Хейер Джорджетт. Тени былого

   Напряжение достигло предела. Давенант с трудом перевел дух.
   – На мгновение… я чуть не поверил, что это – признание! – прошептал он. – Марлинг, они начинают понимать.
   Его светлость разглядывал рисунок на своем веере.
   – Быть может, вы удивитесь, почему он не изобличил Каина сразу же. Признаюсь, это было его первой мыслью. Но он вспомнил годы, которые дочь Каина провела в аду, и решил, что и Каин должен изведать, что такое ад, – чуточку, самую чуточку. – Голос его стал суровым, улыбка исчезла с губ. Мадам Дюдеффан следила за ним с ужасом на лице. – И поэтому он удержал свою руку и начал вести игру в выжидание. Чтобы, мнилось ему, воздать по справедливости. – Вновь он обвел взглядом залу. Его слушатели затаили дыхание, ожидая, что будет дальше, подчиняясь его воле. В это безмолвие его слова падали медленно и негромко. – Думается, он испытал это. День изо дня он ожидал утра и не знал, когда будет нанесен этот удар. Он жил под гнетом страха, метался между надеждой и ужасом. И обманывал себя уверенностью, что у его врага нет доказательств, и мнил себя в безопасности. – Эйвон беззвучно засмеялся и увидел, как поежился Сен-Вир. – Но сомнения возвращались, как он ни убеждал себя, что доказательств нет. Вот так он жил в агонии неуверенности. – Эйвон закрыл веер. – Опекун увез мою героиню в Англию, где она научилась снова быть девушкой. Она осталась жить в поместье своего опекуна, порученная заботам его родственницы. Мало-помалу она начала находить радость в новом своем положении и отчасти забывать прошлые ужасы. И тогда Каин приехал в Англию. – Герцог взял понюшку табака. – Как вор, – продолжал он мягко. – И украл мою героиню, одурманил ее, увез на свой корабль, который ждал его в Портсмуте.
   – Боже мой! – ахнула мадам де Воваллон.
   – У него ничего не выйдет, – внезапно шепнул Давенант. – Сен-Вир превосходно владеет собой.
   – Взгляните на его жену! – возразил Марлинг. Его светлость смахнул еще одну крошку табака с золотого рукава.
   – Я не стану утомлять вас рассказом о том, как моя героиня спаслась, – сказал он. – В игре участвовал еще один человек, который помчался следом. Ей удалось бежать с ним, но не прежде чем Каин прострелил ему плечо. Предназначалась ли пуля ему или ей, мне неизвестно.
   Сен-Вир сделал быстрое движение и снова замер.
   – Подумать, что существуют подобные злодеи! – воскликнул де Шатле.
   – Рана оказалась серьезной, и беглецы были вынуждены остановиться в маленькой гостинице неподалеку от Гавра. К счастью, опекун моей героини отыскал их там за два часа до прибытия неутомимого Каина.
   – Так он прибыл? – спросилде Салли.
   – Но как могли вы усомниться? – улыбнулся его светлость. – Он прибыл, bien sыr^[173], и узнал, что Фортуна вновь посмеялась над ним. Тогда он сказал, что игра еще не доиграна, а затем он… э… удалился.
   – Scelerat!^[174] – вскричал Конде и, взглянув на мадам де Сен-Вир, вновь перевел взгляд на герцога.
   – Вы правы, принц, – учтиво согласился его светлость. – А теперь мы вернемся в Париж, где ее опекун представил мою героиню высшему свету… Помолчи, Арман, конец моей повести уже близок. Она имела успех, могу вас заверить, так как не походила на прочих юных девиц. Иногда она бывала сущим ребенком, но это сочеталось в ней с большой умудренностью и еще большей неукротимостью духа. Я мог бы рассказывать вам о ней часами, но ограничусь лишь тем, что скажу: была она немножко бесенком, очень прямодушной, полной веселого задора и очень, очень красивой.
   – И искренней! – быстро вставил Конде.
   Его светлость кивнул.
