Карр Филиппа. Лев-триумфатор

   Я прошла в пуншевую, полагая, что, вероятнее всего, найду их там. Но их там не было; я поднялась по каменным ступеням в соляр. Это был просторный зал, поделенный занавесом надвое. Занавес был задернут, и, откинув его, я прошла на другую половину. Там тоже никого не было. Однако я услышала голоса и догадалась, где они находились. Дверь в дальнем конце соляра вела в маленькую комнату, а в этой комнатке высоко в стене имелся смотровой глазок — звездообразная дырочка, почти незаметная. Через нее можно было видеть, кто находится в холле.
   Дверь в эту комнатку была сейчас закрыта, и, подойдя к ней, я услышала их голоса. Они были там.
   — Хани, — позвала я, — ты здесь? Наступило краткое молчание. Затем голос Хани произнес:
   — Да, да, Кэтрин, мы… мы здесь. Я открыла дверь. Эдуард и Хани сидели за столом, и разносчик сидел с ними. Хани сказала:
   — Мы как раз собирались посмотреть этот короб. Мне хотелось кое-что показать Эдуарду.
   Я сказала, что хочу вместе с ними еще разок взглянуть на товары. Мне приглянулся льняной батист на нижнюю юбку, а Хани купила несколько иголок и нитки.
   Ничего интересного для Эдуарда там не было, и я никак не могла понять, зачем Хани привела коробейника в дом.
   Эдуард держался как-то натянуто, и на его виске пульсировала жилка, чего я не замечала у него раньше.
 
   Три ночи спустя после прихода бродячего торговца я снова увидела галион. Пенлайоны еще не вернулись, но ожидались со дня на день. Так же, как и в прошлый раз, я проснулась среди ночи. Пробило три часа. Что-то меня разбудило, но что именно, я не знала. Во сне я вроде слышала необычные звуки — или это было уже наяву? Огромная, почти полная луна светила в окно. Я встала и подошла к нему. И перед моими глазами предстал галион во всем своем великолепии с четырьмя ясно различимыми в лунном сиянии мачтами — самый высокий и величественный корабль из всех, что мне случалось видеть.
   «Вздыбленный лев», который рядом с ним казался карликом, вызвал у меня улыбку. Мне захотелось, чтобы в этот момент он был здесь. Пусть бы увидел это другое судно! Но сама мысль о том, что его присутствие могло быть желанно для меня по какой бы то ни было причине, настолько противоречила моим стремлениям, что я посмеялась над собой.
   Затем я увидела лодку на освещенной лунным светом воде. Она явно направлялась к берегу. Я поняла, что в ней находился кто-то с галиона.
   Я вспомнила слова Джейка Пенлайона:
   — Ей-богу, вы описываете испанский галион!
   Он не поверил, что я на самом деле видела то, о чем рассказывала. Он отмахнулся от мысли, что испанский галион мог осмелиться войти в гавань.
   Весельная лодка вдруг исчезла из поля зрения, как это случилось и в прошлый раз. Но я не вернулась в постель, а продолжала сидеть и наблюдать.
   Прошло полчаса. Галион все еще был там. Потом я услышала какое-то движение внизу. Я выглянула и увидела свет во дворе. Интуиция подсказала мне, что это было как-то связано с галионом. Что-то происходило, и мое любопытство требовало удовлетворения. Закутавшись в теплый халат и надев домашние туфли, я спустилась по винтовой лестнице и вышла на двор.
   В прохладном ночном воздухе я услышала голоса, говорившие шепотом, и при свете фонаря увидела Эдуарда и с ним незнакомого человека. С сильно бьющимся сердцем я тихо проскользнула обратно в дом. Делом одной минуты было взбежать по лестнице в соляр и прильнуть к смотровому глазку. Эдуард и незнакомец вошли в холл. В тусклом свете мне было трудно их разглядеть. Они были заняты серьезным разговором. Потом Эдуард повел незнакомца вверх по лестнице, и я не могла их больше видеть.
   Все это меня сильно озадачило, но я была убеждена, что кто-то прибыл с испанского галиона на свидание с Эдуардом.
   Я вернулась в свою комнату. Галион пришел в движение. Я стояла и смотрела на него, пока он не скрылся за горизонтом.
