Девушка выбежала, а Джанет начала дуть в крошечный ротик. Совершенно неожиданно ребенок вздрогнул, сделал громкий вздох и начал кричать.
Джанет подняла глаза и увидела, что молодой коммандос дикими глазами уставился на нее.
— Девочка — сказала она, — если вам интересно.
Его жена задушенно застонала и потеряла сознание. В это мгновение занавеска откинулась и вбежала сестра Джонсон. Джанет вручила ребенке ей.
— Это вам, сестра — сказала она. — Я займусь матерью — и она локтем отодвинула молодого коммандос с дороги и склонилась над его женой.
— О боже — кротко сказала она. — Когда-нибудь кончится эта война?
По ту сторону Темзы возле Вестминстера горели пожары и кислый запах дыма наполнял воздух. Сзади резко распахнулась черная светонепроницаемая занавеска и появился Каллаген с американским офицером в плаще и в фуражке с козырьком.
— О, вот вы где, доктор — сказал Каллаген. — Все обежал из-за вас. Этот джентльмен хочет с вами поговорить.
— Полковник Брисингем, мэм. — Он четко отсалютовал.
Каллаген удалился, оставив их одних на тускло освещенном крыльце.
— Что я могу сделать для вас, полковник? — спросила Джанет.
— Генерал Эйзенхауэр хотел бы поговорить с вами, мэм, если вы уделите ему несколько минут вашего времени.
Он выговаривал слова степенно и вежливо, но Джанет казалось, что крыльцо очень медленно колышется. Она пошатнулась на полковника и тот подхватил ее.
— С вами все в порядке?
— Слишком долгий день. — Она глубоко вдохнула воздух — Где генерал?
— Прямо через двор, мэм, в штабной машине. Следуйте за мной. Боюсь, что у нас мало времени. Он должен вернуться в Париж к завтрашнему утру.
Машина стояла в углу возле главных ворот. Она увидела окружавшие ее джипы, каски военной полиции. Брисингем открыл заднюю дверь.
— Доктор Манро, генерал.
Джанет помедлила, потом забралась внутрь и Брисингем закрыл дверь. В слабом свете пульта она могла составить лишь общее впечатление. Он был во френче и в фуражке, она плохо различала лицо, если не считать блеска зубов в неподражаемой улыбке.
— Вы удивитесь, если я скажу, что чувствую, словно знаю вас? — спросил Эйзенхауэр.
Она нахмурилась, потом нашла решение:
— Дядя Кэри?
Он усмехнулся:
— Мы все время говорили о вас за кофе в штабе, когда вместе набрасывали план Оверлорд. Но я знал его задолго до того. Панама, тысяча девятьсот двадцать второй — двадцать третий. Я был майором, а он, как я помню, лейтенант-коммандером с репутацией человека, которым трудно управлять.
— Он не изменился.
— Ни в малейшей степени. — Он сделал паузу. — Например, когда он тонул на норвежском эсминце в день-Д. Он вообще не должен был быть там. Прямое нарушение собственных приказов.
— Что стоило ему глаза и половины руки.
— Знаю. Скажите: это местечко Фада — шотландский остров, где он сейчас находится — что он там делает?
— Оттуда происходит семья его матери. Прямо перед войной он получил коттедж в наследство от кузена. Он хотел где-то спрятаться на время, и мне кажется, ему там хорошо. Это странное место.
— Думаете, он там что-то ищет?
— Наверное.
Генерал кивнул:
— Знаете, он пытается вернуться в строй?
— Нет, но это меня не удивляет.
— И меня. В его возрасте он не может изменить свою природу за один день, но это просто невозможно, вы должны понимать. Один глаз, недействующая рука. Он отдал все, что мог…
— Кроме жизни.
— Черт побери! — сказал Эйзенхауэр. — Военно-морской департамент не желает шевелиться. Они хотят, чтобы он немедленно ушел в отставку.
— А вы?
Он тяжело вздохнул:
— Он прислал мне личное письмо через молодого морского офицера в отпуске. Удачно, что я оказался сегодня в Лондоне.
— Он просит вас о помощи? Кэри Рив? — Она улыбнулась. — Ну, генерал, это действительно кое-что.
— Та же мысль возникла и у меня — сказал Эйзенхауэр.
— И вы можете помочь?
— У меня есть для него работа в Париже, начиная с первого октября. Заместитель директора в штабе координации материального и кадрового снабжения.
— Работа за столом?
Джанет покачала головой:
— Этого он избегает.
— Старые дни миновали. Если он хочет работу, для него есть одна. Иначе — погост. Он должен понимать.
— Захочет ли он? — мягко сказала она, словно самой себе.
Эйзенхауэр сказал:
— Подумайте, есть ли у вас возможность взять несколько дней отпуска, съездить и повидать его?
Она задумалась.
— Думаю, да. За последние полгода у меня был только один выходной.
— Чудесно — сказал он. — Естественно, я прикажу кому-нибудь из моего штаба приготовить для вас необходимые проездные документы. Я дам вам письмо, в котором ясно выскажусь о своем предложении. Но настоящее давление должно исходить от вас.
В окно постучали. Эйзенхауэр опустил стекло, появился Брисингем:
— Нам нужно двигаться, если мы хотим успеть на самолет, генерал.
Эйзенхауэр нетерпеливо кивнул и снова поднял стекло.
— Они не оставляют меня в одиночестве ни на минуту. Война — это ад, даже для генералов, поверьте.
В четвертую склянку первой вахты внезапный злой шквал с невероятной силой ударил с юго-востока, градины сыпались, словно пули. «Дойчланд» накренилась на борт, отклонившись от курса почти на пять румбов, Штурм потерял равновесие и потоком воды его унесло по палубе, Рихтер в одиночку отчаянно боролся с вращающимся штурвалом. Когда ветер нанес очередной зверский удар, «Дойчланд» пошатнулась и начала переворачиваться.
Бергеру не спалось и он лежал на койке почти час, куря сигару и слушая музыку шторма. Все части судна трещали и стонали, ветер свистел в снастях на тысячу разных голосов. Он был одет на плохую погоду, в морских ботинках и клеенчатом плаще, готовый к любой неожиданности.
Наступивший кризис был таким внезапным, что его сбросило с койки, прежде чем он понял, что случилось, и он покатился по каюте, ударившись о стол.
Пока он пытался встать, пол продолжал крениться.
— Великий боже, она тонет! — сказал он вслух.
Наконец, крен прекратился. Он доковылял до двери, открыл ее и вышел.