   – И искренней, принц. Но далее. Париж вскоре начал замечать ее сходство с Каином. Как, должно быть, он перепугался! Затем до слуха девочки дошло, что свет считает ее побочной дочерью Каина. – Он помолчал и поднес к губам платок. – Она любила человека, который был ее опекуном, – сказал он ровным голосом. – Его репутация давно погибла, но в ее глазах он был безупречен. Она называла его… сеньором.
   Сен-Вир закусил нижнюю губу, но сидел спокойно и слушал словно бы с равнодушным интересом. На него было обращено много возмущенных взглядов, но он как будто не замечал их. В дверях Руперт любовно поглаживал эфес шпаги.
   – Когда девочка узнала, что говорит о ней свет, – продолжал Эйвон, – она отправилась в дом Каина и спросила, правда ли, что она его незаконнорожденная дочь.
   – Да? Allons?^[175] – воскликнул Конде.
   – Он решил, что Случай наконец-то ему улыбнулся, и сказал девочке, что это правда. – Эйвон поднял ладонь, удерживая вскочившего на ноги Армана. – Он пригрозил разоблачить ее в глазах света как низкорожденную самозванку и… любовницу своего врага. Он сказал ей – он, ее отец! – что сделает это, что свет захлопнет двери перед ее опекуном за то, что он осмелился представить обществу свою любовницу, да еще такого происхождения.
   Мадам де Сен-Вир теперь сидела в кресле совершенно прямо, вцепившись в ручки сведенными судорогой пальцами. Ее губы беззвучно шевелились. Она уже почти не владела собой, и было нетрудно догадаться, что эта часть истории была для нее совершенно новой.
   – А, но каков подлец! – вскричал Лавулер.
   – Погодите, мой милый Лавулер. Он был настолько добр, что предложил девочке выбор. Обещал хранить молчание, если она исчезнет из мира, в который только что вступила. – Взгляд Эйвона стал жестким, голос ледяным. – Я вам уже сказал, что она любила своего опекуна. Расстаться с ним, вернуться к прежней мерзкой жизни было для нее хуже смерти. Она ведь едва-едва пригубила чашу счастья.
   В зале уже навряд ли остался хоть кто-то, кто не понимал бы, о ком идет речь. На многих лицах был написан ужас. Стояла мертвая тишина. Хонде наклонился вперед, его лицо было мрачным и тревожным.
   – Но продолжайте! – сказал он резко. – Она… вернулась?
   – Нет, принц, – ответил Эйвон.
   – Но как же? – Конде вскочил с кресла.
   – Принц, для тех, кто отчаялся, кто думает, что никому не нужен, чье сердце разбито, всегда есть выход.
   Мадам Дюдеффан вздрогнула и прижала ладонь к глазам.
   – Вы хотите сказать…
   Эйвон указал на окно.
   – Там, принц, неподалеку отсюда, струится река. Она поглотила много тайн, много трагедий. И эта девочка – просто еще одна трагедия, оборвавшаяся в ее волнах.
   Раздался пронзительный, придушенный вопль. Мадам Сен-Вир встала, словно подчиняясь невидимой силе, и в безумии, спотыкаясь, побрела вперед.
   – Ах нет, нет, нет! – простонала она. – Только не это! Только не это! Господи, где твое милосердие? Она не могла, не могла умереть! – Ее голос прервался, она вскинула руки и упала у ног Эйвона, задыхаясь в рыданиях.
   Леди Фанни вскочила.
   – Бедняжка! Нет-нет, мадам, она жива, клянусь! Да помогите же кто-нибудь! Мадам, мадам, успокойтесь!
   Поднялся общий шум. Давенант утер вспотевший лоб.
   – Бог мой, – произнес он хрипло. – Как все подстроено! Умный, хитрый дьявол!
   Внезапно раздался недоуменный женский голос:
   – Но я не понимаю… Как… что… Это конец истории?
   Эйвон не повернул головы.
   – Нет, мадемуазель. Я только ожидаю конца.
   Стук упавшего кресла в нише заставил всех забыть о графине де Сен-Вир и оглянуться на графа. Едва его жена утратила контроль над собой, он вскочил, понимая, что ее рыдания окончательно его изобличили, и теперь он как безумный боролся с Меривейлом, засовывая руку в карман кафтана. Несколько мужчин бросились туда, но он вырвался, задыхаясь, с лицом, искаженным бешенством, и они увидели, что в руке он сжимает маленький пистолет.
