Холт Виктория. Дочь обмана

   — Но это же всего лишь пьеса, вполне сносная пьеса! — кричала в ответ Марта. — А благодаря вам она станет просто великолепной. Если вы, конечно, сумеете справиться со своими приступами раздражения.
   Долли нервно шагал по комнате, принимая трагические позы, воздевая руки вверх, призывая Бога уберечь его от дальнейшей работы с этой женщиной.
   — Господи всемогущий! — восклицал он. — Ну почему ты не дал мне пригласить на эту роль Лотти Лэнгдон?
   — Вот именно, Господи, почему? — вторила ему мама. — Эта дурацкая графиня Мауд очень бы подошла ей.
   Тогда Долли принимал одну из поз знаменитого Гаррика и со смирением Понтия Пилата восклицал:
   — Раз так, я умываю руки! — после чего, выразительно жестикулируя, направлялся к двери.
   Он, разумеется, делал это не всерьез, но мама, подчиняясь своей роли, принималась умолять:
   — Не уходи! Я все сделаю все, что ты захочешь, даже сыграю Мауд!
   Так оно и шло. Раньше в таких случаях я думала, что все может развалиться, но теперь я уже знала, что они оба — профессионалы слишком высокого класса, чтобы допустить такое. И в свои слова они не вкладывают реальный смысл. Просто так они стараются умилостивить судьбу. Люди из артистической среды, как я убедилась, самые суеверные в мире. Они никогда заранее не скажут «будет большой успех», потому что верят, что если сказать это, то Судьба, со свойственной этой даме своенравностью, сделает все, чтобы этого не случилось. Чтобы вы не были слишком самоуверенными и не думали, что что-то зависит от вас. А если заявить, что спектакль провалится, Судьба в насмешку скажет: «А вот и нет, пусть это будет успех».
   Наконец наступил день премьеры. Я сидела в ложе театра вместе с Чарли и Робером Бушером. Занавес поднялся, и мы оказались в магазине постельного белья. Девушки пели и танцевали, потом вдруг они расступились, и нашим взорам явилась Дезире, стоящая за прилавком. Она выглядела восхитительно в своем платье, которое не было ни слишком обтягивающим, ни слишком свободным, ни чересчур открытым, ни скучным и невыразительным.
   Зрители разразились бурными аплодисментами — так они неизменно встречали ее появление на сцене, и вскоре мы услышали «Мадам, что вам угодно», а затем она закружилась в танце.
   Во время антракта Долли зашел к нам в ложу. Он сказал, что кажется, зрители хорошо принимают спектакль, и с Дезире в главной роли провала быть не может. Она «держит» зал и делает с ним все, что хочет с первого момента своего появления на сцене.
   — Так что вы уже не жалеете, что не взяли на эту роль Лотти Лэнгдон? — не смогла удержаться я.
   Он наградил меня насмешливым взглядом, как будто хотел сказать: «Тебе пора бы научиться понимать, зачем все это говорилось».
   Потом он исчез, а мы приготовились наслаждаться последним актом.
   Прежде чем погасли огни, я заметила, что кто-то внизу, в партере, старается обратить на себя мое внимание. Я вдруг почувствовала внезапный приступ смеха — это был Родерик Клеверхем. Я помахала ему рукой и в подтверждение, что я узнала его, улыбнулась. Он также улыбнулся в ответ. Я взглянула на Чарли. Он оживленно обсуждал спектакль с Робером Бушером и явно не заметил своего сына. Я не стала говорить ему, что Родерик в зале. Полученный урок был мною усвоен. Интересно, усвоил ли его Родерик, подумала я.
   Потом занавес поплыл вверх, и мы уже не сводили глаз с Дезире до финальной сцены, когда ее аристократический жених объявляет: «Даже будь ты продавщица, я б все так же любил тебя», на что Дезире отвечает замысловатой руладой на своих самых великолепных верхних нотах.
