Ильин Андрей. Господа офицеры

   А Анисье — той, как Лопухин велел, сказали, будто помер сынок ее. И даже могилку показали, хошь никого под тем холмиком не было!
   А как про то сказали да на могилку свели — так Анисья сама не своя сделалась — по дому ходит, в чуланы да углы заглядывает, будто бы ищет кого. А то сядет к окну и долго-долго на дорогу глядит — есть-пить отказывается да тихо плачет.
   Лопухину про то рассказали — пожалел он дочь свою. Велел к себе звать.
   Сыскали Анисью да к нему чуть не силком привели.
   — Не горюй, — сказал Лопухин. — Бог даст, мы тебе женишка сыщем да еще свадебку сыграем. Хошь мало кто на тебя ныне позарится, но ежели приданое поболе положить, то, может, и найдутся охотники.
   А Анисья топ ножкой!
   — Никто мне, окромя Карла, не нужен! Муж он мне перед богом и людьми!
   — Неужто ты супротив воли отцовой пойдешь? — осерчал Лопухин.
   — А и пойду! — упрямствует Анисья. — Всю-то вы жизнь мне, батюшка, спортили, с Карлом разлучили, дитятко наше отняли, да, верно, его по злобе своей, как обещались, извели! Не нужны мне женихи ваши. Я теперь Карла ждать стану!
   — Двадцать годов? — усмехается Лопухин.
   — А хоть и двадцать! Все одно мне без него жизни нет!
   — Так не дождешься! — вскричал Лопухин. — Потому как помер он! Через строй его прогнали, шкуру палками спустив, да отослали в дальний гарнизон, где лихоманка его одолела, отчего он вскорости и преставился в тамошнем лазарете.
   Ахнула Анисья, руками всплеснула.
   — Обманываете вы меня, батюшка!
   — Да вот те крест! — обмахнулся щепотью Лопухин.
   Побледнела Анисья, лицо руками прикрыла.
   Никого-то у нее на этом свете не осталось — все на том. И Карл, супруг ее, и дите от него нарожденное.
   Заплакала... А как поплакала, вдруг вскочила и вон из комнат бросилась!
   Ай, беда!...
   Испужался Лопухин, кликнул слуг, чтобы за ней скорее бегли да, схватив, из дома никуда не пущали да следили, день и ночь глаз с нее не сводя.
   Кинулись слуги — да куда там! Она уж по лестнице на крыльцо сбежала, из дома выскочила да к Яузе-реке побегла, да так, что только пятки сверкают!
   Бежит Анисья, а за ней слуги поспешают, кричат чего-то!
   Только она их не слушает — пуще прежнего припускает. Торопится, спешит...
   Куда?...
   К любезному своему Карлу — перед людьми и богом мужу — да к рожденному от него сынку.
   Добежала до речки и с ходу, с обрыва, в воду — бултых!
   Только брызги во все стороны да круги по воде разошлись — и нету ее. Камнем на дно пошла!
   Утопла!
   Как мужики ее из реки вынули, да на бережок выволокли, да тину с нее сняли — тут все и ахнули! Лежит она на травке, будто бы живая, только разве не дышит. Лежит, лицо в небо обратив, — и улыбка у нее на устах... Видно, легко смерть приняла, как радость...
   Лопухин подошел, встал над дочерью, голову склонил да долго-долго на нее глядел. А после повернулся — да пошел. Только когда шел — горбился и плечи его отчего-то часто-часто вздрагивали.
   Вот так... Померла Анисья...

Глава 32

   Ступеньки были узкие, местами выбитые и вели куда-то вниз. Их толкали в спины, отчего они, теряя опору, летели вперед, шоркаясь плечами о близкие стены. Единственная лампа, болтающаяся под потолком без плафона, светила далеко впереди, больше слепя, чем освещая путь.
   Если это отделение милиции, то какое-то очень странное отделение, неухоженное, как застенки гестапо.
   Сбежали вниз...
   — Уф, — сказал сержант, — взопрел от этого маскарада...