   Внезапно меня охватил страх. Эдуард, казавшийся таким безобидным, был замешан в какой-то интриге; это было очевидно. К чему все это приведет нас? Уже и так его связи с бродячим священником втянули меня в крайне неприятную ситуацию, которая могла стать пугающей, если бы не была такой комичной. И все же, комична она или нет, не так-то просто будет выпутаться из Пенлайоновской сети.
   Я улеглась в постель, но уснуть было невозможно. Меня мучила неясная догадка о том, что кроется за этим ночным посещением.
   «Нет! — твердила я себе. — Эдуард не мог быть таким глупцом. Он слишком кроток, в нем слишком много от мечтателя… Да, но как раз такие люди, как он, и попадают чаще всего в опасные положения…»
 
   На следующее утро я имела разговор с Ханн.
   — Что случилось вчера ночью? — строго спросила я. Она сначала покраснела, а потом сильно побледнела, и я поняла, что она что-то знала. Я продолжала:
   — Я видела в гавани испанский галион.
   — Испанский галион! Тебе приснилось!
   — На этот раз нет. Я видела его, и здесь не могло быть ошибки. И это еще не все! Кто-то с него сошел на берег, и этот кто-то пришел в наш дом.
   — Тебе в самом деле приснилось!
   — Нет, это не был сон. Я видела человека, который пришел сюда. Хани, вы втянули меня в ваши безумства. Разве я не попала в отчаянное положение из-за вас? Не оставляйте же меня в неведении!
   Она внимательно посмотрела на меня и, помедлив, сказала:
   — Я вернусь через минутку.
   Она вернулась с Эдуардом. Он был очень мрачен, но губы у него были плотно сжаты, как у человека, решившегося во что бы то ни стало продолжать то, что начал.
   — Хани сказала, что ты видела что-то этой ночью. Что именно?
   — Испанский галион в бухте, лодку, направляющуюся к берегу, и то, как вы провели в дом человека.
   — И ты сделала вывод, что человек, которого ты видела, был тот, кто сошел на берег?
   — Я в этом уверена. И хотела бы знать, что происходит.
   — Мы можем довериться тебе, Кэтрин. Я знаю, каким хорошим другом ты была нам обоим.
   — Что ты затеваешь, Эдуард? Кто тот человек, что приходил сюда прошлой ночью?
   — Он священник.
   — А, я так и думала. Тебе еще не довольно священников?
   — Это добрые люди, которые во имя Божье терпят гонения, Кэтрин.
   — И навлекают гонения на других, — сказала я.
   — Мы все должны пострадать за веру, если будем к этому призваны!
   — Но в наши дни, по-моему, совершенно бессмысленно кричать на рыночной площади о своей вере, особенно если эта вера противна той, которую исповедуют и поощряют королева и ее министры!
   — Я согласен с тобой, и ты имеешь право знать, что происходит. Хани и я думаем, что тебе следует вернуться в Аббатство. Здесь становится небезопасно.
   — Опасность есть везде. Скажи мне, кто тот человек, что приходил сюда ночью?
   — Он иезуит, англичанин. Его преследовали за веру. Сейчас он прибыл из Саламанки, что в Испании.
   — И его доставили сюда на галионе? Эдуард кивнул.
   — Он будет трудиться здесь на благо нашей веры. Будет посещать дома…
   — Как это делает Томас Элдерс, — сказала я.
   — Сначала он поживет у нас.
   — И тем самым подвергнет нашу семью риску!
   — Если на то будет воля Божья.
   — Он и сейчас здесь?
   — Он ушел из дома на рассвете, прежде, чем проснулись слуги. Сегодня к вечеру он появится снова. Я поздороваюсь с ним как с другом, и он останется погостить, пока его планы окончательно созреют. Он будет известен под именем Джона Грегори, друга моей юности, и станет одним из домочадцев, пока не придет ему время уехать.
   — Ты всех нас подвергаешь страшной опасности.
   — Может быть, это и так, но если мы будем соблюдать осторожность, то ничего плохого не случится. Ты можешь уехать в Аббатство, Кэтрин, если хочешь.
   — А что станут делать тогда Пенлайоны? Ты подумал об этом? Что будет, если я насмеюсь над ними? Если я уеду домой в то время, как они готовят торжественный праздник обручения? Как ты думаешь, они смирятся с этим?
   — Пусть делают, что угодно!
   — А Томас Элдерс, и твой иезуит, и Хани, и ты сам?
   — Мы должны сами о себе позаботиться. То, что здесь происходит, тебя не касается.