   Спектакль закончился. Зрительный зал разразился бурными аплодисментами. Вновь на сцене появилась Дезире, ведомая за руку мужчиной, который любил бы ее все также, будь она даже продавщицей. Он поцеловал ее руку, а потом, к восторгу зрителей, еще и чмокнул в щеку. Вынесли корзины с цветами и Дезире произнесла небольшую речь.
   — Милые мои, дорогие! Вы все так добры ко мне. Я не заслужила такой доброты.
   — Заслужила! Заслужила! — раздалось из зала.
   Воздев руку кверху жестом подчеркнутой скромности, она сказала, что для нее самое большое наслаждение, которое только может быть — это играть для них на сцене.
   — Я знала, что вы полюбите «Мауд». Знала с самого первого мгновения.
   «Мауд, эта слабоумная, почему я должна играть такую идиотку?» — вспомнилось мне.
   Все это было частью спектакля, в котором и заключался смысл ее жизни.
   Люди начали пробираться к выходу. Я еще раз увидела мелькнувшее в толпе лицо Родерика. Он повернулся, разыскивая меня глазами и улыбаясь. Я покосилась на Чарли. Он так и не заметил сына.
   Потом мы все вместе — Чарли, Робер и я — пошли в гримерную мамы. Марта проворно помогала ей переодеваться.
   Поцеловав Долли, Дезире сказала:
   — Вот видишь, получилось!
   — Ты была восхитительна, дорогая, — сказал Долли. — Разве я не говорил тебе, что так и будет?
   — Да, я чувствовала, в каком они восторге от спектакля.
   — Они в восторге от тебя.
   — Ах, милые мои!
   — Нет, знаешь, ты действительно была великолепна.
   — Спасибо, радость моя. Повтори еще раз. Мне так приятно это слышать. А вот и моя Ноэль. Ну, а что ты скажешь о своей маме, зайчик?
   — Просто блестяще!
   — Благодарю тебя, любовь моя.
   — А Ноэль, она достаточно взрослая, чтобы выпить «шампань»? — произнес Робер со своим забавным французским акцентом.
   — Сегодня — да, — сказала мама. — Иди сюда, родная. Давайте выпьем за счастливую жизнь спектакля, но не слишком длинную. Сомневаюсь, что я смогу долго выносить эту Мауд. Однако ровно столько, чтобы она стала нашим успехом и имела аншлаг до самого конца. А потом пусть она вовремя покинет нас.
   Мы все выпили за Мауд. Через полчаса мы отправились домой — Томас ждал нас с экипажем.
   Но прежде, чем мы уехали, были еще многочисленные поцелуи и поздравления. В экипаже ехали только мама, Марта и я. Улицы уже не были многолюдны, так как толпа, высыпавшая из театра, быстро рассеялась.
   — Ты, наверное, смертельно устала, — сказала я маме.
   — О, дорогая, конечно. Сейчас же лягу спать и проснусь завтра не раньше полудня.
   — Зная, что Мауд — твой большой успех, — сказала я. — Ведь это успех, правда?
   — Разумеется, дорогая. Я знала, что так будет, — ответила мама.
   Марта, подняв вверх брови, многозначительно посмотрела на меня.
   — Накануне всегда трясешься от волнения, — как бы оправдываясь сказала мама. — Но так и должно быть. Если этого нет, роль получится тусклой, невыразительной. Вот так, дорогая.
   Когда мы уже подъезжали к дому, я заметила какую-то девушку. Она стояла у фонарного столба, и я смогла разглядеть ее лицо. У нее был довольно подавленный вид, и я подумала, зачем она тут стоит одна в такое позднее время.
   — Ах, я совершенно без сил, — говорила мама. — А в голове так и вертится «Мадам, что вам угодно?»
   Томас соскочил с козел и стоял, придерживая открытой дверь. Мама вышла. Я видела, как девушка шагнула вперед. Ее лицо было все таким же напряженным. Но когда я тоже вышла из экипажа, она уже торопливо удалялась прочь.
