Ильин Андрей. Господа офицеры

   Потянулись к нему солдаты, кто жив был. Встали плечо к плечу и айда турков рубить, к командиру прорубаясь!
   Один упал саблей побитый, другой, а Карлу все нипочем — глазищи кровью налиты, лицо перекошено, весь кровью залит, а своей или нехристей — не понять, машет фузеей, что траву косой косит.
   — Не посрами, братцы!
   Всех за собой увлек.
   Молодые солдаты, те, что пока живы остались, за Карлом бегут-поспешают — с ним-то им ничего не боязно!
   Рванулись вперед грудью на штыки, смяли турков да по ним, по телам их, по головам, вперед побежали!
   — Ур-ра!...
   Уж командира отбили, да не остановились, дальше пошли!
   Турки, напора не сдержав, попятились да, попятившись, повернулись, побежали, спины показав. В них-то, с ходу, догоняя, штыки да шпаги всаживали, никого не щадя.
   Тут уж из других батальонов да полков, что с боков бились, к ним подоспели да разом вместе навалились!
   — Ур-рра!
   Проломили оборону, погнали турков по полю да с ходу в крепость ворвались!
   А впереди всех Карл Фирлефанц — славный рубака. Генерала турецкого на шпагу взял да знамя хоть сам изранен да изрублен был так, что еле на ногах стоял!
   Как бой затих да раненых с мертвыми собрали войско построили, дабы отличившихся наградить. И первым среди них унтер Карл Фирлефанц был, что командира своего спас, солдат в атаку увлек да генерала турецкого пленил.
   За что ему пожаловано было новое звание, орден, чарка водки да сверх того перстень с руки генерала!
   Но токма не ради них он воевал — ради России. Что хоть обошлась с ним хуже, чем мачеха, а все ж таки была Родиной его!
   — Спасибо за службу, молодцы!
   — Ура!...

Глава 38

   Приехавший из деревни родственник был диковатым, нелюдимым, злобным и молчаливым, под стать самому Анисиму, — глядел исподлобья и от дядьки своего шагу не отходил.
   — Чего в деревне-то? — спрашивали у него.
   Он молчал, только глаза пялил.
   — Голодно, поди, раз в Белокаменную подался?
   — Ну...
   — Чего ну-то? Тебя, дурака, спрашивают — в деревне как?
   — Известно как — голодуха! — односложно отвечал он.
   И от него отставали.
   Жили они с дядькой на Хитровке, в какой-то конуре, среди таких же, как они, оборванцев, коим дела до них не было. Называлось их жилье нумера-с, хотя вместо пола была в нем голая, утрамбованная земля, а двери заменяла какая-то грязная рогожа. Днем они отсыпались: Митяй — вполглаза и вполуха, сжимая в руках гранату и вздрагивая и открывая глаза на каждый шорох. Ночами, как темнело, выбирались из своего убежища, отправляясь бродить по Хитровке, искать дружков-приятелей Анисима.
   — Федька-то где? — спрашивал он, выцепив в очередной клоаке знакомца.
   — А чего-сь надоть?
   — Так дело у меня к нему.
   Дружки подозрительно косились на родственника.
   — Не боись, свой это! — нехотя отвечал Анисим, памятуя, что родственник грозился, ежели он хоть раз только невпопад пикнет, тут же взорвать его. И вращая глазищами, здоровущую бомбу показывал.
   Анисим его боялся пуще черта, не забывая, как он его чуток не задушил, и веря, что тот верно рванет свою бомбищу, ни себя, ни его не пожалев.
   — Ну так чего-сь — где Федька-то?
   — Да был вроде. Панкрат Кривой сказывал, что намедни его видал.
   — А Панкрат иде?
   — Так туточки, рядом...
   Но Панкрат, от всего открещиваясь, уверял, что, где теперь находится Федька, не знает и ведать не ведает, но грозился при случае передать тому, что его Анисим ищет.
   Как известно, земля слухами полнится. А Хитровка — не земля, она поменьше будет...
   Федор объявился через два дня. Но не сам. Прислал заместо себя какого-то бойкого, лет тринадцати пацаненка.
