Холт Виктория. Секрет для соловья

   – Думаю, что скоро у вас появятся другие причины для жалоб, кроме диванов, – саркастически заметил доктор Адер.
   – А я думаю, что они просто молодцы, что решились приехать сюда, – горячо сказал Чарлз. – Я глубоко восхищаюсь всеми этими женщинами.
   – Остается только надеяться, что весь персонал госпиталя разделит ваши чувства.
   Произнеся эти слова, доктор Адер величественным кивком головы дал понять, что наша беседа окончена.
   – Я тоже должен идти, – заторопился Чарлз. – Надеюсь, у вас все в порядке.
   – Лучшего и желать нельзя! – иронически отозвалась Генриетта.
   Доктор Адер кивнул на прощание и вышел из комнаты.
   – Так вот он каков, ваш знаменитый доктор! – воскликнула моя подруга.
   – Вы не должны принимать его слова так близко к сердцу, Анна, – попросил меня Чарлз.
   – А что именно он сказал? – спросила Генриетта.
   – Что мы – кучка никчемных бабенок, как он выразился, и от нас тут не будет никакого проку, а одна только морока.
   – Он просто в ярости оттого, что не получил необходимых ему медикаментов. Вот почему он так сердит, да и мы все тоже.
   – Но он говорил не только о медикаментах, но и о нас, – возразила я. – Он уже составил себе определенное мнение, даже не удосужившись с нами познакомиться. Да ваш доктор Адер – заносчивый, самоуверенный, невозможный человек! И я не думаю, что он мне понравится.
   – Почему вы называете его моим? – поинтересовался Чарлз.
   – Потому что я прекрасно вижу, что уж вы-то считаете его героем!
   – Он и в самом деле трудится здесь как герой.
   – Как и вы. Как и все мы.
   – Но в докторе Адере есть что-то особенное.
   – О да! Ореол непогрешимости. Так и кажется, что он сейчас скажет: «Посмотрите, какой я великий человек! Все, что я делаю, – выше всяческих похвал!»
   – Как вы нетерпимы, Анна! Просто вас расстроило то, что он сказал о сестрах милосердия.
   – И не только это, – резко возразила я.
   Мне захотелось уйти отсюда. Я перестала контролировать свои чувства, а это было не очень разумно. Я слишком ненавидела этого человека, чтобы постоянно это скрывать, да и наша первая встреча, хотя я давно мечтала о ней, произошла довольно неожиданно.
   – Нам пора идти, – обратилась я к Генриетте.
   – Увидимся позже, – сказал Чарлз и вышел из комнаты.
   – Итак, – начала Генриетта, когда мы остались одни, – вот мы и нашли этого человека. А он производит сильное впечатление, не так ли?
   – Он именно таков, как я себе представляла. И теперь, когда я его увидела, то ненавижу его даже больше, чем раньше… если только это возможно.
   – Гм-м, – лукаво посмотрела на меня Генриетта, – а мне он показался очень привлекательным.
   Я изумленно подняла брови, а она весело рассмеялась.
   – А вы знаете, – уже более серьезным тоном заключила моя подруга, – мне кажется, что стоило приехать в Ускюдар хотя бы для того, чтобы познакомиться с этим доктором.
   Тот ужасный день, когда в наш госпиталь начали прибывать раненые из-под Балаклавы, я не забуду никогда. Страдания этих людей не поддаются никакому описанию. Поднять их наверх, на плато, где располагался ускюдарский госпиталь, можно было только на носилках. Сердце разрывалось от боли, когда я слышала стоны несчастных раненых, которых турки неуклюже несли на носилках по склону.
   Кроватей для всех не хватало, и многим приходилось лежать на полу. Ощущалась катастрофическая нехватка одеял и бинтов. Но больше всего госпиталь нуждался в лекарствах.
   Это повергало докторов в отчаяние. Как справиться с таким потоком искалеченных, измученных людей? Жестокая правда заключалась в том, что имей они достаточно медикаментов, доктора могли бы спасти многих из тех, кто умирал на наших глазах.
   Мисс Найтингейл распорядилась, чтобы десять сестер милосердия перешли работать в Главный госпиталь. Остальным следовало оставаться в гарнизонном. В числе прочих в Главный госпиталь послали меня, Генриетту и, к нашей радости, Элизу и Этель. От мисс Найтингейл не укрылось то, что мы – все четверо – прекрасно ладили между собой, а так как ее глубоко огорчала неприязнь, возникшая между «леди» и «этими», она и решила направить на новое место представителей обоих враждующих лагерей.
