Лайза догадывалась об этом и изо всех сил старалась не вызывать ее раздражения. Вообще, мне казалось, что Лайза многое понимает и ведет себя крайне осмотрительно, боясь настроить против себя кого бы то ни было.
   Я как-то поделилась этими мыслями с мамой, и она сказала:
   — Да, возможно. Бедняжка так боится потерять свою работу. Она не хочет никого огорчать. Я ее прекрасно понимаю. Мы должны постараться сделать так, чтобы она чувствовала себя увереннее.
   А потом случилось нечто, имевшее немаловажные последствия. Однажды днем Дженет Дэар пошла за покупками на Роджент-стрит, поскользнулась на мостовой и сломала ногу в двух местах. После такой травмы нечего было и думать, что она скоро вернется в театр.
   Дженет участвовала в хоре и кордебалете, а, кроме того, была дублершей. Без нее кордебалет стал таким же, каким был до прихода Лайзы. И если с этим еще можно было смириться, то дублерша, хотя в ее помощи нуждались очень редко, все же была необходима.
   Я видела, как засветились надеждой глаза Лайзы.
   Прежде всего она подошла к маме.
   — Я знаю все куплеты, все танцы. Я видела все ваши спектакли.
   — Мне это известно, — сказала мама. — Думаю, ты бы подошла на это место, но я не могу решать за Долли. Если я предложу ему тебя, он непременно станет возражать.
   — Но я в самом деле знаю эту роль… Я буду работать, репетировать…
   — Все знаю, дорогая. Ты — именно то, что нужно. Положись на меня. Я подумаю, что тут можно сделать.
   Вопреки ожиданиям, Долли был на удивление сговорчив. Думаю, он и сам понял, что Лайза Феннел — это наилучший выход. Она стремилась быть точной маминой копией, знала все куплеты. Итак, он не выдвинул никаких возражений, и вопрос был решен.
   Лайза Феннел теперь была не только артисткой хора и кордебалета, но и дублершей Дезире.

Дублерша

   Несколько раз я виделась с Родериком Клеверхемом. Эти встречи всегда были случайными и происходили в те дни, когда мама играла в дневных спектаклях.
   Я обычно выходила из дома вскоре после маминого отъезда в театр, а он поджидал меня на улице. В этом всегда было что-то волнующее, ведь я никогда наверняка не знала, встречу ли его на этот раз.
   Хотя в душе была почти уверена, что встречу.
   Думаю, нам обоим нравилось, что эти встречи происходят как бы случайно. Наверное, мы оба чувствовали, что их следует держать в тайне, учитывая отношения между нашими родителями.
   Эти встречи доставляли мне огромное удовольствие. Мы много бродили по улицам, пили чай в нашем маленьком кафе, а потом он провожал меня до театра, где я встречалась с мамой, и мы все вместе — мама, Марта, Лайза и я — возвращались в экипаже домой.
   Иногда мы с Родериком спускались по Пикадилли к Грин-парку. Там мы присаживались отдохнуть и понаблюдать за прогуливающимися людьми.
   Я многое узнала о его доме. Он рассказывал об интересных людях, посетивших Леверсон Мейнор после того, как там были обнаружены древнеримские развалины. Я, конечно, тоже рассказывала ему о себе.
   Я понимала, что этот период в наших отношениях должен был когда-то кончиться. Мы не могли продолжать встречаться таким образом — почти что тайно. Я ничего не рассказывала маме о продолжении нашего знакомства, что было совершенно необычно для меня, потому что раньше я была с ней абсолютно откровенна. Полагаю, он тоже ничего не говорил своему отцу.
   Я была права, когда говорила себе, что это не может больше так продолжаться. Мне хотелось, чтобы он бывал у нас в доме, ему хотелось пригласить меня к себе в Кент. Я и сама мечтала побывать там, испытывая при этом жгучее любопытство к леди Констанс, любопытство даже более сильное, чем к древнеримским развалинам.
