Холт Виктория. Секрет для соловья

   – Да вы что, с ума сошли? – с удивлением воскликнула она. – Вот что сделал с вами этот госпиталь, – произнесла Элиза после некоторой паузы.
   – А теперь я скажу, наша работа научила вас лучше разбираться в жизни и в людях.
   – Очень я буду рада, если малышка Этель устроит свою жизнь. Это именно то, что ей нужно. Не возвращаться же ей в прежнюю конуру на чердаке, где она шила с утра до ночи!.. Как вспомню, так прямо мороз по коже. Все равно она бы там больше двух лет не выдержала.
   – Да мы бы ей и не позволили.
   – Это как понимать – «мы»?
   – Мы – это вы и я.
   – А какое это к вам-то имеет отношение?
   – Такое же, как и к вам.
   Элиза сощурила глаза, внимательно оглядела меня и неожиданно рассмеялась.
   – Вы помните, что сказали обо мне пару минут назад?
   – Да.
   – Ну, так вот, я могу сделать вам тот же комплимент.
   – Благодарю вас.
   Я уже собралась уходить, когда Элиза сказала.
   – Вот что я вам еще скажу – кое-кого поразила та же болезнь, что и Этель.
   – Какая болезнь?
   – Да любовь эта самая!
   – О! И кого же?
   – Генриетту.
   – Вы думаете, что она тоже влюбилась? Но в кого?
   – Вот уж не знаю. Но сомнений нет – она точно влюблена. Это прямо написано у нее на лице. Я больше вам скажу – я это заметила после вашей поездки в город, ну, когда вы заблудились и вернулись очень поздно.
   – Понятно.
   – Я внимательно посмотрела на ее лицо. Бог мой, оно прямо светилось! И раньше я видела такое, поэтому сразу все поняла.
   – Но все же, мне кажется, что вы ошибаетесь. Ей просто не в кого влюбиться.
   – А я считаю, что она, тем не менее, влюбилась, – упрямо стояла на своем Элиза. – Старого воробья на мякине не проведешь.
   – Если это действительно так, я скоро об этом узнаю. Она наверняка мне расскажет.
   Интересно, что же на самом деле случилось с Генриеттой?..
   Все последующие дни мы были заняты изнурительной работой. Хотя раненых стало немного меньше, чем раньше, они все еще продолжали прибывать из-под Севастополя. Так как у них не было соответствующей одежды, многие обморозились, а из-за нехватки пищи еще и оголодали. В течение дня мы трудились практически без перерыва и лишь ночью могли урвать несколько часов сна на неудобном диване.
   Время от времени разговаривая с Генриеттой, я поняла, что именно имела в виду Элиза – от моей подруги и в самом деле исходил какой-то новый внутренний свет. Но что меня удручало больше всего, так это то, что она без устали говорила о докторе Адере.
   – Интересно, появится ли он в госпитале? Без него так пусто, правда? Скука… Но какой все же замечательный человек! Представляете, он сейчас развлекается в своем гареме, а мы тут работаем как лошади!..
   – Что касается меня, то я его просто презираю. Он – прекрасный врач, и сейчас, когда мы испытываем такую острую нужду в докторах, он спокойно удаляется из госпиталя, чтобы предаться сомнительным удовольствиям.
   – Да, такого человека нелегко узнать до конца.
   – Может быть, было бы лучше совсем его не знать.
   – Напротив, мне бы хотелось выяснить о нем как можно больше.
   Этот блеск в глазах, эта восторженность в голосе… О Боже, только не это, подумала я. Генриетта не такая дурочка, чтобы влюбиться в него. А впрочем, почему бы и нет?.. Однако он уехал, и, возможно, мы никогда его больше не увидим. Я вспомнила о своем намерении разоблачить доктора Адера перед всем светом, помешать ему и дальше использовать людей так, как он использовал Обри, не допустить продолжения его безжалостных экспериментов, в результате одного из которых я потеряла сына. Впрочем, это не совсем верно. На самом деле он не покушался на жизнь Джулиана – он просто не потрудился его спасти. Ему захотелось в очередной раз поставить научный эксперимент, и он сделал это, не задумываясь о последствиях, так же, как в случае с тем несчастным солдатом, которого заставил страдать без нужды ради приобретения «опыта», по его выражению.
