Карр Филиппа. Лев-триумфатор

   — Почему вы не остались в Англии, хотя имели такую возможность?
   — Я стал католиком и не знал, что со мной произойдет, если я снова попаду в руки инквизиции.
   — А что бы произошло, если бы вас поймали в Англии?
   Он поднял руки и глаза вверх.
   — А Ричард Рэккел?
   — Он английский католик, преданный Испании.
   — Дон Фелипе сделал вас орудием своей мести. И вы пошли на это.
   — У нас не было выбора. Ради ребенка вы забыли гордость и принципы. Так и я. Моя жизнь дорога мне, ведь я уже страдал от пыток инквизиции. Из-за этого я сменил веру, пошел против своих соотечественников, чтобы спасти свое тело от дальнейших мучений и чтобы жить дальше.
   — Соблазн был велик, — сказала я.
   — Надеюсь, теперь вы станете думать лучше обо мне.
   — Достаточно уже того, что я поняла ваш выбор. Вам надо было спасать не только тело от пыток, но и саму жизнь.
   Он облегченно вздохнул.
   — Я давно хотел вам это рассказать, и, когда мы сидели днем на площади, я решил, что сделаю это.
   Я кивнула, а он оперся подбородком о руки и погрузился в прошлое. Думаю, сначала он вспомнил тюрьму испанской инквизиции, затем свою жизнь до приезда в Англию и похищение трех невинных женщин, а также те далекие времена, когда был матросом у капитана Джейка Пенлайона.
 
   Я исповедовалась в грехах священникам на гасиенде и посетила собор. Окропив себя святой водой, я поставила свечи святым.
   Я была вынуждена делать то, что от меня ожидали, пока не родится ребенок.
   Я ждала этого дня. Более того, страстно желала, чтобы долгие месяцы ожидания кончились.
   Дон Фелипе приглашал меня теперь ужинать с ним. Я размышляла об этих встречах и поняла, что он не так равнодушен ко мне, как хочет показать, иначе зачем бы он приглашал меня.
   Теперь я располнела. Прошло лето, роды должны были произойти в январе. Повивальная бабка регулярно навещала меня. Она делала это по распоряжению дона Фелипе. Она часто смеялась и трясла головой:
   — Этот ребенок получит все лучшее, — сказала она. — Приказ дона Фелипе — ., и все сделано. — Она гордилась своим английским и любила демонстрировать его. — Это совсем не похоже на то, когда бедный младенец приходит в мир.
   Она имела в виду Карлоса, и я представила, что было, когда безумная Изабелла ожидала ребенка. Казалось иронией судьбы, что ребенок его жены был столь нежеланен, в то время как появление на свет моего всячески облегчалось.
   «Снова его гордость, — думала я, — поскольку, в конце концов, это все же был его ребенок».
   Между доном Фелипе и мной установились новые отношения.
   Он рассказывал мне, что происходило в Англии, всегда с оттенком предубеждения, которое я научилась не замечать. Мы ужинали без Хани и Дженнет. Не потому, что я стремилась избегать их. Безмятежность Хани, радость Дженнет от ее нынешнего положения утешали меня. Они взяли себе Карлоса. Дженнет обожала его. Он был вторым после ее Жако, и, конечно же, мальчики становились более похожими с каждым днем. Меня веселила нелепость этой ситуации. Два сына Джейка Пенлайона жили с нами, а он не знал об их существовании.
   Дон Фелипе, как и все испанцы, несомненно, интересовался Англией и через гостей гасиенды получал сведения о ней.
   Он был глубоко разочарован, что события обернулись не так, как он предполагал. Он верил, что конец царствования Елизаветы наступил уже тогда, когда жена Роберта Дадли, человека которому она отдала свое сердце, была найдена мертвой возле лестницы. Но Елизавета вышла из этого положения с удивительной легкостью. Могло быть много слухов, но не было доказательств и не было свадьбы с Дадли.
