Страница:
Во сне Рапсодия почувствовала слезы и тепло дыхания Эши. Он вздрогнул, и она повернулась на бок и обняла его за шею, положив его голову себе на грудь и стараясь защитить от демонов, которые его разбудили.
Но слезы Эши были слезами благодарности. Его сон превратился в реальность, он обнимал наяву женщину, столько раз приходившую к нему по ночам, а потом неизменно исчезавшую. Но вот он проснулся, а она по-прежнему рядом.
Его губы коснулись плеча, потом груди, он ласкал ее мягкую кожу и вдруг почувствовал, что она отвечает на его прикосновения.
Тогда Эши едва-едва дотронулся кончиками пальцев до ее бока. Больше всего на свете ему хотелось доставить ей удовольствие, подарить ей такое же счастье, что она дала ему. Рапсодия сонно потянулась, и его рука, пропутешествовав по гладкому животу, замерла на ее бедре, и Рапсодия вздрогнула от его прикосновения.
Эши не знал, что делать дальше. Он страстно ее хотел, но дракон сказал, что она устала, измучена только что пережитой эмоциональной бурей и водопадом любовных ласк, начавшихся еще на полу в гостиной. Она доставила ему невообразимое удовольствие, но продолжала притягивать его с силой, которой он не мог сопротивляться. Чем больше он получал, тем больше ему хотелось. Сейчас она спала, и ее тело пыталось восполнить те запасы энергии, которую она израсходовала, отвечая на его ласки.
Эши представил себе, как займется с ней любовью прямо сейчас и постарается дать ей хотя бы часть той радости, что она подарила ему, но, подумав, отказался от этой мысли. Она спала спокойно, ее сон не нарушали кошмары, пугавшие ее и заставлявшие просыпаться посреди ночи. Впервые за все время он видел, что она спит мирно, точно невинное дитя. И потому он тяжело вздохнул, заставил себя успокоиться и, крепко обняв ее, стал охранять ее сон. Он знал, что может подождать.
В серой предрассветной дымке Эши медленно встал с постели, стараясь не разбудить Рапсодию. Он поморщился, когда его босые ноги ступили на холодный пол, и по настоянию дракона отправился к камину. Он знал, что нужно искать, и знал, что увидит, однако все равно пошел проверить. На полу было три капли пролитой Рапсодией крови.
Разумеется, дракон с самого начала почувствовал, что она девственница, и сообщил ему об этом, но три капли — как и с Эмили, тогда их тоже было три. Знак, вне всякого сомнения, только вот какой? Он знал, что находится в доме своей бабки, знал, что она Провидица Прошлого. Три капли крови, как и у Эмили. Знак будущего или завершения прошлого?
Эши снова повернулся к кровати и посмотрел на Рапсодию. На ее лице не было ни страха, ни сожалений, ее сон подарил ей счастье, или, по крайней мере, так ему показалось. С грустной улыбкой он вышел из комнаты и направился вниз по лестнице в переднюю, где на крючке висел его плащ. Он засунул внутрь руку и, почувствовав его влажную прохладу, достал маленькую серебряную пуговицу, которую хранил много лет. Затем, оставив плащ, вышел на улицу и спустился к кромке воды.
Он стоял и слушал голос воды у домика Энвин, который тихонько говорил с его душой, держал в руке пуговицу и размышлял о случившемся. Затем закрыл глаза, сделал глубокий вдох и на мгновение сжал пуговицу в ладони. Потом он сильно размахнулся и бросил серебряную пуговицу в воду.
— Прощай, Эмили, — прошептал он и замер, не обращая внимания на навернувшиеся на глаза слезы.
Рапсодия проснулась, почувствовав, что Эши нет рядом с ней в постели, впрочем, она сразу поняла: он где-то неподалеку. Она ощущала его присутствии так же ясно, как слышала его дыхание, когда он спал рядом с ней. И хотя она была немного смущена всем произошедшим, она испытывала самое настоящее счастье оттого, что он ее не покинул.
Закутавшись в одеяло, она встала и подошла к окну, зная, что стоит ей выглянуть наружу — и она его увидит. Он стоял, обнаженный, завернувшись в призрачный туман, поднимавшийся от воды, и смотрел куда-то вдаль, — Рапсодия не знала, что он там разглядывает. Ее кожи коснулся ласковый ветерок, это дракон приветствовал ее пробуждение, и эта мысль принесла ей радость.
Рапсодия смотрела на Эши, и у нее сжималось сердце от сладкой боли, значения которой она сначала не поняла, хотя уже испытала ее прежде. Она была с ней всегда и становилась сильнее всякий раз, когда Рапсодия думала об Эши, в особенности в последние несколько месяцев. Однако только сейчас она ее узнала, потому что уже давно не испытывала ничего похожего.
«Какой же ты странный, Эши», — подумала она.
Порой он казался непобедимым и могучим, словно дракон, а сейчас представлялся ей заблудившимся в ночи котенком. Кем бы он ни был, нес ли ей добро или зло, ему теперь принадлежало ее сердце, о существовании которого Рапсодия забыла. Она знала, что пути назад нет.
Эши вздрогнул и потер руки, словно хотел согреться. Рапсодия бросилась вниз по лестнице, распахнула дверь и помчалась к нему. Оказавшись рядом, она набросила ему на плечи свое одеяло и обняла его.
Эши повернулся и улыбнулся ей, а затем притянул ее к себе, так что они оказались вместе под ее одеялом. Потом он поцеловал ее в макушку, пытаясь решить, что сияет ярче — ее волосы или лицо.
— Хорошо спала?
— Очень, — ответила она. — Я должна тебе кое-что сказать. Я только сейчас это поняла.
— Что ты поняла?
— Я тоже тебя люблю, Эши. И я в этом уверена.
В ответ он только вздохнул и промолчал, но его молчание говорило лучше любых слов.
Рапсодия положила голову ему на грудь, и вот так, обнявшись, они стояли, на берегу озера, встречая рассвет, на смену которому пришел яркий солнечный день. Им казалось, будто расцвеченный зелеными бликами грот спрятался где-то в скрытой от людских глаз чаще леса.
Набежавшая волна выбросила на берег маленькую серебряную пуговку, которая осталась лежать никем не замеченная на песке.
39
40
Но слезы Эши были слезами благодарности. Его сон превратился в реальность, он обнимал наяву женщину, столько раз приходившую к нему по ночам, а потом неизменно исчезавшую. Но вот он проснулся, а она по-прежнему рядом.
