Холт Виктория. Секрет для соловья

   Мое обиталище с каждым днем все более притягивало меня. Я открывала все новые и новые подробности, но кое-что в доме казалось мне несколько неприятным. По моему мнению, так обстояло дело с большинством старинных домов. Прошлое в них было слишком близко. Казалось, что оно навсегда заключено в этих стенах и постоянно вторгается в настоящее. Но, очевидно, это все – результат моего богатого воображения. Как бы я хотела, чтобы отец был сейчас рядом со мной! Он бы развеял смехом мои страхи.
   Амелия – как легко было называть ее так, ведь она встретила меня тепло и дружелюбно! – показала мне дом, несколько спален, солярий, в котором располагались шезлонги и стулья, мы проходили мимо множества длинных окон и альковов, в одном из которых стояла старинная прялка. Амелия показала мне длинную галерею, увешанную фамильными портретами, и даже привела на кухню, где я познакомилась с кухаркой, не преминув выразить свое восхищение ее кулинарным искусством. Мне была также показана кладовая, где хранилась кухонная утварь и ручные мельницы, с помощью которых до сих пор мололи зерно и измельчали бобы.
   С каждым днем я становилась все более дружна с Амелией. Во всем ее облике была какая-то стойкая сдержанная печаль, наполнявшая меня желанием утешить ее. Она любила своего мужа, их совместная жизнь, по всей видимости, протекала вполне счастливо, и вот теперь ей предстояло вскоре потерять его. Амелия чрезвычайно заинтересованно относилась к дому, и показала мне ряд введенных ею усовершенствований: рассказала, что крыша требовала ремонта, а найти устойчивую к погоде черепицу, которая походила бы на средневековую, было очень трудно; показала мне обстановку, выбранную ею для нескольких спален, поскольку, по ее мнению, старая была слишком ветхой и не могла служить долее. Амелия очень любила этот дом, а скоро ей предстояло потерять не только своего мужа, но и свой дом. Однако, неожиданно пришло мне в голову, она ведь может остаться здесь. В конце концов, большие семьи часто продолжают жить в фамильном гнезде. В этом доме она была хозяйкой долгие годы – так пусть он и останется ее домом навсегда.
   Заговорить о данном предмете было бы неделикатно, только это меня останавливало. Не обсуждала я этого и с Обри. Ситуация принадлежала к числу тех, что должны разрешиться сами собой.
   Мы с Обри часто катались по поместью верхом. Я немного боялась, что окажусь плохой наездницей, но Обри в своей заботе обо мне превзошел самого себя. Он часто нарочно придерживал свою лошадь, а когда мы пускались в галоп, не спускал с меня глаз, и я чувствовала, что он может в любую минуту прийти на выручку. Однако когда мы выезжали в экипаже, он становился безрассудным – так велико было его желание показать мне, какой он умелый возница. И он действительно был таковым – лошади слушались малейшего прикосновения его кнута. Я все больше и больше влюблялась в Обри. Мне нравилась его гордость и всепоглощающая любовь к дому. Теперь я чувствовала как никогда, что он нуждается в моей заботе, и это чувство наполняло меня радостью.
   За время моего пребывания в поместье был один или два званых обеда – очень скромные, так как, по словам Обри, с тех пор как Стивен заболел, в Минстере не устраивали шумных развлечений. На них присутствовали несколько соседей, которых пригласили познакомиться со мной, и близкие друзья семейства. Я была представлена родителям Амелии, сэру Генри и леди Карберри, которые гостили у своих друзей в деревне, а теперь возвращались домой в Лондон. Мне они показались очаровательными людьми. С ними пришла молодая женщина, которую представили как достопочтенную Генриетту Марлингтон, дочь старинных друзей. Она тоже гостила в семействе, которое только что навестили родители Амелии, и сейчас намеревалась возвратиться с ними в Лондон и пожить какое-то время у них. Она поразила меня своей несомненной привлекательностью, которая проистекала даже более от ее живости, чем красоты черт. Но, впрочем, красоты ей тоже было не занимать. Она много рассказывала о лондонском сезоне и позабавила нас описанием того, как ее представляли королеве в королевской гостиной. По словам Генриетты, ей пришлось торжественно дожидаться своей очереди, перекинув шлейф платья через левую руку. В тот волшебный момент, когда она вошла в зал, шлейф во всем своем великолепии распустился позади нее. Королева удостоила девушку внимательного взгляда и протянула руку для поцелуя, при этом возникало впечатление, что она как бы взвешивает стоящего перед ней человека и решает, достоин ли он быть представленным ей.