   И стал торопливо стаскивать милицейский мундир...
   Все было в точности как во второсортном, запрещенном для проката в Америке кино категории "В". Был какой-то мрачный, со свисающими со стен ржавыми, капающими трубами подвал, и была толпа злодеев с физиономиями классических дегенератов, которых даже не хотелось называть господами. Но иначе Мишель Герхард фон Штольц не умел.
   — Господа... — сказал он. — Я требую разъяснений!
   — Объясните ему...
   Ему тут же разъяснили его права и обязанности. Обязанность была одна — «не рыпаться, ежели не хочешь получить в рыло!». Права тоже имели место быть — было право получить в рыло, ежели рыпаешься.
   — Все ясно?
   — Нет! — с вызовом ответил Мишель Герхард фон Штольц.
   Тогда ему объяснили еще раз — в более доступной для понимания форме. Объяснили, что то, что он делает, как раз и есть нарушение обязанностей, и в полной мере реализовали его право «на рыло».
   С колен встал уже не Мишель Герхард фон Штольц, встал Мишка Шутов.
   — Ну вы и падлы! — угрожающе сказал он, сплевывая на пол кровь.
   И с ходу въехал ближайшему обидчику ногой в живот. Потому что руки у него были скованы наручниками.
   Нет, все-таки он неверно понимал свои конституционные права...
   Пришлось ему растолковывать его обязанности в третий раз, причем уже всем вместе, расширительно толкуя его права в сторону уже не только «рыла», но и всех прочих частей тела.
   Бросившуюся на помощь Мишелю Ольгу отбросили как пушинку в сторону. В этих мужских играх дамам делать было нечего.
   — Р-р-развяжите мне руки, шакалы! — рычал, отбивался как мог Мишка Шутов, расшвыривая во все стороны наседавших на него врагов. — Всех ур-р-рою!...
   Впрочем, Мишель Герхард фон Штольц тоже не молчал, успевая вставлять матерные обороты из всех известных ему европейских языков и наречий. Обидней всего это у него выходило на португальском языке, жаргонные обороты которого он изучал в портовых кабачках Гибралтара. Жаль, что эти дегенераты не смогут оценить по достоинству его произношение. Но смысл они понять должны были!
   — Ах ты!., тебя!., тебе!., им!., ей!... — И по-португальски, по-португальски!...
   Это был славный бой. Но, к сожалению, безнадежный для одной из сторон.
   Мишеля сбили с ног и долго, и с удовольствием пинали.
   И, может быть, запинали бы до смерти, кабы в драку не вмешалась третья сторона.
   — Хватит! — коротко приказал кто-то.
   Негромко, но так, что его услышали.
   После чего все отхлынули в стороны.
   — Поднимите его!
   Мишеля Герхарда фон Штольца подхватили под руки, вскинули, вознесли и пристегнули наручниками к ржавым трубам. Теперь он был подобен распятому на кресте христианскому мученику, и, судя по всему, ему предстояло принять не менее трудную смерть.
   Оглядывая поле боя, Мишель, в первую очередь, нашел глазами Ольгу. Она стояла, слава богу, на своих ногах, широко раскрытыми глазами глядя не на него, а на какого-то плешивого, толстенького, напоминающего видом потертого плюшевого мишку мужчину.
   — Вы?! — выдохнула она.
   — Я, — улыбнувшись, ответил тот.
   — Кто это? — ревниво спросил подвешенный к трубам Мишель. — Откуда ты его знаешь?
   — Это Георгий Маркович, — ответила Ольга. — Тот самый.
   Тот самый — это значит начальник Ольги, ради взятки которому Мишель заложил принадлежащую Президенту квартиру. Георгий Маркович — заведующий экспертным отделом Гохрана.
   Ах вот, значит, как!...
   Георгий Маркович подошел поближе к Мишелю, который пребывал во всех — физическом и моральном — смыслах в подвешенном состоянии, и с любопытством оглядел его.
   — Вот они какие, нынешние супермены... — покачал головой он. — Повезло вам, Ольга Геннадьевна, — такой завидный жених! Просто всем на загляденье...