Его губы коснулись плеча, потом груди, он ласкал ее мягкую кожу и вдруг почувствовал, что она отвечает на его прикосновения.
Тогда Эши едва-едва дотронулся кончиками пальцев до ее бока. Больше всего на свете ему хотелось доставить ей удовольствие, подарить ей такое же счастье, что она дала ему. Рапсодия сонно потянулась, и его рука, пропутешествовав по гладкому животу, замерла на ее бедре, и Рапсодия вздрогнула от его прикосновения.
Эши не знал, что делать дальше. Он страстно ее хотел, но дракон сказал, что она устала, измучена только что пережитой эмоциональной бурей и водопадом любовных ласк, начавшихся еще на полу в гостиной. Она доставила ему невообразимое удовольствие, но продолжала притягивать его с силой, которой он не мог сопротивляться. Чем больше он получал, тем больше ему хотелось. Сейчас она спала, и ее тело пыталось восполнить те запасы энергии, которую она израсходовала, отвечая на его ласки.
Эши представил себе, как займется с ней любовью прямо сейчас и постарается дать ей хотя бы часть той радости, что она подарила ему, но, подумав, отказался от этой мысли. Она спала спокойно, ее сон не нарушали кошмары, пугавшие ее и заставлявшие просыпаться посреди ночи. Впервые за все время он видел, что она спит мирно, точно невинное дитя. И потому он тяжело вздохнул, заставил себя успокоиться и, крепко обняв ее, стал охранять ее сон. Он знал, что может подождать.
В серой предрассветной дымке Эши медленно встал с постели, стараясь не разбудить Рапсодию. Он поморщился, когда его босые ноги ступили на холодный пол, и по настоянию дракона отправился к камину. Он знал, что нужно искать, и знал, что увидит, однако все равно пошел проверить. На полу было три капли пролитой Рапсодией крови.
Разумеется, дракон с самого начала почувствовал, что она девственница, и сообщил ему об этом, но три капли — как и с Эмили, тогда их тоже было три. Знак, вне всякого сомнения, только вот какой? Он знал, что находится в доме своей бабки, знал, что она Провидица Прошлого. Три капли крови, как и у Эмили. Знак будущего или завершения прошлого?
Эши снова повернулся к кровати и посмотрел на Рапсодию. На ее лице не было ни страха, ни сожалений, ее сон подарил ей счастье, или, по крайней мере, так ему показалось. С грустной улыбкой он вышел из комнаты и направился вниз по лестнице в переднюю, где на крючке висел его плащ. Он засунул внутрь руку и, почувствовав его влажную прохладу, достал маленькую серебряную пуговицу, которую хранил много лет. Затем, оставив плащ, вышел на улицу и спустился к кромке воды.
Он стоял и слушал голос воды у домика Энвин, который тихонько говорил с его душой, держал в руке пуговицу и размышлял о случившемся. Затем закрыл глаза, сделал глубокий вдох и на мгновение сжал пуговицу в ладони. Потом он сильно размахнулся и бросил серебряную пуговицу в воду.
— Прощай, Эмили, — прошептал он и замер, не обращая внимания на навернувшиеся на глаза слезы.
Рапсодия проснулась, почувствовав, что Эши нет рядом с ней в постели, впрочем, она сразу поняла: он где-то неподалеку. Она ощущала его присутствии так же ясно, как слышала его дыхание, когда он спал рядом с ней. И хотя она была немного смущена всем произошедшим, она испытывала самое настоящее счастье оттого, что он ее не покинул.
Закутавшись в одеяло, она встала и подошла к окну, зная, что стоит ей выглянуть наружу — и она его увидит. Он стоял, обнаженный, завернувшись в призрачный туман, поднимавшийся от воды, и смотрел куда-то вдаль, — Рапсодия не знала, что он там разглядывает. Ее кожи коснулся ласковый ветерок, это дракон приветствовал ее пробуждение, и эта мысль принесла ей радость.
Рапсодия смотрела на Эши, и у нее сжималось сердце от сладкой боли, значения которой она сначала не поняла, хотя уже испытала ее прежде. Она была с ней всегда и становилась сильнее всякий раз, когда Рапсодия думала об Эши, в особенности в последние несколько месяцев. Однако только сейчас она ее узнала, потому что уже давно не испытывала ничего похожего.
«Какой же ты странный, Эши», — подумала она.
Порой он казался непобедимым и могучим, словно дракон, а сейчас представлялся ей заблудившимся в ночи котенком. Кем бы он ни был, нес ли ей добро или зло, ему теперь принадлежало ее сердце, о существовании которого Рапсодия забыла. Она знала, что пути назад нет.
Эши вздрогнул и потер руки, словно хотел согреться. Рапсодия бросилась вниз по лестнице, распахнула дверь и помчалась к нему. Оказавшись рядом, она набросила ему на плечи свое одеяло и обняла его.
Эши повернулся и улыбнулся ей, а затем притянул ее к себе, так что они оказались вместе под ее одеялом. Потом он поцеловал ее в макушку, пытаясь решить, что сияет ярче — ее волосы или лицо.
— Хорошо спала?
— Очень, — ответила она. — Я должна тебе кое-что сказать. Я только сейчас это поняла.
— Что ты поняла?
— Я тоже тебя люблю, Эши. И я в этом уверена.
В ответ он только вздохнул и промолчал, но его молчание говорило лучше любых слов.
Рапсодия положила голову ему на грудь, и вот так, обнявшись, они стояли, на берегу озера, встречая рассвет, на смену которому пришел яркий солнечный день. Им казалось, будто расцвеченный зелеными бликами грот спрятался где-то в скрытой от людских глаз чаще леса.
Набежавшая волна выбросила на берег маленькую серебряную пуговку, которая осталась лежать никем не замеченная на песке.
39
— Очисти свой разум. Расслабь паутину кожи. Сконцентрируйся на ритме собственного сердца.
Акмед закрыл глаза — сильный ветер продувал огромное пустое пространство. Он стоял внутри круга, ощущая клубящуюся в мертвом воздухе пыль, которая оседала на его кожу.
— Выдохни. Вместе с воздухом избавься от своего кирая.
Акмед подчинился; он и сам всегда так делал перед началом охоты в старом мире. Он владел этой техникой с самого рождения — потом отец Хальфасион помог ему довести ее до совершенства. Первый шаг в процессе компенсации естественных ритмов своего тела — биений сердца, приливов дыхания, движения воздуха внутри легких, неслышного шепота кожи — и стал пустым и чистым, теперь он мог воспринимать жизненные ритмы того, кого искал.
