Страница:
— Когда его жена была жива, все было по-другому. Она могла позаботиться о нем.
— По-моему, с этим вполне справляется мадам Гарньер.
Анжель сделала пренебрежительный жест.
— И есть еще этот его сосед.
— Он, конечно, любопытный персонаж. Вы, вероятно, хорошо его знаете.
— Он уже давно живет в квартире рядом. И всегда при встречах весьма словоохотлив. Причем, основная тема разговоров — он сам.
— Жерар просил меня позировать ему для портрета.
— Знаю, я слышала, как он это говорил. По-моему, это прекрасно.
— Вы в самом деле так считаете?
— Убеждена.
— Я ему сказала, что после этих его откровений я немного побаиваюсь.
— О, это была просто пустая болтовня. Кроме того, у него же нет мрачных тайн.
— И все же…
— Я думаю, у него получится хороший портрет. Некоторые его работы просто изумительны.
— Он, наверное, очень часто писал свою жену.
— О, да. Она была его главной моделью. Есть несколько очаровательных полотен. Жаль, что столько шума устроили вокруг портрета Ларса Петерсона. По-моему, многие работы Жерара не хуже. Просто, все дело в личных вкусах критиков.
— Нам он ни одного из ее портретов не показывал.
— Я думаю, ему не хочется ворошить старые воспоминания. До сих пор… все так свежо. Но вы должны позволить ему написать вас.
— Да, пожалуй, это будет довольно занятно.
— Мы все устроим. Нам придется приехать в Париж еще. Сейчас я не могу больше задерживаться, чтобы не оставлять слишком надолго дом. Поэтому мы должны вернуться. Но через несколько недель мы приедем снова. Я бы тогда поехала вместе с вами, и вы могли бы каждый день ходить к нему в студию. Он предпочитает работать с утра. В это время самое лучшее освещение. Да, конечно же, мы все устроим. Скажем, недели через три.
Эта перспектива не на шутку взволновала меня. Жизнь богемы казалась мне необыкновенно интересной и притягательной. Меня занимали разговоры Жерара и, я была уверена, что у него много друзей, таких же занятных как Ларе Петерсон.
Когда мы вернулись в Мезон Гриз, оказалось, что меня ждет письмо. Оно было от Лайзы Феннел.
Я узнала ее почерк, и мне стало как-то не по себе. Поездка в Париж помогла мне отойти немного от моего прошлого. Конечно, обстоятельства способствовали этому, особенно моя встреча с Жераром и возможность заглянуть в его жизнь.
Я сочувствовала ему. Он потерял свою молодую жену, так же как я потеряла любимого человека, который так и не стал моим мужем, поэтому мне казалось, мы с ним как бы друзья по несчастью.
А это письмо возвращало меня в прежний мир, из которого лишь так недавно мне удалось вырваться.
Я пошла к себе в комнату, чтобы никто не помешал мне прочесть письмо.
«Моя дорогая Ноэль!
Я часто думаю о тебе. Сказать по правде, со дня твоего отъезда я не переставала думать о тебе. Как ты живешь? Уверена, сейчас тебе лучше. Робер — добрейший человек из всех, кого я знала, и ты правильно поступила, поехав с ним.
Наши спектакли пока закончились, и пройдет еще несколько недель, прежде чем они возобновятся с новой пьесой. В ней и для меня найдется место — Долли обещал. Хотя, всего лишь в кордебалете. Думаю, на главную роль он опять возьмет Лотти Лэнгдон. Надеюсь, что буду ее дублершей. Но пока что я отдыхаю.
Ты не можешь себе представить, но я ездила в Леверсон. Я хотела, чтобы ты знала, что я там была.
Ты понимаешь, в газетах много писали о том, что был обнаружен этот храм Нептуна. По-видимому, это важное открытие, и подробности о том, как его нашли в результате обвала земли стали настоящей сенсацией. Меня это очень заинтересовало, и я написала Родерику, как бы мне хотелось посмотреть этот храм.
Он приехал в Лондон. Я тогда еще работала, и он пришел на спектакль. Потом мы вместе поужинали. Он казался очень грустным. Ему не хотелось говорить о тебе, поэтому мы все больше говорили о храме, и он пригласил меня к себе в имение на выходные, чтобы я его посмотрела. Я поехала. Было очень интересно. Мне все страшно понравилось. Я познакомилась с этой симпатичной Фионой Вэнс, и она показала мне некоторые из ее работ. Это был исключительно приятный уик-энд. Леди Констанс отнеслась ко мне очень холодно. Она явно была недовольна. Я понимаю, что, должно быть, ты испытывала тогда.
За исключением этого, все было замечательно. Меня очень интересовало, чем занимается Фиона. Она показала мне, как кистью счищать землю и всякую грязь с сосудов для питья, и мне совсем не хотелось уезжать.
Фиона сожалела, что я не живу где-нибудь поблизости. Там был Чарли. У него тоже очень несчастный вид. Я уверена что они постоянно вспоминают тебя.
Оба, и Чарли, и Родерик, сказали, что я должна приехать еще. Леди Констанс не присоединилась к их приглашению.
Что же, может быть я и съезжу еще раз. Все эти римские развалины и правда кажутся мне потрясающе интересными.
Я все еще живу в этом доме. Пожалуйста, передай Роберу, что мне стыдно, что я еще тут, но здесь мне так удобно, и Кримпы не хотят, чтобы я уходила на другую квартиру. Им не нравится быть сторожами, как они говорят. Они привыкли к дому, в котором что-то происходит. Я знаю, что от меня им мало толку, но все-таки я живая душа, а они всегда интересуются, что происходит в театре. Поэтому, я так тяну с переездом.
Постарайся узнать у Робера, считает ли он, что я должна уйти. На самом деле, ему все равно, а для меня остаться здесь многое значит.
Наверное, скоро я опять буду занята в спектакле. Я на это надеюсь. Тогда мне не удастся больше съездить на уикэнд в Леверсон.
Я просто думала, что должна известить тебя, что я была там и видела их. Возможно, я и тебя скоро увижу. Какие у тебя планы?
Ах, дорогая Ноэль. Я так надеюсь, что у тебя все будет хорошо…»
Письмо выпало из моих рук.
Значит, она была там. Видела Родерика и Чарли, и леди Констанс. Она пишет, они были грустными.
Милый Родерик. О чем он сейчас думает? Сможет ли он со временем забыть меня? Я знала, что никогда его не забуду.
В этих сеансах я находила покой и некоторое облегчение. Я сидела в студии Жерара де Каррона, с высоты разглядывая город, в то время как он писал мой портрет.
Сейчас пережитая трагедия, казалось, ушла в прошлое дальше, чем когда-либо. Как будто передо мной еще раз приоткрылась дверь к спасению.