В небе непрерывно вспыхивали молнии, освещая необычную сцену. «Дойчланд» лежала на боку, почти касаясь бимсами воды, поручни левого борта скрывались в бушующей воде.
Рихтер и Штурм боролись со штурвалом, несколько матросов ковыляли и скользили по накренившейся палубе в страшной панике.
— Она тонет! Она тонет! — кричал один из них. Бергер двинул его в челюсть, повалив на спину.
Он закричал:
— Разверните ее, ради бога! Разверните ее!
Постепенно и со значительными трудностями «Дойчланд» начала поворачиваться на ветер, когда Рихтер и Штурм повернули руль, но палуба оставалась такой наклонной, что никто не мог стоять, не держась за что-нибудь.
Бергер заорал на двух ближайших матросов:
— Возьмите штурвал и пусть Рихтер и Штурм сойдут ко мне.
Ему удалось на руках и коленях подобраться к кормовому грузовому люку, когда появились Рихтер и Штурм.
— Что вы думаете? — прокричал Штурм сквозь рев моря.
— Очевидно, сдвинулся балласт — ответил Бергер. — Важно знать, насколько. Давайте снимем крышку люка и посмотрим состояние игры.
Сестра Анджела начала читать последнюю часть покаянной молитвы. — О мой боже, бесконечно добрый в себе… — Она захлебнулась словами, все инстинкты восставали против такого спокойного приятия смерти. Она поползла к двери, зовя сестру Эльзу следовать за нею.
В салоне была полная тьма, вода лилась внутрь сквозь разбитый световой люк. Это был мир кошмара. Звучали истерические голоса. Кто-то столкнулся с ней, она протянула руку и нащупала лицо, чья-то рука в панике схватилась за нее. Вдруг дверь в каюту открылась и хлынул свет, когда Отто Прагер появился с лампой в руке.
Пол салона был накренен под углом в сорок пять градусов, обеденной стол и кресла, привинченные к полу, оставались на месте, но по левому борту в нижней части вода скопилась на глубину в три фута. От каждой волны вода лилась через разбитый световой люк, только вчера остекленный заново после эпизода с «Гардиан».
Сестра Анджела увидела, что за нее схватилась сестра Лотта, самая молодая из монахинь. Девушка была без ума от страха и сестре Анджеле пришлось бороться, чтобы вырваться.
Она энергично потрясла молодую женщину и влепила ей пощечину:
— Возьми себя в руки, сестра. Помни, кто ты есть.
Рядом сестра Эльза пыталась встать на ноги по пояс в воде, юбка и черная накидка плавали возле нее, в этот момент открылась дверь другой каюты и показались сестры Кэт и Бригитта.
Прагер, на редкость спокойный, сказал:
— Все будет хорошо, сестры, не надо паники. Пойдемте в кают-компанию.
Сестра Анджела пошла первой под руку с сестрой Лоттой. Прагер отдал им лампу и помог другим, одной за другой, пока все не перешли в накрененную кают-компанию.
Когда он, наконец, подошел к сестре Анджеле, открылась входная дверь и появился Бергер со штормовой лампой в руке:
— Все в порядке?
— Кажется, да — сказала сестра Анджела.
Он склонился прошептать ей:
— Ни за что не садитесь в лодки. В таком море это будут ваши последние пять минут. Понимаете, сестра?
— Тогда что мы должны делать, капитан?
— Пока оставаться здесь.
— Что случилось, Эрих? — спросил Прагер.
— Балласт сместился на левый борт. Большая часть команды теперь внизу, пытаются что-нибудь сделать. Ты тоже нам нужен, Отто. Если ударит другой шквал, когда мы в таком положении, она перевернется.
Прагер молча вышел в ночь. Сестра Анджела спросила:
— Мы тоже что-нибудь можем сделать, капитан?
— Молитесь — сказал ей Эрих Бергер. — Истово! — Он захлопнул дверь и исчез.
Прагер сошел с трапа и упал на колено. Кто-то закричал в страхе, но все другие с мрачным бешенством работали лопатами, единственными звуками был треск судовых балок и рев шторма снаружи.
Сильная рука поставила Прагера на ноги и Хельмут Рихтер улыбнулся:
— Только подумать, господин Прагер, в этот самый момент вы могли бы быть в безопасности в Рио, наслаждаясь напитком после позднего обеда, смотря с террасы в Капакабане на огни залива…
— Ну что ж, я не там — ответил Прагер, — так дайте мне чертову лопату и примемся за дело.
— Вы молитесь, сестра?
— Да, молимся.
— Ну, если это вам важно, то на ваши молитвы откликнулись. Наверное, на этой лохани кто-то живет праведно. Так как это не я, то, должно быть, вы.
— Я согласна принять такую возможность, капитан.
— Прекрасно. Как только сможем, мы поставим помпу, но огонь на камбузе, вероятно, не удастся зажечь до утра. Боюсь, остаток ночи вам придется провести в плохих условиях.
— Мы перетерпим.
Внезапно вспыхнув, он грубо прибавил:
— Проклятие, сестра, именно вы настояли на отъезде. Я вас предупреждал.
— Да, капитан, я помню, вы предупреждали — сказала она. — И кроме всего прочего, я благодарна вам и за это.
Она перевела взгляд на лица других, еле видные в тусклом свете лампы.
— Помолимся, возлюбленные сестры.
Она распевно, громким голосом начала читать благодарственную молитву моряков после шторма.
— И воззвали они к Господу в горестях своих, и вывел их Он из несчастий.
Бергер закрыл дверь в кают-компанию и повернулся к Прагеру, устало облокотившемуся на люк:
— Что за женщина — сказал он. — Что за чертова, доводящая до ярости…
— …чудесная женщина — закончил за него Прагер.
Бергер засмеялся, потом повернулся посмотреть на квартердек, где Рихтер держал штурвал в одиночку, ибо ветер немного стих, хотя все еще лил сильный дождь.
Штурм по трапу спустился к ним:
— Я поставил людей на помпу. Есть еще приказы?
— Да — сказал Бергер. — Дерево, господин Штурм. Каждую планку, которую удастся найти. Если надо, потрошите судно. Все каюты и трюмы. Я хочу, чтобы в течении двадцати четырех часов песок был забит и, черт побери, больше не смещался ни при какой погоде.
— Есть.
Штурм поколебался:
— Были близко, капитан?
— Слишком близко — сказал Эрих Бергер. — Постарайтесь, чтобы это не вошло в привычку — он повернулся и ушел в свою каюту.