   Конде внезапно встал перед герцогом, загораживая его от пистолета.
   Через несколько секунд все было кончено. Они услышали сумасшедший вопль Сен-Вира:
   – Дьявол! Дьявол!
   Оглушительно грохнул выстрел, закричала женщина, и Руперт быстро подошел и накрыл платком разбитую голову Сен-Вира. Они с Меривейлом нагнулись над трупом. Его светлость медленно подошел к ним, глядя на то, что минуту назад было Сен-Виром. В дальнем конце зала какая-то женщина забилась в истерике. Глаза его светлости встретились с глазами Давенанта.
   – Я ведь говорил, что воздаяние будет полно поэтической справедливости, не так ли, Хью? – заметил он и вернулся к камину. – Мадемуазель, – он поклонился испуганной девице, которая спрашивала его о конце истории, – граф де Сен-Вир снабдил концом мою повесть.
   Он взял пожелтелый листок с каминной полки, бросил его в огонь и засмеялся.

Глава 31
ЕГО СВЕТЛОСТЬ ГЕРЦОГ ЭЙВОН ВЫИГРЫВАЕТ ВСЕ

   В деревню Бассинкур вновь въехал его светлость герцог Эйвон на наемной лошади. Он был облачен в панталоны коричневого сукна и кафтан из темно-лилового бархата с золотым шитьем. Сапоги со шпорами густо покрывала дорожная пыль, перчатки он держал в той же руке, что и длинный хлыст. С сомюрской дороги он въехал на рыночную площадь и натянул поводья, едва копыта его лошади застучали по неровному булыжнику. Жители деревни и крестьянки, приехавшие в Бассинкур на рынок, уставились на него с разинутыми ртами, как уже было однажды, и начали перешептываться.
   Он направил лошадь шагом к домику кюре и остановил ее.
   Его светлость посмотрел по сторонам, увидел поблизости мальчика и поманил его, а сам легко спрыгнул с седла.
   Мальчик подбежал к нему.
   – Будь любезен, отведи мою лошадь на постоялый двор и присмотри, чтобы ее поставили в стойло и напоили, – сказал его светлость и бросил мальчугану луидор.
   – Да, милорд! Слушаюсь, милорд! – пробормотал мальчуган, зажимая монету в кулаке.
   Его светлость открыл калитку, которая вела в сад кюре, и прошел по аккуратной дорожке к крыльцу. Как и в тот раз, его впустила розовощекая домоправительница и, узнав, низко присела.
   – Bonjour, m'sieur! Господин кюре у себя в кабинете.
   – Благодарю вас, – сказал его светлость, прошел следом за ней по коридорчику и на мгновение остановился на пороге кабинета, держа в руке треуголку.
   Кюре учтиво приподнялся.
   – Мосье? – Эйвон улыбнулся, и кюре быстро подошел к нему. – Eh, mon fils!
   Эйвон пожал ему руку.
   – Моя воспитанница, отче?
   Кюре просиял.
   – Бедняжечка! Да, сын мой, она у меня.
   Эйвон еле слышно вздохнул.
   – Вы сняли с моей души бремя… почти невыносимое, – сказал он.
   Кюре улыбнулся.
   – Сын мой, еще немного, и, думается, я нарушил бы свое обещание ей и написал бы вам. Она страдает, так страдает! А этот злодей? Сен-Вир?
   – Мертв, mon риrе. Застрелился.
   Де Бопре осенил себя крестным знамением.
   – Сам, сын мой?
   – Но не без моего содействия, – поклонился его светлость. – И я приехал… за мадемуазель де Сен-Вир.
   – Это правда так? – с тревогой в голосе спросил де Бопре. – Вы уверены, герцог?
   – Уверен. Весь Париж знает. О чем я позаботился.
   Де Бопре схватил его руки и крепко пожал.
   – Мосье, значит, вы привезли счастье бедной девочке. Господь многое простит вам за вашу доброту к ней. Она мне столько рассказывала! – Он ласково улыбнулся. – Вижу, у меня нет причин сожалеть о моем союзе… с Сатаной. Вы подарили ей жизнь, и даже больше.
