Страница:
— Значит, ф'дор знал о существовании Колонии? — шумно вздохнув, подвел итог Акмед.
— Похоже, знал.
— В таком случае, ему должно быть известно, что Дитя Земли здесь. Он вернется.
— Мусор из туннелей убрали?
Акмед собрал промасленные тряпки и швырнул их в большую кучу на краю площади Лориториума, а затем провел рукой по канаве под ближайшим из уличных фонарей.
— Да, по крайней мере настолько, чтобы ничего не загорелось, когда ты откроешь источник. — Рапсодия искоса на него посмотрела, и он нахмурился, а затем повернулся к Грунтору: — А ты что думаешь, сержант?
Великан был занят другим делом. Он стоял возле алтаря Живого Камня и смотрел на него, словно прислушиваясь к тихой мелодии. Наконец он тряхнул головой, будто прогоняя сон, и, повернувшись, увидел удивление на лицах своих друзей.
— Хм-м-м. Извини, сэр. Ой думает, все нормально.
— А как насчет вентиляционных шахт, Грунтор? — спросила Рапсодия. — Колония не пострадает, если мы распечатаем источник?
Грунтор закрыл глаза и вытянул вперед могучую руку, затем осторожно, точно впервые прикасаясь к лицу любимой женщины, положил ее на алтарь. Восторг от контакта чуть не лишил его равновесия. Мощный поток силы проник в его тело, наполнив жаром огня и жизни.
Перед его мысленным взором возникли сосуды земли — ущелья и овраги, и трещины в камне и глине и скалы над ними. Он отправил свое сознание в путешествие вдоль вентиляционных шахт огненного источника, миновал его древние ответвления и повороты, обращая самое пристальное внимание на препятствия, которые могли ему встретиться. У него возникло ощущение, будто он идет за старым другом по коридорам горячо любимого отчего поместья, где ему знаком и дорог каждый уголок. С огромным трудом он заставил себя оторваться от завораживающего зрелища, грозившего увлечь его за собой в самые глубины земли.
— Нет, мисси, все чисто, — ответил он. — Проходы внутри вентиляционной системы давно опустели. Кроме того, Праматерь прорыла несколько собственных туннелей.
Рапсодия довольно кивнула. Затем она осторожно вложила руки в трубы источника, расположенные по обе стороны огромного камня. Грунтор сказал, что это базальт. Имя камня ему назвала сама Земля. Рапсодия призвала на по мощь свое мастерство Дающей Имя и осторожно произнесла одно слово, а потом запела песнь базальта.
Камень, который провел здесь века, загудел в ответ на свое имя. Рапсодия вздохнула и изменила песнь.
— Магма, — пропела она, — только что остывшая, еще расплавленная.
Ее пальцы проникли внутрь камня, который теперь больше напоминал глину. Затем она с силой потянула его на себя и бросила на землю, прежде чем он успел застыть и навсегда захватить в плен ее руки.
С громким ревом из самого сердца Земли взметнулась маленькая струя пламени, выплеснув на Лориториум волну жара и света. Огонь, вырвавшийся из источника, был таким ослепительно ярким и могучим, что трое друзей одно временно вскрикнули от боли, а Рапсодия отшатнулась, прикрыв глаза рукой.
В новом свете Лориториум словно родился заново. Гладко отполированный мрамор сиял, отражая каждый блик, каждый сполох света. Стали видны все изысканные детали незаконченных фресок на стенах и необыкновенной красоты резьба, украшавшая каменные скамьи, хрустальные купола уличных фонарей мерцали, точно звезды. Новому, чистому свету понадобилось всего одно короткое мгновение, чтобы прогнать мрак, в который много веков назад погрузилось это место. Огонь успокоился, и сильная струя распалась на мирно танцующие языки пламени.
Как только глаза привыкли к новому освещению, Рапсодия с довольным видом посмотрела на огненный фонтан, затем оглядела систему фонарей и каналов, соединенных с огромным резервуаром, где хранилось масло для них.
— Лориториум будет просто великолепен, когда ты его достроишь, — сказала она взволнованно. — Идеальное место для научных изысканий и учебы, как и планировал Гвиллиам.
— Если мы до этого доживем, — сердито проговорил Акмед. — Теперь, когда мы знаем, что ф'дору известно о существовании Лориториума, можно не сомневаться: он обязательно вернется, чтобы нанести удар. Дело времени.
— В таком случае, почему он не явился сюда раньше, до того, как ты привел в Канриф болгов? — спросила Рапсодия.
— Чтобы это узнать, мы и хотим отвести тебя в Колонию, — ответил он и показал на проход впереди. — Праматерь не желает открывать нам предсказание, пока мы не соберемся все вместе. Я надеюсь, что в словах мудрой дракианки мы найдем ответы на многие интересующие нас вопросы.
Рапсодия взяла свой рюкзак и повесила его на плечо.
— Понятно, — ехидно проговорила она. — Мы собираемся сломя голову броситься выполнять волю какой-то дракианской предсказательницы.
Она спрятала улыбку, увидев, как нахмурился Акмед, и зашагала за болгами по туннелю, который Грунтор проделал в толще земли.
Даже в свете факела Грунтор видел, что Рапсодия злится все сильнее. Они с Акмедом спорили с тех самых пор, как покинули Лориториум и начали спускаться по туннелю, ведущему в Колонию.
— Я с каждым днем все больше убеждаюсь в том, что ф'дор — это Ллаурон, — заявил Акмед, не обращая внимания на молнии, которые метали изумрудные глаза Рапсодии. — До войны он жил здесь, в Канрифе. В те дни он вполне мог иметь доступ в Лориториум. Мы знаем о его намерении возродить намерьенское государство — ты даже призналась, что он просил твоей помощи — и сделать Эши королем.
— Чушь, — сердито возразила Рапсодия. — Если Ллаурон это ф'дор и он хочет сделать Эши королем нового государства, зачем он разорвал ему грудь и чуть не убил его?
— Хватит! — прорычал Грунтор. — Она чувствует, что вы ссоритесь, и ей больно.
Акмед и Рапсодия удивленно на него уставились, однако Рапсодии удалось прийти в себя первой.
— Кто, Грунтор?
— Спящее Дитя, естественно. Успокойся, мисси. Она знает, что вы идете.
Певица очень серьезно посмотрела на своего друга болга.
— Хорошо, Грунтор. Надеюсь, ты мне расскажешь, как ты это узнал?
33
34
— Похоже, знал.
— В таком случае, ему должно быть известно, что Дитя Земли здесь. Он вернется.
