Страница:
Он сказал:
— Хотел бы я очутиться в Мадриде. Тогда этому вздору пришел бы конец.
— О каком вздоре ты говоришь? — спросила я.
— Разговоров много. Кто-то приходил в Лагуну и наболтал лишнего. Теперь будут предприняты некие действия.
— Какие?
— Я говорю о смерти Изабеллы. Назначено следствие.
Мануэла сидела, приводя в порядок одежду Карлоса. Иголка дрожала у нее в руках. Я спросила:
— Что тебя беспокоит, Мануэла?
Она подняла на меня большие печальные глаза:
— Увели Эдмундо, чтобы допросить, ведь он нашел Изабеллу лежащей возле лестницы со сломанной шеей. Ему будут задавать вопросы.
— Он ответит на вопросы, — успокаивала ее я, — и вернется домой.
— Люди, которых забирают на допросы, часто не возвращаются.
— Почему это должен быть Эдмундо?
— Когда допрашивают, — сказала она, — всегда получают такой ответ, какой хотят услышать.
— У Эдмундо все будет в порядке. Он всегда был так добр к Изабелле. Она любила его.
— Она умерла, — ответила Мануэла, — а его увели на допрос.
Когда Мануэла появилась у нас, я узнала, что она и Эдмундо всегда находились при Изабелле и были Привезены вместе с ней из Испании. Мануэла была одной из ее служанок, а Эдмундо умел обращаться с ней в моменты ее» одержимости «. Когда в дом ворвались пираты, Мануэла спряталась и ее не тронули; она находилась с Изабеллой во время ее беременности и при рождении Карлоса. Она любила малыша и пыталась оберегать его от постоянно меняющегося отношения к нему матери. И когда мальчика отдали на попечение ужасной старой карге, она, чем могла, помогала ему.
Непонятно, почему Мануэлу так расстроило то, что забрали Эдмундо.
Результат допроса поразил меня. Эдмундо признался в убийстве своей госпожи. Из шкатулки с ее драгоценностями он украл усыпанный рубинами крестик, чтобы подарить его девушке, которой хотел понравиться. Изабелла застала его на месте преступления. Испугавшись последствий, Эдмундо придушил ее, зажав рот мокрой тряпкой, а потом скинул с лестницы.
Его повесили на площади Лагуны.
— Вот все и закончилось, — сказал Фелипе. Я никак не могла забыть большого Эдмундо, так осторожно поднимающего бедную Изабеллу на руки во время ее страшных приступов.
— Он был таким кротким, — сказала я. — Не могу поверить, что он был способен на убийство.
— Многое скрыто в людях, и в мужчинах, и в женщинах, — ответил Фелипе.
— Трудно поверить, что это относится и к Эдмундо, — возразила я.
— Он признался, дело закончено, любовь моя. Я была взволнована, но в то же время и рада, что тайна, как я полагала, раскрылась.
Наступило Рождество. Я размышляла о доме и маскарадах, о праздничном обеде и рождественской ветке. Мне хотелось знать, достиг ли Джон Грегори Англии и получила ли мама мое письмо.
Какой был бы чудесный рождественский подарок для нее!
К досаде Фелипе, я больше не беременела. Не знаю, была ли я расстроена этим обстоятельством. Я все еще не могла забыть Изабеллу; даже теперь, когда Эдмундо признался в убийстве, казалось, она еще стоит между мной и мужем. Иногда у меня появлялось чувство, что Фелипе — чужой мне. Я знала, что он никогда не любил Изабеллу, и верила его словам о любви ко мне Он не скрывал своего чувства, и тысячу раз в день я замечала проявления его любви. Кроме того, я ведь подарила ему Роберто — здорового малыша, которому теперь уже три года… Тем не менее, было нечто, что Фелипе утаивал даже от меня, и, возможно, именно поэтому я внушила себе не беременеть. Но, несмотря ни на что, я не была несчастлива.
На Тенерифе никогда не бывало холодно, потому что зима почти не отличалась от лета. Только в некоторые дни дули ветры со стороны Африки и было холодно. Мне нравился влажный теплый климат, и не хотелось менять его на» капризный» климат Испании. Я часто думала о холодных зимних днях дома, в Англии. Однажды замерзла Темза, и мы могли пешком переходить ее. Я вспоминала, как сидели вокруг огромного костра и участники маскарада похлопывали замерзшими руками перед началом представления. У меня было так много воспоминаний о доме, я так сильно тосковала по нему, что временами перехватывало дыхание.
Но здесь у меня появились любящий муж и любимый сын.
В январе состоялся праздник — Шествие волхвов, и мы взяли в Лагуну детей посмотреть на это волнующее зрелище, и я с восторгом слушала болтовню детей.
Да, многое доставляло мне удовольствие.
На Страстной неделе началась большая церковная служба. В городе постоянно шли процессии. Облаченные в белое фигуры, выходящие из собора, мне напомнили день казни, когда я впервые увидела страдания людей. Мне неожиданно сделалось плохо, и острая тоска по дому охватила меня вновь.
Я поделилась с Хани своим внезапным желанием уехать домой, и она, оказывается, в этот момент почувствовала то же. Конечно, дон Луис обожал Хани, и у нее была маленькая любимая дочь, но мы никогда не забывали наш дом и главного человека в нем — нашу маму.
В Лагуну мы отправились на мулах, чтобы посмотреть на праздничную процессию. Детей оставили дома, боясь, что их затолкают в толпе. Два сопровождающих нас грума, я и Хани, оказались в самой толчее, и вдруг я почувствовала, что кто-то грубо напирает на меня.
Я резко обернулась и встретилась взглядом с горящими фанатическим блеском глазами.
— Пилар! — произнесла я.
— Ведьма! — прошипела она. — Еретичка! Меня бросило в дрожь. Толчея на площади вызвала такие страшные воспоминания.
Я рассказала Фелипе:
— В городе я видела Пилар. Она ненавидит меня. Я заметила, каким взглядом она посмотрела на меня.
— Она была очень привязана к своей воспитаннице. Она с рождения была рядом с ней.
— Думаю, она уверена в том, что я виновна в смерти Изабеллы.
— От горя она потеряла рассудок. Это пройдет.
— Я редко видела такую ненависть в чьих-либо глазах. Она назвала меня ведьмой… еретичкой.
Я не ожидала такой реакции Фелипе. Он явно испугался, когда его губы повторили слово «еретичка». Внезапно самообладание, которое было присуще ему, оставило его. Он крепко сжал меня в своих объятиях.
— Каталина, — произнес он, — мы едем в Мадрид. Мы не должны оставаться здесь.
Страх начал преследовать меня. Когда темнело, мне часто стало казаться, что за мной наблюдают. Я слышала шаги, казалось, преследующие меня, или осторожное поскрипывание двери, когда я находилась одна в комнате. Один или два раза мне почудилось чье-то присутствие в моей комнате. Я обнаружила один из привычных предметов не на своем месте, хотя была уверена, что не передвигала его.
