Страница:
Но так дела обстояли раньше. Теперь Грунтор любил Рапсодию и был готов защищать ее до последней капли крови. А если учесть, что рост могучего фирболга составлял семь с половиной футов, а шириной плеч он не уступал ломовой лошади, то справиться с ним могли очень немногие.
Да и сам Акмед был вынужден признать, что Рапсодия приносит немало пользы. В дополнение к ее удивительной красоте, которая пугала фирболгов или вызывала благоговение, имелась еще музыка, один из самых полезных инструментов в их арсенале, необходимый для покорения гор и продвижения вперед цивилизации фирболгов.
Рапсодия принадлежала к расе лиринглас, Певцов Неба, искусных в науке Присвоения Имени. Музыка Рапсодии оказывала благотворное влияние на всех. Более того, от нее исходили эманации, которые успокаивали кипящую в венах Акмеда кровь. И он уже давно пришел к выводу, что именно по этой причине присутствие Рапсодии не вызывает у него постоянного раздражения — естественной реакции почти на всех других людей.
Еще более полезным аспектом ее музыкальных талантов была способность убеждать и вызывать страх, исцелять раны и наносить врагу урон, различать вибрации, которые даже он сам не мог отследить. Рапсодия играла важную роль в покорении гор; без нее кампания длилась бы гораздо дольше, да и крови им бы пришлось пролить значительно больше. К несчастью, хотя Акмед и ценил ее таланты, Рапсодия относилась к ним равнодушно.
Она тратила непомерно много времени, чтобы петь раненым, чем смущала болгов и даже раздражала их сверх всякой меры. Но постепенно Акмед начал терпимо относиться к ее стремлению облегчить страдания; у него появилась дополнительная возможность заручиться ее помощью.
Рапсодия не только помогла ему завладеть горами, но и приняла активное участие в переговорах с Роландом и Сорболдом, организовала посадку виноградников и создала систему обучения — все эти проблемы занимали существенное место в его генеральном плане. В конце концов он начал уважать мнение Рапсодии и полагаться на нее почти так же, как на Грунтора, отчего воспринял ее уход вместе с Эши как предательство. Во всяком случае, именно так он объяснял себе жгучее чувство разочарования, охватившее его, как только Рапсодия заявила о своем намерении покинуть Илорк с сующим свой нос в чужие дела незнакомцем, окруженным туманом и тайнами.
От мысли, что утром она уйдет из Илорка, Акмеду становилось холодно. Он выругался, провел тонкими пальцами по вспотевшим волосам и сердито опустился в кресло, стоящее перед не желающим гореть камином. Некоторое время он смотрел на гаснущее пламя и вспоминал Рапсодию, которая вышла из полосы ревущего в чреве Земли огня, вобрав в себя его силу и тайны и избавившись даже от малейших физических недостатков. С того мгновения всякий огонь, от мерцающего пламени свечи до ревущих огромных костров, подчинялся ей так же охотно, как и большинство мужчин, отражал малейшие изменения ее настроения, ощущал ее присутствие, выполнял приказы. В этих холодных горах Акмеду требовалось могущество Рапсодии.
Король фирболгов наклонился вперед, поставив локти на колени, и положил подбородок на сплетенные пальцы. Возможно, он напрасно тревожится. Благодаря усилиям Рапсодии в горах было начато много чрезвычайно важных дел, но теперь все будет развиваться дальше и без нее. Больница успешно функционирует, за виноградниками тщательно ухаживают даже зимой — Рапсодия успела многому научить фирболгов. Дети болгов проходят обучение, которое сделает их здоровее и увеличит продолжительность жизни. Им будет легче противостоять людям Роланда. Лишенные жизни горы стали теплее стараниями Рапсодии. Намерьенские кузни, созданные Гвиллиамом, глупцом, который выстроил Канриф, а потом начал войну, уничтожившую город, не гасят горны ни днем, ни ночью, здесь выплавляют сталь и куют оружие и инструменты, а горячий воздух через вентиляционную систему циркулирует внутри гор. Болги не заметят отсутствия Рапсодии.
К тому же ее статус Дающей Имя будет страховкой — она не станет слепым инструментом демона. Главным оружием ф'доров всегда были обман и ложь; Дающие Имена верны правде. Их сила неразрывно связана с правдой; только действуя в полном соответствии с собственными представлениями о ней, Дающие Имя могут выйти на новый уровень познания мира. Рапсодия продемонстрировала свои способности манипулировать силой истинного имени уже в тот момент, когда они встретились, хотя и поступила тогда бессознательно.
За мгновение до встречи фирболгов с Рапсодией в Серендаире Акмед был все еще известен под именем, которое получил при рождении: Брат. Он попал в рабство и был вынужден дышать воздухом, отравленным мерзким запахом горящей плоти, зловонием ф'доров, чья печать легла на него, после того как демон овладел его истинным именем. Невидимая цепь вокруг его шеи сжималась с каждой секундой. Не вызывало сомнений, что ф'дор начал подозревать Акмеда в попытке сбежать, не выполнив последнего чудовищного приказа.
И в следующий момент он столкнулся с Рапсодией, мчавшейся от собственных врагов по темным переулкам Истона, скрываясь от грязных поползновений Майкла. Легкая улыбка появилась на губах Акмеда, и он закрыл глаза, вновь переживая те давние события.
«Прошу меня простить, но не могли бы вы на время меня удочерить, ну, взять в свою семью? Я была бы вам очень признательна».
Он кивнул, сам не понимая почему.
«Благодарю вас. — Она обернулась к городским стражникам. — Какое удивительное совпадение: вы, джентльмены, получили возможность познакомиться с моим братом. Брат, это городские стражники. Джентльмены, перед вами мой брат — Акмед, Змей».
Щелчок в невидимом ошейнике был беззвучным, но Акмед ощутил его в своей душе. Впервые с тех пор, как ф'дор захватил его имя, воздух в ноздрях Акмеда очистился, чудовищный запах его больше не преследовал. Он свободен, нет больше ни рабства, ни последующего за ним проклятия, и эта незнакомка, маленькая полукровка лирин, оказалась его спасительницей.
Охваченная страхом, она взяла его прежнее имя, Брат, и навсегда изменила его на нечто смешное, но безопасное, вернула ему жизнь и душу, над которыми он давно потерял контроль. Он и сейчас видел удивление в ее чистых зеленых глазах — она не понимала, что произошло. Даже когда они с Грунтором потащили ее за собой, заставили спуститься в Корень Сагии, огромного дерева, священного для лиринов, расы ее матери, она продолжала думать, что они спасают ее от Майкла. Не исключено, что она и сейчас пребывает в этом заблуждении.