Я располагалась на стуле так, чтобы свет падал на мое лицо, Жерар стоял у мольберта. Иногда за работой он разговаривал со мной, иногда сосредоточенно молчал.
Он рассказывал мне о своем детстве в Мезон Гриз, о том, как ему всегда нравилось бывать в Северной башне. С ранних лет он делал наброски, этюды. Его серьезно интересовала живопись.
— Я часто разглядывал картины в нашей галерее. Мог пропадать там часами. Родители всегда знали, где меня искать. Они считали меня странным ребенком. Потом я вдруг понял, что хочу стать художником. Жизнь протекала спокойно и гладко. Отец был хорошим, добрым человеком. Я иногда думаю, как бы все сложилось, если бы он был жив. Если бы… Всегда повторяешь это «если бы». Вы тоже, Ноэль?
— Постоянно.
— Почему вы такая грустная?
— Как вы узнали, что я грустная?
— Вы стараетесь этого не показывать, но я чувствую.
— Вы знаете о моей маме?
— Да, я знаю о ее внезапной смерти. Робер очень любил ее, и поэтому вы здесь. Он обещал ей, что будет заботиться о вас. Поэтому… и, конечно, еще и потому, что он очень хорошо относится к вам. Может быть, вам больно рассказывать о ней?
— Не знаю.
— Тогда попробуйте.
И я начала рассказывать. О нашей жизни, о подготовке к спектаклям, о привычных драмах, о Долли. Я припоминала забавные случаи и обнаружила, что могу смеяться над ними, как делала это когда-то.
Он смеялся вместе со мной.
— Да, это настоящая трагикомедия, — говорил он.
Приходила мадам Гарньер, и тогда кухня наполнялась шумом. Как я догадывалась, шум был ей необходим, чтобы показать, с каким усердием она работает. Первое время она относилась ко мне немного настороженно, но через несколько дней стала дружелюбнее. Мы обе позировали для его портретов, и это как бы связывало нас некими узами.
Она сообщила мне, что ее портрет будет показан на какой-то выставке. Люди будут приходить и смотреть на него. А кто-то, может, и купит.
— Только, кто захочет повесить меня в своем салоне, мадемуазель?
У нее была привычка подталкивать меня локтем и заливаться смехом. Она покупала хлеб, молоко и еще кое-какую снедь, при этом, как я обнаружила, бессовестно прикарманивала часть денег. На эту мысль меня навело алчное выражение ее глаз, запечатленное на портрете. Я проверила свои подозрения и выяснила, что они не лишены оснований.
Однажды я сказала Жерару:
— Вы знаете, что мадам Гарньер жульничает при покупке продуктов?
— Разумеется — сказал он.
— И вы ничего ей не говорите?
— Зачем? Это такая мелочь. Мне нужно, чтобы она покупала для меня продукты. И пусть она при этом наслаждается своими маленькими победами. Это доставляет ей удовлетворение. Она ведь считает себя очень умной. И если поймет, что я знаю, все удовольствие будет испорчено. Кажется, есть такая английская пословица: не будите спящую собаку.
Я посмеялась над его словами.
Обычно после утреннего сеанса я шла на кухню и готовила что-нибудь из еды, и потом мы вдвоем это съедали. Иногда приходила Анжель, и мы вместе возвращались домой. Она осталась в Париже вместе со мной, а роберу пришлось вернуться в Мезон Гриз в связи с делами в поместье. Я знала, что Мари-Кристин очень расстроена тем, что мы уехали без нее. Ей бы очень хотелось присоединиться к нам, но мадемуазель Дюпон сказала, что впредь занятия не должны прерываться.
Изредка я оставалась в студии и после полудня. Часто, когда мы сидели за ленчем, приходили гости. С некоторыми из его друзей я познакомилась. Среди них был некий Гастон дю Пре, молодой человек из провинции Дордонь. Он был страшно беден и кормился в основном у друзей. Он часто приходил во время нашей трапезы и всегда присоединялся к нам. Еще был Ричард Харт, сын деревенского сквайра из Стаффордшира, мечтой всей жизни которого было стать художником. Были и другие, но среди всех, безусловно, выделялся Ларе Петерсон, самый удачливый из всех, так как уже добился некоторой известности благодаря портрету Марианны.
Он неизменно становился центром любой компании, отчасти благодаря тому, что был удачливее других, отчасти в силу своего бьющего через край темперамента.
Это была легкая, беззаботная жизнь, и через несколько дней я почувствовала, что начинаю втягиваться в нее. Каждое утро я просыпалась с ощущением радости. Я получала от всего этого такое наслаждение, какое уже не думала получить.
С нетерпением я ждала наших коротких стычек с мадам Гарньер. Я не собиралась позволять ей и дальше жульничать с покупками и каждый раз демонстрировала ей ошибки в подсчетах. Она в таких случаях свирепо смотрела на меня, прищурив свои и без того маленькие глазки. Однако она уважала меня. Думаю, она руководствовалась теорией, что, если человек настолько глуп, что позволяет себя обсчитывать, он этого заслуживает. Так что особых обид не было.
Мне нравилось готовить, и я часто приносила с собой продукты. Она не имела ничего против, потому что, лишившись возможности жульничать, она могла теперь меньше утруждать себя работой и раньше уходить. Таким образом, хотя с одной стороны я испортила этот маленький бизнес, с другой — облегчила жизнь.
Жерара очень позабавило, когда я рассказала ему об этом. А я поймала себя на том, что тоже смеюсь от души.
Больше всего мне нравились сеансы, когда мы разговаривали. Как это обычно бывает в подобных ситуациях, наша дружба быстро крепла, и я уже начала подумывать, что жизнь мне покажется скучной, когда портрет будет закончен.
Однажды во время сеанса он сказал:
— Есть что-то еще, отчего вы несчастны.
Несколько секунд я молчала, а он стоял с кистью в руке и пристально смотрел на меня.
— Это… человек, которого вы любите?
Я не знала, что ответить. Я не могла заставить себя говорить о Родерике. Он уловил мое состояние.
— Простите, — сказал он. — Я слишком любопытен. Забудьте о моем вопросе.
Он вернулся к портрету, но через некоторое время сказал:
— Нет, сегодня не получается. Больше не могу работать. Давайте прогуляемся, и я еще покажу вам Латинский квартал. Я уверен, что вы не все видели.
Я все поняла. Мое настроение изменилось. Казалось, Родерик здесь, рядом со мной. От моей безмятежности не осталось и следа.
Когда мы вышли из дома, и я окунулась в атмосферу этих улиц, мое настроение немного улучшилось. В воздухе стоял запах свежеиспеченного хлеба, а из какого-то окна доносились звуки концертино.
Мы заглянули в церковь Святых Мучеников, прошлись по узеньким улочкам с лавками, торгующими четками и образами святых.