   — Ты заметила эту девушку? — спросила я маму.
   — Какую девушку?
   — Ту, которая там стояла. Она как будто следила за тобой.
   — Небось, пришла взглянуть на графиню Мауд , — сказала Марта.
   — Да, наверное. Но все же она мне показалась странной.
   — Еще одна из этих помешанных на театре, — заметила Марта. — Вообразила себя второй Дезире. Все они мнят о себе, не знаю что.
   — Пойдемте, — сказала мама. — Вам, может быть, и не хочется спать, а я просто валюсь с ног.
   Я знала, что вряд ли мы сумеем скоро заснуть. Так всегда бывало после премьер, но на этот раз все было как-то по-особому. Для этого были две причины: присутствие в театре Родерика, что опять привело меня к мыслям о леди Констанс, Чарли и их отношениях с моей мамой, и еще — эта девушка на улице. Почему она произвела на меня такое впечатление? Ведь люди часто стояли у театра, чтобы хоть мельком увидеть маму. Иногда они стояли и у нашего дома, так как адрес Дезире просочился в прессу. Наверное, Марта права: она и впрямь помешана на театре, если стремится взглянуть на Дезире в такой час.
   Я должна успокоиться — премьера позади, и нас ожидает долгий период очередных спектаклей и возможность больше быть вместе.

Несчастный случай

   «Графиня Мауд» прочно утвердилась в репертуаре, став еще одним успехом Дезире.
   Это случилось недели через три после премьеры, в четверг, после дневного спектакля. Мама уехала в театр, а я сказала, что мне нужно сделать кое-какие покупки, а потом я зайду в театр, и Томас нас вместе отвезет домой. Я так часто делала. Благодаря этому мы с мамой могли побыть немного вместе, прежде чем она стремглав бросится на вечерний спектакль.
   Выйдя из дома, я увидела идущего по улице Родерика Клеверхема.
   — Здравствуйте, — сказал он, и какое-то время мы молча стояли, улыбаясь друг другу.
   — Значит, вы все еще в Лондоне, — первой заговорила я.
   — Я побывал дома и опять вернулся.
   — Ну, как там римские развалины?
   — Новых находок пока не обнаружено. Я надеялся, что, может быть, встречу вас. Поэтому я даже прошел возле вашего дома несколько раз. И, наконец, мне повезло.
   Я была польщена — он признает, что искал встречи со мной.
   — Вы собирались зайти к нам? — спросила я.
   — Я думаю, учитывая некоторые обстоятельства, вряд ли это было бы правильным, не так ли?
   — В то время как случайная встреча…
   — Это, конечно, совсем другое дело.
   — Вы куда-то собрались идти?
   — Да, за покупками.
   — Могу я пойти с вами?
   — Сомневаюсь, что вам это будет интересно.
   — А я не сомневаюсь.
   — Вообще-то в этих покупках нет большой необходимости. На самом деле я собиралась зайти в театр и вернуться домой вместе с мамой.
   — Может быть, вы позволите мне проводить вас до театра?
   — Но до окончания спектакля еще два часа.
   — Ну, тогда мы могли бы немного прогуляться. Вы бы показали мне эту часть Лондона. Может быть, зайдем куда-нибудь выпить чаю. Вам это не покажется слишком скучным?
   — Нет, совсем наоборот.
   — Тогда пойдемте?
   — Вас, конечно, больше интересует старина, — сказала я, когда мы шли по улице. — Здесь у нас, пожалуй, нет таких древностей, как ваши римские развалины. Но моей гувернантке этот район очень нравится. Дело в том, что здесь очень много театров, а она просто бредит ими.
   — Возможно, это потому, что она живет в театральной семье.
