Смерть и разрушение. Она только что видела одного из ответственных за это. Враг. С начала войны она еще не была так близко к немцу. На мгновение она снова представила Герике, со смехом подымающегося по ступенькам между охранников, и почувствовала гнев.
   Джего появился сзади и взял ее под руку:
   — О'кей, пошли отсюда.
   Они сошли по ступенькам и повернули на тротуар:
   — И зачем?
   — Ну, не вижу причины не говорить тебе. Британцы прошлой ночью выловили капитана немецкой подлодки, одного из настоящих асов. Парень по имени Пауль Герике. Сюда его привезли для допроса. Похоже, передадут нам. Завтра вечером его отсылают в Глазго ночным экспрессом. Передадут нашим и отправят на конвое в Штаты через три-четыре дня.
   — А при чем тут ты?
   — Ну, у него британская охрана, но какой-то светлый ум в штаб-квартире флота вспомнил, что я возвращаюсь этим поездом и решил, что будет прекрасно, если я стану приглядывать за нашими интересами.
   — Ты видел его?
   — Только что.
   — Среднего роста, бледное лицо, темные глаза, Железный Крест на кителе?
   — Это наш парень.
   — Он смеялся, поднимаясь по ступенькам — сказала она. Они проходили мимо ряда полуразрушенных домов. — Он смеялся. Он и ему подобные довели до этого.
   — Мне говорили, что Берлин сейчас выгладит гораздо горячее.
   Она взяла его под руку:
   — Ты слишком добр для этой жизни, Харри Джего. Кстати, я еще не успела сказать, но полковник Брисингем сегодня вернулся в госпиталь с моими проездными документами на завтрашний ночной поезд.
   Джего засветился от радости:
   — Это значит, мы сможем быть вместе весь путь до Маллейга.
   — Я так не уверена — сказала она. — На самом деле мне устроили спальное купе. Отдельное.
   — Что? — изумленно спросил Джего. — Знаешь, кто в таких ездит в наши дни?
   — Да — сказала она. — Эйзенхауэр.
   Джего засмеялся. Дождь усилился и они побежали на перекресток, где она укрылась под деревом, а он пытался свистнуть кебу.
   И все время ей почему-то представлялось смеющееся лицо Герике, подымающегося по ступенькам.
***
   Пробили семь склянок первой вахты. Сидя в каюте за столом с сигарой в зубах Эрих Бергер приостановился послушать и вернулся к журналу. Скрип пера звучал в тишине неестественно громко.
   «…самый одинокий звук в мире, судовой колокол в ночном море, или это просто подчеркивает для меня одиночество командования? Я думаю, быть капитаном судна не простая задача, особенно в условиях, в которых я нахожусь на данный момент…»

   В дверь постучали и со шквалом дождя вошел Штурм. На нем был черный клеенчатый плащ и зюйдвестка, капли воды сверкали в свете керосиновой лампы.
   — Ну, господин Штурм? — спросил Бергер.
   Штурм козырнул:
   — Только что сделал обход, капитан. Все крепко и прекрасно. За штурвалам Клют и Вебер. Идем на норд-вест-вест по моей оценке на десяти узлах.
   — На полных парусах?
   — Стоят все, что можно поставить.
   — Погода?
   — Ветер пять баллов с сильным дождем, удивительно теплым.
   — Прекрасно.
   Бергер шагнул к шкафу, достал бутылку рома и два бокала.
   — Как долго вы работали вчера на радио?
   Штурм с благодарностью принял бокал:
   — Ровно полтора часа.
   — Как батареи?
   — Не слишком хорошо, капитан, однако они и раньше были такими же. Какие нашлись. Господин Прагер смог быстро достать только такие, я знаю. Но… — он сделал паузу. — Вы хотите, чтобы я перестал слушать, капитан?
   — Нет, не надо. Британские и американские прогнозы погоды очень полезны, военные новости тоже. Но когда мы будем ближе к дому и захотим передать, что нуждаемся в буксире, я хочу быть уверенным, что у нас есть достаточный резерв.