Джанет подняла глаза и увидела, что молодой коммандос дикими глазами уставился на нее.
— Девочка — сказала она, — если вам интересно.
Его жена задушенно застонала и потеряла сознание. В это мгновение занавеска откинулась и вбежала сестра Джонсон. Джанет вручила ребенке ей.
— Это вам, сестра — сказала она. — Я займусь матерью — и она локтем отодвинула молодого коммандос с дороги и склонилась над его женой.
***
Когда бомбежка кончилась, было уже поздно. Она вышла на крыльцо, выкурить сигарету и усталость снова охватила ее.— О боже — кротко сказала она. — Когда-нибудь кончится эта война?
По ту сторону Темзы возле Вестминстера горели пожары и кислый запах дыма наполнял воздух. Сзади резко распахнулась черная светонепроницаемая занавеска и появился Каллаген с американским офицером в плаще и в фуражке с козырьком.
— О, вот вы где, доктор — сказал Каллаген. — Все обежал из-за вас. Этот джентльмен хочет с вами поговорить.
— Полковник Брисингем, мэм. — Он четко отсалютовал.
Каллаген удалился, оставив их одних на тускло освещенном крыльце.
— Что я могу сделать для вас, полковник? — спросила Джанет.
— Генерал Эйзенхауэр хотел бы поговорить с вами, мэм, если вы уделите ему несколько минут вашего времени.
Он выговаривал слова степенно и вежливо, но Джанет казалось, что крыльцо очень медленно колышется. Она пошатнулась на полковника и тот подхватил ее.
— С вами все в порядке?
— Слишком долгий день. — Она глубоко вдохнула воздух — Где генерал?
— Прямо через двор, мэм, в штабной машине. Следуйте за мной. Боюсь, что у нас мало времени. Он должен вернуться в Париж к завтрашнему утру.
Машина стояла в углу возле главных ворот. Она увидела окружавшие ее джипы, каски военной полиции. Брисингем открыл заднюю дверь.
— Доктор Манро, генерал.
Джанет помедлила, потом забралась внутрь и Брисингем закрыл дверь. В слабом свете пульта она могла составить лишь общее впечатление. Он был во френче и в фуражке, она плохо различала лицо, если не считать блеска зубов в неподражаемой улыбке.
— Вы удивитесь, если я скажу, что чувствую, словно знаю вас? — спросил Эйзенхауэр.
Она нахмурилась, потом нашла решение:
— Дядя Кэри?
Он усмехнулся:
— Мы все время говорили о вас за кофе в штабе, когда вместе набрасывали план Оверлорд. Но я знал его задолго до того. Панама, тысяча девятьсот двадцать второй — двадцать третий. Я был майором, а он, как я помню, лейтенант-коммандером с репутацией человека, которым трудно управлять.
— Он не изменился.
— Ни в малейшей степени. — Он сделал паузу. — Например, когда он тонул на норвежском эсминце в день-Д. Он вообще не должен был быть там. Прямое нарушение собственных приказов.
— Что стоило ему глаза и половины руки.
— Знаю. Скажите: это местечко Фада — шотландский остров, где он сейчас находится — что он там делает?
— Оттуда происходит семья его матери. Прямо перед войной он получил коттедж в наследство от кузена. Он хотел где-то спрятаться на время, и мне кажется, ему там хорошо. Это странное место.
— Думаете, он там что-то ищет?
— Наверное.
Генерал кивнул:
— Знаете, он пытается вернуться в строй?
— Нет, но это меня не удивляет.
— И меня. В его возрасте он не может изменить свою природу за один день, но это просто невозможно, вы должны понимать. Один глаз, недействующая рука. Он отдал все, что мог…
— Кроме жизни.
— Черт побери! — сказал Эйзенхауэр. — Военно-морской департамент не желает шевелиться. Они хотят, чтобы он немедленно ушел в отставку.
— А вы?
Он тяжело вздохнул:
— Он прислал мне личное письмо через молодого морского офицера в отпуске. Удачно, что я оказался сегодня в Лондоне.
— Он просит вас о помощи? Кэри Рив? — Она улыбнулась. — Ну, генерал, это действительно кое-что.
— Та же мысль возникла и у меня — сказал Эйзенхауэр.
— И вы можете помочь?
— У меня есть для него работа в Париже, начиная с первого октября. Заместитель директора в штабе координации материального и кадрового снабжения.
— Работа за столом?
Джанет покачала головой:
— Этого он избегает.
— Старые дни миновали. Если он хочет работу, для него есть одна. Иначе — погост. Он должен понимать.
— Захочет ли он? — мягко сказала она, словно самой себе.
Эйзенхауэр сказал:
— Подумайте, есть ли у вас возможность взять несколько дней отпуска, съездить и повидать его?
Она задумалась.
— Думаю, да. За последние полгода у меня был только один выходной.
— Чудесно — сказал он. — Естественно, я прикажу кому-нибудь из моего штаба приготовить для вас необходимые проездные документы. Я дам вам письмо, в котором ясно выскажусь о своем предложении. Но настоящее давление должно исходить от вас.
В окно постучали. Эйзенхауэр опустил стекло, появился Брисингем:
— Нам нужно двигаться, если мы хотим успеть на самолет, генерал.
Эйзенхауэр нетерпеливо кивнул и снова поднял стекло.
— Они не оставляют меня в одиночестве ни на минуту. Война — это ад, даже для генералов, поверьте.
***
Далеко в Атлантике горизонт потрескивал полосами молний и начинался сильный дождь. Ветер достиг 8 баллов по шкале Бофорта, по морю двигались гороподобные волны и «Дойчланд» шла только под узкими парусами, за штурвалом стояли Рихтер и Штурм.В четвертую склянку первой вахты внезапный злой шквал с невероятной силой ударил с юго-востока, градины сыпались, словно пули. «Дойчланд» накренилась на борт, отклонившись от курса почти на пять румбов, Штурм потерял равновесие и потоком воды его унесло по палубе, Рихтер в одиночку отчаянно боролся с вращающимся штурвалом. Когда ветер нанес очередной зверский удар, «Дойчланд» пошатнулась и начала переворачиваться.
Бергеру не спалось и он лежал на койке почти час, куря сигару и слушая музыку шторма. Все части судна трещали и стонали, ветер свистел в снастях на тысячу разных голосов. Он был одет на плохую погоду, в морских ботинках и клеенчатом плаще, готовый к любой неожиданности.
Наступивший кризис был таким внезапным, что его сбросило с койки, прежде чем он понял, что случилось, и он покатился по каюте, ударившись о стол.
