– Твои замечания, Руперт, всегда поучительны. И все же, мне кажется, мы обойдемся без них.
   Руперт тут же увял. Миледи вздернула голову. Эйвон подошел к столику, налил рюмку бургундского и предложил Марлингу, но тот жестом отклонил ее.
   – Я приехал, сударь, забрать мою жену домой. Но раз она отказывается сопровождать меня туда, разрешите мне откланяться.
   Эйвон поднял лорнет и посмотрел сквозь него на миледи.
   – Да, Джастин, отказываюсь. Я поеду с тобой в Париж.
   – Разумеется, я чрезвычайно польщен, – сказал его светлость. – Тем не менее, дорогая моя, ты поедешь со своим мужем.
   – Благодарю вас! – Марлинг саркастически усмехнулся. – Я не возьму ее, если она послушается вас! Она должна послушаться меня!
   – Я н-никого не п-послушаюсь! – Лицо леди Фанни сморщилось, как у готового расплакаться ребенка. – Вы оба такие недобрые!
   Марлинг промолчал, и она прижала к глазам платочек.
   – Ты приезжаешь… кричишь на меня… и… и хмуришься… Я не поеду с тобой! Я тебя ненавижу, Эдвард!
   – Мне не хватало только этого, – сказал Марлинг и повернулся к двери.
   Зашелестели шелка – миледи пробежала через комнату.
   – Ах, Эдвард, я не то хотела сказать, ты же знаешь! Совсем не то!
   Он отстранил ее.
   – Ты вернешься со мной?
   Она поколебалась, потом подняла на него глаза. Две крупные слезы сползли по ее щекам. Марлинг взял обе ее руки и нежно их пожал.
   – Нет, – сказал он мягко, – я не могу смотреть, как ты плачешь. Поезжай с Джастином.
   Тут она повисла у него на шее и зарыдала.
   – Ах, Эдвард, я поеду с тобой! Правда-правда! Прости меня!
   – Милая! – Он крепко ее обнял.
   – Я решительно de trop[124], – заметил его светлость и налил себе еще бургундского.
   – Я поеду, Эдвард! Но… мне так… мне так хочется в Париж!
   – Тогда поезжай, радость моя. Я не хочу лишать тебя удовольствия.
   – Н-но я… я не в силах расстаться с тобой, – рыдала Фанни.
   – Прошу прощения, но не мог бы я кое-что предложить? – Герцог медленно подошел к ним. – Право, для подобных страданий нет ни малейших причин. Все очень просто! – Он отвесил Марлингу блистательный поклон. – Прошу вас поехать с нами в Париж, мой дорогой Эдвард.
   – А! Благодарю вас, но…
   – Да, я знаю, – прожурчал Эйвон. – Вы предпочитаете не переступать неблагопристойный порог моего жилища.
   Марлинг покраснел.
   – Право же, я…
   – Поверьте, это лишнее. Я бы не предложил столь неприятный план, если бы не то обстоятельство, что Фанни мне необходима.
   – Не понимаю, почему вы нуждаетесь в ней.
   Его светлость недоуменно поднял брови.
   – Дражайший Эдвард, а мне казалось, что вы с вашими неколебимыми понятиями о приличиях должны понять причину сразу же.
   – Леони! Я совсем забыл… – Марлинг нерешительно помолчал. – Неужели вы не можете найти даму, которая составила бы ей общество?
   – Без сомнения, их найдется сотня, но мне необходима хозяйка дома.
   – В таком случае Фанни лучше поехать с вами, а я вернусь в Англию.
   Фанни вздохнула.
   – Эдвард, если ты не поедешь в Париж, я должна буду вернуться с тобой. Но мне так хочется, чтобы ты поехал.
   В эту секунду вошла Леони и захлопала в ладоши при виде Марлинга.
   – Parbleu![125] Это мосье Марлинг! Bonjour, m'sieur. Он улыбнулся и поцеловал ей руку.
   – Надеюсь, я нахожу вас в добром здравии, дитя? Но ваш румянец уже служит мне ответом.
