Холт Виктория. Дочь обмана

   У всех были мрачные лица, слышался ропот против императора. Воспользовавшись ничтожным поводом, он втянул Францию в войну, потому что хотел продемонстрировать миру, что он не хуже своего дяди. Но народ Франции не хочет завоеваний и тщеславных побед. Он хочет мира. А то, что он получил, было не победой, а унизительным поражением.
   В тот жаркий август мы днями напролет ждали известий о войне. Они редко доходили до нас, и я считала, что это плохой признак.
   Ненадолго вернулся Робер. Он советовал нам оставаться в имении, хотя сам должен был ехать обратно в Париж. Дела там принимали серьезный оборот. Народ начинал проявлять нетерпение, студенты выходили на улицы, в кафе и ресторанах собирались люди, подстрекающие друг друга к активным действиям.
   Дни революции еще не совсем ушли в прошлое, чтобы их можно было легко забыть.
   Я часто навешала Нуну. Она не проявляла интереса к ходу военных действий. Мне пока так и не удалось найти удобный предлог, чтобы прояснить вопрос, который так меня занимал. Я много думала о Жераре. Он серьезно относился к жизни, и я знала, что эта война глубоко взволновала его.
   Удобный случай представился неожиданно. Однажды я была у Нуну, и она, как всегда, рассказывала о Марианне, отыскала одну ее фотографию, о существовании которой давно забыла и не видела ее уже много лет.
   — Она была в конце альбома, прикрытая другой фотографией. Должно быть, это она ее спрятала. Ей эта фотография никогда не нравилась.
   — Можно посмотреть? — попросила я.
   — Пойдемте, — сказала Нуну.
   Она повела меня в комнату, которую я про себя называла «комнатой Марианны». На стенах висели ее портреты, а на столе лежали те самые альбомы, которые для Нуну были хранилищем воспоминаний о жизни ее ненаглядной.
   Нуну показала мне этот снимок.
   — Она здесь выглядит плутовкой, падкой на всякие хитрости. Да, такой она и была — но здесь это лучше видно.
   — И она хотела спрятать эту фотографию?
   — Говорила, она слишком ее выдает. Это может насторожить людей.
   Я внимательно смотрела на снимок. Да, что-то в ней было, что-то, почти коварное.
   — Я рада, что у меня столько ее фотографий, — сказала Нуну. — В моей молодости такого не было. Этот мсье Даггер хорошо придумал. Не знаю, что бы я делала без всех этих снимков.
   — Но если ей не нравилась фотография, почему же она ее не выбросила?
   — О, нет. Она никогда не выбрасывала свои фотографии. Она их разглядывала так же часто, как и я.
   — Похоже, она была влюблена в себя.
   — Ну, а почему бы и нет? Если в нее все были влюблены.
   — Но она была счастлива в своем браке, не так ли?
   Последовала небольшая пауза.
   — Да, он любил ее без памяти.
   — Да?
   — А как же? Все ее любили. Он ревновал, — она засмеялась. — Да оно и понятно. Все мужчины добивались ее.
   — Она ссорилась с мужем?
   Нуну задумалась, и на губах ее появилась улыбка.
   — Она была умницей. Любила, чтобы все шло так, как она того хочет.
   — Но это все любят, не так ли?
   — Ну да, все любят, но она — другое дело, она считала, что все должно быть по ее. Потому что она такая красивая, да если что-то было не по ее, она все равно своего добивалась.
   — Ему, наверное, было нелегко с ней.
   — Да, она была сущее наказание, уж мне ли не знать? Бывало, она и меня доводила до белого каления. Но я от этого не стала любить ее меньше. Она была моя, и другой такой не было в целом свете. Она мне все рассказывала — или почти все. И всегда старая Нуну помогала ей уладить все ее неприятности.
   — Она рассказывала вам о своих ссорах с мужем?
   — Она мало что от меня утаивала.
   Я решила воспользоваться случаем и сказала:
   — Не уверена, что он был так уж без ума от нее, как вы думаете.
   — Почему вы это говорите?