— Мусор из туннелей убрали?
Акмед собрал промасленные тряпки и швырнул их в большую кучу на краю площади Лориториума, а затем провел рукой по канаве под ближайшим из уличных фонарей.
— Да, по крайней мере настолько, чтобы ничего не загорелось, когда ты откроешь источник. — Рапсодия искоса на него посмотрела, и он нахмурился, а затем повернулся к Грунтору: — А ты что думаешь, сержант?
Великан был занят другим делом. Он стоял возле алтаря Живого Камня и смотрел на него, словно прислушиваясь к тихой мелодии. Наконец он тряхнул головой, будто прогоняя сон, и, повернувшись, увидел удивление на лицах своих друзей.
— Хм-м-м. Извини, сэр. Ой думает, все нормально.
— А как насчет вентиляционных шахт, Грунтор? — спросила Рапсодия. — Колония не пострадает, если мы распечатаем источник?
Грунтор закрыл глаза и вытянул вперед могучую руку, затем осторожно, точно впервые прикасаясь к лицу любимой женщины, положил ее на алтарь. Восторг от контакта чуть не лишил его равновесия. Мощный поток силы проник в его тело, наполнив жаром огня и жизни.
Перед его мысленным взором возникли сосуды земли — ущелья и овраги, и трещины в камне и глине и скалы над ними. Он отправил свое сознание в путешествие вдоль вентиляционных шахт огненного источника, миновал его древние ответвления и повороты, обращая самое пристальное внимание на препятствия, которые могли ему встретиться. У него возникло ощущение, будто он идет за старым другом по коридорам горячо любимого отчего поместья, где ему знаком и дорог каждый уголок. С огромным трудом он заставил себя оторваться от завораживающего зрелища, грозившего увлечь его за собой в самые глубины земли.
— Нет, мисси, все чисто, — ответил он. — Проходы внутри вентиляционной системы давно опустели. Кроме того, Праматерь прорыла несколько собственных туннелей.
Рапсодия довольно кивнула. Затем она осторожно вложила руки в трубы источника, расположенные по обе стороны огромного камня. Грунтор сказал, что это базальт. Имя камня ему назвала сама Земля. Рапсодия призвала на по мощь свое мастерство Дающей Имя и осторожно произнесла одно слово, а потом запела песнь базальта.
Камень, который провел здесь века, загудел в ответ на свое имя. Рапсодия вздохнула и изменила песнь.
— Магма, — пропела она, — только что остывшая, еще расплавленная.
Ее пальцы проникли внутрь камня, который теперь больше напоминал глину. Затем она с силой потянула его на себя и бросила на землю, прежде чем он успел застыть и навсегда захватить в плен ее руки.
С громким ревом из самого сердца Земли взметнулась маленькая струя пламени, выплеснув на Лориториум волну жара и света. Огонь, вырвавшийся из источника, был таким ослепительно ярким и могучим, что трое друзей одно временно вскрикнули от боли, а Рапсодия отшатнулась, прикрыв глаза рукой.
В новом свете Лориториум словно родился заново. Гладко отполированный мрамор сиял, отражая каждый блик, каждый сполох света. Стали видны все изысканные детали незаконченных фресок на стенах и необыкновенной красоты резьба, украшавшая каменные скамьи, хрустальные купола уличных фонарей мерцали, точно звезды. Новому, чистому свету понадобилось всего одно короткое мгновение, чтобы прогнать мрак, в который много веков назад погрузилось это место. Огонь успокоился, и сильная струя распалась на мирно танцующие языки пламени.
Как только глаза привыкли к новому освещению, Рапсодия с довольным видом посмотрела на огненный фонтан, затем оглядела систему фонарей и каналов, соединенных с огромным резервуаром, где хранилось масло для них.
— Лориториум будет просто великолепен, когда ты его достроишь, — сказала она взволнованно. — Идеальное место для научных изысканий и учебы, как и планировал Гвиллиам.
— Если мы до этого доживем, — сердито проговорил Акмед. — Теперь, когда мы знаем, что ф'дору известно о существовании Лориториума, можно не сомневаться: он обязательно вернется, чтобы нанести удар. Дело времени.
— В таком случае, почему он не явился сюда раньше, до того, как ты привел в Канриф болгов? — спросила Рапсодия.
— Чтобы это узнать, мы и хотим отвести тебя в Колонию, — ответил он и показал на проход впереди. — Праматерь не желает открывать нам предсказание, пока мы не соберемся все вместе. Я надеюсь, что в словах мудрой дракианки мы найдем ответы на многие интересующие нас вопросы.
Рапсодия взяла свой рюкзак и повесила его на плечо.
— Понятно, — ехидно проговорила она. — Мы собираемся сломя голову броситься выполнять волю какой-то дракианской предсказательницы.
Она спрятала улыбку, увидев, как нахмурился Акмед, и зашагала за болгами по туннелю, который Грунтор проделал в толще земли.
Даже в свете факела Грунтор видел, что Рапсодия злится все сильнее. Они с Акмедом спорили с тех самых пор, как покинули Лориториум и начали спускаться по туннелю, ведущему в Колонию.
— Я с каждым днем все больше убеждаюсь в том, что ф'дор — это Ллаурон, — заявил Акмед, не обращая внимания на молнии, которые метали изумрудные глаза Рапсодии. — До войны он жил здесь, в Канрифе. В те дни он вполне мог иметь доступ в Лориториум. Мы знаем о его намерении возродить намерьенское государство — ты даже призналась, что он просил твоей помощи — и сделать Эши королем.
— Чушь, — сердито возразила Рапсодия. — Если Ллаурон это ф'дор и он хочет сделать Эши королем нового государства, зачем он разорвал ему грудь и чуть не убил его?
— Хватит! — прорычал Грунтор. — Она чувствует, что вы ссоритесь, и ей больно.
Акмед и Рапсодия удивленно на него уставились, однако Рапсодии удалось прийти в себя первой.
— Кто, Грунтор?
— Спящее Дитя, естественно. Успокойся, мисси. Она знает, что вы идете.
Певица очень серьезно посмотрела на своего друга болга.
— Хорошо, Грунтор. Надеюсь, ты мне расскажешь, как ты это узнал?
33
Праматерь ждала их в темноте в самом конце туннеля. Она с интересом посмотрела на Рапсодию, и серебряные зрачки ее глаз превратились в блестящие продолговатые зеркала.
— Рада тебя видеть, Дитя Неба, — приветствовала она Певицу.
