Хейер Джорджетт. Тени былого

   – Истинно философский дух! – воскликнул Руперт. – Прежде ты и сам рассуждал так же. Что с тобой стряслось?
   Леони торжествующе обернулась к нему.
   – Я же говорила тебе, Руперт, что он изменился! А ты только смеялся. Прежде он никогда не бывал таким неприятным!
   – Господи, сразу видно, что ты недолго живешь рядом с ним! – дерзко заявил Руперт. Его светлость отошел от окна.
   – Вы оба ведете себя самым неподобающим образом, – сказал он. – Леони, прежде ты относилась ко мне с большим почтением.
   Она уловила улыбку в его глазах, и ее собственные весело заблестели в ответ.
   – Монсеньор, тогда я была пажом, и вам бы пришлось меня наказать. А теперь я благовоспитанная барышня.
   – И ты думаешь, что я уже не могу тебя наказать, дитя мое?
   – Как будто ей не все равно! – хихикнул Руперт.
   – Нет, не все равно! – огрызнулась Леони. – Я готова просить прощения, стоит монсеньору нахмурить брови!
   – Спаси и помилуй нас, Боже! – Руперт закрыл глаза.
   – Еще немного, – сказал его светлость, – и нынче ты не встанешь с постели, сын мой.
   – Ну да! Все козыри у тебя! – вздохнул Руперт. – Я онемел! – Он хотел лечь поудобнее и поморщился от боли.
   Герцог наклонился над ним и поправил подушки.
   – Пожалуй, тебе не стоит пока вставать, мой мальчик, – сказал он. – Так лучше?
   – Да… То есть я теперь почти не чувствую раны, – солгал милорд. – Черт побери! Я не желаю больше валяться в кровати, Джастин! Эдак мы вообще не поедем в Париж.
   – Мы подождем, пока ты совсем не поправишься, – сказал Эйвон.
   – Как ты добр! – улыбнулся Руперт.
   – Не смей дерзить монсеньору, Руперт! – строго сказала Леони.
   – Благодарю тебя, малютка. Кто-то ведь должен поддержать мой рушащийся престиж. Если все-таки хочешь нынче встать, Руперт, сейчас ты должен' лежать смирно. Леони, если хочешь покататься верхом, я к твоим услугам.
   Она мгновенно вскочила на ноги.
   – Я сейчас же надену амазонку! Merci, Monseigneur!
   – Хотел бы я поехать с вами! – тоскливо произнес Руперт, когда она ушла.
   – Терпение, дитя мое! – Его светлость задернул занавеску на окне. – И лекарь и я держим тебя в постели не для собственного удовольствия.
   – Ну, сиделка ты чертовски хорошая, не стану отрицать. – Руперт состроил гримасу, а потом застенчиво улыбнулся брату. – Лучшей я не пожелал бы.
   – Сказать правду, я сам себе порой изумляюсь, – заметил герцог и вышел.
   – И меня изумляешь, черт бы тебя побрал! – пробормотал Руперт. – Я бы дорого дал, чтобы узнать, что на тебя нашло. Ни разу не видел, чтобы человек так менялся!
   И действительно, его светлость был необычно добрым все эти тягостные дни, и едкий сарказм, прежде испепелявший Руперта, куда-то исчез. Некоторое время Руперт ломал голову над этой необъяснимой переменой и все не находил разгадки тайны. Но вечером, когда он полулежал на диване в гостиной, облаченный в халат герцога, Руперт перехватил взгляд герцога, устремленный на Леони, и был ошарашен выражением в глазах брата. Губы у него вытянулись трубочкой в беззвучном свисте.
   «Гром и молния! – подумал он. – Он же влюбился в плутовку!»
   Миновал вторник, Гастон не появился, и герцог хмурился все суровей.
   – Но, конечно, госпожа Филд скончалась, – ехидно заметила Леони. – Tiens, c'est bien drфle^[119].
   – У тебя извращенное чувство юмора, дитя мое, – сказал его светлость. – Я уже не раз это замечал. В пятницу мы едем в Париж, с Гастоном или без Гастона.
   Но вскоре после полудня в среду на деревенской улице послышался необычный шум, и Руперт, сидевший у окна гостиной, вытянул шею, проверяя, не Гастон ли это наконец.