   Он был бессердечен и жесток. И ненависть овладела моим сердцем. Но странное дело – именно потому, что я так сильно ненавидела доктора Адера, теперь, когда его не было рядом, госпиталь для меня опустел. Раньше, когда он работал в Ускюдаре, я всегда знала, что могу его невзначай встретить, и чувство ненависти и презрения к этому человеку наполняло мою жизнь смыслом, воодушевляло меня и даже в какой-то степени примиряло со скукой и однообразием нашего ежедневного существования в госпитале.
   Однажды, в госпитале, я столкнулась с Филиппом Лабланшем. Он очень обрадовался и объяснил мне, что периодически бывает здесь. Галантный француз также выразил надежду, что стамбульское приключение мне никоим образом не повредило. Я заверила его, что со мной все в порядке, и еще раз поблагодарила за то, что в тот день он доставил нас до самого дома.
   – И вы больше не были в Константинополе? Я покачала головой.
   – Тот раз был исключением – ведь обычно у нас здесь очень много работы. Для увеселений совсем не остается времени.
   – Скоро Севастополь падет, и тогда, мне кажется, у вас появится больше свободного времени. Вот тут-то вы и сможете осмотреть этот потрясающе интересный город.
   – Я обязательно так и сделаю, перед тем как уехать на родину.
   – Но вряд ли вам удастся покинуть госпиталь сразу же после окончания войны. Возможно, вам придется задержаться, чтобы долечить ваших пациентов. А вот потом…
   Он дружелюбно улыбнулся мне и спросил:
   – А где ваша подруга?
   Я объяснила, где он может ее найти, и месье Лабланш, изящно откланявшись, отошел.
   Позже, увидев Генриетту, я спросила, виделась ли она с французом.
   – Да, – ответила она. – Филипп очень элегантный. Просто душка, правда?
   – Да, я тоже считаю, что он очарователен.
   – Он говорит, что довольно часто бывает в госпитале. И весьма любезно предложил показать нам Константинополь.
   – К сожалению, мы тут находимся не в качестве туристов.
   – Действительно жаль. Только я должна признаться, что мне очень хотелось бы еще раз увидеть нашего таинственного доктора.
   Я вопросительно посмотрела на подругу, и она продолжала:
   – Я надеюсь, что вы скучаете по нему так же сильно, как и я.
   – Скучаю по кому?
   – По нашему «дьяволу».
   Я деланно рассмеялась. Мне было очень неловко – слова Элизы не шли у меня из головы.
   – Хорошо если бы ему надоел этот гарем и он вернулся наконец в госпиталь.
   – Мне кажется, трудно ожидать, что такой человек, как доктор Адер, откажется от удовольствия в пользу работы.
   Генриетта рассмеялась.
   – Простите меня, Анна, но я ничего не могу с собой поделать. Вы глядите так строго – как всегда, когда разговор заходит о нем. И в то же время, мне кажется, что он притягивает вас так же, как и меня. Кстати, вы все еще хотите претворить в жизнь ваш план?
   – Если вы имеете в виду хочу ли я разоблачить его, как собиралась, то я отвечу – да.
   – И вы по-прежнему считаете, что его надо разоблачить? Но ведь мы о нем так ничего толком и не знаем. И именно это делает его таким загадочным и привлекательным. Я уверена, что он одержит верх, если мы решимся пойти на открытый конфликт.
   Генриетта улыбнулась как бы про себя, а я с горечью подумала: она просто зачарована этим Адером…
   Наверное, я тоже. Но у меня все по-другому. Я знаю, насколько этот человек опасен для окружающих. Видя разрушение личности моего мужа, я понимала, что винить в этом надо именно доктора Адера. Прочитав его книги, я многое узнала о нем – в них виден был мятежный языческий дух, нечто не свойственное цивилизованному человеку.