   Первое, о чем я подумала, узнав о новом месте, – мы будем работать рядом с ним. Правда, я еще не решила, радоваться этому или огорчаться. Конечно, мне хотелось побольше узнать о Дамиене, но, с другой стороны, меня не покидала уверенность, что без столкновений не обойдется. Он уже показал, что презирает нас. Вряд ли подобные отношения доктора и медицинской сестры послужат общему делу.
   В эти ужасные дни мы думали только о том, как спасти раненых или хотя бы облегчить их страдания. Вид несчастных солдат и офицеров так глубоко проникал в сердце, что я всеми силами старалась гнать от себя эти мысли. Иногда мне это удавалось, но временами я чувствовала, что никогда не смогу забыть то, что увидела в Ускюдаре. Это была постоянная жуткая картина смертей, ран, крови. Ни до, ни после я не видела ничего подобного и, надеюсь, больше никогда не увижу. В ускюдарском госпитале ужасы войны обнажились с обезоруживающей откровенностью, так же как глупость и бессердечие тех, кто послал людей на эту бессмысленную бойню. Все это переполняло меня таким негодованием, что я с удвоенной энергией выполняла всю ту тяжелую работу, на которую в иных обстоятельствах вряд ли была способна.
   День сменялся ночью, но она не означала передышки – я по-прежнему без устали сновала от кровати к кровати. Иногда мне удавалось урвать несколько часов сна, но боль и страдания наших воинов преследовали меня даже во сне. Изувеченные люди провожали нас глазами, полными тоски, боли и надежды. Мисс Найтингейл бесшумно скользила по палатам, держа в руке лампу. Она задерживалась у постели тяжелораненых, шептала слова утешения, отдавала распоряжения сестрам и сиделкам. Не думала я, что мне когда-нибудь доведется пережить такой ужас, увидеть столько измученных, искалеченных людей. И в то же время дух мой не был сломлен. Я даже испытывала воодушевление при мысли, что могу, наконец, выполнять ту работу, для которой, как считала, я предназначена. Чувство своей необходимости людям наполняло меня радостью – ведь мои руки умели снимать боль, и часто, коснувшись лба какого-нибудь страдальца, я облегчала его муки.
   Генриетта тоже прекрасно справлялась со своими обязанностями. Она была не так сильна физически, как я, и легко уставала, но я заметила, что одно присутствие моей милой, женственной подруги подбодряло многих раненых. Хорошенькая, как цветок, она служила отрадным контрастом всему окружающему нас ужасу, и ее обаяния не могли убить ни усталость, ни некрасивая форма, которая мало кому была к лицу. Этель же, с ее нежной душой, муки раненых трогали порой до слез, и наши пациенты любили ее за это. Мощная Элиза запросто могла одна поднять мужчину. Так мы, все четверо, трудились с полной отдачей и, мне кажется, справлялись неплохо.
   Работы было так много, и я так старалась отдаться ей целиком, что даже на время забыла о том, что, собственно, привело меня сюда. Ведь у меня была моя собственная, личная причина для поездки – мне хотелось найти человека, который, по моему глубокому убеждению, погубил моего мужа, и преступная небрежность которого привела к смерти моего любимого сына. И не просто найти, но и изобличить! И вот он был рядом со мной. Надо признаться, что работал Дамиен без устали, так же как большинство из нас. Иногда я видела его – часто в забрызганном кровью халате. Его рот был упрямо сжат, а глаза сверкали от гнева. Доктор Адер производил на меня сильное впечатление. Время от времени он отдавал нам отрывистые приказания таким тоном, который ясно показывал, что ничего хорошего он от нас не ждет и только удивляется, зачем мы путаемся у него под ногами.
   Мне казалось, что он узнает меня, хотя иногда он вел себя так, как будто Чарлз нас не знакомил, а чаще слегка кивал мне головой и отдавал какое-нибудь приказание, например: «Идите и вымойте этого раненого. Будьте осторожны – он очень плох».
   Временами мне хотелось на него закричать, но я старалась держать себя в руках и только покорно повиновалась его приказам. Он, безусловно, подавлял всех сотрудников госпиталя, и к нему относились с огромным уважением и даже некоторым страхом.
   Однажды выдалось особенно тревожное утро. Раненые все прибывали и прибывали. У одного из солдат правая нога была практически смята в лепешку.