   – Взыскательные глаза взирают на мою малютку благосклонно, – прожурчал герцог. – Малютка, я пытаюсь уговорить мистера Марлинга почтить мой убогий дом своим присутствием. Прошу, присоедини свои уговоры к моим.
   – Да? – Леони перевела взгляд с одного на другого. – Пожалуйста, поедемте, хорошо? Я попрошу монсеньера пригласить и мосье Давенанта.
   Эйвон невольно улыбнулся.
   – Прекрасная мысль, ma fille.
   – Дитя, – сказал Марлинг, – это лишнее. Вы возьмете с собой миледи, а мне позволите уехать.
    А, ба! – воскликнула Леони. – Это потому, что вы не любите монсеньора, правда?
   – Моя малютка откровенна, этого у нее не отнимешь, – заметил его светлость. – Вся суть дела
   в двух словах.
   – Вы не думаете, что он достаточно респектабельный. Но только теперь он стал очень-очень
   респектабельным, je vous assure[126].
   У Руперта вырвался приглушенный звук, плечи миледи задрожали, а Марлинг не выдержал и безудержно расхохотался. Леони с негодованием оглядела развеселившуюся троицу и обернулась к герцогу.
   – Что с ними, монсеньор? Почему они смеются?
   – Понятия не имею, малютка, – ответил Эйвон не моргнув и глазом.
    По-моему, это глупо. Очень глупо.
   Однако смех очистил воздух. Марлинг посмотрел на герцога и сказал прерывающимся голосом:
   – Признаюсь… именно ваша… недостаточная респектабельность несколько стоит… мне поперек
   горла!
   – Я так и полагаю, – ответил герцог. – Но вы
   найдете опору в Давенанте. Он будет в восторге оплакивать вместе с вами мою покойную мораль.
   – Весьма заманчиво, – ответил Марлинг и бросил неуверенный взгляд на жену. – Но мне кажется, в этой сумасшедшей затее я окажусь неуместным.
   – Мой дорогой Эдвард, а я в ней уместен? —
   осведомился его светлость оскорбленным тоном. – Я полагаюсь на вас, на то, что вы поможете мне внести в нее должную солидность.
   Марлинг с легкой улыбкой посмотрел на темно-малиновый кафтан герцога.
   – Я придать солидность еще могу, но вы, Эй-вон? Вы вносите в нее великолепность.
   – Вы мне льстите. – Эйвон поклонился. —Должен ли я истолковать это как согласие?
   – Да, Эдвард, да! О, пожалуйста!
   – Voyons, это будет fort amusant, m'sieur. Вы должны поехать.
   Руперт осмелился подать голос:
   – Присоединяйтесь к нам, Марлинг! Чем больше, тем веселее.
   – Что я могу ответить на такие любезные уговоры? – Марлинг взял руку жены в свою. – Благодарю вас, Эйвон. Я принимаю ваше приглашение.
   – В таком случае Гастону лучше вернуться в Лондон за вашими вещами, – сказал его светлость.
   Леони засмеялась.
   – Он умрет, монсеньор. Уж я знаю.
   – Заметьте, – сказал герцог, обращаясь к Марлингу, – смерть и всяческие беды всегда веселят мою малютку.
   Марлинг положил ладонь на голову Леони.
   – Она плутовка, Эйвон, не так ли? Но хорошенькая плутовка.
   Леони широко раскрыла глаза.
   – Vraiment? Я правда хорошенькая, монсеньор? Вы тоже так думаете?
   – Более или менее, малютка. Более или менее.
   У нее вытянулось лицо.
   – Я и боялась, что вы так не думаете, монсеньор.
   Эйвон ущипнул ее за подбородок.
   – Дитя, разве я не называю тебя ma belle?
   Леони прижала его руку к губам.
   – Merci, Monseigneur! Вы сделали меня такой счастливой, enfin[127]!
   Марлинг внезапно посмотрел на жену. Она улыбнулась и опустила глаза, а он обернулся к Руперту.
   – Пожалуй, я последую твоему превосходному… хотя не очень своевременному совету, мой мальчик.
   Руперт ухмыльнулся.
   – Что? А, ветчинка! Да, хороший совет, разрази меня! Но не стану отрицать, дал я его, чтобы разъярить вас, Эдвард!