Несмотря на то что он был обнажен, он не чувствовал холода бездонной пропасти, окружающей его со всех сторон. Паутина кожи, сложная сеть вен и нервов, покрывавшая его лицо и шею, загудела, освобожденная на время от потока крови, сигнализируя о своей готовности.
Огромный маятник медленно перемещался в темноте. Акмед под веками ощущал его движение, слышал шелест шелковой паутины цепи, пролетающей мимо. На конце маятника находилась плененная сущность ф'дора — ее удалось захватить во время битвы при Марикаре, — и теперь она горела внутри бриллиантовой темницы. По мере приближения маятника Акмед все более явственно чувствовал усиливающуюся ярость, которая постепенно уменьшалась до едва слышного шепота, когда маятник уносился прочь, — и тогда ярость тлела, словно искры далекого костра в ночи. Акмед ощутил холодное удовлетворение.
— Пусть твое «я» умрет. — Скрипучий голос Праматери нарушил тишину пещеры.
Акмед повиновался и тут же ощутил холод, теперь от него не исходило ни малейших колебаний. Он стал серым, точно каменные стены пещеры. Ему и раньше доводилось проделывать подобное.
— Когда полностью заглушишь себя, потянись и поймай сущность того, кого ты ищешь. И прикажи ему остановиться.
Акмед медленно выдохнул, вновь выпуская свой кирай. Паутина его кожи загудела, формируя сеть колебаний, остававшихся привязанными к глазным впадинам; сеть поднималась над его телом, как туман над морем. Он еще раз выдохнул, теперь и горло присоединилось к колебаниям, выталкивая невидимую пульсирующую сеть все выше в тяжелый воздух.
Когда маятник вновь миновал его, он сосредоточился на яростном жаре, пылающем внутри граней бриллианта. Акмед вытянул правую руку.
«Жвет», — подумал он («Остановись»).
Сеть растянулась, охватывая источник тепла, а затем неожиданно сжалась, поймав сущность ф'дора.
Как рыба, проглотившая крючок, демонический дух забился, закричал от нестерпимой ярости, пытаясь противостоять воле Акмеда. Маятник застыл над пропастью. Акмед поднял левую руку.
— Пусть твой разум призовет все четыре ветра, — не громко продолжала давать указания Праматерь. — Произнеси их имена, а потом прикрепи каждый ветер к одному из своих пальцев.
«Биен», — подумал Акмед.
Северный ветер, самый сильный. Он открыл первое горло и пропел его имя, звук эхом прокатился в груди и в первой полости сердца. Акмед вытянул указательный палец, чувствительную кожу на кончике стало покалывать, и он ощутил, как воздушный поток охватывает его палец.
«Джэн», — прошептал он в своем сознании.
Южный ветер, самый стойкий. Вторым горлом он призвал следующий ветер, использовав вторую полость сердца. Южный ветер он закрепил на среднем пальце. Когда он почувствовал, что оба ветра надежно прикреплены, он открыл два других горла и две оставшиеся полости сердца.
«Льюк».
Западный ветер. Ветер справедливости.
«Зэс».
Восточный ветер. Ветер утра, ветер смерти. Словно нити шелковой паутины, ветры стали неразрывно связаны с его пальцами — они ждали.
Праматерь с удовлетворением отметила, что символы ветров на границах круга засветились. Четыре ноты слились воедино. Он был готов. Теперь пришло время главного испытания.
— Поставь вторую сеть, — приказала она.
Рука Акмеда сжалась, и грациозным движением он метнул во тьму пещеры сформированный на ладони шар ветра. Не открывая глаз, он видел, как четыре ветра переплелись между собой, привязанные к его пальцам, а потом яростно набросились на сопротивляющийся демонический дух.
— Свяжи их, — сказала Праматерь. — И отрежь.
Наступила самая трудная часть ритуала; он был полукровкой, и его физиология не имела необходимой анатомической структуры, позволявшей настоящему дракианину легко разрезать первую сеть, оставляя четыре ветра охранять созданную им клетку. Акмед и Праматерь провели много часов, пытаясь найти другой способ, который позволил бы ему иначе завершить последний, самый главный этап ритуала Порабощения.
Он сосредоточился на первом горле. Сделал вдох и направил воздух над нёбом. Резкая пятая нота разрезала монотонное пение первых четырех: Акмед почувствовал, как ослабло натяжение нитей, прикрепленных к его пальцам. Он быстро щелкнул языком, связывая концы клетки, созданной из четырех ветров, и позволяя первой сети исчезнуть. Затем согнул большой палец, чтобы разорвать нить ветров, натянутую мечущимся духом демона.
Борьба мгновенно прекратилась, бриллиантовая клетка дрогнула, а потом застыла. Демонический дух был пойман слиянием ветров, находившихся во власти дракианина, сына Ветра. Акмед медленно повернул ладонь, наматывая на нее узы, как шнур воздушного змея. Убедившись, что они надежно закреплены, он начал сматывать нить, заставляя демонический дух приблизиться. И открыл глаза.
В воздухе на расстоянии вытянутой руки зависла шелковая цепь огромного маятника. Его груз, бриллиант размером с грецкий орех, внутри которого помещался демонический дух, парил совсем рядом. Акмед посмотрел на Праматерь. Она кивнула.
— Ты прошел необходимую подготовку, — сказала она. — Теперь, когда ты стал адептом ритуала Порабощения, пора готовить тебя к охоте.
Акмед молча стоял рядом, когда Праматерь накрыла пологом Дитя Земли и осторожно отпустила его руку. Ему казалось, что он находится здесь уже много часов, наблюдая, как Праматерь пытается облегчить кошмары Дитя. Однако ничего не помогало.
— Ш-ш-ш-ш, ш-ш-ш-ш, маленькое, чего ты испугалось? Скажи, я постараюсь тебе помочь.
Дитя отчаянно тряхнуло головой и что-то невнятно про шептало.
— Зеленая смерть, — повторила Праматерь. — Нечистая смерть. Что это значит? Скажи, Дитя. Пожалуйста.
Но в ответ послышались рыдания. Акмед стиснул зубы.
