Страница:
Учитывая упомянутые разногласия по ключевым вопросам экономической политики, вряд ли стоит удивляться тому, что Соединенные Штаты и их основные партнеры лишь в малой степени реформировали мировую финансовую систему. Политики, экономисты и инвестиционные сообщества согласны в том, что мировая экономика крайне уязвима и представляет собой потенциальный проводник нестабильности. Но никто не знает, что с этим делать. Гринспен был, как всегда, откровенен, высказывая свои опасения по поводу слабости существующей финансовой системы. В июле 2000 года он посетовал, что «ускоряющаяся экспансия мировых финансов, как оказалось, требует новейших форм и методов финансового посредничества», поэтому встает «вопрос о внутренней стабильности этой новой системы». Призывая к созданию новых финансовых механизмов для предотвращения нестабильности в будущем, Гринспен подчеркнул необходимость «создания гибких институтов, способных приспосабливаться к непредвиденным кризисным обстоятельствам, а не финансовых «линий Мажино», которые мешают увидеть сходство текущих кризисов с предыдущими и проанализировать различия»(32). Но ничего конкретного он не предложил.
Министры финансов и ведущие банкиры всего мира собрались в Праге осенью 2000 года, дабы определить стратегию антикризисной деятельности. После нескольких дней дискуссий, затягивавшихся допоздна, они вернулись домой с пустыми руками. Кто-то из американских официальных лиц признал: «Вероятно, лучшее, чего мы пока добились, – это модернизировали водопровод». Что касается успехов форума в выработке антикризисной стратегии, то, как прокомментировал профессор из Беркли Барри Эйченгрин, «им не поставить и проходного балла»(33). Профессор из Принстона Роберт Гилпин, один из ведущих американских экспертов страны по международной экономике, согласен с этим мнением: «Усилия по разработке эффективных правил управления международными потоками капитала и финансовыми операциями пока не принесли результата»(34).
Не исключено, конечно, что модернизированная и более «чуткая» мировая финансовая система никогда не понадобится. Не исключено, но маловероятно. Хотя никто по-прежнему не знает, как подготовиться к кризису, немногие сомневаются в том, что следующий экономический кризис недалек. Америка воспользовалась обстоятельствами и приложила немало усилий по сдерживанию финансовых кризисов 1990-х годов. Но если рынок «тряхнет» в тот момент, когда Соединенные Штаты перестанут защищать его или не смогут этого сделать, результат может оказаться плачевным. В глобализованной мировой экономике сегодняшнего дня кризисные явления склонны начинаться неожиданно и распространяться с невероятной скоростью.
В случае, если глобализация «собьется с пути», геополитические последствия этого события, со значительной долей вероятности, заставят вспомнить о 1930-х годах. Неустойчивые режимы России и Китая под давлением экономического шока могут уступить милитаристским и националистическим настроениям в этих обществах. Обе страны имеют некоторое сходство с только что оперившимися демократиями, которые пали жертвами фашизма, не выдержав удара Великой Депрессии. Другие ведущие государства мира – Соединенные Штаты, Великобритания, Франция, Германия и Япония – имеют многолетний опыт жизни в стабильной демократии, что обеспечивает им иммунитет от «сползания» к опасной националистической политике. Однако они все могут «нырнуть в укрытие», как демократические государства по обе стороны Атлантики, столкнувшиеся с Германией и Японией в 1930-е годы.
НЕОЖИДАННЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ ВЗАИМОЗАВИСИМОСТИ И ИНФОРМАЦИОННОЙ РЕВОЛЮЦИИ
ГНЕВ ОБДЕЛЕННЫХ
Министры финансов и ведущие банкиры всего мира собрались в Праге осенью 2000 года, дабы определить стратегию антикризисной деятельности. После нескольких дней дискуссий, затягивавшихся допоздна, они вернулись домой с пустыми руками. Кто-то из американских официальных лиц признал: «Вероятно, лучшее, чего мы пока добились, – это модернизировали водопровод». Что касается успехов форума в выработке антикризисной стратегии, то, как прокомментировал профессор из Беркли Барри Эйченгрин, «им не поставить и проходного балла»(33). Профессор из Принстона Роберт Гилпин, один из ведущих американских экспертов страны по международной экономике, согласен с этим мнением: «Усилия по разработке эффективных правил управления международными потоками капитала и финансовыми операциями пока не принесли результата»(34).
Не исключено, конечно, что модернизированная и более «чуткая» мировая финансовая система никогда не понадобится. Не исключено, но маловероятно. Хотя никто по-прежнему не знает, как подготовиться к кризису, немногие сомневаются в том, что следующий экономический кризис недалек. Америка воспользовалась обстоятельствами и приложила немало усилий по сдерживанию финансовых кризисов 1990-х годов. Но если рынок «тряхнет» в тот момент, когда Соединенные Штаты перестанут защищать его или не смогут этого сделать, результат может оказаться плачевным. В глобализованной мировой экономике сегодняшнего дня кризисные явления склонны начинаться неожиданно и распространяться с невероятной скоростью.