Пока он пытался встать, пол продолжал крениться.
— Великий боже, она тонет! — сказал он вслух.
Наконец, крен прекратился. Он доковылял до двери, открыл ее и вышел.
В небе непрерывно вспыхивали молнии, освещая необычную сцену. «Дойчланд» лежала на боку, почти касаясь бимсами воды, поручни левого борта скрывались в бушующей воде.
Рихтер и Штурм боролись со штурвалом, несколько матросов ковыляли и скользили по накренившейся палубе в страшной панике.
— Она тонет! Она тонет! — кричал один из них. Бергер двинул его в челюсть, повалив на спину.
Он закричал:
— Разверните ее, ради бога! Разверните ее!
Постепенно и со значительными трудностями «Дойчланд» начала поворачиваться на ветер, когда Рихтер и Штурм повернули руль, но палуба оставалась такой наклонной, что никто не мог стоять, не держась за что-нибудь.
Бергер заорал на двух ближайших матросов:
— Возьмите штурвал и пусть Рихтер и Штурм сойдут ко мне.
Ему удалось на руках и коленях подобраться к кормовому грузовому люку, когда появились Рихтер и Штурм.
— Что вы думаете? — прокричал Штурм сквозь рев моря.
— Очевидно, сдвинулся балласт — ответил Бергер. — Важно знать, насколько. Давайте снимем крышку люка и посмотрим состояние игры.
***
Внизу у пассажиров был ужасный беспорядок. Когда ударил шквал, сестра Анджела и сестра Эльза сидели вместе на нижней койке в своей каюте, обсуждая цитату из Писания — обычный вечерний урок перед сном. Обоих сбросило на пол, керосиновая лампа упала с крюка на потолке и разбилась рядом с ними. Расплывшаяся лужица керосина вспыхнула, но почти сразу погасла, когда каюта накренилась и в распахнувшуюся дверь хлынула вода.Сестра Анджела начала читать последнюю часть покаянной молитвы. — О мой боже, бесконечно добрый в себе… — Она захлебнулась словами, все инстинкты восставали против такого спокойного приятия смерти. Она поползла к двери, зовя сестру Эльзу следовать за нею.
В салоне была полная тьма, вода лилась внутрь сквозь разбитый световой люк. Это был мир кошмара. Звучали истерические голоса. Кто-то столкнулся с ней, она протянула руку и нащупала лицо, чья-то рука в панике схватилась за нее. Вдруг дверь в каюту открылась и хлынул свет, когда Отто Прагер появился с лампой в руке.
Пол салона был накренен под углом в сорок пять градусов, обеденной стол и кресла, привинченные к полу, оставались на месте, но по левому борту в нижней части вода скопилась на глубину в три фута. От каждой волны вода лилась через разбитый световой люк, только вчера остекленный заново после эпизода с «Гардиан».
Сестра Анджела увидела, что за нее схватилась сестра Лотта, самая молодая из монахинь. Девушка была без ума от страха и сестре Анджеле пришлось бороться, чтобы вырваться.
Она энергично потрясла молодую женщину и влепила ей пощечину:
— Возьми себя в руки, сестра. Помни, кто ты есть.
Рядом сестра Эльза пыталась встать на ноги по пояс в воде, юбка и черная накидка плавали возле нее, в этот момент открылась дверь другой каюты и показались сестры Кэт и Бригитта.
Прагер, на редкость спокойный, сказал:
— Все будет хорошо, сестры, не надо паники. Пойдемте в кают-компанию.
Сестра Анджела пошла первой под руку с сестрой Лоттой. Прагер отдал им лампу и помог другим, одной за другой, пока все не перешли в накрененную кают-компанию.
Когда он, наконец, подошел к сестре Анджеле, открылась входная дверь и появился Бергер со штормовой лампой в руке:
— Все в порядке?
— Кажется, да — сказала сестра Анджела.
Он склонился прошептать ей:
— Ни за что не садитесь в лодки. В таком море это будут ваши последние пять минут. Понимаете, сестра?
— Тогда что мы должны делать, капитан?
— Пока оставаться здесь.
— Что случилось, Эрих? — спросил Прагер.
— Балласт сместился на левый борт. Большая часть команды теперь внизу, пытаются что-нибудь сделать. Ты тоже нам нужен, Отто. Если ударит другой шквал, когда мы в таком положении, она перевернется.
Прагер молча вышел в ночь. Сестра Анджела спросила:
— Мы тоже что-нибудь можем сделать, капитан?
— Молитесь — сказал ей Эрих Бергер. — Истово! — Он захлопнул дверь и исчез.
***
Спуск по трапу в грузовой люк напоминал Отто Прагеру сошествие в ад. Команда работала при свете пары штормовых фонарей, яростно перекидывая лопатами песок на наветренную сторону. При качке люди всякий раз наталкивались друг на друга и падали.Прагер сошел с трапа и упал на колено. Кто-то закричал в страхе, но все другие с мрачным бешенством работали лопатами, единственными звуками был треск судовых балок и рев шторма снаружи.
Сильная рука поставила Прагера на ноги и Хельмут Рихтер улыбнулся:
— Только подумать, господин Прагер, в этот самый момент вы могли бы быть в безопасности в Рио, наслаждаясь напитком после позднего обеда, смотря с террасы в Капакабане на огни залива…
— Ну что ж, я не там — ответил Прагер, — так дайте мне чертову лопату и примемся за дело.
***
Через некоторое время стало очевидно, что «Дойчланд» выпрямляется в наветренную сторону, но в полутьме кают-компании казалось, что прошла вечность, прежде чем дверь снова открылась и появился Бергер. Он улыбался, но только чуть.— Вы молитесь, сестра?
— Да, молимся.
— Ну, если это вам важно, то на ваши молитвы откликнулись. Наверное, на этой лохани кто-то живет праведно. Так как это не я, то, должно быть, вы.
— Я согласна принять такую возможность, капитан.
— Прекрасно. Как только сможем, мы поставим помпу, но огонь на камбузе, вероятно, не удастся зажечь до утра. Боюсь, остаток ночи вам придется провести в плохих условиях.
— Мы перетерпим.
Внезапно вспыхнув, он грубо прибавил:
— Проклятие, сестра, именно вы настояли на отъезде. Я вас предупреждал.
— Да, капитан, я помню, вы предупреждали — сказала она. — И кроме всего прочего, я благодарна вам и за это.
Она перевела взгляд на лица других, еле видные в тусклом свете лампы.
— Помолимся, возлюбленные сестры.