   — Ну, конечно. Но, честно говоря, Мэтти не очень высокого мнения о маминых успехах. Так бывает. Когда некоторые люди встречают человека, достигшего вершины в своем деле, они считают это не столь уж выдающимся по сравнению с тем, к чему они сами стремятся. Особенно, если они не сделали еще и первых шагов к достижению своей цели. Мэтти, видите ли, вообразила себя великой актрисой и считает, что теряет зря время, работая гувернанткой.
   — Я думаю, она должна была бы гордиться своей теперешней воспитанницей.
   — Мы с ней прекрасно ладим. Но по-настоящему ее интересует только театр. Мне кажется, в глубине души она понимает, что все это для нее недостижимо. Но, согласитесь, иногда люди получают удовольствие от бесплодных мечтаний.
   — Очень может быть.
   — Это так просто. Мэтти в своих мечтах может переживать счастливые моменты, представляя, будто она играет в прекрасном спектакле роль леди Макбет, ее встречают аплодисментами, засыпают цветами, пишут о ее таланте в утренних газетах. И ей не надо испытывать все эти волнения, нервные срывы, мучительные сомнения, кошмарные дни перед премьерой, как это бывает с моей мамой.
   — А мне казалось, ваша мама была абсолютно уверена в успехе.
   — Это как раз потому, что она не была уверена… Как вам объяснить? Она считает, что если артист не находится в состоянии нервного напряжения, он не сможет полностью выложиться. Во всяком случае, могу вас уверить, что быть актрисой, достигшей успеха, совсем не легко, и иногда мне кажется, что грезить наяву, как это делает Мэтти, гораздо приятнее. Эти мечты приводят ее в сентиментальное настроение, она обожает бывать в театральной среде. Ей очень нравится прогуливаться здесь со мной.
   — Мне тоже.
   — Мы обычно много разговариваем о старых временах. Какое это было волнующее событие, когда театры вновь открыли! Мэтти любит пространно рассуждать о пуританах и Кромвеле, закрывшем все театры. Они считали, что театры греховны. Мэтти так бранит их.
   — Я с ней согласен. Мне не внушают симпатии святоши, которые наслаждаются, отнимая у людей их радости под предлогом, что делают это для их же блага, в то время, как сами не отказывают себе в удовольствии созерцать собственные добродетели.
   — Я того же мнения. Но как замечательно, что театр к нам вернулся. Мы ведь чуть не лишились его! Мэтти очень интересуется драматургами эпохи Реставрации и даже сделала это темой наших занятий. Она считает, что это пойдет мне на пользу. Я тоже довольна, что она так сделала.
   — Я бы сказал, она учит не только вас, но и одновременно учится сама.
   — Я в этом уверена. Мы с ней ходили в библиотеку, откалывали там разную информацию. Вы, конечно, можете понять, как это интересно, у вас тоже есть увлечение — ваши древнеримские находки.
   — Да-да, я понимаю. И когда вы идете по этим улицам, вы представляете себе, какими они были много лет назад.
   — Да. Мужчины прогуливались в великолепных камзолах и шляпах с перьями. Нелл Гвинн, конечно, продавала апельсины на улице Друэри Лейн. А потом стала актрисой и обворожила короля Карла. Все это так романтично.
   — А вам не хочется тоже появиться на сцене в огнях рампы рядом со своей мамой?
   — Я слишком уважаю ее талант, чтобы вообразить, что могут быть на сцене рядом с ней. Я не умею петь, а у моей мамы замечательный голос; кроме того, она прекрасно танцует.
   — И, в отличие от Мэтти, не вздыхает по классическим ролям.
   — Да, «Графиня Мауд» и тому подобные вещи достаточно хороши для нее.
   — И она очень хороша для них.
   — Я видела вас в зале.
   — Я тоже вас видел.
   — Вы не остались. Наверное, спешили.
   — Я не мог решиться. В таких случаях, когда не знаешь, как поступить, лучше ничего не делать.
   — Пожалуй, вы правы. Кстати, вот это Виэр-стрит.
