Был объявлен перерыв. Мы собрались своей делегацией и обсудили вопрос вместе с Рокоссовским. Я проникся доверием к словам Гомулки. Я ему и раньше верил. Несмотря на его вспыльчивость и резкость, в его словах была искренность…
Я говорю:
– Товарищи, я Гомулке верю, верю как коммунисту. Ему трудно. Сразу он этого не сделает, но постепенно, если мы выразим ему свое доверие, отведем наши войска, дадим время, то Гомулка сможет справиться с теми силами, которые сейчас стоят на неверных позициях.
Все согласились, и мы дали Коневу приказ остановить продвижение советских войск к Варшаве. Потом мы объясняли, что эти войска и не двигались к Варшаве, а проводили свой военный маневр и, выполнив его, остановились в том пункте, который был им назначен. Конечно, никто не поверил нашим объяснениям, но все были довольны, что войска остановились… Поляки поняли, что мы можем договориться. Ввод наших войск в Варшаву действительно мог быть непоправимым. Это породило бы такие трудности, что трудно себе представить, куда бы мы могли зайти.
Я считаю, что положение спас Гомулка… Остальное было второстепенным. Выдвижение на пост Первого секретаря Гомулки у нас не вызывало возражений.
Наше дальнейшее пребывание в Польше перестало быть необходимым. Мы распрощались и улетели домой».
Домой отец вернулся чрезвычайно усталый, осунувшийся, но в приподнятом, не в пример предотъездному, настроении. В те дни он дома сказал только одно: «Охаба сменил Гомулка, он настоящий коммунист, и дела в Польше, видимо, пойдут на поправку».
Однако не все соглашались с отцом. 20 октября, в тот же день, когда советский «десант» возвратился в Москву, вечером докладывали на Президиуме ЦК. Молотов с Кагановичем обвинили отца в самоуправстве – волюнтаризме, по-нынешнему. Команду на продвижение танков к Варшаве они приняли всей делегацией, «за» высказались Молотов, Микоян, Каганович и Хрущев, а вот остановил танки Хрущев самостоятельно. Отец объяснял, что в тот момент времени на дискуссии не оставалось, приходилось действовать, как на фронте, а там главенствует единоначалие.
Молотов и Каганович стояли на своем: он не только превысил данную ему власть, но и, поверив Гомулке, совершил политическую ошибку. Для них Гомулка, вчерашний арестант, никакого доверия не заслуживал. По мнению Молотова, следовало довести до конца силовую операцию, ввести войска в Варшаву, привести к власти «своих» людей.
Отец считал, что поступил правильно, ликвидировал кризис и вместе с тем предотвратил кровопролитие. Что же касается до «своих» людей, то отец считал Гомулку честным коммунистом и честным поляком, – этого достаточно, чтобы выстраивать равноправные, дружеские отношения между двумя странами. «Выход один – покончить с тем, что есть в Польше», – продолжал напирать Молотов. Единственно, на что он соглашался, так это на недолгую отсрочку, а когда все немного успокоится, под видом маневров необходимо захватить Варшаву, свергнуть существующую власть, поставить вместо нее временный Комитет.[24]
Отец спорил до хрипоты, но Молотов не сдвинулся ни на йоту. Каганович ему поддакивал. Разошлись, так ни о чем не договорившись, отложили решение на завтра. Молотов уехал к себе на улицу Грановского, остальные, отец с Булганиным и Маленковым в одной машине и Каганович с Микояном в другой, отправились на Ленинские горы, где располагались правительственные особняки.
Там они разделились. Отец с Маленковым, Булганиным и Кагановичем пошли на вечернюю прогулку. Микоян, сославшись на накопившуюся в поездке усталость, ушел к себе. Он решил принять горячую ванну и лечь спать пораньше.
Прогулка получилась не очень удачной, спор разгорелся с новой силой, когда Каганович стал рассуждать, кого надо поставить в Варшаве вместо Гомулки. Отец с ним категорически не соглашался, считал, что выбора у них нет: или Гомулка, или кровь. Маленков и Булганин не вмешивались, Гомулке они, как и Каганович, не верили, но и вступать в пререкания с Хрущевым желания не испытывали.
В какой-то момент отец решил вытащить из дома Микояна, он тоже летал в Варшаву и, как казалось отцу, должен его поддержать. За ним отправился начальник охраны отца полковник Столяров. Анастас Иванович только вылез из ванны, когда Столяров передал ему через жену, что его очень просят присоединиться к «гуляющим». Микоян догадывался в чем дело, и «гулять» ему очень не хотелось. Но не пойти он просто не мог.