— Мы называем это Сан-Сюльписьер, — сказал он мне.
Он показал мне дом, в котором умер Расин. Потом повел меня на Плас Фюрстенбург, где находилась студия Делакруа.
— Он умер совсем недавно. Но его студия уже стала местом паломничества. Как вы думаете, может быть когда-нибудь люди придут в мою студию и скажут: «Жерар де Каррон жил и творил здесь».
— Я уверена, что она станет национальной святыней, если вы поставите перед собой такую цель.
— Значит, вы полагаете, что в нашей власти делать в жизни то, что мы хотим?
— Мы должны учитывать обстоятельства. Кто может знать, что случится с нами завтра? Но я твердо верю, что в нашей власти преодолеть превратности судьбы.
— Я рад, что вы так считаете. Это прекрасный принцип, но не всегда легко ему следовать.
Мы подошли к кафе с яркими тентами, под которыми были расставлены столики.
— Не хотите ли чашечку кофе? — предложил он. — Даже если и нет, здесь приятно посидеть. Когда я наблюдаю за идущими мимо людьми, это на меня действует успокаивающе.
Мы сидели за столиком, пили кофе и наблюдали за прохожими. Жерар развлекал себя и меня, фантазируя о каждом из них.
Прошел, с трудом волоча ноги, старик с палкой.
— Он прожил веселую жизнь, — говорил Жерар. — И теперь, на склоне лет, размышляет, зачем все это было нужно. А вот матрона с хозяйственной сумкой, полной всякой снеди. Она горда тем, что сумела выторговать несколько су у мясника, в булочной и в свечной лавке. Ей и невдомек, что, зная ее привычки, они заранее подняли цену перед ее приходом.
Держась за руки и хихикая, прошли две молодые девушки.
— Мечтают о своих будущих возлюбленных, — заметил Жерар, — а вот и влюбленные. Ни одна парижская улица не обходится без них. Они не замечают никого вокруг кроме друг друга. Вот девочка с гувернанткой, мечтает о грядущей свободе, когда гувернантки ей уже будут не нужны. Гувернантка знает, что это время не за горами, и ее сердце сжимается от смутных опасений. Где она найдет себе другое место?
— Теперь я понимаю, что вы имели в виду, говоря об изучении своих персонажей. Вам хотелось бы написать этих людей?
— В большинстве случае — да. Хотя некоторые слишком открыто показывают, что у них за душой. Я ищу таких, в ком есть чуть-чуть таинственности.
Мы купили немного паштета и взяли его с собой в студию. Жерар извлек откуда-то бутылку белого вина, мы сели на кушетку и выпили его под бутерброды с паштетом.
— Я вижу, вы начинаете входить во вкус того, что называют жизнью богемы.
— Возможно, я была рождена для нее.
— Может быть, это и так. Поэтому вы так легко к ней привыкли. Моя мама слегка шокирована моим образом жизни. Она не может понять, почему я не возвращаюсь в Мезон Гриз и не живу, по ее выражению, «жизнью сельского господина».
— Это ни в малейшей степени вам не подходит.
После недолгого молчания он сказал:
— Ну вот, вы уже не такая грустная.
— Это вы подняли мне настроение.
— Значит, наша маленькая увеселительная прогулка пошла вам на пользу?
— Да. И теперь я могу рассказать вам правду.
— Мне бы, конечно, хотелось ее узнать.
— Дело было так. Ваш дядя Робер и один человек по имени Чарли были двумя самыми близкими друзьями мамы. Ее всегда окружали люди. Они приходили и уходили. Но трое всегда были рядом: Робер, Чарли и ее менеджер Долли. Когда мама умерла, Чарли настоял, чтобы я поехала с ним в его имение. У него есть сын, Родерик. Мы с ним познакомились еще до смерти мамы. Она не знала о наших встречах. Мы не делали из них секрета, но просто не упоминали об этом. Чарли дал маме обещание, что в случае необходимости он позаботится обо мне, поэтому он отвез меня к себе. Родерик и я полюбили друг друга. Мы собирались пожениться. Узнав об этом, Чарли сказал, что я его дочь, и значит, мы с Родериком брат и сестра.
Он смотрел на меня с изумлением и ужасом.
— И на этом все кончилось? — произнес он. Я кивнула.
— Вот почему мне грустно. Пережив смерть мамы, я хотела начать жить снова. Я знаю, я бы смогла… вместе с Родериком. Понимаете, мы с мамой были очень близки. Мы никогда не разлучались. Я не могла представить себе, как буду жить без нее, и когда появился Родерик, мне показалось, я могу попытаться.
Он придвинулся ближе и положил руку мне на плечо.
— Бедная моя, бедная Ноэль. Как ты страдала!
— Мы говорили о том, что вынуждены принимать удары судьбы, но мы должны находить в себе силы, чтобы противостоять этим ударам, если только этих сил хватит.
— Ты права. Мы должны поступать так. И у нас хватит сил.
— Я не хотела никому говорить об этом.
— Но ты правильно поступила, рассказав об этом мне. Я могу тебя понять. Ведь я сам потерял жену.
Внезапно он встал и отошел к окну. Потом повернулся ко мне и сказал:
— Освещение все еще хорошее. Пожалуй, я мог бы еще немного поработать. За то, что пробездельничал все утро.
Пришел день, когда портрет был закончен. Мне было грустно думать, что время работы над ним уже позади. Не будет больше ни сеансов, ни откровенных разговоров, ни поводов ходить в студию каждый день. Несомненно, все это пробудило во мне желание жить.
Я внимательно рассматривала портрет, в то время как Жерар с некоторой опаской наблюдал за мной.
Я сразу поняла, что портрет хороший. Он не поражал такой яркой женской красотой, как портрет Марианны, но в нем было что-то запоминающееся. Бросалось в глаза не только внешнее сходство, но и нечто большее. Это было лицо молодой девушки, наивной и неискушенной, но в ее глазах читалось какое-то тайное страдание.
— Очень талантливая работа, — сказала я.
— Но тебе самой он нравится?
— По-моему, он слишком выдает меня.
— Выдает что-то, чего бы ты не хотела показывать?
— Возможно.
— Это ты, такая, какая есть. И всегда, глядя на этот портрет, я буду чувствовать, что ты здесь.
— Да, пожалуй, портрет и должен быть таким.
Пришел Ларе Петерсон.
— Я сгораю от нетерпения! Где этот шедевр?
Он подошел и встал перед мольбертом, широко расставив ноги. Комната всегда казалась тесной, когда он приходил.
— Хорошая работа, — объявил он. — На этот раз у тебя получилось, Жерар.
— Ты думаешь, он будет иметь успех?