Я не позволяла моему воображению взять верх над здравым смыслом. Но я не могла забыть лицо Пилар, когда она смотрела на меня и шептала слова: «Ведьма! Еретичка!»— это вызывало в моей душе такой ужас, что я не решалась даже думать об этом.
Мне, казалось, что вокруг меня витает ненависть Какая-то дьявольская сила пыталась погубить меня Как-то я обнаружила в ящике моего столика фигурку, вылепленную из воска.
Фигурка изображала красивую девушку с черными волосами, собранными в высокую прическу, которая увенчивалась миниатюрным гребнем. Девушка была одета в бархатное платье, и сходство сразу поразило меня. Изабелла! Несомненно, это была она!
Я взяла фигурку в руки. Какой ужас охватил меня! Чуть ниже того места, где должно было быть сердце, из платья торчала булавка.
Кто-то положил этот предмет в ящик. Кто? Кто-то вылепил фигурку, похожую на Изабеллу. Кто-то воткнул в сердце булавку и положил фигурку в мой ящик!
Я стояла, зажав ее в руке.
Дверь открылась. В испуге я подняла глаза и увидела в зеркале темное отражение.
С облегчением я поняла, что это всего лишь Мануэла.
Я сжала в руке фигурку и повернулась к ней. Заметила ли она, как я была взволнована?
— Дети хотят пожелать вам доброй ночи, — сказала она.
— Сейчас приду, Мануэла.
Она вышла, а я стояла, уставившись на предмет в моей руке; затем, с силой бросив его обратно в ящик, я пошла в детскую.
Я не слышала, что говорят дети, а думала только о том ужасном предмете и его назначении.
Кто положил его туда? Тот, кто желал мне зла. Кто-то, кто обвинял меня в смерти Изабеллы. Я должна уничтожить фигурку как можно скорее. Пока она была там, я не чувствовала себя в безопасности.
Подоткнув одеяла у детей и поцеловав их на ночь, я вернулась в свою комнату.
Я открыла ящик. Фигурка исчезла.
Я рассказала Фелипе о своей находке, и мой рассказ сильно испугал его.
— Она исчезла? — вскричал он. — Тебе ни в коем случае не следовало класть фигурку обратно в ящик. Ты должна была немедленно уничтожить ее.
— Это значит, кто-то считает, будто я убила Изабеллу.
— Это значит, что кто-то хочет доказать, что ты ведьма.
Мне не нужно было спрашивать, что он имеет в виду.
— Меня уже обвиняли в этом на корабле, — с дрожью в голосе произнесла я. — Я была на краю страшной смерти.
— Мы должны уехать отсюда как можно быстрее. Дон Фелипе решил ускорить приготовления к нашему отъезду.
Страх поселился в доме. Огромная тень инквизиции нависла над нами. Иногда я просыпалась от собственного крика, мне снилось, что я в клетке. Я видела себя во сне в ужасном балахоне и ощущала потрескивание пламени у моих ног, а Фелипе обнимал и успокаивал меня.
— Скоро, — обещал он, — мы будем в безопасности с Мадриде.
— Фелипе, — спросила я, — что, если бы они захотели забрать меня… как бы они пришли? Он ответил:
— Они обычно приходят ночью и стучат в дверь. Мы бы услышали слова: «Откройте, во имя Святой инквизиции». Никто не посмеет ослушаться этих слов.
— И тогда они забрали бы меня, Фелипе, для допроса, верно? Но чего мне опасаться?
— Любой, попадающий в руки инквизиции, имеет повод бояться.
— Невиновный человек…
— Даже невиновный.
— Если они посчитают, что ты ведьма, они придут за тобой, — продолжал он. — Если они придут ночью, я спрячу тебя. Мы сделаем вид, что ты исчезла, что ты на самом деле ведьма и вызвала на помощь дьявола В спальне есть потайная дверь. — Он показал мне ее. — Ты будешь прятаться здесь до тех пор, пока я не найду способ спасти тебя.
— Фелипе, та женщина может донести на меня?
— Вполне, — ответил он. — И если это так, они придут за тобой.
— Ты считаешь, она уже донесла?
— Не знаю. Люди боятся инквизиции, так как сами могут оказаться в ее руках. Будем молиться, чтобы Пилар сказала это только тебе.
Я вся дрожала в его объятиях, и он произнес, успокаивая меня:
— Тебе нечего бояться, любовь моя. Мы перехитрим любого, кто пойдет против нас.
— Если ты спрячешь меня, Фелипе, — предположила я, — не означало бы это противодействие инквизиции? Он молчал. Я продолжала:
— Ради меня ты пошел бы против инквизиции? Ты бы оставил в своем доме еретичку, потому что любишь ее?
— Тише. Не произноси этого слова, Каталина, даже когда мы одни. Мы должны быть осторожны. Я ускорю наш отъезд. Скоро мы уедем отсюда и будем в безопасности.
Шли дни. Мы ждали корабль. Когда он придет, мы попрощаемся с гасиендой и Хани, доном Луисом и малышкой Эдвиной. Я уговорила Фелипе разрешить Карлосу поехать с нами. Мануэла тоже будет сопровождать нас вместе с Дженнет и маленьким Жако.
Меня приводила в отчаяние одна только мысль о расставании с Хани; но я понимала, что теперь постоянно нахожусь в опасности, в любой момент может раздасться стук в дверь. Подобного рода ожидание стало невыносимым.
Получив известие, что Пилар больна и не встает с постели, я послала Мануэлу навестить ее. Я считала Мануэлу хорошей и преданной служанкой, она была благодарна мне за помощь Карлосу, которого очень любила. Она могла бы выяснить, рассказала ли кому-нибудь Пилар о своих обвинениях.
Когда Мануэла вернулась, я вызвала ее к себе в спальню, где мы могли поговорить, не боясь быть подслушанными, и спросила о том, что она узнала.
— Пилар действительно больна, — сказала она. — У нее болит сердце и ломит все тело.
— Она говорила об Изабелле?
— Все время. Служанки рассказали мне, что она бродит ночами по Голубому дому, зовет Изабеллу и не разрешает трогать кукол.
Я кивнула.
— Мануэла, она ненавидит меня за то, что я вышла замуж за супруга Изабеллы. Но Изабелла не была ему женой. Ты понимаешь это.
— Она все время говорит, — ответила Мануэла. — Она перескакивает с одного на другое. Проклинает Эдмундо: «Все из-за крестика, — говорила она, — усыпанного рубинами крестика. Ты помнишь его, Мануэла. Она так редко носила его».
— Ты на самом деле помнишь крестик, Мануэла?
— Да. Красивая вещь. Его так и не нашли.