Акмед и Грунтор переглянулись; кроме двух голосов, при помощи которых она разговаривала с ними, дракианка использовала третий, сухой и шелестящий, совсем как у Акмеда. И этот голос использовал слова.
— Ты задержалась, — с упреком сказала Праматерь.
— Извините, — заикаясь, пролепетала Рапсодия, удивленная резким тоном. Она тоже не рассчитывала, что услышит голос Праматери. — Я была далеко отсюда.
Она посмотрела на женщину, стоявшую перед ними, и была так потрясена, что напрочь перестала переживать из-за ее слов.
В диковинных чертах лица Праматери она видела сходство с Акмедом, теперь она смогла понять, в чем заключается его родство с дракианами, скрывавшееся за внешностью болга. Они никому не говорили о его дракианских корнях — если не считать Элендры, — даже Джо. Необычайная, редкая магия, которую Певица видела перед собой, объясняла лучше всяких слов, почему так важно хранить ее в тайне.
Женщина была худой, точно струна, ее кожа, испещренная сосудами, поразила Рапсодию. В то время как Акмеду она придавала устрашающий вид, у Праматери удивительная кожа казалась восхитительным украшением, словно гравюра или изощренная татуировка. По крайней мере, так представлялось Рапсодии. Ей пришлось напомнить себе, что она не видела Праматерь при ярком свете. Однако здесь, в темноте туннеля, она производила ошеломляющее впечатление. Рапсодия посмотрела ей в глаза, и ей показалось, будто перед ней зеркало, стоящее в окутанной мраком комнате. Черные, точно уголь, но сияющие внутренним светом, они изучали Рапсодию несколько мгновений, а потом Праматерь повернулась к болгам, и Певица задохнулась — столь невыносимой была потеря этого поразительного взгляда, обладающего почти такой же гипнотической силой, что и взгляд Элинсинос.
Резкость черт лица Праматери и окружавший ее, точно облако, сухой воздух почему-то вдруг напомнили Рапсодии о существах, рожденных ветром, как и дракиане, — сверчках, издающих пронзительные, скрипучие звуки; хищниках, поражающих воображение грациозностью движений; зорких по ночам сов с их немигающими глазами.
Праматерь коротко кивнула, затем повернулась и зашагала в темноту туннеля.
— Идите за мной.
Они последовали за единственной оставшейся в живых обитательницей Колонии в сердце этого места — в пещеру, где много тысячелетий лежало Спящее Дитя.
Огромные железные двери были закрыты. Праматерь остановилась перед ними и повернулась к Рапсодии.
— Ты Певица Неба. — Ее слова прозвучали как утверждение, а не вопрос.
— Да.
Праматерь чуть наклонила голову.
— Сначала вы увидите Дитя Земли, — сказала она, кивком показав на тяжелую, окованную железом дверь. — Затем я отведу вас в Круг Гимнов. Там вас ждет пророчество. Но сначала вы должны позаботиться о ней.
— Как?
Праматерь взялась за одну из огромных дверных ручек.
— «Ветер звезд споет песнь матери, живущую в ее душе», — процитировала она. — Это часть предсказания, которая, как мне кажется, относится к тебе. Ты ее амелистик, скоро я буду слишком стара для этого.
Рапсодия потерла глаза и сказала:
— Я не понимаю, вы слишком торопитесь.
В глазах Праматери запылал гнев.
— Нет, это вы не спешите, — заявила она, и в ее голосе Рапсодия услышала шорох раскаленного пустыней ветра. — Вы опоздали. Вам следовало прийти давным-давно, когда я еще была сильна, до того, как меня сломило Время. Но вы все не шли.
И тем не менее я ждала, в полном одиночестве, столько лет, столько веков, видя, как часы отсчитывают минуты, дни, годы. Я ждала, когда вы придете и смените меня на моем посту. И вот вы здесь.
Но дело даже не только в передаче опеки тебе. Дитя посещают сны, его мучают кошмары. Я не могу слышать его криков, и мне неизвестно, что его мучает. Только ты, Дитя Неба, можешь это понять. Только тебе под силу спеть ему колыбельную песнь, чтобы оно снова погрузилось в мирный сон. Так сказал ветер. И это истина.
Последние слова она произнесла дрожащим голосом, и у Рапсодии сжалось сердце — она услышала в них страх и боль. Праматерь была не просто одиноким стражем бес ценного инструмента, которым стремился завладеть ф'дор, она любила Дитя Земли, как свое собственное. В ее голосе звучал точно такой же страх, который почувствовала Рапсодия в тот момент, когда Элендра уничтожила ее лютню. И точно такой же страх застыл в глазах лиринской воительницы, когда она прощалась с Рапсодией.
— Я понимаю, — сказала она. — Отведите меня к нему.
С протяжным стоном открылась тяжелая железная дверь, и трое друзей проследовали за старой дракианкой в темную комнату. Праматерь зажгла светильник над ложем Дитя.
Когда мрак отступил, Рапсодия и ее спутники подошли поближе и увидели Дитя Земли. Оно лежало на огромном каменном алтаре под покрывалом, сплетенным из паутины, невесомым, точно пух. Его гладкая серая кожа по-прежнему казалась холодной, словно камень, но в его внешности произошли заметные изменения с тех пор, как Акмед и Грунтор видели его в прошлый раз. Корни и сами волосы по всей длине стали зелеными, как летняя трава, а прекрасные локоны превратились в сухие жесткие веточки. Лето было в самом разгаре, и Дитя Земли это чувствовало и отвечало как могло, в своей темной пещере, не знающей света солнечных лучей.
Рапсодия обхватила себя руками, стараясь прогнать неожиданную дрожь, и медленно подошла к катафалку, на котором почивало Дитя Земли, не в силах оторваться от поразительного зрелища, представшего ее глазам. Сердце у Грунтора сжалось, когда он увидел удивление и восторг на его лице.
А Рапсодия вспомнила слова Элинсинос: «Поскольку драконы не могут иметь общего потомства с расами Трех, они попытались создать человекоподобную расу из кусочков Живого Камня, оставшихся после построения тюрьмы для ф'доров. В результате на свет появились удивительно прекрасные существа, которых назвали Детьми Земли, внешне они походили на человека — как это представляли себе драконы. В некоторых отношениях Дети Земли оказались блистательным творением, но во многих других они внушали отвращение».
— Оно прекрасно, — едва слышно сказала Рапсодия.
— Ты ему тоже нравишься, — заметила Праматерь и накрыла Дитя покрывалом. — Его успокаивают твои вибрации и окружающая тебя музыка. — Она чуть прищурилась и посмотрела на Певицу. — Только оно не понимает, почему ты сдерживаешь слезы.