   Я поняла, что очень близка к ответу на свой вопрос и ради самого Жерара должна сделать все, что в моих силах, даже если для этого придется немного погрешить против истины.
   — В тот день, когда она умерла…
   — Да? — со жгучим интересом проговорила Нуну.
   — Один из слуг слышал, как они ссорились. Муж сказал ей, чтобы она уходила. Что с него достаточно. Непохоже, чтобы он так безумно любил ее.
   Она секунду молчала, потом на лице ее появилась улыбка.
   — Да, это правда. Но именно этого она и хотела, — Нуну поднялась и пошла к шкафу. — Вот, взгляните. — Она открыла дверцу и вынула дорожную сумку. — Это ее сумка, — сказала она. — Догадайтесь-ка, что там? Ее драгоценности, кое-что из одежды. Я же говорю, она быда умницей. Да, он сказал ей, чтобы она уходила. Но этого-то она от него и добивалась. Она сама подводила его к этому.
   — Тогда почему же она так расстроилась?
   — Расстроилась? Ничуть она не расстроилась. У нее все было продумано. Я знаю, она мне доверила эту тайну. Она просто разыграла перед ним комедию. И он сказал то, что должен был сказать. Она его к этому подтолкнула. То есть, все шло как по нотам. Думаете, я не знала? Она мне все говорила. Я знала, что у нее на уме.
   — Но зачем ей было нужно, чтобы он ее прогнал?
   — Потому что она сама хотела уйти. Хотела быть свободной, но чтобы это шло от него. Она тайком приносила ко мне все эти вещи, и я их хранила. Ей нужно было, чтобы он ее выгнал. Она не хотела, чтобы говорили, что она его бросила и ушла к другому. Но как раз это она и собиралась сделать. Я как сейчас ее вижу — глаза горят: «Нуну, я так сделаю, чтобы он сам меня прогнал. Я сумею. И тогда я уйду к Ларсу. Ларе хочет, чтобы так было, чтобы это не выглядело, будто он меня переманил, а будто я к нему пришла, потому что Жерар меня выгнал. Ларе не хочет неприятностей. Поэтому я так сделаю». Видела я этого Ларса. Красивый крепкий парень. Он бы ей больше подошел чем мсье Жерар. Конечно, у мсье Жерара положение, богатство, но он слишком серьезный для такой девушки. Ей с Ларсом было бы лучше. Но, должна вам сказать, это она все придумала. Она хотела, чтобы мсье Жерар ее выставил, и своего добилась, так я понимаю. Они с Ларсом договорились. Чтобы Ларе мог потом сказать: «Ты же сам сказал ей, чтобы уходила… Так что нечего обижаться». Они, понимаете, друзья, живут рядом. Да, все могло бы устроиться… И вот, надо же было такому случиться!
   — Значит, это она устроила ссору, — задумчиво проговорила я.
   — Я в этом уверена. Она ведь сама мне сказала, не так ли? Он, небось, потом проклинал себя зато, что ее выгнал. Да ведь она была сирена — что она захочет, то он и скажет.
   — И она собиралась уехать к своему любовнику?
   — Все, что она принесла мне, чтобы сохранить, все ее здесь дожидалось. Через день или два он должен был приехать сюда за ней.
   — Но она умерла. И это произошло не потому, что она ужасно расстроилась.
   — Чтобы она расстроилась? Да, наоборот, она радовалась. Я как сейчас ее вижу: смеется, напевает что-то и уносится галопом. Одно утешение — что хоть умерла победительницей.
   — Значит, она разволновалась от радости, и это стало причиной ее неосторожности? Она в этот момент представляла, как встретится со своим любовником, и радовалась, как удачно сумела провести мужа.
   — Ни капли в этом не сомневаюсь! Я ее знала. Она была способна на безрассудство, но от счастья. Бывало, так радовалась, когда выходило по ее желанию — обо всем вокруг забывала. Уж кому знать, как не мне? Она думала, ее жизнь заколдована. Все шло, как она хотела… И вот она была уже, можно сказать, на пороге счастья, к которому стремилась. Ларе этот давно ей приглянулся. И как раз, когда она уже должна была начать жить так, как хотела, пришла ее смерть.