   Был вторник, и мама по обыкновению занималась со своей портнихой, ей хотелось обновить костюмы к спектаклю. По ее мнению, им следовало быть немного ярче. Накануне я сказала Родерику, что в этот день буду свободна, и он предложил встретиться.
   Гуляя, мы дошли до Грин-парка и присели отдохнуть. И тут Родерик спросил:
   — Что мы будем делать, Ноэль?
   — В каком смысле?
   — Я хотел сказать, как долго мы еще будем так встречаться? Ты ведь не говорила об этом маме, правда? Я тоже не сказал о наших встречах отцу. Но ведь это странно. Почему мы так поступаем?
   — Наверное, мы оба понимаем, что это может поставить их в затруднительное положение.
   — Да, что касается моего отца, так оно и будет.
   — Ну, мою маму не так уж легко смутить. Возможно, она подумает, что это вполне нормально. Не знаю.
   — Получается, что мы оба скрываем это от своих родителей, но это просто абсурд. Их отношения не должны нас касаться.
   — Дело в том, что твоя мама ничего не знает о дружбе между твоим отцом и моей мамой, а если бы она знала, то, конечно, не одобрила бы ее.
   — Разумеется. И отец вовсе не хочет, чтобы она об этом узнала.
   — Вот из-за этого нам и приходится держать все в тайне.
   — Нет, я хочу открыто бывать в вашем доме. Я хочу, чтобы ты приехала в Леверсон. В конце концов, мы с тобой друзья. Во всяком случае, я бы хотел надеяться, что это так.
   — Я тоже.
   — Ну, раз мы оба на это надеемся, так и должно быть. Так как же мы поступим, Ноэль?
   — Я в самом деле не знаю.
   — Понимаешь, ты и я, мы…
   — Как, это ты, Ноэль?
   Я остолбенела. К нам направлялась Лайза Феннел. Я почувствовала, что краснею. Она не сводила любопытных глаз с Родерика.
   — Познакомься, это мистер Родерик Клеверхем, сын мистера Чарли Клеверхема, — сказала я.
   — Ах! Очень рада познакомиться.
   — А это Лайза Феннел. Она тоже играет в спектакле «Графиня Мауд».
   — А я тут прогуливалась, — сказала она, — хотела немного передохнуть перед вечерним спектаклем. Погода сегодня замечательная, не правда ли? Я обожаю лондонские парки. Можно мне присесть с вами?
   — Пожалуйста, садитесь, — сказал Родерик. Она уселась по другую сторону от него.
   — Мне кажется, я никогда не видела вас в доме, — сказала Лайза.
   — Нет, я заходил однажды, — возразил Родерик. — Не так давно.
   — Думаю, это было еще до тебя, Лайза, — заметила я.
   — Ноэль рассказывала вам, как случилось, что я оказалась в этом доме?
   — Да, она как-то говорила об этом.
   — Это просто чудо какое-то. Прямо как в сказке. Представьте, я чуть не погибла тогда.
   — Но экипаж ехал не так уж быстро, — сказала я.
   — Вот с этого-то все и началось. Дезире — знаменитая актриса — была так добра ко мне, — ее голос слегка дрогнул. — Она самый замечательный человек в мире.
   — Да, я много слышал о ее доброте.
   — Вы живете в Лондоне?
   — Нет, за городом, но у нас есть небольшой домик в Лондоне. Моему отцу это необходимо — он часто бывает в Лондоне по делам. Так удобнее.
   — Конечно, так удобнее, я в этом не сомневаюсь. Я люблю Лондон. Такой древний и в то же время современный. Удивительное сочетание! Вам так не кажется?
   Родерик с ней согласился.
   — У мистера Клеверхема есть кое-что весьма древнее в своем собственном доме, — сказала я Лайзе. — На их землях нашли остатки древнеримского поселения.
   — Потрясающе! — воскликнула Лайза и повернулась к Родерику. — Расскажите же мне об этом!
   Слушая его рассказ, я одновременно думала о том, что мне говорил Родерик, когда она нас прервала. Мне показалось, он хотел сказать что-то важное. Как жаль, что она появилась в такой момент.