   – Говорят, она очень проницательна, – заключила свой рассказ Генриетта.
   Было очевидно, что родители Амелии без ума от девушки, и я вполне разделяла их чувства. Оставалось только сожалеть, что их визит так скоро окончился.
   Мне часто приходилось оставаться вдвоем с Амелией, так как Обри был занят хозяйственными делами. Ему предстояло многое узнать о поместье, владельцем которого он должен был вскоре стать – ведь долгое время Обри пробыл заграницей, – и поэтому большую часть утренних часов он проводил с управляющим.
   Однажды, когда мы в очередной раз остались вдвоем, Амелия заговорила со мной более непринужденно, чем обычно.
   – Не представляю, как я буду жить без Стивена, – произнесла она.
   – Может быть, – отозвалась я, кривя душой и зная, что это невозможно, – он еще поправится.
   – Увы! – сказала она с глубоким вздохом. – Я знаю, что этого не может быть. Еще месяц назад мне казалось, что он пошел было на поправку. Однако на самом деле ему постепенно становится все хуже и хуже. Стивен всегда подолгу говорил со мной о поместье и только недавно осознал, что оно перейдет к Обри, который до недавнего времени так мало им интересовался.
   – Сейчас, несомненно, он проявляет ко всему этому большой интерес.
   – Да, он изменился. Думаю, это потому, что он знает – очень скоро дом будет принадлежать ему. Мы – Стивен и я – всегда надеялись, что у нас будут дети.
   Несколько мгновений мы обе помолчали, и вдруг Амелия начала говорить не останавливаясь:
   – О, Сусанна, вы не представляете, как я хотела иметь детей! И Стивен хотел того же. В этом я его подвела.
   – Вы не должны обвинять себя – это судьба.
   – Многое зависело и от меня. У меня было три выкидыша.
   – Я вам очень сочувствую…
   – Первый, как мне кажется, – целиком моя вина. Через четыре месяца у меня должен был появиться ребенок. Я поехала верхом и потеряла его. Мне так нравилось скакать на лошади! Мы ездили все вместе – Стивен, Обри и я. Мы посетили все окрестности… Не надо было этого делать. Так произошел первый выкидыш. Часто случается, что, раз начавшись, подобные вещи повторяются.
   – Как все это грустно!
   – В следующий раз я была очень осторожной, но через два месяца снова потеряла ребенка. Затем выкидыш произошел на третьем месяце.
   – Это, должно быть, ужасно.
   – Мы оба испытывали огромное разочарование, но особенно, как мне кажется, я. Я со всей остротой ощущала, что подвела Стивена. Он отчаянно хотел ребенка… сына, которому мог бы передать все здесь.
   – Я очень вас понимаю.
   – Ну что ж… такова жизнь, как говорится.
   – Увы!
   – Извините мне мою откровенность, но вы кажетесь такой милой, доброй… Я уверена, что Обри сделал правильный выбор. Ему нужен кто-нибудь вроде вас.
   – А мне кажется, что он уверенно стоит на ногах.
   Амелия не ответила. Она только выглядела очень печальной – должно быть, думала о своих неродившихся детях.
   Однажды я на какое-то время осталась вдвоем со Стивеном. Дело было так: Обри уехал на одну из ферм своего имения, я сидела одна в своей комнате. Вдруг вошла Амелия и сказала, что Стивен хотел бы меня видеть.
   Мы спустились в комнату больного. Он сидел на стуле, тепло укутанный в одеяла. Мне показалось, что ему стало гораздо хуже, чем в прошлый раз, когда я видела его в постели.
   Я села рядом с ним, и мы немного поговорили, после чего Амелия поднялась и вышла из комнаты.
   – Я рад, что вы выходите замуж за Обри, – обратился ко мне Стивен.
   – Мне очень приятно, что вы так думаете. Многие семьи не одобряют, когда в их круг входит новичок. Когда я познакомилась с Обри, я и понятия не имела, что он живет в таком месте.
   Он кивнул.
   – Да, на нем лежит определенная ответственность. Эту ответственность предстоит пронести через всю жизнь. Это как цепь, звенья которой выковывались столетиями.
   Не хочется думать, что она порвется. Если бы у меня был сын…
   Он с грустью покачал головой, а я вспомнила то, что рассказывала мне Амелия.