— Посмотрим. В нем есть глубина. И в то же время, это — портрет красивой девушки. Нет ничего, что бы нравилось публике больше, чем красивые девушки.
— Красивой — это уж слишком. Всего лишь привлекательной, — уточнила я.
— Дорогая моя мадемуазель Тримастон. Осмелюсь утверждать, художник лучше знает. Это — портрет красивой девушки. Ну-ка, подать сюда шампанского! Мы должны выпить за успех нашего гения. Простите, я мигом вернусь.
Он выскочил через балконную дверь на крышу.
— Ему понравилось, — сказал Жерар. — Я видел, ему понравилось. Он действительно считает, что портрет удался.
Ларе Петерсон вернулся с бутылкой шампанского.
— Бокалы! — потребовал он.
Я принесла их, он откупорил бутылку и разлил вино.
— Да, хорош, хорош, — повторял он. — Почти так же хорош, как мой. Жерар — за твой успех! Ноэль откроет для тебя двери к успеху так же, как Марианна для меня. Может быть, не совсем так же, но почти.
Он смеялся.
Я подумала, как упоминание Марианны подействует на Жерара. Но он просто продолжал пить шампанское, глаза его сияли.
Ларе убедил его, что портрет удался.
Анжель и Робер были полностью согласны с вынесенным приговором, и начались разговоры о выставке. У Жерара уже накопилось достаточно картин, которые он считал достойными внимания, и теперь темой обсуждения стала организация выставки.
Мы все еще оставались в Париже, и я часто бывала в студии. Я помогала Жерару решить, какие картины он будет выставлять. Часто заходил Ларе Петерсон, чтобы поделиться своими мыслями. Другие тоже бывали, но, поскольку Ларе был ближайшим соседом, он мелькал в студии постоянно.
Мадам Гарньер приосанилась от сознания собственной значимости, узнав, что ее портрет будет показан на выставке. Мы собрали пейзажи — в основном виды Парижа и несколько сельских. Однако портретов было больше, они были наиболее сильной стороной таланта Жерара.
Анжель и Робер не остались в стороне от волнений и хлопот по поводу предстоящей выставки. Однажды Анжель сказала мне, что Мари-Кристин постоянно спрашивает, когда же я вернусь.
— Мы, конечно, все приедем сюда к открытию выставки, — сказала Анжель, и я поняла, что скоро нам придется покинуть Париж. Но будут еще поездки, и я буду с нетерпением ждать их.
Выставка была назначена на сентябрь, и тут до меня дошло, что я уже полгода во Франции.
Вместе с Анжель я вернулась в Мезон Гриз, где была встречена упреками Мари-Кристин.
— Как долго тебя не было! — говорила она. — Неужели нужно столько времени, чтобы написать портрет? Я без тебя совсем запустила английский — без постоянной практики ничего не выходит. Могу спорить, твой французский тоже в ужасном состоянии.
— Нет, у меня было достаточно практики.
— А у меня в английском — не было. Как ты могла уехать так надолго? Это нечестно. Тебе понравилось позировать?
— Да, это интересно.
— Надеюсь, и мой портрет когда-нибудь напишут. Так всегда бывает, если у тебя в семье художник. Ты поедешь на открытие выставки?
— Да.
— Ты станешь знаменитой.
— Я? Что я такого сделала?
— Когда был написан мамин портрет, все только и делали, что говорили о ней. Все теперь знают, кто такая Марианна.
— Мной они вряд ли заинтересуются.
— Почему?
— Твоя мама была очень красивой.
Она окинула меня критическим взором и медленно проговорила:
— Да, она была красивой. Может быть, в этом все и дело.
Казалось, она несколько успокоилась. Я не стану знаменитой и это означает, что, может быть, я угомонюсь, вернусь в Мезон Гриз и буду продолжать учить ее английскому.
Я получила еще одно письмо от Лайзы.
«Дорогая Ноэль.
Премьера нового представления Долли «Спелая вишня» прошла блестяще. Все говорили, что Лотти в ней великолепна. Пьеса будто для нее написана — меньше, чем обычно, танцев и пения, а если ты помнишь, верхние ноты у нее всегда были слабым местом.
В некоторых сценах спектакля используется люк — через него вылезает герой в первом акте. Он притворяется рабочим, но на самом деле, конечно, переодетый миллионер.
Долли поставил меня дублершей, что я посчитала большой удачей для себя. Мне не терпелось дождаться случая показать им, на что я способна. Я ив самом деле ничуть не хуже Лотти.
И вот случай подвернулся. Это был мой шанс! И тут случилось несчастье. Крышка люка провалилась, и я упала в него. Там было довольно высоко, и я повредила спину. О танцах пока не может быть и речи. Мне придется отдохнуть. Я уже побывала у двух докторов, но они так и не смогли решить, что же со мной случилось. Долли рассвирепел. Такая досада. Я знаю, что «Вишня» могла бы стать моей удачей.
Думаю, несколько недель я еще буду отдыхать. Что ж, зато я смогу заняться письмами.
Я часто думаю о тебе, пытаюсь представить, как ты там живешь. Ты так давно уехала.
Я видела Робера, когда он приезжал в Лондон. Какой он все-таки милый! Он настаивает, чтобы я осталась в доме. И Кримпы тоже не хотят и слышать о моем отъезде. Он сказал, что Франция хорошо на тебя влияет, и он сделает все возможное, чтобы удержать тебя там. Еще он сказал, что его внучатая племянница очень привязалась к тебе! Забавно.
Кстати, я опять ездила в Леверсон. Там кипит работа вокруг этого храма Нептуна. Напиши мне, что у тебя нового.
С любовью, Лайза»
Время летело быстро. Было много дел, связанных с организацией выставки. Я снова поехала в Париж вместе с Анжель и часто бывала в студии. Мне нравилось готовить что-нибудь вкусное, и тогда мы обедали вместе. Часто к нам присоединялись друзья Жерара, в этом случае основной темой разговоров была живопись.
Ларе Петерсон писал в это время натурщицу по имени Клотильда. Мне пришло в голову, что, возможно, они влюблены друг в друга. Когда я спросила об этом Жерара, он засмеялся и сказал, что Ларе часто пускается в романтические приключения. Это является неотъемлемой частью его жизни.
Я чувствовала, что все больше и больше втягиваюсь в эту жизнь, и очень жалела, когда нам приходилось возвращаться в имение. Но, все равно, я не могла избавиться от тоски по Родерику. Я даже думала написать ему, но понимала, что это безумие. Ни один из нас не мог хоть как-то изменить ситуацию. Нам было лучше оставаться вдали друг от друга. И если бы мы снова встретились, это только усилило бы мою боль. Мне следовало вырвать его из своей жизни. Обычные родственные отношения брата и сестры были между нами невозможны. И если мы не можем быть вместе как любящие мужчина и женщина, мы вообще не должны видеться.
