Холт Виктория. Секрет для соловья

   – Да, я думаю, что смогла бы.
   – Боюсь, что с моей формой уже ничего нельзя поделать.
   Лили опустилась на колени и начала исследовать подол моего платья.
   – Подшито очень аккуратно… А так как вы, мисс, не в обиду вам будет сказано, худая, как жердь, оно на вас выглядит не таким коротким, как на женщине обычной полноты. Можно немного отпустить подол и удлинить рукава.
   И Лили тут же приступила к делу, горя желанием хоть чем-нибудь помочь нам. Она была гораздо печальней, чем Джейн и Полли. Мне кажется, славные девушки воспринимали нашу предстоящую поездку в Крым как нечто очень занимательное. Лили же относилась к этому по-другому и в глубине души, как мне казалось, даже была рада, что мы туда едем. Она всегда боготворила меня и надеялась, что мне удастся присмотреть за Вильямом. А в том, что я его там найду, Лили ни минуты не сомневалась – ведь мы будем, по ее представлениям, «в одном месте».
   Лили, как мы и думали, оказалась очень искусной швеей. Ее иголка совершила чудеса – наша форма, подогнанная по фигуре, выглядела теперь не так уж плохо.
   Подготовка к отъезду шла полным ходом, и вот, наконец, в яркий, солнечный октябрьский день мы отправились в лондонский порт, откуда наш путь лежал в Крым.
   Все сестры милосердия ехали вместе. Именно тогда я впервые увидела мисс Найтингейл. Она оказалась чрезвычайно красивой женщиной, что, признаться, меня удивило. Я еще раньше слышала от Генриетты, что она могла бы сделать блестящую партию, быть украшением общества, но вместо этого целиком отдалась любимому делу – уходу за больными и улучшению состояния английских больниц. Ей хотелось, чтобы лечебными заведениями нашей родины можно было гордиться.
   Весь облик Флоренс Найтингейл дышал природным благородством. Ею нельзя было не восхищаться. Увидев ее, я подумала, что это самая замечательная женщина из всех когда-либо встреченных мною на жизненном пути. Дальнейшее общение подтвердило мою правоту. Казалось, что она не замечает ничего вокруг, и вместе с тем от ее внимания не ускользала ни одна мелочь. Красивая, с горделивой осанкой, Флоренс Найтингейл в моих глазах была просто воплощением всех достоинств.
   Нам всем предстояло отплыть в Булонь, где мы сойдем с нашего судна и направимся в Париж. Там мы проведем ночь и затем поедем на юг, в Марсель, где предусмотрена остановка на четыре дня. За это время будут сделаны последние необходимые приготовления к отплытию, и мы отправимся в Ускюдар.
   Всего в группе было сорок сестер милосердия. Мне не терпелось узнать, что они собой представляют.
   – Они такие разные, – сказала мне Генриетта, и это было действительно так. Только несколько женщин были нашего круга, что же касается остальных, то их вид, по правде говоря, сбил меня с толку. Некоторые были явно немолоды, у них были грубые, неприветливые лица. Странно, что их отобрали для поездки, но, как я узнала впоследствии, причиной явилась острая нехватка медицинских сестер и сиделок, так как мало кто отваживался отправиться на войну.
   Во время плавания в Булонь мне удалось познакомиться с некоторыми из наших коллег. Как-то мы с Генриеттой стояли на палубе. Неожиданно одна из женщин, увидев мою подругу, воскликнула:
   – Генриетта! Как я рада видеть вас! Значит, вы тоже с нами? Мне кажется, нам предстоит интересное дело.
   Это была женщина высокого роста и надменного вида. Генриетта познакомила нас.
   – Леди Мэри Симс. Мисс Плейделл. Мы пожали друг другу руки.