   У дверей остановилась большая наемная карета, за которой следовала вторая, нагруженная дорожными сундуками. С них соскочил Гастон и подбежал к дверце первой кареты. Один из лакеев откинул подножку, дверца распахнулась, и из нее появилась служанка, а следом – миниатюрная дама, укутанная в широкую дорожную накидку. Руперт вытаращил глаза и захохотал.
   – Провалиться мне, это же Фанни! Господи, кто бы мог подумать?
   Леони бросилась к окну.
   – Ну да! Да! Mon Dieu, que c'est amusant!^[120] Монсеньор, это леди Фанни!
   Его светлость неторопливо направился к двери.
   – Я понял, – сказал он безмятежно. —Боюсь, малютка, твоя дуэнья и в самом деле скончалась. – Он открыл дверь. – Итак, Фанни?
   Леди Фанни быстро вошла, поцеловала его и сбросила накидку на пол.
   – Ах, как я только доехала! Душечка моя, с тобой и правда ничего не случилось? – Она заключила Леони в объятия. – Я сгораю от любопытства-, даю слово! Ах, на тебе муслин, который я прислала! Я знала, что в нем ты будешь бесподобна, но только никогда не завязывай пояс таким узлом, деточка. О, и Руперт тут! Но право же, ты ужасно бледен!
   Руперт слегка оттолкнул ее.
   – Хватит, Фан, хватит! Какой черт принес тебя сюда?
   Леди Фанни сняла перчатки.
   – Что .же мне оставалось, когда нервический приступ чуть не убил кузину? – отпарировала она. – И к тому же все это так безумно интересно, что я просто не могла усидеть дома!
   Герцог поднял лорнет.
   – Дозволено ли мне спросить, известно или нет достойному Эдварду, что ты отправилась к нам? – протянул он.
   На щеках миледи заиграли ямочки.
   – Мне Эдвард так надоел! – сказала она. – Последнее время он был ужасно несносным. Видно, я его избаловала. Только вообрази, Джастин, он сказал, что я не должна ехать к тебе!
   – Ты меня поражаешь! – сказал его светлость. – Однако я замечаю, что ты как будто тут.
   – Вот было бы мило, если бы я позволила Эдварду думать, будто он может помыкать мной, как ему заблагорассудится! – вскричала миледи. – О, у нас произошла редкостная сцена. Я оставила ему записку, – добавила она простодушно.
   – Что, несомненно, должно его утешить, —учтиво заметил герцог.
   – Не думаю, – ответила она, – я думаю, он ужасно рассердится, но я истосковалась по развлечениям, Джастин, а Гастон сказал, что ты направляешься в Париж!
   – Не знаю, возьму ли я тебя с собой, Фанни.
   Она надула губки.
   – О, возьмешь, возьмешь! Я не потерплю, чтобы меня отправили домой! И как же Леони? С кем она будет, если я уеду? Ведь Гарриет слегла, мой милый, и клянется, что больше она не может. – Миледи обернулась к Леони. – Моя прелесть, ты сделала такие успехи! И муслин тебе чрезвычайно к лицу. О, откуда у тебя эти жемчуга?
   – Мне их подарил монсеньор, – ответила Леони. – Красивые, n'est-ce pas?
   – Я бы дала себе за них выколоть глаза, – призналась миледи и с любопытством взглянула на своего невозмутимого брата. Заколыхав юбками, она опустилась в кресло. – Умоляю, расскажите, что приключилось с вами двумя! Ведь Гарриет так глупа, а к тому же ни о чем, кроме своих нервических припадков, говорить толком не может, а то, чего я от нее все-таки добилась, только разожгло мое любопытство. Право же, оно меня просто убивает.
   – Как и нас, – сказал его светлость. – Откуда ты явилась, Фанни, и каким образом тебе довелось поговорить с ней?
   – Поговорить с ней?! – вскричала миледи. – Не шути, Джастин! «Моя голова! Моя бедная голова», – стонет она. А потом: «Такая, такая необузданная!» И больше мне ничего не удалось выжать из нее, ни словечка. Еле удержалась, чтобы не встряхнуть ее за плечи как следует, даю слово!