Так что если ф'дор свяжет себя с ее душой, это будет легко заметить. Рапсодия уже не сможет оставаться Дающей Имя, потеряет могущество правды, как только в нее войдет дух демона, прирожденный лжец. Слабое утешение, учитывая, сколько опасностей поджидают Рапсодию теперь, когда она лишится защиты друзей.
Акмед вздрогнул и посмотрел в камин. Последние угольки подернулись пеплом, и пламя исчезло в тонких завитках дыма.
Глубоко в толще горы, где располагались бараки стражи фирболгов, спал Грунтор, и — что бывало очень редко — ему снился сон. В отличие от короля фирболгов, он был простым человеком и на жизнь смотрел просто. В результате его посещали простые кошмары. Однако его дурные сны вызывали страдания у многих.
Грунтор, как и Акмед, был лишь наполовину болгом, но его отец был бенгардом — принадлежал к расе великанов, обитавших в пустынях и обладавших влажной толстой кожей, успешно противостоящей натиску жаркого солнца. Сочетание болга и бенгарда производит на окружающих тяжелое впечатление. Даже бесстрашные болги, высоко ценившие таланты Грунтора, побаивались его. Впрочем, Грунтора это забавляло.
Пока Грунтор что-то бормотал во сне, обнажая тщательно вычищенные клыки, капитаны и лейтенанты элитной горной стражи старались помалкивать. Все они опасались разбудить своего командира. Казалось, в эту ночь ни Грунтору, ни устроившимся рядом с ним болгам не видать покоя.
Грунтору снился дракон. Ему еще не приходилось видеть драконов, если не считать не слишком удачной статуи в музее намерьенов, поэтому его видения были ограничены воображением болга, которое никогда не отличалось богатством красок. Все сведения о драконах Грунтор получил от Рапсодии, которая рассказывала ему легенды во время бесконечного путешествия по Корню, и теперь он знал об их колоссальной физической силе, власти над стихиями, могучем интеллекте и склонности копить сокровища.
Именно последнее свойство драконов и вызывало у него кошмары. Он боялся — как только Рапсодия попадет в логово дракона, тот не пожелает отпустить ее обратно в горы. С такой потерей Грунтор смириться не мог, впервые в его жизни появилось существо, которое он полюбил.
Бессознательно он провел рукой по стене рядом со своей койкой и прошептал на языке болгов слова утешения, с которыми обращался к Акмеду, когда они выбрались из Корня, в надежде хоть немного утешить старого друга, потерявшего дар крови. Грунтор был знаком с Акмедом еще в те времена, когда тот был Братом, самым искусным наемным убийцей — первым представителем своей расы, рожденным на Острове, с которого они впоследствии бежали.
Серендаир был уникальным местом: говорят, что именно здесь началось само Время. Как перворожденный своей расы на этой удивительной земле, Брат имел связь через кровь со всеми, кто жил здесь. Он умел выследить с искусством охотничьего пса, взявшего след, любого человека по биению его сердца. И, проявляя чудеса настойчивости, не останавливался до тех пор, пока не настигал свою жертву.
Однако все изменилось, когда они вышли из Корня и оказались в новой стране, на другом краю мира. Акмед потерял свой дар, теперь он слышал биение сердец только людей, пришедших из старого мира Серендаира. И хотя Акмед молчал, Грунтор ощущал его отчаяние. Так он узнал, что есть вещи, потеря которых причиняет горе. Раньше подобные мысли в голову Грунтору не приходили.
Да и самому ему довелось пережить новые ощущения. Рапсодия была из лиринов, хрупкой расы, на представителей которой фирболги успешно охотились на старом Острове, хотя лирины и старались компенсировать недостаток силы хитростью и ловкостью. Впрочем, фирболгам доводилось поедать своих собратьев совсем не так часто, как об этом болтали.
Во многих отношениях лирины являлись полной противоположностью фирболгам. Вот взять, например, самого Грунтора и Рапсодию. Лирины быстрые и угловатые, а болги жилистые и мускулистые. Лирины жили в полях и лесах, под звездами, а болги рождались в пещерах, в темной утробе Земли. По мнению Грунтора, Рапсодия выиграла оттого, что ее отец был человеком, — ее фигура оставалась стройной без излишней хрупкости, острые углы уступили место округлостям, высокие скулы и тонкие черты лица она явно унаследовала от своего родителя. Она была очень красива. Несомненно, дракон это сразу заметит.
Как только последняя мысль пришла Грунтору в голову, он взревел во сне, и его подчиненные в ужасе вскочили на ноги, а некоторые свалились на пол со своих коек. Грунтор метался и храпел, огромная деревянная кровать скрипела и стонала, но постепенно великан успокоился и за тих. Вскоре единственным звуком, нарушавшим тишину, стало быстрое дыхание его несчастных соседей, жавшихся к стенам казармы. В темноте посверкивали их испуганные глаза.
Не просыпаясь, Грунтор натянул грубое шерстяное одеяло на плечи и вздохнул, когда теплая ткань коснулась шеи, — похожие ощущения он испытывал, когда рядом находилась Рапсодия. Он с самого начала не хотел покидать Корень. Песня, которую спела Рапсодия, проведя их сквозь стену огня, связала его с Землей.
«Грунтор, сильный и надежный, как сама Земля», — спела Рапсодия в Дающей Имя песне. И с того момента, как он вышел из Огня, Грунтор ощущал биение сердца мира в своей крови, неразрывную связь с гранитом и базальтом и тем, что росло над ними. Земля уподобилась любовнице, которой у него, правда, никогда не было, она стала теплой и уютной, он познал небывалое чувство приятия мира, напрямую связанное с Рапсодией.
И пока Рапсодия находилась рядом, он не испытывал тоски по Земле. Он все еще видел ее улыбку в темноте, грязное лицо, сияющее в свете Земной Оси, Великого Корня, рассекающего мир на две части, по которому они прошли из Серендаира в это новое место.
