершенно как родного, да и мне вдруг начало казаться, будто с этими почти незнакомыми людьми я чуть ли не вырос. Как-то моментально мы сделались очень близки, и это доставляло мне огромное удовольствие. Тетя Бугго объяснила, когда я рассказал ей об этом, что именно с таких ощущений и начинается юность. Так что с теткиной подачи я вступил в новую пору жизни.Папа узнал о публикации «Избранных полетов» из вечерних новостей. По стерео показывали Оссу Вио, очень важного и не такого засаленного, как обычно. Осса чмокал, многозначительно перебирал пальцами по столу, закатывал глаза и намекал на грандиозные планы «Потока». Тетину книгу он называл бестселлером, поскольку продал уже шесть экземпляров и еще один принес подарить ведущей стереопрограммы.
Подняв на лакея страдальческие глаза, папа тихо попросил:
– Приведи ко мне мою сестру.
Тетка получила распоряжение явиться к господину Анео и, в свою очередь, заглянула ко мне:
– Твой отец зовет. Пойдем со мной, ладно?
– Ты что, боишься? – удивился я.
– При тебе он не станет наносить себе увечья, – сказала тетя. – Все Анео, впадая в бешенство, имеют привычку резать себе лицо ножом. Один даже откусил себе палец. Твое присутствие должно оказывать сдерживающее воздействие.
– Тогда конечно, – сказал я.
Папа ждал нас, стоя посреди комнаты. Бугго втолкнула меня первым, протиснулась сама и замерла возле двери.
Отец указал пальцем на экран стереовизора, по которому теперь показывали наводнение в какой-то отдаленной мокрой провинции.
– Это правда? – вопросил он.
– Если по стерео сообщили, значит, правда, – ответила Бугго.
Он медленно перевел на нее глаза.
– Ты действительно опубликовала свои записки в этом «Потоке»?
– Очень незначительный фрагмент… Нужны же мне карманные деньги! Ты ведь сам говорил, что я должна работать…
Папа посмотрел на меня. Я сразу сделал строгое лицо, чтобы папа помнил: при детях необходимо избегать припадков неконтролируемой ярости.
Отец сказал:
– Что ты морщишься, Теода, будто реветь наладился? Думаешь, я не знаю, что вы с Бугго заодно? И когда только вы оба оставите свои детские игры… Пора бы уж остепениться, Бугго.
Тетя Бугго подскочила к нему и поцеловала.
– Ты самый лучший младший братик на свете.
– Зато ты – самая ужасная сестра.
– Да ну вас, – сказал я разочарованно. – Взрослые, а лижутся, как маленькие.
Зато дедушка, как и предсказывала Бугго, пришел от тетиной выходки в полнейший восторг. Он отправил в «Поток» заказ на десять экземпляров, раздарил книги приживалам и своим друзьям-ветеранам, а одну лично послал в Фундаментальный Театр, сопроводив письмом, в котором настоятельно рекомендовал текст к постановке.
– Первенец! – возгласил дедушка во время семейного обеда. – Я ознакомился с твоей книгой. Скажу просто: из ныне живущих писателей ты – лучшая. Великолепный слог. Все персонажи – как живые.
– Они и есть живые, отец, – сказал мой папа. – И в этом заключается основная проблема.
– В чем? – не понял дедушка и, нахмурив брови, стал сосредоточенно жевать.
– В том, что люди, описанные Бугго, по большей части живы и здравствуют по сию пору, – пояснил папа. – Возможно, кое-кому из них сильно не понравится быть персонажем книги.
– Так ведь книга рукописная, – сказала Бугго успокоительно. – Она не будет распространяться по Сети.
– Как? – разволновался дедушка. – А какой у нее тираж? Я хочу, чтобы вся Галактика ознакомилась с творением моей дочери! В конце концов, я – отец и имею полное право гордиться моими детьми…
Они поговорили об этом еще некоторое время. В конце концов, дедушка успокоился и с довольным видом нацепил клецку на двузубую вилку. С клецки капнул соус, дед всполошился, забегали лакеи, и книга тети Бугго была на время забыта.
Реакция отца и деда на публикацию «Избранных полетов» была вполне предсказуема. Меня удивляло другое: сама Бугго как будто не слишком радовалась всему этому семейному шуму. Я решил наблюдать, не задавая вопросов, как часто делал, когда поведение других людей становилось непонятным.
Бугго не соглашалась на интервью, хотя несколько журналистов послали ей слезные мольбы из своих редакций.
– Храбрые люди, – заметила как-то раз тетя Бугго, подписывая стандартный отказ. – История с «Сердцами в океане», кажется, их не запугала.
– Может быть, они читали Абелу Меноэса, – предположил я.
– Может быть… – рассеянно отвечала Бугго.
На третий день после выступления по стерео Оссы Вио, когда я уже начал думать, что больше ничего интересного не случится, тетя Бугго получила некое письмо – судя по теткиной реакции, долгожданное. Из комнаты тети Бугго донесся дикий вопль. Приживалка, ковылявшая в этот момент по коридору мимо наших дверей, выронила тарелку с краденой ветчиной и осела на пол, хватаясь за сердце, а две собаки, случившиеся неподалеку, воспользовались ситуацией и скрылись.