Положение и так сложилось тяжелое: Рапсодия связалась с сыном Ллаурона, а ф'дор, по предположениям Акмеда, спрятался в теле Главного жреца. Мало того, Рапсодия не возвращалась в Котелок уже неделю, хотя сообщила, что с ней все в порядке. Теперь, наблюдая за мучениями Дитя, кожей ощущая отчаяние Праматери, он изо всех сил сдерживался, чтобы не направиться в проклятое герцогство, прикончить Эши и вернуть Рапсодию в Колонию — если потребуется, он был готов притащить ее за волосы.
«Она должна быть рядом с нами, — с горечью подумал Акмед. — Если после того, что она здесь увидит, Рапсодия вернется к нему…»
Во рту появился отвратительный привкус. Он выбросил мысли о Рапсодии из головы, не желая смириться с очевидным выводом, который преследовал его в кошмарах.
Наконец Дитя немного успокоилось. Праматерь мертвой Колонии в последний раз нежно погладила серый лоб и раздавила светящуюся спору. Стало темно. Она кивнула в сторону своих покоев, и Акмед вышел вслед за ней в коридор.
— Его страх усиливается, — сказала Праматерь.
— А в чем его причина?
— Возможно, оно понимает природу угрозы, но ему не удается создать образ, который я сумела бы расшифровать. Оно все время повторяет одно и то же: «Зеленая смерть, нечистая смерть».
Акмед вздохнул, понимая, что загадки — это сфера Рапсодии.
«Она должна быть здесь», — сердито пробормотало его сознание.
— Что мне делать? — спросил он, бросив взгляд на покрытый сажей барельеф на противоположной стене. Какой-то геометрический рисунок, как и многие другие изображения на стенах, служивший до уничтожения Колонии картой.
Черные овалы тьмы — глаза Праматери — внимательно посмотрели на Акмеда.
— Молиться, — ответила она.
Ноло поморщился — над цветущей лесистой Кревенсфилдской равниной повис жаркий полдень. Десять раз в его жизни наступало лето, но он не помнил такого неприятного дня. Пескари были слишком быстрыми, солнце слепило глаза, нестерпимая жара вызывала жажду, он не мог больше оставаться под открытом небом. К тому же его мучил голод. Вытащив крючок из воды, он, прищурившись, смотрел на воду пруда.
— Поторопись, Фенн, — позвал он, сматывая леску, но маленькая собачка куда-то запропастилась — наверное, увлеклась охотой на кузнечиков.
Ноло встал, встряхнул леску и засунул ее в карман. Мешочек, в котором лежал его завтрак, опустел вскоре после восхода солнца, но он на всякий случай заглянул в него еще раз — вдруг там остался кусочек хлеба или сыра. После тщательного изучения пришлось признать, что там так же пусто, как и у него в животе.
— Фенн! — снова крикнул он, оглядывая луг и рощицу. Он заметил, как зашелестела и всколыхнулась высокая трава.
«Глупая дворняжка», — подумал он, засовывая пустой мешочек в карман.
Нагревшаяся трава обожгла босые пятки, как только он вышел из тени, потом ему показалось, будто земля у него под ногами слегка задрожала. Ноло вновь огляделся. Никого. Неожиданно его охватил необъяснимый страх.
— Фенн, где ты? — крикнул он, и голос у него дрогнул.
В ответ, на расстоянии броска камня, послышалось тяжелое дыхание, и через мгновение раздался лай. Ноло облегченно вздохнул и поспешил мимо зарослей кустарника к своей собачке. Перебравшись через крохотное болотце, он увидел, что привлекло внимание щенка.
На небольшую ветку куманики была насажена тушка кролика, видимо, он напоролся на один из длинных острых шипов. Ноло заинтересовался. Очевидно, Фенн спугнула кролика, и тот со страху налетел на шип. Однако мальчику вдруг показалось, что растение сознательно ударило зверюшку — нет, такого быть никак не могло. Нос Фенна находился рядом с небольшая лужицей свежей крови, глаза собачки возбужденно сверкали.
Ноло собрался снять тушку с куста и отнести домой на ужин, но что-то заставило его передумать. Нет, день получился неправильный, и долгожданные летние каникулы почему-то не радовали.
— Пойдем, Фенн, — торопливо бросил Ноло и побежал домой, к небольшой соломенной хижине, щенок едва поспевал за ним.
Как только мальчик скрылся из виду, кустарник слегка пошевелился. Лужица крови быстро исчезала, ее поглотил жадный шип, и очень скоро земля стала сухой. Затем послышался тихий шорох — куст куманики скрылся под землей.
Акмед закрыл глаза — сильный ветер продувал огромное пустое пространство. Он стоял внутри круга, ощущая клубящуюся в мертвом воздухе пыль, которая оседала на его кожу.
— Выдохни. Вместе с воздухом избавься от своего кирая.
Акмед подчинился; он и сам всегда так делал перед началом охоты в старом мире. Он владел этой техникой с самого рождения — потом отец Хальфасион помог ему довести ее до совершенства. Первый шаг в процессе компенсации естественных ритмов своего тела — биений сердца, приливов дыхания, движения воздуха внутри легких, неслышного шепота кожи — и стал пустым и чистым, теперь он мог воспринимать жизненные ритмы того, кого искал.
Несмотря на то что он был обнажен, он не чувствовал холода бездонной пропасти, окружающей его со всех сторон. Паутина кожи, сложная сеть вен и нервов, покрывавшая его лицо и шею, загудела, освобожденная на время от потока крови, сигнализируя о своей готовности.
Огромный маятник медленно перемещался в темноте. Акмед под веками ощущал его движение, слышал шелест шелковой паутины цепи, пролетающей мимо. На конце маятника находилась плененная сущность ф'дора — ее удалось захватить во время битвы при Марикаре, — и теперь она горела внутри бриллиантовой темницы. По мере приближения маятника Акмед все более явственно чувствовал усиливающуюся ярость, которая постепенно уменьшалась до едва слышного шепота, когда маятник уносился прочь, — и тогда ярость тлела, словно искры далекого костра в ночи. Акмед ощутил холодное удовлетворение.
— Пусть твое «я» умрет. — Скрипучий голос Праматери нарушил тишину пещеры.
Акмед повиновался и тут же ощутил холод, теперь от него не исходило ни малейших колебаний. Он стал серым, точно каменные стены пещеры. Ему и раньше доводилось проделывать подобное.
— Когда полностью заглушишь себя, потянись и поймай сущность того, кого ты ищешь. И прикажи ему остановиться.