— По-моему, с этим вполне справляется мадам Гарньер.
Анжель сделала пренебрежительный жест.
— И есть еще этот его сосед.
— Он, конечно, любопытный персонаж. Вы, вероятно, хорошо его знаете.
— Он уже давно живет в квартире рядом. И всегда при встречах весьма словоохотлив. Причем, основная тема разговоров — он сам.
— Жерар просил меня позировать ему для портрета.
— Знаю, я слышала, как он это говорил. По-моему, это прекрасно.
— Вы в самом деле так считаете?
— Убеждена.
— Я ему сказала, что после этих его откровений я немного побаиваюсь.
— О, это была просто пустая болтовня. Кроме того, у него же нет мрачных тайн.
— И все же…
— Я думаю, у него получится хороший портрет. Некоторые его работы просто изумительны.
— Он, наверное, очень часто писал свою жену.
— О, да. Она была его главной моделью. Есть несколько очаровательных полотен. Жаль, что столько шума устроили вокруг портрета Ларса Петерсона. По-моему, многие работы Жерара не хуже. Просто, все дело в личных вкусах критиков.
— Нам он ни одного из ее портретов не показывал.
— Я думаю, ему не хочется ворошить старые воспоминания. До сих пор… все так свежо. Но вы должны позволить ему написать вас.
— Да, пожалуй, это будет довольно занятно.
— Мы все устроим. Нам придется приехать в Париж еще. Сейчас я не могу больше задерживаться, чтобы не оставлять слишком надолго дом. Поэтому мы должны вернуться. Но через несколько недель мы приедем снова. Я бы тогда поехала вместе с вами, и вы могли бы каждый день ходить к нему в студию. Он предпочитает работать с утра. В это время самое лучшее освещение. Да, конечно же, мы все устроим. Скажем, недели через три.
Эта перспектива не на шутку взволновала меня. Жизнь богемы казалась мне необыкновенно интересной и притягательной. Меня занимали разговоры Жерара и, я была уверена, что у него много друзей, таких же занятных как Ларе Петерсон.
Когда мы вернулись в Мезон Гриз, оказалось, что меня ждет письмо. Оно было от Лайзы Феннел.
Я узнала ее почерк, и мне стало как-то не по себе. Поездка в Париж помогла мне отойти немного от моего прошлого. Конечно, обстоятельства способствовали этому, особенно моя встреча с Жераром и возможность заглянуть в его жизнь.
Я сочувствовала ему. Он потерял свою молодую жену, так же как я потеряла любимого человека, который так и не стал моим мужем, поэтому мне казалось, мы с ним как бы друзья по несчастью.
А это письмо возвращало меня в прежний мир, из которого лишь так недавно мне удалось вырваться.
Я пошла к себе в комнату, чтобы никто не помешал мне прочесть письмо.
«Моя дорогая Ноэль!
Я часто думаю о тебе. Сказать по правде, со дня твоего отъезда я не переставала думать о тебе. Как ты живешь? Уверена, сейчас тебе лучше. Робер — добрейший человек из всех, кого я знала, и ты правильно поступила, поехав с ним.
Наши спектакли пока закончились, и пройдет еще несколько недель, прежде чем они возобновятся с новой пьесой. В ней и для меня найдется место — Долли обещал. Хотя, всего лишь в кордебалете. Думаю, на главную роль он опять возьмет Лотти Лэнгдон. Надеюсь, что буду ее дублершей. Но пока что я отдыхаю.
Ты не можешь себе представить, но я ездила в Леверсон. Я хотела, чтобы ты знала, что я там была.
Ты понимаешь, в газетах много писали о том, что был обнаружен этот храм Нептуна. По-видимому, это важное открытие, и подробности о том, как его нашли в результате обвала земли стали настоящей сенсацией. Меня это очень заинтересовало, и я написала Родерику, как бы мне хотелось посмотреть этот храм.
Он приехал в Лондон. Я тогда еще работала, и он пришел на спектакль. Потом мы вместе поужинали. Он казался очень грустным. Ему не хотелось говорить о тебе, поэтому мы все больше говорили о храме, и он пригласил меня к себе в имение на выходные, чтобы я его посмотрела. Я поехала. Было очень интересно. Мне все страшно понравилось. Я познакомилась с этой симпатичной Фионой Вэнс, и она показала мне некоторые из ее работ. Это был исключительно приятный уик-энд. Леди Констанс отнеслась ко мне очень холодно. Она явно была недовольна. Я понимаю, что, должно быть, ты испытывала тогда.
За исключением этого, все было замечательно. Меня очень интересовало, чем занимается Фиона. Она показала мне, как кистью счищать землю и всякую грязь с сосудов для питья, и мне совсем не хотелось уезжать.
Фиона сожалела, что я не живу где-нибудь поблизости. Там был Чарли. У него тоже очень несчастный вид. Я уверена что они постоянно вспоминают тебя.
Оба, и Чарли, и Родерик, сказали, что я должна приехать еще. Леди Констанс не присоединилась к их приглашению.
Что же, может быть я и съезжу еще раз. Все эти римские развалины и правда кажутся мне потрясающе интересными.
Я все еще живу в этом доме. Пожалуйста, передай Роберу, что мне стыдно, что я еще тут, но здесь мне так удобно, и Кримпы не хотят, чтобы я уходила на другую квартиру. Им не нравится быть сторожами, как они говорят. Они привыкли к дому, в котором что-то происходит. Я знаю, что от меня им мало толку, но все-таки я живая душа, а они всегда интересуются, что происходит в театре. Поэтому, я так тяну с переездом.
Постарайся узнать у Робера, считает ли он, что я должна уйти. На самом деле, ему все равно, а для меня остаться здесь многое значит.
Наверное, скоро я опять буду занята в спектакле. Я на это надеюсь. Тогда мне не удастся больше съездить на уикэнд в Леверсон.
Я просто думала, что должна известить тебя, что я была там и видела их. Возможно, я и тебя скоро увижу. Какие у тебя планы?
Ах, дорогая Ноэль. Я так надеюсь, что у тебя все будет хорошо…»
Письмо выпало из моих рук.
Значит, она была там. Видела Родерика и Чарли, и леди Констанс. Она пишет, они были грустными.
Милый Родерик. О чем он сейчас думает? Сможет ли он со временем забыть меня? Я знала, что никогда его не забуду.
В этих сеансах я находила покой и некоторое облегчение. Я сидела в студии Жерара де Каррона, с высоты разглядывая город, в то время как он писал мой портрет.
Сейчас пережитая трагедия, казалось, ушла в прошлое дальше, чем когда-либо. Как будто передо мной еще раз приоткрылась дверь к спасению.