   Хани смотрела на меня глубоким серьезным взглядом:
   — Мы не позволим тебе выйти замуж за Джейка, если ты так сильно настроена против этого брака.
   — Если я настроена против! Да я ненавижу этого человека! Как я могу быть настроена иначе против этого брака?!
   — Тогда мы должны придумать выход. Кажется, лучше всего тебе все-таки уехать, и, как говорит Эдуард, если они причинят нам зло, значит, причинят, ничего не поделаешь.
   Я не ответила, уже решив, что не вернусь в Аббатство. Я не собиралась дать Джейку Пенлайону повод думать, что сбежала от него. Я останусь и смело встречусь с ним лицом к лицу. Уж я сумею его перехитрить. Все будет по-моему!
   Тем временем Эдуард и Хани все глубже ввязывались в интригу, и я боялась за них.
 
   Ближе к вечеру Джон Грегори явился в дом. Эдуард приветствовал его как старого друга и поместил его в красную комнату для гостей с большой кроватью под балдахином и с окном, из которого открывался вид на бескрайние дали.
   Джон прихрамывал при ходьбе и на его левой щеке и запястьях были видны шрамы. Он был высок и слегка сутул, и его глаза поражали каким-то загнанным выражением.
   Он произвел на меня впечатление человека, много страдавшего. «Фанатик, — решила я, — который еще не раз будет страдать». Такие люди вызывали во мне беспокойство.
   Слуги, по-видимому, приняли как должное его пребывание в доме. Я очень внимательно наблюдала за ними, пытаясь подметить, не возникли ли у них подозрения, но мне не хватало Дженнет, которая была ужасной трещоткой и часто ненароком выбалтывала мне секреты людской. Люс очень хорошо справлялась с обязанностями горничной, но была неразговорчива, и я стала подумывать о восстановлении Дженнет в ее правах. Она раскаивалась в содеянном. К тому же я начала сомневаться в своих побуждениях: то ли ее вид раздражал меня из-за предательства, то ли потому, что я не могла не думать о том, как Джейк Пенлайон страстно обнимает ее, и гадать, соблазнил он уже ее или еще нет.
   Как бы то ни было, я взяла Дженнет обратно к себе на следующий день после появления Джона Грегори, прочтя ей предварительно маленькую нотацию.
   — Ты будешь прислуживать мне, Дженнет, — напомнила я. — Если ты еще хоть раз соврешь, я прикажу тебя побить!
   — Да, мистрис, — сказала она покорно.
   — И, предупреждаю, ты не должна слушать росказни мужчин. Они тебя в два счета обрюхатят, и, как ты думаешь, что тогда с тобою будет?
   Она заалелась, и я сказала:
   — Смотри, помни об этом!
   Я не могла себя заставить разузнать у нее подробности о том, что произошло между нею и Джейком Пенлайоном. «Это унизило бы мое достоинство», — говорила я себе. Но, признаться, мне очень хотелось это знать.
   Прошел еще один день. Я знала, что Пенлайоны вот-вот вернутся. Передышка подходила к концу.
   Пенлайоны вернулись! Это почувствовалось сразу. Даже слуги казались возбужденными, и в Труинде возникла напряженная атмосфера. С момента их возвращения присутствие Джона Грегори в доме стало более опасным.
   Джейк не замедлил прискакать в Усадьбу. Я ожидала его и приготовилась, предупредив Хани, чтобы она ни в коем случае не оставляла нас наедине.
   Он сидел в холле и пил вино. Эдуард, Хани и я внимательно следили за ним. Он казался еще выше ростом и крупнее, чем в моих воспоминаниях, более властным, более самоуверенным и убежденным в своей способности добиться всего, что пожелает.
   Я ощутила прилив ненависти, каждый раз вызывающий во мне острое возбуждение.
   Джейк объявил, что церемония обручения состоится через три дня.
   — Слишком скоро, — сказала я.
   — Недостаточно скоро, — поправил он.
   — Мне нужно время на подготовку.
   — Для подготовки в вашем распоряжении было все время, пока я отсутствовал. Сейчас у вас его больше нет.
   Итак, он уже командовал мной!
   — Свадьба будет через две недели, — сказал он тоном, не терпящим возражений. — И через месяц после свадьбы я отплываю.
   — Куда вы на этот раз держите путь? — вежливо осведомился Эдуард.
   — Мы доставим груз тканей в Гвинею и надеемся вернуться с золотом и слоновой костью. Постараюсь, чтобы рейс был недолгим. — Он наградил меня своей усмешкой сатира. — Я буду скучать по моей женушке.