— Эдмундо отдал его кому-то. Думаю, крестик находится у женщины, которую он любил.
— Кто эта женщина? Ее никогда не видели.
— Вряд ли можно ожидать, что она объявится сама. Очевидно, она боится. Или, может быть, он спрятал крестик куда-нибудь. Возможно, зарыл в саду. Думаю, Эдмундо должен был спрятать его. Но какое значение имеет этот крестик?
— Эдмундо был таким мягким человеком. Странно, что он мог убить из-за крестика с рубинами.
— Никогда не знаешь, на что способны люди. Возможно, он любил кого-то и очень хотел, чтобы у нее был такой крестик. Кто знает? Он совершил это импульсивно, но, к несчастью, его застали на месте преступления, и он испугался. Его бы повесили за воровство драгоценности. Вот он и убил, чтобы спасти самого себя.
Мануэла покачала головой.
— Было страшно слышать, как она проклинает его. Мне хотелось убежать. Но потом она заговорила о вас, госпожа.
— Что она сказала обо мне, Мануэла?
— Она сказала, что хочет видеть вас. Она сказала, что пришла бы сама, но заболела, и поэтому вы должны пойти к ней.
— Я приду, — ответила я. Мануэла кивнула.
Я пошла к Пилар, но не сказала об этом Фелипе. Он мог бы помешать мне. Я была убеждена, что должна поговорить с Пилар. Должна попытаться объясниться с ней.
Мне пришло в голову, что она могла знать о фигурке. Не она ли положила ее в ящик? Но как она могла сделать это? Она не приходила в дом. Возможно, здесь находятся ее люди, которые ненавидят меня так же сильно, как она, и хотят доказать, что я виновна в смерти Изабеллы.
Я собрала корзину с разными деликатесами и отправилась навестить Пилар.
Как только я открыла ворота, внезапный ужас охватил меня. Казалось, все мое существо кричало об опасности. Я увидела дворик, окно и балкон, на который всегда раньше выходила Изабелла со своей куклой.
Я толкнула дверь в дом и осторожно заглянула внутрь. Увидев лестницу, я представила, как тело бедной Изабеллы лежит у ее подножия.
Я в нерешительности остановилась.
«Уходи, — сказал мне внутренний голос. — Беги… пока не поздно. Оставь этот дом. Тебе грозит опасность».
Почувствовав, что кто-то стоит позади меня, я обернулась.
Служанка смотрела на меня широко раскрытыми глазами. Она явно боялась меня.
— Я пришла навестить Пилар, — обратилась я к ней.
Она кивнула и отвела глаза, как будто боялась, что я могу сглазить ее.
Она начала быстро подниматься по ступенькам. Я следовала за ней.
Наверху, на площадке, она открыла дверь. Я вошла.
В комнате было темно, Пилар лежала на кровати.
Я шагнула к кровати и, как обычно, попыталась заговорить с ней.
— Жаль, что вы заболели, Пилар. Я принесла вам кое-что. Я слышала, вы хотели видеть меня.
— Ты считаешь, я съем что-либо из того, что привезли с гасиенды… этого вместилища греха и порока? Ты думаешь, я съем что-нибудь из принесенного тобой… ведьма… Ты сделала это. Ты наколдовала… Ты пожелала дона Фелипе и напустила зло. Смерть Изабеллы на твоей совести…
— Послушайте меня, Пилар. Я не ведьма. Я ничего не смыслю в колдовстве. Меня не было здесь, когда погибла донья Изабелла.
Ее смех, жестокий и глумливый, был ужасен.
— Ничего не смыслишь! Ты все знаешь. Ты и тебе подобные прекрасно знаете, как призвать дьявола. Ты погубила жизнь моего невинного дитя. Разве недостаточно она страдала? Нет. Тебе понадобился он. Ты наколдовала. И она умерла… мой бедный невинный ангелочек… мое бедное невинное дитя.
— Я не колдовала…
— Не лги мне. Оставь эту ложь для других… когда придет время. Тебе никто, даже я, не поверит. — Она засунула руку под подушку и что-то вытащила оттуда К своему ужасу, я увидела фигурку Изабеллы.
— Где вы взяли ее? — спросила я.
— Оно у меня… Доказательство… убедит их. И ты умрешь… умрешь… точно так же, как умерла она… и в еще больших муках.
— Где вы взяли это? — повторила я. — Я видела ее только однажды, когда нашла в своем ящике. Вы положили ее туда, Пилар?
— Я? Я не вставала с постели.
— Но кто-то же сделал это?
— Ты расскажешь все, когда будешь стоять перед судом. Расскажешь, когда почувствуешь, как пламя лижет твои пятки'.
Мне трудно было вынести обвинения Пилар, и я не могла больше ничего ей сказать.
Я повернулась и выбежала вон из дома.
Я бежала, не останавливаясь, до самой гасиенды.
Фелипе ужаснулся, услышав, что произошло.
— Если она донесла на тебя, они явятся в любую минуту. Мы должны быть готовы к отъезду, как только придет корабль.
Так в тревоге проходили дни. Никто не может жить день за днем в таком напряжении. Но привыкаешь даже к этому.
Фелипе говорил мне:
— Не понимаю, если она донесла на тебя, они бы уже пришли. Вероятно, она из-за болезни ничего не могла сделать. Пока она не выходит из комнаты, мы в безопасности. А корабль будет здесь со дня на день.
Я представила себе жизнь, которая ожидает нас в Испании. Мы будем жить в провинции, в усадьбе дона Фелипе, иногда нанося визиты в мрачный Эскориал, а возможно, его пошлют с поручениями в другие земли, тогда и сын отправится вместе с ним. Мне сложно будет привыкнуть к испанской помпезности, так как никогда не смогу понять ее; и я не уверена, что Фелипе возжелал меня только потому, что я так отличаюсь в поведении от женщин его страны.
Мне нужно попытаться забыть Англию. Я была замужем за испанцем; мой сын был наполовину испанцем.
Мы много говорили с Хани о будущем. Она приспосабливалась к жизни гораздо легче меня. Она менее эмоциональна, или, возможно, ей лучше удается скрывать свои чувства. Она была счастлива с Эдуардом, а теперь нашла счастье с Луисом.
Хапи считала, что нужно принимать жизнь такой, какая она есть, и делает все возможное, чтобы стать счастливой.
Наша разлука будет сильным ударом для нас, но мы должны примириться. Нужно думать о будущей встрече, которую и Фелипе, и Луис обещали нам.
Мои страхи почти утихли, когда в ту ночь, ночь, которую мы никогда не сможем забыть, раздался стук в дверь.
Я и Фелипе, Хани и Луис сидели в комнате при зажженных свечах. Хани играла на лютне, ее изящная головка была чуть наклонена, а густые ресницы буквально отбрасывали тень. Казалось, красота Хани захватила всех. Она пела испанскую песню.