   – И добился своего, шалопай. Эйвон, нет нужды посылать Гастона в Англию. Я могу сам туда вернуться и присоединиться к вам в Париже на следующей неделе.
   – Дорогой Эдвард, Гастону только полезно потрудиться. Он растолстел и обленился. Он будет в Париже раньше нас.
   – Вы очень добры! – Марлинг поклонился.
   – Это противоречит моей репутации, – сказал его светлость и позвонил.
* * *
   На следующее утро все общество отправилось в Париж. Леди Фанни волновалась, Марлинг посмеивался, Руперт отпускал шуточки, Леони была преисполнена радостного возбуждения, а герцог оставался неторопливым и безмятежным, как обычно. Все жители Леденье высыпали поглазеть на их отбытие и дивились коляске, нагруженной багажом, дормезу с гербами его светлости на дверцах и на следовавшие за ним две кареты поменьше.
   В одной из них ехали Марлинги, а Эйвон, Леони и Руперт – в дормезе. Руперт полулежал на подушках, смягчавших толчки, и коротал время за картами с Леони. Его светлость расположился в углу и наблюдал за ними, слегка посмеиваясь.

Глава 24
ХЬЮ ДАВЕНАНТ ПРИЯТНО УДИВЛЕН

   Субботу и воскресенье они отдыхали в Руане и приехали в Париж во вторник. Уокер ожидал их в вестибюле особняка и даже взглядом не выдал, что узнал Леони. Все было готово к прибытию его светлости, и леди Фанни тотчас забрала в свои ручки бразды правления домом. Присмотрев за распаковкой своего багажа и отдав многочисленные распоряжения, она присоединилась к герцогу в библиотеке, а Леони тем временем пошла поздороваться с мадам Дюбуа, домоправительницей.
   – И что теперь, Джастин? – осведомилась миледи, садясь напротив него у бюро. – Мы должны наделать шума?
   – Непременно, Фанни. И как можно больше. Я жду твоих советов.
   – Бал, – объявила она деловито. – Для начала достаточно. – Она задумчиво прикусила палец. – Сначала я должна одеть девочку и одеться сама. Право, у меня не найдется ни одного сносного платья! Белая парча для Леони, я думаю, или два-три оттенка зеленого. С такими огненными кудрями.
   – Моя дорогая, я хочу, чтобы они были poudres[128].
   – Как тебе угодно, Джастин. Да, это будет очень мило. Ну, посмотрим. Полагаю, у тебя есть свои причины желать этого. Я разошлю приглашения… да, на день через две недели. Срок, разумеется, маловат, но я не отчаиваюсь, думаю, что приглашения будут приняты. Твое имя и мое, дорогой мой! – У нее заблестели глаза. – Клянусь, я соберу здесь весь Париж. А что потом?
   – Потом, милая Фанни, Версаль.
   Леди Фанни кивнула.
   – Превосходно. О, она произведет эффект,
   Джастин.
   – Я этого и хочу, – ответил он. – Рассылай
   приглашения, моя дорогая.
   – Расходы? – Она наклонила голову набок.
   – О них можешь не беспокоиться. Полагаю, мы пригласим юного Конде и де Пентиевра. А также
   герцога де Ришелье.
   – Ими займись сам. Ну, разумеется, мадам Дюдеффан и герцогиня де ла Рок. – Леди Фанни полузакрыла глаза. – Милый Джастин, не найдется никого из тех, кто что-то значит, кто не приедет на твой бал, даю слово! Но какая работа мне предстоит! Приедут все, из любопытства, ты можешь быть уверен! – Зашелестев юбками, она направилась к двери. – Наряды для девочки?
   – Я никогда не оспаривал твой вкус, Фанни.
   – Как забавно это будет! Будто у меня есть дочка, от чего, благодарение небу, я избавлена! Одеть ее пышно?
   – Как подобает моей воспитаннице, Фанни, но а la jeune fille[129].
