Страница:
– У меня нет другого выбора, – напомнил он мне, – ведь если бы я сейчас ушел отсюда, это было бы невежливо.
– Этого солдата привезли из-под Севастополя, – продолжала я, – полузамерзшего, израненного. Никто не думал, что он проживет хотя бы несколько дней. Этель Картер самоотверженно ухаживала за ним. Между молодыми людьми возникла симпатия. С этих пор он стал быстро поправляться. Должна сказать, что у нее самой тоже была нелегкая жизнь. Она потеряла ребенка.
Мой голос при этих словах предательски дрогнул.
– Том и Этель начали строить планы на будущее, на совместную жизнь. Они помогли и продолжают помогать друг другу. Их нельзя разлучать! О, конечно, вам такие чувства недоступны. Вы слишком умны, чтобы задумываться о подобных житейских мелочах. Когда вы устаете от работы в госпитале, вы просто уходите, и другие трудятся за вас… а вы удаляетесь, чтобы как паша предаться наслаждениям в…
– Продолжайте, – сказал он, заметив мои колебания. – Итак, где же я предаюсь наслаждениям?
– Вы сами прекрасно знаете, где. Я же, к счастью, невежественна в подобных делах и хотела бы оставаться в неведении как можно дольше.
– Невежество – не самое похвальное качество.
– Вы, по обыкновению, шутите. Но есть другие способы лечения, кроме тех, что вы практикуете. Можно попытаться сделать человека счастливым, посочувствовать ему… пробудить у него веру в будущее. Эти простые способы так же эффективны, как и медикаменты. Я понимаю, что с моей стороны очень глупо взывать к вам, да еще и рассуждать о вещах, которые в ваших глазах ничего не стоят. Вы – жесткий, безжалостный человек. Людские страдания для вас – ничто.
– Не подозревал, что мы так хорошо знаем друг друга, – произнес он с улыбкой.
– Я не понимаю вас.
– И тем не менее вы дали очень точное и подробное описание моего характера.
От испуга я онемела. Что я наделала? Только выставила себя дурой в его глазах.
Ни слова не говоря, я повернулась и вышла из комнаты.
Меня ждали мои обязанности. Выполняя привычные действия как автомат, я все время чувствовала, что у меня горят щеки, а на глаза постоянно навертываются слезы.
Зачем я все это говорила? Я дала ему понять, что ненавижу его, а он стоял и потешался надо мной. Он злой, побочный, жестокий человек! Ему и дела нет до человеческих страданий. Люди для него – всего лишь объекты научных исследований. Великий исследователь ставит эксперименты на их телах, чтобы познать что-то новое, обогатить науку и прославиться еще больше. О, если бы мне удалось, наконец, сбросить его с пьедестала и показать всему миру, каков он на самом деле!..
На следующий день я увидела Элизу на кухне.
– Вот и обменялись, – сообщила она мне. – Наши отправились в гарнизонный, а оттуда к нам, в Главный, поступили новые сестры и сиделки.
Она ткнула меня локтем в бок.
– А Этель-то осталась здесь! Она до смерти рада. Они с Томом прямо не могут оторваться друг от дружки.
Она подмигнула.
– Небось, поговорили с ним, а? Я кивнула.
Элиза громко рассмеялась.
– Ну вот, я же говорила, что вы сумеете!
– Возможно, это просто совпадение. Он ясно дал мне понять, что ничего не будет менять в своем решении.
– Уж эти мне мужчины! – сказала Элиза с понимающей ухмылкой. – Все они таковы. Мнят себя ну просто богами, и не подступись. Да какая, в конце концов, разница? Вы добились, чего хотели.
Она вдруг умолкла и пристально посмотрела на меня.
– Благослови вас Бог, Анна! – произнесла она с чувством. – Пусть у вас в жизни все будет хорошо. Вам нужны дети, вот что я вам скажу… Вам и Этель. Оно ведь как в жизни – одним они нужны, другим нет, а вот вам обеим так очень даже нужны.
Это была ужасная зима. Надеюсь, мне никогда больше не доведется пережить такую.
Меня не покидали мысли о наших бедных солдатах, стоявших на равнине вокруг Севастополя и мечтавших о том, чтобы непокорный город как можно скорее сдался. Как бы тяжело ни было положение осажденных, осознававших неизбежность поражения, они вряд ли страдали так же, как осаждающие.
Дело в том, что войска поразила болезнь, которую некоторые называли азиатской холерой, а другие – просто тюремной лихорадкой. Мне случалось видеть солдат, привезенных на арбах – своеобразных турецких повозках. Многие из них к моменту поступления в госпиталь уже были мертвы. Сердце разрывалось, когда мы видели, как турецкие рабочие роют могилы для наших воинов! Это были даже не могилы, а просто огромные ямы, куда сбрасывали многочисленные трупы.
Лихорадкой заболели и некоторые сестры милосердия и сиделки. Ураганом прошлась она по госпиталю. Мы все жили с сознанием возможной смерти.
Как приятно было видеть мисс Найтингейл, когда она совершала ежевечерний обход палат! Одетая в черное шерстяное платье с белым полотняным воротничком и нарукавниками, поверх которого красовался аккуратный передник, в белой шапочке с черной шелковой косынкой она легко двигалась, прямая, спокойная и строгая, между рядами кроватей, высоко неся лампу и время от времени останавливаясь, чтобы пощупать горячечный лоб одного раненого, утешить другого, улыбнуться и подбодрить третьего. На нее смотрели как на посланца иного мира, ангела, спустившегося с небес. Все люди, попавшие к нам в госпиталь с полей сражений, сразу понимали, какую огромную работу совершала эта замечательная женщина, чтобы хотя бы немного облегчить их страдания. Те, кто в повседневной жизни не обходились без крепкого словца, а то и просто ругательств, в присутствии мисс Найтингейл старательно подбирали выражения, чтобы не оскорбить ее слух.
Энергичная, грациозная, красивая женщина, державшаяся с исключительным достоинством.
Скромно одетая, она вызывала уважение и восхищение всех, кто хоть однажды видел ее.
Всю жизнь я буду благодарна судьбе за то, что мне посчастливилось работать рядом со знаменитой мисс Флоренс Найтингейл!
Всему на свете приходит конец. Вот и эта ужасная зима, хоть и неохотно, но уступила дорогу весне. В наш госпиталь теперь поступало все меньше раненых.
В воздухе повеяло не только весной, но и новыми надеждами.
Русские наверняка скоро сдадутся, авторитетно уверяли почти все, с кем мне приходилось разговаривать в эти дни.