   – Чтобы тебя, Фан, повесили за болтовню! – перебил Руперт. – Как ты оказалась в Эйвоне?
   – Эйвоне, Руперт? Право же, я там почти год не была, хотя на днях совсем было собралась навестить мою дорогую Дженнифер, но не смогла. Из-за раута леди Фаунтейн. Нельзя же было уехать…
   – Дьявол забери леди Фаунтейн! Где кузина?
   – Дома, Руперт, где же еще?
   – Как! Неужели с Эдвардом?
   Фанни энергично закивала.
   – Он как раз в настроении для ее общества, – прожурчал герцог.
   – Да нет, – задумчиво произнесла Фанни. – Он, конечно, в бешенстве! Так о чем я?
   – Пока ни о чем, моя дорогая. Мы, затаив дыхание, ждем.
   – Джастин, какой ты несносный! Ах да, Гарриет! Она прибывает в Лондон под опекой Гастона и чуть не испускает дух в моих объятиях. Бормочет какой-то вздор и обливает слезами мое платье из серебряной тафты, а под конец протягивает твое письмо, Джастин. И клянется, что во Францию не поедет, что бы ты ни сделал. Тут я выслушала, как ей становится дурно даже при одном взгляде на море. Ах, уверяю тебя, я с ней совсем измучилась. Стонет только про какое-то похищение, бегство и что шляпу Руперта нашли на Длинном лугу у самой опушки, а какой-то человек явился требовать лошадь, и ты, Джастин, уехал в Саутгемптон. Просто нитки без канвы! И от Гастона я ничего толком не добилась… Право, Джастин, почему ты взял в камердинеры такого болвана? Ну, и все кончилось тем, что я решила поехать, посмотреть сама и понять, что происходит. И не угодно ли – Эдвард говорит, что я не должна ехать! И я подумала: право, до чего мы дошли! И когда он ушел к Уайту… нет, в «Какаовое дерево» – я вспомнила, потому что он должен был там встретиться с сэром Джоном Коттоном, – я приказала Рейчел уложить мне сундуки и отправилась с Гастоном к вам. Me voici^[121], как сказала бы Леони.
   – Voyons! – У Леони заискрились глаза. – По-моему, мадам, вы отлично придумали! И вы поедете в Париж? Монсеньор говорит, что я должна буду сделать реверанс высшему свету и ездить на балы. Пожалуйста, поедемте, мадам.
   – Конечно, я поеду, любовь моя. Именно об этом я и тосковала. Прелесть моя, на улице Рояль есть модистка… такие обворожительно-модные шляпы! О, я проучу Эдварда!
   – Эдвард, – заметил герцог, – несомненно, последует за тобой, жаждя моей крови. Нам следует дождаться его.
   – Милый Эдвард! – вздохнула миледи. – Я так надеюсь, что он приедет, ну конечно же он приедет. А теперь, во имя всего святого, рассказывайте! Иначе я умру от любопытства.
   И Леони с Рупертом принялись наперебой рассказывать о своих приключениях благодарнейшей слушательнице. Фанни перебивала их уместней-шими восклицаниями, а когда услышала, как Ру-перт чудом избежал смерти, бросилась к нему и обняла прежде, чем он успел уклониться. Под конец же она уставилась в изумлении на его светлость и рассмеялась.
   Герцог ответил ей улыбкой.
   – Невольно чувствуешь себя пожилой, моя дорогая? Увы!
   – Ничего подобного! – Миледи обмахнулась веером. – От скуки я чувствовала себя столетней старухой, но это похищение и погоня – ничего более сумасшедшего я в жизни не слыхивала! – возвращает меня к дням моей юности, ну, право же, Джастин, ты должен был бы разрезать его шпагой на куски, этого негодяя!
   – Так думаю и я! – вмешалась Леони. – Я хотела, чтобы он очень пожалел, мадам. Такая дерзость!
   – Совершенно с тобой согласна, душенька, но, если ты и правда облила его кофе, бьюсь об заклад, он уже пожалел. Какая ты проказница, деточка! Но даю клятву, я завидую твоей смелости. Сен-Вир? Да, я его хорошо помню. Шевелюра, способная запалить шесть стогов, и препротивнейшие глаза. Но для чего он это сделал, душка?