   – Здесь также Дороти Джарвис-Ли, – сообщила леди Мэри. – Мы приехали вместе. Когда мы узнали об этой поездке, то прямо загорелись желанием отправиться в Крым. Как вы находите Флоренс? По-моему, она просто великолепна! Вы представляете, вначале она не хотела нас брать. Так мне, во всяком случае, показалось… И только когда выяснилось, что это будет так нелегко… Она выразила надежду на то, что мы не будем в претензии на засилье простонародья. А вот и Дот! Дот, я обнаружила здесь Генриетту Марлингтон.
   К нам подошла миссис Дороти Джарвис-Ли, несколько угловатая женщина с обветренным лицом, очевидно, привыкшая к жизни в деревне.
   – Генриетта! Я так рада вас видеть.
   – А это мисс Плейделл. Мы поздоровались.
   – Я знаю, что вы – близкий друг Генриетты. Вы ведь вместе были в этом знаменитом месте в Германии?
   – Да, в Кайзервальде, – ответила я.
   – Говорят, что это одна из ведущих новых больниц. Когда я узнала о поездке в Крым, я сразу решила, что непременно должна ехать. Ведь это наш долг.
   Беседуя со знакомыми Генриетты, я обратила внимание на то, что все женщины внимательно изучают нас. Одна была очень высокая, а другая маленькая и бледная. На высокой форма еле сходилась, а на маленькой болталась, как на вешалке.
   Они буквально не сводили с нас глаз, и я заметила, как кривая усмешка тронула губы высокой женщины. Это было не очень приятно.
   Обернувшись к своей спутнице, она произнесла громким протяжным тоном, намеренно пытаясь передразнить миссис Джарвис Ли.
   – Ах, это вы, Этель! Вот неожиданность! Что вы тут делаете? Я, например, исполняю свой патриотический долг. Я сразу сказала Флоренс, что поеду. Вчера вечером я была в гостях у лорда Ламми, и он предложил мне: «Почему бы вам, Элиза, не помочь Флоренс с солдатами? Только имейте в виду – там вам придется общаться с забавными старушками, которые, как мне кажется, и постель-то постелить не умеют. Ну, ничего, вам будет интересно повращаться в такой компании».
   Наступило неловкое молчание. Миссис Джарвис Ли и Элиза смерили друг друга взглядами, в одном из которых читалось явное презрение, а в другом – враждебность.
   Затем Элиза сказала:
   – Пошли, Этель. Мне кажется, нам нужно внимательно следить за тем, с кем мы тут будем общаться. С некоторыми мне не хотелось бы водить компанию.
   Маленькая женщина робко глянула на нас, но верзила Элиза крепко схватила ее за руку и поволокла за собой. При этом Элиза шла, раскачивая бедрами, походка, которая, по всей видимости, отвечала ее представлениям о манерах леди из высшего света.
   – Да, – сказала миссис Джарвис-Ли, – если нам предстоит здесь жить с подобными личностями, это будет не очень приятно. – Эта особа явно старалась нас оскорбить. Что касается меня, я не собираюсь есть за одним столом с женщинами вроде нее. Мне кажется, надо устроить так, чтобы леди могли держаться отдельно от такого сброда.
   – Боюсь, что правилами это не предусмотрено. Мы обязаны держаться вместе, без всяких различий, – возразила я.
   – Представляю, как это будет неприятно, – услышала я в ответ и подумала, что впереди у нас немало трудностей, связанных с общением таких разных людей, волею судьбы оказавшихся вместе.
   Когда наш корабль достиг Булони, нам оказали такой радушный прием, что я была просто поражена. Конечно, французы были нашими союзниками, более того – они наверняка знали о состоянии госпиталей в Ускюдаре и о том, что мы будем ухаживать за ранеными, не делая различий между своими соотечественниками и солдатами союзников.
   Нас полностью избавили от забот о багаже – его отнесли в гостиницу, где для нас уже приготовили добротное угощение, причем бесплатно. Французы хотели таким образом выразить свою благодарность и показать, как они восхищены тем, что мы собираемся делать.