Снаружи раздался какой-то шум.
Мы вскочили. Фелипе поспешно подошел и обнял меня. Он велел мне подняться в нашу спальню, чтобы спрятаться там.
Кто-то закричал, а затем раздались звуки шагов.
Дверь гостиной распахнулась. Я увидела Джона Грегори, и огромная радость охватила меня.
— Он вернулся из Англии! — воскликнула я А потом я увидела человека, которого представляла себе много раз, я увидела его горящие огнем голубые глаза, глаза убийцы. Это был Джейк Пенлайон. Глядя на меня, он торжествующе захохотал.
— Я пришел за тобой! — закричал он. — Кто из вас забрал мою женщину?
Он был страшен, величественна и непобедим. Когда меня только привезли на Тенериф, я представляла его появление именно так.
Пенлайон повернулся к Фелипе. Казалось, какое-то чутье подсказало ему, что это был тот самый человек. Потом я увидела, что Фелипе вскинул руки и упал.
— О, Боже! — закричала я, заметив, что кровь капает со шпаги Джейка.
От ужаса я лишилась чувств… Джейк схватил меня.
— Ты сомневалась, что я приду? — кричал он. — Черт возьми, сколько времени прошло!
Как тяжело вспоминать подробности той странной и ужасной ночи! Меня мучила лишь одна ужасная мысль: «Фелипе мертв. Его убил Джейк».
Стоило мне закрыть глаза, я снова видела гостиную — запятнанный кровью гобелен, окровавленные тела мужчин, недвижно лежащие на мозаичных плитах. Рядом с Фелипе лежал и муж Хани. Люди Джейка в азарте грабежа обдирали даже стены.
Придя в себя, я вспомнила о детях и выбежала из комнаты к лестнице, ведущей в детскую. Рядом со мной оказался Джейк Пенлайон. Я так долго не видела его, что забыла силу этого человека.
Он сказал:
— И куда же мы идем? В постель? Что ж, девочка, придется подождать. У нас есть работенка на эту ночь.
— Здесь дети, — сказала я.
— Что?
— Мой сын.
— Ваш сын?
— И ваш тоже, — ответила я. Я пыталась ускользнуть от него, но он крепко держал меня. Мы поднялись по лестнице. Дети не спали. Роберто подбежал ко мне, и я схватила его в свои объятия.
— Твой сын… это грязное отродье! — кричал Джейк Пенлайон.
— Все в порядке, Роберто, — успокаивала я. — Никто не тронет тебя, сынок.
Голубые глаза Джейка Пенлайона запылали гневом.
— Так ты, значит, получила ребенка от сифилитика дона? Черт возьми, я не потерплю на своем корабле никакого испанского сброда.
Я крепко держала ребенка на руках. Подошли Карлос и Жако. Карлос уставился на Джейка Пенлайона с нескрываемым любопытством.
— А эти?..
— Ваши, — сказала я. — Это ваши дети, Джейк Пенлайон. Один от испанской девушки, другой — от моей служанки.
Он оглядел мальчиков. Затем протянул руку и положил на плечо Карлоса:
— Черт побери! — произнес он и, взяв за подбородок, задрал его голову вверх.
Затем он проделал то же с Жако. Они бесстрашно встретили его взгляд. Джейк Пенлайон разразился хохотом. Карлос тоже неуверенно засмеялся. Джейк собрал в руку волосы Карлоса и потянул за них.
Он отпустил Карлоса и шлепнул его по спине. Мальчик зашатался, но устоял и смотрел на Джейка заинтересованно. Жако, не желая оставаться на вторых ролях, тоже выступил вперед.
— Я где угодно узнал бы вас обоих! — произнес Джейк. — Эти парнишки должны были родиться от тебя, а ты заполучила ребенка от сифилитичного дона. — Он посмотрел на ребятишек. — Оденьтесь потеплее. Берите все, что найдете. Вы поплывете на самом прекрасном корабле, который под парусом бороздит моря.
Тихо плача, вошла за Эдвиной Хани. Она подошла к девочке и прижала ее к груди.
Мы спустились вниз. Вьючные лошади, которых забрали из конюшни Фелипе, уже ожидали нас. На них погрузили все, что представляло какую-нибудь ценность. Было, вероятно, уже около полуночи, когда мы направились к побережью.
Бледная луна указывала нам дорогу, в ее свете мы медленно продвигались вперед.
Джейк Пенлайон ехал рядом со мной. Я придерживала Роберто на моем муле. Мануэла, решившая следовать за детьми, держалась около них. Дважды овдовевшая Хани поддерживала Эдвину. Жако ехал вместе с Дженнет, а Карлос восседал на муле один.
Мне казалось, что я живу в каком-то кошмарном сне. Я не могла забыть Фелипе, лежащего в луже крови, Фелипе, который незадолго до этого беспокоился о моей безопасности, и все, что случилось за последний час, казалось совершенно нереальным. Я была уверена, что вот-вот очнусь ото сна.
Но наяву был Джейк Пенлайон. Мне никогда не забыть мягкую обходительность Фелипе, его глубокую нежность ко мне. А Джейк Пенлайон убил его… Как я ненавидела этого человека!
Наконец мы достигли берега, где невдалеке застыл «Вздыбленный лев».
Мы подошли на веслах к кораблю и поднялись на борт.
Добычу, которую люди Джейка Пенлайона забрали из гасиенды, перенесли в трюмы.
Начало светать, когда «Вздыбленный лев» поднял якорь и мы поплыли к Англии.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
— Хотел бы я очутиться в Мадриде. Тогда этому вздору пришел бы конец.
— О каком вздоре ты говоришь? — спросила я.
— Разговоров много. Кто-то приходил в Лагуну и наболтал лишнего. Теперь будут предприняты некие действия.
— Какие?
— Я говорю о смерти Изабеллы. Назначено следствие.
Мануэла сидела, приводя в порядок одежду Карлоса. Иголка дрожала у нее в руках. Я спросила:
— Что тебя беспокоит, Мануэла?
Она подняла на меня большие печальные глаза:
— Увели Эдмундо, чтобы допросить, ведь он нашел Изабеллу лежащей возле лестницы со сломанной шеей. Ему будут задавать вопросы.
— Он ответит на вопросы, — успокаивала ее я, — и вернется домой.
— Люди, которых забирают на допросы, часто не возвращаются.
— Почему это должен быть Эдмундо?
— Когда допрашивают, — сказала она, — всегда получают такой ответ, какой хотят услышать.
— У Эдмундо все будет в порядке. Он всегда был так добр к Изабелле. Она любила его.
— Она умерла, — ответила Мануэла, — а его увели на допрос.
