Ильин Андрей. Господа офицеры

   — За мной пожалте...
   Федька сидел в отдельном кабинете. В уголке на табуретке примостился тот самый, что ранее крутился в зале наверху, пацаненок.
   Федька оценивающе глянул на дородного купца.
   — Принесли-с деньги-то?
   — Ты сперва товар покажь! — вальяжно ответил купец. — Может, у тебя и нет ничего.
   Федька хмыкнул, полез в карман, вытянул целую пригоршню украшений... Снова залез и снова вынул, швырнув на стол бриллиантовые кольца и броши.
   Гора бриллиантов и рубинов немыслимой цены горкой валялась на грязном, засаленном столе, среди каких-то вчерашних объедков.
   — А это видал? — с вызовом спросил Федька. — Деньги иде?
   Купчик, не отрываясь, смотрел на лежащие пред ним сокровища, которые триста лет русским царям принадлежали, а теперь какому-то Федьке.
   — Ну ты чего?... Деньги-то выкладай!
   — Деньги у меня не здесь, — сказал, сглотнув ком, купчик.
   Федька испытующе глянул на него.
   — Что я, дурак, с собой такие тыщи таскать? Айда наверх, там у меня экипаж, там и рассчитаемся.
   Федька секунду подумал.
   Потом, повернувшись, моргнул пацаненку, что в углу на табуретке прохлаждался. Тот, поняв, опрометью бросился вон.
   — А вот мы ужо поглядим, чего у тебя за экипаж, — сказал Федька.
   Купца в пот бросило. Верно, из-за духоты.
   Минут через десять вернулся запыхавшийся пацаненок.
   — Ну? — взглянул на него Федька.
   — Не-а. Нету там никакого экипажа, — развел руками пацаненок. — Я кругом все обежал...
   Федька нехорошо осклабился.
   — А мы счас сами проверим, есть у него при себе деньги али нету!...
   Положение было самое отчаянное!... В самый раз бежать, драться или в обморок бухаться. Ну хоть что-то делать!
   Валериан Христофорович избрал не лучший выход.
   Он вдруг вскочил на ноги, опрокинув при этом стул, выпрямился во весь свой под притолоку рост и что было мочи рявкнул:
   — Сидеть, господа налетчики!... Полиция!... Более сам напугавшись, чем желая кого-либо напугать.
   Федька было в ужасе дернулся, метнулся глазами к выходу — видно, ожидал, что сей минут сюда ворвутся жандармы в синих мундирах и станут крутить ему руки.
   Но никто не врывался.
   Повисла зловещая пауза.
   Крикнуть-то Валериан Христофорович крикнул, а что делать дальше — решительно не знал.
   — Вы, милостивый государь, арестованы! — еще раз объявил он.
   И опять никто не ворвался!...
   Федька хищно оскалился, быстро сунул в карман руку и вытянул оттуда узкий, вроде того, каким Сашка зарезал, ножик...
   ...Ай-ай, что же делать-то?...
   Делать было нечего — только разве ждать.
   Хотя Мишель себе места уже не находил.
   Он — здесь, Валериан Христофорович — там... Давно бы уж ему пора условленный знак подать, чтобы Федьку взять, а меж тем из номера не слышно никаких звуков. Словно там все повымерли! Ну сколько можно медлить? Или Валериан Христофорович, по своему обыкновению, там душещипательные беседы ведет?...
   Мимо, ловко вильнув меж столами, пробежал половой.
   Ну пробежал и пробежал... Но Мишеля будто кто в бок пхнул!
   Так это ж не просто половой, а тот самый половой! Тот, что «купчика» в номер сопроводил да изнутри на защелку с ним закрылся. Он же не выходил, он же там должен быть! А он не там, он здесь!...
   Как же так?...
   Теперь Мишель забеспокоился пуще прежнего.
   Выходит, там другая дверь имеется, через которую половой выскочил?... А до того, может, Валериана Христофоровича прибил? А ну как он там сейчас бездыханный лежит, а злодей давно скрылся?