   Она слушала, просила рассказать поподробнее. Как видно, ей и в голову не приходило, что она нарушила наш тет-а-тет. Родерик был слишком хорошо воспитан, чтобы показать свое недовольство, но я была уверена, что он сейчас так же досадует на нее, как и я. Наконец я сказала:
   — Ну, ладно. Я должна идти.
   — Я тоже, — сказала мне Лайза. — Не думала, что уже так много времени.
   — Ну, тогда пойдем, — сказала я.
   Мы подошли к дому все вместе. Родерик попрощался и ушел.
   — Очаровательный молодой человек! — воскликнула Лайза, когда мы вошли в дом. Глаза ее сияли от восторга. — Ну и Чарли! Имеет такого сына и прячет его от нас!
   Вскоре вернулась из театра мама. Она только что обсуждала со своей портнихой новые туалеты для спектакля и хотела рассказать об этом мне. В первом акте голубое платье она меняет на темно-сиреневое, а в последнем акте ей непременно следует быть в красном.
   — Эти цвета лучше выделяются. Кроме того, это придаст спектаклю новое звучание. И всем нам пойдет на пользу, а то мы уже немного «заржавели». Как ты считаешь? Знаешь, я навещала Дженет Дэар. Ах, бедняжка! Она просто сходит с ума, так ей хочется поскорее вернуться. Если в этом деле хоть что-то зависит от нее самой, она скоро будет опять на сцене.
   Я подумала, что должна сказать маме о встрече с Родериком. Лайза может упомянуть в разговоре, что видела нас вдвоем, и маме покажется странным, что я сама не рассказала ей об этом.
   Когда мы остались одни, я сказала, как бы между прочим:
   — Кстати, ты помнишь Родерика Клеверхема, сына Чарли? Однажды он заходил к нам.
   — Да, конечно. Очень милый молодой человек.
   — Я виделась с ним раза два. Случайно.
   — В самом деле? Очень интересно.
   — Вообще-то, мы и сегодня с ним виделись. Лайза тоже была с нами.
   — Ах, да, Лайза… Я как раз вспоминала о ней, когда была у Дженет Дэар. Она так рада работать хористкой и дублершей.
   — Она бесконечно благодарна тебе. Ведь это ты все устроила, правда?
   — Я бы ничего не смогла сделать, если бы у нее не было способностей.
   — Она старается во всем подражать тебе.
   — Это потому, что она мечтает сыграть «Графиню Мауд». Возможно, когда-нибудь ей представится такой случай, упаси Господи. Но когда выйдет Дженет, это будет для нее ударом. Бедная девочка уже спит и видит, что она дублерша.
   Я подумала, что у меня нет причин испытывать угрызения совести из-за моих встреч с Родериком. Мама не проявила к этому особого интереса и, казалось, ее совсем не волнует, как это может повлиять на ее отношения с Чарли.
   Несколькими днями позже ко мне в комнату поднялась Джейн и сказала, что мама хочет меня видеть, и я немедленно должна пойти к ней.
   — Что-то случилось? — спросила я.
   — Да на ней лица нет, мисс Ноэль.
   Я поспешила к маме в комнату и, увидев ее, встревожилась не на шутку. Она действительно выглядела плохо как никогда.
   — Мне было так дурно, — проговорила она. — Должно быть, это рыба, что я ела вчера вечером. Но все началось сразу же после завтрака. Меня тошнит и очень кружится голова.
   — Может быть, тебе лучше полежать?
   — Я уже полежала. И что самое ужасное, судя по всему, я не смогу сегодня выступать.
   — Если будешь себя чувствовать, как сейчас, конечно, не сможешь. Думаю, нужно вызвать доктора Грина.
   — Ах, нет, не нужно. В этом нет необходимости. Просто я что-то съела. Это скоро пройдет. Но, думаю, тебе все же надо отправить записку Долли. На всякий случай. Может быть, все обойдется, но нужно быть готовыми.