   – Не знаю, – ответила Леони. – А монсеньер не хочет сказать.
   –А, так ты знаешь, Джастин? Я могла бы и сама догадаться! Значит, ты ведешь какую-то дьявольскую игру. – Миледи закрыла веер с громким щелчком. – Да, мне пора вмешаться! Я не допущу, чтобы твои сумасшедшие замыслы, Джастин, подвергали опасности милое дитя. Мой ангелочек, я дрожу при одной мысли о том, что могло бы с тобой случиться!
   – Твои опасения за безопасность моей воспитанницы, Фанни, очаровательны, но, думается, я сумею ее защитить.
   – Еще бы! – сказала Леони. – Разве я не принадлежу ему? – Она положила руку на локоть его светлости, посмотрела ему в глаза и улыбнулась.
   Миледи взглянула на них и прищурилась. На лице Руперта она поймала многозначительную ухмылку и внезапно вскочила, говоря, что ей надо присмотреть, как разместят ее багаж.
   – Ей-богу, в гостиницу его не втиснуть! – засмеялся Руперт. – А где ты будешь спать, Фан?
   – Пусть хоть на чердаке! – объявила миледи. – Или в конюшне! Что может быть более подобающим в такой истории?
   – Мне кажется, нет нужды подвергать тебя такому испытанию, – сказал герцог. – Гастон перенесет мои вещи в комнату Руперта, а ты расположишься в моей.
   – Милый, это будет превосходно! Ты не покажешь мне дорогу, Леони? Право же, дитя, ты с каждым днем становишься прелестней! – Она обняла Леони за талию, и они вышли.
   – Черт! Хорошенький клубок! – заметил Руперт, едва дверь закрылась за дамами. – Фан в дьявольски хорошем настроении, но – Господи! – неужели она поедет с нами?
   – Полагаю, у достойнейшего Эдварда найдется что сказать по этому поводу, – ответил Эйвон.
   – Не понимаю, как Фанни могла выбрать такого сухаря и почему ты ей потворствовал! – сказал Руперт.
   – Мой милый мальчик, я ей потворствовал потому, что он достаточно сух, чтобы немножко ее отрезвить. И у него есть деньги.
   – Да, конечно, но, ей-богу, от него молоко скиснет, если он над ним улыбнется! А одну Фанни ты пригласишь?
   – Пожалуй, – сказал Эйвон. – Лучшей хозяйки для светских приемов мне не найти.
   Руперт уставился на него.
   – Ты намерен давать рауты и балы?
   – На самую широкую ногу, Руперт. Весьма утомительно, но долг опекуна Леони меня обязывает.
   Руперт выпрямился в кресле и сказал энергично:
   – Можешь рассчитывать на мое присутствие до конца сезона, Джастин.
   – Естественно, я весьма польщен! – Его светлость поклонился.
   – Но… но ты позволишь мне быть твоим гостем? – спросил Руперт.
   – Ты украсишь мое бедное жилище, – протянул Эйвон. – Да, дитя мое, можешь присоединиться к нашему маленькому обществу – с условием, что будешь вести себя с надлежащей осмотрительностью и воздержишься от того, чтобы отплатить моему дражайшему другу его собственной монетой.
   – Как? Я не смогу его вызвать? – воскликнул Руперт.
   – Так грубо! – вздохнул его светлость. – Можешь предоставить его моему… э… милосердию с чистой совестью.
   – Бедняга! – сказал Руперт с чувством, поглядел в глаза брату и перестал улыбаться. – Боже мой, Джастин, неужели ты так его ненавидишь?
   – Ба! – произнес его светлость. – Это словечко я заимствовал из лексикона своей малютки. Разве гадюку ненавидят? Она ядовита, омерзительна, и потому ее давят под каблуком – так я раздавлю этого графа.
   – Из-за того, что произошло двадцать лет назад… с тобой? – осмелился спросить Руперт, дивясь собственной дерзости.
   – Нет, мой мальчик, не поэтому, хотя и это – гиря на чаше весов.
   – Значит, из-за того, как он поступил с Леони?