Акмед медленно выдохнул, вновь выпуская свой кирай. Паутина его кожи загудела, формируя сеть колебаний, остававшихся привязанными к глазным впадинам; сеть поднималась над его телом, как туман над морем. Он еще раз выдохнул, теперь и горло присоединилось к колебаниям, выталкивая невидимую пульсирующую сеть все выше в тяжелый воздух.
Когда маятник вновь миновал его, он сосредоточился на яростном жаре, пылающем внутри граней бриллианта. Акмед вытянул правую руку.
«Жвет», — подумал он («Остановись»).
Сеть растянулась, охватывая источник тепла, а затем неожиданно сжалась, поймав сущность ф'дора.
Как рыба, проглотившая крючок, демонический дух забился, закричал от нестерпимой ярости, пытаясь противостоять воле Акмеда. Маятник застыл над пропастью. Акмед поднял левую руку.
— Пусть твой разум призовет все четыре ветра, — не громко продолжала давать указания Праматерь. — Произнеси их имена, а потом прикрепи каждый ветер к одному из своих пальцев.
«Биен», — подумал Акмед.
Северный ветер, самый сильный. Он открыл первое горло и пропел его имя, звук эхом прокатился в груди и в первой полости сердца. Акмед вытянул указательный палец, чувствительную кожу на кончике стало покалывать, и он ощутил, как воздушный поток охватывает его палец.
«Джэн», — прошептал он в своем сознании.
Южный ветер, самый стойкий. Вторым горлом он призвал следующий ветер, использовав вторую полость сердца. Южный ветер он закрепил на среднем пальце. Когда он почувствовал, что оба ветра надежно прикреплены, он открыл два других горла и две оставшиеся полости сердца.
«Льюк».
Западный ветер. Ветер справедливости.
«Зэс».
Восточный ветер. Ветер утра, ветер смерти. Словно нити шелковой паутины, ветры стали неразрывно связаны с его пальцами — они ждали.
Праматерь с удовлетворением отметила, что символы ветров на границах круга засветились. Четыре ноты слились воедино. Он был готов. Теперь пришло время главного испытания.
— Поставь вторую сеть, — приказала она.
Рука Акмеда сжалась, и грациозным движением он метнул во тьму пещеры сформированный на ладони шар ветра. Не открывая глаз, он видел, как четыре ветра переплелись между собой, привязанные к его пальцам, а потом яростно набросились на сопротивляющийся демонический дух.
— Свяжи их, — сказала Праматерь. — И отрежь.
Наступила самая трудная часть ритуала; он был полукровкой, и его физиология не имела необходимой анатомической структуры, позволявшей настоящему дракианину легко разрезать первую сеть, оставляя четыре ветра охранять созданную им клетку. Акмед и Праматерь провели много часов, пытаясь найти другой способ, который позволил бы ему иначе завершить последний, самый главный этап ритуала Порабощения.
Он сосредоточился на первом горле. Сделал вдох и направил воздух над нёбом. Резкая пятая нота разрезала монотонное пение первых четырех: Акмед почувствовал, как ослабло натяжение нитей, прикрепленных к его пальцам. Он быстро щелкнул языком, связывая концы клетки, созданной из четырех ветров, и позволяя первой сети исчезнуть. Затем согнул большой палец, чтобы разорвать нить ветров, натянутую мечущимся духом демона.
Борьба мгновенно прекратилась, бриллиантовая клетка дрогнула, а потом застыла. Демонический дух был пойман слиянием ветров, находившихся во власти дракианина, сына Ветра. Акмед медленно повернул ладонь, наматывая на нее узы, как шнур воздушного змея. Убедившись, что они надежно закреплены, он начал сматывать нить, заставляя демонический дух приблизиться. И открыл глаза.
В воздухе на расстоянии вытянутой руки зависла шелковая цепь огромного маятника. Его груз, бриллиант размером с грецкий орех, внутри которого помещался демонический дух, парил совсем рядом. Акмед посмотрел на Праматерь. Она кивнула.
— Ты прошел необходимую подготовку, — сказала она. — Теперь, когда ты стал адептом ритуала Порабощения, пора готовить тебя к охоте.
Акмед молча стоял рядом, когда Праматерь накрыла пологом Дитя Земли и осторожно отпустила его руку. Ему казалось, что он находится здесь уже много часов, наблюдая, как Праматерь пытается облегчить кошмары Дитя. Однако ничего не помогало.
— Ш-ш-ш-ш, ш-ш-ш-ш, маленькое, чего ты испугалось? Скажи, я постараюсь тебе помочь.
Дитя отчаянно тряхнуло головой и что-то невнятно про шептало.
— Зеленая смерть, — повторила Праматерь. — Нечистая смерть. Что это значит? Скажи, Дитя. Пожалуйста.
Но в ответ послышались рыдания. Акмед стиснул зубы.
Положение и так сложилось тяжелое: Рапсодия связалась с сыном Ллаурона, а ф'дор, по предположениям Акмеда, спрятался в теле Главного жреца. Мало того, Рапсодия не возвращалась в Котелок уже неделю, хотя сообщила, что с ней все в порядке. Теперь, наблюдая за мучениями Дитя, кожей ощущая отчаяние Праматери, он изо всех сил сдерживался, чтобы не направиться в проклятое герцогство, прикончить Эши и вернуть Рапсодию в Колонию — если потребуется, он был готов притащить ее за волосы.
«Она должна быть рядом с нами, — с горечью подумал Акмед. — Если после того, что она здесь увидит, Рапсодия вернется к нему…»
Во рту появился отвратительный привкус. Он выбросил мысли о Рапсодии из головы, не желая смириться с очевидным выводом, который преследовал его в кошмарах.
Наконец Дитя немного успокоилось. Праматерь мертвой Колонии в последний раз нежно погладила серый лоб и раздавила светящуюся спору. Стало темно. Она кивнула в сторону своих покоев, и Акмед вышел вслед за ней в коридор.
— Его страх усиливается, — сказала Праматерь.
— А в чем его причина?
— Возможно, оно понимает природу угрозы, но ему не удается создать образ, который я сумела бы расшифровать. Оно все время повторяет одно и то же: «Зеленая смерть, нечистая смерть».
Акмед вздохнул, понимая, что загадки — это сфера Рапсодии.
«Она должна быть здесь», — сердито пробормотало его сознание.
— Что мне делать? — спросил он, бросив взгляд на покрытый сажей барельеф на противоположной стене. Какой-то геометрический рисунок, как и многие другие изображения на стенах, служивший до уничтожения Колонии картой.
Черные овалы тьмы — глаза Праматери — внимательно посмотрели на Акмеда.