   Мы обнаружили одну очень интересную историю о театре, который когда-то находился здесь. Он был открыт Килигрю и Дэвенентом, известными театралами того времени. Им так хотелось, чтобы театры опять возродились, что они открыли один из них здесь уже через несколько месяцев после Реставрации. Мэтти сказала, что их энтузиазм достоин восхищения. Они добились указа о том, чтобы женщины могли играть на сцене. До этого все женские роли исполняли юноши. Даже трудно представить себе такое! Вообще, веками с женщинами обращались ужасно. По-моему, настало время с этим что-то делать. Вы согласны?
   — Боюсь, если я скажу нет, то потеряю всякое ваше расположение, поэтому я немедленно соглашаюсь.
   — Мне вовсе не нужно, чтобы вы соглашались со мной только по этой причине, — засмеялась я.
   — Забудьте о том, что я сказал. Это была просто глупая шутка, неуместная в серьезном разговоре. Да, я в самом деле с вами согласен. Но, думаю, когда есть такие женщины, как вы, это положение скоро исправится.
   — Я хочу вам рассказать историю об одной одаренной женщине. Одной из первых она начала играть на сцене. Она играла в театре на Виэр-стрит и исполняла роль Роксаны в пьесе «Осада Родоса». Граф Оксфордский Обри де Виэр пришел на спектакль и страстно влюбился в нее. Но потомок рода де Виэр не мог жениться на актрисе, а она не хотела уступить ему без женитьбы. Тогда этот негодяй нанял какого-то бродягу, переодетого священником, и устроил фальшивую свадьбу, а она узнала об этом обмане только, когда уже было слишком поздно.
   — Надо полагать, она была не первой, кто попался на эту удочку.
   — Мэтти очень нравится собирать истории о разных людях. Она могла бы рассказать вам о тщеславной Колли Сиббер и добродетельной Анне Брейсгердл.
   — Расскажите мне про ту, что была добродетельной.
   — Она была актрисой, умерла в середине восемнадцатого века. Тогда жило много интересных людей. Она придерживалась очень строгих моральных правил, что не часто встречалось среди актрис. Анна всегда помогала бедным. Этим она напоминает мне маму. Она получает сотни писем от просителей. Ее постоянно поджидают у выхода из театра, рассказывают жалостливые истории.
   — У вашей мамы очаровательное лицо. В нем есть какая-то мягкость, нежность. Она, конечно, очень красива, но, кроме того, в ней есть и внутренняя красота. Я убежден, что такое лицо может быть только у очень доброго человека.
   — Как вы это хорошо сказали. Я непременно передам это маме, ей будет приятно. Она вовсе не считает себя добродетельной, наоборот, она причисляет себя к грешницам. Но на самом деле — вы правы. Она очень хорошая. Я часто думаю, какое счастье для меня — быть ее дочерью.
   Он сжал мою руку и какое-то время мы молчали. Потом он спросил:
   — А что же случилось с Роксаной?
   — Мы вычитали, что существовал ребенок по имени Обри де Виэр, он называл себя графом Оксфордским. Он был сыном актрисы. Говорили, что граф заключил с его матерью фиктивный брак.
   — Должно быть, это та самая актриса, если только заключать фиктивные браки не вошло у него в привычку.
   — Можно предположить, что он делал это не раз. Вот в этом-то и досада, в таких историях никогда не знаешь, как же все было на самом деле.
   — Тогда нужно дать волю воображению. Я надеюсь, Роксана стала великой актрисой, а графа Оксфордского настигло справедливое возмездие.
   — Мэтти обнаружила, что он был крайне безнравственным, но очень ловким и остроумным, за что пользовался милостью при дворе, так что, полагаю, он не был наказан за свои злодеяния.
   — А жаль! Посмотрите, вот кафе. Может быть зайдем, посидим немного, а потом как раз успеем в театр к концу спектакля.
   — С удовольствием.
   Кафе оказалось маленьким и уютным, и мы нашли в углу столик на двоих.