   Не в силах более мучиться неизвестностью, он поднялся и, опершись на костьми, медленно побрел в сторону отхожего места, куда путь был аккурат мимо дверей, ведущих в кабинеты. Подле которых он — надо же так! — неловко оступился и, зацепившись ногой за собственный костыль, со всего маха шлепнулся на пол, при этом врезавшись в дверь головой.
   Да так, что в ней загудело, будто в колокола ударили!
   Шлепнулся, да так и остался валяться, привалившись к дверке, за которой было на удивление тихо!
   Ну неужели бы, кабы там кто-нибудь был, они не услышали его стук? Головой. В их дверь. А услышав, не открыли, чтобы поинтересоваться, что там происходит? Ладно, пусть даже не открыли, но хотя бы всполошились, завозились!...
   Но нет — ничего такого! Тихо за дверью — ни голосов, ни стука сдвигаемых стульев, ни топота шагов!
   Ах ты, боже мой!...
   К лишившемуся чувств калеке шустро подскочил половой и деловые ребята, которые стали поднимать его, обхватывая под мышки, охая и причитая:
   — Ах ты, незадача-то какая, так и вовсе убиться можно!
   Рука одного из добровольных помощников незаметно скользнула в карман шинели, где находились золотые часы. Но вместо часов воришка нащупал рифленую рукоять револьвера.
   А калека-то не прост!
   И нога у него не деревянная, а самая что ни на есть обыкновенная!
   Деловые ребятки разом брызгами кинулись в стороны. А вот половой не успел. Полового калека цепко ухватил руками за грудки, притянув к себе.
   — Открывай дверь! Быстро! — прошипел он.
   — Отпусти!... Чего вцепился-то?! — завизжал половой, отчаянно выдираясь из его объятий.
   — Дверь! — рявкнул Мишель, краем глаза замечая, как в их сторону кинулись, опрокидывая стулья, смутные личности из угла.
   Видя такое дело, посетители трактира засобирались домой, и даже пьяная девка, проснувшись, стала сползать под стол, где при драках безопасней, а недообедавшие артельщики, бросив в тарелках недоеденную капусту, похватали свои ящики с инструментами... из которых выдернули не топоры и пилы, а... маузеры.
   — А ну, стой!
   Смутные людишки, напоровшись на направленные им в лица стволы, встали как вкопанные. Хотя все еще не понимали, что здесь происходит.
   Но им подсказали — отчаянно, на весь трактир, крикнув:
   — Тикай — чека!...
   Страшное слово смело всех с мест.
   Какой уж тут «машкерад»?
   Мишель, вскочив на ноги и уже не дожидаясь, когда половой соизволит открыть дверь, отбежав на несколько шагов, бросился на нее всем телом, вышибая задвижку.
   Раздался треск дерева, и сорванная с петель дверь провалилась внутрь.
   В кабинете было пусто, но, что самое ужасное, не было видно никаких иных дверей! Мишель завертел во все стороны головой.
   Что ж они, сквозь землю, что ли, провалились?!
   «Артельщики» втолкали внутрь, держа за шиворот и подгоняя тумаками, дрыгающегося полового.
   — Куда они подевались? — яростно крикнул Мишель.
   — Не могу знать! — испуганно забормотал половой. — Туточки были!... Отпустите меня, Христа заради!
   Его тряхнули так, что он на ногах не устоял.
   — Рубите стены! — крикнул Мишель. — Здесь где-то ход должен быть.
   Вот и топоры пригодились!
   Хлопцы, сдвигая и опрокидывая мебель, стали крушить стены и пол.
   — Ага, есть!
   Под столом и половиком был люк!
   Его поддели лезвием топора, выдернули, отбросили в сторону.
   — За мной! — крикнул Мишель, кубарем скатываясь вниз...
   Побежал... Еще не зная, что опоздал, что уже поздно!...
   ...Хищно ухмыляясь, Федька прыгнул вперед, на стол, и, спрыгнув с него, с ходу пырнул купчика ножом в живот. Тот даже и понять ничего не успел. Ловок был Федька, хоть на вид и хлипковат.