   Вечером, около десяти часов, мы прибыли в Гардю-Норд, где нас опять на славу угостили. К тому времени мы уже настолько устали, что сразу после ужина отправились спать. Леди Мэри Симе, миссис Джарвис Ли и еще три-четыре женщины их же круга старались держаться вместе. К ним примкнули и мы.
   Ранним утром следующего дня мы уже отбыли в Марсель.
   Наша маленькая компания везде ходила вместе. Мы немного побродили по Марселю и сделали кое-какие необходимые, на наш взгляд, покупки. Неприязнь между «нами и ими», как окрестила две сложившиеся группировки миссис Джарвис Ли, все возрастала. Интересно, подумала я, что хорошего мы сможем сделать для раненых, если даже между собой не можем ужиться? Кроме того, я тщетно пыталась найти хоть кого-нибудь, кто относился бы к делу ухода за больными так же, как и я. Конечно, я знала, что нашла союзницу в лице самой мисс Найтингейл, что же касается остальных…
   У меня не было никаких сомнений в том, что леди Мэри и Дороти Джарвис Ли смотрели на нашу поездку как на некое экзотическое приключение, способ развеять скуку повседневного существования и в то же время послужить родине таким необычным образом. Остальные «леди» наверняка думали точно так же. С другой стороны, в группе были женщины, которые уже работали в больницах и имели кое-какой опыт в этом деле. Но они присоединились к группе сестер милосердия не потому, что чувствовали особое призвание к профессии медицинской сестры, а просто потому, что должны были зарабатывать себе на жизнь и считали, что здесь им это легко удастся.
   Некоторые из подобных особ сумели провезти с собой джин, и вскоре стало ясно, что они регулярно прикладываются к бутылке, как только подворачивается удобный случай.
   Я вспомнила строгую дисциплину, царившую в Кайзервальде, главную диаконису, крайне редко отлучавшуюся из больницы… Даже страшно подумать, как мы сможем ужиться в Ускюдаре!
   С первого взгляда наше судно под названием «Вектис» не произвело на меня благоприятного впечатления. Чувствовалось, что это очень старый корабль, изрядно потрепанный годами и непогодой. Даже для совершенно не искушенного в мореплавании человека было очевидно, что «Вектис» вряд ли пригоден для длительных путешествий.
   Мы ступили на его борт в Марселе, направляясь в пролив Босфор, и с первой минуты я поняла, что мои опасения вполне оправданы. По палубе сновали тараканы – быстрые, молчаливые, противные. Даже не знаю, почему вид этих наверняка безобидных тварей наполнил меня таким отвращением – наверное, потому что их присутствие, на мой взгляд, говорило об ужасной антисанитарии, царившей на судне. Невозможно было сделать ни шагу, чтобы не наступить на таракана.
   Наше плавание нельзя было назвать приятным. Даже в хорошую погоду «Вектис» трещал и качался так, что я просто приходила в ужас. В нашей каюте помещалось восемь человек – это Дороти Джарвис-Ли, искушенная в подобных делах, распорядилась, чтобы мы жили вместе.
   – Нам не нужен никто из «них», – провозгласила она. – Надеюсь, нам не придется долго пребывать на борту этой жуткой посудины.
   Не прошло и дня с начала нашего плавания, как мы попали в ужасный шторм. Утлое суденышко, с трудом преодолевавшее и спокойные воды, теперь, как соломинку, немилосердно бросала из стороны в сторону разбушевавшаяся стихия. Почти все страдали от приступов морской болезни и желали только одного – неподвижно лежать на своих койках.
   Вскоре, к нашей радости, мы достигли Мальты, однако многие наши товарки настолько ослабели от болезни и непогоды, что даже не смогли сойти на берег. Морская болезнь приковала к постели и мисс Найтингейл. Что же касается судна, то оно изрядно пострадало от шторма.