   – Из-за того, как он поступил с моей малюткой, – негромко повторил герцог. – Да, дитя мое,
   – Тут кроется что-то еще, – убежденно объявил Руперт.
   – Да, и гораздо больше, – согласился герцог. Необычная суровость исчезла с его лица, и оно стало непроницаемым, как всегда. – Напомни мне, мой мальчик, что я задолжал тебе брильянтовую булавку. Если не ошибаюсь, это был солитер редкой красоты?
   – Да, и ее мне подарил ты несколько лет тому назад.
   – Хотел бы я знать, какое затмение на меня нашло? – заметил герцог. – Видимо, ты… э… купался в лучах моего благоволения.

Глава 23
МИСТЕР МАРЛИНГ ПОЗВОЛЯЕТ УБЕДИТЬ СЕБЯ

   На следующее утро леди Фанни изволила завтракать в постели и прихлебывала горячий шоколад, когда в дверь поскреблась Леони. Миледи поднесла руку к изящному ночному чепцу и пригладила золотые кудри, а потом крикнула:
   – Войдите! Ах, это ты, деточка, – продолжала она. – Помилуй Боже, неужели ты так рано катаешься верхом?
   На Леони была амазонка, и этот наряд дополняли начищенные сапожки, кожаные перчатки с раструбом и кисточками, а также черная касторовая шляпа с длинным пером, ниспадавшим на плечо.
   – Да, мадам, но только если я вам не нужна. Монсеньор сказал, что мне следует спросить вас.
   Леди Фанни откусила кусочек сладкого сухарика и с жарким интересом уставилась на столбик кровати, поддерживавший полог.
   – Разумеется, деточка, разумеется. Зачем бы ты мне была нужна? Право, какие розы цветут на твоих щеках! Я бы отдала самое драгоценное мое ожерелье за твой цвет лица. Правда, когда-то и у меня был такой. Поезжай, моя любовь. Не заставляй Джастина ждать. А Руперт встал?
   – Камердинер одевает его, мадам.
   – Я составлю ему компанию в гостиной, – сказала миледи, отставляя чашку с блюдцем. – Беги, деточка! Погоди! Пошли ко мне Рейчел, любовь моя, будь так добра.
   Леони тут же убежала. Полчаса спустя миледи, весьма поторопившись, впорхнула в гостиную в муслиновом наряде и изящном чепце, прятавшем ее ненапудренные волосы. При ее появлении Руперт поднял голову и отложил книгу, над которой зевал.
   – Господи, как ты рано встала, Фан.
   – Я пришла составить тебе компанию, – проворковала она и села возле него у окна.
   – Чудесам нет числа! – сказал Руперт и добавил, чувствуя, что такая сестринская любовь не должна оставаться невознагражденной: – Сегодня тебе не дашь больше двадцати, Фан, душой клянусь!
   – Милый Руперт! Ты правда так думаешь?
   – Да… ну, хватит, хватит! Леони уехала с Джастином на верховую прогулку.
   – Руперт! – сказала миледи.
   –А?
   – Я вижу, что Джастин женится на этой девочке.
   Руперт и бровью не повел.
   – Ты так думаешь?
   – Мой милый мальчик, он в нее по уши влюблен.
   – Это я знаю, я же не слепой, Фан. Но он ведь и прежде бывал влюблен.
   – Руперт, ты несносен! Ну при чем тут это?
   – Ни на одной из них он не женился, – ответил милорд.
   Фанни приняла шокированный вид.
   – Руперт!
   – К чему чопорность, Фанни! Это работа Эдварда, я знаю.
   – Руперт, если ты будешь бранить милого Эдварда…
   – Чтоб черт побрал Эдварда! – весело перебил Руперт.
   Фанни несколько секунд молча сверлила его взглядом, а потом вдруг улыбнулась.
   – Я пришла не для того, чтобы ссориться с тобой, противный мальчишка. Джастин не сделает из Леони свою любовницу.
   – Да, разрази меня, ты, по-моему, права. Он стал таким строгим, что его просто узнать нельзя. Но брак… Его так легко не изловить!
   – Изловить? – вскричала миледи. – Ничего подобного! Девочка даже не думает, что может стать его женой. Потому-то он и захочет на ней жениться, помяни мое слово!