   — Она умнее многих из нас, — размышлял дон Фелипе, когда мы вместе сидели за столом. — Она могла взять в мужья Роберта Дадли только ценой своей короны, она это знала и приняла правильное решение. Дадли не стоит короны.
   — Вы восхищаетесь ее умом?
   — Она проявила мудрость в этом вопросе, — ответил он.
   В другой раз он рассказал о смерти молодого короля Франции, Франциска II, произошедшей в декабре прошлого года, хотя мы и узнали об этом только сейчас.
   Дона Фелипе взволновали эти новости из-за того, что это могло касаться королевы Шотландии.
   Франциск умер от нарыва в ухе, его молодая жена, Мария Шотландская, поняла, что для нее нет места во Франции. Она должна была вернуться в свое королевство.
   — Она станет менее сильной сейчас, — сказала я.
   — Она станет большой угрозой для женщины, именующей себя королевой Англии, — возразил он.
   — Я не думаю, чтобы наша королева слишком боялась людей за пределами Англии.
   — У нее везде есть сторонники, не только в Шотландии, но и во Франции, и я думаю, что в Англии многие католики соберутся под ее знамена, если она пойдет на юг.
   — Вы хотите гражданской войны?
   Он не ответил, в этом не было необходимости.
   Жизнь текла ровно, срок беременности подходил к концу.
   Приготовления к рождению были торжественными. Повивальная бабка постоянно находилась в доме, когда начались схватки. Я пришла в спальню — комнату многих моих воспоминаний, — и здесь родился ребенок.
   Я никогда не забуду момент, когда его положили мне на руки.
   Он был маленький… меньше Жако, у него были темные глаза и венчик темных волос на голове.
   Как только я увидела его, то подумала: «Мой маленький испанец».
   Я любовалась им. Я держала его перед собой и чувствовала, что любовь переполняет меня, любовь, какой я не чувствовала ни к кому на свете — кроме, может быть, Кари. Но между мной и ребенком не было преград. Он был только мой.
   Дон Фелипе вошел в комнату, когда я держала его на руках. Он остановился у постели, и я тут же вспомнила, как он стоял со свечой в руке, а я притворялась спящей.
   Я подняла малыша, чтобы он увидел его. Он удивленно посмотрел на него, и я увидела слабую краску на его щеках. Затем наши глаза встретились. Его глаза пылали светом, какого я ранее не видела. «Это исполнение его мести», — подумала я.
   Он смотрел на меня, но его пристальный взгляд охватывал меня и малютку, и я не знала, о чем он думает.
 
   Дон Фелипе велел назвать ребенка Роберто. Я сказала, что для меня он будет Роберт, но скоро и я стала называть его Роберто. Это больше подходило ему.
   Его крестили в часовне гасиенды со всеми почестями, которые полагаются сыну в этом доме.
   В первые недели после родов я думала только о его здоровье. Вспоминая, как Хани чувствовала себя из-за того, что была падчерицей, я не хотела, чтоб у маленького Карлоса были такие же обиды, и пыталась сблизить его с Роберто. Он заботился о нем, поскольку это был мой ребенок. Мы стали счастливой маленькой семьей. Дженнет с детьми находилась в своей стихии, и то, что мой и ее ребенок были незаконнорожденными, волновало ее меньше всего.
   — Закон нас оправдает, — однажды сказала она. — Они дети… малыши. Этого для меня достаточно.
   Дон Фелипе часто заходил в детскую взглянуть на ребенка. Я видела его склонившимся над колыбелью, внимательно разглядывающего дитя. Я знала, что рождение такого сына удовлетворило его гордость.
   Однажды я вошла в кабинет и сказала дону Фелипе:
   — Ваш план удался. У меня есть ребенок. Не пришло ли время исполнить обещание? Вы сказали, что мы можем вернуться домой.
   — Ребенок еще слишком мал для путешествия, — сказал он. — Подождите, пока он подрастет.
   — Насколько?.. — спросила я.