Она распевно, громким голосом начала читать благодарственную молитву моряков после шторма.
— И воззвали они к Господу в горестях своих, и вывел их Он из несчастий.
Бергер закрыл дверь в кают-компанию и повернулся к Прагеру, устало облокотившемуся на люк:
— Что за женщина — сказал он. — Что за чертова, доводящая до ярости…
— …чудесная женщина — закончил за него Прагер.
Бергер засмеялся, потом повернулся посмотреть на квартердек, где Рихтер держал штурвал в одиночку, ибо ветер немного стих, хотя все еще лил сильный дождь.
Штурм по трапу спустился к ним:
— Я поставил людей на помпу. Есть еще приказы?
— Да — сказал Бергер. — Дерево, господин Штурм. Каждую планку, которую удастся найти. Если надо, потрошите судно. Все каюты и трюмы. Я хочу, чтобы в течении двадцати четырех часов песок был забит и, черт побери, больше не смещался ни при какой погоде.
— Есть.
Штурм поколебался:
— Были близко, капитан?
— Слишком близко — сказал Эрих Бергер. — Постарайтесь, чтобы это не вошло в привычку — он повернулся и ушел в свою каюту.
Баркентина «Дойчланд», 17 сентября 1944 года. Широта 38°56N, долгота 30°50W. Во время средней вахты ветер дул на запад и мы поставили паруса на передние реи. Выбросили лаг и нашли, что делаем 10 узлов. Облачность прояснилась незадолго до полудня и пробилось солнце, ветер утих до слабого.
5
Казалось, что «Дойчланд» плывет в мировом пространстве, полный штиль, все паруса обвисли, реи подвязаны, прекрасное отражение в море цвета зеленого стекла.
Было жарко и душно. Условия внизу стали невыносимыми и по приказу капитана был натянут брезентовый тент позади главной мачты, чтобы до некоторой степени защитить сестер от свирепого солнца.
Большинство команды и пассажиров страдало теперь от морских фурункулов, результат не только неудовлетворительной диеты, но и постоянного воздействия на кожу соленой воды. Один из матросов, смуглый гамбуржец по имени Ширмер фактически был выведен из строя целой россыпью нарывов на правой ноге. Он откинулся, стоная, на брезентовом кресле, а сестра Анджела работала ланцетом.
Спереди от главной мачты под наблюдением Штурма четверо из команды трудились за тяжелой металлической штангой корабельной двухсекционной помпы и вода мощно стекала по палубе бурным потоком.
Рихтер, только что закончивший собственный тридцатиминутный урок, окунул пробник в ведро и с отвращением покрутил носом:
— Видите, господин лейтенант? — спросил он Штурма, и вылил содержимое обратно в ведро. Вода была темно-красной.
— Думаю, это ржавчина с боков — улыбнулся Штурм. — На этом судне мы подумали обо всем, Хельмут. Ты не просто пьешь воду. В нее добавили железный тоник. Полезно для телосложения.
— Мой живот не согласен. — Рихтер погладил желудок — Временами колики ужасны. Большинство парней скажет то же самое.
Сестра Лотта стояла у вантов левого борта. Как и другие монахини, из-за жары она снова надела белое тропическое одеяние. И как всегда, Рихтер удивлялся, как ухитряется она держать его таким чистым. У нее оказалась весьма привлекательная фигура, когда она стояла там, одна рука на тросе, разглядывая море.
Кок Вальц вышел из гальюна и опустошил через борт ведро мусора рядом с ней. Она торопливо отстранилась.
— Простите, сестра — совершенно неискренне сказал он.
— Все хорошо, господин Вальц — ответила она тихим приятным голосом.
Он нагло оглядел ее и ухмыльнулся, показав зубы. Вожделение отчетливо светилось в его глазах: ее улыбка исчезла и она потянулась к вантам, словно ища защиты.
Вальц повернулся к гальюну и увидел Рихтера, стоящего у входа. Он был голый до пояса, мускулистое тело загорело на солнце, длинные светлые волосы и борода выцвели, черная бразильская сигарильо торчала изо рта. Спичка вспыхнула в сложенных ковшиком руках боцмана. Наклоняясь к ней он тихо сказал:
— Соблюдай приличия, ублюдок. Ты говоришь не со шлюхой из Сан Пнуло.
— Так она вам тоже нравится? — Вальц снова ухмыльнулся. — Я вас не осуждаю. Долгое путешествие домой, а женщины есть женщины, что бы они не носили, как сказал капитан. В счет идет только то, что между ног.
Его швырнуло в полутьму гальюна, прижало к стене, железная рука сжала горло. В правой руке боцмана остро щелкнул финский нож.
— Одно неверное слово, ты, мешок дерьма — тихо сказал Рихтер, — попробуй только посмотреть на нее еще раз, как ты сейчас посмотрел, и уйдешь за борт — и не могу гарантировать, что одним куском.
Вальц почти потерял сознание от страха, чувствуя, как сжимаются кишки. Боцман потрепал его по лицу:
— Вот так-то, Эрнст. Именно таким ты мне нравишься. Напуганным до смерти.
Он закрыл складной нож и вышел.
Сестра Лотта еще стояла у вантов, глядя на альбатроса, спикировавшего туда, где плавал мусор, неподвижный, как и судно.
Она инстинктивно обернулась и увидела, что Рихтер смотрит на нее. Она улыбнулась и он через палубу подошел к ней.
— Господин Рихтер. — Она даже не пыталась скрыть удовольствие, светившееся в глазах — Что это за птица?
— Альбатрос, сестра. Царь мусорщиков. Вскоре их будет больше, когда они почуют ветер от нашего мусора.
— Такая красивая.
Она заслонила глаза от солнца и смотрела, как птица улетает. «Так же, как ты, ей-богу» — подумал Рихтер.
— Говорят, что альбатросы — это души мертвых моряков.
— Вы верите?
Ее глаза были ярко голубыми, лицо — полный овал, обрамленный белым капором. Рихтер внезапно ощутил сухость в горле:
— Конечно, нет, сестра. Суеверная чепуха. — Он глубоко вздохнул — Теперь, простите, мне надо к капитану.
На его правом запястье была ссадина от каната. Она дотронулась до руки и нахмурилась:
— Неважно выглядит. И может стать хуже. Дайте я посмотрю.
Ее пальцы были прохладны. Пот выступил у него на лбу и вдруг через плечо он увидел, что сестра Анджела, сидевшая под тентом с открытым медицинским чемоданчиком и лечившая одного из матросов, серьезно наблюдает за ними.