   — Ты, что ль, Федьку-то ищешь? — спросил тот беспокойно зыркая по сторонам вострыми, как булавки, глазками.
   — Ага, — кивнул Анисим. — А ты кто такой будешь-то?
   — Не твоего ума дело! Говори, чего от Федьки надоть?
   — Об том я токма Федьке скажу, а тебя я знать не знаю!
   — Как хошь, а тока Федька все одно с тобой говорить не станет, — осклабился пацаненок.
   — Чего ж так-то? — удивлялся Анисим, косясь на молчаливого, будто тот немой, родственника. — Чай, ране вместе были!
   — Так, гутарят, будто ты чека продался! — ответил пацаненок, смачно сплюнув себе под ноги и лениво глядя на Анисима и его родственника.
   — Хто гутарит? — не на шутку испугался Анисим.
   — Ага, так я тебе прям и сказал! — ухмыльнулся Федькин посланец. — Ну говори, чего надоть, не то я счас пойду!
   Шибко он хотел выглядеть старше, чем был.
   Анисим растерянно взглянул на родственника.
   Тот еле заметно кивнул.
   — Дело у меня к нему. Купец у меня имеется.
   — Чего за купец?
   — Дюже богатый, — ответил Анисим заученной фразой, закатывая глаза. — Деньжищ у него видимо-невидимо.
   — Ну а Федька-то тута при чем?
   — При том, что он товар ишшет, который у Федьки имеется.
   У пацаненка жадно заблестели глазки.
   — Ну ладно, давай тогда евойный адрес! — сказал он, стараясь быть безразличным, пытаясь не выказать свой интерес.
   — Не-а! — мотнул головой Анисим. — Тока Федьке одному скажу! Мне свово барыша терять неохота! Передай, что купец все, что у него есть, купит и хошь мильен заплатит.
   — Ну уж! — усомнился пацаненок.
   — А можа, цельных два! У него денег куры не клюют!
   — Передашь?
   — А чего не передать-то? Скажу, коли увижу.
   — Где тебя искать, ежели чего?
   — Так туточки я, у Емельяна в нумерах-с.
   И шустрый пацаненок, вильнув бочком, скрылся.
   Митяй дух перевел.
   Теперь нужно было ждать. Сколько — кто знает?...
   Два дня он теребил свою гранату, пугая Анисима, который мог запросто зарезать его во сне. А и зарезал бы, кабы не опасался, что его «родственник», помирая, выпустит из рук свою бомбу, которая разорвет их в клочки. А по-тихому убечь он не мог, потому как Митяй ложился поперек порога так, что никак его не переступить. Да и спал, чертяка, вполглаза, так что на любой шум вскидывался. До ветру и то вместе ходили да, стащив порты, бочком к бочку садились! Рази от такого сбечь?
   Когда на третий день к ним в каморку сунулась голова, они так и спали — Анисим у стеночки на подстилке, а родственник прям на полу, подле порога, занавеску под себя подоткнув и руку в шаровары спротамши.
   Первым проснулся родственник, когда только еще занавеска колыхнулась!
   — Ей! — крикнула голова. — Слышь-ка, Анисим ты здесь аль нету?
   — Здесь, — откликнулся Анисим, продирая глаза. — Кто это?
   — От Федьки я.
   Ага, значит, нашелся-таки!
   — Ну и чего он сказал?
   — Федька велел передать, что согласный он. Ежели хочешь с ним повидаться — айда теперь со мной.
   Анисим вопросительно взглянул на Митяя.
   Тот красноречиво пошевелил в портах гранатой.
   — Счас, — сказал Анисим. — Погодь маленько, соберемся мы.
   Голова уставилась на родственника, который стал натягивать на ноги башмаки.
   — А этот чего? — указал он пальцем на Митяя. — Про этого уговора не было! Федька одного тебя велел кликать.
   Митяй насторожился. Но Анисим сыграл все как надо, как учили.
   — Без него я не пойду! Это он купца сыскал-то. Да ты не бойсь, свой он — племяш мой из деревни!
   Пацан тут же куда-то скрылся, появился через десять минут.
   — Ладно, — сказал он, — могете вдвоем иттить, Федька не против.