   – Отец мой, не советую вам верить всему, что рассказывает обо мне моя малютка, – сухо сказал Эйвон. – Она сочла нужным вознести меня на пьедестал, на котором мне сидится очень неловко.
   Де Бопре открыл дверь.
   – Нет, сын мой, она знает, какую жизнь вел «монсеньор», – сказал он, – А теперь идемте к ней. – Он проводил герцога в маленькую солнечную гостиную в глубине дома, на пороге произнес радостным тоном: – Petite, я привез к тебе гостя, – посторонился, пропуская Эйвона, а сам тихонько вышел и еще тише притворил за собой дверь. – Поистине Бог милосерд! – произнес он с глубокой верой и вернулся к себе в кабинет.
   Леони сидела в гостиной у окна с книгой на коленях и, так как она тихо плакала, не сразу повернула голову. Послышались легкие, уверенные шаги, и любимый голос проговорил:
   – Mа fille, что все это значит? Она вскочила с кресла и вскрикнула от радости и изумления.
   – Монсеньор! – Она упала перед ним на колени, смеясь и плача, прижимая его руку к губам. – Вы приехали! Вы приехали ко мне!
   Он нагнулся над ней, поглаживая ее кудри.
   – Но разве я не говорил, mа fille, потерять меня тебе будет не так-то просто? Тебе следовало больше мне доверять, дитя. Тебе вовсе незачем было убегать.
   Она встала и судорожно сглотнула.
   – Монсеньор, я… я знаю! Я не могла… вы не понимаете! Нельзя было, моисеньор… Ах, монсеньор, зачем вы приехали?
   – Чтобы отвезти тебя домой, малютка. Зачем бы еще?
   Она замотала головой.
   – Ни за что! Ни за что! Я н-не м-могу. Я ведь знаю, что…
   – Сядь, дитя. Я столько должен рассказать тебе. Плачешь, mа mie? – Он поднес к губам ее ручку, и его голос стал очень нежным. – Тебе не из-за чего горевать, mignonne^[176], клянусь! – Он усадил ее на кушетку и сел рядом, не выпуская ее руки. – Дитя, ты не побочная дочь и даже не дочь крестьян. Ты, как я знал с самого начала, Леони де Сен-Вир, законная дочь графа и его супруги Мари де Лепинас.
   Леони растерянно заморгала.
   – М-монсеньор? – еле выговорила она.
   – Да, дитя мое, их дочь, – ответил граф и коротко рассказал ей историю ее рождения. Она смотрела на него округлившимися глазами, полураскрыв губы, а когда он умолк, долгую минуту не могла выговорить ни слова.
   – Так… так, значит… я благородного рода! – прошептала она наконец. – Я… но это правда, монсеньор? Это правда?
   – Иначе я не сказал бы тебе этого.
   Она вскочила, раскрасневшись от волнения.
   – Я благородного происхождения! Я… я мадемуазель де Сен-Вир! И я… я могу вернуться в Париж! Монсеньор, я сейчас расплачусь!
   – Умоляю тебя, удержись, mа fille! Побереги слезы для того, о чем я расскажу тебе теперь.
   Она оборвала свой ликующий танец и с тревогой посмотрела на герцога.
   – Я должен сообщить тебе, малютка, что твой отец скончался.
   Щеки у нее вновь порозовели.
   – Vraiment? – спросила она с интересом. – Вы его убили, монсеньор?
   – Глубоко сожалею, дитя, но я его не убивал. Только подтолкнул его убить себя. Она вернулась к кушетке и села.
   – Но расскажите же! – потребовала она. – Пожалуйста, побыстрее расскажите, монсеньор! Когда он себя убил?
   – Во вторник, дитя. На суаре мадам Дюдеффан.
   – Tiens! – Она сохранила полное равнодушие. – Но почему, enfin?
   – Я счел, что земля носила его слишком долго, – ответил Эйвон.
   – Это вы! Вы! – торжествуя, воскликнула она. – Вы хотели, чтобы он умер в тот вечер!