Рихтер отдернул руку:
— Не надо, сестра. Чепуха, поверьте.
— 18 сентября 1944. Плохая ночь. Дождь и бурное море. Нижний парус разорван шквалом на шести склянках средней вахты. Погода к утру снова сменилась на штиль. Господин Штурм доложил, что в трюме шестнадцать дюймов воды.
Он положил перо и прислушался к тупому монотонному чавканью помпы. Плохо. Плохо вообще, что она приняла так много воды. Хотя он не говорил об этом Штурму и Рихтеру, он знал, что серьезность ситуации должна быть им очевидна, как и ему.
В дверь постучали и вошел Рихтер:
— Штурм передает поздравления, капитан. Она снова сухая.
Бергер кивнул:
— Что ты думаешь, Хельмут?
Рихтер пожал плечами:
— Она стара, капитан. Слишком стара. Не думаю, что медная обшивка выдержала все эти годы. Бог знает, в каком состоянии ее балки. — Он выдержал паузу: — А когда шквал ударил прошлой ночью, она едва не перевернулась…
— Думаешь, у нее есть повреждения, о которых мы не знаем?
Прежде чем Рихтер ответил, на палубе раздался беспорядочный шум, вперемешку с радостными воплями. И странная барабанная дробь. Бергер мгновенно вскочил на ноги, распахнул двери и выбежал наружу с Рихтером на пятках.
Это был дождь, капризный тропический ливень. Большинство членов команды бегали по палубе, как безумные; кто мог найти ведра, поставили их набирать пресную воду. Монахини, укрывшиеся под тентом, смеялись, как дети, когда вода потоком просочилась насквозь. Штурм стоял под импровизированным душем, вода каскадом стекала с головы. Он повернулся и, увидев Бергера, торопливо подошел.
— Извините, капитан. Коллективное помешательство.
Он стоял, утирая лицо платком, словно пойманный школьник. Дождь прекратился так же внезапно, как и начался, и от палубы начал подниматься пар.
Бергер спросил:
— Как помпы?
— Откачали досуха, капитан. — Штурм сделал паузу — На данный момент.
Бергер кивнул, сознавая, что большая часть команды находится рядом и подхватит любую информацию. Он принял решение и действовал в соответствии с ним. Кроме всего, мало полезного делать вид, что серьезной ситуации не существует.
— Плохо, господин Штурм. Сегодня шестнадцать дюймов. То же самое вчера. Четырнадцать — днем раньше. Здесь должна быть причина.
Наступила мертвая тишина, прерываемая лишь скрипом оснастки и хлопаньем повисших парусов.
Рихтер заговорил первым:
— Может, я нырну и посмотрю, капитан?
Он был превосходным пловцом и самоочевидно силен, как бык. При полном штиле опасность была небольшой. Бергер кивнул:
— Хорошо.
Он вынул ключ из кармана и вручил его Штурму.
— Достаньте винтовку из оружейного шкафа, просто на всякий случай.
Пока Рихтер снимал башмаки с веревочной подошвой, сестра Анджела подошла к Бергеру:
— Зачем винтовка, капитан?
Бергер пожал плечами:
— Акулы. Пока их не видно, но представьте, что они появятся, когда в воде человек, так весь этот мусор не поможет.
Сестра Лотта побледнела. Она подошла к Рихтеру, стоявшему у поручней, затягивая пояс:
— Здесь… здесь… очень глубоко, господин Рихтер?
Рихтер захохотал:
— Тысяча саженей, не меньше. Но не бойтесь, я не стану нырять до дна.
Бергер, услышав диалог, нахмурился, но время едва ли подходило, чтобы делать какие-нибудь замечания. Вместо этого он спросил:
— Хочешь линь, Хельмут?
Рихтер покачал головой:
— Зачем? Она не движется ни на дюйм. — Он поставил ногу на поручень, прыгнул и чисто вошел в воду.
Косячок мелких рыбешек рассыпался перед ним, превратившись в серебряное облачко. Он быстро шел вниз сквозь воду цвета зеленого стекла, бледного под солнцем. Доски корпуса «Дойчланд» были покрыты слоем ракушек, морская трава всюду поросла ковром ярких кричащих красок.
Днище не скребли много лет, подумал он, и доплыв до киля, секунду подержался за него, потом начал прокладывать путь к носу.
На палубе молча ждали. Рихтер вынырнул, отдышался, помахал и снова ушел в воду. Сестра Лотта крепко сжимала трос руками с побелевшими суставами и пристально смотрела в воду. Бергер внимательно посмотрел на нее, обернулся, и увидел что на него смотрит сестра Анджела. Лицо ее было спокойным, но в глазах что-то похожее на боль. Он вынул трубку и начал набивать из потертого клеенчатого кисета. Еще проблемы. Как будто у него их недостаточно. И почему это случилось с Рихтером, самым лучшим моряком в команде?
В этот момент боцман вынырнул и, кашляя, подплыл к левому борту, волосы прилипли к лицу. Кто-то бросил линь и он взобрался на борт. Некоторое время он, дрожа, сидел на корточках. Бергер спросил:
— Ну как там? Можешь говорить. Пусть все слышат.
— Ничего особенного, капитан — ответил Рихтер. — Никаких следов серьезного повреждения. Как мы и думали, она очень старая дама. В некоторых местах в щели между досками можно просунуть два пальца. Скажу, что она нуждалась в переборке еще десять лет назад.
Бергер повернулся ко всем:
— Вы слышали. Ничего такого, с чем мы не можем справиться. А при двойной команде у нас нет трудностей с работой у помпы.
Лица вокруг еще были наполнены неуверенностью, но в это мгновение затрепетал главный парус, когда крошечный ветер с юга-востока зарябил воду.
Бергер поднял глаза на раздувшиеся паруса и засмеялся:
— Вот оно, доброе предзнаменование. Мы снова движемся. За работу, господин Штурм.
Штурм пролаял приказы и команда рассеялась. Сестра Анджела сказала:
— Если у вас есть время, капитан, я хотела бы поговорить с вами.
Бергер перевел взгляд с нее на Лотту, которая, как и другие монахини, уносила свои вещи из-под тента:
— Хорошо, сестра.
В каюте она смотрела на него через стол, совершенно спокойная, сложив руки:
— Лотта — наиболее уязвимая среди моих питомиц, капитан. Я дала клятву следить, чтобы ничего не препятствовало пути, избранного ею.
— Вы хотите сказать, что она еще не является настоящей монахиней — сказал Бергер. — Не так, как остальные?