— Молиться, — ответила она.
Ноло поморщился — над цветущей лесистой Кревенсфилдской равниной повис жаркий полдень. Десять раз в его жизни наступало лето, но он не помнил такого неприятного дня. Пескари были слишком быстрыми, солнце слепило глаза, нестерпимая жара вызывала жажду, он не мог больше оставаться под открытом небом. К тому же его мучил голод. Вытащив крючок из воды, он, прищурившись, смотрел на воду пруда.
— Поторопись, Фенн, — позвал он, сматывая леску, но маленькая собачка куда-то запропастилась — наверное, увлеклась охотой на кузнечиков.
Ноло встал, встряхнул леску и засунул ее в карман. Мешочек, в котором лежал его завтрак, опустел вскоре после восхода солнца, но он на всякий случай заглянул в него еще раз — вдруг там остался кусочек хлеба или сыра. После тщательного изучения пришлось признать, что там так же пусто, как и у него в животе.
— Фенн! — снова крикнул он, оглядывая луг и рощицу. Он заметил, как зашелестела и всколыхнулась высокая трава.
«Глупая дворняжка», — подумал он, засовывая пустой мешочек в карман.
Нагревшаяся трава обожгла босые пятки, как только он вышел из тени, потом ему показалось, будто земля у него под ногами слегка задрожала. Ноло вновь огляделся. Никого. Неожиданно его охватил необъяснимый страх.
— Фенн, где ты? — крикнул он, и голос у него дрогнул.
В ответ, на расстоянии броска камня, послышалось тяжелое дыхание, и через мгновение раздался лай. Ноло облегченно вздохнул и поспешил мимо зарослей кустарника к своей собачке. Перебравшись через крохотное болотце, он увидел, что привлекло внимание щенка.
На небольшую ветку куманики была насажена тушка кролика, видимо, он напоролся на один из длинных острых шипов. Ноло заинтересовался. Очевидно, Фенн спугнула кролика, и тот со страху налетел на шип. Однако мальчику вдруг показалось, что растение сознательно ударило зверюшку — нет, такого быть никак не могло. Нос Фенна находился рядом с небольшая лужицей свежей крови, глаза собачки возбужденно сверкали.
Ноло собрался снять тушку с куста и отнести домой на ужин, но что-то заставило его передумать. Нет, день получился неправильный, и долгожданные летние каникулы почему-то не радовали.
— Пойдем, Фенн, — торопливо бросил Ноло и побежал домой, к небольшой соломенной хижине, щенок едва поспевал за ним.
Как только мальчик скрылся из виду, кустарник слегка пошевелился. Лужица крови быстро исчезала, ее поглотил жадный шип, и очень скоро земля стала сухой. Затем послышался тихий шорох — куст куманики скрылся под землей.
40
Сады Элизиума поражали своим великолепием даже по высоким стандартам филидов. Еще за двадцать лет до начала тяжелых испытаний, выпавших на долю Эши, он присматривал за оранжереей отца и собственными огромными владениями с ухоженными садами и теплицами, где выращивались исключительно священные растения, предназначенные для религиозных ритуалов. Его познания в садоводстве были достаточно глубокими, хотя и несколько ограниченными, и он часто наблюдал за священниками, трудившимися на полях и монастырских фермах. Он видел множество разных подходов, но его поразило то, как работала в саду Рапсодия.
Каждое утро она вставала еще до восхода солнца, наводила в Элизиуме порядок, пекла булочки и хлеб, наполняя воздух райскими ароматами. Работая, она тихонько напевала, чтобы его не разбудить, но дракон узнавал об ее уходе в тот момент, когда она вставала с постели, и тут же начинал ее искать, желая убедиться в том, что она рядом. Чудесные мелодии обычно помогали ему задремать, пока она заканчивала работу по дому. Потом она выходила наружу, и он окончательно просыпался, неохотно вставал и начинал приводить себя в порядок.
Чаще всего Рапсодия оставляла свою стряпню на огне и выходила в сад, зная, что он обязательно почувствует, когда все будет готово, и успеет вытащить выпечку из духовки. Эши всегда просыпался вовремя и неизменно получал удовольствие, разделяя с Рапсодией домашнюю работу. Он неловко спускался вниз по лестнице, высвобождаясь из сна дракона, вытаскивал из духовки то, что испекла Рапсодия, и начинал готовить поднос к завтраку.
Наконец он выходил из дома с подносом в руках, и они вместе завтракали в саду. Эши всегда находил ее стоящей на коленях на земле, волосы собраны в сверкающий узел самым обычным платком. Она гладила листики крошечных растений и что-то весело напевала. Иногда Рапсодия бралась за лопату, но в воздухе постоянно звучала какая-то мелодия.
У нее имелась песня для каждого растения, и она могла создать цветущий сад за одни сутки. К тому моменту, когда Рапсодия пригласила Эши в Элизиум, здесь уже господствовали цвета лета, а воздух был полон изысканных ароматов. Элизиум превратился в настоящий рай, услаждающий глаз и обоняние гармонией оттенков цветов и запахов. Рапсодия обладала талантом садовника и руками крестьянки, и благодаря этому сочетанию сад в Элизиуме был поистине удивительным.
Однажды Эши разбудила особенно красивая песня, своей мелодией напомнившая ему о смене времен года, хотя он не слышал слов. Позднее, когда ветерок донес до него стихи, он не смог сдержать улыбку.
«Чудесно, — сказал Эши, целуя Рапсодию. — Даже слишком, чтобы быть песней о Грунторе. В ней должно быть больше силы, спокойствия, ну и немного вшей».
Рапсодия улыбнулась, но ее глаза слегка потемнели, как бывало, когда она что-то недоговаривала.
«Есть вещи, которые мы не можем рассказать друг другу, потому что это чужие тайны», — сказал он ей в ту ночь, когда они стали любовниками.
Эши сменил тему разговора.
Она посадила небольшой фруктовый сад на краю под земного луга, в единственном месте, где деревья могли получать достаточно света. Иногда он находил Рапсодию среди маленьких детишек деревьев и слышал, как она тихонько им что-то говорит, ухаживая за ними с нежностью любящей матери. И всякий раз, когда Эши заставал ее за этим занятием, она смущенно улыбалась, подбегала к нему, брала за руку и подходила с ним к беседке или каменным скамейкам, стоящим посреди сада многолетних растений, где они обычно завтракали.