   – Не сомневайся! У тебя не будет поводов жаловаться. Право, в последний раз я волновалась так только в юности, когда, Джастин, ты взял меня в Версаль. Необходимо приготовить для приемов весь дом. Клянусь, некоторые комнаты просто погребены в пыли. Потребуется целая армия, чтобы навести порядок. Бал – лишь самое начало, уверяю тебя. Мы будем давать soirees[130], и карточные вечера, и, может быть, устроим раут, и… о, мы произведем эффект! – И она удалилась, полная практических планов.
   Его светлость сел писать письмо Хью Давенанту.
   С этой минуты в особняке Эйвона воцарилась хлопотливая суета. Сменяли друг друга модистки и портнихи, учителя танцев и куаферы; все запертые двери были распахнуты, и слуги подметали, мыли, чистили комнаты, куда давно никто не входил. Его светлость почти не бывал дома. Он ежедневно показывался в свете, оповещая о своем возвращении, Руперту было поручено давать побольше пищи любопытству, и милорд, едва совсем оправился, начал усердно посещать игорные дома и другие излюбленные приюты своих приятелей, где в свойственной ему манере рассказывал о последней прихоти своего брата. Красота Леони ничего не потеряла в его описаниях, он намекал на мрачную тайну, заверял всех и каждого, что Эйвон заручился присутствием на своем балу принца Конде, а также герцога Ришелье. По Парижу ходило все больше слухов, и Фанни восседала у себя в будуаре среди разбросанных повсюду благодарностей за приглашение с обещанием непременно быть на балу.
   – О, у нас все будет великолепно! – воскликнула она. – Разве я не говорила, что приедет весь Париж?
   Но Леони ускользнула, спасшись заодно от учителей танцев и портних, и пробралась в библиотеку, где обычно можно было найти герцога. Она остановилась в дверях, грустно глядя на него. Он поднял голову, положил перо и протянул к ней руку.
   – Ну, ma fille?
   Она подбежала и упала на колени рядом с его
   креслом.
   – Монсеньор, я боюсь!
   Он бережно погладил пылающие кудри.
   – Чего ты боишься, дитя мое?
   Она широко развела руки.
   – Этого… всего этого. Приедет столько людей, и все сейчас так заняты. И у меня совсем нет времени, чтобы поговорить с вами, монсеньор.
   – Тебе это не нравится, дитя?
   Она наморщила нос.
   – Ah, quant а за[131]… Это меня волнует, монсеньор, и… да, это мне очень нравится. Но все так, как тогда в Версале, помните? Я вас потеряла. Все такое большое, сверкающее…
   – Дитя… – Он посмотрел вниз, прямо ей в глаза. – Я ведь всегда здесь. – Он чуть улыбнулся. – Я думаю, малютка, это мне грозит опасность потерять тебя, когда ты вступишь в свет. Тогда ты больше не захочешь сидеть тут со мной.
   Она отчаянно замотала головой.
   – Нет, всегда, всегда! Voyons, Monseigneur, я кружусь во всем этом веселье, которое вдруг открылось мне, и некоторое время оно мне нравится. Но я всегда прибегаю к вам. Тогда я чувствую себя в безопасности и перестаю бояться. Вы понимаете?
   – Вполне, – ответил его светлость. – И ты можешь на меня положиться, малютка.
   – Да, монсеньор. – Она вложила руку в его пальцы и чуточку вздохнула. – Почему вы столько для меня делаете?
   – На то есть много причин, малютка. Пусть они тебя не занимают.
   – Да, монсеньор, – послушно повторила она. – Оно теперь так далеко – время с Жаном и Шарлоттой.
   – Я хочу, чтобы ты забыла о нйх ma mie[132]. Это был дурной сон, и только.
   – Bien, Monseigneur. – Она прижалась головой к его локтю и еще долго сидела так.
   В тот же вечер приехал Давенант, и открывший ему лакей доложил, что его светлость обедает. Хью отдал ему плащ и шляпу, сделал знак остаться в прихожей и один направился к столовой, откуда доносились голоса.
   На столе в золоченых канделябрах пылали свечи. В их мягком свете мерцало серебро, вспыхивали грани хрусталя. В нижнем конце стола сидела леди Фанни, Марлинг справа от нее горячо спорил с Рупертом напротив. Справа от Марлинга Леони в платье из тусклого желтого шелка и старинных кружев что-то говорила герцогу во главе стола, но обернулась на звук открывающейся двери и захлопала в ладоши.