Рапсодия попыталась сморгнуть слезы и посмотрела на Акмеда.
— В присутствии короля болгов плакать запрещено.
— О чем ты скорбишь?
— О нем, — ответила Певица. — Разве может его судьба оставить кого-либо равнодушным? Оказаться приговоренной к жизни, ничем не отличающейся от смерти, ужасно. Спать вечно… Такая редкая красота — и лишена собственной жизни! Это страшно. Любой будет о нем скорбеть.
— А я не буду, — резко возразила Праматерь. — Ты ошибаешься, когда думаешь, будто у него нет жизни. Вот его жизнь, его судьба; так есть, и так будет всегда. Ему суждено пройти через это испытание и ценить то, что выпало на его долю. А одинокий страж должен справиться со своими испытаниями и ценить свою судьбу. Так же и в твоей жизни наверняка возникают ситуации, когда тебе приходится проявлять мужество, а порой ты радуешься тому, что у тебя есть. И если его существование не кажется тебе жизнью, это еще не значит, что это не жизнь.
— Райл хайра, — прошептала Рапсодия. Мудрость поговорки лиринов снизошла на нее, словно легкий снегопад, и окутала плечи теплым покрывалом. Наконец она поняла значение слов, услышанных впервые еще в детстве.
Рапсодия увидела, как дрогнули губы чудесного Дитя, словно повторяя слова лиринской мудрости. Праматерь быстро наклонилась над ним, надеясь услышать, что оно произнесло. Подождав немного, дракианка убедилась, что Дитя молчит, вздохнула и выпрямилась.
— Оно разговаривает? — спросил Грунтор.
— Пока нет, — тихо ответила Праматерь и провела рукой по зеленым, точно трава, волосам, которые кое-где уже приобрели золотистый оттенок. — В последнем предсказании величайшего дракианского мудреца сказано: наступит день, когда оно заговорит, но за все время, что я его охраняю, оно не произнесла ни единого звука.
В далекие времена было записано, что мудрость живет в Земле и на звездах. Все остальное: бушующие моря, недолговечный огонь, легкий ветер — эфемерны, слишком непостоянны, чтобы хранить уроки, которые преподает нам Время. Звезды видят все, но не открывают того, что знают. И только Земля сберегает тайны, передающиеся из века в век, и Земля поет; она постоянно делится своим знанием — в смене времен года, гибели и возрождении дикого, необузданного огня. Мы можем многому у нее научиться.
Вот один из даров, полученных нами за наше решение поселиться под Землей, хотя оно и обрекало нас никогда больше не видеть солнца и не ощущать вибраций ветра. Земля стала для нас тюрьмой, как и для ф'доров, но она многому нас научила. Жередиты впитывали уроки Земли, познавали ее тайны.
А ветер, прощаясь с нами навсегда, сказал, что нам суждено услышать слова непреходящей мудрости из уст Дитя Земли. Я всю свою жизнь прождала, надеясь на это. На протяжении многих веков оно не произнесло ни одного внятного слова, не дало ни одного ответа, ни единой подсказки. Но я понимаю, что у него на сердце. — Длинные пальцы, которые ласково гладили гладкую щеку, слегка дрожали.
Старая женщина начала хмуриться, когда Дитя забормотало быстрее, а веки, прикрывавшие глаза, затрепетали.
— Его сердце познало страх, — сказала Праматерь. — Только я не могу найти ему имени.
— Ты сможешь ему помочь, герцогиня? — взволнованно спросил Грунтор.
Рапсодия закрыла глаза и задумалась над его вопросом. «Песнь матери, живущая в ее душе», — кажется, так говорилось в предсказании. Она попыталась вызвать из глубин памяти образ своей матери, прежде он всегда вставал перед ее мысленным взором, четкий и ясный, точно летнее небо, а теперь практически никогда не посещал ее.
В тот последний раз, когда мать явилась ей во сне, она произнесла: «Огонь силен. Но звездный огонь рожден прежде; он самая могущественная стихия. Воспользуйся звездным огнем, чтобы очистить себя и мир от ненависти, овладевшей нами. Тогда я смогу обрести покой до нашей следующей встречи».
Эти слова до сих пор звучали в голове Рапсодии, но голос матери она забыла, и эта потеря причиняла ей невыносимую боль.
Рапсодия приблизилась к каменному ложу и наклонилась к уху Спящего Дитя. Затем она осторожно положила руку на зеленые волосы, убрав с лица несколько прядей, упавших ему на глаза, когда оно металась в беспокойном сне. Праматерь не шевелилась и не пыталась ей помешать. Она убрала свою руку и тихонько спрятала ее в складки просторного одеяния.
— У моей матери имелась песня на все случаи жизни, — едва слышно проговорила Рапсодия. — Она была представительницей народа лиринглас, у которого принято каждому событию посвящать песню. Иначе они не мыслили свою жизнь. Для них это было всего равно, что дышать. Я не знаю, какая именно песня матери имеется в виду в предсказании. — Не успела Рапсодия договорить, как ей в голову пришла идея. — Подождите, кажется, я поняла.
Когда женщина из народа лирин узнает, что она ждет ребенка, она поет ему особую песню — первый дар своему малышу, его собственная мелодия. Может быть, именно она успокоит Дитя? Будущая мать поет ее каждый день, занимаясь привычными делами, и когда остается одна — перед утренней молитвой и после вечернего гимна звездам. Именно так дитя учится ее узнавать, это его первая колыбельная, своя у каждого ребенка. Лирины живут под открытым небом, и для них очень важно, чтобы дети умели хранить молчание даже в самых опасных ситуациях. Песня им так хорошо знакома, что она их успокаивает. Может быть, в предсказании говорится о такой песне?
— Может быть, — согласился Акмед. — А ты свою песню помнишь?
Рапсодия проглотила ядовитый ответ, вовремя вспомнив, что у Акмеда никогда не было семьи и потому ему такие вещи не понять.
— Да, — ответила она. — Это песнь ветра, так что вполне может быть, что в предсказании речь идет именно о ней.
Она села на каменную плиту, стоящую рядом с ложем Дитя и служившую Праматери постелью, подобрала под себя одну ногу и, не убирая руки со лба Спящего Дитя, закрыла глаза и запела песню из своего далекого детства:
— Не грусти, герцогиня, — сказал он. — Песенка была очень даже ничего.
Праматерь тоже пришла в страшное волнение, Акмед чувствовал беспокойство в ее вибрациях.