Я располагалась на стуле так, чтобы свет падал на мое лицо, Жерар стоял у мольберта. Иногда за работой он разговаривал со мной, иногда сосредоточенно молчал.
Он рассказывал мне о своем детстве в Мезон Гриз, о том, как ему всегда нравилось бывать в Северной башне. С ранних лет он делал наброски, этюды. Его серьезно интересовала живопись.
— Я часто разглядывал картины в нашей галерее. Мог пропадать там часами. Родители всегда знали, где меня искать. Они считали меня странным ребенком. Потом я вдруг понял, что хочу стать художником. Жизнь протекала спокойно и гладко. Отец был хорошим, добрым человеком. Я иногда думаю, как бы все сложилось, если бы он был жив. Если бы… Всегда повторяешь это «если бы». Вы тоже, Ноэль?
— Постоянно.
— Почему вы такая грустная?
— Как вы узнали, что я грустная?
— Вы стараетесь этого не показывать, но я чувствую.
— Вы знаете о моей маме?
— Да, я знаю о ее внезапной смерти. Робер очень любил ее, и поэтому вы здесь. Он обещал ей, что будет заботиться о вас. Поэтому… и, конечно, еще и потому, что он очень хорошо относится к вам. Может быть, вам больно рассказывать о ней?
— Не знаю.
— Тогда попробуйте.
И я начала рассказывать. О нашей жизни, о подготовке к спектаклям, о привычных драмах, о Долли. Я припоминала забавные случаи и обнаружила, что могу смеяться над ними, как делала это когда-то.
Он смеялся вместе со мной.
— Да, это настоящая трагикомедия, — говорил он.
Приходила мадам Гарньер, и тогда кухня наполнялась шумом. Как я догадывалась, шум был ей необходим, чтобы показать, с каким усердием она работает. Первое время она относилась ко мне немного настороженно, но через несколько дней стала дружелюбнее. Мы обе позировали для его портретов, и это как бы связывало нас некими узами.
Она сообщила мне, что ее портрет будет показан на какой-то выставке. Люди будут приходить и смотреть на него. А кто-то, может, и купит.
— Только, кто захочет повесить меня в своем салоне, мадемуазель?
У нее была привычка подталкивать меня локтем и заливаться смехом. Она покупала хлеб, молоко и еще кое-какую снедь, при этом, как я обнаружила, бессовестно прикарманивала часть денег. На эту мысль меня навело алчное выражение ее глаз, запечатленное на портрете. Я проверила свои подозрения и выяснила, что они не лишены оснований.
Однажды я сказала Жерару:
— Вы знаете, что мадам Гарньер жульничает при покупке продуктов?
— Разумеется — сказал он.
— И вы ничего ей не говорите?
— Зачем? Это такая мелочь. Мне нужно, чтобы она покупала для меня продукты. И пусть она при этом наслаждается своими маленькими победами. Это доставляет ей удовлетворение. Она ведь считает себя очень умной. И если поймет, что я знаю, все удовольствие будет испорчено. Кажется, есть такая английская пословица: не будите спящую собаку.
Я посмеялась над его словами.
Обычно после утреннего сеанса я шла на кухню и готовила что-нибудь из еды, и потом мы вдвоем это съедали. Иногда приходила Анжель, и мы вместе возвращались домой. Она осталась в Париже вместе со мной, а роберу пришлось вернуться в Мезон Гриз в связи с делами в поместье. Я знала, что Мари-Кристин очень расстроена тем, что мы уехали без нее. Ей бы очень хотелось присоединиться к нам, но мадемуазель Дюпон сказала, что впредь занятия не должны прерываться.
Изредка я оставалась в студии и после полудня. Часто, когда мы сидели за ленчем, приходили гости. С некоторыми из его друзей я познакомилась. Среди них был некий Гастон дю Пре, молодой человек из провинции Дордонь. Он был страшно беден и кормился в основном у друзей. Он часто приходил во время нашей трапезы и всегда присоединялся к нам. Еще был Ричард Харт, сын деревенского сквайра из Стаффордшира, мечтой всей жизни которого было стать художником. Были и другие, но среди всех, безусловно, выделялся Ларе Петерсон, самый удачливый из всех, так как уже добился некоторой известности благодаря портрету Марианны.
Он неизменно становился центром любой компании, отчасти благодаря тому, что был удачливее других, отчасти в силу своего бьющего через край темперамента.
Это была легкая, беззаботная жизнь, и через несколько дней я почувствовала, что начинаю втягиваться в нее. Каждое утро я просыпалась с ощущением радости. Я получала от всего этого такое наслаждение, какое уже не думала получить.
С нетерпением я ждала наших коротких стычек с мадам Гарньер. Я не собиралась позволять ей и дальше жульничать с покупками и каждый раз демонстрировала ей ошибки в подсчетах. Она в таких случаях свирепо смотрела на меня, прищурив свои и без того маленькие глазки. Однако она уважала меня. Думаю, она руководствовалась теорией, что, если человек настолько глуп, что позволяет себя обсчитывать, он этого заслуживает. Так что особых обид не было.
Мне нравилось готовить, и я часто приносила с собой продукты. Она не имела ничего против, потому что, лишившись возможности жульничать, она могла теперь меньше утруждать себя работой и раньше уходить. Таким образом, хотя с одной стороны я испортила этот маленький бизнес, с другой — облегчила жизнь.
Жерара очень позабавило, когда я рассказала ему об этом. А я поймала себя на том, что тоже смеюсь от души.
Больше всего мне нравились сеансы, когда мы разговаривали. Как это обычно бывает в подобных ситуациях, наша дружба быстро крепла, и я уже начала подумывать, что жизнь мне покажется скучной, когда портрет будет закончен.
Однажды во время сеанса он сказал:
— Есть что-то еще, отчего вы несчастны.
Несколько секунд я молчала, а он стоял с кистью в руке и пристально смотрел на меня.
— Это… человек, которого вы любите?
Я не знала, что ответить. Я не могла заставить себя говорить о Родерике. Он уловил мое состояние.
— Простите, — сказал он. — Я слишком любопытен. Забудьте о моем вопросе.
Он вернулся к портрету, но через некоторое время сказал:
— Нет, сегодня не получается. Больше не могу работать. Давайте прогуляемся, и я еще покажу вам Латинский квартал. Я уверен, что вы не все видели.
Я все поняла. Мое настроение изменилось. Казалось, Родерик здесь, рядом со мной. От моей безмятежности не осталось и следа.
Когда мы вышли из дома, и я окунулась в атмосферу этих улиц, мое настроение немного улучшилось. В воздухе стоял запах свежеиспеченного хлеба, а из какого-то окна доносились звуки концертино.
Мы заглянули в церковь Святых Мучеников, прошлись по узеньким улочкам с лавками, торгующими четками и образами святых.