   – Так или иначе, я рад, что вы здесь. Ему нужен кто-то… кто твердо стоит на ногах, кто сможет присматривать за ним и удерживать от…
   Он не договорил. Я уверена, что он собирался сказать мне нечто очень важное, но передумал. Вместо этого он похлопал меня по руке и продолжал:
   – С тех пор как я познакомился с вами, я чувствую, что ему нужны именно вы.
   – Благодарю вас.
   – Вы сможете быть сильной. Сила – вот в чем он нуждается. Видите ли…
   Я не сводила с него прямого взгляда, но он молчал. Я решила помочь ему.
   – Вы говорили, что…
   Ввалившиеся глаза Стивена, казалось, пытались проникнуть в мои мысли. Он все порывался что-то сказать мне, но колебался, стоит или нет это делать. Меня охватило огромное любопытство. Я была твердо уверена, что должна узнать о чем-то важном – и, скорей всего, это касалось Обри.
   Но Стивен откинулся на стуле и закрыл глаза. В это время в комнату вошла Амелия.
   Мы вместе выпили чай.
   И все-таки меня не оставлял вопрос – о чем же хотел рассказать мне Стивен?
   Однажды поздно вечером, когда над замком нависли темные тучи, предвещавшие грозу еще до исхода дня, я зашла в длинную галерею полюбоваться висевшими там портретами. Мне сразу бросилось в глаза, насколько Обри походил на некоторых своих предков. Переходя от картины к картине, я внимательно вглядывалась в лица – одни улыбающиеся, другие серьезные, третьи печальные. Все они, казалось, смотрели на меня с полотен оценивающим взглядом.
   Стоя в галерее в надвигающихся сумерках, я была охвачена чувством чего-то ирреального. Вообще за то время что я прожила в этом доме, меня часто преследовало ощущение, что за мной кто-то следит – это, как мне представлялось, были призраки прошлого, изучавшие меня – девчонку, безрассудно осмелившуюся проникнуть в их тесный семейный круг.
   Один из портретов особенно заинтересовал меня – возможно, потому что лицо изображенного на нем мужчины напоминало мне лицо Обри. Его глаза, казалось, оживали, и выражение лица менялось по мере того, как я всматривалась в портрет. В своем воображении я представляла, что губы человека кривятся в усмешке, как будто он знал, что одновременно притягивает и отталкивает меня. Белые кудри его парика почти достигали плеч, а голову венчала широкополая шляпа, немного похожая на военный головной убор. Он был одет в ярко-красный бархатный камзол, схваченный у талии, под ним виднелся искусно вышитый жилет, почти такой же длинный, как камзол. Он тоже тесно охватывал талию мужчины и затем расходился широкими полами. Пуговицами служили драгоценные камни. Штаны доходили до колен и были украшены великолепными пряжками. У мужчины на портрете были стройные ноги, а пряжки на его туфлях гармонировали с теми, что красовались на штанах. Словом, это был чрезвычайно элегантный джентльмен.
   – Привет! – неожиданно услышала я чей-то голос.
   Я вздрогнула. На мгновение мне показалось, что это денди с картины вдруг обратился ко мне. Я резко обернулась и увидела Обри. Наверное, он вошел очень тихо, а я была так поглощена созерцанием портрета, что не услышала его шагов. Он осторожно взял меня за локоть.
   – Я вижу, ты совершенно очарована Гарри Сент-Клером, – произнес он. – И я уверен, что не ты первая.
   – Так, значит, это Гарри Сент-Клер? Должно быть, это твой дальний предок – ведь портрет нарисован не меньше чем сто лет назад.
   – Угадала. Эта шляпа выдает его. Она называется деттингенской – по названию места, где когда-то произошло знаменитое сражение. Возможно, ты даже знаешь точную дату. Я только помню, что это было примерно в 1740-х годах.
   – Так оно и есть.
   – После сражения возникло повальное увлечение этими шляпами. А как ты догадываешься, Гарри всегда скрупулезно следовал моде.
   – Неужели ты знаешь историю всех своих предков?
   – Только тех, кто отличился, как Гарри.
   – А как он отличился? На поле брани при Деттингене?
   – Ни в коем случае! Для этого он был слишком умен. Гарри был повесой, Гарри был воплощением дьявола! Его имя связывали с несколькими громкими скандалами, и тем самым он навлек на себя гнев отца, деда, а фактически и всей семьи.
   – А что он сделал?
   – Да ничего хорошего! Во всех затеваемых где-либо проказах непременно участвовал Гарри. Он почти промотал фамильное состояние и умер молодым. Говорили, что его призвал к себе дьявол. Думаю, что этот проказник сейчас недурно проводит время в аду. Он и там сумел бы устроить шумные кутежи.