   — Сколько слушать сегодня?
   — Полчаса — сказал Бергер. — Когда закончите вахту. Я думаю, этого должно быть достаточно.
   — Очень хорошо, капитан. — Штурм с неохотой осушил остаток рома. — Извините, мне надо вернуться на квартердек.
   Он повернулся и протянул руку к двери и вдруг снаружи раздался крик женщины.
***
   Внизу было жарко и очень душно. Для Лотты путешествие казалось бесконечным. Из ниоткуда в никуда. Снизу раздавался тихий, но постоянный храп. Сестра Анджела без всяких объяснений перевела в ее каюту сестру Эльзу.
   Лотта лежала на верхней койке, над ее лицом не более чем в двух футах находилась палуба, было жарко и неудобно, несмотря на то, что на ней была надета только льняная ночная рубашка. Она думала о Хельмуте Рихтере, сосредотачиваясь с почти пугающей интенсивностью, пытаясь в воображении вызвать его из тьмы — медленную улыбку, нестриженые светлые волосы и бороду. Лотта была тихой, сосредоточенной в себе девушкой. Большая часть ее жизни была совершенно замкнута — вначале по требованиям жестко ортодоксальной католической семьи, потом самодисциплиной и воспитанием сиделки. А потом Орденом Сестер Милосердия. Не требовалось ничего, кроме Бога.
   Она научилась жить в себе. Но Рихтер — Рихтер был чем-то иным, совершенно новым переживанием. Когда она думала о нем, то непроизвольно улыбалась.
   Тело было влажным от пота. В каюте стало невозможным оставаться даже минуту. Ей хотелось дышать — чистым соленым воздухом. Она мягко спустилась на пол, потянулась за капюшоном и выскользнула наружу.
   Далеко на горизонте мерцали молнии, придвигаясь ближе. Новым была жутковатая фосфоресценция, судно стало средоточием света и тьмы, теплый дождь оседал на палубу серебристым туманом.
   Клют стоял за штурвалом, предельно радуясь мгновениям, когда «Дойчланд» на всех парусах летела сквозь ночь. Позади него на перила склонился Вебер, потягивая трубку. Никто на заметил, как Лотта появилась из кают-компании.
   Но Херберт Вальц, заваривая себе кофе на камбузе, увидел ее. Девушка держалась в тени у поручней левого борта и остановилась у средних вантов, подняв голову, чтобы ощутить дождь.
   Она отошла от поручней и когда проходила мимо входа в камбуз, Вальц выскочил и схватил ее за талию.
   Лотта не поняла, что произошло. От неожиданности и страха она закричала — испустив пронзительный вопль ужаса, ясно прозвучавший сквозь дождь и ветер.
***
   Хельмут Рихтер, дремавший в одном из гамаков, повешенных в коридоре для дополнительных членов команды, мгновенно проснулся, выбежал по трапу и оказался на палубе до того, как Бергер и Штурм появились из капитанской каюты.
   Лотта пошатываясь бежала по палубе, потеряла равновесие от качки и упала к ногам Рихтера. Когда он поднял ее, капюшон спал с ее плеч.
   Из кают-компании появилась сестра Анджела.
   — Лотта! — позвала она.
   Рихтер отстранил девушку, сделал шаг и остановился, ожидая, пока Вальц нерешительно вышел из камбуза.
   — Вальц — тихо произнес Рихтер.
   Он стоял, расставив босые ноги, одетый лишь в морские брезентовые брюки. От приблизившегося шторма над головой мерцали молнии. На каждом конце мачты горели огни святого Эльма и все судно словно пылало сверхъестественным неярким пламенем.
   — Рихтер! — крикнул Бергер.
   Боцман, не слушая, двинулся вперед. Перепуганный Вальц вцепился в линь и начал взбираться на фок-мачту. Рихтер последовал за ним, аккуратно выбирая путь, словно имел в запасе все время мира.