С самого начала Грунтор стал ее защитником, он утешал Рапсодию, когда она плакала, проснувшись от очередного ночного кошмара, позволял ей спать на своей груди во влажном холоде Корня. Не раз спасал от падения в пустоту во время тяжелейших подъемов по стенкам Корня. Никогда прежде ему не приходилось играть подобную роль — Грунтор не поверил бы, что способен быть таким заботливым. Ему потребовалось призвать на помощь все свое мужество, чтобы не закрыть Рапсодию в ее комнате и не прогнать ее проводника прочь. Как он справится с двойной потерей — самой Рапсодии и ощущения близости Земли, которое она ему давала, — Грунтор не мог себе представить. Если она умрет или просто не вернется… Грунтор не знал, как будет жить дальше.
А потом, как и всегда, когда мысли становились слишком сложными, к нему вернулся прагматизм. Грунтор всегда был человеком жестких решений и бессознательно взвешивал шансы на выживание. Рапсодия обладала надежным оружием — Звездным Горном, мечом из Серендаира. По неизвестной причине он оказался здесь, на другой стороне мира. Как и они сами, меч претерпел удивительные изменения; теперь его клинок горел неугасимым пламенем, тогда как на Острове он лишь отражал свет звезд. Грунтор на учил Рапсодию фехтовать и вполне справедливо гордился своей ученицей, когда та принимала участие в сражениях с болгами. Она могла о себе позаботиться. С ней все будет в порядке.
Грунтор захрапел, и эти звуки показались его соседям сладкой музыкой. Они вновь улеглись на койки, стараясь не потревожить сон своего командира.
Напротив покоев Рапсодии находилась спальня Джо, которой снились сны, характерные для шестнадцатилетней девушки, полные возбуждения и жутких извращений. Она спала на спине в своей невероятно захламленной комнате — таким представлялся уют девчонке, сумей она найти удобное местечко в богатом районе города. Время от времени, не просыпаясь, Джо вытирала бисеринки пота, выступавшего у нее на шее, или еще крепче сжимала колени, когда возбуждение усиливалось.
Ей снился Эши, и его образ постоянно менялся. Подобные метаморфозы происходили во многом из-за того, что она ни разу не видела его лица, хотя была гораздо ближе к этому, чем все остальные. С момента их неудачного знакомства на рынке в Бет-Корбэре ее тянуло к Эши. И она сама не понимала почему.
Вначале он был лишь очередным зевакой, в чей карман она собралась залезть. Джо успела заметить отблеск на рукояти его меча, когда почти невидимый Эши стоял на углу, наблюдая за суматохой, которую, сама того не желая, устроила Рапсодия. Засунув руку в карман его штанов, Джо вдруг ощутила толчок такой силы, что едва не потеряла равновесия. Туман окутал ее кисть, из-за чего рука дернулась в сторону и схватила вовсе не кошелек, а мужские достоинства Эши. Ссора, последовавшая за этим, привела к знакомству не только Эши с Джо, но и Эши с Рапсодией. Однако все закончилось благополучно, как и всегда при вмешательстве Рапсодии.
Теперь Джо снились его глаза, невероятно голубые и чистые, смотревшие на нее из сумрака капюшона, и копна медно-рыжих волос — больше ей ничего разглядеть не удалось. Когда через несколько месяцев он пожаловал в Илорк, Джо принялась внимательно наблюдать за ним, но безрезультатно. Иногда она даже сомневалась, что видела его глаза и волосы.
Изредка Джо снилось его лицо, но, как правило, такие сны превращались в кошмары. Каким бы приятным ни было начало, заканчивалось все наводящими ужас картинами. Джо просыпалась с ясной мыслью, что у мужчин, закрывающих свои лица, имеются на то серьезные причины. Вот, например, Акмед: он ведь тоже скрывает свое лицо, и он уродлив, как смерть, и даже хуже, если такое возможно.
Первый раз, когда Джо увидела Акмеда без вуали, которой он обычно закрывал нижнюю часть лица, она не удержалась и вскрикнула. Его кожа была рябой и нечистой, сквозь нее проступали синеватые вены, придавая лицу нездоровый вид. А над вуалью находились близко посаженные глаза — непохожие один на другой, — которые, казалось, никогда не мигают.
Она отвела Рапсодию в сторону:
— Как ты умудряешься выдерживать его взгляд?
— Чей взгляд?
— Акмеда, естественно.
— А что такое?
Ее названая старшая сестра не могла ей помочь разобраться с путаницей, царившей в горах фирболгов. Казалось, Рапсодия совершенно не замечает уродливости чудовищ, среди которых они живут. И всякий раз, когда Джо упоминала о том, что ей трудно смотреть на Акмеда, Рапсодия пялилась на нее так, словно у нее выросло две головы. При этом Рапсодия не понимала, какие чувства испытывает Джо по отношению к Акмеду, и Джо была очень этим довольна — она не ощущала себя предательницей.
Ее и без того глодал стыд за ту радость, которую она испытывала, видя, что Рапсодия не обращает внимания на впечатление, производимое ею на Эши. Жизнь на улице научила ее наблюдательности, и, хотя Эши старался не выказывать своей заинтересованности, она не могла ее не заметить. Джо не сомневалась, что от Акмеда и Грунтора этот факт также не укрылся. Но Грунтор большую часть времени был занят обучением армии болгов, а у Акмеда имелись свои причины для неприязни к Эши, так что ей не удавалось подтвердить свои подозрения, а задавать прямые вопросы она не решилась бы даже под страхом смерти.
Джо перевернулась на живот, поджала колени и обхватила себя руками, пытаясь защититься от стрел ревности, сыпавшихся на нее со всех сторон. И чем больше она мечтала о внимании удивительного незнакомца, тем мучитель нее становились жестокие мысли о Рапсодии, стоящей у нее на пути. Рапсодии — единственном человеке, который ее любил, но теперь невольно ставшей преградой к вниманию Эши.
Рапсодия и два болга спасли Джо из Дома Памяти, где ее собирались принести в жертву вслед за несколькими другими детьми. Акмед и Грунтор решили передать ее лорду Стивену, но Рапсодия сделала Джо своей названой сестрой и взяла с собой. Она всегда защищала Джо, а ее любовь оставалась неизменной, что бы та ни натворила. Джо уже начала испытывать ответное чувство к Рапсодии, когда появился Эши, сразу все усложнив. Если раньше у Джо была одна задача — выжить среди бродяг и разбойников, и ей далеко не каждый день удавалось найти пищу и удобный ночлег, то теперь жизнь решительно изменилась.
Последняя свеча в спальне Джо погасла, и в темноте повис резкий запах расплавленного воска. Джо наморщила нос и натянула одеяло на голову. Утро никак не наступало.