   Пока я наливала чай, Родерик говорил о том, что он в каникулы собирается съездить в Египет.
   — Это мечта любого археолога, — сказал он. — Долина фараонов! Пирамиды! Такое множество древних реликвий, вы только представьте.
   — Именно это я и делаю в данный момент. Вот если бы удалось попасть внутрь одной из гробниц фараонов, это было бы потрясающе! Хотя и страшновато, конечно.
   — Вот именно. Я думаю, грабители могил были бесстрашными людьми. Когда вспоминаешь обо всех мифах и легендах, не перестаешь удивляться, чего только люди не делали ради богатства.
   — Это будет увлекательнейшее путешествие!
   — Вам бы оно тоже понравилось, я уверен.
   — Еще бы!
   Он внимательно посмотрел на меня и принялся медленно помешивать ложечкой чай, будто в глубокой задумчивости.
   — Мой отец и ваша мама уже многие годы хорошие друзья, не так ли?
   — О, да. Мама не раз говорила, что доверяет ему, как никому другому. Робер Бушер тоже ее давний друг. Но, я думаю, ваш отец всегда для нее на первом месте.
   Он задумчиво кивнул.
   — Расскажите мне о своем доме, — попросила я.
   — Он называется Леверсон Мейнор. Леверсон — это фамилия одного из наших предков, она каким-то образом затерялась, когда одна из его дочерей, унаследовавшая поместье, вышла замуж за кого-то из рода Клеверхемов.
   — А ваша мать?
   — Она, конечно, стала Клеверхем только после замужества. Ее семья владеет поместьем на севере. Это очень древний род, их родословная уходит в глубь веков. Они считают себя не менее знатными, чем род Невиллов или Перси, охранявших северные земли от скоттов. Они хранят портреты воинов, принимавших участие в войнах Алой и Белой розы, и даже еще более древние, когда шли войны с пиктами и скоттами. Мой отец, как вы знаете, добрый и мягкий человек. Все в имении его очень любят. А к маме они относятся с почтительным страхом, и ее это вполне устраивает. Своим поведением она как бы показывает, что этот брак был для нее мезальянсом, и она понимает это. Если строго подходить к социальной иерархии, так оно и было. Но в душе она глубоко любит и моего отца, и меня, своего единственного сына.
   — Теперь я хорошо ее себе представляю. Довольно грозная леди.
   — Она нам желает добра. Но дело все в том, что наши взгляды на то, что есть добро, не всегда совпадают. И тогда возникают конфликты. Если бы только она могла отказаться от убеждения, что ее кровь чуточку голубее, чем кровь моего отца, если бы только она сумела понять, что иногда мы должны делать то, что мы хотим, а не то, что она за нас решает… Она была бы замечательным человеком.
   — Я вижу, вы любящий сын, и, конечно, вам передалась ее «голубая» кровь, которая облагородила кровь более низкого происхождения.
   — Знаете, я ее понимаю. Она действительно благородный человек, и очень часто оказывается так, что во, многих вопросах она права.
   — Полагаю, я получила довольно точное описание леди Констанс и жизни в поместье Леверсон Мейнор.
   Как мне тогда хотелось побывать там! Хотя я вовсе не предполагала, что это когда-нибудь произойдет. В одном я была уверена: леди Констанс никогда бы не одобрила дружбы ее мужа с актрисой, пусть даже и знаменитой.
   Поэтому я и не рассматривала нашу прогулку как нечто большее, чем встреча случайных знакомых.
   Мы не могли долго засиживаться за чаем, хотя у меня создалось впечатление, что он был бы не против.
   Я взглянула на часы и сказала:
   — Спектакль скоро заканчивается.
   Мы вышли из кафе и дошли до расположенного неподалеку театра. При расставании у входа в театр он взял меня за руку и испытующе посмотрел в глаза.
   — Мы должны еще с вами встретиться, — сказал он. — Я получил истинное наслаждение. И мне еще так много нужно узнать об истории театра.