Я зашел к тете Бугго и спросил:
– А что случилось, тетя?
Она быстро повернулась в мою сторону, закрывая плечом экран компьютера, и уставилась на меня светящимися в полумраке бледно-голубыми глазами.
– Теода, Теода… Теода… – говорила она на разные лады, то шепча, то выпевая мое имя. – Ох, Теода!
Она ткнула кнопку и погасила экран. Потом вскочила, метнулась к окну, снова вернулась за стол.
– Ты меня любишь? – спросила она, словно полководец, собирающийся вести солдат на верную смерть.
Я молча кивнул.
Она сверкнула зубами.
– Сегодня вечером мне нужно выйти из дома так, чтобы об этом не знал твой отец.
– Я помогу, – обещал я. – Только скажи, что делать.
– Выгляни в окно.
Я подчинился.
– Ну? – спросила тетка.
– Сидит, – сказал я.
Под окном действительно дежурил бессменный соглядатай. Папа продолжал держать тетю под наблюдением. Полагаю, после публикации «Избранных полетов» он приставил такого же шпиона и ко мне.
– Какие соображения, рядовой? – спросила тетя.
– А давай их супом обольем, – предложил я. – Облитый супом человек на улицу не пойдет. Сперва переоденется. Или сменщика разыщет. А мы тем временем смоемся.
– Гениально! – сказала тетя Бугго. – Ты произведен в сержанты. Иди, ковыряй в мундире дырочки для новых нашивок.
Я так понял, что планируется совместная вылазка, и потому спросил:
– А куда мы отправляемся?
– В порт, – сказала Бугго. – Начало операции – по свистку. – У нее в зубах как будто сам собой вырос боцманский свисток, и она дунула в него легонько несколько раз. – Понял? Суп доставит Тагле. Скажешь ей, хорошо?
– А она с нами?
– Нет, останется дома. Будет готовить наше возвращение. То есть, вовремя откроет калитку сада.
– Хорошо, – сказал я.
Весь день у меня весело щекотало под ребрами – я с нетерпением ждал вечера. Когда стемнело, нянька притащила кастрюлю жирного супа. Вид у нее был сосредоточенный и важный, как всегда, когда речь шла о распоряжениях тети Бугго – капитана Анео.
Вдвоем с нянькой мы разлили суп из кастрюли по двум глубоким мискам, и няня удалилась, унося теткину порцию на вытянутых руках.
Я сунул голову в окно. Соглядатай был там. Лежал в траве, ковырял в зубах веточкой. Рядом валялись разбросанные кругляши. Должно быть, ждал приятеля, чтобы перекинуться.
Я взял миску и, едва не поскользнувшись на жирном пятне, которое осталось на полу после дележки супа, занял позицию возле подоконника. Затем прозвучал долгожданный боцманский свисток.
Резким движением я вывернул миску. Снизу донесся гневный вопль. Почти сразу к нему присоединился второй. Швырнув напоследок миску, я выскочил из своей комнаты и побежал по коридорам. В холле, возле паноплии, никого не было, но я не стал задерживаться, проскочил ступеньки и понесся по саду. Мы должны были встретиться с тетей у калитки.
Меня немного смущало ее отсутствие, однако я решил не рассуждать. Велено бежать к калитке – побегу к калитке. Если операция сорвется, то не по моей вине.
Оказавшись в глубине сада и поняв, что никакой погони за мной нет, я немного замедлил шаг. Деревья и кусты обступали меня со всех сторон: я находился в «дикой» части усадьбы, куда редко забредал человек с садовыми ножницами. Однако тропинки имелись и здесь, и я пробирался по ним, бережно разводя ветки в стороны. Они не хлестали меня, а напротив – как будто норовили погладить, и я преисполнился к ним любви.
И тут я увидел ее.
Я увидел Даму Анео.
Она стояла возле ствола старого дерева с коричнево-серой корой, прорезанной глубокими благородными морщинами. На этом фоне победительная юность Дамы Анео выглядела просто ослепительной. Матовая смуглая кожа ее лица и рук была безупречно нежной, светлые глаза нечеловеческого, оленьего разреза косили по сторонам пугливо и вместе с тем очаровательно. Ее волосы скрывало воздушное покрывало, прихваченное у висков тонкими заколками. Ниже талии начинались оленьи ножки, наполовину закутанные попоной из той же легкой ткани, что и покрывало. Ножки нетерпеливо перебирали на месте, постукивая копытцем. Над головой у Дамы покачивались величественные рога.
Я замер. Мне хотелось опуститься перед ней на колени – просто из благодарности за то, что она явила мне себя и подарила лучший, самый важный день в моей жизни. День, о котором я должен буду сочинить стихи и записать их в особенную книгу, посвященную встречам мужчин дома Анео с этой волшебной Дамой.
Я схватился рукой за ствол какой-то тоненькой осинки, и она затрещала всеми своими перепуганными листьями. Я закрыл глаза, чтобы не выпустить наружу слезы, и перестал дышать.