Сны Эши отличались от сновидений обитателей этого мира. Поскольку он не был ни мертвым, ни по-настоящему живым, у него оставался лишь один способ избавиться от агонии, не отпускавшей его ни на миг, пока он бодрствовал, — воспоминания о Прошлом.
Даже сон не приносил облегчения. Редкие видения, посещавшие Эши, когда он ненадолго погружался в дремоту, были полны боли. Обычно они являлись кошмарами из его нынешней жизни или еще более мучительными эпизодами Прошлого. Он даже не знал, какие из них ему труд нее переносить.
В его жилах текла кровь дракона, и из-за этой двойственности жизнь Эши представляла собой непрекращающуюся череду страданий, лишь с краткими мгновениями передышки. Стоило ему проснуться, и вновь возникал шепот, настойчиво повторяющий тысячи глупостей, тысячи требований. Но сейчас, хотя бы на короткое время, бормотание стихло, отступив в дальний уголок его сознания перед мирным сном, дарованным ему в последнюю ночь пребывания в удивительном королевстве Илорк.
В тишине комнаты для гостей, которую он занимал, Эши видел сон об Эмили. Прошли годы, десятилетия с тех пор, как она в последний раз одаривала своим присутствием его сны, прекрасная невинная Эмили, подруга его сердца, погибшая тысячу лет назад. Он провел в ее обществе всего один вечер, но с того самого мгновения, как их глаза встретились, понял, что она вторая половина его души.
И она тоже это поняла и успела сказать, что любит его, одарила своим сердцем, абсолютным доверием и целомудрием, и у него возникла уверенность, что они заключили брак, хотя оба едва вышли из детского возраста. Только одну ночь они провели вместе. А теперь он знал, что ее пепел развеяли по другую сторону мира ветры Времени много жизней назад и единственная частица Эмили осталась лишь в ржавых тайниках его памяти.
Но если Эмили мертва и навсегда поселилась в Прошлом, то Эши оставался полуживым в Настоящем. Его существование было наполнено тайной — он скрывался от преследователей, охотившихся за ним, — и определялось тем, кто им манипулировал. Именно по этой причине он шел по миру, прячась под плащом, заряженным стихией воды, полученной из Кирсдарка, водяного меча. Плащ окружал его туманом и защищал от тех, кто мог при помощи ветра распознать его сущность.
Живое облако скрывало его от глаз остального мира. Он пришел в царство болгов по приказу, чтобы понаблюдать за троицей, управлявшей чудовищами Илорка, а по том обязан был вернуться с докладом. Эши ненавидел тех, кто его использовал, но ничего поделать не мог — жизнь и судьба больше ему не принадлежали, они находились в очень недобрых руках, а сам Эши был всего лишь орудием для исполнения чужой воли.
Впрочем, он имел возможность быть рядом с Рапсодией. С того самого момента, как дракон в его крови ощутил ее присутствие на Кревенсфилдской равнине, он сразу же увлекся ею, и его тянуло к Рапсодии, точно мотылька к огромному огню, пылающему в чреве мира. А после их встречи обе части его натуры — драконья и человеческая — сразу же попали под ее обаяние. Будь Эши живым чело веком, а не его оболочкой, он бы сумел противиться ее магии. И однако же он боялся Рапсодии не меньше, чем был ею очарован.
«Сэм». Слово рождало эхо в его памяти, от тихого голоса Эмили глаза наполнились слезами даже во сне. Она называла его Сэмом, и ему нравилось звучание этого имени. Они слишком быстро расстались, он не успел назвать свое настоящее имя.
«Я все еще не могу поверить, что ты здесь», — прошептала она той ночью, так много лет назад, под расшитым звездами небесным покрывалом.
И сейчас ее голос продолжал обращаться к нему во сне: «Откуда ты? Ты ведь исполнение моей мечты, правда? Ты пришел, чтобы спасти меня от лотереи и забрать с собой? Вчера, в полночь, я обратилась с просьбой к своей звезде — и вот ты здесь. Ты ведь не знаешь, где находишься, верно? Я вызвала тебя издалека?»
Она обладает магией, решил он тогда, и верил в это до сих пор. Магией настолько сильной, что она перенесла его через волны Времени в Прошлое, где ждала Эмили, в Серендаир, на Остров, который скрылся на дне моря за четырнадцать веков до его рождения.
«Тебе приснился сон, — настаивал отец, пытаясь его успокоить, когда он вернулся в свое время, один, без Эмили. — Солнце светило слишком ярко, и на тебя подействовала жара».
Эши повернулся и застонал, ему стало жарко. Огонь пульсировал в маленькой жаровне, волнами направляя в его сторону теплый воздух. Перед его мысленным взором вновь возникла Рапсодия. Впрочем, она всегда была рядом, дракон ее обожал. Кончики его пальцев и губ все еще горели от неосуществленного желания прикоснуться к ней, которое, точно кислота, разъедало его душу — следствие растущего гнева дракона. Он с горечью попытался выкинуть Рапсодию из своих мыслей, мучительно стремясь вернуться к светлым воспоминаниям, принесшим ему облегчение всего несколько мгновений назад.
— Эмили, — в отчаянии позвал он, но сон ускользнул, рассеявшись в сумраке спальни.
Во сне его пальцы нащупали маленький кармашек туманного плаща, в котором лежал бархатный кошелек с талисманом. Серебряная пуговица в форме сердца, сделанная самым обычным ремесленником и подаренная ему единственной женщиной, которую он когда-либо любил. Больше от нее ничего не осталось — пуговица и воспоминания, — он оберегал свое сокровище со свирепостью дракона, стерегущего свое богатство.
Прикосновение к пуговице помогло, оно вновь приблизило Эмили, хотя всего лишь на несколько мгновений. Он ощутил, как рвется кружево на ее корсаже, которое он нечаянно зацепил дрожащей от страха и волнения рукой. Он все еще видел улыбку в ее глазах.
«Возьми ее, Сэм, в память о той ночи, когда я отдала тебе свое сердце».
Он повиновался и с тех пор носил маленькую пуговицу в форме сердца рядом со своим, покрытым шрамами, цепляясь за воспоминания о том, что потерял.
Он постоянно искал Эмили, обращался в музеи и хранилища исторических документов, всматривался в лица встречных женщин, молодых и старых, у кого волосы имели цвет светлого льна в летний день, такими казались волосы Эмили в темноте. Он внимательно изучал женские запястья, пытаясь отыскать крошечный шрам, запечатлевшийся в его памяти. Конечно, он так ее и не нашел; Прорицательница Прошлого заверила его, что Эмили не было ни на одном из кораблей, успевших отчалить с Серендаира до того, как Остров поглотил вулканический огонь.