   По щекам Нуну текли слезы.
   — Я никогда ее не забуду, мою умницу, мою красавицу.
   Я в душе ликовала. Думала, завтра же поеду к Жерару, расскажу ему, как он ошибался. Она хотела уйти к Ларсу Петерсону. Они уже до этого были любовниками. Я расскажу ему о набросках и этюдах, которые я видела в студии Ларса.
   Несомненно, теперь я могла навсегда избавить его от чувства вины.
   Но мне не пришлось поехать в Париж, потому что на следующий день до нас дошло известие: император со своей армией сдался неприятелю под Седаном, и теперь он пленник пруссаков.
   Дни теперь тянулись, как в бесконечно мрачном сновидении, потому что мы имели довольно смутное представление о том, что происходит. Обрывочные сведения время от времени доходили до нас, но чаще всего мы оставались в неведении.
   В конце этого месяца пал Страсбург, почти последняя надежда французов. Мы слышали, что Париж окружен германскими войсками, и рано или поздно они войдут в него. Мы очень тревожились о Жераре, Робере и Анжель.
   Германские войска продвигались вглубь Франции, сметая на своем пути разрозненные очаги сопротивления Они заняли всю северную часть страны, Париж был в осаде. Каждый день мы ожидали, что захватчики придут и к нам.
   Мадемуазель Дюпон, боясь за свою маму в Шампани, уехала к ней; мы с тревогой ждали, что принесет нам следующий день.
   За это время Мари-Кристин и я сблизились еще больше. Ей уже исполнилось четырнадцать лет и она была очень развитой для своего возраста. Я старалась по возможности ввести нашу жизнь в обычное русло и проводила с ней каждый день несколько уроков. Это отвлекало нас от мыслей о том, что происходит в Париже, о том, что скоро мы еще теснее соприкоснемся с войной. Иногда мы слышали отзвуки канонады.
   За это время я начала осознавать, как много для меня значила жизнь здесь.
   По сто раз в день я говорила себе, что выйду замуж за Жерара, если только нам удастся уцелеть в этой катастрофе. Я открою ему глаза на то, что он никоим образом не виновен в смерти Марианны. Нуну достаточно ясно объяснила мне это. Я постараюсь забыть Родерика, начну новую жизнь. Мари-Кристин будет очень довольна, если я выйду замуж за ее отца. И мне самой она стала очень дорога.
   Беда, постигшая Францию, помогла мне понять, какой дорогой я должна идти.
   Каждый день я гадала, как долго еще может продолжаться такое положение. Мы слышали, что Париж обстреливали из тяжелых орудий, и я беспрестанно думала о студии и о том, что там сейчас происходит. Встречаются ли там, как прежде, друзья. О чем они говорят теперь? Вероятно, не об искусстве, а о войне. И еще они, наверное, думают о еде, потому что мы слышали, что голод неотвратимо надвигается на столицу.
   Нам повезло, что не пришлось непосредственно столкнуться с армией. Мы были окружены прусскими частями и хотя и не видели их, но знали, что они рядом. Мы не могли уходить далеко от дома и каждый день, каждый час находились в постоянном ожидании смерти. Но мы выжили. Потом до нас дошло известие, что пруссаки в Версале. Был январь, когда Париж под угрозой голода сдался.
   Стоял жестокий холод, когда мы с Мари-Кристин отправились в Париж.
   Нас повез один из кучеров. У него там жила дочь, которую он во чтобы то ни стало хотел разыскать. Это был день горечи и скорби.
   Сначала мы поехали в дом. Его больше не существовало. На его месте мы нашли лишь яму и кучу битого кирпича и мусора. На улице мы встретили нескольких живущих поблизости людей, но никто не мог нам сказать, что стало с обитателями этого дома. Судьба нашего дома никого не удивляла. В городе было много домов, которые постигла та же участь.
   — Пойдем в студию, — сказала я, с ужасом думая, что, может быть, и она разрушена.