   Выбрались из конуры, побрели гуськом по закоулкам «нумеров», мимо опущенных занавесок, за которыми возились, говорили, ссорились, кричали, любили друг дружку постояльцы Хитровки. В одном месте парень отдернул ткань, открыл дверцу стоящего подле стены шкафа, влез внутрь и, сдвинув в сторону заднюю стенку, стал спускаться куда-то вниз, по крутым, выбитым в земле ступенькам. Им даже на улицу выйти не пришлось! Вся Хитровка была изрыта подземными ходами и туннелями, которые соединяли подземелья подобно паутине, нередко уходя на сотни метров под город.
   Пройдя по узкому сырому лазу, где, как в могиле, тяжко пахло сырой землей, а под ногами хлюпала грязь, выбрались в такие же «нумера», где, судя по пьяным крикам, звону бутылок и визгу марух, шла гульба.
   — Сюда пожалте...
   Сунулись за какую-то дверь. Там была махонькая, в три шага, комнатка, но с комодом и кроватью, на которой, поджав под себя по-портновски ноги, сидел какой-то невзрачный, хлипковатый на вид мужичишка. Глядя на него, ни в жизнь не подумаешь, что это злодей и убивец, ни одну человечью жизнь загубивший.
   «Он! — узнал Митяй. — Он пырнул Сашка ножом под сердце!»
   Оттого, видно, и Сашок не уберегся, что не принял его всерьез, когда за шкирку схватил.
   — Привет, Анисим! — дружелюбно сказал Федька. — Чего искал-то?
   Анисим побелел — ей-богу, упал бы без чувств, кабы Митяй его незаметно в бок кулаком не ткнул.
   Тут-то его Федька и заприметил. И руку его в портах.
   — А-ну, руку-то из кармана вынь! — забеспокоился он, быстро сунув ладонь под подушку, где у него, видно, оружие припрятано было. — Эй, глянь-ка чего у него там! — приказал он своему подручному.
   Пацан подскочил было к Митяю.
   Счас руки ему в порты запустит, а там меж ног граната засунута! Снаружи-то ее не ущупать, а видно сразу!
   — Не бойсь, — прикидывась простачком, беспечно сказал Митяй. — Чесотка у меня там — мочи нет!
   И стал отчаянно скрестись ногтями, Анисима локтем толкая.
   — Верно говорит, — подтвердил, кивнув, Анисим. — Весь язвами пошел, будто лихоманка у него! Видать, болячку какую подхватил!
   Пацаненок-то руку отдернул. Кому охота в чужих портах заразу ловить...
   — Да ну?! — удивился Федор. — Тады ладно, пущай себе скребется.
   А Митяй и скребся, одного боясь — гранату уронить!
   — Ну давай говори, чего у тебя за купец? — милостиво разрешил Федька.
   — Так ить не у меня — у него, — кивнул Анисим на родственника. — Его купец-то.
   — А ты тады зачем здесь? — подивился Федька.
   — А я его привел!
   Все-то хотят свое урвать!...
   — Верно, есть купец, — сказал Митяй. — Шибко богатый.
   — А ты откель знаешь?
   — Мой приятель Яшка у него кучером служил, так ить говорит, он мог за вечер десять «катенек» в ресторации пропить-прокутить. А ныне в город Париж собрался и желает себе каменья драгоценные приобресть, те, что подороже.
   — А платить чем хочет?
   — Известно чем — деньгами. Можно царскими, можно советскими, а можно иностранными — у него любые имеются! А ежели нет, то хоть даже золотом.
   — А рази ему самому золото не надобно? — прищурился Федька.
   — Видать, нет. И то — зачем оно ему? Ему тяжести через границу ташшить несподручно.
   — Верно — золото оно неподъемное, что чугун, — много не унесешь. А камешки, почитай, ничего не весят — их на большущие тыщи набрать можно!
   — А ты откель взял, что у меня каменья-то есть? — спросил Федька.
   — Так Анисим сказал, — ответил родственник. — А то рази бы я к тебе пришел? Мне ноги попусту бить-колотить ни к чему...
   — Ну ладно, раз так, скажи своему купчику — пусть сюда приходит с деньгами, — чуток подумав, сказал Федька.