   Вальц взбирался с невероятной скоростью. Добравшись до нижней реи, он остановился взглянуть вниз, потом выхватил с пояса нож и перерезал линь. Лотта вскрикнула. У собравшихся членов команды вырвался внезапный вздох, потом все задержали дыхание и наступила полная тишина.
   Линь оторвался, но Рихтер дотянулся до ближайшего каната и качнувшись на нем, перелетел на вантовый линь с искусством акробата на трапеции.
   Он немного повисел на нем перед тем, как начать подыматься снова. Вальц, держась за рею, ждал его, свесившись вниз, чтобы располосовать руку боцмана ножом. Рихтер уклонился от взмаха, но Вальцу удалось зацепить его лицо.
   Рихтер на несколько футов соскользнул вниз по линю, потом остановился, вращаясь на веревке. Лотта, прижав кулаки ко рту, смотрела вверх. Штурм шагнул вперед.
   Бергер схватил его за руку:
   — Оставь их! — сказал он тихим голосом.
   — Ради бога, капитан Бергер — сказала сестра Анджела, — сделайте что-нибудь.
   — Что вы ожидаете, сестра? — спросил Бергер, не на миг не отрывая взгляда от сцены наверху.
   Это было чрезвычайное зрелище, с широкими полосами молний, взрывающимися от одного горизонта до другого, со странными шарами огней святого Эльма, пульсирующих на вершине каждой мачты, с жуткой фосфоресценцией электрических разрядов, текущих по каждому канату и по каждой веревке, с полной ясностью выхватывающих из тьмы Вальца и Рихтера.
   Невероятным усилием боцман на руках подымался по линю, потом схватился за рею нижнего топового паруса и через мгновение твердо стоял на веревках оснастки.
   Вальц повернулся и снова начал подыматься, карабкаясь к рее верхнего топового паруса. Вспышки молний слепящим мгновенным блеском словно впечатывали сцены в глаза стоящих на палубе, но в промежутках были короткие интервалы полной тьмы, поэтому действие продвигалось вперед рывками, кадр за кадром, как будто они смотрели в глазок старомодной машины с движущимися картинками.
   Когда Вальц добрался до реи, боцман перегнулся в сторону, перешел на дальний конец реи и начал медленно подыматься по веревкам оснастки. Вальц повернулся и пошел к другому концу реи.
   Рихтер был теперь очень близко. Он висел не более чем в трех футах от Вальца, вслепую ударявшего ножом. Кончик ножа зацепил правую щеку боцмана. Тот неумолимо продвигался вперед и Вальц испустил крик отчаянья.
   Он схватился за скрепы главного верхнего топового паруса и в бешенстве перерезал их ножом. Линь распался и рея, свободная от ограничений, стала беспорядочно болтаться взад-вперед, парус захлопал на ветру.
   Рихтера должно было сбросить в пустоту, но ему удалось вскарабкаться на нижнюю рею топ-галланта.
   Вальц бессмысленно метался взад и вперед. Неожиданно «Дойчланд» качнуло и его почти сбросило с реи, он ухитрился спастись, только зацепившись рукой за оснастку.
   Рихтер двигался позади галланта между качаниями судна. Он сделал паузу и внимательно наблюдал, выбирая момент, в то время как Вальц на другом конце болтался высоко над морем.
   Судно накренилось, Вальца быстро качнуло и он повис на одной руку, бешено размахивая ножом. Рихтер, держась руками за веревку, обеими ногами ударил его в лицо. Вальц закричал и сорвался с реи в пространство.
   Он вошел в воду на некотором расстоянии от поручней правого борта. Рука замахала в безмолвном призыве, но, несмотря на бешено полощущийся парус, «Дойчланд» все еще делала десять узлов, и он исчез, став одним из многих, взятых ночью и морем.
   — Спустить паруса, господин Штурм. Двойной джибс. Подтяните топовый и галлант, потом за работу: устраните повреждения. Я хочу снова начать движение через час — приказал Бергер.
   — Это все, что вы можете сказать? — Голос сестры Анджелы был тихим и напряженным. — Человек погиб.