   К своему огромному облегчению я увидела, что дом уцелел.
   Я поднялась по лестнице, постучала в дверь. Никто не открывал. Я подошла к двери напротив. К счастью, Ларс Петерсон был дома.
   — Ноэль! — воскликнул он, — Мари-Кристин!
   — Мы приехали, как только смогли, — сказала я. — Что случилось? Наш дом разрушен. Где Жерар?
   Раньше я никогда не видела его серьезным. Казалось это другой человек.
   — Проходите, — сказал он. Он провел нас в свою студию.
   — Жерар не здесь? — спросила я. Он молчал.
   — Ларс, — сказала я, — скажите мне, пожалуйста.
   — С ним было бы все в порядке, если бы тогда он остался здесь.
   Я молча в упор смотрела на него.
   — В Париже тогда нигде не было безопасного места. Это просто невезенье.
   — Что? — заикаясь проговорила я. — Где?
   — Он был в доме своего дяди. Он беспокоился о матери и дяде, хотел, чтобы они каким-нибудь образом вернулись в имение. Но это было невозможно. Да и где во Франции можно было найти хоть какое-то безопасное место? Война — это ужасно. Она все разрушает. Была такая прекрасная жизнь… и тут император ссорится с Бисмарком. Какое нам всем до него дело? — гневно закончил он.
   — Расскажите мне о Жераре.
   — Он был там. И больше не вернулся. Дом был разрушен.
   — Он мертв? — прошептала я. Ларс отвел глаза.
   — Когда его не было два дня, я пошел туда. Я узнал — все, кто были в доме — погибли. Их было девять человек.
   — Жерар, Робер, Анжель, все слуги… Нет, это невозможно!
   — Это происходило повсюду. Гибли целыми семьями — война…
   Я повернулась к Мари-Кристин. Она смотрела на меня непонимающими глазами. «Эта девочка потеряла семью» — подумала я.
   — Вам нужно ехать обратно, — сказал Ларс. — Здесь нельзя оставаться. Сейчас все спокойно, но Париж — это не то место, где можно жить.
   Я плохо помню обратную дорогу в Мезон Гриз. Кучер, приехавший, чтобы отвезти нас обратно, был безмерно счастлив — он нашел свою дочь с семьей, все они благополучно пережили артиллерийский обстрел Парижа. Но когда он узнал о случившемся, его радость сменилась ужасом.
   Что же касается меня, я думала только об одном — мне больше никогда не увидеть Жерара, моих добрых друзей Робера и Анжель — все они ушли навсегда.
   Я испытывала горькое разочарование своей жестокой судьбой, наносившей мне один удар за другим. Детство мое было наполнено смехом и радостью, но как скоро мне пришлось встретиться лицом к лицу с трагедией — и не однажды, но трижды. Судьба отнимала у меня всех, кого я любила.
   Я почувствовала отчаянное одиночество, но, вспомнив о Мари-Кристин, упрекнула себя. Она лишилась семьи. Она осталась одна в мире, о котором знала так мало.
   Некоторым образом она стала моим спасением и, думаю, я была тем же для нее. Мы были нужны друг другу.
   — Ты ведь никогда меня не оставишь, правда? Мы всегда будем вместе? — спросила она.
   — Мы будем вместе, если ты этого захочешь, — ответила я.
   — Я хочу этого, — сказала Мари-Кристин. — Я всегда буду этого хотеть.
   И потянулись недели.
   Шел март, когда в Бордо было ратифицировано мирное соглашение. Условия его были жестокими и унизительными для Франции, они вызывали чувство обиды и возмущения. Эльзас и Лотарингия должны были отойти к Германской империи. Кроме того, Франция обязана была выплатить контрибуцию в размере пяти миллиардов франков при этом германская оккупация продлится до тех поп пока не будет выплачена вся сумма. Император был отпущен на свободу и, поскольку во Францию ему дорога была закрыта, уехал в Англию, где в изгнании находилась императрица.
   Франция бурлила. В апреле произошло восстание коммунаров в Париже, и прежде, чем его удалось подавить в мае, городу был нанесен серьезный урон.