С Генриеттой я теперь виделась не так часто, как раньше. Зимой, когда стояли короткие дни, мы работали не только в светлое время суток, но зачастую и ранним утром, и поздним вечером, урывая несколько часов для короткого отдыха, мгновенно погружались в сон, сраженные накопившейся усталостью.
В наш госпиталь частенько наведывался Филипп Лабланш. В таких случаях он всегда старался повидаться со мной. Я знала, что он общается и с Генриеттой. По мере возможности в Главный госпиталь старался приходить и Чарлз, но у него, как и у всех докторов, работы было еще больше, чем у нас.
Иногда он спрашивал меня:
– Вы все еще раздумываете над моим предложением?
И я отвечала:
– Да.
Порой мне казалось, что глупо так долго колебаться. Есть возможность прожить жизнь рядом с достойным человеком, я даже могла бы быть полезной ему в его работе. Я уже не девочка, смотрящая на жизнь наивными глазами, а была замужем и знаю, что это такое. Мне не нужен рыцарь в блестящих доспехах, который увезет меня на арабском скакуне. Мне представилась возможность начать новую жизнь – интересную, полную смысла, достойную. И все же я никак не могла решиться…
Наступление чудесной крымской весны воодушевило всех нас. Глядя, как в степи распускаются крокусы и гиацинты, мы надеялись, что война скоро кончится, и мы вернемся домой.
Благодаря военным корреспондентам о положении на фронте и о состоянии госпиталей стало известно на родине, и это вызвало бурю возмущения в прессе. Одним из положительных последствий такой, гласности явился визит в наш госпиталь мсье Алексиса Сойе, нового главы Реформистского клуба. Он прибыл с целью инспекции кухонь ускюдарского госпиталя. Как мы были благодарны мсье Сойе! Это был человек, по-настоящему преданный своему делу. Он сам выбрал солдат, которые, по его мнению, имели кулинарные способности, и направил их на работу в кухни, где лично обучил их приготовлению питательных и просто превосходных на вкус блюд. Обычно он проходил по палатам в сопровождении своих подчиненных, которые несли большие суповые котлы и раздавали раненым порции вкусного супа. Надо было видеть радость и благодарность наших бедных, измученных воинов! Мсье Сойе также пек превосходный хлеб. В довершение всего он изобрел чудо-чайник, из которого можно было напоить пятьдесят человек, причем вода все это время оставалась одинаково горячей. Словом, удивительный француз внес приятное разнообразие в нашу жизнь.
Иногда у нас бывали короткие минуты отдыха, но, как правило, свободное время Генриетты не совпадало с моим. Вообще же этой весной у нас все получалось, жить стало легче. Мы превозмогли страшную зиму, и было ясно, что Севастополь не выстоит еще одну. Значит, говорили мы себе, на следующий год в это же время мы уже наверняка будем дома.
Однажды произошло довольно забавное событие. В госпиталь неожиданно приехал весьма высокий турок в сопровождении двух внушительных слуг, одетых в широкие шаровары с золотыми кушаками и ливреи с пышным орнаментом.
Он начал оживленно что-то говорить, но мы не поняли ни слова. И тут кому-то пришла в голову мысль послать за доктором Адером.
Я надеялась, что и он не разберет языка, на котором объяснялся незнакомец.
– В конце концов, – сказала я Генриетте, – мы от него только и слышали, что он – великий знаток всех восточных языков. А так ли это на самом деле?
Однако доктор Адер прекрасно понял незнакомца, и между ними состоялся серьезный разговор.
Несколько сестер милосердия собрались вокруг мужчин, ожидая исхода переговоров, и среди них Генриетта, Элиза и я.
Наконец доктор Адер повернулся к нам и произнес:
– Я думаю, что мне следует немедленно повидать мисс Найтингейл. Дело в том, что этот джентльмен от имени своего весьма богатого и знатного хозяина предлагает солидную сумму денег за одну из наших служащих. Он желал бы, чтобы эта дама была доставлена в гарем досточтимого вельможи.
Мы все в изумлении уставились на доктора.
– Интересно, кого именно он выбрал, – продолжал он. – Хотелось бы взглянуть на эту леди.
Нам не пришлось долго ждать – прибывший солидный господин, улыбаясь во весь рот, приблизился к нашему кружку, подошел к Генриетте и учтиво ей поклонился. Затем он повернулся к доктору Адеру и что-то сказал ему на своем языке.
– Итак, он выбрал вас, – обратился доктор Адер к Генриетте.
Мне показалось, что в его взгляде промелькнул немой вопрос, как будто он недоумевал, какими именно особыми качествами Генриетта могла привлечь восточного человека. Должно быть, ее видели в городе – по моим сведениям, она несколько раз обедала в Константинополе вместе с Филиппом Лабланшем.
Создавшаяся ситуация явно развеселила Генриетту.
– И что вы ему ответите? – с улыбкой спросила она доктора Адера.
– Что вы не продаетесь.
– А это его не обидит?
– Я объясню ему все насколько можно тактично. Возможно, мне придется сказать, что вас уже заказал другой человек.
Генриетта хихикнула.
– Мне всегда было интересно узнать, каково это – оказаться в гареме какого-нибудь султана.
– Боюсь, что действительность не оправдала бы ваших ожиданий. А теперь было бы весьма кстати, если бы вы удалились и позволили мне покончить с этим делом. Мне понадобится весь мой такт – нельзя допустить, чтобы этот господин хотя бы в чем-то счел себя оскорбленным.
Мы ушли. Я обратила внимание, что присутствовавшие при этой сцене внимательно рассматривают Генриетту. Меня совершенно не удивило, что ее выбрали для гарема. Она была значительно симпатичнее любой из нас, держалась всегда очень живо и, несомненно, могла привлечь к себе внимание.
– Вам следует быть осторожнее, – предупредила я подругу. – Этот вельможа может попытаться похитить вас.
Примерно через неделю после описываемых событий под Севастополем началось оживление боевых действий, раненых стало поступать больше, чем раньше.
Обычно это происходило так – когда мы видели, что к госпиталю приближается арба, мы выходили навстречу вместе с мужчинами, которые должны были нести носилки с ранеными, стараясь, чтобы неудобства, неизбежно возникающие при транспортировке раненых, были минимальными.
Мое сердце разрывалось при виде их страданий. Я боялась этой работы, но постепенно все же привыкла, и хотя вид этих несчастных волновал меня так же, как и прежде, теперь я, по крайней мере, была готова к тому, что меня ожидало.