   — Об этом будет записано в журнале — бесстрастно ответил Бергер.
   Рихтер спрыгнул на палубу и Лотта побежала к нему с простертыми руками. В трех-четырех шагах от него она пошатнулась в полуобмороке. Рихтер быстро подхватил ее. Несколько мгновений он смотрел на нее, кровь сочилась из рассеченной щеки, потом пошел в кают-компанию.
   Столпившиеся внизу лестницы монахини быстро расступились, давая дорогу. Сестра Кэт спросила:
   — Все в порядке, господин Рихтер?
   Рихтер не ответил. Он прошел через салон в каюту Лотты и положил ее на нижнюю койку. Он потянулся к простыне, чтобы укрыть девушку, ее веки затрепетали.
   Секунду она слепо смотрела в пространство, потом узнала его:
   — Господин Рихтер?
   — Все в порядке — сказал Рихтер.
   Он сделал движение, поворачиваясь, возникла легкая паника.
   — Не покидай меня.
   Он взял ее за руку и склонился возле койки, гладя ее лоб, словно успокаивая ребенка:
   — Никогда больше. Теперь спи.
   Она закрыла глаза, лицо успокоилось. Через некоторое время дыхание стало медленнее и регулярнее, ее руки расслабились.
   Он встал на ноги и повернувшись увидел монахинь, в тусклом свете глядевших в дверь с одинаковым выражением изумления на лицах. Сестра Анджела стояла в ногах постели сложив руки, бледная и спокойная. Подавив эмоции, совершенно спокойно он подождал, что она скажет, и как всегда она его удивила.
   — Я думаю, теперь вам лучше пойти со мной, господин Рихтер — мягко сказала она. — Исходя из положения вещей, я должна сказать, что вам следует наложить еще один-два шва.
***
   В сером свете рассвета далеко к северо-востоку U-235 поднялась на поверхность у буя встречи в миле от Бергена. Она представляла собой чрезвычайное зрелище, ибо вместо носа был лишь зазубренный пенек скрученного заржавевшего металла. Посреди пролива обнаружилось, что восемь метров полубака смято на один бок. Фримель сообразил, что освободиться от поврежденного куска металла можно, если попеременно менять скорость с полной вперед на полный назад.
   Однако, остаток пути представлял настоящий кошмар. Он не смыкал глаз тридцать шесть часов и когда последовал за Энгелем по трапу на мостик, это в самом деле было весьма медленно.
   Эскорт из двух вооруженных траулеров спешил встретить их, мигая сигнальными фонарями. Энгель рассмотрел их в бинокль, потом повернулся. Лицо его было серым, глаза потемнели, стали безжизненными. Повязка на лбу не улучшала общего впечатления.
   — Мы дошли, господин адмирал?
   — Похоже на то.
   Сзади них по трапу быстро вбежал матрос и передал листочек:
   — Сообщение, капитан.
   Он вручил его Фримелю, но тот покачал головой:
   — Ты прочитай — сказал он Энгелю.
   — Прекрасная работа, Отто. Дениц, главнокомандующий Кригсмарине — прочитал Энгель тихим голосом. — Это все.
   — Прекрасная работа — резко засмеялся Фримель. — В самом деле, прекрасная работа.
   Возник очередной шквал активности, когда миноносцы прошли мимо них на позиции, матросы с бортов приветствовали медленно ползущую U-235.
   Откуда-то снизу раздался крик, заглушенные вопли радости, по железному трапу затопали ноги и на мостик пулей вылетел Хайни Рот с очередным листочком в руке. Он был бледен от восторга.
   — Ради бога, что там такое? — спросил Фримель.
   — Еще сообщение, господин адмирал. Просто говориться: «Информация абвера. В лондонскую тюрьму Кейдж девятнадцатого доставлен Герике.»
   Он отвернулся и тяжело склонился на поручни, совершенно не владея собой. Фримель из нагрудного кармана достал смятую пачку сигарет. Там еще оставалась одна, которую он аккуратно вставил в мундштук. Хайни дрожащей рукой дал ему прикурить.