   Потом постепенно жизнь стала налаживаться.
   Мы слышали, что имение с домом унаследовал двоюродный брат Робера. Оно не могло перейти к Мари-Кристин, потону что старинный закон — Салическая правда — который до сих пор действовал в отношении знатных семей, запрещал передачу наследства по женской линии.
   Тем не менее в финансовом отношении дела Мари-Кристин обстояли не так уж плохо. Робер завещал мне некоторую сумму денег и лондонский дом, который он с самого начала намеревался передать мне.
   Однажды к нам заехал Ларе Петерсон. Он сильно изменился, в нем уже не было прежней бьющей ключом энергии и жизнерадостности, он стал серьезнее.
   Ларе объявил нам, что уезжает на родину. Париж потерял для него свое очарование. Он уже совсем не тот беззаботный город, прибежище художников. Нет, хватит с него Парижа, здесь слишком много печальных воспоминаний, чтобы можно было оставаться.
   Я сказала ему, что скоро уезжаю с Мари-Кристин, Мезон Гриз переходит в собственность кузена Робера, а мой прежний дом по завещанию возвращается мне.
   — Кто мог предположить, что все так получится? — говорил Ларе. — Жерар, дорогой мой старина Жерар. Знаете, ведь я любил его.
   Он печально покачал головой. Я подумала, что он, возможно, испытывает чувство вины и раскаяния, вспоминая, что пытался увести у Жерара его жену.
   Мы с Мари-Кристин проводили грустным взгляд ом его удаляющуюся коляску.
   Через несколько дней в Мезон Гриз прибыл новый наследник. Он был очень любезен и не скрывал восторга по поводу того, что дом столь неожиданным образом стал его собственностью.
   Я объяснила ему, что в ближайшее время мы уезжаем в Лондон, на что он милостиво ответил, что нам незачем торопиться.
   Он переночевал в замке и уехал на следующее утро.
   — Что ж, все решено за нас, — сказала я Мари-Кристин. — Интересно, понравится ли тебе Лондон?
   — Он мне понравится, если мы там будем вместе, — ответила Мари-Кристин. — Но там будет по-другому?
   — Да, по-другому.
   Я подумала о тех, кто ждет нас в этом доме, доме воспоминаний. Я представила маму в ее комнате: вот она прилегла на кровати, и ее великолепные волосы рассыпались по подушке, вот устраивает разнос Долли… Но больше всего меня преследовало кошмарное видение — мама, лежащая на полу, мертвая.
   Итак, французский этап моей жизни закончен. Я иногда спрашивала себя: если бы Жерар остался жив, вышла бы я за него замуж? Смогла бы я начать с ним новую жизнь, в которой меня бы не преследовали горькие воспоминания?
   Я уже никогда не узнаю об этом.

Танцующие девы.

   Мы поселились в моем прежнем доме. Чета Кримпов была несказанно рада нам. Их обрадовал не только сам наш приезд, но и то, что дом опять принадлежит мне.
   Через несколько дней миссис Кримп даже сказала мне что, наконец, все идет так, как и должно было быть, потому что мсье Бушер, хоть и был благородным джентльменом, но, по ее мнению, это было довольно нелепо. А теперь все встало на свое место. «И вы — здесь, мисс Ноэль», — удовлетворенно добавила она.
   Миссис Кримп не терпелось рассказать, как обстоят дела в доме. Осталось только две служанки, Джейн и Кэрри. Этого хватало, пока они были кем-то вроде сторожей при доме, в котором никто не жил.
   — Вы, возможно, захотите что-то изменить, мисс Ноэль.
   Я сказала, что подумаю.
   — А эта мисс де Каррон — полагаю, ее надо называть мадемуазель — она будет жить здесь?
   — Да. Это будет ее дом, так же, как и мой. У нее не осталось никого из семьи. Она внучатая племянница мсье Робера. Он сам, отец Мари-Кристин и ее бабушка — все погибли, когда в дом попал орудийный снаряд при осаде Парижа. Они в этот момент находились в доме. От него остались одни руины. Погибли все, кто в нем был.