   – Да, дитя.
   – А Руперт был там? И леди Фанни? Как, наверное, Руперт был рад!
   – Умеренно, дитя мое. Он не выразил и сотой доли кощунственного восторга, который, по-видимому, испытываешь ты.
   Она вложила руку в его пальцы и доверчиво ему улыбнулась.
   – Монсеньор, он был свиным отродьем. А теперь расскажите, как все произошло. Кто еще там был?
   – Мы все, крошка, даже мосье Марлинг и милорд Меривейл. Ну а что до остальных, то Конде, супруги де ла Рок, Эгильоны, Сен-Виры, включая Армана, Лавулер, д'Анво, ну, словом, дитя, весь свет.
   – А леди Фанни и остальные знали, что вы убьете свиное отродье?
   – Малютка, прошу, не тверди направо и налево, что я его убил.
   – Хорошо, монсеньор. Но они знали?
   – Знали, что я намерен был нанести удар в этот вечер. И все были полны жаждой крови.
   – Vraiment? Даже монсеньор Марлинг?
   – Даже он, – кивнул Эйвон. – Видишь ли, mа fille, они все тебя любят. Она порозовела.
   – О!.. А какой на вас был костюм, монсеньор?
   – Вот он, женский ум, – прожурчал герцог. – Золотой. С изумрудами.
   – Ага! Ужасно красивый наряд. Ну а дальше, монсеньор?
   – Руперт и Хью встали у дверей, – сказал его светлость, – а Меривейл занял Сен-Вира светским разговором. Леди Фанни сидела с твоей матушкой. И я поведал всем твою историю, дитя. И только.
   – Voyons! – воскликнула она. – Это же начало. А что было дальше?
   – Твоя матушка разрыдалась. Видишь ли, дитя, я дал им понять, что ты утопилась. Тут она закричала, а Сен-Вир, видя, что он изобличен, застрелился.
   – Какое, наверное, поднялось волнение, – заметила она. – И почему меня там не было! Мне жалко мадам де Сен-Вир… немножко, но я рада, что свиного отродья больше нет в живых. А что будет с виконтом? Ему, наверное, очень грустно.
   – Мне кажется, он особенно сожалеть не будет. А твой дядя, конечно, о нем позаботится. У нее заблестели глаза.
   – Voyons, у меня, оказывается, есть много родных! Сколько у меня дядей, монсеньор?
   – Точно не знаю, малютка. Со стороны отца у тебя есть дядя и замужняя тетка. А со стороны матери несколько дядей, мне кажется, и много теток, а также кузенов и кузин.
   Она покачала головой.
   – Мне очень трудно понять все это, монсеньор. А вы знали? Откуда вы узнали? И почему не сказали мне?
   Его светлость посмотрел на свою табакерку.
   – Дитя мое, когда я купил тебя у досточтимого Жана, меня толкнуло на это твое сходство с Сен-Виром. – Он помолчал. – Я решил использовать тебя как оружие, чтобы… э… расквитаться с ним за то, как… он когда-то поступил со мной.
   – И… и поэтому вы сделали меня своей воспитанницей? И столько всего мне подарили? – спросила она тоненьким голоском.
   Он встал, отошел к окну и посмотрел наружу.
   – Не совсем, – сказал он, забыв растянуть это слово.
   Она тоскливо посмотрела на него.
   – И еще потому, что я вам немножко понравилась, монсеньор.
   – Да, но после. Когда я узнал тебя, дитя.
   Она крутила в пальцах платок.
   – А я… вы… вы позволите мне остаться вашей воспитанницей?
   Он помолчал.
   – Дорогая, теперь у тебя есть мать и дядя, которые окружат тебя заботами.
   – Да? – сказала она.
   Его светлость продолжал смотреть в окно. Лицо у него стало очень суровым.
   – Они будут любить тебя, mа fille, – сказал он ровным голосом. – А раз у тебя есть они, остаться моей воспитанницей ты не можешь.
   – Но… но мне обязательно иметь их? – спросила она жалобно.
   Его светлость не улыбнулся.
   – Боюсь, что так, малютка. Видишь ли, они хотят, чтобы ты была с ними.