   Я знала, что Генриетта может действовать очень импульсивно. Потому продолжала волноваться за мою подругу. Что если Адер вернется и заметит ее чувство к нему? Как он себя поведет – попытается воспользоваться этим? Я боялась, что да.
   Надеюсь, что он никогда не вернется, твердила я себе.
   А в глубине души хотела его возвращения…
   К палатам примыкала небольшая комнатка, в которой хранились медицинский инструментарий и лекарства. Однажды, когда я искала нужные мне медикаменты, зашел Чарлз Фенвик. Он выглядел очень усталым. Как и все остальные врачи госпиталя, он работал очень напряженно, кроме того, его, как и их, угнетало постоянное отсутствие самого элементарного.
   – Это вы, Анна! – приветливо произнес он. – Я рад, что вы тут одна, мне необходимо поговорить с вами.
   – Мне кажется, мы уже так давно не говорили с вами вдвоем, – откликнулась я.
   – Хотя оба наши госпиталя составляют как бы одно целое, мы почему-то редко видимся.
   – Как ваши дела?
   – Похвастаться нечем. Эта проклятая осада! Скорей бы уж она кончилась… Раненых в последнее время стало меньше, но зима продолжает убивать наших солдат. А еще холера, дизентерия… Они всегда были нашими врагами, более страшными, чем русская армия. Но конец все же наступит. Не могут же они держаться вечно!
   – Но русские очень решительны и привыкли к страданиям. Вспомните, что случилось с Наполеоном, когда он двинулся на Москву.
   – Сейчас все по-другому. Севастополь падет рано или поздно. Конечно, удивительно, что он держится так долго, но вечно это продолжаться не может. А тогда конец войне. Но я не об этом хотел бы поговорить с вами, а о нас.
   – О нас? Вы имеете в виду… докторов?
   – Нет, Анна. Я имею в виду вас и меня.
   Я вопросительно глянула на него. Чарлз взял меня за руку.
   – Я думаю о том времени, когда кончится война, и мы вернемся домой. А вы когда-нибудь думали об этом?
   – Да. Иногда.
   – Вы собираетесь вернуться в ваш лондонский дом?
   – А больше мне некуда ехать. Мисс Найтингейл собирается начать переустройство лондонских больниц, и я была бы рада работать вместе с ней.
   – Думали ли вы о браке?
   – О браке? Нет.
   – Я чувствую, что ваше присутствие очищает меня от всего того ужаса, который окружает нас здесь. Мне хотелось бы все забыть – запахи, кровь, страдания – словом, все то, что сейчас составляет часть нашего повседневного существования.
   – Но разве все, что вы перечислили, – не непременные атрибуты профессии доктора и сестры милосердия?
   – Отчасти да, но не те ужасные страдания и боль, которые мы видим здесь, не те страшные болезни, которые вызываются в первую очередь отсутствием санитарии. Истощение и незаживающие раны, которых можно было бы избежать. Переживать настоящее мне помогают лишь постоянные думы о будущем.
   – Мне кажется, мы все это чувствуем.
   – Я мечтаю о том, что, когда кончится война, у меня будет небольшая практика, возможно, где-нибудь в деревне… Впрочем, если вы пожелаете, это мог бы быть и Лондон.
   – Я?
   – Я хотел бы, чтобы вы были рядом со мной, Анна.
   – Правильно ли я вас поняла?
   – Думаю, да.
   – Значит, вы делаете мне предложение?
   – Именно так.
   – Но Чарлз, я думала…
   – Что вы думали?
   – Я знала, что вы хорошо ко мне относитесь, но я думала, что по-настоящему вас интересует Генриетта – я имею в виду, в этом смысле.
   – Конечно, Генриетта мне нравится, но люблю я вас.