   Мы с Генриеттой и еще несколько сестер отправились осматривать достопримечательности в сопровождении солдата мальтийского штаба. Он все время старался, чтобы мы шли стадом, как овцы, что было не особенно приятно. Я даже была рада вернуться, наконец, на корабль и продолжить наше путешествие. И вообще, чем быстрее мы прибудем к месту назначения и покинем борт дряхлого «Вектиса», тем лучше – таково было мое глубокое убеждение.
   И вот мы снова в пути. Погода, к сожалению, не изменилась. Ветер завывал и дул с такой страшной силой, что невозможно было устоять на ногах.
   Мне надоела душная каюта, где мои подруги, включая Генриетту, распростерлись на койках, пораженные морской болезнью, и я рискнула выйти на палубу. Ветер достиг поистине ураганной силы. Корабль беспрестанно скрипел и трещал и мог, на мой взгляд, в любую минуту развалиться на части. Интересно, подумала я, есть ли хоть какой-нибудь шанс выжить в этом бушующем море, если судно действительно пойдет ко дну?..
   Я почти ползком добралась до скамьи и села, вцепившись в нее обеими руками. Мне казалось, что если я этого не сделаю, ветер подхватит меня и перебросит через борт. Шторм все усиливался. Меня преследовала одна неотвязная мысль – наше суденышко не выдержит натиска бури, оно слишком хрупкое. Значит, вскоре мы все окажемся в воде и наверняка утонем. Неужели, подумала я, мне уготован такой конец?..
   Только сейчас я поняла, что очень хочу жить. После смерти Джулиана мне иногда страстно хотелось умереть, а теперь, когда смерть была так близка, я желала только одного – уцелеть, выжить. Эта мысль меня поразила. Я отчаянно цеплялась за жизнь, мне хотелось совершить еще что-то – ухаживать за больными, спасать от смерти раненых. И это не было просто тщеславной мечтой. Стать сиделкой, сестрой милосердия – это ведь совсем не то, что быть великим ученым или врачом.
   Мои мысли неожиданно обратились к доктору Дамиену Адеру. Какова была его цель? Мне казалось, что я его разгадала – он стремился к всемирной славе, почету. Ему хотелось сравняться с великими мира сего, совершить замечательные открытия, прожить жизнь, полную восхитительных и опасных приключений. Он желал ставить свои зловещие эксперименты на живых людях, не заботясь о том, какую судьбу им уготовил. Даже если их настигнет смерть, это будет смерть во славу великого доктора Адера и его научных открытий.
   Он ставил свои эксперименты и на Обри… Глубокая печаль охватила меня при мысли о моем несчастном муже. Мне кажется, я тоже была виновата. Мне никогда не забыть восхитительных первых дней нашего медового месяца в Венеции, когда все было так чудесно. И вся наша жизнь могла бы быть такой, если бы не пагубное пристрастие Обри к наркотикам. Оно и разрушило наш брак, а всему виной – этот человек, «дьявольский доктор»! А я ведь знала, что Обри слишком слабоволен, и не должна была позволять ему подпасть под влияние Дамиена. Да что говорить – люди, подобные Дамиену Адеру, умеют играть на слабостях других. Их не беспокоит то, что после себя они оставляют руины чужих жизней. Для доктора Адера имело значение только развитие науки и та громкая слава, которую могло бы принести ему очередное сделанное им открытие. Он погубил моего мужа, но этого ему показалось мало – он не остановился перед тем, чтобы поставить эксперимент на моем ребенке!.. Так он уничтожил их обоих.
   Ах, как страстно мне хотелось жить! Я хочу и должна встретиться, наконец, с этим человеком лицом к лицу. Я должна помешать ему использовать других людей так же, как он использовал моего мужа и моего сына.
   Я еще сильнее вцепилась в скамейку.
   – Обязательно найду его, – шептала я, – и стану сестрой милосердия. Буду спасать больных и раненых… и во что бы то ни стало найду доктора Дамиена.