   — Вы возьмете месячного ребенка в море? Я сомневалась. Я подумала о штормах и штилях, о лицах матросов, обезумевших от долгого пребывания в море.
   — Мы должны были уехать еще до рождения ребенка.
   — Подождите немного, — сказал он. — Пока не подрастет…
   Я вернулась в спальню, раздумывая над его словами.
   Внутренне я смеялась: «Он любит сына и не хочет его терять. Любит! Что знает о любви этот человек? Он гордится своим сыном. Кем станет Роберто? И он не хочет терять его».
   Мы ни в чем не нуждались. Единственное, что от нас требовалось, — это быть хорошими католиками Это подходило Хани и Дженнет, потому что они были католички. У меня был мой сын Роберто и Карлос — дети значили для меня больше, чем моя вера.
   Дон Фелипе старался оказывать мне скупые знаки внимания Он часто приглашал меня пообедать с ним Он, бывало, приходил в сад, где я сидела с детьми, и даже иногда разговаривал с Карлосом, который постепенно переставал бояться его. Но именно Роберто очаровывал его Едва ли могло возникнуть сомнение, что Роберто не его ребенок, ведь он уже был так похож на дона Фелипе. Но моя любовь к Роберто не стала от этого слабее Я видела в Карлосе черты Джейка Пенлайона, но в моем сердце жило только чувство привязанности к ребенку.
   Месяцы пролетали без происшествий Роберто было шесть месяцев, приближалась зима. Я сказала дону Фелипе:
   — Теперь он стал старше. Скоро мы уедем — Подождите, пока пройдет зима, — ответил дон Фелипе Пришла весна, Роберто исполнился год

ЖЕНЫ ДОНА ФЕЛИПЕ

   Во время обеда с доном Фелипе мы говорили о Роберто, о том, как у него прорезался зуб, как он ползал, как он произнес: «Мама».
   Я подняла глаза и, внимательно глядя на него, сказала:
   — Я часто думаю о доме. Какие новости из Англии?
   — Ничего интересного. Единственное, что приходит мне в голову, это сгоревший дотла шпиль собора Святого Павла. Считали, что он загорелся от молнии, однако служащий собора признался при исповеди на смертном одре, что оставил внутри шпиля по неосторожности жаровню с тлеющими углями. Наверняка такой гигантский пожар можно было увидеть, и мои бабушка и мать, наверное, вышли в сад посмотреть на него. И, может быть, они вспомнили о нас в этот момент, а мама сказала со слезами на глазах: «Дорогие Кэт и Хани!»
   — О чем вы думаете? — спросил дон Фелипе.
   — О своей матушке. Она грустит, думая обо мне и моей сестре.
   — Теперь вы улыбаетесь, — сказал он.
   — Да, потому что я думаю о нашем возвращении. Мама полюбит Роберто. Она очень любит детей. Полагаю, я унаследовала эту любовь от нее. И Карлос не будет забыт. Я скажу: «Мама, это мой приемный сын, как Хани была твоей приемной дочерью. Теперь он связан с нами». Мы снова будем счастливы, — Его лицо оставалось бесстрастным, а я продолжала:
   — Роберто один год. Он уже достаточно большой, чтобы путешествовать. Теперь вы должны сдержать свое обещание. Нам пора возвращаться.
   Он покачал головой:
   — Вы не можете взять ребенка.
   — Не взять сына?
   — Он также и мой сын.
   — Ваш сын. Но что он значит для вас?
   — Он мой сын…
   — Но этот ребенок — часть меня. Это мой ребенок Я никогда не оставлю его.
   — Он также и часть меня. Я не откажусь от него — Он вежливо улыбнулся»— Как сверкают ваши глаза! У вас есть выбор Мне не хотелось бы отнимать ребенка у матери, но я не откажусь от сына, и, если не хотите его потерять, то вам придется остаться здесь Помолчав, я ответила:
   — Вы всегда говорили, что не желаете мне зла — Это правда.