Когда Мануэла появилась у нас, я узнала, что она и Эдмундо всегда находились при Изабелле и были Привезены вместе с ней из Испании. Мануэла была одной из ее служанок, а Эдмундо умел обращаться с ней в моменты ее» одержимости «. Когда в дом ворвались пираты, Мануэла спряталась и ее не тронули; она находилась с Изабеллой во время ее беременности и при рождении Карлоса. Она любила малыша и пыталась оберегать его от постоянно меняющегося отношения к нему матери. И когда мальчика отдали на попечение ужасной старой карге, она, чем могла, помогала ему.
Непонятно, почему Мануэлу так расстроило то, что забрали Эдмундо.
Результат допроса поразил меня. Эдмундо признался в убийстве своей госпожи. Из шкатулки с ее драгоценностями он украл усыпанный рубинами крестик, чтобы подарить его девушке, которой хотел понравиться. Изабелла застала его на месте преступления. Испугавшись последствий, Эдмундо придушил ее, зажав рот мокрой тряпкой, а потом скинул с лестницы.
Его повесили на площади Лагуны.
— Вот все и закончилось, — сказал Фелипе. Я никак не могла забыть большого Эдмундо, так осторожно поднимающего бедную Изабеллу на руки во время ее страшных приступов.
— Он был таким кротким, — сказала я. — Не могу поверить, что он был способен на убийство.
— Многое скрыто в людях, и в мужчинах, и в женщинах, — ответил Фелипе.
— Трудно поверить, что это относится и к Эдмундо, — возразила я.
— Он признался, дело закончено, любовь моя. Я была взволнована, но в то же время и рада, что тайна, как я полагала, раскрылась.
Наступило Рождество. Я размышляла о доме и маскарадах, о праздничном обеде и рождественской ветке. Мне хотелось знать, достиг ли Джон Грегори Англии и получила ли мама мое письмо.
Какой был бы чудесный рождественский подарок для нее!
К досаде Фелипе, я больше не беременела. Не знаю, была ли я расстроена этим обстоятельством. Я все еще не могла забыть Изабеллу; даже теперь, когда Эдмундо признался в убийстве, казалось, она еще стоит между мной и мужем. Иногда у меня появлялось чувство, что Фелипе — чужой мне. Я знала, что он никогда не любил Изабеллу, и верила его словам о любви ко мне Он не скрывал своего чувства, и тысячу раз в день я замечала проявления его любви. Кроме того, я ведь подарила ему Роберто — здорового малыша, которому теперь уже три года… Тем не менее, было нечто, что Фелипе утаивал даже от меня, и, возможно, именно поэтому я внушила себе не беременеть. Но, несмотря ни на что, я не была несчастлива.
На Тенерифе никогда не бывало холодно, потому что зима почти не отличалась от лета. Только в некоторые дни дули ветры со стороны Африки и было холодно. Мне нравился влажный теплый климат, и не хотелось менять его на» капризный» климат Испании. Я часто думала о холодных зимних днях дома, в Англии. Однажды замерзла Темза, и мы могли пешком переходить ее. Я вспоминала, как сидели вокруг огромного костра и участники маскарада похлопывали замерзшими руками перед началом представления. У меня было так много воспоминаний о доме, я так сильно тосковала по нему, что временами перехватывало дыхание.
Но здесь у меня появились любящий муж и любимый сын.
В январе состоялся праздник — Шествие волхвов, и мы взяли в Лагуну детей посмотреть на это волнующее зрелище, и я с восторгом слушала болтовню детей.
Да, многое доставляло мне удовольствие.
На Страстной неделе началась большая церковная служба. В городе постоянно шли процессии. Облаченные в белое фигуры, выходящие из собора, мне напомнили день казни, когда я впервые увидела страдания людей. Мне неожиданно сделалось плохо, и острая тоска по дому охватила меня вновь.
Я поделилась с Хани своим внезапным желанием уехать домой, и она, оказывается, в этот момент почувствовала то же. Конечно, дон Луис обожал Хани, и у нее была маленькая любимая дочь, но мы никогда не забывали наш дом и главного человека в нем — нашу маму.
В Лагуну мы отправились на мулах, чтобы посмотреть на праздничную процессию. Детей оставили дома, боясь, что их затолкают в толпе. Два сопровождающих нас грума, я и Хани, оказались в самой толчее, и вдруг я почувствовала, что кто-то грубо напирает на меня.
Я резко обернулась и встретилась взглядом с горящими фанатическим блеском глазами.
— Пилар! — произнесла я.
— Ведьма! — прошипела она. — Еретичка! Меня бросило в дрожь. Толчея на площади вызвала такие страшные воспоминания.
Я рассказала Фелипе:
— В городе я видела Пилар. Она ненавидит меня. Я заметила, каким взглядом она посмотрела на меня.
— Она была очень привязана к своей воспитаннице. Она с рождения была рядом с ней.
— Думаю, она уверена в том, что я виновна в смерти Изабеллы.
— От горя она потеряла рассудок. Это пройдет.
— Я редко видела такую ненависть в чьих-либо глазах. Она назвала меня ведьмой… еретичкой.
Я не ожидала такой реакции Фелипе. Он явно испугался, когда его губы повторили слово «еретичка». Внезапно самообладание, которое было присуще ему, оставило его. Он крепко сжал меня в своих объятиях.
— Каталина, — произнес он, — мы едем в Мадрид. Мы не должны оставаться здесь.
Страх начал преследовать меня. Когда темнело, мне часто стало казаться, что за мной наблюдают. Я слышала шаги, казалось, преследующие меня, или осторожное поскрипывание двери, когда я находилась одна в комнате. Один или два раза мне почудилось чье-то присутствие в моей комнате. Я обнаружила один из привычных предметов не на своем месте, хотя была уверена, что не передвигала его.
Я не позволяла моему воображению взять верх над здравым смыслом. Но я не могла забыть лицо Пилар, когда она смотрела на меня и шептала слова: «Ведьма! Еретичка!»— это вызывало в моей душе такой ужас, что я не решалась даже думать об этом.
Мне, казалось, что вокруг меня витает ненависть Какая-то дьявольская сила пыталась погубить меня Как-то я обнаружила в ящике моего столика фигурку, вылепленную из воска.
Фигурка изображала красивую девушку с черными волосами, собранными в высокую прическу, которая увенчивалась миниатюрным гребнем. Девушка была одета в бархатное платье, и сходство сразу поразило меня. Изабелла! Несомненно, это была она!
Я взяла фигурку в руки. Какой ужас охватил меня! Чуть ниже того места, где должно было быть сердце, из платья торчала булавка.
Кто-то положил этот предмет в ящик. Кто? Кто-то вылепил фигурку, похожую на Изабеллу. Кто-то воткнул в сердце булавку и положил фигурку в мой ящик!
Я стояла, зажав ее в руке.
Дверь открылась. В испуге я подняла глаза и увидела в зеркале темное отражение.
С облегчением я поняла, что это всего лишь Мануэла.