   Я попыталась успокоить несчастного, когда в палату вошел доктор Адер в сопровождении еще одного из наших докторов по имени Лежэ. Я отошла от постели, а они начали осматривать раненого, который неподвижно лежал на спине, – его смертельно бледное лицо отражало борьбу между жизнью и смертью.
   Лежэ закончил осмотр и вопросительно взглянул на доктора Адера.
   – Гангрена, – безапелляционно заявил тот. – Придется удалить ногу.
   – Болевой шок убьет его, – возразил доктор Лежэ.
   – Но и гангрена не пощадит несчастного. Я собираюсь рискнуть, и чем скорее, тем лучше.
   – Но он этого не вынесет.
   – И все же я это сделаю, – твердо сказал доктор Адер. В этот момент он заметил меня.
   – Вы будете ассистировать, – добавил он. Доктор Лежэ с ужасом воззрился на Адера.
   – Но послушайте… – начал было он.
   – Она приехала сюда в качестве сестры милосердия, – жестко сказал доктор Адер. – А если женщина хочет стать настоящим профессионалом, она должна привыкать к подобным вещам.
   Бросив на меня ироничный взгляд, он продолжал:
   – Нам придется пользоваться тем, что мы имеем. Видит Бог – это такая малость!
   Его взор, казалось, рассекал меня, как скальпель.
   Смысл его замечания остался для меня не до конца ясным – то ли он имел в виду медицинское оборудование, то ли меня. Я решила, что и то, и другое.
   – Я немедленно приступлю к операции.
   – Но он не вынесет ее!
   – И все же шанс спасти раненого есть, и я намерен им воспользоваться.
   То, что за этим последовало, напоминало какой-то жуткий кошмар. Операция должна была происходить прямо в палате – у нас не хватало места для настоящей операционной. Пациента положили на стол, закрепленный на козлах.
   – Это будет страшное зрелище, мисс… э… Соловей, – предупредил меня доктор Адер. Его губы при этом скривились в дьявольскую усмешку. – Надеюсь, что вы не упадете в обморок. Вам это не поможет, и к тому же никто не собирается приводить вас в чувство. Мы не сможем оставить пациента, чтобы бежать за нюхательной солью для вас.
   – Я от вас такого и не жду и в обморок падать не собираюсь.
   – Не будьте так уверены. А теперь попытайтесь успокоить раненого. Возьмите его за руку. Пусть он ухватится за вас покрепче. Покажите, на что вы способны!
   – Постараюсь.
   И я постаралась. Я держала несчастного изо всех сил. Я все время молилась.
   – Боже милостивый, – повторяла я снова и снова. – Боже милостивый…
   И этот несчастный, лежа на импровизированном операционном столе, повторял вслед за мной:
   – Боже милостивый…
   На то, что происходило на столе, я старалась не смотреть, понимая, что не в силах этого вынести. Я только держала раненого за руку. Он вцепился в меня с такой силой, что рука онемела, и мы оба молились вслух.
   Наконец, к счастью для него, он потерял сознание.
   – Больше ваша помощь мне не нужна, – сказал доктор Адер.
   В этот момент я отчетливо осознала, что прошла через самое суровое испытание в своей жизни, и прошла с честью. Однако когда на следующий день я встретила доктора Адера, он даже не соизволил заметить меня.
   В тот же день к вечеру раненый умер. Мне об этом сообщил сам доктор Адер. Я увидела его на улице рядом с госпиталем, и он сказал:
   – Наша операция не удалась.
   – Но она казалась вовсе не обязательной, – рискнула я высказать свое мнение.
   – Необязательной?! Да знаете ли вы, что такое гангрена? Это омертвение тканей. Оно происходит в результате нарушения нормального кровоснабжения.
   – Да, я знаю. Может быть, он умер бы в любом случае, но не обязательно было заставлять его испытывать такую боль.
   – Уж не пытаетесь ли вы дать мне совет, мисс… э… Соловей?
   – Разумеется, нет. Я только хотела выразить сожаление, что этот человек, который и так был обречен, перенес ненужную ампутацию.
   – Наш долг – спасать человеческую жизнь, мисс Плейделл. Если есть хоть малейший шанс, мы обязаны его использовать. В лучшем случае мы спасем жизнь пациента, в худшем – приобретем дополнительный опыт.
   – Значит, этот пациент, которого уже использовали те, кто затеял эту войну, все еще имеет какие-то обязательства? Оказывается, он еще может приумножить славу прославленного доктора.