   – Ты говоришь так, как будто он тебе нравится.
   – А ты не согласна, что негодяи всегда интереснее святош? Хотя, надо сказать, последних в нашей семье было не так уж много. Гарри состоял членом одного из Клубов адского огня. В то время их было немало, и многие ленивые и никчемные молодые люди, склонные к мотовству и располагавшие для этого определенной суммой денег, являлись членами подобных клубов.
   – Но чем-то он все-таки занимался?
   – Ничем похвальным! Баловался черной магией, поклонялся дьяволу – словом, не стесняясь потакал самым дурным своим наклонностям. Во главе клуба, к которому принадлежал Гарри, стоял некий сэр Фрэнсис Дэшвуд. Члены клубы собирались в Медменхэме близ Вест-Уайкома. Дэшвуд выстроил там замок, по виду напоминавший монастырь, именно там они поклонялись дьяволу – проводили черные мессы, устраивали оргии… Ты даже не представляешь, до какой степени испорченности доходили эти люди.
   Глаза Обри во время этого рассказа светились восхищением.
   – Но всего этого Гарри показалось мало. Рассказывают, что он организовал свой собственный клуб – почище того, что был у Дэшвуда.
   – Наверное, его портрет рисовал очень искусный художник, – предположила я. – Когда смотришь на него, лицо словно оживает.
   – Да, он сумел передать не только внешнее сходство, но и самую суть характера Гарри. Сразу видно, что это человек незаурядный, не так ли? А теперь взгляни на портреты Джозефа Сент-Клера и его дочери Черити. Они жили примерно за сто лет до Гарри. Это – добродетельные Сент-Клеры. Но ты не находишь, что Гарри интереснее?
   – Я нахожу, что его портрет выполнен более искусно.
   – Не пытайся себя обмануть! Сам Гарри смотрит на тебя с картины и как будто старается понять, не смог бы он увлечь тебя на стезю зла. Он наверняка захотел бы сделать тебя членом своего Клуба адского огня.
   – Как это страшно! Кажется, портрет сразу стал зловещим.
   Обри зажег одну из ламп, стоявших рядом на пристенном столике, и поднес ее к картине. При свете Гарри Сент-Клер выглядел просто негодяем.
   Обри засмеялся. Обернувшись к нему, я подумала, что ненормальный блеск в его глазах делает его поразительно похожим на далекого предка.
   Меня пробрала дрожь. В это мгновение вдалеке послышался глухой рокот надвигающейся грозы. Обри обнял меня за талию, и мы постояли перед портретом еще несколько минут.
   Затем Обри поставил лампу обратно на стол и, обернувшись ко мне, схватил меня в объятия и поцеловал страстно и требовательно. Никогда до этого момента он не вел себя со мной подобным образом.
   Мне стало немного не по себе. Я опять взглянула на портрет – казалось, Гарри Сент-Клер смеется надо мной.
   Однажды вечером, после обеда, Амелия поделилась с нами ошеломляющей новостью.
   Мы, как всегда, отобедали в зимнем салоне – нас ведь было только трое. Как я поняла, главной столовой пользовались только в присутствии гостей, а для нашей небольшой компании она была слишком велика.
   К зимнему салону примыкала небольшая проходная комната, которую мы использовали как уютную маленькую гостиную, выпивая там свой послеобеденный кофе.
   Во время трапезы у Амелии был какой-то отсутствующий вид. И еще мне показалось, что она немного нервничает.
   Неожиданно, словно собравшись с духом, она произнесла:
   – Мне нужно сообщить вам кое-что. Я не хотела упоминать об этом, пока не буду до конца уверена. У меня будет ребенок.
   Воцарилось молчание. Я не смотрела на Обри, но пыталась угадать его реакцию.
   Амелия, запинаясь, продолжала:
   – Конечно, это все меняет… А как рад Стивен! Я думаю, мое сообщение сразу значительно улучшило его состояние.
   Обретя, наконец, дар речи, я в восторге воскликнула:
   – Примите мои поздравления! Вы, должно быть, на седьмом небе от счастья – вы ведь так этого хотели.
   Она обернулась ко мне с выражением благодарности на лице.
   – Вначале я не верила. Мне казалось, что я ошибаюсь, поэтому я не хотела говорить об этом, пока не буду абсолютно уверена. Но сегодня мои предположения подтвердил доктор.