   — Не-а, — он сюда не пойдет, — покачал головой Митяй, — тута вы его пырнете ножичком под ребрышки да все заберете. Они сказали, что сперва желают с вами встретиться.
   — Где ж нам встречаться, у него, что ль? — навострил уши Федька.
   — Зачем у него? Можно на улице али еще где — где скажешь.
   Боязно было Федьке, но уж шибко жирен куш был — можно и денег большущие тыщи по-легкому загрести, и все-то камешки при себе сохранить, опосля купца того ножичком подколов. Как такое упустить?
   — Ладно, скажешь ему: пусть завтра на Сухаревку приходит да под башней меня ждет. Придет?
   — Отчего ж не прийти — придет.
   — А как его узнать-то?
   — Узнаешь — он из себя шибко видный...
   Купчик точно был знатный, поперек себя необъятный, в собольей до пят шубе, с золотой моноклею в глазу, в руках трость с серебряным набалдашником — по всем статьям, видать, не из бедных.
   Минут пяток Федька на него с переулка глазел да еще пять подле крутился, приглядываясь да принюхиваясь. Потом лишь подошел.
   Купчик-то его сразу и не приметил!
   — Кому тут камешки понадобились? — спросил сквозь зубы Федька, сам по сторонам зыркая.
   — А у тебя что есть? — удивился купец, недоверчиво взирая на Федьку, в котором росту было метр с кепкой.
   — Не то! — заверил Федька.
   — Врешь, поди?... А ну, покажь чего у тебя есть? Али нету ничего?
   — А это видал?!
   Федька вынул из кармана перстень с бриллиантом, показал, покрутил перед носом купчика, не выпуская из своих рук.
   Хорош перстень, ничего сказать! Пожалуй, что тысяч тридцать за него можно выручить, хошь фунтов, хошь долларов американских.
   С великим сожалением оторвал купчик взгляд от перстня.
   Знать бы, что он при Федьке не один, что другие тоже есть, — теперь же его и можно было сцапать. Но только вряд ли — всего он с собой не принесет, поостережется. Все он принесет лишь в обмен на деньги.
   — Ладно, ежели у тебя еще чего имеется — так я все разом и куплю! — сказал купчик. — С превеликим нашим удовольствием! Мне за одним перстеньком ходить не с руки! Мне или все, или уж ничего ненадобно!
   Поторговавшись, уговорились встретиться через день в условленном месте — купчик обещал принести деньги, а Федька — камешки...
   Там-то Федьку и решили брать!...

Глава 39

   Ольга испуганно ойкнула.
   Под сводами подвала, отдаваясь гулким эхом, стучали шаги. Их шаги!
   Ну вот и все!
   Бредущие по подвалу люди глядели недружелюбно, исподлобья.
   Ольга испуганно жалась к его ногам.
   И лишь Мишель Герхард фон Штольц стоял, гордо расправив плечи, потому что был растянут в две стороны наручниками.
   Вот сейчас, через мгновение все и случится! Он сообщит им о колье, потребует лист бумаги и карандаш, и они развяжут ему руки!...
   Злодеи подошли.
   Подле Мишеля, с интересом глядя на него, остановился Георгий Маркович.
   С минуту они играли в детскую игру переглядки и никто — ни тот ни другой — не опустил взгляд!
   — Мне кажется, вы что-то хотите мне сказать? — усмехнулся завлаб, которому нельзя было отказать в проницательности. — Или я ошибаюсь?
   — Хочу — ответил Мишель Герхард фон Штольц предвкушая, как тот сейчас завертится ужом на раскаленном противне!
   — Ну хорошо, если вам так приспичило — говорите, — вздохнул Георгий Маркович.
   Миг торжества настал!...
   Мишель изобразил презрительную гримасу и открыл было рот, но Георгий Маркович его перебил:
   — Если вы хотите рассказать мне про дубликат колье, который будто бы находится у вас, так можете себя не утруждать — мне это ничуть не интересно! Тем паче что вы все равно меня обманете, нарисовав какой-нибудь липовый план несуществующей в природе местности. Да еще надумаете по дороге сбежать...