   Тонкое, тускло взблеснувшее в свете керосиновой лампы лезвие пропороло шубу, которая стала быстро набухать кровью.
   Федька хотел было для верности дорезать купчика, перехватив лезвием ему горло, но тут дверь неожиданно распахнулась.
   На пороге стоял придурковатый Анисимов родственник, тараща удивленные глаза. Видать, испужался, что его без причитающихся ему процентов оставят.
   — Дверь-то затвори! — недовольно буркнул Федька.
   — Ага... — невпопад ответил тот.
   Но, вместо того чтобы прикрыть дверь, прыгнул сверху на Федьку, что было сил саданув его по темечку гранатой. Федька ойкнул и обмяк.
   Ходивший у него в подручных пацаненок, ничего не понимая, ошарашенно хлопал глазищами.
   — А ну, цыц, не то и тебя пристукну! — пригрозил «родственник», более всего опасаясь, что тот сейчас может раскричаться, и тогда сюда вломится половина Хитровки.
   Но только зря берегся, потому как там, в зале, вдруг, чуть помедлив, вскочил с места и, вереща и причитая, побежал между столиками оставшийся без присмотра Анисим!
   — Ай-яй! Чека здеся! — дурным голосом орал он.
   Его вопли заглушили все прочие звуки.
   — Тама он, тама!...
   Митяй помертвел, видя, как над столами стали подниматься, медленно поворачиваясь в его сторону, головы. Словно многоголовая гидра зашевелилась, оживая, — счас встанет на дыбки, ощетинится вострыми лезвиями ножей, бросится, кромсая обидчика в куски, которые потом по всей Хитровке находить будут!...
   Ох, несдобровать Митяю...
   Где же подмога-то?... Нету никого!
   Вот уж передние злодеи повскакали с мест и, толкаясь плечами, пошли на дверь, сжимая в руках ножички, кастеты да гирьки на цепочках.
   Жуть-то какая!...
   Затравленно озираясь по сторонам, Митяй прижался телом к косяку. Куда бежать-то... некуда бежать — кругом стены. Верно, помирать придется!
   А коли так, то не одному!
   И, неожиданно для всех и для себя тоже, сделав шаг вперед, Митяй вскинул над головой гранату, отчаянно прокричал:
   — Взорву контру!
   — Бомба у него! — взвизгнул, падая на пол, Анисим.
   Все опешили.
   Точно — граната, вон она, торчит из кулака!
   Уже ничего не боясь — отбоялся, Митяй потянул, рванул левой рукой кольцо чеки.
   — А-а! — испуганно крикнул кто-то. — Счас бросит!
   Передние попятились, опрокидывая лавки, наталкиваясь на тех, что сзади.
   А ведь и бросил бы!... Но в тот миг в зал через тайный ход вломился Мишель с револьвером.
   — Стоять!... Милиция!...
   — Тикай, облава! — истошно крикнул кто-то.
   Разом, как по команде, погасли на столах свечи.
   Одна за другой стали лопаться, осыпаясь стеклом, подвешенные под потолком лампы. Зал быстро погружался в темноту.
   — Никому не двигаться! — крикнул Мишель.
   Навстречу ему, на голос, хлопнул одиночный выстрел.
   Пуля прошла мимо, глухо шмякнув в стену. Шурша, посыпалась штукатурка.
   Оттесняя Мишеля, в дверь ввалились его хлопцы, тут же, с ходу, пальнув в потолок из маузеров. Выплескивая снопы искр, оглушая, забабахали выстрелы.
   И будто бы тараканы побежали!
   В кромешной темноте затопали по доскам пола десятки разбегающихся во все стороны ног, загремели случайно опрокидываемые лавки и столы, зазвенела посуда, захлопали потайные двери...
   Миг — и не стало никого, даже самые пьяные, те, что на ногах не держались, куда-то расползлись! Пропала, канула в подземные лабиринты хитровская публика!...
   — Жив, Митяй? — крикнул в темноте Мишель.
   — Ага, живой! — ответил тот.
   — А Валериан Христофорович?
   — Зарезали его!... Федька зарезал!