   — Ах, подлые негодяи! Такое злодейство! Бедное дитя!
   — Мы должны помочь ей, миссис Кримп. Она пережила ужасную утрату.
   Миссис Кримп кивнула, и я была уверена, что теперь она будет особенно добра к Мари-Кристин.
   Тем временем Мари-Кристин понемногу оправлялась от полученного удара. Этому способствовала окружающая ее совершенно новая обстановка. Она живо интересовалась Лондоном. Я показывала ей город. Мы гуляли в парках, побывали в Лондонской башне, осмотрели исторические здания и театры, где выступала мама. Она была очарована всем этим.
   Вскоре после приезда нас навестил Долли.
   — Я узнал, что ты в Лондоне, — сказал он. — Рад тебя видеть. — Он испытующе посмотрел на меня. — Как ты живешь, моя дорогая?
   — Спасибо, Долли. Все хорошо.
   — Я слышал про Робера. Какая трагедия! Все эта ужасная война. И ты привезла с собой его племянницу.
   — Его внучатую племянницу. Она потеряла всех своих близких — отца, бабушку и Робера. Это страшное несчастье, Долли.
   — Я понимаю. И она хочет остаться с тобой. Это хорошо, что вы здесь.
   — Вы что-нибудь слышали о Лайзе Феннел?
   — Об этой девушке? С ней произошла неприятность — несчастный случай. Все оказалось хуже, чем мы думали. Она потом вышла замуж. Между прочим, за сына Чарли.
   — Да, она мне писала.
   — Чарли теперь почти не бывает в Лондоне. Я его уже не видел целую вечность.
   Вошла Мари-Кристин, и я представила ее Долли.
   — Я хорошо знал вашего дядю, — сказал Долли. — Вы должны обязательно посмотреть один из моих спектаклей.
   По-видимому, это предложение Мари-Кристин пришлось по душе.
   — Называется «Удачливая Люси», — продолжал Долли. — Идет с аншлагом… пока что. Лотти Лэнгдон — молодец.
   — Она-то и есть удачливая Люси? — спросила я.
   — Разумеется. Вы должны прийти. Я позабочусь, чтобы у вас были лучшие места. Я рад, что ты опять в Лондоне, Ноэль.
   Мы правильно сделали, что пошли на спектакль. Мари-Кристин приходила в себя после шока и, думаю, здесь вдали от места трагедии, у нее это получалось лучше. Он; была молода, по натуре жизнерадостна и никогда не была слишком близка со своей семьей. Кажется, я для нее стал; значить больше, чем любой из них, даже до этой трагедии.
   Она быстро взрослела. Я полагаю, столь драматические события способствовали этому.
   Мне было приятно видеть, с каким наслаждением она следила за «Удачливой Люси».
   В антракте к нам подошел Долли, а после спектакля он провел нас за кулисы. Мари-Кристин познакомили с Лотти Лэнгдон, представшей перед нами во всем блеске и великолепии.
   Опьяненная успехом и аплодисментами восторженной публики Лотти была чрезвычайно любезна с Мари-Кристин и ласкова со мной.
   Мари-Кристин пребывала в прекрасном настроении, но для меня этот вечер был наполнен воспоминаниями о прошлом. Внезапно у меня возникло желание пойти в комнату мамы. Мне хотелось побыть там, как тогда, прежде, когда она поздно просыпалась по утрам и я прокрадывалась, к ней в постель, чтобы поговорить.
   Я спустилась в ее комнату и легла на кровать, думая о ней. В ту ночь светила полная луна, окутывая ореолом серебряной дымки каждый предмет. Я почувствовала, что мама здесь, рядом со мной.
   Не знаю, сколько я так пролежала, погрузившись в воспоминания.
   Потом я очнулась, услышав, что дверь медленно открывается. В комнату вошла Мари-Кристин.
   — Ноэль, — сказала она, — что ты здесь делаешь?
   — Я не могла заснуть.
   — Это из-за того, что мы ходили в театр, тебе опять все вспомнилось.