   — Томас может отвезти ее прямо сейчас, — сказала я. Через полчаса Долли в страшном волнении уже был у нас.
   — Что случилось? Что-то съела? О, Боже всемогущий, чем я это заслужил?
   — Перестань разыгрывать трагедию, Долли. Сейчас не время. Если вечером я не смогу играть, нам нужно уже сейчас продумать, что мы будем делать, если в этом будет необходимость. А, может быть, и не будет, но мы должны быть готовы. Тогда, наверное, придется вместо меня выпустить Лайзу.
   — Эту дилетантку?!
   — Она не дилетантка. Сейчас она уже очень неплохо справляется. Ты сам это говорил, хотя легче было бы выжать воду из камня, чем заставить тебя признать это.
   — Ты так легко рассуждаешь, как будто это пустяк. Позволь тебе объяснить, это настоящее несчастье, катастрофа. И мне придется умиротворять всех этих людей, заплативших за то, чтобы увидеть Дезире, а не дилетантку из провинции.
   — Можно подумать, тебе впервые приходится выпускать дублершу. Ничего ужасного не случится, только не впадай в истерику и попытайся рассуждать здраво. Тебе нужно, не откладывая, взяться за дело, Долли. Разумеется, скорее всего я поправлюсь, до спектакля еще два часа. Но, пока что…
   — Эта девушка здесь? — спросил Долли.
   — Да, — ответила я. — Позвать ее сюда?
   — Немедленно.
   Я поднялась к Лайзе в комнату. Она выжидающе взглянула на меня.
   — Мама не здорова, — сказала я. — У нее страшная рвота и головокружение. Приехал Долли. Она боится, что сегодня не сможет играть.
   Лайза пристально смотрела на меня, безуспешно пытаясь скрыть свою радость. Впрочем, я понимала, что это вполне естественно.
   — Она, что — совсем разболелась?
   — Нет, это только приступ разлития желчи. Ей нужно полежать — когда она встает, у нее кружится голова. Сомневаюсь, что она сможет играть сегодня. Тебе нужно сейчас же спуститься вниз. Долли как тигр в клетке мечется по комнате, а мама пытается его успокоить.
   — Он, наверное, в ярости.
   — Как обычно, ты же знаешь Долли.
   — Он не доверит мне это.
   — Придется, — сказала я. — Если бы он считал, что ты с этим не справишься в случае необходимости, он бы не поставил тебя дублершей.
   — А твоя бедная мама, как это ужасно!
   — Не думаю, что это что-нибудь серьезное. Она считает, что съела что-то неподходящее. Поторопись. Чем дольше ты заставишь ждать Долли, тем больше он рассвирепеет.
   Она поспешила вниз, а я пошла к себе.
   Конечно, может быть, это счастливый шанс для Лайзы. И вполне естественно, эта мысль затмевает сейчас для нее все остальное.
   К вечеру мама почувствовала некоторое облегчение, но не настолько, чтобы ехать в театр. Мне хотелось остаться возле нее, но она сказала, что я должна быть с Лайзой и подбадривать ее перед выходом.
   — Бедная, я знаю, как она сейчас переживает. Но должна сказать, у нее крепкие нервы. И они ей сегодня пригодятся.
   — Она настроена очень решительно.
   — И правильно. В нашем деле, чтобы добиться успеха, нужно действовать решительно и с полной отдачей, можешь мне поверить. Однако, излишняя самоуверенность тоже ни к чему. Хотя этого у нее нет. Она все время опасается, что сорвется на верхних нотах или упадет лицом вниз на пол вместо того, чтобы попасть в объятия своего жениха. Какая-то смесь страха и уверенности, с этим нелегко справиться. Кто-кто, а я это хорошо знаю! Но это ее шанс, возможность показать себя. Выступит хорошо — Долли ее приметит, а провалится — так и останется в кордебалете до конца своих дней. Пожелаем ей удачи. Она знает все вокальные номера, все танцы. Конечно, это вращение в конце первого акта — весьма коварный момент, я и сама несколько раз на этом чуть не сорвалась.