Как-то раз я увидела, как на носилки осторожно поднимают раненого солдата, который громко стонал от боли. Он показался мне знакомым. Солдат был грязен, его мундир пропитался кровью – словом, он выглядел так же, как и большинство поступавших в наш госпиталь воинов. И, тем не менее, я не могла отделаться от чувства, что знаю этого человека.
Я внимательно посмотрела на него еще раз, и мое сердце упало – к своему ужасу, в этом тяжело раненном молодом человеке я узнала Вильяма Клифта, мужа Лили.
– О Боже, – взмолилась я, – только не дай ему умереть!
Мне представилась Лили. Как она радовалась рождению сына! Сейчас она сидит дома и каждую минуту ждет новостей с фронта. Нельзя допустить, чтобы этой новостью стало сообщение о смерти ее мужа. Она так надеялась на будущее… Я помню, какая сильная перемена к лучшему произошла в ней с той поры, как она познакомилась с Клифтами и сообщила, что собирается замуж за Вильяма. А потом она поняла, что скоро станет матерью…
– Боже, прошу тебя, не дай этому ребенку стать сиротой, – молилась я. – Не делай Лили вдовой – она ведь такая юная!
О, скольких женщин сделает вдовами и скольких детей еще осиротит эта ужасная, бессмысленная война!..
– Но только не Лили, – повторяла я снова и снова, – только не Лили…
Я направилась в палату, надеясь отыскать кровать Клифта. Это заняло много времени, но, в конце концов, я нашла его.
Опустившись на колени рядом с его постелью, я сказала:
– Вильям, вы узнаете меня?
Казалось, он меня слушает, но его глаза ничего не выражали. Я испугалась, что он частично утратил слух.
– Вильям, – тихо и настойчиво продолжала я, – я – Анна Плейделл, подруга Лили.
– Лили, – с трудом пробормотал раненый. Мне показалось, что он старается улыбнуться.
– Только не умирай, – исступленно молила я его. – Ты не должен умереть. Вспомни о Лили и о своем сыне!..
Но ледяной страх сковал мою душу – я видела, насколько Вильям плох.
Выйдя из палаты, я направилась в маленькую комнатку, куда часто удалялась, когда мне хотелось побыть одной. С тех пор, как именно там Чарлз просил меня стать его женой, эта каморка приобрела для меня особое значение. Там же состоялся и мой примечательный разговор с доктором Адером, во время которого я убеждала его не разлучать Этель и Тома. Какой-то инстинкт привел меня сюда и на этот раз. Я не сомневалась, что должна немедленно найти доктора Адера, потому что, как это ни странно, меня не покидала уверенность, что только он один может спасти Вильяма Клифта.
Увидев Адера в своей любимой комнатушке, я не удивилась. Он снимал с полки пузырьки с какими-то лекарствами и, слегка хмурясь, рассматривал содержимое на свет.
– Доктор Адер!
Он резко обернулся.
– А, это вы, мисс… э…
– Плейделл, – как всегда, подсказала я.
– О да, конечно.
– В госпиталь привезли раненого, – начала я, боясь, что он меня не дослушает. – Я его знаю, и не только его, но и его жену, и ребенка.
– В госпитале вообще масса раненых. Наверное, у многих из них есть жены и дети. И что же такого особенного именно в этом раненом?
– Он не должен умереть. Его надо спасти!
– Наш долг состоит как раз в том, чтобы спасти как можно больше пациентов.
Не помня себя, я подошла к нему и схватила его за руку. Он был явно удивлен и даже слегка улыбнулся.
– Пожалуйста, – взмолилась я, – осмотрите его немедленно. Скажите, что вы сумеете его спасти. Вы должны, вы просто обязаны сделать все, чтобы он не умер!
– Хорошо. Где он?
– Я проведу вас к нему.
Доктор Адер последовал за мной, и вскоре мы очутились у постели, на которой лежал Вильям Клифт. Адер осмотрел его. На это потребовалось немного времени. Я стояла рядом и наблюдала, как быстро движутся его ловкие пальцы.
Наконец, он опять укрыл Вильяма одеялом, вышел из палаты и направился в ту каморку, которую мы только что покинули. Я молча следовала за ним.
– У него в бедре две пули, – коротко объяснил мне доктор Адер. – Началось нагноение. Если их немедленно извлечь, у вашего Клифта появится шанс выкарабкаться.
– Прошу вас, дайте ему этот шанс. Я умоляю вас! Адер с минуту молча смотрел на меня, а потом сказал:
– Ну что ж, хорошо. Я прооперирую его тотчас же. Вам лучше быть рядом – может понадобиться ваша помощь.
– Да, конечно, – с готовностью отозвалась я. – Разумеется, я буду рядом.
– Подготовьте больного к операции. Поставьте ширму вокруг его кровати – я прооперирую его прямо здесь, больше нигде нет места.
– Я сделаю все немедленно.
Меня внезапно охватила благодарность к этому человеку. Теперь только он один мог спасти Вильяма, и я на время даже забыла, что эксперименты доктора стоили мне жизни моего сына.
Мое состояние в то время было необычным, а поступки инстинктивны. Вильям лежал на кровати, его сознание было не до конца ясным, так что он почти не отдавал себе отчета в том, что с ним происходит. Великое счастье для него, подумала я.
– С тобой все будет хорошо, Вильям, – шептала я, хотя он меня и не слышал. – Ты вернешься домой, к своей Лили и малышу. У тебя ведь такой славный малыш! Лили очень гордится им. И ты будешь им гордиться и полюбишь его. Ты непременно вернешься домой, Вильям!..
Не думаю, чтобы несчастный солдат понимал мои слова, но через некоторое время мне показалось, что он немного успокоился и задышал ровнее.
К нам подошел доктор Ад ер, пристально посмотрел на меня и сказал:
– Мне кажется, будет лучше, если вы никому не расскажете о том, что сейчас увидите. Мне нужно, чтобы вы оставались рядом с пациентом во время всей операции. Он знает вас и, похоже, нуждается в вас. Но повторяю – все, что вы увидите на операционном столе, должно остаться достоянием только нас троих – доктора, сиделки и больного.
С этими словами он вынул из кармана флакон.
– Дайте мне чашку, – скомандовал он.
Я подала. Он вылил туда содержимое флакона.
– Поднимите ему голову.
Я так и сделала и держала голову Вильяма, пока он пил из чашки.
– Как его зовут?
– Вильям Клифт.
Он кивнул и наклонился к раненому.
– Вильям Клифт, – четко и внятно произнес доктор Адер. – Посмотрите на меня. Посмотрите мне в глаза. Смотрите, смотрите внимательно. Что вы видите? Вы читаете мои мысли. Я собираюсь извлечь две пули из вашего бедра. Вы ничего не почувствуете, совсем ничего. Вы слышите меня – ничего… Рядом с вами ваш друг, ваш друг с далекой родины.