   Шаря руками по столам, долго искали свечу. Нашли, запалили. От нее зажгли еще несколько. Стало совсем светло.
   Кругом был совершеннейший погром — столы, лавки перевернуты, на полу бутылки, остатки еды плавали в лужах водки... И посреди всего этого бледный как смерть Митяй, что-то нашаривающий под ногами.
   — Ты чего?
   — Граната у меня без чеки — сыскать бы ее да вставить!...
   Нашли, вставили.
   — А Валериан Христофорович?
   — Там он.
   Старый сыщик лежал на спине, запрокинув голову и раскинув в стороны руки. И тихо и жалобно стонал.
   Жив?!
   Раскинули полы шубы, потащили вверх сюртук. Живот был располосован ножом, но кишки не лезли. Уже хорошо!
   — В больницу бы надо...
   — Там, через два двора, машина, гони ее сюда. Да живей!
   Кто-то, топоча, побежал наверх.
   Мишель выдернул из штанов исподнюю рубашку, рванул от нее полосу. Не бинт, но сойдет. Встав на колени, склонился над раненым.
   Раны он видывал разные: и колотые, и резаные, и стреляные, и людей надвое шашкой, от плеча до бедра, разваленных, и насквозь, будто жуки булавкой, проткнутых казацкой пикой... Валериану Христофоровичу, считай, еще повезло.
   — Ну, чего там? — приподнимал сыщик голову, силясь разглядеть свой живот.
   — Ничего страшного. Шуба у вас толстая. И живот тоже, — бодрясь, ответил Мишель. — Не были бы таким буржуем — быть вам покойником.
   Хотя ничего еще не было известно, может, даже и кишки у него порезаны.
   Сложив вчетверо ткань, Мишель прижал тампон кране.
   — Лежите теперь смирно.
   Более он ничем помочь не мог. И потому осмотрелся.
   — Федьку ты прибил? — спросил Мишель Митяя.
   — Я... — кивнул тот.
   — Совсем?
   — Не знаю — может, и не рассчитал, может, и вовсе... — виновато вздохнул Митяй, оглядываясь на Федьку, от головы которого по полу растекалась кровавая лужа.
   — Украшения-то хоть при нем были?
   — Так вон они, на столе.
   И верно — на столе горкой лежали царские сокровища. Те самые, из-за которых лишился жизни Сашок и может еще лишиться Валериан Христофорович.
   Мишель, сделав шаг, потянул из кучи массивное колье в форме многогранника с четырьмя крупными бриллиантами по краям и одним большим в центре.
   Красота-то какая... Такое бы Анне, мимолетно подумал он, представив, как надел бы его ей на шею...
   Услышал отчаянный, срывающийся крик:
   — Остерегись!...
   Не поняв, вскинул голову, увидел направленный ему в лицо револьвер с аккуратным черным вороненым ободком дула, с торчащим из спусковой скобы чужим, с обкусанными ногтями пальцем.
   Заметил, как медленно крутнулся вправо барабан...
   Успел подумать: «Надо бы в сторону...»
   Но сделать ничего уже не успел...
   Тот шустрый пацаненок, что был на побегушках у Федьки, а после сидел, ни жив ни мертв от страха, забившись в дальний угол, видно, воспользовавшись тем, что на него никто не обращает внимания, воровато зыркнув, ткнул руку за пояс штанов, вытащил оттуда револьвер и, прикрыв его своим телом и уставя в Мишеля, взял да и нажал на спусковой крючок!...
   Самого выстрела Мишель не услышал. Он увидел яркую, застившую мир вспышку, почувствовал, как из его рук кто-то с силой выдернул колье и как что-то невозможно тяжелое, будто мельничный жернов, ударило его в грудь, медленно опрокидывая назад, как, качнувшись, потекли куда-то в сторону стены и удивленные, перекошенные ужасом липа...
   И еще где-то там, на границе убегающего сознания, он различил стремительно удаляющийся силуэт Анны, таким, каким видел его в последний раз, — тонким, желанным, устремленным к нему... Будто нарисованным — светлым пятном в темном проеме распахнутой настежь двери. Как в траурной рамке...