Да и сам Акмед был вынужден признать, что Рапсодия приносит немало пользы. В дополнение к ее удивительной красоте, которая пугала фирболгов или вызывала благоговение, имелась еще музыка, один из самых полезных инструментов в их арсенале, необходимый для покорения гор и продвижения вперед цивилизации фирболгов.
Рапсодия принадлежала к расе лиринглас, Певцов Неба, искусных в науке Присвоения Имени. Музыка Рапсодии оказывала благотворное влияние на всех. Более того, от нее исходили эманации, которые успокаивали кипящую в венах Акмеда кровь. И он уже давно пришел к выводу, что именно по этой причине присутствие Рапсодии не вызывает у него постоянного раздражения — естественной реакции почти на всех других людей.
Еще более полезным аспектом ее музыкальных талантов была способность убеждать и вызывать страх, исцелять раны и наносить врагу урон, различать вибрации, которые даже он сам не мог отследить. Рапсодия играла важную роль в покорении гор; без нее кампания длилась бы гораздо дольше, да и крови им бы пришлось пролить значительно больше. К несчастью, хотя Акмед и ценил ее таланты, Рапсодия относилась к ним равнодушно.
Она тратила непомерно много времени, чтобы петь раненым, чем смущала болгов и даже раздражала их сверх всякой меры. Но постепенно Акмед начал терпимо относиться к ее стремлению облегчить страдания; у него появилась дополнительная возможность заручиться ее помощью.
Рапсодия не только помогла ему завладеть горами, но и приняла активное участие в переговорах с Роландом и Сорболдом, организовала посадку виноградников и создала систему обучения — все эти проблемы занимали существенное место в его генеральном плане. В конце концов он начал уважать мнение Рапсодии и полагаться на нее почти так же, как на Грунтора, отчего воспринял ее уход вместе с Эши как предательство. Во всяком случае, именно так он объяснял себе жгучее чувство разочарования, охватившее его, как только Рапсодия заявила о своем намерении покинуть Илорк с сующим свой нос в чужие дела незнакомцем, окруженным туманом и тайнами.
От мысли, что утром она уйдет из Илорка, Акмеду становилось холодно. Он выругался, провел тонкими пальцами по вспотевшим волосам и сердито опустился в кресло, стоящее перед не желающим гореть камином. Некоторое время он смотрел на гаснущее пламя и вспоминал Рапсодию, которая вышла из полосы ревущего в чреве Земли огня, вобрав в себя его силу и тайны и избавившись даже от малейших физических недостатков. С того мгновения всякий огонь, от мерцающего пламени свечи до ревущих огромных костров, подчинялся ей так же охотно, как и большинство мужчин, отражал малейшие изменения ее настроения, ощущал ее присутствие, выполнял приказы. В этих холодных горах Акмеду требовалось могущество Рапсодии.
Король фирболгов наклонился вперед, поставив локти на колени, и положил подбородок на сплетенные пальцы. Возможно, он напрасно тревожится. Благодаря усилиям Рапсодии в горах было начато много чрезвычайно важных дел, но теперь все будет развиваться дальше и без нее. Больница успешно функционирует, за виноградниками тщательно ухаживают даже зимой — Рапсодия успела многому научить фирболгов. Дети болгов проходят обучение, которое сделает их здоровее и увеличит продолжительность жизни. Им будет легче противостоять людям Роланда. Лишенные жизни горы стали теплее стараниями Рапсодии. Намерьенские кузни, созданные Гвиллиамом, глупцом, который выстроил Канриф, а потом начал войну, уничтожившую город, не гасят горны ни днем, ни ночью, здесь выплавляют сталь и куют оружие и инструменты, а горячий воздух через вентиляционную систему циркулирует внутри гор. Болги не заметят отсутствия Рапсодии.
К тому же ее статус Дающей Имя будет страховкой — она не станет слепым инструментом демона. Главным оружием ф'доров всегда были обман и ложь; Дающие Имена верны правде. Их сила неразрывно связана с правдой; только действуя в полном соответствии с собственными представлениями о ней, Дающие Имя могут выйти на новый уровень познания мира. Рапсодия продемонстрировала свои способности манипулировать силой истинного имени уже в тот момент, когда они встретились, хотя и поступила тогда бессознательно.
За мгновение до встречи фирболгов с Рапсодией в Серендаире Акмед был все еще известен под именем, которое получил при рождении: Брат. Он попал в рабство и был вынужден дышать воздухом, отравленным мерзким запахом горящей плоти, зловонием ф'доров, чья печать легла на него, после того как демон овладел его истинным именем. Невидимая цепь вокруг его шеи сжималась с каждой секундой. Не вызывало сомнений, что ф'дор начал подозревать Акмеда в попытке сбежать, не выполнив последнего чудовищного приказа.
И в следующий момент он столкнулся с Рапсодией, мчавшейся от собственных врагов по темным переулкам Истона, скрываясь от грязных поползновений Майкла. Легкая улыбка появилась на губах Акмеда, и он закрыл глаза, вновь переживая те давние события.
«Прошу меня простить, но не могли бы вы на время меня удочерить, ну, взять в свою семью? Я была бы вам очень признательна».
Он кивнул, сам не понимая почему.
«Благодарю вас. — Она обернулась к городским стражникам. — Какое удивительное совпадение: вы, джентльмены, получили возможность познакомиться с моим братом. Брат, это городские стражники. Джентльмены, перед вами мой брат — Акмед, Змей».
Щелчок в невидимом ошейнике был беззвучным, но Акмед ощутил его в своей душе. Впервые с тех пор, как ф'дор захватил его имя, воздух в ноздрях Акмеда очистился, чудовищный запах его больше не преследовал. Он свободен, нет больше ни рабства, ни последующего за ним проклятия, и эта незнакомка, маленькая полукровка лирин, оказалась его спасительницей.
Охваченная страхом, она взяла его прежнее имя, Брат, и навсегда изменила его на нечто смешное, но безопасное, вернула ему жизнь и душу, над которыми он давно потерял контроль. Он и сейчас видел удивление в ее чистых зеленых глазах — она не понимала, что произошло. Даже когда они с Грунтором потащили ее за собой, заставили спуститься в Корень Сагии, огромного дерева, священного для лиринов, расы ее матери, она продолжала думать, что они спасают ее от Майкла. Не исключено, что она и сейчас пребывает в этом заблуждении.