    Tiens, это мосье Давенант. Он приехал! Посмотрите, монсеньор!
   Герцог встал и положил салфетку.
   – Мой милый Хью! Вы как раз вовремя. Жак, прибор для мосье!
   Давенант пожал ему руку, кивая Руперту и Марлингу.
   – Я не мог отказаться от твоего приглашения. Или это был приказ? – Он низко поклонился леди Фанни. – Миледи!
   Она радостно протянула ему руку.
   – О, я ужасно вам рада, Хью! Клянусь, прошло стo лет с тех пор, как мы виделись в последний раз.
   – Красива, как всегда, – сказал он, целуя ее руку, но смотрел он на Леони.
   – Ах! – Леди Фанни надула губки. – Меня затмила, Хью, положительно затмила эта девочка! Так досадно! – Она улыбнулась Леони и кивнула.
   Леони подошла к ним самой грациозной своей походкой и сделала реверанс. В уголках ее губ играла шаловливая улыбка, но глаза, смотревшие на Давенанта, были сама невинность.
   – Как это возможно? – сказал он и нагнулся над ее рукой.
   – Ты как будто ослеплен? – Герцог подошел и встал рядом со своей воспитанницей.
   – О, совершенно! Я бы не поверил, что подобное возможно. Тебя можно поздравить, Аластейр.
   – Я тоже так думаю, – ответил герцог.
   Леони забавно поклонилась.
   – Иногда, мосье, я снова бываю Леоном.
   – Да, вот это Леон. – Хью улыбнулся. – Вам нравится быть Леони?
   – Сначала мне все это не нравилось, – призналась она. – Но теперь я думаю, что это очень приятно. Если ты девушка, у тебя много красивых вещей и ты ездишь на балы. На следующей неделе здесь будет бал, мосье.
   – Да, я слышал. И кто приглашен? Они уже снова сели за стол, Хью – напротив Леони. Ответила Фанни:
   – Все, Хью. И все приняли приглашение, даю слово! Право, я совсем измучилась, готовя этот бал!
   – Да, и превратила дом в сущее осиное гнездо! – проворчал Руперт. – Как поживаешь, Хью?
   – Да как всегда. А ты?
   – Недурно, – ответил Руперт. – Как видишь, мы все переменились. Свет не видывал такой дружной семейки, и мы все так милы друг с другом! Одному Богу известно, надолго ли.
   Давенант со смехом сказал через стол Марлингу:
   – Оказывается, я должен составить вам компанию, Марлинг, в этом непутевом обществе.
   – Да, нас пригласили во имя солидности, – кивнул Марлинг. – Эта мысль принадлежит Леони. Как чувствовал себя ваш брат, когда вы с ним расстались?
   – С меня довольно, Хью, что вы с ним расстались, – сказал Руперт, поморщившись.
   – А, да! – заметил его светлость. – Докучный Фредерик. Так как он?
   – Ах, еще не было человека более нудного, чем Колхетч! – вскричала миледи. – Только вообразите, Хью, он был влюблен в меня! Великий лорд Колхетч. О! Мне была оказана редкая честь!
   – Боюсь, он докучен, как всегда, – ответил Хью. – И не изъявил удовольствия, узнав, что я намерен вновь погостить в этом доме.
   – Господи, он хотел на тебе жениться, Фан? – воскликнул Руперт. – Ну, я всегда знал, что этот человек – дурак.
   – Благодарю вас, милорд! – Давенант насмешливо поклонился ему. – Вы и все остальные тут весьма высокого мнения о моем досточтимом брате, как погляжу.
   – О, и обо мне тоже! – сказала миледи. – Противный мальчишка! Ты же помнишь, Джастин, что Колхетч ко мне сватался?
   – Память отказывает мне, когда я пытаюсь разобраться с искателями твоей руки, моя дорогая. Это он требовал моего согласия на ваш брак, так сказать, приставив пистолет к моему виску? Впрочем, это, кажется, был Фонтрой. А Колхетч, если не ошибаюсь, написал мне корректнейшее предложение руки и сердца, до сих пор бережно мной хранимое. Он указал, что готов извинить такие пустячные твои недостатки, моя дорогая, как твое легкомыслие и склонность к мотовству.