В это утро все шло как обычно. Он проснулся в угрюмом настроении, ощущая отсутствие Рапсодии, но потом, после завтрака, настроение у него улучшилось. Эши закатал рукава и принялся копать землю вместе с Рапсодией, помогая ей разделять переплетенные корни растений, которые она хотела пересадить на берег озера.
Они довольно долго работали возле грота. Рапсодия радостно пела, она уже чувствовала себя непринужденно в его присутствии, и Эши начал петь вместе с ней, стараясь запомнить мелодии, ускоряющие рост растений. Он научил ее многим песням, которые знал со времен юности в Гвинвуде, и она с радостью слушала его. Сегодня Рапсодия чувствовала себя особенно счастливой; когда Эши спросил ее о причинах, она улыбнулась и поцеловала его. Взгляни на озеро, попросила Рапсодия.
Эши подошел к берегу и посмотрел на воду, но не увидел ничего необычного. Он пожал плечами, и она вновь улыбнулась.
— Наверное, сегодня вода слишком мутная, — сказала она, опускаясь на колени и снова принимаясь перебирать листья. — Обычно она отражает лучше.
Эши почувствовал, как его охватывает ощущение небывалого счастья. Он подошел к Рапсодии и с нежностью прижал ее к себе.
— Я люблю тебя.
Она продолжала копать.
— В самом деле?
Он поцеловал ее в шею.
— Да. Неужели ты сама не чувствуешь?
— Только не сейчас.
Эши удивился.
— Почему? — удивленно спросил он.
Она не удостоила его взглядом.
— Потому что ни один мужчина, который действительно любит меня, не наступил бы на только что посаженый цветок. — И она мягко переставила его ногу.
— Ой, извини, старушка. — Он дернул за грязный платок, которым были перевязаны ее волосы, и ласково похлопал по ягодицам.
— Уберите свои руки от моих булочек, сэр. — Она с шутливым негодованием посмотрела на Эши.
— Как ты сказала?
— Ну, ты сам их так называл. — Она рассмеялась, убирая пряди рассыпавшихся волос обратно под платок и вновь принимаясь за работу.
Он присел на корточки рядом с ней.
— О чем ты говоришь? — Его пальцы нежно гладили выбившиеся золотые локоны.
Она попыталась скрыть улыбку, продолжая возиться с листьями.
— Тот, кто учил тебя древнелиринскому языку, слабо владел идиоматическими оборотами. «Квелстер эвет ре марайя» — «у тебя очень красивые булочки».
Лицо Эши покраснело от смеха и смущения.
— Ты шутишь. Неужели я так сказал?
Она кивнула.
— Как ты думаешь, почему я каждое утро готовлю их на завтрак? До сих пор мне и в голову не приходило, что мои печеные прелести могут вызвать такой восторг.
Эши расхохотался и притянул Рапсодию к себе, разбросав листья и мох. Он поцеловал ее, оба упали, и в результате оказались измазанными в земле с ног до головы.
— Похоже, мне нужно поработать над идиомами.
— Нет, не обязательно, мне очень понравилось.
— Хорошо. А что мне следует сказать, если я хочу увидеть то, что так неосмотрительно назвал булочками?
Она обняла его за шею.
— Я предлагаю «пожалуйста», хотя в голову приходит множество других вариантов.
— В таком случае, пожалуйста.
Она легонько стукнула его по затылку.
— Боги, ты просто ненасытен.
— Сама виновата. — Драконьи глаза сверкнули, и ее изумрудные ответили согласием.
Оба знали: когда дело доходило до реализации любовных фантазий, Рапсодия становилась почти такой же неиссякаемой, как Эши. Она попыталась вернуться к своей работе.
— А почему ты это сказал?
Эши забрал у нее из рук лопатку и посадил к себе на колени.
— Ты стала моим сокровищем, Рапсодия. Наверное, ты знаешь, что та вещь, которой дракон дорожит больше всего, которой ему постоянно не хватает, становится его сокровищем. — Он улыбнулся ей, но сам не был уверен, соответствует ли его шутливый тон искренности произнесенных слов.
Эши чувствовал, Рапсодию все еще смущает его вторая натура, оставалось надеяться, что правда не вызывает у нее отвращения. Ничто так не тревожило Эши — если не считать того, что демон может им овладеть, — чем мысли о будущем. Вдруг Рапсодия отвернется от него? Он знал: в своей неистовой тоске и ярости он оставит за собой сожженную пустыню.
Каждое утро она вставала еще до восхода солнца, наводила в Элизиуме порядок, пекла булочки и хлеб, наполняя воздух райскими ароматами. Работая, она тихонько напевала, чтобы его не разбудить, но дракон узнавал об ее уходе в тот момент, когда она вставала с постели, и тут же начинал ее искать, желая убедиться в том, что она рядом. Чудесные мелодии обычно помогали ему задремать, пока она заканчивала работу по дому. Потом она выходила наружу, и он окончательно просыпался, неохотно вставал и начинал приводить себя в порядок.
Чаще всего Рапсодия оставляла свою стряпню на огне и выходила в сад, зная, что он обязательно почувствует, когда все будет готово, и успеет вытащить выпечку из духовки. Эши всегда просыпался вовремя и неизменно получал удовольствие, разделяя с Рапсодией домашнюю работу. Он неловко спускался вниз по лестнице, высвобождаясь из сна дракона, вытаскивал из духовки то, что испекла Рапсодия, и начинал готовить поднос к завтраку.
Наконец он выходил из дома с подносом в руках, и они вместе завтракали в саду. Эши всегда находил ее стоящей на коленях на земле, волосы собраны в сверкающий узел самым обычным платком. Она гладила листики крошечных растений и что-то весело напевала. Иногда Рапсодия бралась за лопату, но в воздухе постоянно звучала какая-то мелодия.
У нее имелась песня для каждого растения, и она могла создать цветущий сад за одни сутки. К тому моменту, когда Рапсодия пригласила Эши в Элизиум, здесь уже господствовали цвета лета, а воздух был полон изысканных ароматов. Элизиум превратился в настоящий рай, услаждающий глаз и обоняние гармонией оттенков цветов и запахов. Рапсодия обладала талантом садовника и руками крестьянки, и благодаря этому сочетанию сад в Элизиуме был поистине удивительным.
Однажды Эши разбудила особенно красивая песня, своей мелодией напомнившая ему о смене времен года, хотя он не слышал слов. Позднее, когда ветерок донес до него стихи, он не смог сдержать улыбку.
В тот день он сказал ей свое мнение о песне.