   В этот момент я заметила на палубе хрупкую фигурку, еле державшуюся на ногах. Это была Этель – девушка, которую я уже видела раньше. Глядя на ее бледное, изможденное лицо, невольно приходило в голову, что она недоедает. Она постоянно держалась рядом с воинственной, крупной Элизой – на мой взгляд, компания для нее совершенно неподходящая.
   Энергичная Элиза, на мой взгляд, осознавала, что в группе сестер милосердия возникло деление на «них» и «нас», но предпочитала вести себя как ни в чем не бывало.
   Но что делает здесь хрупкая Этель?..
   Я продолжала наблюдать за нею. Она неуверенным шагом продвигалась по палубе. Временами мне казалось, что порывистый ветер сбросит ее в море – ведь она такая хрупкая, почти невесомая… Уцепившись за перила, Этель наклонилась над водой и замерла на несколько мгновений. Ветер трепал ее волосы и завывал, как тысяча сказочных банши.^[4] Девушка неотрывно вглядывалась в бушующие волны. Вот она сдвинулась с места и как будто решила подтянуться, опираясь на борт. В мгновение ока я поняла, что она задумала.
   Нельзя было терять ни минуты. Я сорвалась со своей скамьи и ринулась к Этель. Ветер дул мне в лицо, качка бросала из стороны в сторону, но я в мгновение ока оказалась рядом с маленькой фигуркой, почти перевесившейся через перила.
   – Нет! – отчаянно закричала я, но мой голос потонул в вое ветра. Наверное, Этель решила, что это очередной порыв бури.
   Мне удалось добраться до нее как раз в тот момент, когда она уже была почти за бортом. Схватив Этель, я потянула ее к себе, и вскоре девушка уже стояла на палубе.
   Обернувшись, она посмотрела мимо меня взглядом, в котором читалось глубокое отчаяние.
   – Нет! Нет! – не помня себя, твердила я. – Вы не должны этого делать. Это не выход!
   Она не сводила с меня глаз, но в них не было ничего, кроме безнадежности. Мы сели рядом на скамью, и я не отпускала ее руку.
   – Как вовремя я вас заметила! – наконец, отдышавшись, произнесла я.
   Этель механически кивнула, безжизненным голосом она слабо проговорила:
   – Но я хотела умереть. Наверное, так было бы лучше.
   – Нет-нет! Это вам сейчас так кажется. Потом все пройдет, вы сможете взглянуть на вещи по-другому. Я знаю, поверьте мне!
   – Он покинул меня, – произнесла она безучастно, ни к кому не обращаясь. – Я больше никогда не прикоснусь к нему. А он был такой красавчик! У меня никого не было, кроме него, и вот теперь он покинул меня…
   – Возможно, он вернется.
   – Он умер! – закричала Этель. – Умер… умер… мой малютка мертв!
   Меня охватило глубокое сочувствие к несчастной девушке.
   Как в тумане, я услышала свой голос:
   – Как я вас понимаю…
   – Да что вы можете понять? Этого никто понять не в силах. Мой маленький сыночек – это все, что у меня было. Он значил для меня больше, чем весь мир. А теперь его нет. Ах, если бы я в тот день не ушла из дому… Но мне нужно было пойти и достать хоть немного денег! А мой малыш остался один дома, и когда я вернулась, он был уже мертв. Я ведь ушла только затем, чтобы достать для него немного еды – хорошего бульона, молока. Он был так голоден! А когда я вернулась, он лежал в своей кроватке холодный как лед… а его милое личико стало совсем восковым…
   Как заведенная, я продолжала повторять:
   – Понимаю вас. Я знаю, каково это… Никто не смог бы понять вас лучше, чем я.
   Этель, наконец, почувствовала всю глубину моего сочувствия к ней. Она повернулась и увидела, что на моем лице написано подлинное страдание. Как ни странно, ее это не удивило, и я поняла, что в эту минуту между нами навсегда установилась некая неразрывная связь.