   — Вы говорили, что я здесь нахожусь только потому, что вы дали клятву отомстить, и, если она исполнится, я буду свободна и смогу уехать.
   — Вы свободны., но ребенка взять с собой я не позволю.
   Я встала и хотела уйти, чтобы подумать Дон Фелипе преградил мне выход.
   — Вы никогда не покинете своего ребенка, — сказал он. — Почему вы не можете быть счастливы здесь «? Чего вы хотите? Вы получите все, о чем попросите — Я хочу домой, в Англию.
   — Только не Англия.
   — Но я хочу именно это..
   — Тогда уезжайте.
   — И оставить моего ребенка?
   — Он не будет нуждаться ни в чем Он — мой сын — Думаю, вы рады его появлению на свет — Ничему другому я еще не радовался так сильно — Вы могли бы иметь ребенка и от Изабеллы — Он не был бы Роберто. В нем есть что-то от вас — И это доставляет вам удовольствие — Это радует меня, ведь даже если вы уедете, он будет напоминать мне о вас Он привлек меня к себе и обнял — Я хотел бы, — сказал он, — чтоб у нас было много сыновей — Но у вас есть жена. Вы забыли?
   — Как я мог забыть?
   — Вы совсем не видите ее, — ответила я.
   — Она стоит у меня перед глазами.
   — Ее могли бы вылечить.
   — Ее никогда не смогут вылечить.
   — Вы любили ее когда-то.
   — Я любил только одну женщину, — сказал он. — Я до сих пор люблю ее» и буду любить всю жизнь. Он серьезно посмотрел на меня.
   — Как вы можете говорить о своей любви мне, вашей жертве? Нам обоим были одинаково ненавистны наши встречи.
   Он взял мои руки и поднес к губам.
   — Если бы вы любили меня, — продолжала я, — и хотели бы доставить мне радость, то отпустили бы меня.
   — Просите все, кроме этого, — ответил он. Я ликовала. Одержана победа. Счастье повернулось ко мне лицом. Теперь он был в моей власти.
   — Скажите, — продолжал он, — что вы не таите обиды на меня и не испытываете ко мне ненависти.
   — Нет, — сказала я, — у меня нет ненависти. В какой-то мере вы мне даже нравитесь. Вы были добры ко мне… не считая вашего насилия надо мной, которое, допускаю, было совершено в учтивой форме… если только можно представить себе такое насилие. Вы пытаетесь спасти меня от ужасных законов вашей страны, но не любите меня настолько, чтобы сделать счастливой, позволив уехать.
   — Вы просите слишком много, — ответил он — Теперь все будет иначе. Вы не испытываете ко мне ненависти. Могли бы вы полюбить меня?
   — Вы не можете жениться на мне, дон Фелипе, что было бы единственным выходом… У вас есть жена Она безумна, и это положение мучительно Джейк Пенлайон виноват в ее безумии Но так ли это на самом деле? Теперь позвольте мне уйти. Я хочу обдумать ваши слова.
   Он отступил назад, но все еще удерживал мои руки, потом поцеловал их со страстью, не свойственной его натуре. Я выдернула руки и с бешено бьющимся сердцем направилась в свою комнату.
 
   Дон Фелипе уехал на следующее утро. Я провела беспокойную ночь. Возможность брака с ним казалась мне нелепостью, но, тем не менее, он был отцом моего любимого ребенка и ребенок связывал нас. Роберто уже узнавал его, а дон Фелипе всегда был мягок и нежен с сыном. Конечно, ситуация сложилась необычная.
   На следующий день, когда большинство людей придавалось сиесте, я оставила ребенка на попечение Дженнет и отправилась к дому Изабеллы.