   Я встала со своего места, подошла к ней и сердечно обняла. Меня переполняла радость за Амелию. Поведанная ею печальная история о том, как страстно она хочет иметь ребенка, и о ее выкидышах, в свое время тронула меня до глубины души. Однако я догадывалась, что должен сейчас чувствовать Обри. Казалось, он прикипел к Минстеру с тех пор как поверил, что поместье будет принадлежать ему. Я гадала, что творится сейчас в его мыслях. Несколько минут он хранил молчание.
   Я выжидательно взглянула на него, и он, наконец, заговорил, хотя и с видимым усилием:
   – Что ж, я должен присоединиться к поздравлениям Сусанны. И когда это произойдет?
   – Пока срок небольшой – всего два месяца. Конечно, ждать еще очень долго. На этот раз я приму все меры предосторожности. Это как чудо! После всех разочарований, постигших меня… да и Стивен так болен… Теперь мне будет для чего жить. Я не могу передать вам, что я сейчас чувствую… Разумеется, я понимаю, что эта новость означает перемену и для вас…
   – Разумеется, – сухо отозвался Обри.
   – Я очень хорошо это понимаю, – продолжала Амелия. – Я сожалею… отчасти… хотя по-настоящему сожалеть мне трудно – ведь мне хотелось иметь ребенка больше всего на свете!
   Я ясно видела, что Обри пытается овладеть своими чувствами.
   Чтобы как-то разрядить обстановку, я предложила:
   – Давайте выпьем за счастливый исход.
   – Я не буду пить ни капли! – запротестовала Амелия. – Мне нужно очень беречь себя.
   – Тогда мы с Сусанной выпьем вдвоем, – вмешался Обри, – за счастливый исход.
   Амелия была не в состоянии говорить ни о чем другом.
   – Ну, разве это не чудо! – вновь и вновь повторяла она. – Это как утешение за все мои страдания.
   – Мне кажется, жизнь часто посылает нам подобные утешения, – высказала я свою точку зрения.
   – Должно быть, это произошло как раз до того, как Стивен так серьезно заболел, ведь временами он был таким же, как раньше. Болезнь очень осложнилась лишь относительно недавно.
   – Я так рада за вас, Амелия!
   – Мне почему-то казалось, что вы будете рады. Для Обри же это все меняет. Ведь это его дом. Я знаю, что он сейчас чувствует… А вот Стивен очень рад, потому что теперь его сын станет следующим владельцем Минстер Сент-Клера… а возможно, это будет дочь – владелица фамильного поместья.
   Амелия объявила, что намерена контролировать каждый свой шаг. Она проконсультируется с доктором и будет во всем слушаться его советов. Пережить еще одно разочарование ей просто не под силу.
   Свою досаду Обри скрывал до тех пор, пока мы не остались одни. Его горечь была неподдельной.
   – Подумать только, что это случилось! А ты веришь, что Стивен мог зачать ребенка?
   – Но он это сделал. Амелия ведь сказала, что иногда он чувствовал себя совершенно здоровым. Ему стало по-настоящему плохо только в последний месяц.
   – Ничего другого она и не могла сказать, не так ли?
   – Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду… Не хочешь же ты сказать, что этот ребенок не от Стивена! Как ты можешь, Обри!
   – А почему нет? Она оказалась в отчаянном положении, и для нее это единственный шанс удержать все, что иначе может ускользнуть.
   Я в ужасе уставилась на Обри.
   – Как ты смеешь говорить подобные вещи… и о ком – об Амелии!
   – Просто потому, что это вполне возможно.
   – Я не верю!
   – А ты понимаешь, какие перемены ждут нас в этой связи?
   – Я не думала об этом.
   Он пришел в неистовство и разразился гневной тирадой:
   – Брат захочет, чтобы я остался здесь в качестве некоего регента при его ребенке. Опекун инфанта, которому в один прекрасный день предстоит надеть корону!
   – А почему бы и нет?
   Он посмотрел на меня почти с отвращением.
   – Ты что, и в самом деле не понимаешь?
   – Конечно, понимаю.
   – Ты не будешь хозяйкой в своем собственном доме – ею останется Амелия. Разве это не очевидно?
   – Если мы останемся здесь, я буду очень довольна. Мне и в самом деле нравится Амелия. Мы стали друзьями.
   Обри резко отвернулся. Он выглядел как капризный ребенок, у которого только что отняли любимую игрушку. Меня охватила нежность. Я поняла, что должна его как-то утешить.
   – Все будет хорошо, Обри, – спокойно сказала я. – Мы вместе – вот что важно. Главное – человеческие отношения, а не… дома.