   – Вы не хотите мне ничего сказать? – спросила я девушку. – Если нет, то и не надо, просто посидите рядом.
   Какое-то мгновение она молчала, а потом начала свой рассказ:
   – Я знала, что поступаю дурно. Но ведь шитьем я зарабатывала так мало!
   Так она была швеей, как и Лили! Как много несчастных, бедных девушек, должно быть, просиживают в своих каморках на чердаке, безуспешно пытаясь заработать себе на жизнь…

 
Стежок за стежком кладет швея,
Убога и голодна.
Сошьет рубашку своею иглой,
Сошьет и саван она.
 

   – Мне нужно было зарабатывать деньги… для него.
   – Да-да, – откликнулась я, – я понимаю.
   – Вначале я не хотела, чтобы он появился на свет, но когда он все-таки родился… О, он значил для меня больше, чем весь мир, мой маленький Билли! А потом однажды я вернулась и нашла его в кроватке мертвым… Мне нельзя было оставлять его!..
   – Вы не могли поступить иначе. Вы сделали все, что было в ваших силах.
   Этель кивнула.
   – Вы не должны были останавливать меня. Лучше бы я умерла!
   – Нет, я поступила правильно. Вы сами когда-нибудь это поймете и поблагодарите меня.
   – И все-таки вы не можете меня понять!
   – Нет, могу. Я сама потеряла ребенка – сына, как и вы…
   – Не может быть!
   – Мой муж тоже умер. Но я не хочу никому говорить об этом. Я предпочитаю, чтобы меня считали незамужней. Это моя тайна.
   – Обещаю вам, что никому не скажу.
   – Спасибо. Теперь вы понимаете, почему я могу вам посочувствовать. Мой маленький сын тоже значил для меня так много…
   – Однако ему не приходилось голодать.
   – Нет, не приходилось. Но тем не менее я его потеряла, и сейчас расскажу вам как, наше горе так похоже, мы пережили своих малюток.
   И опять мое горе нахлынуло на меня… Когда я кончила свой рассказ, то почувствовала, что мои щеки мокры, но не от брызг волн.
   Этель не сводила с меня глаз, и я видела, что она тоже плачет.
   Не знаю, сколько времени мы просидели рядом, прислушиваясь к завыванию ветра и не говоря ни слова. Я думала о Джулиане, Этель – о своем Билли. Мы были как одно целое – две несчастные женщины, потерявшие своих детей. Погруженные каждая в свое горе, мы не замечали ничего вокруг.
   Вдруг кто-то вышел на палубу. Это была Элиза. Она с трудом добралась до нашей скамьи и воскликнула:
   – Боже милосердный! Этель, что ты здесь делаешь?
   Опустившись на скамейку рядом с подругой, она внимательно изучала нас обеих. Должно быть, в ту минуту мы являли собой любопытное зрелище – представительницы враждующих лагерей сидели бок о бок и молча обливались слезами.
   Наконец, Этель произнесла:
   – Я хотела покончить с собой, Лиза.
   – Раньше тебе никогда этого не хотелось.
   – Это она остановила меня.
   Элиза окинула меня враждебным взглядом.
   – Она рассказала мне о своей жизни. Она была так добра… и сумела остановить меня в последний момент.
   – Тебе не следовало выходить на палубу одной.
   – Пойми, Лиза – мне казалось, что я больше не вынесу такой жизни!
   Элиза сокрушенно покачала головой. Я обратила внимание, насколько заботливо она говорила с подругой. Затем она спросила:
   – Что ты ей рассказала?
   – О моем ребенке.
   Я решила вмешаться в их разговор:
   – Я могу понять Этель – ведь я сама потеряла сына. Элиза, пораженная, уставилась на меня, а потом деловито сказала:
   – Если этот шторм не прекратится, мы все трое скоро окажемся за бортом. Никогда бы не подумала, что на море бывают такие бури, иначе никому не удалось бы поймать меня на эту удочку.