   — Наверное, так.
   — Должно быть, у тебя была удивительная жизнь.
   — Была.
   — Твоя мама была такой же красивой, как Лотти?
   — Гораздо красивее.
   — У нас обеих были красивые мамы.
   — Мари-Кристин, почему ты до сих пор не в кровати в такое время? — спросила я.
   — Я слышала, как ты вышла из комнаты. Я приоткрыла дверь и следила за тобой. Я не собиралась ничего делать, но тебя так долго не было, что я решила пойти посмотреть.
   — Да, Мари-Кристин, теперь я вижу, ты в самом деле решила заботиться обо мне.
   — Мы будем заботиться друг о друге, да?
   — Да, пока в этом будет необходимость.
   Она подошла к кровати и легла рядом со мной.
   — Я думала, ты выйдешь замуж за моего папу, — сказала она. — Я была бы рада. Ты бы тогда стала моей мачехой.
   — В роли моей падчерицы ты бы не стала мне еще ближе.
   — Я думаю, это было бы очень хорошо для тебя. Тебе ведь он очень нравился, правда?
   — Да.
   — Значит, если бы он был жив…
   — Я не знаю.
   — Но если бы он предложил тебе…?
   — Он так и сделал. Я сказала, что не могу ответить сразу. Мне нужно было время подумать.
   — Почему?
   — Это длинная история.
   — Ты любила кого-то еще?
   — Да, любила.
   — А он тебя не любил?
   — Нет, любил. Но оказалось, что мы брат и сестра.
   — Как это?
   — Этого в двух словах не расскажешь. Мы познакомились и полюбили друг друга. А потом узнали о нашем родстве.
   — Я не понимаю, как же вы раньше этого не знали?
   — Я знала его отца очень давно. Я считала, что он один из маминых друзей. У нее было много друзей. Оказалось, он и мама любили друг друга, и родилась я. Он жил в загородном имении с женой и сыном. Такие истории бывают.
   — С такими людьми, как твоя мама.
   — Она не жила по законам, принятым в обществе.
   — Как это было ужасно для тебя.
   — Если бы мама не умерла, ничего ужасного бы не было. Она бы увидела, что может получиться, и вовремя остановила бы нас. Но она умерла, и получилось вот так.
   — Не удивительно, что иногда ты выглядишь такой грустной.
   — Я была очень несчастна, Мари-Кристин. Это невозможно забыть.
   — Если бы ты вышла замуж за папу, это было бы хорошо для нас всех.
   — Может быть. Но мы никогда уже этого не узнаем.
   — И теперь ты вернулась в дом, где жила со своей мамой. А что случилось с твоим братом?
   — Он сейчас женат.
   — Значит, он нашел себе утешение.
   — Надеюсь, что да.
   — Ноэль, тебе тоже нужно найти утешение. Это могло бы быть с папой. Он был несчастлив из-за мамы. Ему становилось легче, когда ты приезжала. Вы могли помочь друг другу.
   — Этому не суждено было случиться.
   — Что ж, мы должны начать сейчас. Мы вернулись в этот дом. Это наш дом — и это дом, в котором жила она. Все здесь напоминает тебе о ней. Эта комната все такая же, как при ее жизни. Так не должно быть, Ноэль. Это теперь наш дом, твой и мой. Мы будем в нем жить, и он должен стать не таким, как был раньше. Ты не должна все время возвращаться к этим воспоминаниям. Мы начнем с этой комнаты.
   — Что ты имеешь в виду? Ты хочешь изменить ее?
   — Я хочу избавиться от всей этой одежды, которая висит в шкафу. Мы купим новые шторы, новый ковер. Здесь будут белые стены, а не бледно-зеленые. Мы уберем эту мебель, может быть отнесем ее на чердак или даже продадим. Пусть все будет новым. И когда мы с этим закончим, это будет моя комната, а не ее. Тогда ты перестанешь вспоминать и грустить. Она уйдет отсюда. Здесь не будет всех этих вещей, которые без конца напоминают тебе о ней. Ну, что ты скажешь о моей идее?