   Как же так-то? Он же обещал скоро прийти. Живым...
   А его убили...

Глава 45

   — Ну давай, давай очухивайся!...
   Кто-то неучтиво лупил Мишеля Герхарда фон Штольца по щекам. Вряд ли на том свете, там, в крайнем случае, варят грешников в котлах с кипящей смолой, но по лицу не лупцуют.
   Мишель Герхард фон Штольц исхитрился, перехватил и выкрутил досаждавшую ему руку.
   — Ох ты, черт, здоровый! — крякнул кто-то. — Ну давай, давай, хватит мертвого изображать, хватит глазки закатывать...
   Пришлось глаза открыть.
   В лицо светила тусклая лампочка, подвешенная к трубе, с которой часто капала ржавая вода.
   Подвал был тот же — лица другие.
   Чья-то тень, заслоняя бетонный потолок и лампу, склонилась над Мишелем.
   — Ну, здравствуй, что ли, беглец!
   — Георгий Семенович? — глазам своим не поверил Мишель.
   Лучше бы он увидел на его месте того злодея с трубой!...
   — Узнал?...
   — Здравия желаю! — ответил Мишель Герхард фон Штольц и, прижав руки к бокам, вытянулся в струнку. Хотя это было неудобно, потому что он не стоял, а лежал навзничь, на полу, в какой-то глубокой и холодной луже.
   — Вольно, — усмехнулся Георгий Семенович.
   Наверное, эта сцена выглядела бы комично, кабы ее главный герой не валялся на земле с раскроенным черепом, в который склонившиеся над ним врачи запихивали второй килограмм ваты.
   — Георгий Семенович, разрешите доложить... — попытался приподняться на локтях Мишель Герхард фон Штольц.
   — Лежи уж! — прикрикнул на него Георгий Семенович. — Не о чем тебе докладывать — я и так все про тебя знаю, — отмахнулся он.
   Что ж он может знать?...
   И чем это может грозить?...
   Обдумать ситуацию Мишелю мешали посторонние копания в голове и какая-то возня справа.
   Он с трудом повернул голову. Против него вдоль стены, задрав вверх руки, стояли рядком, хлюпая расквашенными носами, все его обидчики. Те, что хотели его убить. И уже почти убили...
   Теперь он вспомнил все — от самого начала до трубы.
   — Но как вы смогли, как успели? — поразился Мишель Герхард фон Штольц столь счастливому для него совпадению.
   — Еле успели! — уточнил Георгий Семенович. — Кабы ты нам не мешал, мы бы держали ситуацию под полным контролем до самого конца. А так пришлось топтаться, как слонам в посудной лавке. Ладно хоть не опоздали.
   — Спасибо, что не опоздали, — поблагодарил Мишель. Вполне искренне.
   — Да ладно... Ты лучше расскажи, куда микрофон девал?
   — Какой микрофон? — не понял Мишель Герхард фон Штольц.
   — Тот самый... На вот, послушай!
   Георгий Семенович прижал к уху Мишеля наушник.
   — Слышишь?
   Наушник передавал какие-то странные вздохи, шумы, скрипы и бульканья, будто его мяли пальцами.
   — Что это? — подивился Мишель Герхард фон Штольц.
   — Я же говорю — микрофон. Где он?
   — Я его съел, — потупив взор, признался Мишель.
   — Съел?! Зачем? Это ведь не сосиска, — удивленно спросил Георгий Семенович.
   — Я думал, это их микрофон. И решил его уничтожить.
   Мишель готов был сквозь землю провалиться. Лучше бы его убили!
   — Ну все, теперь, когда будешь ходить до ветру, бери с собой сито, — тяжко вздохнул Георгий Семенович.
   — Зачем это?
   — Затем, что этот микрофон — казенное имущество строгой подотчетности, которое необходимо сдать по описи! Уж как хочешь извернись, а будь добр его вернуть! А если не справишься, нам с тобой такую клизму вольют!...