   — А мне бы хотелось еще услышать о древнеримских развалинах.
   — Тогда давайте еще как-нибудь встретимся, хорошо?
   — Да.
   — Когда следующий дневной спектакль?
   — В субботу.
   — Может быть тогда и встретимся?
   — С удовольствием.
   С легким сердцем поднималась я к маме в гримерную. Марта была там.
   — Не очень-то хороший зал, — сказала она. — Дезире всегда не любила дневные спектакли. Вечером совсем другое дело. И не все билеты распроданы. Ей это не понравится. Уж чего она терпеть не может, так это играть в полупустом зале.
   — А что, зал на самом деле полупустой?
   — Нет, всего лишь не совсем полный. Но она, конечно, это заметила — глаз наметанный. Она чувствует публику, как никто другой.
   Вопреки ожиданиям Марты, мама была в хорошем настроении.
   — Джефри поскользнулся, когда обнял меня и запел «Я б все так же любил тебя». Чтобы не упасть, он схватился за меня и, представьте, Марта, оторвал пуговицу сзади.
   — Вот неуклюжий, этот Джефри, — проворчала Марта. — Ну и вид у него, наверное, был — глупее не бывает.
   — Нет, зрители его любят. Эти золотистые волосы, щегольские усы. Женщины без ума от него. Подумаешь, слегка поскользнулся! Это всего лишь подчеркнуло, что в чем-то он такой же человек, как все. И у него не меньше почитателей, чем у меня.
   — Глупости. Весь спектакль только на вас и держится, не забывайте об этом. Я не для того все пальцы себе исколола, чтобы вы ставили себя ниже Джефри Коллинза.
   — Джефри считает, что это именно он собирает публику.
   — Ну и пусть себе считает, кроме него самого никто так не думает. Ну-ка, давайте сюда эту пуговицу. Надо ее поскорее пришить к вечернему спектаклю.
   — Ох, еще и вечером. Опять начнется все сначала. Ненавижу дневные спектакли.
   — Пришла Ноэль, чтобы вместе поехать домой.
   — Как мило, дорогая! Хорошо провела день?
   — О, да. Замечательно.
   — Я рада, что ты здесь.
   — И пора бы ехать, — сказала Марта. — Не забывайте, сегодня у вас еще спектакль.
   — Ах, не напоминайте мне, — вздохнула мама.
   У выхода нас ожидало несколько человек, желавших хоть мельком увидеть Дезире. Она лучезарно улыбалась и даже обменялась несколькими словами со своими поклонниками.
   Томас помог ей сесть в экипаж, Марта и я последовали за ней и сели рядом. Она весело помахала небольшой толпе у выхода и, когда экипаж отъехал, откинулась на спинку сидения, полуприкрыв глаза.
   — Ну, что, купила что-нибудь хорошенькое? — спросила она меня.
   — Нет, совсем ничего не купила.
   Я уже собиралась рассказать ей о своей встрече с Родериком Клеверхемом, но потом остановила себя. Я не знала, как она на самом деле отнеслась к тому, что в прошлый раз я привела его к нам. Тогда она перевела все в шутку, но, думаю, ситуация была довольно щекотливой.
   Всю свою жизнь она презирала условности и так много добра делала людям, предпочитая жить так, как ей хочется. Я не раз слышала от нее: если ты живешь, не причиняя никому зла, какой может быть в этом вред?
   До тех пор, пока леди Констанс не знала об этой довольно необычной дружбе между ее мужем и знаменитой актрисой, имело ли это какое-то значение? Для строгих блюстителей нравственности — да, но Дезире никогда к ним не принадлежала «Живи и не мешай жить другим — вот мой девиз», — частенько говаривала она. Но, когда тайная жизнь Чарли соприкоснулась с явной, обычной жизнью, может быть настал момент остановиться и подумать.
   Я не была уверена, поэтому ничего не сказала ей о своей встрече с Родериком.