   – Разве? – Она поднялась с кушетки, блеск в ее глазах погас. – Они же совсем меня не знают, монсеньор.
   – Это твоя семья, дитя.
   – Они мне не нужны.
   Тут он отошел от окна и взял ее за руки.
   – Милая моя, – сказал он, – для тебя самое лучшее – жить с ними, поверь мне. В один прекрасный день, я думаю, ты встретишь молодого человека, гораздо моложе меня, и он сделает тебя счастливой.
   Глаза Леони, страдальчески устремленные на герцога, наполнились слезами.
   – Монсеньор… пожалуйста… не говорите со мной о замужестве, – прошептала она.
   – Дитя… – Он крепче сжал ее руки. – Я хочу, чтобы ты забыла меня. Я тебе не подхожу. Лучше тебе не думать обо мне.
   – Монсеньор, я никогда не думала, что вы женитесь на мне, – сказала она. – Но если… если бы я вам нравилась… я думала, что, может быть, вы бы… оставались со мной… пока я вам не прискучила бы.
   На мгновение наступила тишина. Затем его светлость заговорил. Так резко, что Леони испугалась.
   – Никогда не говори так, Леони! Ты понимаешь?
   – Я… простите. – Она запнулась. – Я… я не хотела рассердить вас, монсеньор.
   – Я не сержусь, – ответил он. – Даже будь это возможно, я бы не сделал тебя своей любовницей, Леони. Ты для меня совсем иное, Леони.
   – Вы меня не любите? – спросила она по-детски.
   – Слишком… сильно, чтобы жениться на тебе, – сказал он и отпустил ее руки. – Это невозможно.
   Она замерла, глядя на красные пятна, которые его пальцы оставили на ее запястьях, а потом чуть улыбнулась умудренной улыбкой.
   – Вы отвезете меня к этой матери, к этому дяде, которых я не знаю?
   – Да, – коротко ответил он.
   – Монсеньор, тогда я лучше останусь здесь, – сказала она. – Раз я вам не нужна, то я не вернусь туда. C'est fini, tout cela^[177]. – У нее вырвалось рыдание. – Вы меня купили, монсеньор, и я ваша, пока не умру. Я вам сказала… давно… что это так. Вы не помните?
   – Я помню каждое твое слово, дитя.
   – Монсеньор, я… я не хочу быть для вас обузой. Вам прискучило иметь меня вашей воспитанницей, и… и я лучше расстанусь с вами, чем надоедать вам. Но я не могу вернуться в Париж. Не могу! Я буду… счастлива здесь с мосье де Бопре, но я и подумать не могу о том, чтобы вернуться назад одной… в мир, где я жила рядом с вами.
   Он поглядел на нее, и она увидела, как его пальцы стиснули табакерку.
   – Дитя, ты меня не знаешь. Ты создала сказочного рыцаря в моем облике и превратила его в божество. Но он – не я. Много раз, малютка, я повторял тебе, что я не сказочный герой, но, кажется, ты мне не поверила. Говорю тебе снова, что я не гожусь для тебя. Между нами двадцать лет, и годы эти я прожил не так, как следовало бы. Моя репутация давно и бесповоротно погублена, дитя. Я происхожу из порочного рода и не принес чести фамилии, которую ношу. Ты знаешь, как меня называют? Я заслужил это прозвище, дитя, и даже гордился им! Я не был верен ни одной женщине, позади меня – череда отвратительных скандалов. Я был богат, но в молодости промотал свое состояние, а мое нынешнее богатство выиграл в карты. Возможно, ты видела лучшее во мне, но худшего не видела. Малютка, ты достойна несравненно лучшего мужа. Я бы подарил тебе юношу, который пришел бы к тебе с чистым сердцем, а не такого, который рос среди порока с колыбели.
   На кончиках ее ресниц повисли слезинки.
   – Ах, монсеньор, не нужно говорить мне этого. Я знаю… я всегда знала, и все равно я вас люблю. Мне не нужно никаких юношей, мне нужен только… монсеньор.
   – Леони, подумай же! Ты будешь не первой женщиной в моей жизни.
   Она улыбнулась сквозь слезы.