   Хотя непонятно было, зачем вливать клизму Георгию Семеновичу, когда микрофон находится в животе у Мишеля. Странная взаимосвязь...
   — Он, можно сказать, тебе жизнь спас, а ты его!...
   — Так вы давно?... — начал помаленьку что-то соображать Мишель Герхард фон Штольц.
   — Обижаешь, с самого начала.
   Ах вот даже как — с самого начала!... Его зарядили микрофонами, как жучку блохами, и подставили под бандитов. В качестве аппетитной наживки на крючок — чтобы он, извиваясь, привлекал к себе их внимание. Что он и делал.
   Вот и вся нехитрая комбинация!
   Он на свой страх и риск следил за преступниками, а отцы-командиры следили за ним, контролируя каждый его шаг и фиксируя каждое сказанное им слово! А он-то думал, что ведет героическую борьбу один против всех!
   Так вот почему ему позволили так долго бегать!
   Потому что он ни от кого не убегал!...
   — Ты молодец, если бы не ты, мы на них вовек бы не вышли! — похвалил Георгий Семенович Мишеля.
   Но тот, вместо того чтобы гаркнуть «Служу отечеству!», лишь протяжно застонал.
   — Что, больно? — спохватился Георгий Семенович.
   — Очень, — кивнул Мишель Герхард фон Штольц.
   — Где болит — здесь? — с тревогой указал командир на голову.
   — Нет, здесь! — ткнул Мишель пальцем в грудь.
   К нему резво подскочили врачи и стали рвать на его широкой груди рубаху.
   — Где?... Что?... Все в порядке, никаких повреждений, — поставили они скоропалительный диагноз.
   — Не здесь, там, внутри! — обессиленно прошептал Мишель Герхард фон Штольц.
   — Сердце?
   — Сердце!
   Его большое и любвеобильное сердце было разорвано в мелкие клочья. Его предали все, кто только мог.
   — Может, инфаркт? — предположил вслух кто-то. — Такой стресс пережить не шутка! Ну-ка, тащите-ка его в машину.
   Его подхватили, приподняли, подсунули под него носилки и, аккуратно положив на брезентовое полотнище, понесли по подвалу, огибая торчащие повсюду трубы.
   Мишель Герхард фон Штольц лежал смирно, вытянувшись в рост и сложив на груди руки.
   Он выжил. Но жить он не хотел.
   «Умру, все равно умру, назло всем!» — думал он.
   И зачем только его вытащили с того света?...
   Ну зачем?!

Глава 46

   К парадному крыльцу подъехала карета.
   Вышел из нее знатный господин. Навстречу ему челядь бросилась.
   — К кому изволите?
   — К барыне. Дома она?...
   Как не быть — дома. Сама, к окошку лицом прилипнув, глядит, понять не может, что это за гость к ней пожаловал. А может, оттого не понимает, что плохо видит, потому как стара стала.
   Спустилась вниз. Пригляделась.
   Вроде бы лицо знакомое, да кто — не понять!
   Кто ж он таков?...
   — Карл Фирлефанц, — представляется гость и кланяется церемонно.
   Фирлефанц?... Не знает она таких...
   — Не узнаете?... Main libe muter...
   — Ой!...
   Ойкнула барыня да чуть с ног не свалилась — ладно лавка рядом была, куда она присесть успела.
   То ж не кто-нибудь, а учитель, что дочерей ее языкам — немецкому да голландскому — учил! Только тогда он простым солдатом был, а ныне — господин!
   Тот вновь поклонился да спросил:
   — Хочу узнать я про дочь вашу и жену свою Анисью да про дитя нерожденное, кое в утробе ее оставил, когда меня в степи закаспийские сослали.
   А барыня слушает его да плачет.
   Давно то было — уж быльем поросло. А оно вон как вышло!
   Стоит Карл живехонек, а дочь ее Анисья — покойница, что он женой своей прозывает, хошь и не венчаны они, — давно в земле сырой лежит.