   Затем она повернулась ко мне и сказала странно смягчившимся тоном:
   – За ней нужно присматривать.
   – Да, я тоже так думаю, – согласилась я.
   – Не повезло ей в жизни. Просто жутко как не повезло! Не для такой жизни она родилась на свет. За ней нужен глаз да глаз! Так что же все-таки произошло?
   – Я сидела на палубе. Вдруг сюда вышла Этель, и я поняла, что она собирается делать. В последний момент мне удалось схватить ее и привести на эту скамейку. Мы разговорились. Выяснилось, что у нас, оказывается, в прошлом одно и то же горе.
   – У вас? Да не может быть!
   – Нет, это правда. Я была замужем. А потом мой муж и мой маленький сын умерли.
   – Я думала, что вы – девица.
   В этот момент в наш разговор впервые вмешалась Этель.
   – Это тайна. Ты никому не должна рассказывать об этом, Элиза. Я дала ей слово.
   – Предпочитаю, чтобы меня считали незамужней, – объяснила я. – Так мне легче забыть то, что со мной произошло.
   Этель кивнула головой в знак согласия, и тут на наше судно налетел такой шквал, что «Вектис» буквально подбросило над волнами. Нам показалось, что нас сейчас смоет в открытое море.
   – Как вы думаете, мы доберемся до места в целости и сохранности? – с тревогой спросила Этель.
   – Бог его знает! – с сомнением в голосе произнесла Элиза.
   Признаться, в этом сомневалась и я. Волны снова и снова обрушивались на наше утлое суденышко, а мачты так скрипели, что это и в самом деле вселяло тревогу. Мне кажется, в тот момент мы – все трое – были уверены, что корабль, в конце концов, развалится на куски, мы сами окажемся во власти разбушевавшейся стихии.
   Сейчас, перед лицом этой ужасной бури, мне уже казалось совсем неважным то, что Этель и Элиза посвящены в мою тайну. Ведь благодаря этому Этель осталась жива. Узнав о том, что я, как и она, тоже потеряла ребенка, Этель уже не думала о самоубийстве. Странно все-таки устроен человек, неожиданно пришло мне в голову – ему всегда легче переносить страдания, если он знает, что и другие тоже страдают.
   – Забавно – мы проделали такой путь только для того, чтобы найти здесь свой конец, – нарушила молчание Элиза.
   – Да, мне тоже сейчас это пришло в голову, – отозвалась я.
   – Как бы то ни было, теперь мы здесь.
   Она на мгновение задумалась, а потом добавила:
   – И все же я очень беспокоюсь за нее.
   – Я знаю, Лиза, – сказала Этель. – Но ты не должна тревожиться – я сама выбрала свой путь и делала все по собственной воле.
   – Не знаю, не знаю… В такие вот минуты на многое смотришь другими глазами. Послушайте, мисс… э…
   – Плейделл, – подсказала Этель. – И запомни – ты и не должна никогда упоминать о том, что она когда-то была миссис такая-то.
   – А ваши чванливые подруги тоже знают вашу тайну?
   – Только мисс Марлингтон.
   – А, та хорошенькая куколка? Похоже, она ваша лучшая подруга. Ну, у нее вид более приличный, чем у остальных.
   – Она очень хороший человек. Вам она понравится.
   – Зато всех остальных я просто не выношу. Вечно задирают нос! Смотрят на тебя так, как будто ты дохлая, вонючая рыба.
   – Однако мы собираемся делать одно общее дело, и мисс Найтингейл считает, что между сестрами милосердия не должно быть никаких различий.
   – Мисс Найтингейл? Вот уж кто – настоящая леди, поверьте мне!
   Элиза посмотрела на меня с некоторым сомнением, а потом, наверное, из вежливости, добавила:
   – Как и вы.
   – Благодарю вас, – искренне сказала я.
   – Интересно, как себя чувствует тонущий человек?