Он покачал головой:
— Для меня нет никакой разницы, уверяю вас. Мой приказ по команде относительно вас и ваших подруг абсолютно ясен.
— А господин Рихтер?
Он откинулся и поднял на нее глаза:
— Хорошо, вы поймали, как он пару раз взглянул на девушку. Что вы ждете, чтобы я сделал?
— Она страшилась за него, когда он нырнул за борт, и позволила этому проявиться.
— Он приятный на вид юноша.
— Именно это и тревожит меня.
Бергер сказал:
— Хельмут Рихтер был оберштойерманном на подлодке, до того как мы все оказались в Бразилии. Кстати, он главный квартермастер. Железный Крест первой и второй степени. Самый лучший моряк, которого я когда-либо знал, и замечательный молодой человек во всех отношениях. Вам не о чем беспокоиться, поверьте.
Было жарко и душно. Условия внизу стали невыносимыми и по приказу капитана был натянут брезентовый тент позади главной мачты, чтобы до некоторой степени защитить сестер от свирепого солнца.
Большинство команды и пассажиров страдало теперь от морских фурункулов, результат не только неудовлетворительной диеты, но и постоянного воздействия на кожу соленой воды. Один из матросов, смуглый гамбуржец по имени Ширмер фактически был выведен из строя целой россыпью нарывов на правой ноге. Он откинулся, стоная, на брезентовом кресле, а сестра Анджела работала ланцетом.
Спереди от главной мачты под наблюдением Штурма четверо из команды трудились за тяжелой металлической штангой корабельной двухсекционной помпы и вода мощно стекала по палубе бурным потоком.
Рихтер, только что закончивший собственный тридцатиминутный урок, окунул пробник в ведро и с отвращением покрутил носом:
— Видите, господин лейтенант? — спросил он Штурма, и вылил содержимое обратно в ведро. Вода была темно-красной.
— Думаю, это ржавчина с боков — улыбнулся Штурм. — На этом судне мы подумали обо всем, Хельмут. Ты не просто пьешь воду. В нее добавили железный тоник. Полезно для телосложения.
— Мой живот не согласен. — Рихтер погладил желудок — Временами колики ужасны. Большинство парней скажет то же самое.
Сестра Лотта стояла у вантов левого борта. Как и другие монахини, из-за жары она снова надела белое тропическое одеяние. И как всегда, Рихтер удивлялся, как ухитряется она держать его таким чистым. У нее оказалась весьма привлекательная фигура, когда она стояла там, одна рука на тросе, разглядывая море.
Кок Вальц вышел из гальюна и опустошил через борт ведро мусора рядом с ней. Она торопливо отстранилась.
— Простите, сестра — совершенно неискренне сказал он.
— Все хорошо, господин Вальц — ответила она тихим приятным голосом.
Он нагло оглядел ее и ухмыльнулся, показав зубы. Вожделение отчетливо светилось в его глазах: ее улыбка исчезла и она потянулась к вантам, словно ища защиты.
Вальц повернулся к гальюну и увидел Рихтера, стоящего у входа. Он был голый до пояса, мускулистое тело загорело на солнце, длинные светлые волосы и борода выцвели, черная бразильская сигарильо торчала изо рта. Спичка вспыхнула в сложенных ковшиком руках боцмана. Наклоняясь к ней он тихо сказал:
— Соблюдай приличия, ублюдок. Ты говоришь не со шлюхой из Сан Пнуло.
— Так она вам тоже нравится? — Вальц снова ухмыльнулся. — Я вас не осуждаю. Долгое путешествие домой, а женщины есть женщины, что бы они не носили, как сказал капитан. В счет идет только то, что между ног.
Его швырнуло в полутьму гальюна, прижало к стене, железная рука сжала горло. В правой руке боцмана остро щелкнул финский нож.
— Одно неверное слово, ты, мешок дерьма — тихо сказал Рихтер, — попробуй только посмотреть на нее еще раз, как ты сейчас посмотрел, и уйдешь за борт — и не могу гарантировать, что одним куском.
Вальц почти потерял сознание от страха, чувствуя, как сжимаются кишки. Боцман потрепал его по лицу:
— Вот так-то, Эрнст. Именно таким ты мне нравишься. Напуганным до смерти.
Он закрыл складной нож и вышел.
Сестра Лотта еще стояла у вантов, глядя на альбатроса, спикировавшего туда, где плавал мусор, неподвижный, как и судно.
Она инстинктивно обернулась и увидела, что Рихтер смотрит на нее. Она улыбнулась и он через палубу подошел к ней.
— Господин Рихтер. — Она даже не пыталась скрыть удовольствие, светившееся в глазах — Что это за птица?
— Альбатрос, сестра. Царь мусорщиков. Вскоре их будет больше, когда они почуют ветер от нашего мусора.
— Такая красивая.
Она заслонила глаза от солнца и смотрела, как птица улетает. «Так же, как ты, ей-богу» — подумал Рихтер.
— Говорят, что альбатросы — это души мертвых моряков.
— Вы верите?
Ее глаза были ярко голубыми, лицо — полный овал, обрамленный белым капором. Рихтер внезапно ощутил сухость в горле:
— Конечно, нет, сестра. Суеверная чепуха. — Он глубоко вздохнул — Теперь, простите, мне надо к капитану.
На его правом запястье была ссадина от каната. Она дотронулась до руки и нахмурилась:
— Неважно выглядит. И может стать хуже. Дайте я посмотрю.
Ее пальцы были прохладны. Пот выступил у него на лбу и вдруг через плечо он увидел, что сестра Анджела, сидевшая под тентом с открытым медицинским чемоданчиком и лечившая одного из матросов, серьезно наблюдает за ними.
Рихтер отдернул руку:
— Не надо, сестра. Чепуха, поверьте.
***
Бергер за столом в своей каюте записывал в журнал:— 18 сентября 1944. Плохая ночь. Дождь и бурное море. Нижний парус разорван шквалом на шести склянках средней вахты. Погода к утру снова сменилась на штиль. Господин Штурм доложил, что в трюме шестнадцать дюймов воды.
Он положил перо и прислушался к тупому монотонному чавканью помпы. Плохо. Плохо вообще, что она приняла так много воды. Хотя он не говорил об этом Штурму и Рихтеру, он знал, что серьезность ситуации должна быть им очевидна, как и ему.
В дверь постучали и вошел Рихтер:
— Штурм передает поздравления, капитан. Она снова сухая.
Бергер кивнул:
— Что ты думаешь, Хельмут?