Он продолжал внимательно смотреть на Вильяма и все повторял:
– Вы ничего не почувствуете, ничего, ничего…
Вильям закрыл глаза и, казалось, заснул.
– Мы должны действовать быстро, – обратился ко мне доктор Адер, – пока не кончился эффект лекарства.
Меня охватила дрожь. Я понимала, что нахожусь в обществе некоего загадочного существа, чье мистическое лечение резко отличалось от всего того, к чему я привыкла.
– Вы можете поговорить с ним, – предложил мне доктор Адер. – Расскажите ему о его жене, ребенке, напомните ему о родине.
Я так и сделала.
– Мы скоро поедем домой, Вильям, – начала я. – Лили ждет нас. Малыш уже, наверное, подрос. Он тоже хочет видеть своего отца. А Лили так счастлива, так ждет тебя… Ждет в той лавочке, где вы познакомились. Скоро ты приедешь домой, и не будет больше этой бойни, крови, войны. Будет только мирная жизнь на нашей милой родине. Ты станешь гулять в парке со своим сыном. Как хорош сейчас парк! Он весь в цвету. А по воскресеньям там играет оркестр…
Я не задумывалась над тем, что говорила, а вновь и вновь повторяла первое, что приходило в голову. Время от времени мой взгляд был обращен на ловкие пальцы доктора Адера. Вот он извлек первую пулю, и на его губах заиграла победная усмешка. Меня поразило то, что Вильям в ходе всей операции даже не пошевелился.
– Продолжайте говорить с ним, – иногда командовал мне доктор Адер, и я повиновалась.
Наконец, я услышала, как он глубоко вздохнул, и обернулась. У него в руках была вторая пуля.
– Дело сделано, – произнес он. – Скоро он почувствует боль. Сейчас больной ее не чувствует. Ему хорошо. Когда он проснется, посидите рядом с ним. Если он попытается заговорить, ответьте ему. Примерно через час начнутся сильные боли. Я собираюсь дать ему кое-какое лекарство, чтобы облегчить страдания. Как только вы увидите, что ему становится больно, немедленно сообщите мне. Я буду рядом, в какой-нибудь из палат. Ширму не убирайте, пока я не скажу.
Я села рядом с постелью Вильяма и задумалась. Все, что только что произошло на моих глазах, казалось мне каким-то чудом. Этому человеку, несомненно, подчиняются некие мистические силы. Я постаралась вспомнить, как Филипп отозвался о докторе Адере. Да, он назвал его уникальным. Теперь я видела, что это правда. Отныне нас связала общая тайна.
Меня охватило страшное волнение. Мысли не удавалось привести в порядок. Почти час просидела я у кровати Вильяма. Вот его лицо исказила мука боли. Я поспешила найти доктора Адера. Он действительно, как и обещал мне, находился в соседней палате.
– Я сейчас приду, – произнес он в ответ на мое сообщение.
Подойдя к постели Вильяма, он налил в ложку несколько капель лекарства из своего флакона и поднес ко рту больного.
– Теперь он опять на несколько часов впадет в забытье, – объяснил доктор Адер.
– А что потом? – поинтересовалась я.
– Потом боль опять вернется, но чем позже это произойдет, тем больше шансов, что организм больного сумеет с ней справиться. А теперь вы можете идти. Не сомневаюсь, что у вас масса работы.
– Спасибо вам, доктор Адер, – от души произнесла я.
Не помню, как я доработала остаток дня. Все вспоминала сцену, разыгравшуюся на моих глазах за ширмой. В ней участвовали только трое – доктор, я и человек, который в эту минуту, возможно, умирает, корчась от, боли, на своей постели.
Временами я думала: «Он ставит свои странные, мистические опыты, причем ставит их на людях. Но какое право он имеет использовать живых людей как… как морских свинок? Однако ведь только что на моих глазах он спас Вильяму жизнь…»
Итак, я опять думала о нем, и только о нем. Но ведь именно так я поступаю постоянно с тех пор, как увидела его… и даже раньше.
Я никому не могла рассказать о том, что видела, – доктор Адер ясно дал мне понять, что все должно остаться между нами.
Всю ночь я не сомкнула глаз, а утром первым делом отправилась навестить Вильяма Клифта.
Он был бледен и стонал от боли.
Но он был жив!
На следующий день вечером я поняла, что доктор Адер ищет встречи со мной. Я находилась в палате, когда он подошел к кровати Вильяма Клифта и начал его осматривать. Не желая ему мешать, я удалилась в свою любимую комнатушку и стала ждать, пройдет ли он мимо, закончив осмотр, или войдет внутрь.
Наконец, я увидела его. Он стоял на пороге и победно улыбался.
– Могу вам сообщить, – начал он, – что мы сохранили жизнь этому пациенту.
Словно камень свалился с моей души. В эту минуту я забыла, что еще недавно испытывала враждебность к доктору Адеру.
– Вы уверены?
Казалось, мой вопрос его удивил.
– Да, уверен! В данный момент могу сказать одно – состояние больного именно такое, каким я ожидал его видеть. А это уже прогресс.
Затем он внимательно посмотрел на меня.
– Ему понадобится хороший уход, – продолжал он.
– Да, конечно.
– Вы должны сами ухаживать за ним. Постарайтесь поднять его настроение. Рассказывайте ему о жене и ребенке.
– Я так и сделаю, – сказала я, и голос мой задрожал. Он кивнул и ушел.
Я уделяла Вильяму очень много времени – перевязывала его раны, разговаривала с ним о доме. Постепенно силы стали возвращаться к нему, в его глазах засветилась надежда.
Примерно через неделю доктор Адер, проходя по палате, посмотрел на меня и сказал:
– Я думаю, что теперь мы сможем отправить нашего пациента на родину, к жене и ребенку, целым и невредимым.
В эту минуту мне показалось, что я впервые была по-настоящему счастлива с тех пор, как умер Джулиан.
В течение долгих летних месяцев в госпиталь поступало гораздо меньше солдат, и опять, как и в прошлое лето, они в основном страдали не от ран, а от болезней. Вильям Клифт понемногу поправлялся. С моей точки зрения, так было даже лучше – ведь если он полностью и быстро поправится, его опять пошлют на фронт. Он был все еще очень слаб.
Этель и Том заключили официальную помолвку. Девушка сияла от счастья. Она постоянно говорила о ферме, где они собирались жить после женитьбы. И еще она так благодарна Тому, добавляла Этель – ведь она рассказала ему о себе все и не услышала в ответ ни слова упрека.