   – Признаться, я очень удивлена.
   – Моя дорогая Анна, я люблю вас. Мне нравится ваша энергия и ваша серьезность, ваша преданность делу. Словом, я люблю в вас все! Если вы согласитесь выйти за меня замуж, как только кончится весь этот ужас, у меня появится цель в жизни, мне будет о чем мечтать…
   Он взял мои руки в свои и посмотрел мне в глаза.
   – О Чарлз, – только и могла вымолвить я, – мне так жаль… Я совершенно не готова к такому предложению.
   Понимаю, что выражаюсь сейчас как кисейная барышня, но то, что я сказала, – правда. Мне и в голову не приходило, что вы… Я всегда считала, что вы любите Генриетту.
   – Ну а теперь, когда вы знаете, как обстоят дела, что вы скажете?
   Я молчала. Мне представилось, что Чарлз получит врачебную практику в деревне. Меня могла ждать новая жизни в новом доме – милом коттедже, увитом зеленью. Рядом стоит старая церковь, а вокруг нее столетние тисы, на траве сверкает роса, прелая земля источает родной запах. Тихо шумит дождь, он ласкает своими струями маргаритки и лютики… Как это заманчиво!
   Он не сводил с меня глаз.
   – Чарлз, – наконец произнесла я, – вы не все обо мне знаете.
   – Ну и прекрасно! Это будет так восхитительно – узнавать друг друга.
   – Пока мы здесь, – напомнила я ему, – все выглядит иначе. Вы можете принять решение, о котором потом будете жалеть.
   – Не думаю, что когда-нибудь пожалею о своем решении.
   – Повторяю – вы меня совсем не знаете.
   – Напротив, я знаю вас хорошо. Разве я не наблюдал вас в Кайзервальде? И здесь, в Ускюдаре? Знаю, что у вас сильный характер, вы честны, добры, преданы делу. Я видел, как вы всей душой стараетесь облегчить страдания раненых.
   – Да, вы видели сестру милосердия, это правда. И я хорошая сестра милосердия, не буду отрицать этого из ложной скромности. Но это только одна сторона моего характера. Я не могу сейчас думать о браке и не готова к этому.
   – Я понимаю, что мое предложение прозвучало для вас несколько неожиданно. Но подумайте о нем. Я люблю вас, Анна. Мне кажется, нам будет хорошо вместе. Наши интересы в жизни во многом совпадают.
   – Постойте, Чарлз! Я должна вам кое-что рассказать. Дело в том, что я уже была замужем.
   – Не может быть!
   – Да. И у меня был ребенок.
   – И где же ваш муж?
   – Он умер.
   – Понятно. А ребенок?
   – Он тоже умер. Мой брак не был счастливым. Мой муж был наркоманом, и, в конце концов, эта пагубная страсть его убила. А мой ребенок умер, не дожив и до двух лет.
   Невольные слезы показались у меня на глазах. Он заметил их и сочувственно сжал мне руку.
   – Моя дорогая, моя бедная Анна! – проникновенно сказал он.
   – Я еще не до конца оправилась от этого горя, – немного успокоившись, произнесла я.
   – Да, понимаю.
   – Я опять взяла свою девичью фамилию и начала жить как незамужняя женщина. Мне казалось, что так будет лучше. Мне так тяжело говорить о своем браке и о смерти моего сына, но вам я решила все рассказать, чтобы вы лучше поняли, почему я не могу сейчас думать о вторичном замужестве.
   – Со временем это пройдет.
   – Не знаю. Пока мне кажется, что это произошло совсем недавно. Я думаю, что никогда не оправлюсь от смерти моего ребенка.
   – После такой трагедии есть только один способ выжить, – сказал он, – родить других детей.
   Я молчала.