В случае, если глобализация «собьется с пути», геополитические последствия этого события, со значительной долей вероятности, заставят вспомнить о 1930-х годах. Неустойчивые режимы России и Китая под давлением экономического шока могут уступить милитаристским и националистическим настроениям в этих обществах. Обе страны имеют некоторое сходство с только что оперившимися демократиями, которые пали жертвами фашизма, не выдержав удара Великой Депрессии. Другие ведущие государства мира – Соединенные Штаты, Великобритания, Франция, Германия и Япония – имеют многолетний опыт жизни в стабильной демократии, что обеспечивает им иммунитет от «сползания» к опасной националистической политике. Однако они все могут «нырнуть в укрытие», как демократические государства по обе стороны Атлантики, столкнувшиеся с Германией и Японией в 1930-е годы.
НЕОЖИДАННЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ ВЗАИМОЗАВИСИМОСТИ И ИНФОРМАЦИОННОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Даже если саморегулирующийся мировой рынок сохраняет стабильность, а предыдущие рассуждения об экономических разграничительных линиях – не более чем неоправданные тревоги, мы все-таки должны воздержаться от предположения, что глобализация всегда и всюду ведет к миру и процветанию. Дело в том, что Фридман существенно преувеличивает «миролюбивый» потенциал глобализации. По утверждениям поборников глобализации, ее важнейший миротворческий эффект – это экономическая взаимозависимость, которую она порождает. Логика здесь очевидна. По мере роста товарооборота и уровня инвестиций между двумя государствами возрастает и взаимный интерес к сохранению мирных отношений. Глобализация, тем самым, увеличивает прибыльность мира и стоимость войны. Во взаимозависимой мировой экономике государства имеют много других, более насущных забот, чем вступать в военную конфронтацию друг с другом.
На первый взгляд такая логика кажется безупречной, но ее доводы становятся менее убедительными, когда на сцену выходит геополитика. Экономическая взаимозависимость обеспечивает общие интересы, но также способствует возникновению коллективной уязвимости. Заставит ли эта взаимозависимость идти в одном строю или посеет страх и стремление к большей автономии – зависит от политического контекста, в котором она существует. При торговле с партнером, которому доверяют, экономические и политические связи укрепляются, стороны достигают общих целей, что стимулирует дальнейшее развитие отношений. При торговле же с потенциальным соперником большая взаимозависимость оборачивается уменьшением безопасности. В контексте стратегического соперничества общие интересы предоставляют возможности для эксплуатации, а вовсе не для достижения общих целей.
Именно подобные расчеты подтолкнули Японию к обретению экономической самодостаточности в 1930-х годах и в конечном счете к нападению на Перл-Харбор. Японцы воспринимали свою зависимость от импорта из Соединенных Штатов как уязвимость, а не как источник хороших отношений с США. При прочих равных условиях большая взаимозависимость между странами все-таки лучше, чем меньшая. Но прочие условия редко бывают равными. В конце концов геополитические императивы постоянно торжествуют над экономическими возможностями. Будь иначе, Пэйн, Милль и Энджелл оказались бы правы, а война как социальное явление отмерла бы за ненадобностью.
Исторические примеры ясно свидетельствуют, что даже при наличии между государствами достаточно хороших отношений, обеспечивающих тесные экономические связи, эти контакты ни в коей мере не гарантируют продолжительной гармонии. Международные сообщества, связанные друг с другом интегрированными экономиками, могут распадаться с поразительной скоростью. Рассмотрим в качестве примера Европу в десятилетие, предшествовавшее Первой мировой войне. Товарооборот и уровень инвестиций в Европе, с учетом масштабов национальных экономик, превышали сегодняшние показатели. Германия считалась вторым по важности торговым партнером Великобритании (после Соединенных Штатов), тогда как сама Великобритания являлась основным импортером немецких товаров. Лондонский «Ллойд» страховал немецкие корабли, которые Королевский ВМФ должен был бы потопить, находись эти два государства в состоянии войны(35). Границы в начале 1900-х годов были почти прозрачными; европейцы свободно перемещались из страны в страну, без паспортов и без пограничного контроля.
Столь высокий уровень взаимозависимости, тем не менее, не помешал пожару Первой мировой войны в одночасье охватить Европу. Стремление Германии к превосходству и вытекавшее из этого стремления геополитическое соперничество без труда преодолели взаимные интересы, возникшие в результате экономической интеграции. Если экономическая взаимозависимость не могла спасти Европу от войны в 1914 году, то какие у нас сегодня основания для уверенности в том, что глобализация справится с подобной задачей сегодня? История доказывает, что большой объем товаров и капиталов, пересекающих Атлантику, отнюдь не препятствует возникновению геополитического соперничества между Америкой и набирающей силу Европой.
Недавний распад многонациональных государств является еще одним доказательством способности политических страстей побеждать экономические выкладки. На протяжении 1990-х годов экономическая взаимозависимость мало что могла противопоставить пробудившимся националистическим устремлениям. Словакия вышла из состава Чехослова кии, несмотря на ожидавшие ее вследствие такого решения экономические трудности. Словения, Хорватия, Босния, Косово и Македония стремились отделиться от Югославии, несмотря на потенциальные экономические неурядицы, которые сулил распад союзного государства. С окончания Боснийской войны сербы, хорваты и мусульмане остерегались восстанавливать экономические связи друг с другом. Они предпочитали нищету торговле с врагом. Многие республики бывшего СССР столкнулись со значительными экономическими затруднениями в процессе отделения от российской экономики – и все же сохранили тягу к автономности. Что именно порождает взаимозависимость – доверие или подозрительность, – целиком зависит от политического контекста, в котором происходит экономическая интеграция.
Переоценка политических последствий информационной революции ведет к дальнейшей гиперболизации возможностей глобализированной экономики обеспечить мир и стабильность. Цифровые технологии, безусловно, затрудняют «герметизацию» обществ, сокращают возможности государственной бюрократии по «ограждению» населения той или иной страны от внешнего влияния и по предотвращению проникновения в эту страну мирового рынка. Факсы, мобильные телефоны, Интернет, спутниковое телевидение и радио, телеметрия высокого разрешения – все эти новшества мгновенно наводнили государства информацией и позволили внешнему миру изучать внутреннюю жизнь самых «закрытых» стран.
Эффект был потрясающим. Распад Советского Союза и окончание «холодной войны» случились во многом благодаря тому, что коммунистическая партия утратила контроль над информационными потоками, а это не могло не привести к идеологическому и политическому банкротству Кремля. Схожим образом лишился власти и Милошевич, свергнутый не столько объединенной оппозицией, сколько могучей информационной волной. Вдобавок в мире наверняка существует много собак, которые не успели залаять, потому что поток идей захлестнул их прежде, чем они смогли причинить какой-либо вред. Носители и выразители опасных идеологий – Владимир Жириновский в России или Иштван Цзурка в Венгрии – в последнее десятилетие делали все возможное, чтобы снискать политический успех под националистическими лозунгами. Однако им помешал рынок идей, нейтрализовавший попытки этих политиков воззвать к темным политическим инстинктам.
Даже если отвлечься от этих подозрительных фигур, было бы ошибкой считать, что информационная революция неизбежно ведет к возникновению мира, в котором будут существовать исключительно либеральные демократии. Новые информационные технологии помогли отстранить от власти Слободана Милошевича, но также сыграли существенную роль в организации кровопролития, которым сопровождался распад Югославии. Подобно Милошевичу, президент Хорватии Франьо Туджман использовал средства массовой информации для разжигания националистических страстей. Большую часть 1990-х годов масс-медиа были инструментом для этнических чисток, а не средством «борьбы с крайностями»(36).
В Китае Интернет и мобильные телефоны быстро вошли в обиход. Но коммунистическая партия спохватилась, перекрыла доступ к определенным веб-сайтам (таким, например, как сайт газеты «New York Times») и ввела регулярное прослушивание телефонных разговоров. Не принесли мира новые ин формационные технологии и на Ближний Восток. Мобильные телефоны широко используются в богатых нефтью странах Аравийского полуострова, но демократия вряд ли от этого выиграла. Израиль давно превратился в один из мировых центров высоких технологий, при этом израильско-палестинский конфликт остается неразрешенным. А руководство Палестинской автономии использует новейшие издательские программы для подготовки учебников. Но эти учебники искажают исторические факты применительно к ситуации на Ближнем Востоке и служат воспитанию очередного поколения озлобленных палестинцев.
Дело не в том, что электронная революция балансирует на грани порождения нестабильности, но в том, что лишенный цензуры информационный поток при определенных обстоятельствах может принести больше вреда, чем пользы, и, конечно, не гарантирует толерантности и демократического управления. Новые информационные технологии позволяют безответственным национальным лидерам пропагандировать опасные идеологии. И не только государства, которым «повезло» иметь во главе людей, подобных Милошевичу, могут стать жертвами бурных проявлений чрезмерной информированности населения. Случись однажды Соединенным Штатам и Китаю оказаться стратегическими соперниками, легко себе представить, каким образом и даже в каких выражениях средства массовой информации будут распалять в американцах и китайцах ненависть друг к другу. После аварии в полете и вынужденного приземления американского самолета-шпиона в Китае в апреле 2001 года американское и китайское правительства предпочли замять этот инцидент, сознавая в полной мере, что СМИ могут превратить случайность в международный конфликт. Когда Гарри Трумэн 12 марта 1947 года озвучил свою доктрину – еще до того, как большинство американцев получило доступ к телевидению, – он понятия не имел о том, что прокладывает путь маккартизму и яростному антикоммунизму. Иными словами, международные последствия информационной революции, как и последствия экономической взаимозависимости, зависят от широкого политического контекста, в котором развиваются технологии.
На первый взгляд такая логика кажется безупречной, но ее доводы становятся менее убедительными, когда на сцену выходит геополитика. Экономическая взаимозависимость обеспечивает общие интересы, но также способствует возникновению коллективной уязвимости. Заставит ли эта взаимозависимость идти в одном строю или посеет страх и стремление к большей автономии – зависит от политического контекста, в котором она существует. При торговле с партнером, которому доверяют, экономические и политические связи укрепляются, стороны достигают общих целей, что стимулирует дальнейшее развитие отношений. При торговле же с потенциальным соперником большая взаимозависимость оборачивается уменьшением безопасности. В контексте стратегического соперничества общие интересы предоставляют возможности для эксплуатации, а вовсе не для достижения общих целей.
Именно подобные расчеты подтолкнули Японию к обретению экономической самодостаточности в 1930-х годах и в конечном счете к нападению на Перл-Харбор. Японцы воспринимали свою зависимость от импорта из Соединенных Штатов как уязвимость, а не как источник хороших отношений с США. При прочих равных условиях большая взаимозависимость между странами все-таки лучше, чем меньшая. Но прочие условия редко бывают равными. В конце концов геополитические императивы постоянно торжествуют над экономическими возможностями. Будь иначе, Пэйн, Милль и Энджелл оказались бы правы, а война как социальное явление отмерла бы за ненадобностью.
Исторические примеры ясно свидетельствуют, что даже при наличии между государствами достаточно хороших отношений, обеспечивающих тесные экономические связи, эти контакты ни в коей мере не гарантируют продолжительной гармонии. Международные сообщества, связанные друг с другом интегрированными экономиками, могут распадаться с поразительной скоростью. Рассмотрим в качестве примера Европу в десятилетие, предшествовавшее Первой мировой войне. Товарооборот и уровень инвестиций в Европе, с учетом масштабов национальных экономик, превышали сегодняшние показатели. Германия считалась вторым по важности торговым партнером Великобритании (после Соединенных Штатов), тогда как сама Великобритания являлась основным импортером немецких товаров. Лондонский «Ллойд» страховал немецкие корабли, которые Королевский ВМФ должен был бы потопить, находись эти два государства в состоянии войны(35). Границы в начале 1900-х годов были почти прозрачными; европейцы свободно перемещались из страны в страну, без паспортов и без пограничного контроля.
Столь высокий уровень взаимозависимости, тем не менее, не помешал пожару Первой мировой войны в одночасье охватить Европу. Стремление Германии к превосходству и вытекавшее из этого стремления геополитическое соперничество без труда преодолели взаимные интересы, возникшие в результате экономической интеграции. Если экономическая взаимозависимость не могла спасти Европу от войны в 1914 году, то какие у нас сегодня основания для уверенности в том, что глобализация справится с подобной задачей сегодня? История доказывает, что большой объем товаров и капиталов, пересекающих Атлантику, отнюдь не препятствует возникновению геополитического соперничества между Америкой и набирающей силу Европой.
Недавний распад многонациональных государств является еще одним доказательством способности политических страстей побеждать экономические выкладки. На протяжении 1990-х годов экономическая взаимозависимость мало что могла противопоставить пробудившимся националистическим устремлениям. Словакия вышла из состава Чехослова кии, несмотря на ожидавшие ее вследствие такого решения экономические трудности. Словения, Хорватия, Босния, Косово и Македония стремились отделиться от Югославии, несмотря на потенциальные экономические неурядицы, которые сулил распад союзного государства. С окончания Боснийской войны сербы, хорваты и мусульмане остерегались восстанавливать экономические связи друг с другом. Они предпочитали нищету торговле с врагом. Многие республики бывшего СССР столкнулись со значительными экономическими затруднениями в процессе отделения от российской экономики – и все же сохранили тягу к автономности. Что именно порождает взаимозависимость – доверие или подозрительность, – целиком зависит от политического контекста, в котором происходит экономическая интеграция.
Переоценка политических последствий информационной революции ведет к дальнейшей гиперболизации возможностей глобализированной экономики обеспечить мир и стабильность. Цифровые технологии, безусловно, затрудняют «герметизацию» обществ, сокращают возможности государственной бюрократии по «ограждению» населения той или иной страны от внешнего влияния и по предотвращению проникновения в эту страну мирового рынка. Факсы, мобильные телефоны, Интернет, спутниковое телевидение и радио, телеметрия высокого разрешения – все эти новшества мгновенно наводнили государства информацией и позволили внешнему миру изучать внутреннюю жизнь самых «закрытых» стран.
Эффект был потрясающим. Распад Советского Союза и окончание «холодной войны» случились во многом благодаря тому, что коммунистическая партия утратила контроль над информационными потоками, а это не могло не привести к идеологическому и политическому банкротству Кремля. Схожим образом лишился власти и Милошевич, свергнутый не столько объединенной оппозицией, сколько могучей информационной волной. Вдобавок в мире наверняка существует много собак, которые не успели залаять, потому что поток идей захлестнул их прежде, чем они смогли причинить какой-либо вред. Носители и выразители опасных идеологий – Владимир Жириновский в России или Иштван Цзурка в Венгрии – в последнее десятилетие делали все возможное, чтобы снискать политический успех под националистическими лозунгами. Однако им помешал рынок идей, нейтрализовавший попытки этих политиков воззвать к темным политическим инстинктам.
Даже если отвлечься от этих подозрительных фигур, было бы ошибкой считать, что информационная революция неизбежно ведет к возникновению мира, в котором будут существовать исключительно либеральные демократии. Новые информационные технологии помогли отстранить от власти Слободана Милошевича, но также сыграли существенную роль в организации кровопролития, которым сопровождался распад Югославии. Подобно Милошевичу, президент Хорватии Франьо Туджман использовал средства массовой информации для разжигания националистических страстей. Большую часть 1990-х годов масс-медиа были инструментом для этнических чисток, а не средством «борьбы с крайностями»(36).
В Китае Интернет и мобильные телефоны быстро вошли в обиход. Но коммунистическая партия спохватилась, перекрыла доступ к определенным веб-сайтам (таким, например, как сайт газеты «New York Times») и ввела регулярное прослушивание телефонных разговоров. Не принесли мира новые ин формационные технологии и на Ближний Восток. Мобильные телефоны широко используются в богатых нефтью странах Аравийского полуострова, но демократия вряд ли от этого выиграла. Израиль давно превратился в один из мировых центров высоких технологий, при этом израильско-палестинский конфликт остается неразрешенным. А руководство Палестинской автономии использует новейшие издательские программы для подготовки учебников. Но эти учебники искажают исторические факты применительно к ситуации на Ближнем Востоке и служат воспитанию очередного поколения озлобленных палестинцев.
Дело не в том, что электронная революция балансирует на грани порождения нестабильности, но в том, что лишенный цензуры информационный поток при определенных обстоятельствах может принести больше вреда, чем пользы, и, конечно, не гарантирует толерантности и демократического управления. Новые информационные технологии позволяют безответственным национальным лидерам пропагандировать опасные идеологии. И не только государства, которым «повезло» иметь во главе людей, подобных Милошевичу, могут стать жертвами бурных проявлений чрезмерной информированности населения. Случись однажды Соединенным Штатам и Китаю оказаться стратегическими соперниками, легко себе представить, каким образом и даже в каких выражениях средства массовой информации будут распалять в американцах и китайцах ненависть друг к другу. После аварии в полете и вынужденного приземления американского самолета-шпиона в Китае в апреле 2001 года американское и китайское правительства предпочли замять этот инцидент, сознавая в полной мере, что СМИ могут превратить случайность в международный конфликт. Когда Гарри Трумэн 12 марта 1947 года озвучил свою доктрину – еще до того, как большинство американцев получило доступ к телевидению, – он понятия не имел о том, что прокладывает путь маккартизму и яростному антикоммунизму. Иными словами, международные последствия информационной революции, как и последствия экономической взаимозависимости, зависят от широкого политического контекста, в котором развиваются технологии.
ГНЕВ ОБДЕЛЕННЫХ
Тот факт, что лишь незначительная часть мирового населения имеет доступ к современным средствам связи, негативно отражается на благоприятных геополитических последствиях информационной революции. Электронная эра может привести к появлению «глобальной деревни». Но это будет маленькая деревня, населенная только теми счастливчиками, которые живут в странах, «подключенных» к мировым рынкам. В настоящий момент около 6% населения земли имеют доступ к Интернету, большинство из них проживают в Северной Америке и Западной Европе. Разрыв между теми, кто имеет доступ в Интернет, и теми, кто его не имеет, увеличивается с каждым днем. Разница в доходах между пятой частью населения земного шара в богатейших странах и пятой частью в беднейших странах выросла с 30:1 в 1960 году до 74:1 в 1997 году. 4/5 населения мира живет в странах, которые обладают лишь 1/5 мирового дохода.
Благополучные страны слишком привыкли жить в условиях неравенства между Севером и Югом. Лишь немногих в Соединенных Штатах, в Европе или в Японии беспокоит то обстоятельство, что большая часть населения земного шара не ощущает влияния цифровой революции. А ведь эта революция оказывает сильное воздействие на мир и обещает увеличить цену растущего неравенства. Постепенное проникновение новых технологий в развивающийся мир предоставляет последнему дополнительные возможности наносить урон миру развитому. Контроль над основными мировыми запасами нефти в прежние времена был для Юга главным рычагом воздействия на Север. Но знания в конечном счете окажутся более могучим оружием, чем материальные ресурсы.
Интернет и увеличившаяся доступность информации облегчили задачу тем, кто хочет использовать технические новшества для создания оружия массового уничтожения и систем его доставки. Сам Интернет может быть поставлен на службу тем, кто изобретает и создает это оружие. Проникнув в компьютерную сеть Пентагона, взломав свежайшие программы «Microsoft» или распространяя по электронной почте вирусы, которые вносят хаос в мировую информационную структуру (все это недавно и произошло), один-единственный обозленный компьютерный хакер может причинить Америке большой ущерб. В мае 2000 года два филиппинских программиста внедрили в Интернет вирус «Love», который за 24 часа охватил 10 миллионов компьютеров по всему миру и уничтожил данные на сумму 10 миллиардов долларов. Имеющие доступ к Интернету сегодня могут выразить свою обиду на «обделенность благами» куда более выразительными способами, нежели ранее.
Неравенство внутри государств представляется, по крайней мере, столь же тревожным, как и неравенство между государствами. Многие страны ныне обладают двумя отдельными экономиками – быстрой и высокоразвитой для немногих избранных и слабой и вялой для остальных. Шанхай наводнен мобильными телефонами и рекламой доступа в Интернет, но большая часть населения Китая живет во внутренних областях страны, где в деревнях нет элементарных удобств. Тверская улица, главная улица Москвы, сверкает витринами дорогих бутиков, но они обслуживают иностранцев и московских олигархов. А большая часть населения каждый день борется за выживание.
Даже Израиль, страна сравнительно благополучная с точки зрения дохода на душу населения, сталкивается с растущим социальным неравенством. Герцлия, северный пригород Тель-Авива, постепенно превращается в миниатюрное подобие Силиконовой долины. Часть израильского населения трудится в секторе новых технологий, в полной мере использует Интернет и пожинает плоды. Но большинство населения исключено из этой сферы экономики Израиля. Ортодоксальные иудеи остерегаются глобализации и секуляризации, которая часто ее сопровождает. Еврейские иммигранты из североафриканских стран часто не имеют необходимого образования, чтобы работать в секторе высоких технологий. Палестинцам, этой низкооплачиваемой рабочей силе, которой в мирное время разрешили въехать в Израиль, тоже остается наблюдать со стороны за «буйством жизни» со смешанным чувством досады и ненависти.
Подобное неравенство может вызвать множество проблем. Китай уже столкнулся с опасным «разрывом» между городами на побережье и аграрными внутренними областями. Автомобильное и железнодорожное сообщение между этими двумя частями страны слабое, а социальные и культурные различия продолжают нарастать. Если внутренние районы останутся в «эпохе выживания», а побережье будет быстро развиваться, целостность страны окажется под угрозой. Беспокойство по поводу сохранения целостности Китая уже проявляется в нежелании Пекина либерализовывать политическую систему, что, в свою очередь, чревато недовольством среди более космополитичного городского населения.
В России с падением коммунизма не только упал уровень жизни, но население вынуждено наблюдать за тем, как новая элита вывозит значительную часть богатств страны. Причем из России утекают не только деньги. Многие талантливые и умнейшие эмигрируют в другие страны, где их квалификация имеет больший спрос. Глобализованный рынок труда затрудняет создание в России среднего класса, в котором страна отчаянно нуждается как в основе политической стабильности. В Израиле же растущее экономическое неравенство зачастую определяется этническими линиями, разделяющими ашкенази (европейских евреев) и сефардов (восточных евреев), ортодоксальных иудеев от мирян и евреев от арабов. В результате израильское общество стало особенно поляризованным, что дополнительно затрудняет установление продолжительного мира на этой многострадальной земле.
Недовольные ненавидят не только тех, кто живет лучше них, но и саму глобализацию. Малайзийский премьер-министр Махатхир Мохаммед говорил от имени многих, обвиняя международных финансистов в неравенстве и жестокости, порождаемых мировым рынком. Многие русские ныне ассоциируют капитализм с коррупцией. Когда они видят, как новые российские олигархи проносятся по Москве в сверкающих лимузинах и в сопровождении вооруженных охранников, у них появляется достаточно причин считать, что богатство, без сомнения, создается за счет бедных. Миллионы москвичей не участвуют в процессе глобализации либо только видят ее проявления, проходя мимо магазинов, в которые они не смеют даже зайти. Исключенные из процесса в результате озлобляются; а так как глобализацию они ассоциируют с Америкой, их гнев в основном направлен на Соединенные Штаты.
Террористические атаки 11 сентября 2001 года дали понять, насколько мстительными могут быть противники глобализации. Усаму Бен Ладена и его соратников раздражало многое – американское военное присутствие в Саудовской Аравии, культурное влияние Запада, арабо-израильский конфликт, обнищание исламского мира… Социальное неравенство, существующее как внутри стран Ближнего Востока, так и между этими странами и Западом, создало благоприятную почву для ненависти и мести. В начале XXI века средний ежегодный доход на душу населения в наиболее передовых странах составлял 27 450 долларов – в сравнении с 3700 долларов в исламских странах, от Марокко до Бангладеш(37). Можно сказать, что ненависть Бен Ладена к Америке проистекает из понимания того, что исламское общество отстает от истории, а это подрывает дух людей и систему ценностей. Целью Бен Ладена был источник мировой несправедливости – американская экономическая и военная мощь. Отсюда и символическое значение атак на Всемирный торговый центр и Пентагон. Отсюда (хотя почти все осудили эти атаки) и тот накал страстей, который вылился в поток антиамериканских настроений, охвативших большую часть развивающегося мира. Усама Бен Ладен не просто борец против глобализации, он также научился ее использовать. Многие террористы, участвовавшие в атаках в сентябре 2001 года, учились в Европе. Некоторые из них – те, кто управлял угнанными самолетами, – прошли подготовку в американских летных школах. Планируя нападение, они поддерживали связь друг с другом по электронной почте с компьютерных терминалов публичных библиотек. Террористы проделали грандиозную работу, выявив слабые места американской пограничной службы и иммиграционной политики США в целом, разобравшись в инфраструктуре современных средств связи и в системе воздушного транзита, которая отдает эффективности приоритет перед безопасностью полетов.
Фридман не забывает об этих «темных» сторонах глобализации. Он признает, что обозленный человек, отлично оснащенный технически, представляет собой и продукт глобализации, и принципиальную угрозу. Но он заходит слишком далеко, когда объявляет борьбу против терроризма «эквивалентом Третьей мировой войны», геополитические последствия которой должны способствовать созданию «нового мирового порядка»(38). Террористические атаки наверняка могут причинить серьезный ущерб. Они приносят страх, шок и боль. Предотвращение этих атак требует адекватных контрмер. Но подходящая аналогия для борьбы с терроризмом – война с распространением наркотиков или меры по борьбе с организованной преступностью, а никак не война против нацистской Германии или Советского Союза. Терроризм для геополитики то же, что ветер для географии – удивительный, могущественный и разрушительный феномен, который воздействует исключительно на поверхность, но не оказывает ни малейшего влияния на тектонические плиты и на расположение разграничительных линий.