— Может быть, еще что-нибудь вспомнишь? — спросил он у Рапсодии, которая тихонько что-то бормотала, пытаясь успокоить Дитя.
— Мать пела мне тысячи песен, — ответила она и погладила Дитя по дрожащей руке. — Я не имею ни малейшего понятия, о какой из них говорится в предсказании.
— А если ты неправильно его поняла? — предположил Акмед. — Возможно, речь идет не о твоей, а о его матери.
Рапсодии показалось, будто у нее в сознании прозвучал чистый ясный перезвон колокольчиков.
— Ну конечно! Ты прав, — волнуясь, сказала она. — Но как я смогу спеть песнь его матери, если я даже не знаю, кто она?
— У него не было матери, — твердо заявила дракианка. — Она создана из Живого Камня.
— В таком случае, может быть, дракон, который его создал?.. — предположила Рапсодия.
— Нет, — прервал ее Грунтор. — Это Земля. Земля — его мать.
— Конечно, — пробормотала Рапсодия. — Конечно.
— Ты же знаешь эту песню, герцогиня. Слышала тысячу раз, снова и снова, ведь слышала, правда? И пела, когда мы шагали под Землей. Можешь спеть ее сейчас?
Певица вздрогнула. Ей стоило огромного труда удержаться от слез при мысли о том страшном времени, когда они путешествовали по Корню, убежав с Серендаира. Рапсодия снова закрыла глаза и сосредоточилась, вспоминая, как она впервые прислушалась к гулу могучей вибрации, которая меняла свою мелодию, разгуливая по бесконечным подземным пещерам и переходам.
Глубокая, точно море, песнь окутывала все ее существо и отзывалась в сердце, нежная и мягкая, словно падающий снег, порой едва различимая. Скорее ощущение, а не звук, наполненное мудростью, волшебное и неповторимое. Мелодия текла медленно, едва заметно меняя тон, не пытаясь ни за кем угнаться. Поющая душа Земли. А на заднем плане постоянно стучало сердце мира, и его ритм помогал Рапсодии пережить минуты отчаяния, давал силы в беспросветной темноте земной утробы. Она снова услышала эту песнь, как слышала ее всякий раз, когда спала, положив голову на землю.
И тут Рапсодия все поняла. Чаще всего она спала, положив голову не на землю, а на грудь Грунтору, широкую и могучую, надежную, словно базальтовая скала. А сердце великана билось в унисон с мелодией песни Земли. Она звучала в его душе, успокаивая ее во время ночных кошмаров.
«Ты же знаешь, Ой забрал бы себе все твои кошмары, если бы только мог, твоя светлость».
Рапсодия протянула руку и прикоснулась к руке сержанта.
— Грунтор, — позвала она, — ты мне поможешь? Как тогда, с ранеными солдатами?
Легкая улыбка озарила удивленное лицо великана.
— Ясно дело, мисси, — ответил он. — Как насчет парочки куплетиков из колыбельной песенки болгов? Она называется «Когти мамаши».
— Нет, — ответила Рапсодия. — Ты мне нужен, чтобы отбивать ритм. Наклонись, мне нужно положить руку тебе на сердце.
Грунтор выполнил ее просьбу молча, лишь скрипнула кольчуга да зашуршал плащ. Рапсодия мягко провела рукой по его груди и вскоре почувствовала биение сердца — размеренные гулкие удары, к которым она привыкла, казалось, целую жизнь назад. Он был по-прежнему настроен на ритмичную песнь Земли.
Она закрыла глаза и очистила свое сознание от всех посторонних звуков, оставив только этот. Он пульсировал у нее в голове, отзываясь во всем теле. Рапсодия глубоко вздохнула и погрузилась в ощущение его присутствия, окутавшее ее, точно мягко вибрирующий плащ. Почувствовав покалывание в кончиках пальцев, она вытянула руку и прикоснулась к груди Спящего Дитя, а потом, осторожно миновав невесомое одеяло, положила пальцы ему на сердце. Ритм совпал, хотя Рапсодия почувствовала, что Дитя дрожит, и это ее несколько обеспокоило. Она наклонилась к ее уху, сжала губы и принялась тихонько напевать мелодию без слов.
Она сразу уловила верный ритм, и ее сознание тут же наполнили музыкальные образы из мистических страшных времен, глубокие басы гваддов, подземных жителей, прокладывающих путь в самом сердце мира, медленное, мелодичное гудение магмы под поверхностью, разрываемое время от времени редким шипением или хлопком, ровный голос Земной Оси и Корня, обвивающегося вокруг нее. Она слышала древнюю симфонию без слов, наполненную могуществом и вызывающую благоговение.
Она пела песнь Земли, стараясь изо всех сил, прислушиваясь к биению сердца Грунтора, лишь иногда меняя мелодию, едва заметно и осторожно, так, как это делала сама Земля. Словно издалека до нее донесся тихий вздох Акмеда, он давал ей понять, что они добились успеха и песня вы звала какие-то изменения.
Неожиданно она почувствовала, что дрожь в сердце Спящего Дитя утихла и оно задышало ровнее. Рапсодия поняла, что Дитя спит, глубоко и крепко, без тревожных снов. Точно такое же ощущение покоя снизошло и на нее, будто она тоже погрузилась в спокойный сон. Такой крепкий и глубокий, что тяжелое дыхание Грунтора и Праматери ей нисколько не мешало.
Ее привел в чувство только грохот, с которым они повалились на пол.
— Рада тебя видеть, Дитя Неба, — приветствовала она Певицу.
Акмед и Грунтор переглянулись; кроме двух голосов, при помощи которых она разговаривала с ними, дракианка использовала третий, сухой и шелестящий, совсем как у Акмеда. И этот голос использовал слова.
— Ты задержалась, — с упреком сказала Праматерь.
— Извините, — заикаясь, пролепетала Рапсодия, удивленная резким тоном. Она тоже не рассчитывала, что услышит голос Праматери. — Я была далеко отсюда.
Она посмотрела на женщину, стоявшую перед ними, и была так потрясена, что напрочь перестала переживать из-за ее слов.
В диковинных чертах лица Праматери она видела сходство с Акмедом, теперь она смогла понять, в чем заключается его родство с дракианами, скрывавшееся за внешностью болга. Они никому не говорили о его дракианских корнях — если не считать Элендры, — даже Джо. Необычайная, редкая магия, которую Певица видела перед собой, объясняла лучше всяких слов, почему так важно хранить ее в тайне.