   Жаль только, что свадьбу мы сыграть не успеем. Но, бог даст, все равно погуляем — на похоронах...
   Дегенераты дружно осклабились.
   Ольга с ненавистью глядела на своего завлаба, пытаясь испепелить его взглядом. Но тот все никак не возгорался, возможно, из-за повышенной влажности в подвале.
   — Что ж вы, господин Мишель Герхард фон Штольц, в наши дела лезете? Чего вам не живется спокойно в вашем Монте-Карло? — поинтересовался Георгий Маркович. — Неужто здесь, — обвел он взглядом подвальные стены, — вам нравится больше, чем на Лазурном берегу?
   Мишель хотел было ответить, да руки у него были связаны.
   — Я ведь зачем вас сюда пригласил, — вкрадчивым голосом продолжил Георгий Маркович. — Чтобы познакомиться поближе, узнать, кто вы такой есть, где служите... В милиции или, того не лучше, в НКВД?...
   Последний вопрос прозвучал уже жестко.
   И сам Георгий Маркович перестал напоминать плюшевого мишку. Стал напоминать плюшевого крокодила.
   — Вы нам это сами, по своей воле расскажете или нам придется вам ноготки рвать?
   Мишель Герхард фон Штольц гордо отвернулся, не желая продолжать беседу в подобном тоне. А живущий в нем Мишка Шутов быстро прикинул, как бы ловчее дотянуться до завлаба. Ногой.
   — Мне кажется, вы не вполне осознаете свое положение, — скорбно вздохнул Георгий Маркович. — Слышите? — указал он пальцем куда-то вверх.
   Там, наверху, что-то глухо скрежетало, ухало и рычало.
   — Знаете, что это?
   — Ну откуда?...
   — Это мусороперерабатываюший завод. Там над нами цех, где производится первичная обработка твердых бытовых отходов. Вы, конечно, хотите узнать, как их обрабатывают?
   — Ничуть...
   — Я вам с удовольствием отвечу... Поступающий мусор ссыпают в накопительные бункера, откуда транспортерами подают в огромные сита, где сортируют, отделяют металл от стекла, стекло от дерева, а дерево от органических отходов. Вы, доведись вам там оказаться, попадете в органические отходы.
   Хотя Мишель Герхард фон Штольц втайне надеялся, что будет отсортирован, памятуя о своих стальных нервах и железных мышцах, к металлу.
   — Надеюсь, вам интересно? — осведомился Георгий Маркович.
   — Очень, — кивнул Мишель.
   — Тогда я, с вашего позволения, продолжу. Так вот, дальше отходы пропускаются через специальные барабаны, фрезы и терки, которые режут, дробят и измельчают твердое содержимое — черепа и кости. Почти в порошок. А уж потом этот порошок в качестве органического сырья поступает на нужды пищевой и легкой промышленности. Так что если у вас богатое воображение, вам нетрудно будет представить, что может случиться с человеком, случайно угодившим в этот конвейер.
   При этом боевики-дегенераты понятливо заухмылялись и закивали головами.
   Воображение у Мишеля Герхарда фон Штольца было богатое, и он живо представил, как его тело будут мять, рвать, дробить, пропускать через мясорубки и измельчать в порошок железные механизмы. И как, измельчив, его отправят на вторичную переработку с целью дальнейшего использования в виде пищевой добавки в какой-нибудь йогурт или вплетут в ткань колготок. Он бы предпочел, чтобы его бренное тело пустили на колготки, все-таки приятнее обнимать после смерти изящные женские ножки, чем быть съеденным десертной ложкой с последующим вторичным усвоением.