Жена повязала ему теплый шарф, чтобы не простудился после ванны, поворчала, что нет им от Хрущева покоя ни днем ни ночью, и Микоян, в сопровождении Столярова, пошел к калитке в деревянном заборе, отделявшем его резиденцию от нашей.
Эти бытовые эпизоды я почерпнул из книги Серго, младшего сына Анастаса Ивановича, «Анатомия Карибского кризиса».[25] Дальнейший его рассказ доверия у меня не вызывает. Из его слов следует, что Хрущев не спорил, а придерживался единого мнения с Кагановичем, а Микоян их всех переубедил и один предотвратил катастрофу. Правда, тогда становится неясным, зачем понадобилось отцу вытаскивать его из ванны, если они с Кагановичем пришли к согласию. Причем Серго там не присутствовал, а пересказал слова своей матери, которая тоже рассталась с Микояном на пороге их резиденции.
Я тоже не знаю, как долго продолжалась прогулка, кто и какие приводил аргументы, но результат ее известен – отец, с помощью Микояна или без него, «доломал» Кагановича, а тот, видимо, в свою очередь, уговорил Молотова не настаивать.
Так или иначе, но на следующий день обстановка в Президиуме ЦК переменилась. В самом начале обсуждения польского вопроса отец твердо расставил все точки над «i»: «Учитывая обстановку, следует отказаться от вооруженного вмешательства. Проявить терпимость».
«Все согласны», – такую ремарку поставил после его слов Малин.[26] «Все» – значит и Молотов с Кагановичем.
Дальше перешли к обсуждению будущего советских советников в польских учреждениях, цен на польский уголь, отзыва советских генералов, служивших в польских вооруженных силах.
Однако Молотов окончательно не смирился. Он не сомневался – за Гомулкой во власть потянутся его «подельники», те, кого при Сталине держали не в ЦК, а в тюрьме. Он посчитал необходимым дать «оценку» событиям в Польше, предложил товарищам Микояну, Кагановичу, Молотову и Шепилову подготовить информацию для встречи с представителями братских партий. Какую «информацию» подготовят Молотов, Каганович вместе с Микояном и Шепиловым, догадаться не трудно – осудят, заклеймят, пригвоздят к позорному столбу:
Я говорю:
– Товарищи, я Гомулке верю, верю как коммунисту. Ему трудно. Сразу он этого не сделает, но постепенно, если мы выразим ему свое доверие, отведем наши войска, дадим время, то Гомулка сможет справиться с теми силами, которые сейчас стоят на неверных позициях.
Все согласились, и мы дали Коневу приказ остановить продвижение советских войск к Варшаве. Потом мы объясняли, что эти войска и не двигались к Варшаве, а проводили свой военный маневр и, выполнив его, остановились в том пункте, который был им назначен. Конечно, никто не поверил нашим объяснениям, но все были довольны, что войска остановились… Поляки поняли, что мы можем договориться. Ввод наших войск в Варшаву действительно мог быть непоправимым. Это породило бы такие трудности, что трудно себе представить, куда бы мы могли зайти.
Я считаю, что положение спас Гомулка… Остальное было второстепенным. Выдвижение на пост Первого секретаря Гомулки у нас не вызывало возражений.
Наше дальнейшее пребывание в Польше перестало быть необходимым. Мы распрощались и улетели домой».
Домой отец вернулся чрезвычайно усталый, осунувшийся, но в приподнятом, не в пример предотъездному, настроении. В те дни он дома сказал только одно: «Охаба сменил Гомулка, он настоящий коммунист, и дела в Польше, видимо, пойдут на поправку».
Однако не все соглашались с отцом. 20 октября, в тот же день, когда советский «десант» возвратился в Москву, вечером докладывали на Президиуме ЦК. Молотов с Кагановичем обвинили отца в самоуправстве – волюнтаризме, по-нынешнему. Команду на продвижение танков к Варшаве они приняли всей делегацией, «за» высказались Молотов, Микоян, Каганович и Хрущев, а вот остановил танки Хрущев самостоятельно. Отец объяснял, что в тот момент времени на дискуссии не оставалось, приходилось действовать, как на фронте, а там главенствует единоначалие.