– Этого солдата привезли из-под Севастополя, – продолжала я, – полузамерзшего, израненного. Никто не думал, что он проживет хотя бы несколько дней. Этель Картер самоотверженно ухаживала за ним. Между молодыми людьми возникла симпатия. С этих пор он стал быстро поправляться. Должна сказать, что у нее самой тоже была нелегкая жизнь. Она потеряла ребенка.
Мой голос при этих словах предательски дрогнул.
– Том и Этель начали строить планы на будущее, на совместную жизнь. Они помогли и продолжают помогать друг другу. Их нельзя разлучать! О, конечно, вам такие чувства недоступны. Вы слишком умны, чтобы задумываться о подобных житейских мелочах. Когда вы устаете от работы в госпитале, вы просто уходите, и другие трудятся за вас… а вы удаляетесь, чтобы как паша предаться наслаждениям в…
– Продолжайте, – сказал он, заметив мои колебания. – Итак, где же я предаюсь наслаждениям?
– Вы сами прекрасно знаете, где. Я же, к счастью, невежественна в подобных делах и хотела бы оставаться в неведении как можно дольше.
– Невежество – не самое похвальное качество.
– Вы, по обыкновению, шутите. Но есть другие способы лечения, кроме тех, что вы практикуете. Можно попытаться сделать человека счастливым, посочувствовать ему… пробудить у него веру в будущее. Эти простые способы так же эффективны, как и медикаменты. Я понимаю, что с моей стороны очень глупо взывать к вам, да еще и рассуждать о вещах, которые в ваших глазах ничего не стоят. Вы – жесткий, безжалостный человек. Людские страдания для вас – ничто.
– Не подозревал, что мы так хорошо знаем друг друга, – произнес он с улыбкой.
– Я не понимаю вас.
– И тем не менее вы дали очень точное и подробное описание моего характера.
От испуга я онемела. Что я наделала? Только выставила себя дурой в его глазах.
Ни слова не говоря, я повернулась и вышла из комнаты.
Меня ждали мои обязанности. Выполняя привычные действия как автомат, я все время чувствовала, что у меня горят щеки, а на глаза постоянно навертываются слезы.
Зачем я все это говорила? Я дала ему понять, что ненавижу его, а он стоял и потешался надо мной. Он злой, побочный, жестокий человек! Ему и дела нет до человеческих страданий. Люди для него – всего лишь объекты научных исследований. Великий исследователь ставит эксперименты на их телах, чтобы познать что-то новое, обогатить науку и прославиться еще больше. О, если бы мне удалось, наконец, сбросить его с пьедестала и показать всему миру, каков он на самом деле!..
На следующий день я увидела Элизу на кухне.
– Вот и обменялись, – сообщила она мне. – Наши отправились в гарнизонный, а оттуда к нам, в Главный, поступили новые сестры и сиделки.
Она ткнула меня локтем в бок.
– А Этель-то осталась здесь! Она до смерти рада. Они с Томом прямо не могут оторваться друг от дружки.
Она подмигнула.
– Небось, поговорили с ним, а? Я кивнула.
Элиза громко рассмеялась.
– Ну вот, я же говорила, что вы сумеете!
– Возможно, это просто совпадение. Он ясно дал мне понять, что ничего не будет менять в своем решении.
– Уж эти мне мужчины! – сказала Элиза с понимающей ухмылкой. – Все они таковы. Мнят себя ну просто богами, и не подступись. Да какая, в конце концов, разница? Вы добились, чего хотели.
Она вдруг умолкла и пристально посмотрела на меня.
– Благослови вас Бог, Анна! – произнесла она с чувством. – Пусть у вас в жизни все будет хорошо. Вам нужны дети, вот что я вам скажу… Вам и Этель. Оно ведь как в жизни – одним они нужны, другим нет, а вот вам обеим так очень даже нужны.
Это была ужасная зима. Надеюсь, мне никогда больше не доведется пережить такую.
Меня не покидали мысли о наших бедных солдатах, стоявших на равнине вокруг Севастополя и мечтавших о том, чтобы непокорный город как можно скорее сдался. Как бы тяжело ни было положение осажденных, осознававших неизбежность поражения, они вряд ли страдали так же, как осаждающие.
Дело в том, что войска поразила болезнь, которую некоторые называли азиатской холерой, а другие – просто тюремной лихорадкой. Мне случалось видеть солдат, привезенных на арбах – своеобразных турецких повозках. Многие из них к моменту поступления в госпиталь уже были мертвы. Сердце разрывалось, когда мы видели, как турецкие рабочие роют могилы для наших воинов! Это были даже не могилы, а просто огромные ямы, куда сбрасывали многочисленные трупы.
Лихорадкой заболели и некоторые сестры милосердия и сиделки. Ураганом прошлась она по госпиталю. Мы все жили с сознанием возможной смерти.
Как приятно было видеть мисс Найтингейл, когда она совершала ежевечерний обход палат! Одетая в черное шерстяное платье с белым полотняным воротничком и нарукавниками, поверх которого красовался аккуратный передник, в белой шапочке с черной шелковой косынкой она легко двигалась, прямая, спокойная и строгая, между рядами кроватей, высоко неся лампу и время от времени останавливаясь, чтобы пощупать горячечный лоб одного раненого, утешить другого, улыбнуться и подбодрить третьего. На нее смотрели как на посланца иного мира, ангела, спустившегося с небес. Все люди, попавшие к нам в госпиталь с полей сражений, сразу понимали, какую огромную работу совершала эта замечательная женщина, чтобы хотя бы немного облегчить их страдания. Те, кто в повседневной жизни не обходились без крепкого словца, а то и просто ругательств, в присутствии мисс Найтингейл старательно подбирали выражения, чтобы не оскорбить ее слух.
Энергичная, грациозная, красивая женщина, державшаяся с исключительным достоинством.
Скромно одетая, она вызывала уважение и восхищение всех, кто хоть однажды видел ее.
Всю жизнь я буду благодарна судьбе за то, что мне посчастливилось работать рядом со знаменитой мисс Флоренс Найтингейл!
Всему на свете приходит конец. Вот и эта ужасная зима, хоть и неохотно, но уступила дорогу весне. В наш госпиталь теперь поступало все меньше раненых.
В воздухе повеяло не только весной, но и новыми надеждами.
Русские наверняка скоро сдадутся, авторитетно уверяли почти все, с кем мне приходилось разговаривать в эти дни.