   — Да, вы знаете, как-то в бункер свалился пьяный рабочий, — некстати обрадовавшись, вспомнил Георгий Маркович, — так его после того пять дней искали и все равно не нашли. Даже пуговицы! В гроб положить было нечего, пришлось хоронить прессованный мусорный брикет!... И как наши писатели детективного жанра, которые тщатся придумать чистое, не оставляющее следов убийство, упустили из виду столь умное изобретение человечества, будто бы для этих целей созданное?! Ведь коли поставить это дело на широкую ногу, то такой заводик может приносить баснословные прибыли, если принимать на переработку хотя бы по десять покойников в день. Хорошее могло бы получиться предприятие с гарантированными заказами на многие годы вперед. Может, желаете вступить в долю?... Нет?... Жаль. Но, я думаю, вы все равно будете иметь возможность познакомиться с этим производством, так сказать, изнутри. Если, конечно, не вспомните, кто вы такой есть, на кого работаете и что успели за это время вынюхать.
   Ну, что вы молчите?
   Мишель Герхард фон Штольц молчал, потому что считал — два дегенерата справа, плюс три слева плюс один на выходе, Георгий Маркович не в счет. Итого — соотношение шесть к одному. Не такой уж безнадежный расклад. Вот только руки... Если бы освободить руки!...
   — Пожалуй, я готов обсудить ваше предложение, — играя, хоть и с большим трудом, испуг, сказал Мишель Герхард фон Штольц. — Но мне необходимо посоветоваться.
   — С кем? — удивился Георгий Маркович.
   — С ней, — показал Мишель головой на Ольгу.
   — Ну... — поморщился завлаб. — Мешать в такое дело дам, мне кажется, не стоит.
   — Но это не просто дама, это, как вы сами изволили выразиться, моя невеста...
   Мишель поймал на себе благодарный взгляд Ольги. Истинный джентльмен должен стремиться доставить своей даме удовольствие в любом положении.
   — Я намерен жениться на Ольге Геннадьевне, — твердо повторил Мишель, — и потому не могу принимать никакие ответственные решения без ее ведома и на то согласия.
   — Да? — поразился Георгий Маркович. — Впрочем, может быть, в этом что-то и есть — жить недолго и оттого счастливо и умереть в один день... Я не против — советуйтесь.
   Прямо так?... Ну уж нет — соглядатаи Мишелю Герхарду фон Штольцу были ни к чему.
   — Неужели вы намереваетесь присутствовать при семейной сцене? — с упреком сказал он.
   — Вы не беспокойтесь, вы нам ничуть не мешаете, — заверил его Георгий Маркович. — Вы ведь не предполагаете исполнять здесь свой супружеский долг?
   — Боюсь, у нас разные представления о долге! — заявил Мишель.
   С минуту или чуть дольше Георгий Маркович сомневался. Но потом на что-то решился.
   — Ну хорошо, будь по-вашему, — сдался он. — Вы пока повисите тут, поворкуйте...
   И кивнул своим работникам.
   Те схватили, подтащили Ольгу к Мишелю, пристегнув ее наручниками к его ноге.
   Все, гулко топая и разбрызгивая лужи, ушли из подвала.
   Надлежащий интим был обеспечен.
   — Прости, что я не успел тебя заранее предупредить, что собираюсь на тебе жениться, — извинился Мишель.
   — Ты предлагаешь мне руку и сердце?
   «Увы, пока только ногу... — грустно подумал Мишель. — Но непременно намерен и все остальное!»
   — Можешь считать, что я делаю тебе официальное предложение... Вернее, уже сделал. В присутствии свидетелей.
   Ольга благодарно прижалась щекой к его ноге, потому что ни до чего другого дотянуться не могла.
   — Я думаю, что первое время мы будем жить у меня в замке, — строил планы на будущее Мишель. — А потом разменяем его с моей доплатой на замок побольше. Если ты, конечно, не против...
   Ольга была совсем не против замка.
   — Но прежде ты должна выполнить одну мою просьбу.
   Счастливая Ольга готова была выполнить любую просьбу, хоть прямо сейчас.
   — Когда они вернутся, я скажу, что я согласен... Что мы согласны. И расскажу им о втором колье, которое они, я думаю, обязательно захотят увидеть.
   — А разве оно у тебя? — изумилась Ольга.
   — У меня, — кивнул Мишель. — В одном надежном месте.