   Итак, я поехала в театр переживать за Лайзу.
   Занавес вот-вот должен был подняться. Сидя в ложе рядом с Робером Бушером, я оглядывала зал. В течение этих нескольких минут мы были единственными зрителями, знавшими о том, что должно произойти.
   Раздвинули занавес, и на сцену вышел Долли.
   — Леди и джентельмены, с большим сожалением должен сообщить вам, что Дезире больна и не может быть сегодня с вами.
   По залу прокатилось дружное «ах!». Пройдя через партер, ропот достиг балкона и галерки. Я с опаской глядела на зрителей. Эти люди, действительно, заплатили за то, чтобы видеть Дезире.
   — Всего несколько минут назад, перед тем как отправиться сюда, я был у нее, — продолжал Долли. — Дезире крайне огорчена тем, что она вынуждена разочаровать вас. Она просила меня передать вам ее искренние извинения. Кроме того, она умоляет вас, любящую и любимую ей публику, дать возможность Лайзе Феннел показать, на что она способна. Дезире полностью доверяет Лайзе и, я уверен, после сегодняшнего спектакля вы будете придерживаться того же мнения. Я знаю, как вы все любите Дезире, но вы ведь не хотите, чтобы она больная была сейчас здесь, на сцене, вместо того, чтобы лежать в кровати. Она передает вам всем привет. Она также жаждет встречи с вами, как стремитесь к этому вы. Но она искренне надеется, что вы дадите Лайзе ее шанс и не будете разочарованы.
   Занавес взлетел вверх. Началась первая танцевальная вставка и появилась Лайза, очень точно имитируя Дезире в «Мадам, что вам угодно?».
   Это был хороший спектакль. Я следила за каждым движением Лайзы, особенно в самых каверзных местах, таких, как вращение в конце первого акта. Зал аплодировал. Некоторые из зрителей, наверное, понимали, как нелегко приходится сейчас бедной девушке и, отбросив свое разочарование тем, что перед ними не Дезире, старались ободрить дебютантку.
   — По-моему, все идет хорошо, — шепнула я Роберу.
   — Она так похожа, — прошептал в ответ он. — Копирует ее, да? Это как тень Дезире, ты меня понимаешь?
   — Да, я понимаю, что вы имеете в виду, — ответила я. — Но мне кажется, зрители не разочарованы.
   — О, нет, нет! Однако они не забывают, что платили за то, чтобы увидеть Дезире! В определенном смысле Лайзе не повезло, что ей приходится подражать именно Дезире. Если бы кому-нибудь другому, кому-то… Как бы это сказать? Не имеющему такой яркой индивидуальности, не столь выразительному, ей было бы легче. Нет, конечно, все совсем неплохо, но это — не Дезире.
   Я его понимала. Она старалась как можно точнее подражать Дезире, жертвуя ради этого собственной индивидуальностью. Если бы она попыталась быть самой собой, а не бледной копией Дезире, она произвела бы лучшее впечатление. А сейчас она была как бы Дезире, но без ее неподражаемого пленительного обаяния.
   Я вернулась домой в экипаже вместе с Мартой и Лайзой. Лайза казалась вконец измученной, но довольной.
   Зрители шумно аплодировали ей в конце, а кто-то в партере даже кричал «браво!».
   — Там были репортеры, — сказала Лайза. — Что они завтра напишут, хотела бы я знать.
   Я отнеслась к ней с сочувственным пониманием. Она придает этому слишком большое значение, думала я. Возможно, в газетах появится две-три строчки, но в них будет больше о болезни Дезире, чем о Лайзе в образе графини Мауд.
   Лайза по всей видимости полагала, что ее «боевое крещение» и несколько возгласов «браво» в партере должны были потрясти весь театральный мир.