   Мишель не понял... В первое мгновение.
   И во второе тоже.
   Понял — в третье... С трудом...
   Миг торжества и верно настал — но не его!
   Откуда он... откуда... знает о колье?! И знает о его плане! Что за чертовщина?!
   — Нет уж, увольте! Я, конечно, мог бы в качестве откупного принять ваше колье, но не теперь — после. А теперь меня интересует, что вы там против нас нарыли?...
   Но Мишель Герхард фон Штольц завлаба не слушал — ему было не до него! Он пытался понять, где и на чем прокололся. Георгий Маркович все знал — это было очевидно. Будто бы при их разговоре присутствовал...
   Ах ты, черт его побери!...
   Так ведь так оно и есть! Как же можно было так лопухнуться!
   Его подслушивали! Георгий Маркович подслушивал! Как это низко!...
   Правда, как он смог?! В подвале никого не было, он сам видел, как все ушли! Он говорил тихо, и его слова заглушала капель с труб, и шум пара, и гул механизмов там, наверху!
   И тем не менее...
   Микрофон, здесь где-то должен быть микрофон!
   Мишель Герхард фон Штольц стал крутить во все стороны головой, разыскивая микрофон. Но кругом были только сочащиеся водой трубы.
   Нет, вряд ли, микрофон должен быть не там — здесь, где-то совсем рядом, потому что в таком шуме его голоса издалека не услышать.
   Ближе всего к нему была Ольга.
   Еще ближе — только он сам.
   Уж не на нем ли?...
   А почему бы не на нем?
   Но тогда где?... На груди?
   Он стал, выпучивая глаза, осматривать свою грудь.
   Георгий Маркович обеспокоенно косился на него...
   "Нет, на груди вряд ли — в грудь меня пинали, — вспомнил Мишель Герхард фон Штольц. — Чего они делать бы не стали из опасения повредить «жучок».
   А куда его тогда не пинали?
   Мишель Герхард фон Штольц прислушался к своим ощущениям.
   Тело болело все — от пяток до макушки. Выходит, его пинали и били везде!
   Он вновь закрутил вокруг головой, осматривая себя, чувствуя, как его разбитый подбородок шоркает воротник.
   Воротник!... Обычно туда вшивают ампулы с ядом. Но можно и микрофон!
   А вот мы сейчас проверим!
   Он втянул голову в плечи, прижал подбородок к груди и стал хватать зубами края воротника.
   Дегенеративные подручные завлаба глядели на него во все глаза — ты глянь, сам себя жевать начал!
   Но Мишель Герхард фон Штольц жевал не себя, а ткань, перетирая ее меж зубов.
   Вдруг на его резцы попало что-то плотное и округлое, как виноградная косточка!
   Ага — вот он!...
   Мишель Герхард фон Штольц оказался прав, как всегда!
   К его воротнику с изнанки был приколот микроскопический — размером с рисовое зерно — микрофон, который улавливал и передавал каждое сказанное им слово!
   Так вот почему им все известно!
   Было!...
   — Эй, ты что там делаешь?! — забеспокоился Георгий Маркович.
   Но было уже поздно!
   Мстительный фон Штольц, с силой сцепив зубы, выкусил «рисинку» микрофона из воротника и, набрав в рот побольше слюны, проглотил! Вместе с куском откушенной ткани.
   Откусил и отрыгнул.
   — Смотрите, он что-то съел! — закричали, запричитали дегенераты, думая, наверное, что он сейчас забьется в предсмертных конвульсиях.
   Но пленник был живехонек и был горд собой!
   Хоть так, хоть мелко, но все же он смог им напакостить!
   Если они желают измельчить его в порошок, то пусть измельчают и свой микрофон. Или пусть ищут его, копаясь в его внутренностях!
   Так им и надо!
   Мишель Герхард фон Штольц глядел победителем — уж коли он не смог укусить ненавистного ему врага, то хотя бы описал ему тапочки!
   Но Георгий Маркович тоже держался молодцом. Он лишь осуждающе покачал головой.
   — Если вы решили разыгрывать юродивого — так у вас ничего из этого не выйдет! — предупредил он. — Тоже мне, самострел!