   – Анна, – продолжал он, – не отказывайте мне сразу. Просто подумайте о моем предложений, представьте, какую жизнь я вам предлагаю. Это придаст нам обоим силы. Нам будет легче выжить в этом… аду, если у нас будет о чем мечтать. Не может же война длиться вечно! Конец близок, я уверен. А потом у нас – у вас и у меня – будут дети. Только так можно окончательно похоронить прошлое. Нельзя же всю жизнь предаваться горю, даже такому, как ваше.
   С этими словами Чарлз поцеловал мне руки. Я чувствовала к нему глубокую симпатию. Этот прекрасный человек действительно сделает все, что в его силах, чтобы помочь мне начать новую жизнь. Путь, который он мне предлагает, отличен от пути, выбранного мной, – пути ненависти и мести. Я представила себя женой деревенского доктора. Вот я на зеленом, цветущем газоне в окружении всей своей семьи. У меня родятся дети. Возможно, они будут немного походить на Джулиана… Я буду их очень любить. Они наверняка смогут заполнить ту горестную пустоту, которую я ощущаю с тех пор, как потеряла сына.
   Не знаю, сколько времени прошло в этих мечтах. Наконец я очнулась, и мне стало стыдно, что я позволила себе отвлечься от работы.
   – Мне необходимо идти, – сказала я.
   – И все же подумайте о том, что я сказал, – настаивал Чарлз.
   Я покачала головой, но в глубине души была уверена, что непременно подумаю.
   Он нежно поцеловал меня и тихо сказал:
   – Анна! Я люблю вас.
   Я не рассказала Генриетте о предложении Чарлза, просто не могла себя заставить. Потому что чувствовала – она попытается уговорить меня выйти за него замуж. Чарлз очень нравился Генриетте, это я точно знала, она не раз высказывалась о нем как о хорошем враче и прекрасном человеке. Иногда мне и самой казалось, что брак с ним – самый лучший выход для меня. Неужели я хочу прожить всю жизнь в одиночестве? Конечно, мне хотелось бы работать сестрой милосердия в одной из новых больниц, которые мисс Найтингейл собиралась открыть по возвращении в Англию. И это все? Этого мне будет достаточно? Я уже один раз испытала счастье материнства и сейчас чувствовала, что если у меня не будет больше детей, я буду считать свою жизнь прожитой понапрасну.
   Подобно многим нашим коллегам, я обожала Флоренс Найтингейл, можно сказать, боготворила ее. Ее несгибаемая воля, неизменная преданность выбранной ею гуманной профессии, спокойствие и вместе с тем неиссякаемая энергия производили впечатление даже на тех людей, которые поначалу были настроены весьма скептически относительно задуманного ею предприятия. Ради дела она отреклась от брака и материнства… Но ведь она ни разу не держала на руках рожденного ею ребенка! А я была матерью и твердо знала, что никакие другие радости жизни не заменят мне этого счастья, уже однажды мною испытанного.
   И вот передо мной открывалась новая дорога. Я могу выйти замуж за Чарлза, стать женой и матерью. Могу, наконец, повернуться спиной к своему прошлому, оставить бесплодные мечты о мести. Теперь, когда у меня появилась возможность устроить свою жизнь по-новому, эти мечты предстали передо мной в своем истинном свете – детскими и наивными. Только дети, испытав боль, вымещают свою злость не на том, что эту боль причинило, а на том, что первым подвернется под руку. Обри действительно был слабым человеком и легко подпадал под чужое влияние. Никогда человек с большой силой воли не стал бы жертвой пагубного пристрастия к наркотикам, а он стал. Я винила в его падении доктора Адера – и он действительно был отчасти виноват, – но все же, по моему глубокому убеждению, судьба человека находится, прежде всего, в его собственных руках.
   Но, рисуя в воображении картины будущей счастливой жизни в Англии – деревенская врачебная практика, муж, дети, – я одновременно не могла отделаться от мысли, что Дамиен Адер смеется надо мной.
   Но я забуду его, повторяла я вновь и вновь.
   И в то же время понимала, что не смогу. Что-то демоническое было в его характере. Я была уверена, что он околдовал Генриетту. А меня?..