   – Фанни, приношу вам мои извинения за него, – засмеялся Хью.
   Марлинг взял персик.
   – Какой пылкий влюбленный! – заметил он. – Надеюсь, я не обещал простить тебе твои недостатки?
   – Милый Эдвард, ты сказал, что обожаешь меня от каблуков до верхнего локона моей прически! – вздохнула миледи. – Ах, какие это были дни! Камминг – такая прелесть – вызвал Джона Дру, потому что тот пренебрежительно отозвался о моих бровях. Вейн – ты помнишь Вейна, Джастин? – умолял меня бежать с ним!
   – И вы согласились? – спросила Леони с живейшим любопытством.
   – Ax, дитя, о чем ты спросишь в следующий раз? У бедняжки за душой не было ни пенни, а вдобавок он был помешан.
   – А мне бы хотелось, чтобы из-за меня дрались на дуэли! – сказала Леони. – На шпагах!
   Давенант улыбнулся.
   – Неужели, Леон… Леони?
   – Но да, мосье! Это же так волнующе! А вы видели, как они дрались, мадам?
   – Что ты, дитя! Разумеется, нет. Так не делают!
   – О! – разочарованно вздохнула Леони. – Я думала, вы смотрели.
   Давенант взглянул на герцога.
   – Мне кажется, у барышни кровожадные вкусы.
   – Подлинная страсть к кровопролитиям, мой милый. Ничто не привлекает ее сильнее.
   – Ты не должен потакать ей, Джастин! – сказала миледи. – Право, это из рук вон! Глаза Леони злокозненно заблестели.
   – Я заставила монсеньора научить меня одной очень кровожадной вещи, – сообщила она. – Вы даже не знаете!
   – Чему же, кисонька?
   – А я не скажу! – Она умудренно покачала головой. – Не хочу, чтобы вы говорили, что это неблаговоспитанно.
   – Ах, Джастин, что ты придумал? Какое-нибудь мальчишество!
   – Так скажите же! – попросил Марлинг. – Вы раздразнили наше любопытство, и скоро мы начнем теряться в догадках.
   – Черт, ты имеешь в виду… – начал Руперт.
   Леони замахала на него руками.
   – Нет, нет, imbйcile! Tais-toi![133] – Она чопорно поджала губы. – Мосье Марлинг будет шокирован, а мадам скажет, что это совсем нереспектабельно. Монсеньор, пусть он молчит!
   – Легко вообразить, что это какая-то черная тайна, – заметил герцог. – Если не ошибаюсь, я несколько раз просил тебя, малютка, не называть Руперта «imbйcile».
   – Но, монсеньор, он же imbйcile, – возразила она. – Вы же знаете!
   – Несомненно, mа fille, но я не оповещаю об этом весь мир.
   – Ну, тогда я не знаю, как мне его называть, – пожаловалась Леони. – Он меня называет бешеной и дикой кошкой, монсеньор!
   – И за дело, черт побери! – вскричал милорд.
   – Вовсе нет, Руперт! Я не такая. Я благовоспитанная барышня, так говорит монсеньор.
   – Заведомо ложное утверждение, – сказал его светлость. – И я что-то не припоминаю, малютка, чтобы хотя бы раз говорил что-либо подобное.
   – Но монсеньор, вы только минуту назад сказали, что у вас плохая память! – И она лукаво взглянула на него из-под ресниц, что у нее получалось обворожительно.
   Раздался общий смех, глаза Эйвона весело прищурились. Он взял веер и хлопнул Леони по пальцам. Она хихикнула и торжествующе посмотрела на остальных.
   – Voyons! Я вас всех заставила засмеяться! – объявила она. – И я хотела, чтобы вы засмеялись. Я – остроумица, enfin.
   Давенант смотрел на Эйвона, начиная догадываться, потому что в глазах герцога, устремленных на его воспитанницу, была неизъяснимая нежность, и Давенанту просто не верилось, что он глядит на его светлость.