— Мы называем это Сан-Сюльписьер, — сказал он мне.
Он показал мне дом, в котором умер Расин. Потом повел меня на Плас Фюрстенбург, где находилась студия Делакруа.
— Он умер совсем недавно. Но его студия уже стала местом паломничества. Как вы думаете, может быть когда-нибудь люди придут в мою студию и скажут: «Жерар де Каррон жил и творил здесь».
— Я уверена, что она станет национальной святыней, если вы поставите перед собой такую цель.
— Значит, вы полагаете, что в нашей власти делать в жизни то, что мы хотим?
— Мы должны учитывать обстоятельства. Кто может знать, что случится с нами завтра? Но я твердо верю, что в нашей власти преодолеть превратности судьбы.
— Я рад, что вы так считаете. Это прекрасный принцип, но не всегда легко ему следовать.
Мы подошли к кафе с яркими тентами, под которыми были расставлены столики.
— Не хотите ли чашечку кофе? — предложил он. — Даже если и нет, здесь приятно посидеть. Когда я наблюдаю за идущими мимо людьми, это на меня действует успокаивающе.
Мы сидели за столиком, пили кофе и наблюдали за прохожими. Жерар развлекал себя и меня, фантазируя о каждом из них.
Прошел, с трудом волоча ноги, старик с палкой.
— Он прожил веселую жизнь, — говорил Жерар. — И теперь, на склоне лет, размышляет, зачем все это было нужно. А вот матрона с хозяйственной сумкой, полной всякой снеди. Она горда тем, что сумела выторговать несколько су у мясника, в булочной и в свечной лавке. Ей и невдомек, что, зная ее привычки, они заранее подняли цену перед ее приходом.
Держась за руки и хихикая, прошли две молодые девушки.
— Мечтают о своих будущих возлюбленных, — заметил Жерар, — а вот и влюбленные. Ни одна парижская улица не обходится без них. Они не замечают никого вокруг кроме друг друга. Вот девочка с гувернанткой, мечтает о грядущей свободе, когда гувернантки ей уже будут не нужны. Гувернантка знает, что это время не за горами, и ее сердце сжимается от смутных опасений. Где она найдет себе другое место?
— Теперь я понимаю, что вы имели в виду, говоря об изучении своих персонажей. Вам хотелось бы написать этих людей?
— В большинстве случае — да. Хотя некоторые слишком открыто показывают, что у них за душой. Я ищу таких, в ком есть чуть-чуть таинственности.
Мы купили немного паштета и взяли его с собой в студию. Жерар извлек откуда-то бутылку белого вина, мы сели на кушетку и выпили его под бутерброды с паштетом.
— Я вижу, вы начинаете входить во вкус того, что называют жизнью богемы.
— Возможно, я была рождена для нее.
— Может быть, это и так. Поэтому вы так легко к ней привыкли. Моя мама слегка шокирована моим образом жизни. Она не может понять, почему я не возвращаюсь в Мезон Гриз и не живу, по ее выражению, «жизнью сельского господина».
— Это ни в малейшей степени вам не подходит.
После недолгого молчания он сказал:
— Ну вот, вы уже не такая грустная.
— Это вы подняли мне настроение.
— Значит, наша маленькая увеселительная прогулка пошла вам на пользу?
— Да. И теперь я могу рассказать вам правду.
— Мне бы, конечно, хотелось ее узнать.
— Дело было так. Ваш дядя Робер и один человек по имени Чарли были двумя самыми близкими друзьями мамы. Ее всегда окружали люди. Они приходили и уходили. Но трое всегда были рядом: Робер, Чарли и ее менеджер Долли. Когда мама умерла, Чарли настоял, чтобы я поехала с ним в его имение. У него есть сын, Родерик. Мы с ним познакомились еще до смерти мамы. Она не знала о наших встречах. Мы не делали из них секрета, но просто не упоминали об этом. Чарли дал маме обещание, что в случае необходимости он позаботится обо мне, поэтому он отвез меня к себе. Родерик и я полюбили друг друга. Мы собирались пожениться. Узнав об этом, Чарли сказал, что я его дочь, и значит, мы с Родериком брат и сестра.
Он смотрел на меня с изумлением и ужасом.
— И на этом все кончилось? — произнес он. Я кивнула.
— Вот почему мне грустно. Пережив смерть мамы, я хотела начать жить снова. Я знаю, я бы смогла… вместе с Родериком. Понимаете, мы с мамой были очень близки. Мы никогда не разлучались. Я не могла представить себе, как буду жить без нее, и когда появился Родерик, мне показалось, я могу попытаться.
Он придвинулся ближе и положил руку мне на плечо.
— Бедная моя, бедная Ноэль. Как ты страдала!
— Мы говорили о том, что вынуждены принимать удары судьбы, но мы должны находить в себе силы, чтобы противостоять этим ударам, если только этих сил хватит.
— Ты права. Мы должны поступать так. И у нас хватит сил.
— Я не хотела никому говорить об этом.
— Но ты правильно поступила, рассказав об этом мне. Я могу тебя понять. Ведь я сам потерял жену.
Внезапно он встал и отошел к окну. Потом повернулся ко мне и сказал:
— Освещение все еще хорошее. Пожалуй, я мог бы еще немного поработать. За то, что пробездельничал все утро.
Пришел день, когда портрет был закончен. Мне было грустно думать, что время работы над ним уже позади. Не будет больше ни сеансов, ни откровенных разговоров, ни поводов ходить в студию каждый день. Несомненно, все это пробудило во мне желание жить.
Я внимательно рассматривала портрет, в то время как Жерар с некоторой опаской наблюдал за мной.
Я сразу поняла, что портрет хороший. Он не поражал такой яркой женской красотой, как портрет Марианны, но в нем было что-то запоминающееся. Бросалось в глаза не только внешнее сходство, но и нечто большее. Это было лицо молодой девушки, наивной и неискушенной, но в ее глазах читалось какое-то тайное страдание.
— Очень талантливая работа, — сказала я.
— Но тебе самой он нравится?
— По-моему, он слишком выдает меня.
— Выдает что-то, чего бы ты не хотела показывать?
— Возможно.
— Это ты, такая, какая есть. И всегда, глядя на этот портрет, я буду чувствовать, что ты здесь.
— Да, пожалуй, портрет и должен быть таким.
Пришел Ларе Петерсон.
— Я сгораю от нетерпения! Где этот шедевр?
Он подошел и встал перед мольбертом, широко расставив ноги. Комната всегда казалась тесной, когда он приходил.
— Хорошая работа, — объявил он. — На этот раз у тебя получилось, Жерар.
— Ты думаешь, он будет иметь успех?
— Посмотрим. В нем есть глубина. И в то же время, это — портрет красивой девушки. Нет ничего, что бы нравилось публике больше, чем красивые девушки.