Я сжала в руке фигурку и повернулась к ней. Заметила ли она, как я была взволнована?
— Дети хотят пожелать вам доброй ночи, — сказала она.
— Сейчас приду, Мануэла.
Она вышла, а я стояла, уставившись на предмет в моей руке; затем, с силой бросив его обратно в ящик, я пошла в детскую.
Я не слышала, что говорят дети, а думала только о том ужасном предмете и его назначении.
Кто положил его туда? Тот, кто желал мне зла. Кто-то, кто обвинял меня в смерти Изабеллы. Я должна уничтожить фигурку как можно скорее. Пока она была там, я не чувствовала себя в безопасности.
Подоткнув одеяла у детей и поцеловав их на ночь, я вернулась в свою комнату.
Я открыла ящик. Фигурка исчезла.
Я рассказала Фелипе о своей находке, и мой рассказ сильно испугал его.
— Она исчезла? — вскричал он. — Тебе ни в коем случае не следовало класть фигурку обратно в ящик. Ты должна была немедленно уничтожить ее.
— Это значит, кто-то считает, будто я убила Изабеллу.
— Это значит, что кто-то хочет доказать, что ты ведьма.
Мне не нужно было спрашивать, что он имеет в виду.
— Меня уже обвиняли в этом на корабле, — с дрожью в голосе произнесла я. — Я была на краю страшной смерти.
— Мы должны уехать отсюда как можно быстрее. Дон Фелипе решил ускорить приготовления к нашему отъезду.
Страх поселился в доме. Огромная тень инквизиции нависла над нами. Иногда я просыпалась от собственного крика, мне снилось, что я в клетке. Я видела себя во сне в ужасном балахоне и ощущала потрескивание пламени у моих ног, а Фелипе обнимал и успокаивал меня.
— Скоро, — обещал он, — мы будем в безопасности с Мадриде.
— Фелипе, — спросила я, — что, если бы они захотели забрать меня… как бы они пришли? Он ответил:
— Они обычно приходят ночью и стучат в дверь. Мы бы услышали слова: «Откройте, во имя Святой инквизиции». Никто не посмеет ослушаться этих слов.
— И тогда они забрали бы меня, Фелипе, для допроса, верно? Но чего мне опасаться?
— Любой, попадающий в руки инквизиции, имеет повод бояться.
— Невиновный человек…
— Даже невиновный.
— Если они посчитают, что ты ведьма, они придут за тобой, — продолжал он. — Если они придут ночью, я спрячу тебя. Мы сделаем вид, что ты исчезла, что ты на самом деле ведьма и вызвала на помощь дьявола В спальне есть потайная дверь. — Он показал мне ее. — Ты будешь прятаться здесь до тех пор, пока я не найду способ спасти тебя.
— Фелипе, та женщина может донести на меня?
— Вполне, — ответил он. — И если это так, они придут за тобой.
— Ты считаешь, она уже донесла?
— Не знаю. Люди боятся инквизиции, так как сами могут оказаться в ее руках. Будем молиться, чтобы Пилар сказала это только тебе.
Я вся дрожала в его объятиях, и он произнес, успокаивая меня:
— Тебе нечего бояться, любовь моя. Мы перехитрим любого, кто пойдет против нас.
— Если ты спрячешь меня, Фелипе, — предположила я, — не означало бы это противодействие инквизиции? Он молчал. Я продолжала:
— Ради меня ты пошел бы против инквизиции? Ты бы оставил в своем доме еретичку, потому что любишь ее?
— Тише. Не произноси этого слова, Каталина, даже когда мы одни. Мы должны быть осторожны. Я ускорю наш отъезд. Скоро мы уедем отсюда и будем в безопасности.
Шли дни. Мы ждали корабль. Когда он придет, мы попрощаемся с гасиендой и Хани, доном Луисом и малышкой Эдвиной. Я уговорила Фелипе разрешить Карлосу поехать с нами. Мануэла тоже будет сопровождать нас вместе с Дженнет и маленьким Жако.
Меня приводила в отчаяние одна только мысль о расставании с Хани; но я понимала, что теперь постоянно нахожусь в опасности, в любой момент может раздасться стук в дверь. Подобного рода ожидание стало невыносимым.
Получив известие, что Пилар больна и не встает с постели, я послала Мануэлу навестить ее. Я считала Мануэлу хорошей и преданной служанкой, она была благодарна мне за помощь Карлосу, которого очень любила. Она могла бы выяснить, рассказала ли кому-нибудь Пилар о своих обвинениях.
Когда Мануэла вернулась, я вызвала ее к себе в спальню, где мы могли поговорить, не боясь быть подслушанными, и спросила о том, что она узнала.
— Пилар действительно больна, — сказала она. — У нее болит сердце и ломит все тело.
— Она говорила об Изабелле?
— Все время. Служанки рассказали мне, что она бродит ночами по Голубому дому, зовет Изабеллу и не разрешает трогать кукол.
Я кивнула.
— Мануэла, она ненавидит меня за то, что я вышла замуж за супруга Изабеллы. Но Изабелла не была ему женой. Ты понимаешь это.
— Она все время говорит, — ответила Мануэла. — Она перескакивает с одного на другое. Проклинает Эдмундо: «Все из-за крестика, — говорила она, — усыпанного рубинами крестика. Ты помнишь его, Мануэла. Она так редко носила его».
— Ты на самом деле помнишь крестик, Мануэла?
— Да. Красивая вещь. Его так и не нашли.
— Эдмундо отдал его кому-то. Думаю, крестик находится у женщины, которую он любил.
— Кто эта женщина? Ее никогда не видели.
— Вряд ли можно ожидать, что она объявится сама. Очевидно, она боится. Или, может быть, он спрятал крестик куда-нибудь. Возможно, зарыл в саду. Думаю, Эдмундо должен был спрятать его. Но какое значение имеет этот крестик?
— Эдмундо был таким мягким человеком. Странно, что он мог убить из-за крестика с рубинами.
— Никогда не знаешь, на что способны люди. Возможно, он любил кого-то и очень хотел, чтобы у нее был такой крестик. Кто знает? Он совершил это импульсивно, но, к несчастью, его застали на месте преступления, и он испугался. Его бы повесили за воровство драгоценности. Вот он и убил, чтобы спасти самого себя.
Мануэла покачала головой.
— Было страшно слышать, как она проклинает его. Мне хотелось убежать. Но потом она заговорила о вас, госпожа.
— Что она сказала обо мне, Мануэла?
— Она сказала, что хочет видеть вас. Она сказала, что пришла бы сама, но заболела, и поэтому вы должны пойти к ней.
— Я приду, — ответила я. Мануэла кивнула.
Я пошла к Пилар, но не сказала об этом Фелипе. Он мог бы помешать мне. Я была убеждена, что должна поговорить с Пилар. Должна попытаться объясниться с ней.