Молотов и Каганович стояли на своем: он не только превысил данную ему власть, но и, поверив Гомулке, совершил политическую ошибку. Для них Гомулка, вчерашний арестант, никакого доверия не заслуживал. По мнению Молотова, следовало довести до конца силовую операцию, ввести войска в Варшаву, привести к власти «своих» людей.
Отец считал, что поступил правильно, ликвидировал кризис и вместе с тем предотвратил кровопролитие. Что же касается до «своих» людей, то отец считал Гомулку честным коммунистом и честным поляком, – этого достаточно, чтобы выстраивать равноправные, дружеские отношения между двумя странами. «Выход один – покончить с тем, что есть в Польше», – продолжал напирать Молотов. Единственно, на что он соглашался, так это на недолгую отсрочку, а когда все немного успокоится, под видом маневров необходимо захватить Варшаву, свергнуть существующую власть, поставить вместо нее временный Комитет.[24]
Отец спорил до хрипоты, но Молотов не сдвинулся ни на йоту. Каганович ему поддакивал. Разошлись, так ни о чем не договорившись, отложили решение на завтра. Молотов уехал к себе на улицу Грановского, остальные, отец с Булганиным и Маленковым в одной машине и Каганович с Микояном в другой, отправились на Ленинские горы, где располагались правительственные особняки.
Там они разделились. Отец с Маленковым, Булганиным и Кагановичем пошли на вечернюю прогулку. Микоян, сославшись на накопившуюся в поездке усталость, ушел к себе. Он решил принять горячую ванну и лечь спать пораньше.
Прогулка получилась не очень удачной, спор разгорелся с новой силой, когда Каганович стал рассуждать, кого надо поставить в Варшаве вместо Гомулки. Отец с ним категорически не соглашался, считал, что выбора у них нет: или Гомулка, или кровь. Маленков и Булганин не вмешивались, Гомулке они, как и Каганович, не верили, но и вступать в пререкания с Хрущевым желания не испытывали.
В какой-то момент отец решил вытащить из дома Микояна, он тоже летал в Варшаву и, как казалось отцу, должен его поддержать. За ним отправился начальник охраны отца полковник Столяров. Анастас Иванович только вылез из ванны, когда Столяров передал ему через жену, что его очень просят присоединиться к «гуляющим». Микоян догадывался в чем дело, и «гулять» ему очень не хотелось. Но не пойти он просто не мог.
Жена повязала ему теплый шарф, чтобы не простудился после ванны, поворчала, что нет им от Хрущева покоя ни днем ни ночью, и Микоян, в сопровождении Столярова, пошел к калитке в деревянном заборе, отделявшем его резиденцию от нашей.
Эти бытовые эпизоды я почерпнул из книги Серго, младшего сына Анастаса Ивановича, «Анатомия Карибского кризиса».[25] Дальнейший его рассказ доверия у меня не вызывает. Из его слов следует, что Хрущев не спорил, а придерживался единого мнения с Кагановичем, а Микоян их всех переубедил и один предотвратил катастрофу. Правда, тогда становится неясным, зачем понадобилось отцу вытаскивать его из ванны, если они с Кагановичем пришли к согласию. Причем Серго там не присутствовал, а пересказал слова своей матери, которая тоже рассталась с Микояном на пороге их резиденции.
Я тоже не знаю, как долго продолжалась прогулка, кто и какие приводил аргументы, но результат ее известен – отец, с помощью Микояна или без него, «доломал» Кагановича, а тот, видимо, в свою очередь, уговорил Молотова не настаивать.
Так или иначе, но на следующий день обстановка в Президиуме ЦК переменилась. В самом начале обсуждения польского вопроса отец твердо расставил все точки над «i»: «Учитывая обстановку, следует отказаться от вооруженного вмешательства. Проявить терпимость».
«Все согласны», – такую ремарку поставил после его слов Малин.[26] «Все» – значит и Молотов с Кагановичем.
Дальше перешли к обсуждению будущего советских советников в польских учреждениях, цен на польский уголь, отзыва советских генералов, служивших в польских вооруженных силах.
Однако Молотов окончательно не смирился. Он не сомневался – за Гомулкой во власть потянутся его «подельники», те, кого при Сталине держали не в ЦК, а в тюрьме. Он посчитал необходимым дать «оценку» событиям в Польше, предложил товарищам Микояну, Кагановичу, Молотову и Шепилову подготовить информацию для встречи с представителями братских партий. Какую «информацию» подготовят Молотов, Каганович вместе с Микояном и Шепиловым, догадаться не трудно – осудят, заклеймят, пригвоздят к позорному столбу:
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента