Стремление Вильсона к сохранению мира, вероятно, берет начало в его детстве. Вильсон родился в семье пресвитерианского священника и воспитывался в строгих нравственных принципах. Когда началась Гражданская война, ему было четыре года. Разруха и страдания, которым он стал свидетелем, в Дальнейшем определили его мечту внести собственный вклад в избавление мира от вооруженных конфликтов. Он верил: чтобы сделать Первую мировую войну «последней из всех войн», необходимо лишь заново отлить треснувшее основание системы международных отношений. Идеи Вильсона о перманентном участии Америки в управлении мировыми процессами стали для Соединенных Штатов настоящим прорывом.
   Дискуссия вокруг вопроса о том, должен ли Сенат санкционировать участие Соединенных Штатов в Лиге Наций, стала для Америки определяющим событием. Дебаты на несколько месяцев приковали к себе внимание американского народа, поскольку совпали с президентскими выборами 1920 года, и расширились до всенародного референдума по поводу масштабов и характера участия Америки в мировых процессах. В повестке дня вновь появились темы, когда-то обсуждавшиеся отцами-основателями, – противостояние реалистического идеалистическому, расхождение интересов и культур различных регионов страны, а также вредное влияние кулуарной дипломатии на внешнюю политику. Кроме того, развернувшиеся дебаты стали испытанием, с одной стороны, для сторонников еще более решительного международного присутствия (если сравнивать с ситуацией 1890-х годов) и, с другой стороны, для сторонников регламентированной и регулируемой формы многостороннего международного сотрудничества, к которым апеллировал Вильсон. Последовавший в конце концов отказ Сената санкционировать участие США в Лиге Наций не только помешал замыслу Вильсона, но обнажил всю хрупкость новых амбициозных замыслов американцев и показал их глубокую неопределенность в отношении заключения страны в тесные рамки международных обязательств.
   До июля 1919 года, когда Вильсон представил Версальский договор в Сенат, политическая расстановка сил была очевидной. В кампании по выборам 1916 года президент стоял на платформе, призывавшей американцев приложить все усилия, чтобы установить прочный мир. Выступая в октябре в Индианаполисе, Вильсон заявил: «Когда нынешняя война закончится, обязанностью Америки станет объединение других государств в некое подобие лиги, призванной сохранить мир»(42). Кандидат от республиканцев Чарльз Эванс Хьюз не поддержал участия Соединенных Штатов в новом международном институте. Мнения по этому вопросу в его партии разделились, а сам он хотел дистанцироваться от президента. Вильсон уже почти победил, и многие в его лагере рассматривали этот результат как свидетельство растущей поддержки общества в расширении участия страны в мировых процессах. Как сказал один из сторонников Вильсона: «Президент, нами переизбранный, поднял новый флаг, встать под который не замышлял или не осмеливался еще ни один президент. Это флаг интернационализма»(43).
   Вооруженный наказом избирателей, Вильсон решил изложить свои идеи более подробно. 22 января 1917 года он выступил с официальным обращением к Сенату, в частности, отметив: «Само собой разумеется, что в любых переговорах о мире, которыми должна закончиться эта война, должен присутствовать вопрос о некой консолидации сил, которая фактически исключила бы возможность того, что с нами снова произойдет подобная катастрофа». Вильсон с надеждой добавил, что «немыслимо, чтобы народ Соединенных Штатов не сыграл никакой роли в этом великом предприятии»(44). Речь президента была встречена овациями как со стороны демократов, так и со стороны республиканцев.
   Однако вскоре республиканцы перешли в контрнаступление. Сенатор от штата Айдахо Уильям Бора заявил, что страна должна оставаться верной доктрине Вашингтона, а сенатор Лодж выступил в защиту одностороннего участия в мировых процессах, аргументируя свою позицию тем, что Америка прежде всего защищает интересы собственной безопасности, а уж потом – благоденствие международного сообщества(45). Бора и Лодж стали самыми непримиримыми оппонентами Вильсона.
   В феврале немцы начали топить американские суда. На этом дебаты о послевоенном устройстве прекратились, а президент и Конгресс сосредоточили свое внимание на подготовке к войне. После вступления Соединенных Штатов в войну Вильсон хранил непривычное молчание относительно своих планов, связанных с Лигой Наций. До конца 1917 года и весь 1918 год по этому вопросу он не произнес ни одной публичной речи. Кроме того, он сократил круг занимавшихся этой темой людей до непосредственного окружения и прекратил сотрудничество с Лигой по укреплению мира и другими отечественными организациями, прежде помогавшими формировать и поддерживать новые послевоенные институты.
   В начале 1919 года, после возвращения Вильсона из Европы, где он участвовал в составлении статьи Версальского договора об учреждении Лиги Наций, дебаты в обществе и Конгрессе возобновились. Несмотря на то что документ был еще не доработан и не мог быть представлен на рассмотрение в Сенат, Лодж инициировал кампанию по сбору тридцати семи подписей в поддержку резолюции о неприемлемости существующих условий Версальского договора. Президент понял, что ему не собрать две трети голосов, необходимых для ратификации договора. Тогда Вильсон вновь отправился в Европу и добился у европейских коллег уступок, первая из которых касалась исключения внутренних дел государств из сферы применения закона о Лиге Наций, а второй признавалось, что, согласно «доктрине Монро», отношения Соединенных Штатов со своими соседями остаются неизменными. Обе уступки должны были исключить сомнения сенаторов.
   Возвращение Вильсона в Соединенные Штаты было триумфальным. Президентский лайнер «Джордж Вашингтон» вошел в порт Нью-Йорка утром 8 июля. Вильсона встречала эскадра военных кораблей, на борту которых, среди прочих, находились члены кабинета и Конгресса. Сойдя на берег, Вильсон немедленно отправился в Карнеги-холл. Улицы города были заполнены ликующей толпой. В Карнеги-холле Вильсон произнес речь, посвященную предпринятым им в Европе усилиям «спасти мир от ненужного кровопролития». В тот же вечер словно не замечающий усталости президент сел в поезд, доставивший его в Вашингтон. На вокзале, несмотря на поздний час, Вильсона приветствовали еще около десяти тысяч сторонников(46).
   Через два дня Вильсон отправился из Белого дома на Капитолийский холм, где официально представил Сенату Версальский договор вместе со статьей об учреждении Лиги Наций. Когда президент закончил читать доклад, стало ясно, что без серьезной схватки не обойтись. Демократы приветствовали Доклад овациями, республиканцы – сдержанными аплодисментами. Стало понятно, что две трети голосов, необходимых для ратификации договора, едва ли наберутся.
   Так называемые «непримиримые» – костяк изоляционистов, не желающий иметь ничего общего с Лигой Наций и в любом случае голосующий против, – не представляли для Вильсона большой проблемы. Такие действительно существовали – их неформальным лидером был сенатор от штата Айдахо Уильям Бора, – но чтобы отклонить договор, им голосов не хватало. Опасаться следовало республиканского большинства и его решимости изменить условия договора посредством серии «оговорок» из четырнадцати пунктов, выдвинутых сенатором Генри Лоджем. Основные дебаты развернулись вокруг десятого параграфа – положения, обязывающего подписавшиеся стороны «уважать и защищать от внешней агрессии территориальную целостность и существующую политическую независимость всех членов Лиги».
   Для Вильсона десятый параграф являлся ключевым. На нем строилась вся система коллективной безопасности, призванная сохранять мир через противостояние агрессору совместными усилиями участников договора(47). Республиканцы возражали. Жесткое обязательство защищать иные государства от внешней агрессии втянет Соединенные Штаты в нежелательные военные конфликты. Более того, только Конгресс, а не какой-то наднациональный орган может решать, когда и куда посылать американские войска. Америка не должна подрывать свою самостоятельность, отдавая международным институтам полномочия принимать решения от имени Соединенных Штатов. Отсюда вытекала вторая «оговорка» Лоджа о том, что Соединенные Штаты «не берут на себя никаких обязательств» защищать другие страны, если только Конгресс не примет в этом отношении особого, решения.
   Вильсон не уступил, заявив, что «лучше тысячу раз вступить в схватку, чем запятнать флаг позорным компромиссом»(48), и отправился в поездку по стране – на Средний и Дальний Запад (туда, где оппозиция Лиге Наций была самой сильной) – с целью предоставить решение вопроса американскому народу. Обращение Вильсона к нации было беспрецедентным. Президент произносил речи днем, а ночью спал в поезде. Поездка по стране продолжалась почти весь сентябрь и охватила такие города, как Коламбус, Индианаполис, Сент-Луис, Канзас-Сити, Де-Мойн, Омаха, Су-Фоле, Сент-Пол и Миннеаполис, Бисмарк, Биллингс, Спокан, Сиэтл, Портленд, Сан-Франциско, Лос-Анджелес, Сан-Диего, Рино, Солт-Лейк-Сити и Денвер.
   Вильсон намеревался также посетить города Уичито, Оклахома-Сити, Литлл-Рок, Мемфис и Луисвилл, но во время речи в Пуэбло, штат Колорадо, он лишился сил, и доктора настояли на прекращении поездки. Два дня президентский поезд ехал обратно в Вашингтон. Через четыре дня после возвращения в Белый дом Вильсон перенес инсульт. Следующие несколько месяцев ему пришлось провести в постели; естественно, что у президента едва доставало сил для решения самых неотложных вопросов управления страной.
   Личная жертва Вильсона, принесенная на алтарь Лиги Наций, оказалась напрасной. Несмотря на предпринятую поездку и ожесточенные дебаты, развернувшиеся в обществе, две трети голосов, необходимые для ратификации Версальского договора, так и не удалось набрать. Республиканцы отказались поддержать договор без «оговорок» Лоджа. Демократы же по призыву Вильсона отказались поддержать договор с «оговорками». 19 ноября ни первоначальный вариант договора, ни договор с «оговорками» Лоджа не набрали даже простого большинства голосов. В марте Сенат вновь собрался на голосование. Сорок девять сенаторов были за договор с «оговорками» Лоджа, тридцать пять – против. Простое большинство, недостаточное для ратификации.
   У Вильсона была еще одна возможность обратиться к народу. По его настоянию выборы 1920 года объявлялись «торжественным референдумом» по вопросу американского интернационализма и судьбе Лиги Наций, камня преткновения двух партий. Представителя Вильсона, губернатора штата Огайо Джеймса Кокса, легко победил республиканец Уоррен Гардинг, исключавший малейшую возможность участия Америки в Лиге Наций. В своей инаугурационной речи Гардинг однозначно определил свой подход к американскому интернационализму: «Материальные и духовные достижения нашей республики уже сами по себе доказывают мудрость нашей традиционной политики невмешательства в дела Старого Света. Это не индифферентность, это безопасность»(49).
   Споры о роли США в послевоенном мире сильно напоминали дискуссии, развернувшиеся в период становления страны. Темы, обсуждавшиеся еще при выработке большой стратегии, не утратили своей актуальности и в эти годы, несмотря на то, что Соединенные Штаты прошли путь от молодого государства до мощной державы.
   Дебаты вокруг Лиги Наций всколыхнули традиционные противоречия между идеалистическими и реалистическими взглядами. Вслед за Джефферсоном Вильсон верил в торжество здравого смысла, закона и социального прогресса на пути к справедливому и мирному сосуществованию народов, верил в Лигу Наций и действенность глобальной системы коллективной безопасности. Помимо правовых аспектов десятый параграф статьи о Лиге Наций влек за собой моральные обязательства. Пусть правительство США, а не Лига Наций в конечном счете будет решать, когда и куда посылать американские войска. Но как подписавшая договор сторона Соединенные Штаты возьмут на себя моральное обязательство выступить против агрессии – обязательство, которое в конце концов важнее любых юридических формальностей. Когда в разгар дебатов в Сенате Уоррен Гардинг спросил Вильсона, почему Соединенные Штаты должны чтить моральные обязательства, Вильсон парировал: «Странно, сенатор, слышать этот вопрос»(50).
   Идеалы Вильсона столкнулись с наследием «реалистических» взглядов Гамильтона. Одно дело, когда Соединенные Штаты оказались втянутыми в европейский военный конфликт: их суда подвергались нападениям немецких подводных лодок. И совсем другое дело брать на себя обязательство принимать участие в военных конфликтах, когда бы и где бы они ни возникали. Сенатор от штата Пенсильвания Филандер Нокс опасался, что Лига Наций втянет Соединенные Штаты в нежелательные конфликты и превратит страну в вечного «донора». «Непримиримые» и более умеренные республиканцы, возражая взглядам Вильсона, часто спекулировали именами отцов-основателей. Лодж, например, заявил, что Америке предложено «забыть Джорджа Вашингтона ради зловещей фигуры Троцкого, поборника интернационализма»(51), а согласно одному из историков того периода противники Лиги Наций уверяли, что «Вашингтон перевернулся бы в гробу… если бы узнал, что мы собираемся вступить в Лигу Наций и заставлять американский парней воевать с чужими народами на чужой территории по распоряжению какой-то сверхорганизации»(52).
   В своих нападках на Лигу Наций республиканцы использовали популистские и изоляционистские настроения населения. Мало того что самоуверенное правительство посягает на свободы отдельных штатов и их жителей, теперь Вильсон решил подорвать сам суверенитет Соединенных Штатов, подчиняя страну наднациональному институту. Как заявил Гардинг, вскоре после того как стал президентом: «В существующей Лиге Наций, управляемой сверхдержавами, наша республика участия принимать не будет»(53).
   Республиканцы пытались изобразить Лигу Наций как угрозу не только суверенитету страны, но и духу американского патриотизма. Как заявил своим коллегам сенатор Лодж: «От нас хотят, чтобы мы подменили патриотизм интернационализмом, а национальное государство превратили в интернациональное»(54). Временами дебаты принимали расистскую и религиозную окраску. Сенатор от штата Миссури Джеймс Рид высказывал опасения, что в Лиге Наций белых будет меньше, чем негров, а сенатор от штата Иллинойс Лоренс Шерман беспокоился по поводу преобладания католического и «папистского» влияния на международные дела. Вильсон пытался опровергать подобные заявления, утверждая, что устав Лиги Наций – «полностью американский документ» и «народный договор». Но ему было трудно тягаться с такими ораторами, как Бора, который называл отклонение Версальского договора Сенатом «второй победой» в борьбе «за независимость Америки» и «величайшим триумфом со времен окончания Гражданской войны»(55).
   Хотя дебаты вокруг Лиги Наций охватывали темы, заданные еще отцами-основателями, тема взаимоотношения региональных культур больше не стояла в повестке дня. Когда-то Юг являлся плодородной почвой для популизма и либертарианской традиции, а северяне верили в нравственный и социальный прогресс и необходимость элитарного правления. К 1920 году идеологическая картина стала прямо противоположной. Юг стоял за Вильсона. Все сенаторы от штатов южнее линии Мейсон—Диксон голосовали за ратификацию Версальского договора. Север и Запад, напротив, находились в жесткой оппозиции, отказавшись от прежних обязательств по поддержке внутреннего и международного порядка на основе права и здравого смысла.
   Новый климат идеологических и межрегиональных отношений явился отчасти отражением отношений межпартийных: Юг был полностью демократическим и поддерживал Вильсона из соображений партийной солидарности, а республиканский альянс между Севером и Западом, сложившийся в девяностые годы девятнадцатого века, еще больше укрепился в стремлении низложить Вильсона вместе с его идеями либерального интернационализма. Впрочем, в новых отношениях между регионами присутствовала и экономическая сторона. Юг по-прежнему ратовал за свободу торговли и осуждал военные расходы, с чем пришлось бы согласиться Соединенным Штатам, вступи они в Лигу Наций. Напротив, промышленный Север и Запад в поисках новых рынков сбыта поддерживали высокие военные расходы, выступали за протекционистские тарифы и заокеанские колонии, что противоречило уставу Лиги Наций. Более того, центральные штаты и Запад были пронизаны духом Фронтира и отрицательно относились к вмешательству правительства в свои дела. Поэтому не случайно, что многие из «непримиримых» были выходцами из этих штатов.
   Равновесие между идеологическими и региональными проблемами едва ли можно было назвать статичным. Напротив, в каждый конкретный момент времени взгляды тех или иных штатов на либеральный интернационализм или изоляционизм зависели от сложного переплетения экономических интересов, партийных настроений и культурных традиций.