   Солнце нещадно палило. Казалось, все спит за железными воротами; и, когда я остановилась возле них, в дверях появилась Изабелла с куклой. Пересекая дворик, она заметила меня и остановилась в нерешительности. Я улыбнулась, и Изабелла подошла ко мне, бормоча приветствие. Если красота есть совершенство линий, то Изабелла действительно была прекрасна. Но ее лицо без единого изъяна на самом деле ничего не выражало, и я пыталась найти хоть какую-либо характерную особенность, которая могла бы запомниться.
   Она, улыбаясь, протянула мне куклу, взяла мою руку и подвела к скамье, и мы сели. Изабелла без умолку говорила о своей кукле. Дуэнья Пилар сшила для нее платья, которые можно было менять.
   Внезапно ее лицо сморщилось. Она показала мне, что на кукле только одна туфелька.
   — Она уронила ее, — сказала я, — сейчас отыщем…
   Изабелла заговорщицки кивнула и начала осматривать дворик, все время крутясь вокруг меня. Когда я нашла около ворот туфельку, она радостно захлопала в ладоши.
   Вдруг Изабелла неожиданно, взяв меня за руку, потащила к двери и провела в дом. Я почувствовала слабый аромат, который был мне знаком.
   Из холла с голубым мозаичным полом наверх вела внушительная лестница. Балясины балюстрады были тонко вырезаны, а потолок холла расписан парящими на облаках ангелами. Все выглядело гораздо великолепнее, чем я могла предполагать.
   Изабелла, все еще держа мою руку, ввела нас в соседнюю с холлом темную комнату, где как будто в самом воздухе висело какое-то предчувствие тайны, или, скорее всего, это мне только показалось Изабелла предложила мне сесть. Неожиданно вошла Пилар и остановилась у двери. Изабелла возбужденно рассказала о туфельке куклы, которую я нашла, и ей захотелось показать мне других кукол.
   — Принеси их сюда, Изабелла, — велела Пилар. Гримаса недовольства появилась на лице Изабеллы — Ну хорошо, сделаем так, — согласилась Пилар — Поднимемся вместе в твою комнату и принесем их Она увела Изабеллу за руку, и я оставалась одна в комнате. Я огляделась вокруг, рассматривая богатые ткани и изящную испанскую мебель.
   Я вспомнила о страсти, вспыхнувшей в глазах дона Фелипе, когда он говорил о нашей женитьбе. Каким образом он может осуществить это, пока на его пути стоит Изабелла?
   Внезапно открылась дверь, и вошла молодая девушка, темноволосая, с большими печальными глазами на оливковом заостренном лице.
   — Простите, сеньорита.
   — Кто ты? — спросила я — Меня зовут Мануэла, я здесь работаю Если позволите, сеньорита, я хочу поговорить с вами О чем ты хочешь поговорить?
   — О мальчике одном маленьком мальчике — Ее лицо осветила радостная улыбка — О Карлосе — Да, да…
   — Я хотела узнать. Он счастлив?
   — Он более счастлив, чем когда-либо. Она улыбнулась.
   — Он хороший мальчик, — сказала она. — Очень хороший. Мария была так жестока к нему.
   — Мария? Это та женщина, которая живет здесь? — Я махнула рукой в направлении двора, где впервые увидела играющего Карлоса.
   Она кивнула.
   — Она была кормилицей мальчика. Это не правильный выбор. Она глупая женщина… Она не любит детей, хотя и имеет пятерых своих. Мальчика не следовало отдавать ей. Я часто разговаривала с ним.
   Девушка была мне симпатична. По выражению ее лица я могла заключить, что она была добра к Карлосу.
   — Можешь больше не волноваться, — сказала я ей. — Я присмотрю, чтобы о Карлосе хорошо заботились.
   — Я обычно приносила ему конфеты. Бедный малыш, его не любили, а детям так же необходима любовь, как и сласти. Я благодарна вам за то, что забрали его, сеньорита.
   — Ты можешь навестить Карлоса.
   — Можно? Вы так добры…
   — Какую работу ты здесь выполняешь? — спросила я.
   Она слегка нахмурилась:
   — Я служанка доньи Изабеллы, прислуживаю в будуаре.