   У Ольги азартно заблестели глаза.
   — Я предложу им нарисовать план, они рязвяжут мне руки, и вот тогда!...
   План был прост и потому гениален... Он не гарантировал им свободу, но давал надежду на нее... Или, в крайнем случае, на легкую — без терок и мясорубок — совместную смерть.
   — Ты согласна? — с надеждой спросил Мишель.
   — Да! — ни мгновения не сомневаясь, ответила Ольга. — Но если мы не сможем, если вдруг...
   Мишель понял ее. Без слов.
   — Они все равно ничего не найдут! Я нарисую им совсем не то, совсем другое место.
   Мишель Герхард фон Штольц не был таким простачком, чтобы отдать дубликат колье, который оказался не дубликатом, в руки недругов.
   — Ты со мной?
   — С тобой! — кивнула Ольга. Готовая следовать за ним хоть в огонь, хоть в воду, лишь бы под венец.
   — Ну, тогда — с богом!...
   Скоро, очень скоро все решится — они должны будут обрести свободу, хотя не исключено, что погибнут!
   Они обретут свободу в любом случае — хоть так — хоть так!...

Глава 23

   Вот и Самотека... И лавка здесь же, с выцветшей, болтающейся на одном крюке вывеской: «Ювелирная торговля г-на Густава Фридбаха».
   Замок на двери, как и ожидалось, был сбит, дверь открыта настежь, а сама лавка перевернута вверх дном — повсюду хрустели под ногами рассыпанные украшения и пустые, раздавленные коробки, прилавки — расколочены, ящики конторки взломаны и разбросаны повсюду.
   Чтобы лучше видеть, сбили с окон крючки, раскрыли ставни.
   Картина стала еще безрадостней. Будто бы Мамай тут прошел...
   Сам ювелир сидел подле раскуроченной конторки на кресле, привязанный к нему по рукам и ногам сыромятными ремешками. Ювелир был мертв — мертвее не бывает... Все тело его, лицо и грудь были изрезаны ножами, все вокруг залито кровью, а из левого подреберья торчала рукоять тонкого, загнанного в самое сердце кинжала!
   По всему было видно, что ювелира, прежде чем зарезать, долго пытали.
   — За что ж его так, сердешного? — тяжко вздохнул Валериан Христофорович, оглядывая безжизненное тело.
   — Видно, про тайники с золотом допытывались, — предположил Мишель.
   — Или про царские сокровища, — тихо сказал Валериан Христофорович.
   А может, итак!...
   Со второго этажа донесся крик.
   Видно, что-то и там нашлось.
   Мишель с Валерианой Христофоровичем поднялись по скрипучей старой лестнице наверх. Туда, где жило семейство ювелира. Жило...
   Притихшие, побелевшие хлопцы тихо стояли вдоль стены.
   — Бог ты мой! — покачал головой Валериан Христофорович, хотя он-то видывал виды.
   В гостиной на полу, близко друг от друга, валялись четыре трупа — пожилой женщины и трех молодых барышень в кружевных ночных рубашках, одна из них была еще совсем ребенком, может быть, лет двенадцати. И у всех у них были проломлены черепа, скорее всего, валявшимся здесь же, неподалеку, бронзовым подсвечником. Как видно, заслышав какую-то возню и крики, они выбегали из своих спален, где их одну за другой безжалостно убивали.
   — Мерзавцы, девочек-то зачем? — осуждающе сказал Валериан Христофорович. — Против бога так-то!
   — Видно, свидетелей боялись, — сказал Мишель.
   — Каких свидетелей?... Свидетели — это когда полиция, суд да каторга. А ныне ничего этого нет! Вот мы теперь уедем и боле сюда никто, может быть, год не явится! Никому бы они ничего не сказали! Да ежели б даже сказали, кто тех злодеев ловить стал? Теперь каждый день, может быть, сотнями убивают, и никому до того никакого дела нет! Просто злодеи, вот тебе и весь сказ! И Федька ваш, и Анисим тоже!... Душегубы!