Так что если ф'дор свяжет себя с ее душой, это будет легко заметить. Рапсодия уже не сможет оставаться Дающей Имя, потеряет могущество правды, как только в нее войдет дух демона, прирожденный лжец. Слабое утешение, учитывая, сколько опасностей поджидают Рапсодию теперь, когда она лишится защиты друзей.
Акмед вздрогнул и посмотрел в камин. Последние угольки подернулись пеплом, и пламя исчезло в тонких завитках дыма.
Глубоко в толще горы, где располагались бараки стражи фирболгов, спал Грунтор, и — что бывало очень редко — ему снился сон. В отличие от короля фирболгов, он был простым человеком и на жизнь смотрел просто. В результате его посещали простые кошмары. Однако его дурные сны вызывали страдания у многих.
Грунтор, как и Акмед, был лишь наполовину болгом, но его отец был бенгардом — принадлежал к расе великанов, обитавших в пустынях и обладавших влажной толстой кожей, успешно противостоящей натиску жаркого солнца. Сочетание болга и бенгарда производит на окружающих тяжелое впечатление. Даже бесстрашные болги, высоко ценившие таланты Грунтора, побаивались его. Впрочем, Грунтора это забавляло.
Пока Грунтор что-то бормотал во сне, обнажая тщательно вычищенные клыки, капитаны и лейтенанты элитной горной стражи старались помалкивать. Все они опасались разбудить своего командира. Казалось, в эту ночь ни Грунтору, ни устроившимся рядом с ним болгам не видать покоя.
Грунтору снился дракон. Ему еще не приходилось видеть драконов, если не считать не слишком удачной статуи в музее намерьенов, поэтому его видения были ограничены воображением болга, которое никогда не отличалось богатством красок. Все сведения о драконах Грунтор получил от Рапсодии, которая рассказывала ему легенды во время бесконечного путешествия по Корню, и теперь он знал об их колоссальной физической силе, власти над стихиями, могучем интеллекте и склонности копить сокровища.
Именно последнее свойство драконов и вызывало у него кошмары. Он боялся — как только Рапсодия попадет в логово дракона, тот не пожелает отпустить ее обратно в горы. С такой потерей Грунтор смириться не мог, впервые в его жизни появилось существо, которое он полюбил.
Бессознательно он провел рукой по стене рядом со своей койкой и прошептал на языке болгов слова утешения, с которыми обращался к Акмеду, когда они выбрались из Корня, в надежде хоть немного утешить старого друга, потерявшего дар крови. Грунтор был знаком с Акмедом еще в те времена, когда тот был Братом, самым искусным наемным убийцей — первым представителем своей расы, рожденным на Острове, с которого они впоследствии бежали.
Серендаир был уникальным местом: говорят, что именно здесь началось само Время. Как перворожденный своей расы на этой удивительной земле, Брат имел связь через кровь со всеми, кто жил здесь. Он умел выследить с искусством охотничьего пса, взявшего след, любого человека по биению его сердца. И, проявляя чудеса настойчивости, не останавливался до тех пор, пока не настигал свою жертву.
Однако все изменилось, когда они вышли из Корня и оказались в новой стране, на другом краю мира. Акмед потерял свой дар, теперь он слышал биение сердец только людей, пришедших из старого мира Серендаира. И хотя Акмед молчал, Грунтор ощущал его отчаяние. Так он узнал, что есть вещи, потеря которых причиняет горе. Раньше подобные мысли в голову Грунтору не приходили.
Да и самому ему довелось пережить новые ощущения. Рапсодия была из лиринов, хрупкой расы, на представителей которой фирболги успешно охотились на старом Острове, хотя лирины и старались компенсировать недостаток силы хитростью и ловкостью. Впрочем, фирболгам доводилось поедать своих собратьев совсем не так часто, как об этом болтали.
Во многих отношениях лирины являлись полной противоположностью фирболгам. Вот взять, например, самого Грунтора и Рапсодию. Лирины быстрые и угловатые, а болги жилистые и мускулистые. Лирины жили в полях и лесах, под звездами, а болги рождались в пещерах, в темной утробе Земли. По мнению Грунтора, Рапсодия выиграла оттого, что ее отец был человеком, — ее фигура оставалась стройной без излишней хрупкости, острые углы уступили место округлостям, высокие скулы и тонкие черты лица она явно унаследовала от своего родителя. Она была очень красива. Несомненно, дракон это сразу заметит.
Как только последняя мысль пришла Грунтору в голову, он взревел во сне, и его подчиненные в ужасе вскочили на ноги, а некоторые свалились на пол со своих коек. Грунтор метался и храпел, огромная деревянная кровать скрипела и стонала, но постепенно великан успокоился и за тих. Вскоре единственным звуком, нарушавшим тишину, стало быстрое дыхание его несчастных соседей, жавшихся к стенам казармы. В темноте посверкивали их испуганные глаза.
Не просыпаясь, Грунтор натянул грубое шерстяное одеяло на плечи и вздохнул, когда теплая ткань коснулась шеи, — похожие ощущения он испытывал, когда рядом находилась Рапсодия. Он с самого начала не хотел покидать Корень. Песня, которую спела Рапсодия, проведя их сквозь стену огня, связала его с Землей.
«Грунтор, сильный и надежный, как сама Земля», — спела Рапсодия в Дающей Имя песне. И с того момента, как он вышел из Огня, Грунтор ощущал биение сердца мира в своей крови, неразрывную связь с гранитом и базальтом и тем, что росло над ними. Земля уподобилась любовнице, которой у него, правда, никогда не было, она стала теплой и уютной, он познал небывалое чувство приятия мира, напрямую связанное с Рапсодией.
И пока Рапсодия находилась рядом, он не испытывал тоски по Земле. Он все еще видел ее улыбку в темноте, грязное лицо, сияющее в свете Земной Оси, Великого Корня, рассекающего мир на две части, по которому они прошли из Серендаира в это новое место.
С самого начала Грунтор стал ее защитником, он утешал Рапсодию, когда она плакала, проснувшись от очередного ночного кошмара, позволял ей спать на своей груди во влажном холоде Корня. Не раз спасал от падения в пустоту во время тяжелейших подъемов по стенкам Корня. Никогда прежде ему не приходилось играть подобную роль — Грунтор не поверил бы, что способен быть таким заботливым. Ему потребовалось призвать на помощь все свое мужество, чтобы не закрыть Рапсодию в ее комнате и не прогнать ее проводника прочь. Как он справится с двойной потерей — самой Рапсодии и ощущения близости Земли, которое она ему давала, — Грунтор не мог себе представить. Если она умрет или просто не вернется… Грунтор не знал, как будет жить дальше.
А потом, как и всегда, когда мысли становились слишком сложными, к нему вернулся прагматизм. Грунтор всегда был человеком жестких решений и бессознательно взвешивал шансы на выживание. Рапсодия обладала надежным оружием — Звездным Горном, мечом из Серендаира. По неизвестной причине он оказался здесь, на другой стороне мира. Как и они сами, меч претерпел удивительные изменения; теперь его клинок горел неугасимым пламенем, тогда как на Острове он лишь отражал свет звезд. Грунтор на учил Рапсодию фехтовать и вполне справедливо гордился своей ученицей, когда та принимала участие в сражениях с болгами. Она могла о себе позаботиться. С ней все будет в порядке.
Грунтор захрапел, и эти звуки показались его соседям сладкой музыкой. Они вновь улеглись на койки, стараясь не потревожить сон своего командира.
Напротив покоев Рапсодии находилась спальня Джо, которой снились сны, характерные для шестнадцатилетней девушки, полные возбуждения и жутких извращений. Она спала на спине в своей невероятно захламленной комнате — таким представлялся уют девчонке, сумей она найти удобное местечко в богатом районе города. Время от времени, не просыпаясь, Джо вытирала бисеринки пота, выступавшего у нее на шее, или еще крепче сжимала колени, когда возбуждение усиливалось.
Ей снился Эши, и его образ постоянно менялся. Подобные метаморфозы происходили во многом из-за того, что она ни разу не видела его лица, хотя была гораздо ближе к этому, чем все остальные. С момента их неудачного знакомства на рынке в Бет-Корбэре ее тянуло к Эши. И она сама не понимала почему.
Вначале он был лишь очередным зевакой, в чей карман она собралась залезть. Джо успела заметить отблеск на рукояти его меча, когда почти невидимый Эши стоял на углу, наблюдая за суматохой, которую, сама того не желая, устроила Рапсодия. Засунув руку в карман его штанов, Джо вдруг ощутила толчок такой силы, что едва не потеряла равновесия. Туман окутал ее кисть, из-за чего рука дернулась в сторону и схватила вовсе не кошелек, а мужские достоинства Эши. Ссора, последовавшая за этим, привела к знакомству не только Эши с Джо, но и Эши с Рапсодией. Однако все закончилось благополучно, как и всегда при вмешательстве Рапсодии.
Теперь Джо снились его глаза, невероятно голубые и чистые, смотревшие на нее из сумрака капюшона, и копна медно-рыжих волос — больше ей ничего разглядеть не удалось. Когда через несколько месяцев он пожаловал в Илорк, Джо принялась внимательно наблюдать за ним, но безрезультатно. Иногда она даже сомневалась, что видела его глаза и волосы.
Изредка Джо снилось его лицо, но, как правило, такие сны превращались в кошмары. Каким бы приятным ни было начало, заканчивалось все наводящими ужас картинами. Джо просыпалась с ясной мыслью, что у мужчин, закрывающих свои лица, имеются на то серьезные причины. Вот, например, Акмед: он ведь тоже скрывает свое лицо, и он уродлив, как смерть, и даже хуже, если такое возможно.
Первый раз, когда Джо увидела Акмеда без вуали, которой он обычно закрывал нижнюю часть лица, она не удержалась и вскрикнула. Его кожа была рябой и нечистой, сквозь нее проступали синеватые вены, придавая лицу нездоровый вид. А над вуалью находились близко посаженные глаза — непохожие один на другой, — которые, казалось, никогда не мигают.
Она отвела Рапсодию в сторону:
— Как ты умудряешься выдерживать его взгляд?
— Чей взгляд?
— Акмеда, естественно.
— А что такое?
Ее названая старшая сестра не могла ей помочь разобраться с путаницей, царившей в горах фирболгов. Казалось, Рапсодия совершенно не замечает уродливости чудовищ, среди которых они живут. И всякий раз, когда Джо упоминала о том, что ей трудно смотреть на Акмеда, Рапсодия пялилась на нее так, словно у нее выросло две головы. При этом Рапсодия не понимала, какие чувства испытывает Джо по отношению к Акмеду, и Джо была очень этим довольна — она не ощущала себя предательницей.
Ее и без того глодал стыд за ту радость, которую она испытывала, видя, что Рапсодия не обращает внимания на впечатление, производимое ею на Эши. Жизнь на улице научила ее наблюдательности, и, хотя Эши старался не выказывать своей заинтересованности, она не могла ее не заметить. Джо не сомневалась, что от Акмеда и Грунтора этот факт также не укрылся. Но Грунтор большую часть времени был занят обучением армии болгов, а у Акмеда имелись свои причины для неприязни к Эши, так что ей не удавалось подтвердить свои подозрения, а задавать прямые вопросы она не решилась бы даже под страхом смерти.
Джо перевернулась на живот, поджала колени и обхватила себя руками, пытаясь защититься от стрел ревности, сыпавшихся на нее со всех сторон. И чем больше она мечтала о внимании удивительного незнакомца, тем мучитель нее становились жестокие мысли о Рапсодии, стоящей у нее на пути. Рапсодии — единственном человеке, который ее любил, но теперь невольно ставшей преградой к вниманию Эши.
Рапсодия и два болга спасли Джо из Дома Памяти, где ее собирались принести в жертву вслед за несколькими другими детьми. Акмед и Грунтор решили передать ее лорду Стивену, но Рапсодия сделала Джо своей названой сестрой и взяла с собой. Она всегда защищала Джо, а ее любовь оставалась неизменной, что бы та ни натворила. Джо уже начала испытывать ответное чувство к Рапсодии, когда появился Эши, сразу все усложнив. Если раньше у Джо была одна задача — выжить среди бродяг и разбойников, и ей далеко не каждый день удавалось найти пищу и удобный ночлег, то теперь жизнь решительно изменилась.
Последняя свеча в спальне Джо погасла, и в темноте повис резкий запах расплавленного воска. Джо наморщила нос и натянула одеяло на голову. Утро никак не наступало.
Сны Эши отличались от сновидений обитателей этого мира. Поскольку он не был ни мертвым, ни по-настоящему живым, у него оставался лишь один способ избавиться от агонии, не отпускавшей его ни на миг, пока он бодрствовал, — воспоминания о Прошлом.
Даже сон не приносил облегчения. Редкие видения, посещавшие Эши, когда он ненадолго погружался в дремоту, были полны боли. Обычно они являлись кошмарами из его нынешней жизни или еще более мучительными эпизодами Прошлого. Он даже не знал, какие из них ему труд нее переносить.
В его жилах текла кровь дракона, и из-за этой двойственности жизнь Эши представляла собой непрекращающуюся череду страданий, лишь с краткими мгновениями передышки. Стоило ему проснуться, и вновь возникал шепот, настойчиво повторяющий тысячи глупостей, тысячи требований. Но сейчас, хотя бы на короткое время, бормотание стихло, отступив в дальний уголок его сознания перед мирным сном, дарованным ему в последнюю ночь пребывания в удивительном королевстве Илорк.
В тишине комнаты для гостей, которую он занимал, Эши видел сон об Эмили. Прошли годы, десятилетия с тех пор, как она в последний раз одаривала своим присутствием его сны, прекрасная невинная Эмили, подруга его сердца, погибшая тысячу лет назад. Он провел в ее обществе всего один вечер, но с того самого мгновения, как их глаза встретились, понял, что она вторая половина его души.
И она тоже это поняла и успела сказать, что любит его, одарила своим сердцем, абсолютным доверием и целомудрием, и у него возникла уверенность, что они заключили брак, хотя оба едва вышли из детского возраста. Только одну ночь они провели вместе. А теперь он знал, что ее пепел развеяли по другую сторону мира ветры Времени много жизней назад и единственная частица Эмили осталась лишь в ржавых тайниках его памяти.
Но если Эмили мертва и навсегда поселилась в Прошлом, то Эши оставался полуживым в Настоящем. Его существование было наполнено тайной — он скрывался от преследователей, охотившихся за ним, — и определялось тем, кто им манипулировал. Именно по этой причине он шел по миру, прячась под плащом, заряженным стихией воды, полученной из Кирсдарка, водяного меча. Плащ окружал его туманом и защищал от тех, кто мог при помощи ветра распознать его сущность.
Живое облако скрывало его от глаз остального мира. Он пришел в царство болгов по приказу, чтобы понаблюдать за троицей, управлявшей чудовищами Илорка, а по том обязан был вернуться с докладом. Эши ненавидел тех, кто его использовал, но ничего поделать не мог — жизнь и судьба больше ему не принадлежали, они находились в очень недобрых руках, а сам Эши был всего лишь орудием для исполнения чужой воли.
Впрочем, он имел возможность быть рядом с Рапсодией. С того самого момента, как дракон в его крови ощутил ее присутствие на Кревенсфилдской равнине, он сразу же увлекся ею, и его тянуло к Рапсодии, точно мотылька к огромному огню, пылающему в чреве мира. А после их встречи обе части его натуры — драконья и человеческая — сразу же попали под ее обаяние. Будь Эши живым чело веком, а не его оболочкой, он бы сумел противиться ее магии. И однако же он боялся Рапсодии не меньше, чем был ею очарован.
«Сэм». Слово рождало эхо в его памяти, от тихого голоса Эмили глаза наполнились слезами даже во сне. Она называла его Сэмом, и ему нравилось звучание этого имени. Они слишком быстро расстались, он не успел назвать свое настоящее имя.
«Я все еще не могу поверить, что ты здесь», — прошептала она той ночью, так много лет назад, под расшитым звездами небесным покрывалом.
И сейчас ее голос продолжал обращаться к нему во сне: «Откуда ты? Ты ведь исполнение моей мечты, правда? Ты пришел, чтобы спасти меня от лотереи и забрать с собой? Вчера, в полночь, я обратилась с просьбой к своей звезде — и вот ты здесь. Ты ведь не знаешь, где находишься, верно? Я вызвала тебя издалека?»
Она обладает магией, решил он тогда, и верил в это до сих пор. Магией настолько сильной, что она перенесла его через волны Времени в Прошлое, где ждала Эмили, в Серендаир, на Остров, который скрылся на дне моря за четырнадцать веков до его рождения.
«Тебе приснился сон, — настаивал отец, пытаясь его успокоить, когда он вернулся в свое время, один, без Эмили. — Солнце светило слишком ярко, и на тебя подействовала жара».
Эши повернулся и застонал, ему стало жарко. Огонь пульсировал в маленькой жаровне, волнами направляя в его сторону теплый воздух. Перед его мысленным взором вновь возникла Рапсодия. Впрочем, она всегда была рядом, дракон ее обожал. Кончики его пальцев и губ все еще горели от неосуществленного желания прикоснуться к ней, которое, точно кислота, разъедало его душу — следствие растущего гнева дракона. Он с горечью попытался выкинуть Рапсодию из своих мыслей, мучительно стремясь вернуться к светлым воспоминаниям, принесшим ему облегчение всего несколько мгновений назад.
— Эмили, — в отчаянии позвал он, но сон ускользнул, рассеявшись в сумраке спальни.
Во сне его пальцы нащупали маленький кармашек туманного плаща, в котором лежал бархатный кошелек с талисманом. Серебряная пуговица в форме сердца, сделанная самым обычным ремесленником и подаренная ему единственной женщиной, которую он когда-либо любил. Больше от нее ничего не осталось — пуговица и воспоминания, — он оберегал свое сокровище со свирепостью дракона, стерегущего свое богатство.
Прикосновение к пуговице помогло, оно вновь приблизило Эмили, хотя всего лишь на несколько мгновений. Он ощутил, как рвется кружево на ее корсаже, которое он нечаянно зацепил дрожащей от страха и волнения рукой. Он все еще видел улыбку в ее глазах.
«Возьми ее, Сэм, в память о той ночи, когда я отдала тебе свое сердце».
Он повиновался и с тех пор носил маленькую пуговицу в форме сердца рядом со своим, покрытым шрамами, цепляясь за воспоминания о том, что потерял.
Он постоянно искал Эмили, обращался в музеи и хранилища исторических документов, всматривался в лица встречных женщин, молодых и старых, у кого волосы имели цвет светлого льна в летний день, такими казались волосы Эмили в темноте. Он внимательно изучал женские запястья, пытаясь отыскать крошечный шрам, запечатлевшийся в его памяти. Конечно, он так ее и не нашел; Прорицательница Прошлого заверила его, что Эмили не было ни на одном из кораблей, успевших отчалить с Серендаира до того, как Остров поглотил вулканический огонь.