   – С него станется, – с сомнением произнес Руперт. – Но… Господи, ему же стукнуло сорок, Фанни, а она совсем младенец.
   – Ей двадцать, мой дорогой, или скоро будет. Бесподобно! Она всегда будет видеть в нем героя и не станет обращать внимание на отсутствие у него морали, потому что сама ее лишена. А он… о, он будет самым взыскательным мужем в Лондоне и самым восхитительным! Она навсегда останется его малюткой, хоть поклянусь, а он «монсеньором». Нет, я твердо решила, что он на ней женится. А что скажешь ты?
   – Я? Я был бы рад, но… черт! Фанни, мы же не знаем, кто она такая! Боннар! Никогда не слышал о такой фамилии, и от нее попахивает буржуа, черт побери, сильно попахивает! А Джастин… ты же знаешь, он Аластейр Эйвонский – и не может жениться на мещанке!
   – Ха! – сказала миледи. – Поставлю на кон мою репутацию, что она не плебейского происхождения. Тут есть какая-то тайна, Руперт.
   – Это любому дураку ясно, – ответил Руперт без обиняков. – И если ты спросишь меня, Фан, так, по-моему, она в родстве с Сен-Виром.
   Он откинулся на спинку и посмотрел на сестру, ожидая встретить изумленный взгляд. И не встретил.
   – Где был бы мой ум, если бы я не заметила этого? – осведомилась Фанни. – Чуть я услышала, что ее увез Сен-Вир, то сразу поняла – она его побочная дочь.
   Руперт даже поперхнулся.
   – Черт, и ты хочешь, чтобы Джастин женился на такой?
   – Мне это безразлично, – сказала миледи.
   – Он этого не сделает! – убежденно заявил Руперт. – Он всегда был повесой, но он блюдёт родовую честь. В этом ему не откажешь.
   – Вздор! – Миледи прищелкнула пальцами. – Если он ее любит, то и думать не станет о родовой чести. Да разве меня она заботила, когда я выходила за Эдварда?
   – Тише, тише! У Марлинга есть свои недостатки, я не отрицаю, но в его роду нет ни капли дурной крови, а род этот можно проследить до…
   – Дурачок! Разве я не вышла бы за Фонтенуа? Мне стоило только палец поднять! Или за милорда Блэкуотера, или за его светлость герцога Камминга? И все-таки я выбрала Эдварда, хотя рядом с ними он – никто.
   – Черт побери, он не плебей!
   – Мне было бы все равно, даю слово!
   Руперт покачал головой.
   – Это неподобающий шаг, Фанни, Богом клянусь, неподобающий. И мне это не нравится.
   Миледи состроила ему гримасу.
   – Ну, так скажи Джастину, что тебе это не нравится, мой милый! Скажи ему…
   – Благодарю тебя, я в дела Джастина не вмешиваюсь. Он сделает то, что захочет, но ставлю сто фунтов, на незаконнорожденной он не женится.
   – Идет! – воскликнула миледи. – Ах, Руперт, на той неделе я проиграла в карты мой изумруд! Я все глаза выплакала, а Эдвард сказал только, что это должно послужить мне уроком!
   – В этом весь Эдвард, – кивнул Руперт. – Мне ли не знать!
   – Ничего ты не знаешь; несносный мальчишка! Он подарит мне другой изумруд! – Она вдруг часто заморгала. – Он всегда так добр ко мне. Приедет ли он? Право, я ужасно расстроюсь, если нет!
   Глаза Руперта были устремлены в окно.
   – Что же, он приехал, и очень а propos^[122].
   – Что! Это правда он, Руперт? Ты не шутишь?
   – Нет, это он, и, судя по лицу, в черном бешенстве.
   Леди Фанни блаженно вздохнула.
   – Милый Эдвард! Он будет так на меня сердиться, я знаю!
   В гостиную стремительно вошел Марлинг. Он был в дорожной грязи, глаза у него опухли от бессонницы, губы были неумолимо сжаты. Он молча смерил свою очаровательную жену яростным взглядом.
   – Вот и последний из нас! – возликовал Руперт. – Теперь вся семья в сборе, слава небесам! Желаю тебе доброго утра, Эдвард!