   — Ты несчастна?
   — Я люблю детей, сеньорита. А донья Изабелла во многих отношениях ребенок.
   — Понимаю, — сказала я.
   Она вдруг сделала реверанс и поспешно вышла. Интересно, услышала ли она шаги, так как тут же вошла Пилар. Изабеллы с ней не было.
   — Она спит, — сообщила Пилар. — Дойдя до своей комнаты, она уже забыла о вас. Такое с ней иногда бывает, поймите…
   — Бедняжка! — сказала я.
   — Да, бедняжка!
   — Я поступила не правильно, что говорила с ней?
   — Она была счастлива поговорить с вами, и вы нашли туфельку куклы, что порадовало ее. Но она впадает время от времени в забытье.
   Я сказала:
   — Вчера вечером этого не случилось. Она помолчала. Затем добавила:
   — Она всегда была немного не в себе, не могла учиться; это не имело значения для леди такого высокого положения. Ей прочили удачное замужество; она получила очень богатое приданое, да и семья имела связи с королевским домом. Считали, что она будет хорошей женой… будет рожать детей. Изабеллу обручили с доном Фелипе. Он знатен, богат и пользуется большой благосклонностью двора. Достойная партия.
   — Даже несмотря на то, что она еще играла в куклы.
   — Она была ребенком. Пятнадцать лет. Мы, бывало, говорили: «Подождите, когда у нее будет свой ребенок, она повзрослеет». — Глаза Пилар сузились. — Если бы мне в руки попал человек, совершивший над Изабеллой насилие, я бы подвергла его таким мучениям, каких еще не знал мир. Он погубил ее жизнь.
   Я не была уверена в этом. Я не собиралась оправдывать Джейка Пенлайона, который просто удовлетворил свою похоть: девушка действительно его жертва. По, совершенно очевидно, Изабелла с рождения была слабоумной.
   — Мне лучше не ходить сюда? — спросила я.
   — Нет, — ответила Пилар. — Приходите, когда захотите. Вы понимаете ее. Вы радуете ее. Вы взяли мальчика. Это хорошо. Он больше не обременяет нас. Я не могу понять, как вам удалось уговорить дона Фелипе оставить его на гасиенде.
   Пилар испытующе посмотрела на меня, и меня удивило, как много она знает. Интересно, знает ли она, зачем меня привезли сюда?
   Выходя из дома, я заметила высокого и толстого мужчину, работающего в парке, который почтительно поздоровался со мной. Пилар проводила меня до ворот.
   — Это Эдмундо, — сказала она. — Он сильный и, когда нужно, помогает мне. Он знает, что делать, если Изабелле не здоровится.
   Я попрощалась и пообещала очень скоро прийти навестить Изабеллу.
 
   Я рассказала Хани о своем посещении Голубого дома. Мы пришли к выводу, что у Изабеллы больной рассудок с рождения и было нелепо выдавать ее замуж за столь утонченного и умного человека, как дон Фелипе.
   Я рассказала Хани также о Мануэле, которая расспрашивала меня о Карлосе.
   — Нам нужна помощница в детской. Ты думаешь, она могла бы перейти сюда?
   — Конечно, — ответила я, — наверняка дон Фелипе не откажет мне в такой просьбе.
   Хани захотелось сделать какой-либо подарок Изабелле, и, она предложила сшить одежду для ее любимых кукол из бархатных лоскутков и накрахмаленных кружев.
   Изабелла была в восторге, когда мы принесли их в Голубой дом. Она примерила на куклу бархатное платьице, которое прекрасно подошло, и пришла в еще больший восторг.
   Пилар вынесла мятный напиток и несколько маленьких пряных пирожных. Изабелла весело засмеялась и залепетала, как ребенок, о своих куклах.
   Мы стали часто навещать Изабеллу, которая обычно ждала нас в беседке. Хани оценила Мануэлу и предположила, что если она к нам перейдет, то окажется замечательной нянькой в нашем «детском саду».