С Генриеттой я теперь виделась не так часто, как раньше. Зимой, когда стояли короткие дни, мы работали не только в светлое время суток, но зачастую и ранним утром, и поздним вечером, урывая несколько часов для короткого отдыха, мгновенно погружались в сон, сраженные накопившейся усталостью.
В наш госпиталь частенько наведывался Филипп Лабланш. В таких случаях он всегда старался повидаться со мной. Я знала, что он общается и с Генриеттой. По мере возможности в Главный госпиталь старался приходить и Чарлз, но у него, как и у всех докторов, работы было еще больше, чем у нас.
Иногда он спрашивал меня:
– Вы все еще раздумываете над моим предложением?
И я отвечала:
– Да.
Порой мне казалось, что глупо так долго колебаться. Есть возможность прожить жизнь рядом с достойным человеком, я даже могла бы быть полезной ему в его работе. Я уже не девочка, смотрящая на жизнь наивными глазами, а была замужем и знаю, что это такое. Мне не нужен рыцарь в блестящих доспехах, который увезет меня на арабском скакуне. Мне представилась возможность начать новую жизнь – интересную, полную смысла, достойную. И все же я никак не могла решиться…
Наступление чудесной крымской весны воодушевило всех нас. Глядя, как в степи распускаются крокусы и гиацинты, мы надеялись, что война скоро кончится, и мы вернемся домой.
Благодаря военным корреспондентам о положении на фронте и о состоянии госпиталей стало известно на родине, и это вызвало бурю возмущения в прессе. Одним из положительных последствий такой, гласности явился визит в наш госпиталь мсье Алексиса Сойе, нового главы Реформистского клуба. Он прибыл с целью инспекции кухонь ускюдарского госпиталя. Как мы были благодарны мсье Сойе! Это был человек, по-настоящему преданный своему делу. Он сам выбрал солдат, которые, по его мнению, имели кулинарные способности, и направил их на работу в кухни, где лично обучил их приготовлению питательных и просто превосходных на вкус блюд. Обычно он проходил по палатам в сопровождении своих подчиненных, которые несли большие суповые котлы и раздавали раненым порции вкусного супа. Надо было видеть радость и благодарность наших бедных, измученных воинов! Мсье Сойе также пек превосходный хлеб. В довершение всего он изобрел чудо-чайник, из которого можно было напоить пятьдесят человек, причем вода все это время оставалась одинаково горячей. Словом, удивительный француз внес приятное разнообразие в нашу жизнь.
Иногда у нас бывали короткие минуты отдыха, но, как правило, свободное время Генриетты не совпадало с моим. Вообще же этой весной у нас все получалось, жить стало легче. Мы превозмогли страшную зиму, и было ясно, что Севастополь не выстоит еще одну. Значит, говорили мы себе, на следующий год в это же время мы уже наверняка будем дома.
Однажды произошло довольно забавное событие. В госпиталь неожиданно приехал весьма высокий турок в сопровождении двух внушительных слуг, одетых в широкие шаровары с золотыми кушаками и ливреи с пышным орнаментом.
Он начал оживленно что-то говорить, но мы не поняли ни слова. И тут кому-то пришла в голову мысль послать за доктором Адером.
Я надеялась, что и он не разберет языка, на котором объяснялся незнакомец.
– В конце концов, – сказала я Генриетте, – мы от него только и слышали, что он – великий знаток всех восточных языков. А так ли это на самом деле?
Однако доктор Адер прекрасно понял незнакомца, и между ними состоялся серьезный разговор.
Несколько сестер милосердия собрались вокруг мужчин, ожидая исхода переговоров, и среди них Генриетта, Элиза и я.
Наконец доктор Адер повернулся к нам и произнес:
– Я думаю, что мне следует немедленно повидать мисс Найтингейл. Дело в том, что этот джентльмен от имени своего весьма богатого и знатного хозяина предлагает солидную сумму денег за одну из наших служащих. Он желал бы, чтобы эта дама была доставлена в гарем досточтимого вельможи.
Мы все в изумлении уставились на доктора.
– Интересно, кого именно он выбрал, – продолжал он. – Хотелось бы взглянуть на эту леди.
Нам не пришлось долго ждать – прибывший солидный господин, улыбаясь во весь рот, приблизился к нашему кружку, подошел к Генриетте и учтиво ей поклонился. Затем он повернулся к доктору Адеру и что-то сказал ему на своем языке.
– Итак, он выбрал вас, – обратился доктор Адер к Генриетте.
Мне показалось, что в его взгляде промелькнул немой вопрос, как будто он недоумевал, какими именно особыми качествами Генриетта могла привлечь восточного человека. Должно быть, ее видели в городе – по моим сведениям, она несколько раз обедала в Константинополе вместе с Филиппом Лабланшем.
Создавшаяся ситуация явно развеселила Генриетту.
– И что вы ему ответите? – с улыбкой спросила она доктора Адера.
– Что вы не продаетесь.
– А это его не обидит?
– Я объясню ему все насколько можно тактично. Возможно, мне придется сказать, что вас уже заказал другой человек.
Генриетта хихикнула.
– Мне всегда было интересно узнать, каково это – оказаться в гареме какого-нибудь султана.
– Боюсь, что действительность не оправдала бы ваших ожиданий. А теперь было бы весьма кстати, если бы вы удалились и позволили мне покончить с этим делом. Мне понадобится весь мой такт – нельзя допустить, чтобы этот господин хотя бы в чем-то счел себя оскорбленным.
Мы ушли. Я обратила внимание, что присутствовавшие при этой сцене внимательно рассматривают Генриетту. Меня совершенно не удивило, что ее выбрали для гарема. Она была значительно симпатичнее любой из нас, держалась всегда очень живо и, несомненно, могла привлечь к себе внимание.
– Вам следует быть осторожнее, – предупредила я подругу. – Этот вельможа может попытаться похитить вас.
Примерно через неделю после описываемых событий под Севастополем началось оживление боевых действий, раненых стало поступать больше, чем раньше.
Обычно это происходило так – когда мы видели, что к госпиталю приближается арба, мы выходили навстречу вместе с мужчинами, которые должны были нести носилки с ранеными, стараясь, чтобы неудобства, неизбежно возникающие при транспортировке раненых, были минимальными.
Мое сердце разрывалось при виде их страданий. Я боялась этой работы, но постепенно все же привыкла, и хотя вид этих несчастных волновал меня так же, как и прежде, теперь я, по крайней мере, была готова к тому, что меня ожидало.
Как-то раз я увидела, как на носилки осторожно поднимают раненого солдата, который громко стонал от боли. Он показался мне знакомым. Солдат был грязен, его мундир пропитался кровью – словом, он выглядел так же, как и большинство поступавших в наш госпиталь воинов. И, тем не менее, я не могла отделаться от чувства, что знаю этого человека.