Мне пришло в голову, что она могла знать о фигурке. Не она ли положила ее в ящик? Но как она могла сделать это? Она не приходила в дом. Возможно, здесь находятся ее люди, которые ненавидят меня так же сильно, как она, и хотят доказать, что я виновна в смерти Изабеллы.
Я собрала корзину с разными деликатесами и отправилась навестить Пилар.
Как только я открыла ворота, внезапный ужас охватил меня. Казалось, все мое существо кричало об опасности. Я увидела дворик, окно и балкон, на который всегда раньше выходила Изабелла со своей куклой.
Я толкнула дверь в дом и осторожно заглянула внутрь. Увидев лестницу, я представила, как тело бедной Изабеллы лежит у ее подножия.
Я в нерешительности остановилась.
«Уходи, — сказал мне внутренний голос. — Беги… пока не поздно. Оставь этот дом. Тебе грозит опасность».
Почувствовав, что кто-то стоит позади меня, я обернулась.
Служанка смотрела на меня широко раскрытыми глазами. Она явно боялась меня.
— Я пришла навестить Пилар, — обратилась я к ней.
Она кивнула и отвела глаза, как будто боялась, что я могу сглазить ее.
Она начала быстро подниматься по ступенькам. Я следовала за ней.
Наверху, на площадке, она открыла дверь. Я вошла.
В комнате было темно, Пилар лежала на кровати.
Я шагнула к кровати и, как обычно, попыталась заговорить с ней.
— Жаль, что вы заболели, Пилар. Я принесла вам кое-что. Я слышала, вы хотели видеть меня.
— Ты считаешь, я съем что-либо из того, что привезли с гасиенды… этого вместилища греха и порока? Ты думаешь, я съем что-нибудь из принесенного тобой… ведьма… Ты сделала это. Ты наколдовала… Ты пожелала дона Фелипе и напустила зло. Смерть Изабеллы на твоей совести…
— Послушайте меня, Пилар. Я не ведьма. Я ничего не смыслю в колдовстве. Меня не было здесь, когда погибла донья Изабелла.
Ее смех, жестокий и глумливый, был ужасен.
— Ничего не смыслишь! Ты все знаешь. Ты и тебе подобные прекрасно знаете, как призвать дьявола. Ты погубила жизнь моего невинного дитя. Разве недостаточно она страдала? Нет. Тебе понадобился он. Ты наколдовала. И она умерла… мой бедный невинный ангелочек… мое бедное невинное дитя.
— Я не колдовала…
— Не лги мне. Оставь эту ложь для других… когда придет время. Тебе никто, даже я, не поверит. — Она засунула руку под подушку и что-то вытащила оттуда К своему ужасу, я увидела фигурку Изабеллы.
— Где вы взяли ее? — спросила я.
— Оно у меня… Доказательство… убедит их. И ты умрешь… умрешь… точно так же, как умерла она… и в еще больших муках.
— Где вы взяли это? — повторила я. — Я видела ее только однажды, когда нашла в своем ящике. Вы положили ее туда, Пилар?
— Я? Я не вставала с постели.
— Но кто-то же сделал это?
— Ты расскажешь все, когда будешь стоять перед судом. Расскажешь, когда почувствуешь, как пламя лижет твои пятки'.
Мне трудно было вынести обвинения Пилар, и я не могла больше ничего ей сказать.
Я повернулась и выбежала вон из дома.
Я бежала, не останавливаясь, до самой гасиенды.
Фелипе ужаснулся, услышав, что произошло.
— Если она донесла на тебя, они явятся в любую минуту. Мы должны быть готовы к отъезду, как только придет корабль.
Так в тревоге проходили дни. Никто не может жить день за днем в таком напряжении. Но привыкаешь даже к этому.
Фелипе говорил мне:
— Не понимаю, если она донесла на тебя, они бы уже пришли. Вероятно, она из-за болезни ничего не могла сделать. Пока она не выходит из комнаты, мы в безопасности. А корабль будет здесь со дня на день.
Я представила себе жизнь, которая ожидает нас в Испании. Мы будем жить в провинции, в усадьбе дона Фелипе, иногда нанося визиты в мрачный Эскориал, а возможно, его пошлют с поручениями в другие земли, тогда и сын отправится вместе с ним. Мне сложно будет привыкнуть к испанской помпезности, так как никогда не смогу понять ее; и я не уверена, что Фелипе возжелал меня только потому, что я так отличаюсь в поведении от женщин его страны.
Мне нужно попытаться забыть Англию. Я была замужем за испанцем; мой сын был наполовину испанцем.
Мы много говорили с Хани о будущем. Она приспосабливалась к жизни гораздо легче меня. Она менее эмоциональна, или, возможно, ей лучше удается скрывать свои чувства. Она была счастлива с Эдуардом, а теперь нашла счастье с Луисом.
Хапи считала, что нужно принимать жизнь такой, какая она есть, и делает все возможное, чтобы стать счастливой.
Наша разлука будет сильным ударом для нас, но мы должны примириться. Нужно думать о будущей встрече, которую и Фелипе, и Луис обещали нам.
Мои страхи почти утихли, когда в ту ночь, ночь, которую мы никогда не сможем забыть, раздался стук в дверь.
Я и Фелипе, Хани и Луис сидели в комнате при зажженных свечах. Хани играла на лютне, ее изящная головка была чуть наклонена, а густые ресницы буквально отбрасывали тень. Казалось, красота Хани захватила всех. Она пела испанскую песню.
Снаружи раздался какой-то шум.
Мы вскочили. Фелипе поспешно подошел и обнял меня. Он велел мне подняться в нашу спальню, чтобы спрятаться там.
Кто-то закричал, а затем раздались звуки шагов.
Дверь гостиной распахнулась. Я увидела Джона Грегори, и огромная радость охватила меня.
— Он вернулся из Англии! — воскликнула я А потом я увидела человека, которого представляла себе много раз, я увидела его горящие огнем голубые глаза, глаза убийцы. Это был Джейк Пенлайон. Глядя на меня, он торжествующе захохотал.
— Я пришел за тобой! — закричал он. — Кто из вас забрал мою женщину?
Он был страшен, величественна и непобедим. Когда меня только привезли на Тенериф, я представляла его появление именно так.
Пенлайон повернулся к Фелипе. Казалось, какое-то чутье подсказало ему, что это был тот самый человек. Потом я увидела, что Фелипе вскинул руки и упал.
— О, Боже! — закричала я, заметив, что кровь капает со шпаги Джейка.
От ужаса я лишилась чувств… Джейк схватил меня.
— Ты сомневалась, что я приду? — кричал он. — Черт возьми, сколько времени прошло!
Как тяжело вспоминать подробности той странной и ужасной ночи! Меня мучила лишь одна ужасная мысль: «Фелипе мертв. Его убил Джейк».