   Через несколько дней дон Фелипе вернулся на гасиенду и попросил меня прийти в его кабинет. Наши встречи всегда проходили здесь, потому что стены других комнат не подходили для секретных бесед и могли иметь уши.
   В кабинете дон Фелипе подошел ко мне, взял мои руки и страстно поцеловал их.
   — Мне нужно многое сказать вам, — произнес он. — Пока меня не было дома, я многое передумал. Я должен найти способ осуществить наш брачный союз. Если я не сделаю этого, моя жизнь будет так же бесполезна, как пустыня. Я знаю, что вы не питаете ко мне ненависти, Каталина. — Он произнес мое имя медленно, растягивая звуки, придавая ему некое особое значение. — Вы могли бы убедить себя выйти за меня замуж.
   — Но вопрос о замужестве не стоит. Он вздохнул:
   — Я раздумывал над этим. Боюсь, получить разрешение папы на развод невозможно. Однако у меня нет надежды усыновить мальчика, если я не женюсь вторично; в моей стране я мог бы отдать сыновей служению церкви. Но семья Изабеллы более влиятельна, чем моя, поэтому освобождение от брачных обязательств никогда не будет даровано.
   — Тогда бессмысленно и строить планы на будущее.
   — Но выход должен быть. Всегда есть какой-либо выход. Я должен сообщить вам — скоро приезжает дон Луис Эррера. Он собирается принять от меня бразды правления, но не сразу, возможно, через год. Мне придется научить его всему необходимому в управлении островами, так как они — величайшая ценность для Испании и являются воротами в новый мир. Поэтому новый правитель должен понимать, что от него ожидают. Через год… самое большое два… я вернусь в Мадрид. Каталина, я собираюсь взять с собой вас… как свою жену.
   — Испанские доны могут быть двоеженцами?
   — Бедная Изабелла, она больна, — сказал дон Фелипе тихо. — Эти приступы становятся все более частыми.
   — Вы желаете ее смерти?
   После краткого молчания он произнес:
   — Разве это жизнь? Что у нее есть?
   — Она кажется вполне счастливой, играя с куклами.
   — Куклы… и это взрослая женщина!
   — Она не женщина. Она дитя. Да и вы когда-то любили ее.
   Он серьезно посмотрел на меня:
   — Я полюбил только однажды и до конца моих дней буду любить единственную женщину.
   — Дон Фелипе!
   — Не обращайтесь ко мне «дон Фелипе». Для вас я — Фелипе. Слышать это доставляло бы мне огромное удовольствие.
   — Если я и буду так обращаться к вам, то это произойдет по моей собственной воле.
   — Так будет, — сказал он. — Я знаю.
   — Значит, вы никогда не любили Изабеллу? — настаивала я. — Скажите мне правду.
   — Это была достойная партия. Ее семья — одна из самых именитых в Испании.
   — Только по этой причине вы пожелали жениться на ней?
   — По причине, которая лежит в основе браков — Так значит, гнев охватил вас не потому, что Джейк Пенлайон надругался над простодушным ребенком, а из-за вашей оскорбленной гордости: Изабелла находилась под вашей защитой. Именно поэтому вы поклялись отомстить.
   — Однако, — сказал он, — все эти события подарили мне вас.
   — Не стоит больше говорить на данную тему. Позвольте мне вернуться в Англию. Мой сын теперь достаточно большой и может отправиться в дальнюю поездку.
   — И потерять вас обоих!
   — Так будет лучше для вас. Вы человек с положением, вернетесь в Мадрид и займете высокий пост. Вероятно, со временем у вас будет возможность жениться. Кто знает? Вы должны отпустить меня.
   — Я не могу потерять ни вас, ни ребенка. Вы значите для меня больше, чем кто-либо на свете.
   Тон, каким были произнесены эти слова, вдруг испугал меня, испугала страсть, которую я пробудила в этом хладнокровном человеке.