   Расплакалась барыня, а расплакавшись, повинилась, все-то рассказав. Про то, как родила Анисья мальца, а муж ее, Лопухин, свез того младенца невесть куда да сказал, что помер он. Чего Анисья не снесла и через что в реке Яузе утопилась. Только малец не помер, а через годков пять сам по себе объявился — будто заступница божья его сама к дому за ручку привела!
   — А теперь жив он али нет? — спросил Карл, не надеясь на счастье.
   — Кто знает — может, да, а может, и нет! Пока в приюте жил — живой был. А после — пропал.
   — И где он теперь быть может? — спросил Карл, уж чуя да боясь, что вот теперь-то след и оборвется.
   — Про то я ничего сказать не могу! — развела руками Лопухина. — Может, в солдаты забрили, а может, в лихие люди подался. Куда еще сироте?...
   — Как же мне его сыскать? — еще раз в отчаянии спросил Карл.
   — Не знаю — я в том деле не помощница. Разве только через приятелей его, с коими он совместно в приюте обитал? Но только их я тоже никого не знаю.
   Чуть не заплакал Карл... Но — не заплакал!
   Попрощался да ушел.
   Оборвался след. Да не оборвалась надежда!
   Будет он дальше сына своего искать!
   Всю-то землю перевернет да перекопает, и коли есть он на ней — сыщет. И коли в ней — тоже найдет!
   А ежели нет, то прервется на нем род Густава Фирлефанца, амстердамского ювелира, что, на беду свою, приехал из Голландии в далекую Россию.
   На беду — коли будет Карл последним в роду их...
   И на славу — ежели найдет Карл сына своего...
   Потому как верит Карл, что непременно отыщет сына своего и что тот чести его и предков своих не уронит, а будет верой и правдой Родине своей служить, которая уж не Голландия, а Россия!
   Лишь бы жив он был...
   Да только жив ли?...

Глава 47

   Обстановка была неофициальная, непринужденная и ни к чему не обязывающая — присутствовали только свои — Мишель Герхард фон Штольц, Георгий Семенович — и бутылка водки.
   Но все это никак не умаляло торжественности момента.
   — Разреши тебя поздравить! — объявил Георгий Семенович.
   — С чем? — притворно удивился Мишель Герхард фон Штольц, хотя догадывался с чем. Нетрудно было.
   — С присвоением внеочередного звания — за успешное завершение операции, приведшей к разоблачению особо опасной преступной группировки, совершавшей систематические хищения из Алмазного фонда, — сказал, как по писаному прочитал, Георгий Семенович.
   Мишель скромно, как и подобает истинному герою, которого нашла заслуженная награда, кивнул, сдержанно поблагодарив за высокую оценку его скромного вклада...
   На чем торжественная часть должна была исчерпаться, уступив место неофициальной. Но — не исчерпалась. Потому что Георгий Семенович продолжил:
   — И разреши поздравить тебя еще раз!...
   Хм!...
   Не иначе как с орденом, прикинул Мишель, готовясь принять еще одну награду Родины, по достоинству оценившей подвиг своего сына.
   Георгий Маркович полез в карман, но вытащил не коробку с орденом, а платок, которым промокнул вспотевшую лысину.
   — Разреши тебя поздравить с тем, что ты оказался прав...
   Ну еще бы!
   — Переданное тобою колье признано подлинным, — сообщил Георгий Семенович радостную новость. Хотя для Мишеля — не новость! — Вот, можешь полюбопытствовать.
   На добротных цветных фото было в трех проекциях снято колье. То самое — изделие номер тридцать шесть тысяч пятьсот семнадцать в форме восьмиконечного многогранника с четырьмя крупными, по три карата каждый, камнями по краям и одним на десять каратов в центре...
   Ага, он ведь говорил!
   Ну теперь дело стронется с мертвой точки!
   — Надо проверить наличие колье в Гохране, изъять его, подвергнуть экспертизе и представить в качестве главной улики в суде, — изложил Мишель Герхард фон Штольц ход дальнейших действий.
   — Уже, — ответил Георгий Семенович.
   — Что «уже»?
   — Уже проверили.
   — И его, конечно, не оказалось на месте!... — с ходу угадал Мишель.