   Мишель Герхард фон Штольц демонстративно отвернулся, давая понять, что разговаривать в таком тоне он не намерен! И ни в каком не намерен!
   — Я так понимаю, что ваше сиятельство нас презирает... — верно истолковал его гримасу завлаб. — А если мы будем спрашивать не так?
   Да хоть как!
   Начали спрашивать «хоть как».
   Георгий Маркович кивнул, и все его служки, сорвавшись с места, стали лупить висящего Мишеля как боксерскую грушу, отчего его мотало из стороны в сторону.
   — Все, довольно!
   Дегенераты отхлынули, шоркая об одежду окровавленные кулаки.
   — Ну, что вы теперь скажете?
   Ничего! Мишель Герхард фон Штольц молчал, с ненавистью глядя на своих палачей.
   Георгий Маркович вновь кивнул, и один из его подручных вытянул из кармана и чиркнул зажигалкой, подвернув рычажок так, что пламя стало бить на добрых полметра. Наверное, они именно такие зажигалки и выбирали!
   — Ну что? — спросил он, угрожающе поигрывая огнем.
   Мишель Герхард фон Штольц презрительно сплюнул. Попав точнехонько в пламя. Отчего зажигалка потухла.
   — Ах ты!... — рассвирепели бандиты.
   Зажигалка была зажжена вновь и притиснута вплотную к его телу, так что Мишель услышал, как затрещали волосы на его груди, и оттого болезненно поморщился. Он терпеть не мог запаха паленого мяса. С детства, когда однажды в деревне при нем палили паяльной лампой свинью.
   Теперь палили его.
   Пламя обжигало тело, оставляя на нем красную полосу выжженной плоти...
   — Черт, больно-то как! — вскрикнул, запрыгал на одной ноге дегенерат, отчаянно размахивая рукой. — Жжется, зараза! Вот, палец опалил! — продемонстрировал он всем желающим палец.
   — Я же говорил — утюг надо было брать! — досадливо выругался кто-то.
   — Ага, утюг, ты еще скажи — паяльник!
   — Нуда, а чего?...
   — Того самого!... Куда его втыкать-то?
   — Как куда — туда!... — назвал бандит наиболее подходящее для паяльника место.
   — Дурак ты! — выругали его. — Мы ж не про место, мы про розетку говорим! Он же электрический, паяльник-то!
   — А-а...
   «И этих людей ему суждено видеть в последние мгновения своей жизни», — досадливо подумал Мишель Герхард фон Штольц!
   Впрочем, нет, на них он даже глядеть не станет, он лучше будет смотреть на Ольгу! Пусть не эти рожи, пусть ее лицо будет последним впечатлением его уходящей жизни!
   Он повернул голову...
   Ольга стояла, забытая всеми, широко раскрытыми глазами глядя на то, как мучают ее Мишеля. Наверное, она восхищалась его мужеством, видя, как его жгут, а он хоть бы вскрикнул!
   Мишель, собрав все свои недюженные силы, улыбнулся ей. Улыбнулся как мог ободряюще — мол, держись!...
   Если бы Ольги не было рядом, его мучения возросли бы во сто крат и, хоть это невозможно представить, он бы мог, наверное, поддаться боли, мог не выдержать пытки. Но его любимая была рядом и глядела не него во все глаза, что придавало ему сил.
   Пасть в ее глазах он не мог!...
   Лучше мучительная смерть, чем вечный позор!
   — Гля — ухмыляется! — заметили все. — Может, он умом тронулся? А ну, жги его шибче!...
   Вспыхнула не одна, разом вспыхнуло несколько зажигалок! Жаркие огоньки приблизились, окружили Мишеля со всех сторон, как гирлянда елку.
   Вот теперь станет по-настоящему жарко!
   Ольга метнула растерянный, умоляющий взгляд в сторону Георгия Марковича. И тот, словно это почувствовав, обернулся к ней.
   Не надо! — покачала головой Ольга.
   Наивная девочка — она надеялась остановить их!...
   — Прекратите! — вдруг скомандовал завлаб.
   Палачи замерли на месте, удерживая пред собой горящие зажигалки, будто были на концерте любимой рок-группы.