   Партийные настроения и взгляды американцев на проблему участия страны в Лиге Наций испытывали влияние как личного, так и межрегионального соперничества. Из наиболее важных примеров стоит отметить сильную взаимную неприязнь Вильсона и Лоджа, возникшую еще до дебатов вокруг Лиги. В феврале 1915 года, разойдясь с президентом в вопросе об отношении Америки к войне в Европе, Лодж по секрету сообщил Теодору Рузвельту: «Я никогда не думал, что буду ненавидеть кого-либо из политиков так сильно, как я ненавижу Вильсона»(56).
   Во время обсуждения вопроса о Лиге Наций их отношения только ухудшились. Вильсон совершил ошибку, не взяв с собой в Европу для участия в мирных переговорах ни одного сенатора и отделавшись одним малозначимым республиканцем. Уильям Говард Тафт, которого Вильсон победил на президентских выборах 1912 года, являлся главой Лиги по укреплению мира и, таким образом, был естественным кандидатом в состав делегации. Однако Вильсон его проигнорировал. Взбешенный Лодж в отместку сформировал Комитет международных отношений из республиканцев, включив туда несколько «непримиримых». Кулуарная вражда нарастала с каждым днем. Ежедневная газета «Пидмонт», выходившая в Гринвилле, штат Южная Каролина, сделала вывод, что «главное возражение Сената против Лиги Наций состоит в том, что Вильсон – демократ»(57).
   Самонадеянность Вильсона лишь усугубляла разрыв с республиканцами. Его нежелание привлечь на свою сторону Тафта и других потенциальных союзников объяснялась, по крайней мере частично, желанием установить личный контроль над процессом создания Лиги Наций. Таким образом, благоприятную возможность получить политическую поддержку он упустил. В то же время слабая публичная дипломатия стала следствием недоверия Вильсона к своим оппонентам и его желания ограничить состав участников обсуждения вопроса о Лиге Наций кругом своих наперсников. Как прокомментировала газета «New Republic», президент «предпочел единоличные действия попыткам заручиться поддержкой просвещенного и внушительного американского общественного мнения». Хотя такая стратегия и предполагала личную ответственность Вильсона, она исключала общественную поддержку, к которой президент в конце концов был вынужден обратиться в 1918 году. Но было уже слишком поздно. Как прокомментировал Томас Нок: «Никакой систематической подготовительной работы проведено не было, поскольку таковой президент проводить не разрешил»(58).
   Своими действиями Вильсон умудрился отвратить от себя не только республиканцев, но и какое-то количество собственных сторонников на левом фланге. Несмотря на то что в 1916 году либералы и социалисты помогли президенту вновь возглавить кабинет, во время войны лагерь Вильсона поредел. Одни – особенно ярые пацифисты – были против американского участия в Лиге Наций. Другие потеряли веру в Вильсона из-за ограничений, наложен ных им на гражданские свободы в военное время, а также из-за ареста левых активистов и введения цензуры прессы. Третьи отдалились от прогрессивной коалиции, поскольку считали Лигу Наций и мирный договор не согласующимися с современными идеалами: Лига была чересчур консервативной, договор – чересчур несправедливым.
   Впрочем, размолвка в левой коалиции стоила Вильсону не слишком большого числа голосов – большинство демократов остались верными президенту. Однако она отразилась на ходе общественного обсуждения. Влиятельные издания, такие как «New Republic» и «Nation», первоначально приветствовавшие идею о Лиге Наций, изменили свою позицию как раз в тот момент, когда Вильсон намеревался заручиться поддержкой общества. В марте 1919 года «New Republic» выступила против десятого параграфа, заявив, что содержащееся в нем обязательство сохранить существующие территориальные границы несправедливо и реакционно. В следующем месяце в «Nation» была опубликована статья, охарактеризовавшая Лигу Наций как «новый Священный союз» пяти великих держав, а другой автор того же журнала назвал соглашения, принятые в Версале, мирным договором «интриг, эгоистичной агрессии и неприкрытого империализма»(59).
   Сейчас, конечно, невозможно сказать, могла ли Лига Наций иметь иную судьбу, не будь дебаты в Сенате столь сильно переплетены с подковерной борьбой и будь Вильсон удачливее в приобретении сторонников слева и справа. Ядовитая политическая атмосфера, безусловно, способствовала бескомпромиссности позиций как демократов, так и республиканцев. Лодж хотел унизить Вильсона и заставить согласиться со своими «оговорками». Вильсон, со своей стороны, предпочел похоронить статью о Лиге Наций, чем уступить Лоджу. Даже когда ближайшие друзья Вильсона уговаривали его пойти на компромисс, он по-прежнему стоял на своем.