   – Вам удалось проникнуть в самую суть дела, – иронически произнес доктор Адер.
   Он поклонился мне и удалился.
   Этот случай меня, безусловно, потряс, но долго размышлять о нем у меня не было времени. Из-под Балаклавы в наш госпиталь все еще поступали раненые – несомненно, это было одно из величайших сражений в истории. Об атаке легкой кавалерии говорили как о чуде, некоторые даже называли ее «славной» – те, кто не видел оставшихся в живых. Счастливы были те, кто погиб на поле сражения в этой безумной, безрассудной атаке…
   Вскоре леди Мэри Симе и миссис Джарвис Ли уехали на родину. Они сказали, что смогут лучше послужить своей стране в самой Англии. Наверное, так оно и было, во всяком случае, в качестве медицинских сестер от них было мало проку, но они наверняка могли бы организовывать благотворительные балы и базары и собирать средства для поддержки госпиталя.
   О докторе Адере ходило много слухов. Все считали, что нам повезло с таким блестящим врачом. Я же продолжала думать, что он – именно такой человек, как я себе и представляла: без сомнения, замечательный врач, но в то же время человек, лишенный всякого сострадания и сочувствия к больным и раненым. Меня не покидала уверенность в том, что он смотрит на своих пациентов как на материал для очередного эксперимента. Наверняка он с самого начала знал, что не сможет спасти того несчастного, даже если ампутирует ему ногу, но все же пошел на эту операцию, движимый желанием расширить свои познания. Страдания людей оставляли его равнодушным. Для него существовало только одно – жажда знаний и, конечно, приумножение славы самого доктора Адера.
   Через некоторое время поток раненых несколько уменьшился. Умерших похоронили, уцелевшие отчаянно боролись, балансируя между жизнью и смертью. В течение двух дней я не видела доктора Адера. Как ни странно, без него дни текли уныло и казались пустыми. Мне не хватало остроты моей неприязни к нему, гнева и ненависти, которые уже сделались частью моего существования. Теперь более, чем когда-либо, я была преисполнена решимости вывести его на чистую воду. Только вот как?.. Это по-прежнему оставалось для меня неясным.
   А потом совершенно случайно я узнала, что его нет в госпитале.
   Хотя Чарлз работал в гарнизонном госпитале, мы довольно часто виделись, так как эти заведения располагались недалеко друг от друга. И вот однажды, встретив Чарлза, я спросила, что случилось с доктором Адером.
   – Он уехал… по-моему, на несколько недель.
   – Неужели в отпуск?
   – Может быть, ему захотелось немного отдохнуть.
   – Отдохнуть? В то время как здесь творится невесть что?
   – Он очень много работал в последнее время.
   – Так же, как мы все. Я полагала, что его место здесь.
   – Но он работал день и ночь, – мягко возразил Чарлз.
   – Как и все мы, – упрямо повторила я.
   И почему все всегда стараются его защитить?
   Вот и все, что мне удалось узнать.
   Жизнь текла своим чередом. После Инкерманского сражения, в котором победу одержали английские и французские войска, мы решили, что теперь Севастополь сдастся, и втайне надеялись, что это послужит переломным моментом в войне. К сожалению, власти предержащие в очередной раз просчитались. Началась осада Севастополя. Чувствовалось, что она будет долгой и изнурительной. Значит, поняли мы, конец войны не близок, и рассчитывать на легкую победу не приходится.
   Приближалась зима. В наш госпиталь постоянно прибывали раненые и больные. Мы работали без передышки. Наконец, было решено, что надо дать персоналу хотя бы небольшой отдых, иначе мы сами свалимся.
   Предполагалось, что мы уедем из ускюдарского госпиталя на несколько часов. Нам предложили воспользоваться лодкой и посетить Константинополь – мы ведь совсем не знали города.
   Для этой экскурсии подобралась группа из шести сестер милосердия. Путешествовать по двое нам не позволили. Некоторые из наших коллег собирались заодно купить себе кое-какую мелочь в городских лавках.
   Перспектива хотя бы ненадолго покинуть ужас и мрак госпиталя, хотя бы несколько часов не видеть страданий и боли воодушевила всех. Все наши подруги, как и мы сами, были полны решимости во время этой короткой прогулки не думать о тех ужасных условиях, в которых мы жили до сих пор и в которые, увы, нам придется вернуться после небольшой желанной передышки.
   Лодка перевезла нас через Босфор. Перед нами расстилался Константинополь. В самом звуке этого слова уже чудилось что-то волшебное. Город был поистине великолепен. Еще с борта лодки нам удалось рассмотреть его соборы и минареты, старый дворец Семи башен, овеянный недоброй славой, – ведь именно здесь, по легенде, султан был растерзан восставшими заговорщиками, а множество узников годами томились в его застенках и подвергались пыткам. Мне очень хотелось посмотреть дворец Топкапы – резиденцию султанов, знаменитую своей роскошью и гаремами.
   Глядя на узкую полоску воды, отделявшую нас от берега, я не могла отделаться от мысли, что перед нами совершенно незнакомый мир, столь далекий от привычной нам викторианской Англии, но в чем-то немного похожий на Индию, какой я знала ее в ранней юности – приехав туда после окончания школы, я на многое взглянула взрослыми глазами, и страна моего детства потеряла для меня свое былое очарование.
   Нас предупредили, что мы должны быть крайне осторожны. Мы уже знали, что фактически существует два города – христианский Константинополь и турецкие кварталы, часто называемые Стамбулом. Они располагались на южном берегу бухты Золотой Рог. Обе половины соединяли несколько мостов. Нам строго-настрого запретили показываться в Стамбуле.
   Было так восхитительно оказаться среди знаменитых памятников архитектуры! Мне не терпелось поскорей сойти на берег и углубиться в город.
   Мне кажется, наша форма и особенно полотняные косынки, на которых красными нитками были вышиты слова «Ускюдарский госпиталь», бросались в глаза. Люди с уважением поглядывали на нас и сторонились, чтобы дать нам пройти.
   Большинство наших товарок были очарованы базарами и узкими проулками. Там толпилась масса людей, и нам стало трудно держаться всем вместе. Генриетта взяла меня под руку.
   – Смотрите не потеряйте меня, – прошептала она. – Мне будет страшно, если мы потеряемся.
   Улочки становились все уже. Лавки напоминали темные пещеры, в которых были разложены всевозможные товары – изделия из меди, украшения, драгоценности, шелка. На пороге, как правило, сидел хозяин и покуривал неизменный кальян. Издалека доносилась странная протяжная музыка. В толпе сновали босоногие мальчишки. Они постоянно крутились вокруг нас, тем самым напоминая, чтобы мы получше охраняли наши скудные кошельки.
   У одного из ларьков мы остановились взглянуть на серьги. Разноцветные эмалевые безделушки были и вправду очень хороши.
   – Вряд ли они нам понадобятся на дежурстве в госпитале, – заметила я.
   – Но моя дорогая девочка, ведь не останемся же мы там на всю жизнь! Вот посмотрите – Севастополь падет, и мы уедем домой.
   – Надеюсь, что так и будет.
   – Я куплю себе эти сережки. Пожалуй, вот те, голубые. А вам нужно взять зеленые.
   Старик, сидевший рядом и куривший кальян, почувствовал, что назревает сделка. Покупка заняла немного времени. Он явно ждал, что мы будем торговаться, но мы не знали, как, и этим, как мне кажется, разочаровали нашего продавца, который предпочел бы продать дешевле, но получить удовольствие от торговли.
   Когда мы заплатили за серьги и отошли от прилавка, то вдруг поняли, что отстали от остальных.
   – Ничего страшного, – сказала Генриетта. – Мы найдем дорогу назад.
   – Мне кажется, нам нужно начать ее искать немедленно, – твердо произнесла я.
   Мы попытались вернуться, но вместо того чтобы уйти с базара, обнаружили, что еще дальше углубились в него.
   Я заметила, что за нами пристально наблюдает какой-то темноволосый человек. Мне показалось, что он намерен следовать за нами.
   Мы подошли к переулку.
   – Давайте пойдем сюда, – предложила Генриетта. – Здесь не так людно. Может быть, мы найдем кого-нибудь, кто знает английский и сможет показать нам дорогу.
   Не успели мы сделать и нескольких шагов, как вдруг, к своему ужасу, поняли, что это не переулок, а тупик. Мы решили вернуться, но нас окружили несколько мальчишек-подростков. Двое встали за нашей спиной, а остальные преградили нам путь.
   Я взяла Генриетту за руку и попыталась пройти, но мальчишки нас не пропускали. Один из них нагло схватил меня за плащ, другой развязно дернул за рукав Генриетту.
   Я попыталась урезонить ребят:
   – Нам нужно попасть на берег. Мы должны вернуться в госпиталь.
   Один из подростков подошел поближе и протянул руку.
   – Деньги, – заканючил он, – подайте денежку бедному мальчику.
   Генриетта в испуге посмотрела на меня.
   – Мы только бедные сестры милосердия, – сказала она. – У нас нет денег.
   Было ясно, что мальчишки не понимают ни слова. Их дерзкий вид начинал пугать нас.
   Не знаю, что случилось бы с нами дальше, но в это время в переулке вдруг появился темноволосый человек, которого я заметила еще на базаре.
   Он быстро подошел к нашей живописной группе и обрушился на мальчишек с яростным потоком слов – очевидно, ругательств. Это возымело свое действие – они бросились врассыпную.
   Затем незнакомец повернулся к нам и заговорил. Он знал всего несколько слов по-английски, что делало беседу несколько затруднительной, но в конце концов нам все-таки удалось понять, что он предлагает нам свою помощь.
   – Мы хотели бы вернуться на 6epeг. Нам нужно назад, в госпиталь.
   – Госпиталь, – повторил незнакомец.
   Это слово он понял, закивал и показал на наши косынки. Я посмотрела на Генриетту с облегчением – наконец-то нам улыбнулась удача!
   – Идите за мной, – сказал наш спаситель.
   Мы так и сделали. Он вывел нас из тупика на какую-то площадку, где стояли две или три кареты, запряженные лошадьми. Очевидно, это были наемные экипажи.
   – Но нам не нужна карета, – в тревоге произнесла я. – Мы наверняка находимся не так уж далеко от пристани.
   Но он уже подсаживал Генриетту в один из экипажей. Я попыталась извлечь ее оттуда, продолжая протестовать, но в это время карета тронулась с места, а наш спаситель уже давал извозчику необходимые инструкции, мне пришлось быстро присоединиться к Генриетте.
   Вскоре я обнаружила, что мы едем совсем не в направлении пристани.
   – Мы не туда едем, – шепотом предупредила я Генриетту.
   Она широко раскрыла глаза от ужаса.
   – Боже мой, Анна! Как вы думаете, что все это значит?
   Я покачала головой. Стараясь не думать о том, каковы могут быть намерения незнакомца, я вдруг с ужасом поняла, что мы пересекаем мост, связывающий две части города. Итак, из христианского Константинополя нас перевезли в Стамбул, где нам было запрещено появляться.
   Лошади понесли. Я подумала, что мы в любой момент можем перевернуться. Однако этого не случилось, и даже многочисленные дети и старики, попадавшиеся на нашем пути, как ни странно, не угодили под колеса, а в последнюю минуту каким-то чудом успевали увернуться. Наконец мы приехали на улицу, где стояло несколько высоких домов. Они выглядели очень мрачными и таинственными из-за того, что в них почти не было окон.
   Наша карета въехала в ворота, и мы очутились во внутреннем дворике.
   – Выходите, – сказал наш провожатый.
   Я взглянула на Генриетту вопросительно – можем ли мы отказаться? Увы, у нас не было другого выбора. Человек, похитивший нас, ясно дал понять, что мы должны повиноваться. Он помог выйти из экипажа сначала Генриетте, потом мне и, довольно бесцеремонно схватив нас за руки, ввел в дом. Мы оказались в темном коридоре, где начиналась лестница.
   – Идите наверх, – приказал наш похититель. Я обернулась к нему.
   – Послушайте, – начала я громко и внятно. – Где мы? Я хочу знать. Мы – сестры милосердия, англичанки. Вы дали нам понять, что везете нас на пристань. Однако мы очутились здесь. Я требую объяснений. Пока я их не услышу, я не двинусь с места.
   Вместо ответа он взял меня за руку и поволок по лестнице. Я чувствовала, как сзади тяжело дышит Генриетта.
   – Анна… – слабым голосом прошептала она.
   – Мы попробуем убежать, – тихо сказала я подруге.
   – Но как?..
   На верхней ступеньке появился человек. Наш похититель что-то сказал ему, и тот отступил в сторону, чтобы дать нам дорогу. Они немного поговорили, причем чувствовалось, что оба волнуются. Затем человек, с которым мы приехали, грубо втолкнул нас в какой-то коридор.
   Мы очутились в небольшой темной комнате. Шторы на окнах были спущены, вдоль стен стояли диваны. Как только мы переступили порог, дверь за нами закрылась.