То, что именно преступные банды, а не государства, являются носителями террористической идеи, во многом объясняется как раз ограниченными геополитическими последствиями терроризма. Если глобализация начнет порождать вместо разгневанных индивидуумов разгневанные государства, это приведет к куда более серьезным геополитическим последствиям. Такой перспективой, к несчастью, нельзя пренебрегать.
Государствам и их гражданам не нравится, когда ими начинают управлять невидимые силы мирового рынка. Данная тенденция, впрочем, диктуется логикой развития международной экономики, через которую за сутки в среднем проходит сумма в 1,5 триллиона долларов, в 48 раз превышающая дневной оборот мировой торговли и почти равная головой величине национального валового продукта Франции(39). Государствам и их гражданам не нравится, когда они становятся обязанными своим благосостоянием иностранцам, проживающим за тысячи миль от них. Данная тенденция также диктуется логикой развития международной экономики, по правилам которой средний американец, сидя дома, может одним щелчком «мышки» изъять свои деньги из взаимного фонда, инвестирующего за границу. Трудно опровергнуть утверждение, что глобализация обладает антидемократическим действием, с учетом того, что американцы, к примеру, имеют большее влияние на малайзийскую экономику, чем граждане Малайзии – законопослушные налогоплательщики с правом избирать и быть избранными.
Благополучные страны слишком привыкли жить в условиях неравенства между Севером и Югом. Лишь немногих в Соединенных Штатах, в Европе или в Японии беспокоит то обстоятельство, что большая часть населения земного шара не ощущает влияния цифровой революции. А ведь эта революция оказывает сильное воздействие на мир и обещает увеличить цену растущего неравенства. Постепенное проникновение новых технологий в развивающийся мир предоставляет последнему дополнительные возможности наносить урон миру развитому. Контроль над основными мировыми запасами нефти в прежние времена был для Юга главным рычагом воздействия на Север. Но знания в конечном счете окажутся более могучим оружием, чем материальные ресурсы.
Интернет и увеличившаяся доступность информации облегчили задачу тем, кто хочет использовать технические новшества для создания оружия массового уничтожения и систем его доставки. Сам Интернет может быть поставлен на службу тем, кто изобретает и создает это оружие. Проникнув в компьютерную сеть Пентагона, взломав свежайшие программы «Microsoft» или распространяя по электронной почте вирусы, которые вносят хаос в мировую информационную структуру (все это недавно и произошло), один-единственный обозленный компьютерный хакер может причинить Америке большой ущерб. В мае 2000 года два филиппинских программиста внедрили в Интернет вирус «Love», который за 24 часа охватил 10 миллионов компьютеров по всему миру и уничтожил данные на сумму 10 миллиардов долларов. Имеющие доступ к Интернету сегодня могут выразить свою обиду на «обделенность благами» куда более выразительными способами, нежели ранее.
Неравенство внутри государств представляется, по крайней мере, столь же тревожным, как и неравенство между государствами. Многие страны ныне обладают двумя отдельными экономиками – быстрой и высокоразвитой для немногих избранных и слабой и вялой для остальных. Шанхай наводнен мобильными телефонами и рекламой доступа в Интернет, но большая часть населения Китая живет во внутренних областях страны, где в деревнях нет элементарных удобств. Тверская улица, главная улица Москвы, сверкает витринами дорогих бутиков, но они обслуживают иностранцев и московских олигархов. А большая часть населения каждый день борется за выживание.
Даже Израиль, страна сравнительно благополучная с точки зрения дохода на душу населения, сталкивается с растущим социальным неравенством. Герцлия, северный пригород Тель-Авива, постепенно превращается в миниатюрное подобие Силиконовой долины. Часть израильского населения трудится в секторе новых технологий, в полной мере использует Интернет и пожинает плоды. Но большинство населения исключено из этой сферы экономики Израиля. Ортодоксальные иудеи остерегаются глобализации и секуляризации, которая часто ее сопровождает. Еврейские иммигранты из североафриканских стран часто не имеют необходимого образования, чтобы работать в секторе высоких технологий. Палестинцам, этой низкооплачиваемой рабочей силе, которой в мирное время разрешили въехать в Израиль, тоже остается наблюдать со стороны за «буйством жизни» со смешанным чувством досады и ненависти.
Подобное неравенство может вызвать множество проблем. Китай уже столкнулся с опасным «разрывом» между городами на побережье и аграрными внутренними областями. Автомобильное и железнодорожное сообщение между этими двумя частями страны слабое, а социальные и культурные различия продолжают нарастать. Если внутренние районы останутся в «эпохе выживания», а побережье будет быстро развиваться, целостность страны окажется под угрозой. Беспокойство по поводу сохранения целостности Китая уже проявляется в нежелании Пекина либерализовывать политическую систему, что, в свою очередь, чревато недовольством среди более космополитичного городского населения.