   Или он тоже не переносит запаха паленого мяса? — подумал Мишель.
   Но завлаб никакими такими аллергиями не страдал.
   — Не трогайте его! — сказал он. — Ее!... Займитесь ею!
   Дегенераты растерянно глядели на своего, похожего на плюшевого Франкенштейна главаря. Даже их закостеневшие в преступлениях сердца в это мгновение дрогнули.
   — Ее? — удивленно переспросили они.
   — Да, ее! — повторил приказание главарь.
   Дегенераты гурьбой пошли к Ольге.
   — Не смейте трогать даму! — в бессильной ярости заорал Мишель Герхард фон Штольц, извиваясь на трубах. — Идите сюда, возьмите меня, вот он я — здесь!...
   Дегенераты замерли в нерешительности.
   — Ну что же вы встали? — в отчаянной решимости вскрикнула Ольга. — Не смейте его мучить, лучше убейте меня! Ну, что же вы?...
   Растерявшиеся дегенераты обернулись к своему главарю.
   — Кого бить-то? — спросили они.
   — Меня!... — крикнул Мишель Герхард фон Штольц.
   — Меня!... — воскликнула Ольга. — Вы что — не слышите?!
   И в голосе Ольги прозвучали приказные нотки!
   — Ее, ее, — кивнул Георгий Маркович.
   Злодеи обступили Ольгу, робко потянув к ней свои страшные, окровавленные руки.
   — Сейчас мы сделаем тебе больно! — предупредили они.
   Ольга в ужасе выпучила глаза.
   Кто-то, ухватив пальцами блузку, рванул надвое тонкую ткань. Раздался страшный хруст, и из прорехи выскочила белая упругая грудь, отчего злодеи на мгновение зажмурились.
   — Мерзавец! — истерически вскричала Ольга. — Что ты сделал?! Ты знаешь, сколько стоит эта блузка?!
   Дегенерат испуганно замотал головой.
   Все же странные создания женщины, все готовы стерпеть, кроме порчи своих любимых вещей!
   Что было дальше, Мишель Герхард фон Штольц не видел. Бандиты обступили Ольгу со всех сторон, совершенно закрыв ее своими огромными торсами.
   Он ничего не видел. Но он слышал!... Чего ему было более чем довольно.
   — Не трожьте меня! — вскрикивала Ольга. — Не смейте!... Отпустите меня, ублюдки!... Мне больно!...
   Ей было больно!
   Мишель, бессильно скрежеща зубами, извивался на трубах, не в силах помочь своей возлюбленной.
   — Ай! — вскрикивала Ольга.
   И ее крик болью отзывался в его сердце.
   — Ой!...
   И вдруг, не выдержав, Ольга сорвалась на отчаянный визг:
   — Не надо, нет!... Помогите!...
   Чем?... Чем он мог помочь ей?!.
   — Мне больно-о! Больно-о-о-оо!
   Слышать этот заходящийся, отчаянный крик спокойно было нельзя. Не слышать — невозможно Он даже не имел возможности заткнуть руками уши!
   — Мишель... Мише-ель!... Мне больно! Помоги мне! Скажи!... Скажи им!... Все!... Мне же бо-о-льно!
   Злодеи, пыхтя, возились подле несчастной жертвы, отчего крик все нарастал и нарастал!
   — Скажи-и-им!!
   Что можно было требовать от слабой женщины — стойкости, на которую не всякий мужчина способен? Как было выдержать ей, маленькой, хрупкой, эти нечеловеческие пытки?
   Она уже ничего не просила, она уже только кричала:
   — А-а-а-ааа!
   — Стойте! — не совладав с собой, крикнул Мишель. — Не трогайте ее! Я скажу!... Я все скажу! Только, бога ради, оставьте ее в покое!
   Злодеи замерли, обернувшись в сторону Георгия Марковича.
   Он все верно рассчитал, их главарь, Мишель мог выдержать все, что угодно, — его можно было жечь, резать, ему живому можно было мотать на шомпол кишки, он и тогда бы молчал! Но он не мог перенести страданий, причиняемых близкому человеку. Это было выше его сил!