   – Монсеньор, по-моему, лучше быть последней женщиной в ней, чем первой, – сказала она.
   – Малютка, это безумие!
   Она подошла к нему и положила руку ему на локоть.
   – Монсеньор, не думаю, что я смогу жить без вас. Мне необходимо, чтобы вы меня опекали, и любили меня, и бранили, когда я maladroite^[178].
   Он невольно схватил ее руки.
   – Руперт был бы куда более подходящим женихом, – сказал он с горечью.
   Ее глаза метнули молнию.
   – А, ба! – сказала она презрительно. – Руперт – глупый мальчишка, как и принц Конде! Если вы на мне не женитесь, монсеньор, я замуж не выйду.
   – Было бы жаль! – сказал он. – Mignonne… ты… уверена?
   Она кивнула, дрожащие губы сложились в улыбку.
   – Ах, монсеньор, я никак не думала, что вы – вы! – можете быть настолько слепым! – сказала она.
   Его светлость пристально посмотрел ей в глаза, а потом опустился на одно колено и поднес ее руку к губам.
   – Малютка, – сказал он очень тихо, – раз ты готова снизойти до брака со мной, даю тебе слово, что в будущем у тебя не будет причин сожалеть об этом.
   Его настойчиво подергали за плечо, он встал и широко раскрыл объятия. Леони кинулась в них, они сомкнулись, и ее губы встретились с его губами.
   Бесшумно вошел мосье де Бопре и, увидев их, хотел поспешно удалиться. Но они услышали скрип двери и отпрянули друг от друга.
   Он просиял улыбкой.
   – Eh, bien, mes enfants?^[179]
   Его светлость взял руку Леони в свои.
   – Моn риrе, – сказал он, – я хочу, чтобы вы нас обвенчали.
   – Конечно, mon fils, – невозмутимо ответил священник и потрепал Леони по щеке. – Я уже все приготовил.

Глава 32
ЕГО СВЕТЛОСТЬ ГЕРЦОГ ЭЙВОН УДИВЛЯЕТ ВСЕХ В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ

   – Дорогой граф, – сказала Фанни мученическим голосом. – Я не видела Джастина с той ужасной ночи.
   Арман вскинул руки.
   – Но прошло более недели! – вскричал он. – Где он? Где девочка?
   Леди Фанни возвела глаза к небу, и ответил ему Давенант:
   – Знай мы это, Арман, нам было бы спокойнее, уверяю вас. Все мы в последний раз видели Эйвона у мадам Дюдеффан.
   – Куда он отправился? – спросил Арман. – Разве он не заехал сюда?
   Марлинг покачал головой.
   – Он точно сквозь землю провалился, – сказал он. – Мы знали, что после суаре он собирался уехать в Анжу на поиски Леони, но ничего точнее он не сказал. С ним его камердинер, и он уехал в легкой дорожной карете. Вот все, что нам известно.
   Арман рухнул в кресло.
   – Но… но неужели он уехал прямо в том, в чем был одет на суаре? – пробормотал он. – Несомненно, он должен был заехать сюда и переодеться во что-нибудь более подходящее.
   – Нет, он не заезжал, – решительно ответила Фанни. – Золотого кафтана в его гардеробной нет. Мы посмотрели.
   – Fi, donc! – ахнул Арман. – Неужели он разъезжает в нем по Франции?
   – Вряд ли. – Давенант улыбнулся. – Он же где-нибудь остановился переночевать. А насколько я знаю Джастина, он никогда не отправляется в дорогу без багажа.
   Арман беспомощно посмотрел вокруг.
   – И никому из вас он не доверился! Это становится серьезным! И вот в третий раз я приезжаю узнать…
   – В четвертый, – истомленно поправила миледи.
   – Разве, мадам? Ну, так я приезжаю в четвертый раз узнать, нет ли вестей о нем и о моей племяннице! Что могло случиться, как вы думаете?
   Давенант устало посмотрел на него.
   – Мы стараемся не думать, Арман. Поверь мне, наша тревога не уступает твоей. Мы даже не знаем, жива ли Леони.
   Леди Фанни высморкалась и откашлялась.