   Он слабо улыбнулся.
   – Ты хорошая девочка, Сусанна, – произнес он. – Я полагаю, мне повезло, правда?
   Я ответила:
   – Надеюсь, что так, а вернее – повезло нам обоим.
   Казалось, Обри сумел выбросить из головы свое разочарование. Он очень редко говорил об этом. Зато мы оба строили планы относительно предстоящей свадьбы.
   – Надо, чтобы она состоялась как можно скорее, – настаивал Обри, и его нетерпение приводило меня в восхищение.
   Я влюбилась в него, очарованная его привлекательной наружностью и знанием света, но фактически больше ничего о нем не знала. Полагаю, что эти свойства привлекли бы любую молодую девушку, имеющую небольшой жизненный опыт и мало искушенную в людях. Теперь же я взглянула на своего жениха по-другому. Я могла легко себе представить его маленьким мальчиком, выросшим в этом прекрасном старинном доме. Наверное, он был довольно ленив, не любил ничем утруждать себя и в то же время не мог довольствоваться вторыми ролями. Завидовал ли он старшему брату? Возможно, хотя бы немного. Это было бы вполне естественно. Затем он уехал, долго путешествовал, стараясь выстроить свою жизнь сообразно собственным представлениям. Когда его вызвали домой, и он понял, что очень скоро унаследует фамильное поместье, он изменился и впервые задумался над тем, как сильно привязан к этому старинному дому. И вдруг совершенно неожиданно, в тот момент, когда казалось, что вот-вот он станет владельцем усадьбы и всего поместья, он узнает, что скоро на свет может появиться другой претендент. Я понимала, каким глубоким разочарованием явилось это для Обри, как он переживает, и старалась быть с ним особенно нежной.
   Я тоже считала, что мы должны пожениться как можно быстрее.
   – В этом доме не место для свадьбы, – высказал свои соображения Обри. – Судя по виду Стивена, похороны были бы более подходящей церемонией.
   – Бедный Стивен! – Мне кажется, он теперь начнет с удвоенной силой цепляться за жизнь – ему ведь захочется увидеть своего ребенка.
   – Да, наверное.
   – Отец считает, что мы могли бы пожениться в приходе. И дядя, и тетя были бы очень этому рады, а дядя мог бы нас обвенчать. Ведь приход был моим домом в течение многих лет. Мне кажется, отец не хотел бы, чтобы я шла к алтарю из меблированных комнат.
   – И как скоро это может произойти? – спросил Обри.
   – Через пять или шесть недель… В крайнем случае – через два месяца.
   – Чем быстрее, тем лучше.
   – Как только я вернусь домой, то начну необходимые приготовления. Думаю, мне следует несколько недель пожить с дядей Джеймсом и тетей Грейс. Надо совершить оглашения и все такое… Дел очень много, и время пролетит незаметно.
   – Тогда я прошу тебя безотлагательно начать действовать.
   Итак, мы обо всем договорились.
   Когда я в очередной раз зашла навестить Стивена, мне показалось, что он выглядит гораздо лучше. Без сомнения, сообщение о предстоящем рождении ребенка подействовало на него как тонизирующее лекарство.
   Его речь стала более ясной, а в глазах появился блеск.
   – Я рад, что вы скоро поженитесь, – сказал он мне. – Обри нуждается в вас – помните об этом.
   Я улыбнулась и заверила его, что запомню это навсегда. Мне показалось, что Стивен все еще относится к Обри, как к младшему брату, неспособному самому о себе позаботиться.
   В день накануне моего отъезда, произошло загадочное событие. Я вышла на прогулку после ленча, виды Минстера и его окрестностей зачаровывали меня. Здесь можно было неожиданно наткнуться на развалины старого монастыря – остатки стены, по которой взбиралось какое-нибудь ползучее растение, обтесанные камни, некогда составлявшие тропинку среди травы, или основание бывшей колонны…
   Минстер уже успел оставить на мне свой неизгладимый отпечаток, он в высшей степени привлекал меня. Я часто размышляла – а будем ли мы когда-нибудь жить здесь? Если Стивен поправится, то, разумеется, нет. Да и представить себе Обри смирившимся с ролью регента при малолетнем племяннике мне было трудно.
   Перемена, произошедшая со Стивеном в последние дни, – только внешняя. Он выглядел лучше потому, что был счастлив, но даже счастье неспособно исцелить его полностью. Болезнь неотвратимо приближала его к концу.