В России с падением коммунизма не только упал уровень жизни, но население вынуждено наблюдать за тем, как новая элита вывозит значительную часть богатств страны. Причем из России утекают не только деньги. Многие талантливые и умнейшие эмигрируют в другие страны, где их квалификация имеет больший спрос. Глобализованный рынок труда затрудняет создание в России среднего класса, в котором страна отчаянно нуждается как в основе политической стабильности. В Израиле же растущее экономическое неравенство зачастую определяется этническими линиями, разделяющими ашкенази (европейских евреев) и сефардов (восточных евреев), ортодоксальных иудеев от мирян и евреев от арабов. В результате израильское общество стало особенно поляризованным, что дополнительно затрудняет установление продолжительного мира на этой многострадальной земле.
Недовольные ненавидят не только тех, кто живет лучше них, но и саму глобализацию. Малайзийский премьер-министр Махатхир Мохаммед говорил от имени многих, обвиняя международных финансистов в неравенстве и жестокости, порождаемых мировым рынком. Многие русские ныне ассоциируют капитализм с коррупцией. Когда они видят, как новые российские олигархи проносятся по Москве в сверкающих лимузинах и в сопровождении вооруженных охранников, у них появляется достаточно причин считать, что богатство, без сомнения, создается за счет бедных. Миллионы москвичей не участвуют в процессе глобализации либо только видят ее проявления, проходя мимо магазинов, в которые они не смеют даже зайти. Исключенные из процесса в результате озлобляются; а так как глобализацию они ассоциируют с Америкой, их гнев в основном направлен на Соединенные Штаты.
Террористические атаки 11 сентября 2001 года дали понять, насколько мстительными могут быть противники глобализации. Усаму Бен Ладена и его соратников раздражало многое – американское военное присутствие в Саудовской Аравии, культурное влияние Запада, арабо-израильский конфликт, обнищание исламского мира… Социальное неравенство, существующее как внутри стран Ближнего Востока, так и между этими странами и Западом, создало благоприятную почву для ненависти и мести. В начале XXI века средний ежегодный доход на душу населения в наиболее передовых странах составлял 27 450 долларов – в сравнении с 3700 долларов в исламских странах, от Марокко до Бангладеш(37). Можно сказать, что ненависть Бен Ладена к Америке проистекает из понимания того, что исламское общество отстает от истории, а это подрывает дух людей и систему ценностей. Целью Бен Ладена был источник мировой несправедливости – американская экономическая и военная мощь. Отсюда и символическое значение атак на Всемирный торговый центр и Пентагон. Отсюда (хотя почти все осудили эти атаки) и тот накал страстей, который вылился в поток антиамериканских настроений, охвативших большую часть развивающегося мира. Усама Бен Ладен не просто борец против глобализации, он также научился ее использовать. Многие террористы, участвовавшие в атаках в сентябре 2001 года, учились в Европе. Некоторые из них – те, кто управлял угнанными самолетами, – прошли подготовку в американских летных школах. Планируя нападение, они поддерживали связь друг с другом по электронной почте с компьютерных терминалов публичных библиотек. Террористы проделали грандиозную работу, выявив слабые места американской пограничной службы и иммиграционной политики США в целом, разобравшись в инфраструктуре современных средств связи и в системе воздушного транзита, которая отдает эффективности приоритет перед безопасностью полетов.
Фридман не забывает об этих «темных» сторонах глобализации. Он признает, что обозленный человек, отлично оснащенный технически, представляет собой и продукт глобализации, и принципиальную угрозу. Но он заходит слишком далеко, когда объявляет борьбу против терроризма «эквивалентом Третьей мировой войны», геополитические последствия которой должны способствовать созданию «нового мирового порядка»(38). Террористические атаки наверняка могут причинить серьезный ущерб. Они приносят страх, шок и боль. Предотвращение этих атак требует адекватных контрмер. Но подходящая аналогия для борьбы с терроризмом – война с распространением наркотиков или меры по борьбе с организованной преступностью, а никак не война против нацистской Германии или Советского Союза. Терроризм для геополитики то же, что ветер для географии – удивительный, могущественный и разрушительный феномен, который воздействует исключительно на поверхность, но не оказывает ни малейшего влияния на тектонические плиты и на расположение разграничительных линий.
То, что именно преступные банды, а не государства, являются носителями террористической идеи, во многом объясняется как раз ограниченными геополитическими последствиями терроризма. Если глобализация начнет порождать вместо разгневанных индивидуумов разгневанные государства, это приведет к куда более серьезным геополитическим последствиям. Такой перспективой, к несчастью, нельзя пренебрегать.
Государствам и их гражданам не нравится, когда ими начинают управлять невидимые силы мирового рынка. Данная тенденция, впрочем, диктуется логикой развития международной экономики, через которую за сутки в среднем проходит сумма в 1,5 триллиона долларов, в 48 раз превышающая дневной оборот мировой торговли и почти равная головой величине национального валового продукта Франции(39). Государствам и их гражданам не нравится, когда они становятся обязанными своим благосостоянием иностранцам, проживающим за тысячи миль от них. Данная тенденция также диктуется логикой развития международной экономики, по правилам которой средний американец, сидя дома, может одним щелчком «мышки» изъять свои деньги из взаимного фонда, инвестирующего за границу. Трудно опровергнуть утверждение, что глобализация обладает антидемократическим действием, с учетом того, что американцы, к примеру, имеют большее влияние на малайзийскую экономику, чем граждане Малайзии – законопослушные налогоплательщики с правом избирать и быть избранными.