Рихтер пожал плечами:
— Она стара, капитан. Слишком стара. Не думаю, что медная обшивка выдержала все эти годы. Бог знает, в каком состоянии ее балки. — Он выдержал паузу: — А когда шквал ударил прошлой ночью, она едва не перевернулась…
— Думаешь, у нее есть повреждения, о которых мы не знаем?
Прежде чем Рихтер ответил, на палубе раздался беспорядочный шум, вперемешку с радостными воплями. И странная барабанная дробь. Бергер мгновенно вскочил на ноги, распахнул двери и выбежал наружу с Рихтером на пятках.
Это был дождь, капризный тропический ливень. Большинство членов команды бегали по палубе, как безумные; кто мог найти ведра, поставили их набирать пресную воду. Монахини, укрывшиеся под тентом, смеялись, как дети, когда вода потоком просочилась насквозь. Штурм стоял под импровизированным душем, вода каскадом стекала с головы. Он повернулся и, увидев Бергера, торопливо подошел.
— Извините, капитан. Коллективное помешательство.
Он стоял, утирая лицо платком, словно пойманный школьник. Дождь прекратился так же внезапно, как и начался, и от палубы начал подниматься пар.
Бергер спросил:
— Как помпы?
— Откачали досуха, капитан. — Штурм сделал паузу — На данный момент.
Бергер кивнул, сознавая, что большая часть команды находится рядом и подхватит любую информацию. Он принял решение и действовал в соответствии с ним. Кроме всего, мало полезного делать вид, что серьезной ситуации не существует.
— Плохо, господин Штурм. Сегодня шестнадцать дюймов. То же самое вчера. Четырнадцать — днем раньше. Здесь должна быть причина.
Наступила мертвая тишина, прерываемая лишь скрипом оснастки и хлопаньем повисших парусов.
Рихтер заговорил первым:
— Может, я нырну и посмотрю, капитан?
Он был превосходным пловцом и самоочевидно силен, как бык. При полном штиле опасность была небольшой. Бергер кивнул:
— Хорошо.
Он вынул ключ из кармана и вручил его Штурму.
— Достаньте винтовку из оружейного шкафа, просто на всякий случай.
Пока Рихтер снимал башмаки с веревочной подошвой, сестра Анджела подошла к Бергеру:
— Зачем винтовка, капитан?
Бергер пожал плечами:
— Акулы. Пока их не видно, но представьте, что они появятся, когда в воде человек, так весь этот мусор не поможет.
Сестра Лотта побледнела. Она подошла к Рихтеру, стоявшему у поручней, затягивая пояс:
— Здесь… здесь… очень глубоко, господин Рихтер?
Рихтер захохотал:
— Тысяча саженей, не меньше. Но не бойтесь, я не стану нырять до дна.
Бергер, услышав диалог, нахмурился, но время едва ли подходило, чтобы делать какие-нибудь замечания. Вместо этого он спросил:
— Хочешь линь, Хельмут?
Рихтер покачал головой:
— Зачем? Она не движется ни на дюйм. — Он поставил ногу на поручень, прыгнул и чисто вошел в воду.
Косячок мелких рыбешек рассыпался перед ним, превратившись в серебряное облачко. Он быстро шел вниз сквозь воду цвета зеленого стекла, бледного под солнцем. Доски корпуса «Дойчланд» были покрыты слоем ракушек, морская трава всюду поросла ковром ярких кричащих красок.
Днище не скребли много лет, подумал он, и доплыв до киля, секунду подержался за него, потом начал прокладывать путь к носу.
На палубе молча ждали. Рихтер вынырнул, отдышался, помахал и снова ушел в воду. Сестра Лотта крепко сжимала трос руками с побелевшими суставами и пристально смотрела в воду. Бергер внимательно посмотрел на нее, обернулся, и увидел что на него смотрит сестра Анджела. Лицо ее было спокойным, но в глазах что-то похожее на боль. Он вынул трубку и начал набивать из потертого клеенчатого кисета. Еще проблемы. Как будто у него их недостаточно. И почему это случилось с Рихтером, самым лучшим моряком в команде?
В этот момент боцман вынырнул и, кашляя, подплыл к левому борту, волосы прилипли к лицу. Кто-то бросил линь и он взобрался на борт. Некоторое время он, дрожа, сидел на корточках. Бергер спросил:
— Ну как там? Можешь говорить. Пусть все слышат.
— Ничего особенного, капитан — ответил Рихтер. — Никаких следов серьезного повреждения. Как мы и думали, она очень старая дама. В некоторых местах в щели между досками можно просунуть два пальца. Скажу, что она нуждалась в переборке еще десять лет назад.
Бергер повернулся ко всем:
— Вы слышали. Ничего такого, с чем мы не можем справиться. А при двойной команде у нас нет трудностей с работой у помпы.
Лица вокруг еще были наполнены неуверенностью, но в это мгновение затрепетал главный парус, когда крошечный ветер с юга-востока зарябил воду.
Бергер поднял глаза на раздувшиеся паруса и засмеялся:
— Вот оно, доброе предзнаменование. Мы снова движемся. За работу, господин Штурм.
Штурм пролаял приказы и команда рассеялась. Сестра Анджела сказала:
— Если у вас есть время, капитан, я хотела бы поговорить с вами.
Бергер перевел взгляд с нее на Лотту, которая, как и другие монахини, уносила свои вещи из-под тента:
— Хорошо, сестра.
В каюте она смотрела на него через стол, совершенно спокойная, сложив руки:
— Лотта — наиболее уязвимая среди моих питомиц, капитан. Я дала клятву следить, чтобы ничего не препятствовало пути, избранного ею.
— Вы хотите сказать, что она еще не является настоящей монахиней — сказал Бергер. — Не так, как остальные?
Он покачал головой:
— Для меня нет никакой разницы, уверяю вас. Мой приказ по команде относительно вас и ваших подруг абсолютно ясен.
— А господин Рихтер?
Он откинулся и поднял на нее глаза:
— Хорошо, вы поймали, как он пару раз взглянул на девушку. Что вы ждете, чтобы я сделал?
— Она страшилась за него, когда он нырнул за борт, и позволила этому проявиться.
— Он приятный на вид юноша.
— Именно это и тревожит меня.
Бергер сказал:
— Хельмут Рихтер был оберштойерманном на подлодке, до того как мы все оказались в Бразилии. Кстати, он главный квартермастер. Железный Крест первой и второй степени. Самый лучший моряк, которого я когда-либо знал, и замечательный молодой человек во всех отношениях. Вам не о чем беспокоиться, поверьте.