   Мама ждала нас. Выглядела она уже значительно лучше и горела нетерпением поскорее все узнать. Как реагировал зал? Как получился у Лайзы этот коварный пируэт в конце первого акта? Легко ли дались ей верхние ноты в дуэте «Даже будь ты продавщицей, я б все так же любил тебя»? И как ее па совпали с движениями жениха?
   Все прошло лучше, чем она могла мечтать, заверила ее Лайза.
   — Ну, теперь я могу спать спокойно, — сказала мама. — Милая моя девочка, я уверена, что ты была великолепна. А Долли, что он сказал?
   — Он что-то проворчал, — сказала Лайза.
   — А что это было за ворчание? Мы всегда узнаем, в каком он настроении по тому, как он ворчит.
   — Он удовлетворенно ворчал, — сказала я.
   — Ах, слава Богу! Думаю, он остался доволен, иначе он был бы уже здесь и топал ногами.
   — Пора ложиться спать, — сказала я, — Лайза совершенно без сил, — и, повернувшись к маме, добавила, — а ты еще болеешь. Так что, спокойной ночи, мама, дорогая.
   — Спокойной ночи, мой ангел.
   Мы расцеловались, а Лайза стояла и смотрела на нас. Потом она тоже подошла к маме и обняла ее.
   — Благодарю вас, — сказала она. — Благодарю вас. Я всем обязана вам.
   — За сегодняшний вечер ты должна благодарить не меня, моя милая, а эту мерзкую испорченную рыбу, — сказала мама.
   Мы все засмеялись, а мама продолжала:
   — Я рада за тебя, моя милая. Это был твой шанс, и ты сумела не упустить его. Вот так и надо действовать.
   На лице Лайзы отразилось раскаяние.
   — Мне очень жаль, что это случилось из-за вашей болезни.
   — Ах, перестань. Не упускай возможностей и будь за них благодарна. А откуда они на тебя свалились — какая разница.
   На этом мы и разошлись по своим комнатам.
   На следующее утро сообщений в газетах было немного — всего лишь несколько строчек о том, что Дезире больна и что ее заменяла дебютантка Лайза Феннел. Комментариев к ее выступлению не было.
   К нам заглянул Долли, и мне не терпелось услышать его приговор.
   — Она прилежно выполнила все, что нужно, — сказал он. — Но должен вам сказать, она — не Дезире.
   — Зрители хлопали, — заметила я.
   — Они всегда хлопают дебютантам. Даже зрители изредка бывают сентиментальны.
   — Вы думаете, дело только в этом?
   Он кивнул и повернулся к маме:
   — А что касается вас, мадам, впредь будьте осторожнее в выборе еды. Чтобы больше такого не случалось. Зрители этого не простят. И если замена повторится еще хоть раз, не позднее чем через неделю «Мауд» сойдет со сцены.
   Таким образом, подумала я, на этом маленький триумф Лайзы закончился.
   Мы с Родериком сидели на скамейке в парке. Прошла неделя с того вечера, как Лайза Феннел заняла мамино место в «Графине Мауд», и я рассказывала об этом Родерику.
   — Полагаю, такое не редкость в театре?
   — О, да. Это обычное дело. Но все равно, каждый раз поднимается большой переполох, если приходится заменять примадонну.
   — У этой девушки хватает мужества выступать перед зрителями, которые наверняка предпочли бы видеть на ее месте другую.
   — Лайза просто в восторге. Она изо всех сил старается показать, что встревожена болезнью мамы и, конечно, она и в самом деле встревожена, но ей не удается скрыть свою радость. Надеюсь, у мамы был всего лишь приступ разлития желчи. Это довольно неприятно, но быстро проходит. Можешь себе представить, какие трагедии разыгрывал по этому поводу Долли, то есть Дональд Доллингтон. Я думаю, в глубине души он даже радовался, что ему представилась возможность проявить свои актерские способности.
   — А как прошел спектакль?
   — Очень неплохо. По-моему, у Лайзы достаточно данных для этого. Но моя мама — это совсем другое дело, в ней есть нечто особенное. Она не просто хорошо поет и танцует. Она сама — личность.