Белый свет
Скажет ночи: «Нет».
Ты проснешься от зова весны:
«Приди и взгляни, приди и взгляни,
Что теплые ветры тебе принесли».
Легкий бабочки полет,
Птица весело поет.
Новый год зови, зови,
Привет тебе, Дитя Земли.
Зеленая прохлада,
Лесная услада,
Высокое солнце в небесах.
«Приди и танцуй, приди и танцуй».
На зелени травы,
Где мы всегда правы,
Где радость найдешь
В пору веселья
С Дитя Земли.
Красное золото
Стареющих листьев,
Падающих под дыханием ветра.
«Останься и спи, останься и спи».
В летнем полете,
В блистающем свете,
Осеннем сраженье
Ты нам помоги
Защитить Дитя Земли.
Белый свет
Не скажет ночи: «Нет».
Снег покроет холодный мир.
«Смотри и жди, смотри и жди».
Приготовься ко сну,
К глубокому льду,
Обещание сохрани,
Через год опять приди
И вспомни Дитя Земли.
«Чудесно, — сказал Эши, целуя Рапсодию. — Даже слишком, чтобы быть песней о Грунторе. В ней должно быть больше силы, спокойствия, ну и немного вшей».
Рапсодия улыбнулась, но ее глаза слегка потемнели, как бывало, когда она что-то недоговаривала.
«Есть вещи, которые мы не можем рассказать друг другу, потому что это чужие тайны», — сказал он ей в ту ночь, когда они стали любовниками.
Эши сменил тему разговора.
Она посадила небольшой фруктовый сад на краю под земного луга, в единственном месте, где деревья могли получать достаточно света. Иногда он находил Рапсодию среди маленьких детишек деревьев и слышал, как она тихонько им что-то говорит, ухаживая за ними с нежностью любящей матери. И всякий раз, когда Эши заставал ее за этим занятием, она смущенно улыбалась, подбегала к нему, брала за руку и подходила с ним к беседке или каменным скамейкам, стоящим посреди сада многолетних растений, где они обычно завтракали.
В это утро все шло как обычно. Он проснулся в угрюмом настроении, ощущая отсутствие Рапсодии, но потом, после завтрака, настроение у него улучшилось. Эши закатал рукава и принялся копать землю вместе с Рапсодией, помогая ей разделять переплетенные корни растений, которые она хотела пересадить на берег озера.
Они довольно долго работали возле грота. Рапсодия радостно пела, она уже чувствовала себя непринужденно в его присутствии, и Эши начал петь вместе с ней, стараясь запомнить мелодии, ускоряющие рост растений. Он научил ее многим песням, которые знал со времен юности в Гвинвуде, и она с радостью слушала его. Сегодня Рапсодия чувствовала себя особенно счастливой; когда Эши спросил ее о причинах, она улыбнулась и поцеловала его. Взгляни на озеро, попросила Рапсодия.
Эши подошел к берегу и посмотрел на воду, но не увидел ничего необычного. Он пожал плечами, и она вновь улыбнулась.
— Наверное, сегодня вода слишком мутная, — сказала она, опускаясь на колени и снова принимаясь перебирать листья. — Обычно она отражает лучше.
Эши почувствовал, как его охватывает ощущение небывалого счастья. Он подошел к Рапсодии и с нежностью прижал ее к себе.
— Я люблю тебя.
Она продолжала копать.
— В самом деле?
Он поцеловал ее в шею.
— Да. Неужели ты сама не чувствуешь?
— Только не сейчас.
Эши удивился.
— Почему? — удивленно спросил он.
Она не удостоила его взглядом.
— Потому что ни один мужчина, который действительно любит меня, не наступил бы на только что посаженый цветок. — И она мягко переставила его ногу.
— Ой, извини, старушка. — Он дернул за грязный платок, которым были перевязаны ее волосы, и ласково похлопал по ягодицам.
— Уберите свои руки от моих булочек, сэр. — Она с шутливым негодованием посмотрела на Эши.
— Как ты сказала?
— Ну, ты сам их так называл. — Она рассмеялась, убирая пряди рассыпавшихся волос обратно под платок и вновь принимаясь за работу.
Он присел на корточки рядом с ней.
— О чем ты говоришь? — Его пальцы нежно гладили выбившиеся золотые локоны.
Она попыталась скрыть улыбку, продолжая возиться с листьями.
— Тот, кто учил тебя древнелиринскому языку, слабо владел идиоматическими оборотами. «Квелстер эвет ре марайя» — «у тебя очень красивые булочки».
Лицо Эши покраснело от смеха и смущения.
— Ты шутишь. Неужели я так сказал?
Она кивнула.
— Как ты думаешь, почему я каждое утро готовлю их на завтрак? До сих пор мне и в голову не приходило, что мои печеные прелести могут вызвать такой восторг.
Эши расхохотался и притянул Рапсодию к себе, разбросав листья и мох. Он поцеловал ее, оба упали, и в результате оказались измазанными в земле с ног до головы.
— Похоже, мне нужно поработать над идиомами.
— Нет, не обязательно, мне очень понравилось.
— Хорошо. А что мне следует сказать, если я хочу увидеть то, что так неосмотрительно назвал булочками?
Она обняла его за шею.
— Я предлагаю «пожалуйста», хотя в голову приходит множество других вариантов.
— В таком случае, пожалуйста.
Она легонько стукнула его по затылку.
— Боги, ты просто ненасытен.
— Сама виновата. — Драконьи глаза сверкнули, и ее изумрудные ответили согласием.
Оба знали: когда дело доходило до реализации любовных фантазий, Рапсодия становилась почти такой же неиссякаемой, как Эши. Она попыталась вернуться к своей работе.
— А почему ты это сказал?
Эши забрал у нее из рук лопатку и посадил к себе на колени.
— Ты стала моим сокровищем, Рапсодия. Наверное, ты знаешь, что та вещь, которой дракон дорожит больше всего, которой ему постоянно не хватает, становится его сокровищем. — Он улыбнулся ей, но сам не был уверен, соответствует ли его шутливый тон искренности произнесенных слов.
Эши чувствовал, Рапсодию все еще смущает его вторая натура, оставалось надеяться, что правда не вызывает у нее отвращения. Ничто так не тревожило Эши — если не считать того, что демон может им овладеть, — чем мысли о будущем. Вдруг Рапсодия отвернется от него? Он знал: в своей неистовой тоске и ярости он оставит за собой сожженную пустыню.