   Пытаясь спасти Лигу Наций от поражения, часть демократов бросила вызов несговорчивости Вильсона и поддержала предложения Лоджа. Однако их было слишком мало. Итак, Лиге Наций было отказано в участии в ее работе одного из самых сильных государств мира. От этого удара она так и не оправилась.
   Таким образом, американцы отклонили либеральный интернационализм, предложенный Вильсоном в конце Первой мировой войны, но ушли с мировой арены не сразу. Вашингтон все еще играл лидирующую роль в принятии договоренностей о разоружении, а также участвовал в создании новой международной монетарной системы. Однако Соединенные Штаты держались в стороне от союзов и обязательств в области коллективной безопасности, проявляя интерес только к насущным соглашениям, как, например, пакту Келлога—Бриана от 1928 года, осудившему войну и призвавшему решать политические разногласия мирным путем.
   С началом мирового экономического кризиса и ростом милитаризма в Германии и Японии, в США усилились изоляционистские настроения. В 1935 году президент Франклин Рузвельт поддержал участие Соединенных Штатов в Международном суде, однако Сенат не ратифицировал это соглашение. Комиссия Конгресса, подводившая итоги Первой мировой войны, сделала вывод о том, что участие Америки было неоправданным, и обвинила военную промышленность и банкиров в принудительном втягивании страны в вооруженный конфликт. С целью оградить Соединенные Штаты от дальнейшего участия в соперничестве великих держав Конгресс принял ряд актов о нейтралитете, запрещающих торговлю с воюющими государствами. Ко второй половине тридцатых годов Соединенные Штаты заняли удобную позицию, с которой взирали на иллюзорно спокойный мир, начавший медленное, но неминуемое сползание к новой воине(60).

ВТОРАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА И ПРЕДПОСЫЛКИ ДОМИНИРОВАНИЯ АМЕРИКИ НА МИРОВОЙ АРЕНЕ

   В четыре тридцать пополудни 26 июня 1945 года президент Гарри Трумэн обратилсй с заключительной речью к делегатам, только что закончившим работу над Хартией Организации Объединенных Наций. «Этой хартией, – сообщил Трумэн собравшимся в мемориальном центре в Сан-Франциско, – вы претворили в жизнь идеалы великого государственного деятеля предшествующего поколения Вудро Вильсона. Если бы мы обладали этой хартией несколько лет назад, а главное – обладали бы волей следовать ей, миллионы лежащих теперь в земле были бы живы». В десять часов утра 28 июля Сенат Соединенных Штатов собрался для обсуждения документа, выработанного конференцией в Сан-Франциско, и восьмьюдесятью девятью голосами против двух согласился с участием Америки в Организации Объединенных Наций.
   В 1920 году Сенат отклонил принципы коллективной безопасности и возможность американского присутствия в международных институтах, призванных управлять мировым порядком. В 1945 году Сенат принял прямо противоположное решение, почти единогласно одобрив участие Америки в системе коллективной безопасности и многостороннего сотрудничества. Такой резкий поворот в политике Соединенных Штатов был далеко не случаен.
   Новый американский курс стал детищем многолетнего тщательного планирования и виртуозного политического маневрирования президента Франклина Рузвельта. Фиаско Вильсона и Лиги Наций преподало Рузвельту и его советникам уроки того, сколь важно учитывать настроения общества в отношении американского международного присутствия. Несмотря на разгар Второй мировой войны, администрация в качестве приоритетной поставила перед собой задачу обеспечить общественную поддержку американскому участию в послевоенной системе безопасности. Более того, Рузвельт понимал, что если он хочет обеспечить участие США в мировых процессах на постоянной основе, реалистичные и идеалистические взгляды должны находиться в равновесии. В 1941 году он писал: «Сегодня нецелесообразно возрождать Лигу Наций, которая ввиду своих размеров способствует разногласию и бездействию»(61). Рузвельт преследовал более приземленные цели сохранения мира, а не строил амбициозные планы по примеру оставшегося ни с чем Вильсона.