Я внимательно посмотрела на него еще раз, и мое сердце упало – к своему ужасу, в этом тяжело раненном молодом человеке я узнала Вильяма Клифта, мужа Лили.
– О Боже, – взмолилась я, – только не дай ему умереть!
Мне представилась Лили. Как она радовалась рождению сына! Сейчас она сидит дома и каждую минуту ждет новостей с фронта. Нельзя допустить, чтобы этой новостью стало сообщение о смерти ее мужа. Она так надеялась на будущее… Я помню, какая сильная перемена к лучшему произошла в ней с той поры, как она познакомилась с Клифтами и сообщила, что собирается замуж за Вильяма. А потом она поняла, что скоро станет матерью…
– Боже, прошу тебя, не дай этому ребенку стать сиротой, – молилась я. – Не делай Лили вдовой – она ведь такая юная!
О, скольких женщин сделает вдовами и скольких детей еще осиротит эта ужасная, бессмысленная война!..
– Но только не Лили, – повторяла я снова и снова, – только не Лили…
Я направилась в палату, надеясь отыскать кровать Клифта. Это заняло много времени, но, в конце концов, я нашла его.
Опустившись на колени рядом с его постелью, я сказала:
– Вильям, вы узнаете меня?
Казалось, он меня слушает, но его глаза ничего не выражали. Я испугалась, что он частично утратил слух.
– Вильям, – тихо и настойчиво продолжала я, – я – Анна Плейделл, подруга Лили.
– Лили, – с трудом пробормотал раненый. Мне показалось, что он старается улыбнуться.
– Только не умирай, – исступленно молила я его. – Ты не должен умереть. Вспомни о Лили и о своем сыне!..
Но ледяной страх сковал мою душу – я видела, насколько Вильям плох.
Выйдя из палаты, я направилась в маленькую комнатку, куда часто удалялась, когда мне хотелось побыть одной. С тех пор, как именно там Чарлз просил меня стать его женой, эта каморка приобрела для меня особое значение. Там же состоялся и мой примечательный разговор с доктором Адером, во время которого я убеждала его не разлучать Этель и Тома. Какой-то инстинкт привел меня сюда и на этот раз. Я не сомневалась, что должна немедленно найти доктора Адера, потому что, как это ни странно, меня не покидала уверенность, что только он один может спасти Вильяма Клифта.
Увидев Адера в своей любимой комнатушке, я не удивилась. Он снимал с полки пузырьки с какими-то лекарствами и, слегка хмурясь, рассматривал содержимое на свет.
– Доктор Адер!
Он резко обернулся.
– А, это вы, мисс… э…
– Плейделл, – как всегда, подсказала я.
– О да, конечно.
– В госпиталь привезли раненого, – начала я, боясь, что он меня не дослушает. – Я его знаю, и не только его, но и его жену, и ребенка.
– В госпитале вообще масса раненых. Наверное, у многих из них есть жены и дети. И что же такого особенного именно в этом раненом?
– Он не должен умереть. Его надо спасти!
– Наш долг состоит как раз в том, чтобы спасти как можно больше пациентов.
Не помня себя, я подошла к нему и схватила его за руку. Он был явно удивлен и даже слегка улыбнулся.
– Пожалуйста, – взмолилась я, – осмотрите его немедленно. Скажите, что вы сумеете его спасти. Вы должны, вы просто обязаны сделать все, чтобы он не умер!
– Хорошо. Где он?
– Я проведу вас к нему.
Доктор Адер последовал за мной, и вскоре мы очутились у постели, на которой лежал Вильям Клифт. Адер осмотрел его. На это потребовалось немного времени. Я стояла рядом и наблюдала, как быстро движутся его ловкие пальцы.
Наконец, он опять укрыл Вильяма одеялом, вышел из палаты и направился в ту каморку, которую мы только что покинули. Я молча следовала за ним.
– У него в бедре две пули, – коротко объяснил мне доктор Адер. – Началось нагноение. Если их немедленно извлечь, у вашего Клифта появится шанс выкарабкаться.
– Прошу вас, дайте ему этот шанс. Я умоляю вас! Адер с минуту молча смотрел на меня, а потом сказал:
– Ну что ж, хорошо. Я прооперирую его тотчас же. Вам лучше быть рядом – может понадобиться ваша помощь.
– Да, конечно, – с готовностью отозвалась я. – Разумеется, я буду рядом.
– Подготовьте больного к операции. Поставьте ширму вокруг его кровати – я прооперирую его прямо здесь, больше нигде нет места.
– Я сделаю все немедленно.
Меня внезапно охватила благодарность к этому человеку. Теперь только он один мог спасти Вильяма, и я на время даже забыла, что эксперименты доктора стоили мне жизни моего сына.
Мое состояние в то время было необычным, а поступки инстинктивны. Вильям лежал на кровати, его сознание было не до конца ясным, так что он почти не отдавал себе отчета в том, что с ним происходит. Великое счастье для него, подумала я.
– С тобой все будет хорошо, Вильям, – шептала я, хотя он меня и не слышал. – Ты вернешься домой, к своей Лили и малышу. У тебя ведь такой славный малыш! Лили очень гордится им. И ты будешь им гордиться и полюбишь его. Ты непременно вернешься домой, Вильям!..
Не думаю, чтобы несчастный солдат понимал мои слова, но через некоторое время мне показалось, что он немного успокоился и задышал ровнее.
К нам подошел доктор Ад ер, пристально посмотрел на меня и сказал:
– Мне кажется, будет лучше, если вы никому не расскажете о том, что сейчас увидите. Мне нужно, чтобы вы оставались рядом с пациентом во время всей операции. Он знает вас и, похоже, нуждается в вас. Но повторяю – все, что вы увидите на операционном столе, должно остаться достоянием только нас троих – доктора, сиделки и больного.
С этими словами он вынул из кармана флакон.
– Дайте мне чашку, – скомандовал он.
Я подала. Он вылил туда содержимое флакона.
– Поднимите ему голову.
Я так и сделала и держала голову Вильяма, пока он пил из чашки.
– Как его зовут?
– Вильям Клифт.
Он кивнул и наклонился к раненому.
– Вильям Клифт, – четко и внятно произнес доктор Адер. – Посмотрите на меня. Посмотрите мне в глаза. Смотрите, смотрите внимательно. Что вы видите? Вы читаете мои мысли. Я собираюсь извлечь две пули из вашего бедра. Вы ничего не почувствуете, совсем ничего. Вы слышите меня – ничего… Рядом с вами ваш друг, ваш друг с далекой родины.