— Красивой — это уж слишком. Всего лишь привлекательной, — уточнила я.
— Дорогая моя мадемуазель Тримастон. Осмелюсь утверждать, художник лучше знает. Это — портрет красивой девушки. Ну-ка, подать сюда шампанского! Мы должны выпить за успех нашего гения. Простите, я мигом вернусь.
Он выскочил через балконную дверь на крышу.
— Ему понравилось, — сказал Жерар. — Я видел, ему понравилось. Он действительно считает, что портрет удался.
Ларе Петерсон вернулся с бутылкой шампанского.
— Бокалы! — потребовал он.
Я принесла их, он откупорил бутылку и разлил вино.
— Да, хорош, хорош, — повторял он. — Почти так же хорош, как мой. Жерар — за твой успех! Ноэль откроет для тебя двери к успеху так же, как Марианна для меня. Может быть, не совсем так же, но почти.
Он смеялся.
Я подумала, как упоминание Марианны подействует на Жерара. Но он просто продолжал пить шампанское, глаза его сияли.
Ларе убедил его, что портрет удался.
Анжель и Робер были полностью согласны с вынесенным приговором, и начались разговоры о выставке. У Жерара уже накопилось достаточно картин, которые он считал достойными внимания, и теперь темой обсуждения стала организация выставки.
Мы все еще оставались в Париже, и я часто бывала в студии. Я помогала Жерару решить, какие картины он будет выставлять. Часто заходил Ларе Петерсон, чтобы поделиться своими мыслями. Другие тоже бывали, но, поскольку Ларе был ближайшим соседом, он мелькал в студии постоянно.
Мадам Гарньер приосанилась от сознания собственной значимости, узнав, что ее портрет будет показан на выставке. Мы собрали пейзажи — в основном виды Парижа и несколько сельских. Однако портретов было больше, они были наиболее сильной стороной таланта Жерара.
Анжель и Робер не остались в стороне от волнений и хлопот по поводу предстоящей выставки. Однажды Анжель сказала мне, что Мари-Кристин постоянно спрашивает, когда же я вернусь.
— Мы, конечно, все приедем сюда к открытию выставки, — сказала Анжель, и я поняла, что скоро нам придется покинуть Париж. Но будут еще поездки, и я буду с нетерпением ждать их.
Выставка была назначена на сентябрь, и тут до меня дошло, что я уже полгода во Франции.
Вместе с Анжель я вернулась в Мезон Гриз, где была встречена упреками Мари-Кристин.
— Как долго тебя не было! — говорила она. — Неужели нужно столько времени, чтобы написать портрет? Я без тебя совсем запустила английский — без постоянной практики ничего не выходит. Могу спорить, твой французский тоже в ужасном состоянии.
— Нет, у меня было достаточно практики.
— А у меня в английском — не было. Как ты могла уехать так надолго? Это нечестно. Тебе понравилось позировать?
— Да, это интересно.
— Надеюсь, и мой портрет когда-нибудь напишут. Так всегда бывает, если у тебя в семье художник. Ты поедешь на открытие выставки?
— Да.
— Ты станешь знаменитой.
— Я? Что я такого сделала?
— Когда был написан мамин портрет, все только и делали, что говорили о ней. Все теперь знают, кто такая Марианна.
— Мной они вряд ли заинтересуются.
— Почему?
— Твоя мама была очень красивой.
Она окинула меня критическим взором и медленно проговорила:
— Да, она была красивой. Может быть, в этом все и дело.
Казалось, она несколько успокоилась. Я не стану знаменитой и это означает, что, может быть, я угомонюсь, вернусь в Мезон Гриз и буду продолжать учить ее английскому.
Я получила еще одно письмо от Лайзы.
«Дорогая Ноэль.
Премьера нового представления Долли «Спелая вишня» прошла блестяще. Все говорили, что Лотти в ней великолепна. Пьеса будто для нее написана — меньше, чем обычно, танцев и пения, а если ты помнишь, верхние ноты у нее всегда были слабым местом.
В некоторых сценах спектакля используется люк — через него вылезает герой в первом акте. Он притворяется рабочим, но на самом деле, конечно, переодетый миллионер.
Долли поставил меня дублершей, что я посчитала большой удачей для себя. Мне не терпелось дождаться случая показать им, на что я способна. Я ив самом деле ничуть не хуже Лотти.
И вот случай подвернулся. Это был мой шанс! И тут случилось несчастье. Крышка люка провалилась, и я упала в него. Там было довольно высоко, и я повредила спину. О танцах пока не может быть и речи. Мне придется отдохнуть. Я уже побывала у двух докторов, но они так и не смогли решить, что же со мной случилось. Долли рассвирепел. Такая досада. Я знаю, что «Вишня» могла бы стать моей удачей.
Думаю, несколько недель я еще буду отдыхать. Что ж, зато я смогу заняться письмами.
Я часто думаю о тебе, пытаюсь представить, как ты там живешь. Ты так давно уехала.
Я видела Робера, когда он приезжал в Лондон. Какой он все-таки милый! Он настаивает, чтобы я осталась в доме. И Кримпы тоже не хотят и слышать о моем отъезде. Он сказал, что Франция хорошо на тебя влияет, и он сделает все возможное, чтобы удержать тебя там. Еще он сказал, что его внучатая племянница очень привязалась к тебе! Забавно.
Кстати, я опять ездила в Леверсон. Там кипит работа вокруг этого храма Нептуна. Напиши мне, что у тебя нового.
С любовью, Лайза»
Время летело быстро. Было много дел, связанных с организацией выставки. Я снова поехала в Париж вместе с Анжель и часто бывала в студии. Мне нравилось готовить что-нибудь вкусное, и тогда мы обедали вместе. Часто к нам присоединялись друзья Жерара, в этом случае основной темой разговоров была живопись.
Ларе Петерсон писал в это время натурщицу по имени Клотильда. Мне пришло в голову, что, возможно, они влюблены друг в друга. Когда я спросила об этом Жерара, он засмеялся и сказал, что Ларе часто пускается в романтические приключения. Это является неотъемлемой частью его жизни.
Я чувствовала, что все больше и больше втягиваюсь в эту жизнь, и очень жалела, когда нам приходилось возвращаться в имение. Но, все равно, я не могла избавиться от тоски по Родерику. Я даже думала написать ему, но понимала, что это безумие. Ни один из нас не мог хоть как-то изменить ситуацию. Нам было лучше оставаться вдали друг от друга. И если бы мы снова встретились, это только усилило бы мою боль. Мне следовало вырвать его из своей жизни. Обычные родственные отношения брата и сестры были между нами невозможны. И если мы не можем быть вместе как любящие мужчина и женщина, мы вообще не должны видеться.