Женщина была худой, точно струна, ее кожа, испещренная сосудами, поразила Рапсодию. В то время как Акмеду она придавала устрашающий вид, у Праматери удивительная кожа казалась восхитительным украшением, словно гравюра или изощренная татуировка. По крайней мере, так представлялось Рапсодии. Ей пришлось напомнить себе, что она не видела Праматерь при ярком свете. Однако здесь, в темноте туннеля, она производила ошеломляющее впечатление. Рапсодия посмотрела ей в глаза, и ей показалось, будто перед ней зеркало, стоящее в окутанной мраком комнате. Черные, точно уголь, но сияющие внутренним светом, они изучали Рапсодию несколько мгновений, а потом Праматерь повернулась к болгам, и Певица задохнулась — столь невыносимой была потеря этого поразительного взгляда, обладающего почти такой же гипнотической силой, что и взгляд Элинсинос.
Резкость черт лица Праматери и окружавший ее, точно облако, сухой воздух почему-то вдруг напомнили Рапсодии о существах, рожденных ветром, как и дракиане, — сверчках, издающих пронзительные, скрипучие звуки; хищниках, поражающих воображение грациозностью движений; зорких по ночам сов с их немигающими глазами.
Праматерь коротко кивнула, затем повернулась и зашагала в темноту туннеля.
— Идите за мной.
Они последовали за единственной оставшейся в живых обитательницей Колонии в сердце этого места — в пещеру, где много тысячелетий лежало Спящее Дитя.
Огромные железные двери были закрыты. Праматерь остановилась перед ними и повернулась к Рапсодии.
— Ты Певица Неба. — Ее слова прозвучали как утверждение, а не вопрос.
— Да.
Праматерь чуть наклонила голову.
— Сначала вы увидите Дитя Земли, — сказала она, кивком показав на тяжелую, окованную железом дверь. — Затем я отведу вас в Круг Гимнов. Там вас ждет пророчество. Но сначала вы должны позаботиться о ней.
— Как?
Праматерь взялась за одну из огромных дверных ручек.
— «Ветер звезд споет песнь матери, живущую в ее душе», — процитировала она. — Это часть предсказания, которая, как мне кажется, относится к тебе. Ты ее амелистик, скоро я буду слишком стара для этого.
Рапсодия потерла глаза и сказала:
— Я не понимаю, вы слишком торопитесь.
В глазах Праматери запылал гнев.
— Нет, это вы не спешите, — заявила она, и в ее голосе Рапсодия услышала шорох раскаленного пустыней ветра. — Вы опоздали. Вам следовало прийти давным-давно, когда я еще была сильна, до того, как меня сломило Время. Но вы все не шли.
И тем не менее я ждала, в полном одиночестве, столько лет, столько веков, видя, как часы отсчитывают минуты, дни, годы. Я ждала, когда вы придете и смените меня на моем посту. И вот вы здесь.
Но дело даже не только в передаче опеки тебе. Дитя посещают сны, его мучают кошмары. Я не могу слышать его криков, и мне неизвестно, что его мучает. Только ты, Дитя Неба, можешь это понять. Только тебе под силу спеть ему колыбельную песнь, чтобы оно снова погрузилось в мирный сон. Так сказал ветер. И это истина.
Последние слова она произнесла дрожащим голосом, и у Рапсодии сжалось сердце — она услышала в них страх и боль. Праматерь была не просто одиноким стражем бес ценного инструмента, которым стремился завладеть ф'дор, она любила Дитя Земли, как свое собственное. В ее голосе звучал точно такой же страх, который почувствовала Рапсодия в тот момент, когда Элендра уничтожила ее лютню. И точно такой же страх застыл в глазах лиринской воительницы, когда она прощалась с Рапсодией.
— Я понимаю, — сказала она. — Отведите меня к нему.
С протяжным стоном открылась тяжелая железная дверь, и трое друзей проследовали за старой дракианкой в темную комнату. Праматерь зажгла светильник над ложем Дитя.
Когда мрак отступил, Рапсодия и ее спутники подошли поближе и увидели Дитя Земли. Оно лежало на огромном каменном алтаре под покрывалом, сплетенным из паутины, невесомым, точно пух. Его гладкая серая кожа по-прежнему казалась холодной, словно камень, но в его внешности произошли заметные изменения с тех пор, как Акмед и Грунтор видели его в прошлый раз. Корни и сами волосы по всей длине стали зелеными, как летняя трава, а прекрасные локоны превратились в сухие жесткие веточки. Лето было в самом разгаре, и Дитя Земли это чувствовало и отвечало как могло, в своей темной пещере, не знающей света солнечных лучей.
Рапсодия обхватила себя руками, стараясь прогнать неожиданную дрожь, и медленно подошла к катафалку, на котором почивало Дитя Земли, не в силах оторваться от поразительного зрелища, представшего ее глазам. Сердце у Грунтора сжалось, когда он увидел удивление и восторг на его лице.
А Рапсодия вспомнила слова Элинсинос: «Поскольку драконы не могут иметь общего потомства с расами Трех, они попытались создать человекоподобную расу из кусочков Живого Камня, оставшихся после построения тюрьмы для ф'доров. В результате на свет появились удивительно прекрасные существа, которых назвали Детьми Земли, внешне они походили на человека — как это представляли себе драконы. В некоторых отношениях Дети Земли оказались блистательным творением, но во многих других они внушали отвращение».
— Оно прекрасно, — едва слышно сказала Рапсодия.
— Ты ему тоже нравишься, — заметила Праматерь и накрыла Дитя покрывалом. — Его успокаивают твои вибрации и окружающая тебя музыка. — Она чуть прищурилась и посмотрела на Певицу. — Только оно не понимает, почему ты сдерживаешь слезы.
Рапсодия попыталась сморгнуть слезы и посмотрела на Акмеда.
— В присутствии короля болгов плакать запрещено.
— О чем ты скорбишь?
— О нем, — ответила Певица. — Разве может его судьба оставить кого-либо равнодушным? Оказаться приговоренной к жизни, ничем не отличающейся от смерти, ужасно. Спать вечно… Такая редкая красота — и лишена собственной жизни! Это страшно. Любой будет о нем скорбеть.
— А я не буду, — резко возразила Праматерь. — Ты ошибаешься, когда думаешь, будто у него нет жизни. Вот его жизнь, его судьба; так есть, и так будет всегда. Ему суждено пройти через это испытание и ценить то, что выпало на его долю. А одинокий страж должен справиться со своими испытаниями и ценить свою судьбу. Так же и в твоей жизни наверняка возникают ситуации, когда тебе приходится проявлять мужество, а порой ты радуешься тому, что у тебя есть. И если его существование не кажется тебе жизнью, это еще не значит, что это не жизнь.