   Фримель глубоко затянулся, потом вздохнул:
   — Последняя из вшивого французского сорняка, но за всю свою жизнь я не курил сигареты слаще.

 
   Баркентина «Дойчланд», 20 сентября 1944 года. Широта 46°55N, долгота 17°58W. Очередная плохая ночь. Ветер силой семь баллов. Дожди и бурное море. В четыре склянки утренней вахты на клотике разорвался внешний джиб и отломился джиб-бум, когда с наветренной стороны пришла сильная волна. Старший матрос Клют и Шмидт, спрыгнувшие к вантовым поручням, были снесены в скупперы. Я ожидал, что их унесет, но каким-то чудом они уцелели. Шмидт получил перелом левого предплечья. Было крайне необходимо идти против сильного течения и я решил зарифить судно, чтобы дать господину Штурму шанс исправить повреждение. В две склянки дополуденной вахты боцман Рихтер доложил, что в трюме восемнадцать дюймов воды. Я приказал ему немедленно вызвать снизу вахту правого борта и поставить на помпу. Лишь в две склянки первой собачьей вахты господин Штурм смог сообщить, что все повреждения исправлены. Вахта боцмана Рихтера откачала воду досуха и шторм немного уменьшился, поэтому мне стало возможным повернуть судно и возобновить прежний курс, потеряв около сорока миль, пока мы дрейфовали по ветру. По моей оценке мы сейчас находимся примерно в семистах милях к западу от Бискайского залива.




7


   Считалось полезной пропагандой дать публике посмотреть на немецких военнопленных, провозимых через станцию Юстон. Суб-лейтенант Фишер командовал конвоем, который состоял из Карвера и двух старших матросов Райта и Хардисти. Они были в гетрах и портупеях с подвешенными револьверами Веблей-38, как и обычный береговой патруль, однако они провели Герике сквозь толпу по возможности незаметно, просто как еще одного военнопленного, набросив на его плечи голубой плащ.
   Фишер предъявил документы охраннику поезда, который провел их в багажный вагон. Задняя секция была забрана металлической решеткой, за которой лежала куча красных мешков главного почтового управления.
   Охранник достал ключ:
   — Если вам надо, он может пройти внутрь.
   — Прекрасно — сказал Фишер. — Можете оставить мне ключ?
   — Почему бы и нет — сказал охранник. — У меня есть запасной. Мне кажется, вы не похожи на почтовых воров.
   Он вышел. Фишер отпер железные ворота и Карвер преувеличенно вежливо кивнул Герике:
   — Если вы ничего не имеете против, сэр.
   Герике вошел внутрь, суб-лейтенант запер ворота и передал ключ Карверу:
   — Хорошо, чиф. Присмотрите здесь, пока я поищу лейтенанта Джего.
   — Не торопитесь, сэр. Нам здесь будет хорошо — ответил Карвер. — Здесь даже лучше, чем в следующих вагонах.
   Фишер вышел, а Карвер передал фунтовую банкноту старшему матросу Хардисти:
   — Вы с напарником бегите в станционный буфет и схватите все, что можете, в смысле сэндвичей и папирос.
   — Но мы принесли с собой пропасть еды из каптерки, чиф — сказал Хардисти.
   — Я знаю, сынок, знаю — сказал Карвер. — Это хорошо, пока мы ездим в Лидс или куда-то в этом роде, а здесь в два часа ночи все буфеты будут пустые. А теперь делайте, что я сказал.
   Герике прислонился к металлической решетке и изучил объявление на стекле. В нем говорилось:
   "Если во время вашего пребывания в поезде случится воздушный налет:

   1. Не пытайтесь покинуть вагон, пока проводник не потребует этого. Вы в большей безопасности там, где находитесь.

   2. Держите жалюзи опущенными днем и ночью для защиты от осколков стекла.

   3. Если пространство позволяет, ложитесь на пол."