Стоило мне закрыть глаза, я снова видела гостиную — запятнанный кровью гобелен, окровавленные тела мужчин, недвижно лежащие на мозаичных плитах. Рядом с Фелипе лежал и муж Хани. Люди Джейка в азарте грабежа обдирали даже стены.
Придя в себя, я вспомнила о детях и выбежала из комнаты к лестнице, ведущей в детскую. Рядом со мной оказался Джейк Пенлайон. Я так долго не видела его, что забыла силу этого человека.
Он сказал:
— И куда же мы идем? В постель? Что ж, девочка, придется подождать. У нас есть работенка на эту ночь.
— Здесь дети, — сказала я.
— Что?
— Мой сын.
— Ваш сын?
— И ваш тоже, — ответила я. Я пыталась ускользнуть от него, но он крепко держал меня. Мы поднялись по лестнице. Дети не спали. Роберто подбежал ко мне, и я схватила его в свои объятия.
— Твой сын… это грязное отродье! — кричал Джейк Пенлайон.
— Все в порядке, Роберто, — успокаивала я. — Никто не тронет тебя, сынок.
Голубые глаза Джейка Пенлайона запылали гневом.
— Так ты, значит, получила ребенка от сифилитика дона? Черт возьми, я не потерплю на своем корабле никакого испанского сброда.
Я крепко держала ребенка на руках. Подошли Карлос и Жако. Карлос уставился на Джейка Пенлайона с нескрываемым любопытством.
— А эти?..
— Ваши, — сказала я. — Это ваши дети, Джейк Пенлайон. Один от испанской девушки, другой — от моей служанки.
Он оглядел мальчиков. Затем протянул руку и положил на плечо Карлоса:
— Черт побери! — произнес он и, взяв за подбородок, задрал его голову вверх.
Затем он проделал то же с Жако. Они бесстрашно встретили его взгляд. Джейк Пенлайон разразился хохотом. Карлос тоже неуверенно засмеялся. Джейк собрал в руку волосы Карлоса и потянул за них.
Он отпустил Карлоса и шлепнул его по спине. Мальчик зашатался, но устоял и смотрел на Джейка заинтересованно. Жако, не желая оставаться на вторых ролях, тоже выступил вперед.
— Я где угодно узнал бы вас обоих! — произнес Джейк. — Эти парнишки должны были родиться от тебя, а ты заполучила ребенка от сифилитичного дона. — Он посмотрел на ребятишек. — Оденьтесь потеплее. Берите все, что найдете. Вы поплывете на самом прекрасном корабле, который под парусом бороздит моря.
Тихо плача, вошла за Эдвиной Хани. Она подошла к девочке и прижала ее к груди.
Мы спустились вниз. Вьючные лошади, которых забрали из конюшни Фелипе, уже ожидали нас. На них погрузили все, что представляло какую-нибудь ценность. Было, вероятно, уже около полуночи, когда мы направились к побережью.
Бледная луна указывала нам дорогу, в ее свете мы медленно продвигались вперед.
Джейк Пенлайон ехал рядом со мной. Я придерживала Роберто на моем муле. Мануэла, решившая следовать за детьми, держалась около них. Дважды овдовевшая Хани поддерживала Эдвину. Жако ехал вместе с Дженнет, а Карлос восседал на муле один.
Мне казалось, что я живу в каком-то кошмарном сне. Я не могла забыть Фелипе, лежащего в луже крови, Фелипе, который незадолго до этого беспокоился о моей безопасности, и все, что случилось за последний час, казалось совершенно нереальным. Я была уверена, что вот-вот очнусь ото сна.
Но наяву был Джейк Пенлайон. Мне никогда не забыть мягкую обходительность Фелипе, его глубокую нежность ко мне. А Джейк Пенлайон убил его… Как я ненавидела этого человека!
Наконец мы достигли берега, где невдалеке застыл «Вздыбленный лев».
Мы подошли на веслах к кораблю и поднялись на борт.
Добычу, которую люди Джейка Пенлайона забрали из гасиенды, перенесли в трюмы.
Начало светать, когда «Вздыбленный лев» поднял якорь и мы поплыли к Англии.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
Знакомое поскрипывание шпангоутов, качка корабля в море — все это отчетливо вспомнилось мне. Каюта Джейка Пенлайона была похожа на каюту капитана на испанском галионе. Правда, она была менее просторной, с низким потолком, но имелся тот же знакомый набор вещей. Я увидела астролябию, арбалет, компасы и песочные часы.
Мануэлу, Хани, Дженнет и меня с детьми помес — 1или в каюте Джейка. Эдвина не отходила от Хани, так же как Роберто от меня, но мальчики Джейка Пенлайона лазали по каюте; они рассматривали все, пытаясь понять, как действует астролябия, и болтали на полу-английском, полу-испанском языке, изобретенном ими самими.
Дженнет улыбалась сама себе.
— Ну, подумайте только, где же сам капитан? — бормотала она.
Хани сидела в трансе, безвольно уставившись прямо перед собой.
Я должна была попытаться разрядить это ужасное напряжение.
— Дети должны спать, — сказала я.
— Вы думаете, госпожа, они смогут заснуть после такой ночи? — спросила Дженнет.
— Они должны спать, — ответила я.
Я была благодарна Богу хотя бы за то, что они не видели убийств. Что же сейчас происходит на гасиенде сколько слуг осталось в живых, что они скажут утром? Пилар в Голубом доме будет кричать во всеуслышание, что это дело рук ведьмы, ведьмы-англичанки, которая очаровала правителя и привела его к гибели.
Дверь каюты открылась, и вошел Джон Грегори.
— А вот и дважды предатель, — сказала я.
Мануэлу, Хани, Дженнет и меня с детьми помес — 1или в каюте Джейка. Эдвина не отходила от Хани, так же как Роберто от меня, но мальчики Джейка Пенлайона лазали по каюте; они рассматривали все, пытаясь понять, как действует астролябия, и болтали на полу-английском, полу-испанском языке, изобретенном ими самими.
Дженнет улыбалась сама себе.
— Ну, подумайте только, где же сам капитан? — бормотала она.
Хани сидела в трансе, безвольно уставившись прямо перед собой.
Я должна была попытаться разрядить это ужасное напряжение.
— Дети должны спать, — сказала я.
— Вы думаете, госпожа, они смогут заснуть после такой ночи? — спросила Дженнет.
— Они должны спать, — ответила я.
Я была благодарна Богу хотя бы за то, что они не видели убийств. Что же сейчас происходит на гасиенде сколько слуг осталось в живых, что они скажут утром? Пилар в Голубом доме будет кричать во всеуслышание, что это дело рук ведьмы, ведьмы-англичанки, которая очаровала правителя и привела его к гибели.
Дверь каюты открылась, и вошел Джон Грегори.
— А вот и дважды предатель, — сказала я.