– Теода! – сказала тетя Бугго. – Наконец-то!
Все еще ослепший, я выпустил осинку и шагнул на голос. Потом открыл глаза.
Дама Анео исчезла. Возле старого дерева топтался один из старичков-кентавров. Он чуть придерживал Бугго за талию, чего она не то в самом деле не замечала, не то просто не хотела замечать. На Бугго был светло-серый плащ с капюшоном. Тень Дамы еще призрачно переливалась в пустом пространстве, рядом со стволом, под сухой веткой, похожей на оленьи рога.
– Идем, – сказала мне Бугго. – Прости, что не предупредила. Я слишком поздно сообразила: бегаю-то я теперь далеко не так прытко, как некоторые юнцы.
– Я за вами закрою, – сказал кентавр. – Давайте скорее.
И мы быстро пошли по дорожке к калитке, ведущей из сада.
– Наймем слайдборд, – распорядилась Бугго.
Деньги у нее теперь водились собственные. Те, о которых не знал мой отец, – небольшой гонорар, полученный от Оссы Вио.
Я сразу узнал тот самый бар, о котором Бугго писала в своих записках. Маленький закуток, отгороженный от суеты космического порта. Барчик мерцал разноцветными огнями, по нему струилась музыка, в стеклянных шкафах были выставлены пестрые бутылки с напитками, в пластиковых коробках грошовой роскошью сверкали конфеты в блестящих фантиках. А за стенками этого бара, в огромных окнах порта, проплывали борта кораблей, и можно было приложить руку к стеклу и словно бы ощущать дыхание космоса самым чутким местом ладони, тем, где сходятся все линии.
Бугго устроилась возле стойки бара, заплатила за присутствие трех человек и заказала нам одинаковые слабоалкогольные коктейли.
Я молчал. Она как будто забыла о моем присутствии. Оглядывалась по сторонам, ежилась, блаженно улыбалась, то и дело принималась качать ногой под столом. Напиток был прохладным, я вытянул через соломинку весь и, прежде чем осознал, что в голове у меня шумит, попросил еще один.
Посетителей в баре было совсем немного, и у всех, казалось, было одно и то же задумчивое настроение. Я не заметил, когда там появился тот самый человек. Пожилой человек с серой, выгоревшей от лекарственных препаратов кожей. Он сразу узнал Бугго и подсел за наш столик. Он сделал это так ловко и тихо, что я совершенно не уловил последовательности событий: просто вдруг картинка перед глазами поменялась, и теперь на соседнем стуле сидит незнакомый старик и молча смотрит на Бугго поверх моего пустого стакана.
– А! – сказала она и протянула ему руку, повернув ее ладонью вниз.
Он прихлопнул эту ладонь, точно бабочку, легонько придавив к столешнице.
– Здравствуйте, капитан.
– Здравствуйте… Будете пить?
Он чуть обернулся к стойке, шевельнул поднятыми пальцами, и снова картинка сделалась немного другой: теперь в руку чужака был вложен длинный бокал.
– Быстро вы меня нашли, – сказала Бугго.
– Ваше послание было однозначным, – отозвался он. – Разумеется, я прочел его. Она у вас? Где вы ее спрятали?
– Ее? По-вашему, после всех этих арестов у меня была возможность где-то прятать вашу плату?
Старый человек смотрел на Бугго с легкой улыбкой, как будто хотел сказать: «От вас, дорогая, можно ожидать решительно всего».
– Нет, – заключила Бугго. – Саму плату я выбросила в реактор. Вместе с маячком.
– Кстати, вы неправильно запомнили ее серийный номер, – заметил он с улыбкой. – Но я все равно догадался.
– Информация судового журнала «Императрицы» – в моем личном Ящике, – сказала Бугго. – Я передам вам все коды и пароли.
Он отпил сразу половину стакана. Снова поднял на Бугго спокойные глаза.
– Расскажите подробно, чем я могу вам помочь. Вероятно, вас волнует предстоящая конфискация «Ласточки»?
– Ну уж нет, – фыркнула Бугго. – Не стоит меня недооценивать. «Ласточка» не подлежит конфискации, поскольку уже давно принадлежит моему племяннику, Гатте Анео. Так что в данном вопросе я рассчитываю отделаться штрафом. Да и то в том случае, если Гатта выдвинет против меня обвинение в злоупотреблении при эксплуатации принадлежащего ему корабля.
– А Гатта Анео этого, разумеется, не сделает, – молвил старый человек. – Вы умница. Продолжайте. Я все еще готов помогать вам.
Бугго чуть сморщила нос.
– Мои офицеры. Галлга Хугебурка и Исиодор Калмине. Десять лет и четыре года принудительных работ.
– Да, об этом я тоже слышал, – кивнул ее собеседник. – Неприятно.
– Неприятно? Не просто неприятно, а с конфискацией! Знаете, сколько денег у Калмине на счету? Он собирался открыть собственный модный дом! Собрал грандиозную коллекцию. Вы представить себе не можете, какие у него есть материалы, какие модели…