   Карвер сказал:
   — За такие объявления благодари твоих клоповщиков.
   — Скажите мне, главный старшина — сказал Герике, — как долго вы на военной службе?
   — Тридцать лет. Я вступил в армию в четырнадцатом году, когда мне было шестнадцать.
   — А, так вы кадровый солдат — кивнул Герике. — Вы меня удивляете. Война, кроме всего, это название игры для профессионала. Похоже, вы, однако, возражаете против этого факта. Наверное, единственная причина, по которой вы остаетесь на службе после первого срока, это возможность носить красивую форму и иметь по девушке в каждом порту.
   Карвер разъярился:
   — Ты дождешься, ублюдок.
   Они услышали голос появившегося Фишера. Суб-лейтенант вошел вместе с капитаном Воином и Харри Джего, и все увидели, как Карвер сквозь решетку предлагает Герике сигарету.
   — Не хотите ли курить, капитан? — спросил он с исключительной вежливостью.
   — Весьма любезно с вашей стороны, чиф. — Герике принял сигарету и предложенный огонь.
   Воан сказал:
   — Немного примитивно, но могло быть и хуже. Какие-нибудь жалобы, капитан?
   Герике поднял скованные запястья:
   — Может, это можно снять? Кроме всего, я же нахожусь в клетке.
   — Извините — покачал Воан головой. — Но, может быть, вы почувствуете себя немного лучше, если узнаете, что пару часов назад мы получили разведрапорт от наших норвежских друзей в Бергене. Похоже, что U-235 под командованием контр-адмирала Фримеля дошла благополучно, минус семь-восемь метров носа.
   Несколько мгновений Герике не мог воспринять сказанное и не смог что-либо ответить, так как снаружи раздались свистки проводников, топот бегущих ног.
   Воан чопорно сказал четким, точным голосом:
   — Что ж, капитан, я могу лишь пожелать безопасного путешествия через все опасности Северной Атлантики.
   Герике улыбнулся:
   — Будет иронией судьбы — оказаться в визире перископа старого камрада.
   Воан отдал честь, кивнул Фишеру и, хромая, сошел на платформу. Джего сказал Герике:
   — Я буду заглядывать время от времени. Путь до Глазго займет часов двенадцать или чуть больше.
   — Я, собственно, не тороплюсь.
   Джего вышел и к решетке подошел Карвер:
   — Я тоже, сынок — мягко сказал он, — и для начала я снова заберу медали.
***
   На Фаде дождь налетал с гавани и барабанил по окнам старого коттеджа. Рив сидел за столом, открытый дневник лежал перед ним. Ежедневный записи были старой привычкой, приобретенной в молодые годы на море. Не столько записи о событиях, сколько попытка сформулировать мысли. Он приложил спичку к трубке, взял ручку и начал писать.
   «…моя жизнь, если ее можно назвать жизнью, стала странным делом, разновидностью метаморфоза, в котором все изменилось. Оливер Веделл Холмс однажды сказал, что от человека требуется, чтобы он разделял в опасностях бытия деяния и страсти своего времени, не рассчитывая выжить, и большую часть своей жизни я следовал его заповеди с необычайной верой. Но теперь я запутался в паутине дней, время шествует медленным темпом, и к какой же цели? Каков конец?»

   Он положил перо и потолках ногой овчарку, развалившуюся на коврике перед камином:
   — С дороги, рыжий дьявол.
   Рори неохотно отодвинулся, Рив добавил в огонь несколько торфяных брикетов, потом посмотрел на часы:
   — Почти время, Рори. Посмотрим, нет ли сегодня чего для нас? Может, там кто-нибудь в самом деле вспомнил, что мы еще существуем.
   Радио стояло на столе у окна. Он сел, надел наушники и начал передавать:
   — Сахар-один на Фаде вызывает Маллейг. Как слышите?
   Рори сел рядом, Рив потрепал уши пса и попытался снова. Почти сразу пришел ответ:
   — Сахар-один, я Маллейг, слышу вас чисто и громко. Для вас есть сообщение.