   Леди Фанни встала и протянула руку мужу.
   – Эдвард, право же, это так глупо! Он словно не заметил ее руки.
   – Ты вернешься со мной сегодня же, Фанни. Я не потерплю неповиновения.
   Руперт присвистнул и пробормотал вполголоса:
   – Ату его! Ату ее!
   Леди Фанни хихикнула.
   – Ах, сударь, сколь вы не галантны! И вы не удосужились взглянуть на себя в зеркало. Являетесь ко мне грязным, непричесанным! Ко мне, кто так любит, чтобы мужчина был point de vice^[123].
   – Оставим мой внешний вид, с твоего разрешения. Я достаточно долго терпел твои капризы, Фанни. Ты вернешься со мной в Англию.
   – Неужели, сударь? – В глазах миледи вспыхнул боевой огонь.
   – Вы моя жена, сударыня.
   – Но не ваша вещь, сударь. Прошу, разгладьте свой нахмуренный лоб. Мне он таким не нравится.
   – Непременно! – вмешался Руперт. – Как там моя кузина, Марлинг?
   – Да, сударь! И как вы могли покинуть бедняжку Гарриет? Ты поступил очень дурно, Эдвард.
   – Фанни, ты кончила? Предупреждаю тебя, я не в настроении терпеть все эти ужимки.
   – Осторожнее, Фан, осторожнее! – сказал Руперт, получавший от всего этого огромное удовольствие. – Не то он отринет тебя, это уж как пить дать.
   Марлинг резко обернулся к нему.
   – Ваши шутки неуместны, Аластейр. Полагаю, нам будет легче разговаривать, если вы нас оставите одних.
   – Как ты смеешь, Эдвард! Бедный мальчик только-только начал вставать с кровати, и у него рана в плече – пуля прошла на какой-то дюйм от легкого!
   – Меня не заботят раны Руперта, – уничтожающе сказал Марлинг. – Он останется жив и без моего сочувствия.
   – Хорошо, но рана, несомненно, откроется, если мне придется и дальше любоваться вашей угрюмой физиономией! – отпарировал Руперт. – Да улыбнитесь же, Бога ради!
   – Да-да, Эдвард, улыбнись! – умоляюще сказала миледи. – Когда ты так хмуришься, у меня разбаливается голова.
   – Фанни, поговорим наедине пять минут.
   – Нет, сударь, ни за что. Вы невыносимы, когда обращаетесь ко мне в таком тоне, и, право же, больше я терпеть не намерена.
   – Вот так, Марлинг. Пойдите закажите завтрак. Вам сразу полегчает, голову даю на отсечение. У вас желчь разлилась из-за пустоты в желудке. Уж я-то это ощущение знаю. Ветчина, пирожки, кофе, чтобы запить их, и вы станете другим человеком, провалиться мне!
   Леди Фанни хихикнула. Чело Марлинга стало еще темнее, глаза жестче.
   – Вы пожалеете об этом, сударыня. Вы зашли слишком далеко.
   – Ах, сударь, у меня нет терпения выслушивать ваши тирады. Приберегите их для Гарриет! Ее они, разумеется, чаруют.
   – Испытайте их на Джастине, – посоветовал Руперт. – Вот он с Леони. Господи, какое счастливое семейное собрание!
   – В последний раз, Фанни… больше я спрашивать не стану – ты поговоришь со мной в одиночестве?
   – В одиночестве? – повторил Руперт. – Ну, разумеется, она согласится. Одиночество, вот что требуется! Одиночество и жирная ветчинка…
   – Мой дорогой Марлинг, надеюсь, я вижу вас в добром здравии? – В комнату бесшумно вошел его светлость.
   Марлинг взял свою шляпу.
   – Я совершенно здоров, Эйвон, благодарю вас.
   – Зато в каком он расположении духа! – вставил Руперт. – О Господи!
   – Признаюсь, – произнес Марлинг ровным голосом, – оно оставляет желать лучшего.
   – Да не может быть! – Руперт изобразил изумление. – Просто море было бурным, Эдвард, и у вас растрясло печень.
   Эйвон обернулся к брату.