— Райл хайра, — прошептала Рапсодия. Мудрость поговорки лиринов снизошла на нее, словно легкий снегопад, и окутала плечи теплым покрывалом. Наконец она поняла значение слов, услышанных впервые еще в детстве.
Рапсодия увидела, как дрогнули губы чудесного Дитя, словно повторяя слова лиринской мудрости. Праматерь быстро наклонилась над ним, надеясь услышать, что оно произнесло. Подождав немного, дракианка убедилась, что Дитя молчит, вздохнула и выпрямилась.
— Оно разговаривает? — спросил Грунтор.
— Пока нет, — тихо ответила Праматерь и провела рукой по зеленым, точно трава, волосам, которые кое-где уже приобрели золотистый оттенок. — В последнем предсказании величайшего дракианского мудреца сказано: наступит день, когда оно заговорит, но за все время, что я его охраняю, оно не произнесла ни единого звука.
В далекие времена было записано, что мудрость живет в Земле и на звездах. Все остальное: бушующие моря, недолговечный огонь, легкий ветер — эфемерны, слишком непостоянны, чтобы хранить уроки, которые преподает нам Время. Звезды видят все, но не открывают того, что знают. И только Земля сберегает тайны, передающиеся из века в век, и Земля поет; она постоянно делится своим знанием — в смене времен года, гибели и возрождении дикого, необузданного огня. Мы можем многому у нее научиться.
Вот один из даров, полученных нами за наше решение поселиться под Землей, хотя оно и обрекало нас никогда больше не видеть солнца и не ощущать вибраций ветра. Земля стала для нас тюрьмой, как и для ф'доров, но она многому нас научила. Жередиты впитывали уроки Земли, познавали ее тайны.
А ветер, прощаясь с нами навсегда, сказал, что нам суждено услышать слова непреходящей мудрости из уст Дитя Земли. Я всю свою жизнь прождала, надеясь на это. На протяжении многих веков оно не произнесло ни одного внятного слова, не дало ни одного ответа, ни единой подсказки. Но я понимаю, что у него на сердце. — Длинные пальцы, которые ласково гладили гладкую щеку, слегка дрожали.
Старая женщина начала хмуриться, когда Дитя забормотало быстрее, а веки, прикрывавшие глаза, затрепетали.
— Его сердце познало страх, — сказала Праматерь. — Только я не могу найти ему имени.
— Ты сможешь ему помочь, герцогиня? — взволнованно спросил Грунтор.
Рапсодия закрыла глаза и задумалась над его вопросом. «Песнь матери, живущая в ее душе», — кажется, так говорилось в предсказании. Она попыталась вызвать из глубин памяти образ своей матери, прежде он всегда вставал перед ее мысленным взором, четкий и ясный, точно летнее небо, а теперь практически никогда не посещал ее.
В тот последний раз, когда мать явилась ей во сне, она произнесла: «Огонь силен. Но звездный огонь рожден прежде; он самая могущественная стихия. Воспользуйся звездным огнем, чтобы очистить себя и мир от ненависти, овладевшей нами. Тогда я смогу обрести покой до нашей следующей встречи».
Эти слова до сих пор звучали в голове Рапсодии, но голос матери она забыла, и эта потеря причиняла ей невыносимую боль.
Рапсодия приблизилась к каменному ложу и наклонилась к уху Спящего Дитя. Затем она осторожно положила руку на зеленые волосы, убрав с лица несколько прядей, упавших ему на глаза, когда оно металась в беспокойном сне. Праматерь не шевелилась и не пыталась ей помешать. Она убрала свою руку и тихонько спрятала ее в складки просторного одеяния.
— У моей матери имелась песня на все случаи жизни, — едва слышно проговорила Рапсодия. — Она была представительницей народа лиринглас, у которого принято каждому событию посвящать песню. Иначе они не мыслили свою жизнь. Для них это было всего равно, что дышать. Я не знаю, какая именно песня матери имеется в виду в предсказании. — Не успела Рапсодия договорить, как ей в голову пришла идея. — Подождите, кажется, я поняла.
Когда женщина из народа лирин узнает, что она ждет ребенка, она поет ему особую песню — первый дар своему малышу, его собственная мелодия. Может быть, именно она успокоит Дитя? Будущая мать поет ее каждый день, занимаясь привычными делами, и когда остается одна — перед утренней молитвой и после вечернего гимна звездам. Именно так дитя учится ее узнавать, это его первая колыбельная, своя у каждого ребенка. Лирины живут под открытым небом, и для них очень важно, чтобы дети умели хранить молчание даже в самых опасных ситуациях. Песня им так хорошо знакома, что она их успокаивает. Может быть, в предсказании говорится о такой песне?
— Может быть, — согласился Акмед. — А ты свою песню помнишь?
Рапсодия проглотила ядовитый ответ, вовремя вспомнив, что у Акмеда никогда не было семьи и потому ему такие вещи не понять.
— Да, — ответила она. — Это песнь ветра, так что вполне может быть, что в предсказании речь идет именно о ней.
Она села на каменную плиту, стоящую рядом с ложем Дитя и служившую Праматери постелью, подобрала под себя одну ногу и, не убирая руки со лба Спящего Дитя, закрыла глаза и запела песню из своего далекого детства:
Закончив, Рапсодия открыла глаза и посмотрела на Дитя Земли. Пока песня звучала, оно затихла, но как только Рапсодия замолчала, снова начало метаться на своей каменной постели. Казалось, песня привела его в страшное волнение. Рапсодия печально подняла голову и вдруг почувствовала, как на ее плечо опустилась тяжелая рука.
Спи, малышка, крошка, спи.
Мчится быстрая река,
Дуновенье ветерка,
Унесет твои заботы,
Унесет твою печаль.
Положи свою головку
На подушку сладких трав
И усни, моя красавица,
Ты с улыбкой на устах.
Одеялом из цветов я тебя укутаю,
Колыбельную спою.
Не тревожьте дочь мою.
Гладят щечки пальцы ветра,
Улыбается луна.
Птичка весело поет,
Вьет свое гнездо она.
Спи, любимая, усни.
Ветерок тебе споет,
К дальним далям унесет.
Унесись за ветром ввысь,
Но назад ко мне вернись.
— Не грусти, герцогиня, — сказал он. — Песенка была очень даже ничего.
Праматерь тоже пришла в страшное волнение, Акмед чувствовал беспокойство в ее вибрациях.
— Может быть, еще что-нибудь вспомнишь? — спросил он у Рапсодии, которая тихонько что-то бормотала, пытаясь успокоить Дитя.