   Тела прикрыли снятыми с постелей простынями. Сами пошли по комнатам.
   — Ищите бумаги — амбарные книги, закладные, расписки... — сказал Мишель. — Да так, чтобы ни одного клочка не упустить!
   — Да-да, уж вы, голубчики, не сочтите за труд! — поддержал его Валериан Христофорович.
   Через час пред Мишелем лежал ворох собранных по дому бумаг, которые сложили в мешок.
   Покойный ювелир Густав Фридбах отличался в ведении дел похвальной, чисто немецкой пунктуальностью. Он каждодневно сводил балансы, подсчитывая прибыль, не забывая указать цену приобретенного на толкучке сахарина, и в отдельных книгах вел учет вновь поступившего товара, помечая, что, за сколько и у кого он приобрел и отдельной графой — кому и по какой цене сдал. Правда, фамилий не писал, ограничиваясь именами, а нередко инициалами. Но, как следует покопавшись в бумагах и сопоставив различные записи, Мишель смог довольно легко расшифровать большинство аббревиатур.
   Связи ювелира были обширными — среди его постоянных клиентов встречалось немало знатных, известных всей России фамилий, помеченных, помимо просто инициалов, присовокупленными к ним буквенными приставками — «г.» «б.» «к.» и даже «в.к.»!... Что, судя по всему, означало граф, барон, князь и не просто князь — а великий князь!
   Поставщики тоже были с приставками, причем зачастую предваряющими те же самые инициалы — оголодавшие графы и бароны несли ювелиру некогда купленные у него же, причем за баснословные деньги, драгоценности, дабы обменять их на фунт сала или бутыль прогорклого подсолнечного масла.
   Так вот почему Густав Фридбах не спешил убыть из революционной России на свою историческую Родину! Пожадничал старый ювелир, желал, видно напоследок все, что возможно, скупить. А вышло вон как...
   Одна из аббревиатур показалась Мишелю чем-то знакомой. Перед ней не было никаких приставок лишь три буквы — О. К. и Р.
   "О" — Олег?... Отто?... Осип?... А ну как верно — Осип?... Карлович?! Уж коли другая буква — "К". Осип Карлович Рейнгольд? Отец Анны... А нынче, выходит, его тесть?
   Вот так сюрприз!
   И что здесь, интересно знать, искал Осип Карлович? Ну-ка...
   В записи указывалось, что О.К.Р. приобрел несколько колье, браслетов, сережек и колец.
   Мишель постарался припомнить список изъятых им у ювелира и сданных Временному правительству ценностей... Что там было: сережки, кажется, колье... Да, судя по всему, это они и есть. Хотя запись в амбарной книге Густава Фридбаха куда как длиннее. Ах вот, значит, как!... Выходит, хитрющий Отто Карлович не все в поезде повез, а кое-что до лучших времен в надежном месте припрятал либо, что вернее, иным путем за границу переправил!
   У кого же покойный Фридбах приобрел перепроданные им Осипу Карловичу драгоценности? Мишель, не поленясь, изучил в амбарных книгах все предваряющую сделку записи. Нет, ничего похожего ни тогда, ни накануне, ни за полгода до того Густав Фридбах не приобретал.
   Как же так?... Неужели в этот раз присущая ювелиру пунктуальность изменила ему? Навряд ли...
   Должна быть где-то какая-нибудь пропущенная им запись...
   Мишель вновь, самым тщательнейшим образом перебрал все бумаги и наткнулся на небольшую, изрядно потрепанную записную книжку, на которую ранее не обратил внимания.
   Здесь не было инициалов, а были имена, вернее, клички, напоминающие собачьи или лошадиные, отчего сперва он принял их за какие-то домашние записи.
   — Валериан Христофорович, голубчик, сие, кажется, больше по вашей части.
   Валериан Христофорович, нацепив на глаза пенсне, бегло пролистнул страницы.