   Он путешествовал по Востоку, жил среди туземцев, познал их обычаи и нравы, более того – он им следовал. Возможно, ему стали доступны их древние тайные знания – загадочные, мистические, может быть, связанные с потусторонними силами. Он, безусловно, не похож ни на кого из знакомых мне мужчин, и его нельзя судить по обычным меркам. А что он делал в том доме без окон, в Константинополе, где мы встретили его, одетого по-турецки? Что все это значит?..
   Я попыталась опять сосредоточиться на мыслях о Чарлзе и его предложении, но «дьявольский доктор» все не шел у меня из головы.
   Неожиданно я столкнулась с ним лицом к лицу.
   В своем белом халате он совершал утренний обход палат как ни в чем не бывало, как будто он никуда и не отлучался, коротко кивнул мне, давая понять, что в его внезапном появлении в госпитале нет ничего необычного.
   Однако вскоре его присутствие дало себя знать. Он нашел непорядок в палатах, в котором обвинил сестер милосердия. По его словам, раненым не оказывают должного внимания. Как будто ему не было известно, что бедные девушки буквально валятся с ног от усталости после многочасовой работы без передышки! Странно было слышать подобный упрек от человека, который без зазрения совести позволил себе удалиться на отдых, как только почувствовал в нем нужду…
   Во мне кипел гнев против доктора Адера. Сейчас я ненавидела его даже больше, чем когда видела в последний раз.
   По его мнению, сестрам милосердия не следовало оставаться подолгу на одном месте, поэтому он распорядился, чтобы нескольких наших коллег отправили в гарнизонный госпиталь, а на их место прислали других.
   Генриетте и Этель предстояло в числе прочих вернуться в гарнизонный госпиталь. Эта новость повергла нас в смятение – ведь если мы окажемся в разных местах, мы почти не сможем видеться друг с другом.
   Впрочем, Генриетта довольно легко с этим примирилась, чего нельзя было сказать об Этель. Бедная девушка была просто убита.
   – Вы понимаете, – жаловалась она Элизе и мне, – если меня ушлют, я не смогу видеть Тома. Мы расстанемся навсегда.
   – Но вы сможете иногда навещать его, – попыталась я ее утешить.
   – Все равно это уже не то. Ведь я так за ним ухаживала! И еще ничего ему не сказала. Мне кажется, эта новость его убьет.
   – И кому пришла в голову эта сумасшедшая идея – тасовать людей, как колоду карт? – грозно спросила Элиза.
   – Кому же еще, как не этому доктору Адеру, – в сердцах ответила Этель. – Он считает, что мы работаем недостаточно старательно. Он проходил по палате, когда я сидела рядом с Томом, и, должно быть, видел нас.
   – Но это так глупо! – возмутилась я. – У сестер милосердия так много работы. Конечно, им нужно время от времени отвлечься на что-то другое. Он просто хочет доставить людям неприятности.
   Словом, Этель была в отчаянии.
   Через некоторое время после нашего разговора Элиза отозвала меня в сторону и сказала:
   – Малышка Этель не просто огорчена – боюсь, что этот перевод в другой госпиталь задушит их любовь в самом зародыше. А не могли бы вы что-нибудь сделать?
   – Но как?
   – Поговорите с ним… с нашим всемогущим доктором.
   – Вы думаете, он прислушается к моим словам?
   Она внимательно посмотрела на меня и произнесла с расстановкой.
   – Да, думаю, что к вашим прислушается.
   – Да он презирает нас всех! И я не сделала ничего такого, что выделяло бы меня в его глазах среди прочих сестер.
   – А я думаю, что он вас особенно отмечает. То есть я хотела сказать – все остальные для него просто мебель, причем не самая полезная и нужная.
   – Мне кажется, что даже он прекрасно понимает, какую огромную работу выполняет здешний персонал.
   – Может быть, и понимает, да только никогда не покажет этого. Он ведь – всемогущий доктор, а сестры милосердия – просто служанки, которые должны являться по первому его зову.
   – И вы полагаете, что я смогу его изменить?
   Элиза кивнула.
   – Во всяком случае, попытаться стоит.
   Этот фантастический проект вначале только насмешил меня, но все же я решила рискнуть.
   Возможность представилась в тот же день. Я увидела, что доктор Адер направился в комнатку, где Чарлз сделал мне предложение. Я последовала за ним.
   – Доктор Адер!
   Он обернулся и посмотрел на меня. В ту же минуту я почувствовала, что гнев и отвращение охватывают меня с новой силой.
   – Мисс… э…
   – Я знаю, что вы сочтете непростительной дерзостью с моей стороны обратиться к вам…
   Я сделала паузу. Он не сделал попытки отрицать мои слова.
   – Но мне нужно сказать вам кое-что. Я уверена, что это ваша идея – перевести некоторых сестер милосердия из Главного госпиталя в гарнизонный и наоборот.
   – И вы полагаете, что я буду обсуждать свои планы с вами? – любезно осведомился он.
   – Я бы просила вас именно этот план обсудить со мной.
   – Могу я узнать, почему?
   – Да. Вы переводите сестер по своему произволу, не считаясь с тем, какую работу они выполняют.
   – Я прекрасно знаю, что они делают.
   – И презираете эту черную, грязную работу. Но, доктор Адер, уверяю вас – эта работа очень важна, и врачи должны быть благодарны мисс Найтингейл за то, что она нашла людей для ее выполнения.
   – Спасибо вам, мисс… э…, за то, что напомнили мне о моем долге.
   – С нами работает сиделка по имени Этель Картер. Ее переводят в другой госпиталь. Но этого делать нельзя!
   Он удивленно поднял брови. Его черные глаза, казалось, изучают меня с хладнокровной, циничной усмешкой.
   – Позвольте мне объяснить все, – продолжала я.
   – Прошу вас.
   – Она влюбилась в молодого солдата, одного из наших пациентов. Его состояние явно улучшилось, да и ей это пошло на пользу. Их нельзя разлучать.
   – Но это все же госпиталь, а не свадебная контора, мисс… э…
   – У вас, как я вижу, затруднения с моей фамилией. Позвольте напомнить, что меня зовут Анна Плейделл.
   – Да, мисс Плейделл.
   – Я согласна с вами – здесь не брачная контора. Более того – пробыв тут достаточно продолжительное время, я прекрасно знаю, что этот госпиталь – место величайших страданий.
   Мой голос задрожал.
   Я попыталась сдержать эмоции и, кое-как справившись с собой, сказала:
   – Если солдат может стать хоть чуточку счастливее, разве это не будет способствовать его выздоровлению? Хотя, наверное, вы не верите в подобные вещи.
   – Откуда вам знать, во что я верю и во что не верю? Вы слишком много на себя берете, мисс Плейделл.
   – Разве попросить вас о том, чтобы именно эта сиделка осталась в нашем госпитале, означает много на себя брать?
   – Если ее имя стоит в списке тех, кого переводят в гарнизонный госпиталь, значит, она туда и отправится.
   – А что будет с солдатом, который рисковал своей жизнью за родину и, возможно, еще отдаст за нее жизнь?.. Как быть с ним? Или его не нужно принимать во внимание, раз некий полубог уже соизволил составить свой важный список?
   Его губы слегка дрогнули – без сомнения, ему понравилось, что я назвала его полубогом. Сам он считал себя таковым.
   – Выслушайте же меня! – взмолилась я.
   Мой гнев против него нарастал с каждой минутой. Передо мной стоял мой враг, человек, которого хотелось уничтожить, и как еще хотелось! Как ненавидела я его снисходительную усмешку! А он явно дразнил меня, наслаждался моим волнением, и меня охватило желание бросить ему в лицо обвинения, о которых впоследствии я, возможно, и пожалела бы.