   — В этой девушке тоже есть своя привлекательность.
   — Нет, это совсем не одно и то же. Жаль, что Лайзе пришлось подражать такой актрисе, как мама.
   — Прошлый раз, когда Лайза подошла к нам, мы тогда разговаривали… Ты помнишь?
   — Помню.
   — Мы говорили об этой ситуации. Так что же мы будем делать, Ноэль?
   — В нашем доме тебе всегда будут рады, ты знаешь. Я говорила маме, что мы встречались, по-моему, она не нашла в этом ничего особенного.
   — Нет, ситуация совершенно нелепая. Только из-за того, что твоя мама и мой отец связаны чем-то вроде романтической дружбы, мы с тобой не можем свободно встречаться.
   — Но мы же встречаемся. Может быть, все это только в нашем воображении, а на самом деле ничего такого нет.
   — Отец был смущен моим появлением в вашем доме. Но прямо он мне об этом никогда не говорил, что тоже странно. Мне кажется, он как бы отгораживает дружбу с твоей мамой от своей жизни дома.
   — Из этого следует, что это не совсем обычная дружба.
   — А твой отец? Он, должно быть, давно умер?
   — Я точно не знаю. Мама не часто рассказывает о нем. Она обычно дает понять, что ей этого не хочется. Все, что мне от нее удалось узнать, это, что он был прекрасным человеком и что я могу им гордиться.
   — И она никогда не упоминала, когда и где он умер?
   — Нет. Дезире, когда захочет, может проявить твердость, хотя обычно она очень мягкая и покладистая. Она ясно дала понять, что не хочет о нем говорить. Я иногда думаю, может быть, они расстались. Понимаешь, в ней было это страстное честолюбивое желание добиться успеха на сцене. Возможно, все объясняется этим. Я часто думаю, может быть он еще жив, и когда-нибудь я увижу его. Но одно совершенно ясно — говорить о нем она не хочет.
   Он кивнул.
   — И значит, у нее есть только друзья… Такие как отец.
   — Есть еще один француз. Он тоже приезжает и уезжает, как твой отец. Сколько себя помню, эти двое всегда приезжали и уезжали. И я всегда знала, что они ее особые друзья.
   — Разумеется, она очень привлекает к себе людей, и жизнь ее не подчиняется привычным условностям.
   — О, да. Она не в ладу с общепринятыми правилами. Я уверена, она понимает, что твоя мама и жена Робера — а я полагаю, у него есть жена — не одобрили бы ее дружбу с ними. Скорее всего, она считает, что им лучше ничего не знать. Она уважает их взгляды и ни в коем случае не хочет их огорчать. Она никогда ничего не требует от своих друзей. Она всем в них довольна. Понимаешь? Таков ее образ жизни.
   — Все это я понимаю, но я думаю о том, как это отражается на нас.
   — Но пока ведь никто не требует, чтобы мы перестали встречаться. Подождем, что будет дальше.
   Родерик не был вполне удовлетворен таким решением, а я подумала, что этот разговор показывает, в каком направлении развиваются наши отношения. Мы с ним уже не просто знакомые.
   Мы стали разговаривать о другом, но я знала — его не оставляет мысль о том, что из-за наших родителей, мы оказались в ситуации, которую, по его мнению, нужно менять.
   Когда я вернулась домой, то застала там всех в большом волнении.
   Мама опять слегла в постель с приступом, похожим на предыдущий.
   Долли был уже здесь. Он находился в маминой спальне. Совершенно обессиленная, мама лежала на кровати. Она была очень бледна.
   — Ах, вот и Ноэль, — сказала она. — Слава Богу, ты здесь, дорогая. Мне лучше, когда ты рядом. Снова этот приступ. Наверное, опять что-то съела.
   В смятении я посмотрела на нее. Нет, не может быть. Но тогда, значит, это что-то другое, что-то серьезное. Я почувствовала, как страшная тревога охватила меня. Мама, она всегда казалась мне такой молодой, такой полной жизненных сил.