   — Весьма, весьма интересный документ! — оживленно приговаривал он. — Судя по нему, наш покойник водил в высшей степени сомнительные знакомства. Да-с! Ибо сие, милостивые государи, есть не что иное, как список хитрованских злодеев! Вот, к примеру, полюбопытствуйте, запись «З. Бык». Далее цифирками: восемь, семь и шестнадцать, и при сем же буковки: "к" и "б" и "з", да к ним еще — "п"...
   — Ну и что с того?
   — "З.", как я предполагаю, имя — Захар, а Бык — кличка. Захар Бык — не последний, доложу я вам, в хитрованских кругах вор и душегубец. С коим наш достопочтенный ювелир, отец семейства и всеми уважаемый член общества, имел, как думается мне, встречу восьмого июля одна тысяча девятьсот шестнадцатого года.
   — А буквы? — спросил Мишель.
   — А буковки сии есть, по моему разумению, не что иное, как предложенный Захаром товар, который ювелир, не мудрствуя лукаво, зашифровал по первым буквам слов. «К.» и «б.» — это, по всей видимости, «колье бриллиантовое», а «з.» и «п.» — золотая печатка.
   — Али золотой портсигар! — не утерпел, встрял слушавший Валериана Христофоровича с открытым ртом Митяй. — Честное слово, я видал такие — тяжелющие, пожалуй что с полфунта, а то и поболе!
   — Благодарю вас, мой юный друг! — церемонно поклонился сыщик. — Вы делаете явные успехи.
   — Выходит, Густав Фридбах скупал краденые вещи? — спросил Мишель.
   — Почему бы и нет? — согласно кивнул Валериан Христофорович. — Коммерция, милостивый государь, всегда, коли дать себе труд хорошенько принюхаться, отдает душком криминала. О чем начертано еще в Священном Писании, где, возьму на себя смелость напомнить вам, сказано, что Христос изгнал менял из храма, дабы не осквернять сие благое место их источающим скверну присутствием!
   — Да, да, как же-с, помню...
   Мишель быстро перелистал страницы.
   Так и есть! Вот они, не найденные им ранее ценности... Множество «к.», «б.», «д.» и прочих букв русского алфавита. И еще, предваряющая их, — заглавная «Ф.»...
   Что за «Ф.» такое?
   — Не могу знать! — сожалея, развел руками Валериан Христофорович. — Сия буковка, которую вы мне назвали, ни на какие догадки меня, увы, не наводит!
   «Ф.»?...
   «Ф.»?...
   — Уж не Федор ли? — предположил Мишель.
   — Как вы изволили сказать?... — оживился, заерзал Валериан Христофорович. — Федор?... Ах вы, умница, ах золотая голова! Федор и есть! Федька! Тот самый! Наш! Да-с!...
   — Но как же так — выходит, Федька сдавал ему ворованные драгоценности, а после пришел — да и прибил? — усомнился Мишель.
   — А чему вы так, голубчик, удивляетесь? Обычное среди душегубов дело. Будучи вором, исправно носил для продажи краденое, а как стал убивцем, вспомнил, где можно деньжатами разжиться, да по прежней-то, натоптанной тропке и пришел.
   — Но Анисим говорил, будто бы это приказчик Михей Пантелеймоныч на хозяина своего навел, четверть за то запросив!
   — Так, да не так! — возразил Валериан Христофорович. — Сам-то он поостерегся такое незнакомым людям, хошь даже злодеям, предлагать. Я так полагаю, что это Федька его нашел да застращал, дабы прознать, куда ювелир золотишко свое прячет. Потому как понимал, что тот самое ценное на прилавке не держит, а хоронит где-нибудь подале, за семью замками, в тайнике! Отчего приказчик ему и понадобился. А тот, будь не промах, за услуги свои четверть запросил. Хотя получил навряд ли, а, смею вас уверить, пребывает ныне где-нибудь на дне Яузы-реки с пудовым камнем на шее... Да-с! А вот где те драгоценности Федька прежде взял — я вам, милостивые государи, не скажу. Боюсь, сие одному только ему известно!...
   Да, верно!...
   Вот и выходит, что все концы ведут нынче к Федьке. И без него никак этот узелок не распутать!