— Мать пела мне тысячи песен, — ответила она и погладила Дитя по дрожащей руке. — Я не имею ни малейшего понятия, о какой из них говорится в предсказании.
— А если ты неправильно его поняла? — предположил Акмед. — Возможно, речь идет не о твоей, а о его матери.
Рапсодии показалось, будто у нее в сознании прозвучал чистый ясный перезвон колокольчиков.
— Ну конечно! Ты прав, — волнуясь, сказала она. — Но как я смогу спеть песнь его матери, если я даже не знаю, кто она?
— У него не было матери, — твердо заявила дракианка. — Она создана из Живого Камня.
— В таком случае, может быть, дракон, который его создал?.. — предположила Рапсодия.
— Нет, — прервал ее Грунтор. — Это Земля. Земля — его мать.
— Конечно, — пробормотала Рапсодия. — Конечно.
— Ты же знаешь эту песню, герцогиня. Слышала тысячу раз, снова и снова, ведь слышала, правда? И пела, когда мы шагали под Землей. Можешь спеть ее сейчас?
Певица вздрогнула. Ей стоило огромного труда удержаться от слез при мысли о том страшном времени, когда они путешествовали по Корню, убежав с Серендаира. Рапсодия снова закрыла глаза и сосредоточилась, вспоминая, как она впервые прислушалась к гулу могучей вибрации, которая меняла свою мелодию, разгуливая по бесконечным подземным пещерам и переходам.
Глубокая, точно море, песнь окутывала все ее существо и отзывалась в сердце, нежная и мягкая, словно падающий снег, порой едва различимая. Скорее ощущение, а не звук, наполненное мудростью, волшебное и неповторимое. Мелодия текла медленно, едва заметно меняя тон, не пытаясь ни за кем угнаться. Поющая душа Земли. А на заднем плане постоянно стучало сердце мира, и его ритм помогал Рапсодии пережить минуты отчаяния, давал силы в беспросветной темноте земной утробы. Она снова услышала эту песнь, как слышала ее всякий раз, когда спала, положив голову на землю.
И тут Рапсодия все поняла. Чаще всего она спала, положив голову не на землю, а на грудь Грунтору, широкую и могучую, надежную, словно базальтовая скала. А сердце великана билось в унисон с мелодией песни Земли. Она звучала в его душе, успокаивая ее во время ночных кошмаров.
«Ты же знаешь, Ой забрал бы себе все твои кошмары, если бы только мог, твоя светлость».
Рапсодия протянула руку и прикоснулась к руке сержанта.
— Грунтор, — позвала она, — ты мне поможешь? Как тогда, с ранеными солдатами?
Легкая улыбка озарила удивленное лицо великана.
— Ясно дело, мисси, — ответил он. — Как насчет парочки куплетиков из колыбельной песенки болгов? Она называется «Когти мамаши».
— Нет, — ответила Рапсодия. — Ты мне нужен, чтобы отбивать ритм. Наклонись, мне нужно положить руку тебе на сердце.
Грунтор выполнил ее просьбу молча, лишь скрипнула кольчуга да зашуршал плащ. Рапсодия мягко провела рукой по его груди и вскоре почувствовала биение сердца — размеренные гулкие удары, к которым она привыкла, казалось, целую жизнь назад. Он был по-прежнему настроен на ритмичную песнь Земли.
Она закрыла глаза и очистила свое сознание от всех посторонних звуков, оставив только этот. Он пульсировал у нее в голове, отзываясь во всем теле. Рапсодия глубоко вздохнула и погрузилась в ощущение его присутствия, окутавшее ее, точно мягко вибрирующий плащ. Почувствовав покалывание в кончиках пальцев, она вытянула руку и прикоснулась к груди Спящего Дитя, а потом, осторожно миновав невесомое одеяло, положила пальцы ему на сердце. Ритм совпал, хотя Рапсодия почувствовала, что Дитя дрожит, и это ее несколько обеспокоило. Она наклонилась к ее уху, сжала губы и принялась тихонько напевать мелодию без слов.
Она сразу уловила верный ритм, и ее сознание тут же наполнили музыкальные образы из мистических страшных времен, глубокие басы гваддов, подземных жителей, прокладывающих путь в самом сердце мира, медленное, мелодичное гудение магмы под поверхностью, разрываемое время от времени редким шипением или хлопком, ровный голос Земной Оси и Корня, обвивающегося вокруг нее. Она слышала древнюю симфонию без слов, наполненную могуществом и вызывающую благоговение.
Она пела песнь Земли, стараясь изо всех сил, прислушиваясь к биению сердца Грунтора, лишь иногда меняя мелодию, едва заметно и осторожно, так, как это делала сама Земля. Словно издалека до нее донесся тихий вздох Акмеда, он давал ей понять, что они добились успеха и песня вы звала какие-то изменения.
Неожиданно она почувствовала, что дрожь в сердце Спящего Дитя утихла и оно задышало ровнее. Рапсодия поняла, что Дитя спит, глубоко и крепко, без тревожных снов. Точно такое же ощущение покоя снизошло и на нее, будто она тоже погрузилась в спокойный сон. Такой крепкий и глубокий, что тяжелое дыхание Грунтора и Праматери ей нисколько не мешало.
Ее привел в чувство только грохот, с которым они повалились на пол.
34
Открыв глаза, Рапсодия увидела, что Акмед склонился над Праматерью.
Дитя Земли спало, жемчужные капли пота, точно роса, усеивали его лоб, как будто оно наконец справилось с тяжелой болезнью. Оно лежало неподвижно и дышало легко.
Убедившись, что ему ничто не угрожает — по крайней мере, в настоящий момент, — Рапсодия подбежала к Грунтору, растянувшемуся на полу. Она помогла ему сесть и принялась осматривать, а великан вцепился обеими руками в голову.
— Что-то приближается, — пробормотал он. Глаза у не го остекленели, он с трудом дышал.
— Что, Грунтор? Что приближается?
Дитя Земли спало, жемчужные капли пота, точно роса, усеивали его лоб, как будто оно наконец справилось с тяжелой болезнью. Оно лежало неподвижно и дышало легко.
Убедившись, что ему ничто не угрожает — по крайней мере, в настоящий момент, — Рапсодия подбежала к Грунтору, растянувшемуся на полу. Она помогла ему сесть и принялась осматривать, а великан вцепился обеими руками в голову.
— Что-то приближается, — пробормотал он. Глаза у не го остекленели, он с трудом дышал.
— Что, Грунтор? Что приближается?