   Рив почувствовал внезапное возбуждение.
   — Адмирал Рив? Здесь Мюррей, сэр.
   — Чем могу быть полезен? — спросил Рив.
   — Для вас сообщение из Лондона, сэр. Просто передают, что ваша племянница на пути к вам на несколько дней.
   Рив сказал автоматически:
   — Чудесно. Когда она появится?
   — Завтра. Боюсь, я не знаю точнее. Знаете, какова сейчас погода. Как с транспортом на Фаду, сэр? Не думаю, что у меня будет что-нибудь официально доступное.
   — Все в порядке — сказал Рив. — Я присмотрю что-нибудь здесь.
   Он собрался с силами:
   — Есть что-нибудь для меня, Мюррей?
   — Боюсь, что нет, сэр — сказал Мюррей и добавил — Извините, адмирал.
   — Не извиняйтесь — горько сказал Рив. — Никто не извиняется, почему вы должны? Конец связи.
   Он выключил радио и сидел, уставившись в пространство, рукой лениво играя ушами Рори. Будет славно снова увидеться с Джанет, услышать от нее новости, но этого недостаточно. Совсем недостаточно.
   Пес заворчал, когда рука схватила слишком сильно, и Рив быстро поднялся:
   — Извини, парень. Я сегодня не в лучшей форме. Пойдем на свежий воздух.
   Он снял с двери ветровку и вышел, Рори за ним. Парус нельзя было поставить — ветер дул с плохого направления, поэтому он работал на дрезине руками весь путь до Южной Бухточки. Спустившись к спасательной станции, он увидел, что задняя дверь лодочного сарая открыта. Мердок, укрывшись от дождя, сидел в старом кресле, починял сеть, разложенную на коленях.
   Он поднял глаза, на изборожденном погодой лице эмоции не отражались, руки продолжали работать:
   — Хороший день или плохой, Кэри Рив?
   — Разве у меня есть выбор?
   — Похоже на то. Хотите глоточек?
   — Может, позднее. Завтра в Маллейг лондонским поездом приезжает моя племянница.
   — Славно.
   Мердок расправил сеть:
   — Тем же поездом на побывку приезжает молодой Лаклан Макбрейн. Его мать сказала мне вчера.
   — Парашютист, не так ли?
   — Так. Если нет возражений, я переправлюсь на вашей «Катрине» и заберу его. Захвачу и вашу племянницу.
   — Было бы прекрасно — ответил Рив.
***
   Герике улегся на мешках с почтой, закрыв глаза в притворном сне. Карвер и два старших матроса играла в карты. Фишер читал книгу.
   В дверь постучали, Фишер открыл ключом, вошел Харри Джего:
   — Все о'кей?
   — Кажется, да — ответил Фишер. Они прошли к проволочной сетке. — Последний час он спит.
   — Прекрасно. Если есть время, пойдемте со мной в спальный вагон, найдем доктора Манго. В моем вещмешке есть бутылка скотча и мы могли бы немного испортить ее.
   — Звучит заманчиво — сказал Фишер, выходя за ним.
   Карвер закурил сигарету и с хрустом почесался:
   — Все у них, чертовых янки.
   — О чем вы, чиф? — спросил Хардисти.
   — Ну, доктор Манро. Милая юбочка, могу уверить, едет до самого Маллейга. Ее дядя, американский адмирал, живет на каком-то острове во Внешних Гебридах. Она получила отдельное купе там, в спальном вагоне. Джего спит с ней. — Он бросил карты. — Опять мухлюешь. Сдавай снова, Райт, только на этот раз дай мне хорошие карты.
   Он встал и через сетку уставился на Герике:
   — Вы спите, капитан?
   Герике, не отвечая, тихо дышал с закрытыми глазами и Хардисти сказал:
   — Оставьте его, чиф, ради бога. Он никуда не денется.
   Карвер неохотно отвернулся, сел и взял карты. Глаза Герике позади него на мгновение приоткрылись.