   – Право же, что за дитя! – сказала миледи, утирая глаза платочком. – Клянусь, в твоем возрасте я не осмелилась бы так заговорить с Джастином ни за что на свете!
   – И я, – подхватил Руперт. – Но, разрази меня, она осмелится на что угодно! – Он обернулся к Давенанту. – Такой девушки еще не рождалось, Хью! Вы знаете, ее даже похитили!
   – Похитили? – Давенант обвел всех недоверчивым взглядом. – То есть как похитили?
   – Да это свиное отродье, – презрительно объяснила Леони.
   – Любовь моя! – Леди Фанни приподнялась. – Я не ослышалась? Какие слова ты произнесла?
   – Да, но, мадам, монсеньор позволяет мне говорить «свиное отродье». Ведь правда, монсеньор?
   – Малютка, это не слишком изящное выражение, и оно ни с какой стороны не внушает мне восторга, но, если не ошибаюсь, я действительно сказал, что буду его терпеть, если ты воздержишься от упоминаний о свином… э… пойле.
   – Ну да, – сказала она победоносно.
   – Но что все это означает? – перебил Давенант. – Кто похитил Леони? Это правда?
   Марлинг кивнул.
   – Редкая гнусность!
   – Но кто это? Кто это… свиное отродье?
   – Мерзкий граф Сен-Вир! – сказала Леони. – Он заставил меня проглотить скверное питье и привез во Францию, а Руперт меня спас!
   Давенант впился глазами в герцога.
   – Сен-Вир! – сказал он и повторил еле слышно: – Сен-Вир!
   Его светлость быстро оглянулся. Но лакеи давно вышли.
   – Да, Хью, да! Милейший граф.
   Давенант открыл было рот, но снова его закрыл, ничего не сказав.
   – Совершенно верно, – кивнул его светлость.
   – Но Эйвон, – это сказал Марлинг, – Фанни говорит, что Сен-Виру и его жене посланы приглашения на бал. Зачем вам это?
   – По-моему, какая-то причина у меня есть, – задумчиво произнес его светлость. – Без сомнения, рано или поздно я припомню какая.
   – Если этот мерзавец явится, я не сумею сдержаться! – отрезал Руперт.
   – Не думаю, что он приедет, дитя мое. Хью, если ты кончил, предлагаю перейти в библиотеку. Это единственная комната, где Фанни ничего не тронула.
   Фанни встала из-за стола и погрозила брату пальцем.
   – Перед началом бала я распахну ее двери, можешь быть спокоен! И я думаю, не расставить ли там карточные столики?
   – Нет, – твердо сказала Леони. – Это совсем-совсем наша комната, монсеньор. Не позволяйте ей! – Она оперлась кончиками пальцев на его полусогнутую руку и приготовилась выйти с ним из столовой. Хью расслышал настойчивый шепот: – Монсеньор, только не эту комнату! Мы всегда сидим там. Вы привели меня туда в самый первый вечер.
   Эйвон повернул голову.
   –Ты слышишь, Фанни?
   – Несносно! – страдальчески произнесла миледи. – Какая разница, дитя? Что за причина?
   – Мадам, я не нахожу нужного слова. Вот как отвечает монсеньор, когда вы спрашиваете, почему он делает то или это.
   Руперт открыл дверь.
   – Черт, я знаю, о чем она! Прихоть!
   – C'est cela![134] – Леони сделала пируэт. – Сегодня вечером ты очень умен, Руперт, так мне кажется.
   Дамы рано удалились спать, а Руперт увез упирающегося Марлинга к Вассо, и Эйвон с Хью остались одни в тихой библиотеке. Хью обвел ее взглядом, чуть улыбаясь.
   – Прямо как в былые времена, Джастин!
   – Точнее говоря, как три месяца назад, – отозвался Джастин. – Я превращаюсь в патриарха.
   – Неужели? – сказал Хью, и его улыбка стала шире. – Могу ли я поздравить тебя с успехами твоей воспитанницы?
   – О, пожалуйста! Она тебе понравилась?
   – Необычайно. Париж будет очарован. Такая оригинальная непосредственность!