Он продолжал внимательно смотреть на Вильяма и все повторял:
– Вы ничего не почувствуете, ничего, ничего…
Вильям закрыл глаза и, казалось, заснул.
– Мы должны действовать быстро, – обратился ко мне доктор Адер, – пока не кончился эффект лекарства.
Меня охватила дрожь. Я понимала, что нахожусь в обществе некоего загадочного существа, чье мистическое лечение резко отличалось от всего того, к чему я привыкла.
– Вы можете поговорить с ним, – предложил мне доктор Адер. – Расскажите ему о его жене, ребенке, напомните ему о родине.
Я так и сделала.
– Мы скоро поедем домой, Вильям, – начала я. – Лили ждет нас. Малыш уже, наверное, подрос. Он тоже хочет видеть своего отца. А Лили так счастлива, так ждет тебя… Ждет в той лавочке, где вы познакомились. Скоро ты приедешь домой, и не будет больше этой бойни, крови, войны. Будет только мирная жизнь на нашей милой родине. Ты станешь гулять в парке со своим сыном. Как хорош сейчас парк! Он весь в цвету. А по воскресеньям там играет оркестр…
Я не задумывалась над тем, что говорила, а вновь и вновь повторяла первое, что приходило в голову. Время от времени мой взгляд был обращен на ловкие пальцы доктора Адера. Вот он извлек первую пулю, и на его губах заиграла победная усмешка. Меня поразило то, что Вильям в ходе всей операции даже не пошевелился.
– Продолжайте говорить с ним, – иногда командовал мне доктор Адер, и я повиновалась.
Наконец, я услышала, как он глубоко вздохнул, и обернулась. У него в руках была вторая пуля.
– Дело сделано, – произнес он. – Скоро он почувствует боль. Сейчас больной ее не чувствует. Ему хорошо. Когда он проснется, посидите рядом с ним. Если он попытается заговорить, ответьте ему. Примерно через час начнутся сильные боли. Я собираюсь дать ему кое-какое лекарство, чтобы облегчить страдания. Как только вы увидите, что ему становится больно, немедленно сообщите мне. Я буду рядом, в какой-нибудь из палат. Ширму не убирайте, пока я не скажу.
Я села рядом с постелью Вильяма и задумалась. Все, что только что произошло на моих глазах, казалось мне каким-то чудом. Этому человеку, несомненно, подчиняются некие мистические силы. Я постаралась вспомнить, как Филипп отозвался о докторе Адере. Да, он назвал его уникальным. Теперь я видела, что это правда. Отныне нас связала общая тайна.
Меня охватило страшное волнение. Мысли не удавалось привести в порядок. Почти час просидела я у кровати Вильяма. Вот его лицо исказила мука боли. Я поспешила найти доктора Адера. Он действительно, как и обещал мне, находился в соседней палате.
– Я сейчас приду, – произнес он в ответ на мое сообщение.
Подойдя к постели Вильяма, он налил в ложку несколько капель лекарства из своего флакона и поднес ко рту больного.
– Теперь он опять на несколько часов впадет в забытье, – объяснил доктор Адер.
– А что потом? – поинтересовалась я.
– Потом боль опять вернется, но чем позже это произойдет, тем больше шансов, что организм больного сумеет с ней справиться. А теперь вы можете идти. Не сомневаюсь, что у вас масса работы.
– Спасибо вам, доктор Адер, – от души произнесла я.
Не помню, как я доработала остаток дня. Все вспоминала сцену, разыгравшуюся на моих глазах за ширмой. В ней участвовали только трое – доктор, я и человек, который в эту минуту, возможно, умирает, корчась от, боли, на своей постели.
Временами я думала: «Он ставит свои странные, мистические опыты, причем ставит их на людях. Но какое право он имеет использовать живых людей как… как морских свинок? Однако ведь только что на моих глазах он спас Вильяму жизнь…»
Итак, я опять думала о нем, и только о нем. Но ведь именно так я поступаю постоянно с тех пор, как увидела его… и даже раньше.
Я никому не могла рассказать о том, что видела, – доктор Адер ясно дал мне понять, что все должно остаться между нами.
Всю ночь я не сомкнула глаз, а утром первым делом отправилась навестить Вильяма Клифта.
Он был бледен и стонал от боли.
Но он был жив!
На следующий день вечером я поняла, что доктор Адер ищет встречи со мной. Я находилась в палате, когда он подошел к кровати Вильяма Клифта и начал его осматривать. Не желая ему мешать, я удалилась в свою любимую комнатушку и стала ждать, пройдет ли он мимо, закончив осмотр, или войдет внутрь.
Наконец, я увидела его. Он стоял на пороге и победно улыбался.
– Могу вам сообщить, – начал он, – что мы сохранили жизнь этому пациенту.
Словно камень свалился с моей души. В эту минуту я забыла, что еще недавно испытывала враждебность к доктору Адеру.
– Вы уверены?
Казалось, мой вопрос его удивил.
– Да, уверен! В данный момент могу сказать одно – состояние больного именно такое, каким я ожидал его видеть. А это уже прогресс.
Затем он внимательно посмотрел на меня.
– Ему понадобится хороший уход, – продолжал он.
– Да, конечно.
– Вы должны сами ухаживать за ним. Постарайтесь поднять его настроение. Рассказывайте ему о жене и ребенке.
– Я так и сделаю, – сказала я, и голос мой задрожал. Он кивнул и ушел.
Я уделяла Вильяму очень много времени – перевязывала его раны, разговаривала с ним о доме. Постепенно силы стали возвращаться к нему, в его глазах засветилась надежда.
Примерно через неделю доктор Адер, проходя по палате, посмотрел на меня и сказал:
– Я думаю, что теперь мы сможем отправить нашего пациента на родину, к жене и ребенку, целым и невредимым.
В эту минуту мне показалось, что я впервые была по-настоящему счастлива с тех пор, как умер Джулиан.
В течение долгих летних месяцев в госпиталь поступало гораздо меньше солдат, и опять, как и в прошлое лето, они в основном страдали не от ран, а от болезней. Вильям Клифт понемногу поправлялся. С моей точки зрения, так было даже лучше – ведь если он полностью и быстро поправится, его опять пошлют на фронт. Он был все еще очень слаб.
Этель и Том заключили официальную помолвку. Девушка сияла от счастья. Она постоянно говорила о ферме, где они собирались жить после женитьбы. И еще она так благодарна Тому, добавляла Этель – ведь она рассказала ему о себе все и не услышала в ответ ни слова упрека.