   Эдуард сказал, что желает ему хорошей погоды и попутных ветров, и они стали беседовать о морских делах. Глаза Джейка сияли; он говорил о море с той же увлеченностью, что и о нашей свадьбе. Море пленяло его, потому что оно было неукротимым и непредсказуемым; он часто вынужден был вступать с ним в единоборство, напрягая все свои силы и умение. Для него смысл жизни заключался в борьбе. Он должен был всегда покорять. Супружеская жизнь с ним неминуемо станет вечным сражением, ибо стоит только ему победить, как он тут же потеряет интерес. Но к чему мне размышлять о том, что сулит брак с Джейком? Это — предмет заботы для какой-нибудь другой незадачливой особы женского пола. Я собираюсь сыграть в игру не менее опасную, чем те, в которые он играл в своих путешествиях. Возможно, между нами было какое-то сходство, так как, наконец, я призналась сама себе, что получаю громадное удовольствие от этой схватки.
   Мы все вышли во двор, провожая гостя, и в этот момент из боковой двери появился Джон Грегори. Ничего другого не оставалось, как представить их друг другу.
   Джейк Пенлайон окинул Джона быстрым взглядом.
   — Мы где-то встречались, — сказал он. Джон Грегори казался озадаченным.
   — Я этого не помню, сэр, — ответил он. Глаза Джейка сузились, как будто он пытался вглядеться во что-то, плохо различимое.
   — Я уверен, что это так, — настаивал он — У меня хорошая память на лица.
   — Вы были когда-нибудь на севере? — спросил Эдуард.
   — Никогда, — сказал Джейк. — Но я вспомню! Не могу сейчас припомнить, но обязательно вспомню!
   Джон Грегори морщил лоб и улыбался, как бы пытаясь порыться в памяти, но мне показалось, что рубец на его щеке выступил еще заметнее.
   — Я был очень рад увидеться с моим другом, — сказал Эдуард с теплотой в голосе. — Он согласился погостить у нас неделю-другую.
   Джейк уже смотрел на меня, забыв о Джоне Грегори. Он сказал:
   — Мы с отцом надеемся, что вы приедете в Пенлайон заблаговременно. Не годится, чтобы невеста опаздывала. Может создаться впечатление, что ее неволят.
   Он взял мою руку и поцеловал. Его губы, казалось, прожгли мне кожу. Я вытерла руку об юбку. Он увидел жест и ухмыльнулся.
   Затем он откланялся.
   Мы вернулись в дом, и Эдуард спросил Джона Грегори:
   — Что он имел в виду, говоря, что знает вас?
   — Он что-то подозревает, — сказала Хани испуганно.
   — Вы никогда с ним не встречались? — спросил Эдуард.
   Джон Грегори нахмурил брови и, помолчав мгновение, очень твердо ответил:
   — Нет.
 
   Я одевалась для праздничного банкета в честь помолвки с величайшей тщательностью. Мне хотелось выглядеть как можно красивее, для того только, — уверяла я себя, — чтобы он еще больше разозлился, узнав, что не сумел получить меня.
   А после обручения? Что делать дальше? Я не видела иного выхода, как уехать обратно в Аббатство к матушке. Не бросится ли Джейк в погоню? Но нет, он должен уйти в плаванье и не сможет приехать за мной.
   А Хани и Эдуард, неужели он их выдаст? Ведь ему еще нужно будет доказать, что Томас Элдерс служил мессу в капелле. Но Томаса схватят и, возможно, станут пытать, и тогда, кто знает, что из этого выйдет. Ему надо исчезнуть еще до моего отъезда. Конечно, так я и должна поступить. Не могу же я загубить мою жизнь из-за беды, которую они сами навлекли на свои головы!
   Тем временем мне предстояли бал и банкет в честь моей помолвки, и я намеревалась развлекаться вовсю, пока могла.
   Дженнет помогала мне одеваться. Она лучше справлялась с этим, чем Люс. Расчесав мои волосы щетками до блеска, она подала мне зеркало из полированного металла, в котором отражались наши сияющие лица. Щеки у Дженнет розовели, из-под чепчика выбивались непокорные пряди густых волос. Она была не то что красивой, но очень соблазнительной девицей, даже на мой взгляд. В ней было что-то мягкое и податливое. Рано или поздно она поддастся искушению, и мне пришло в голову, что настало время выдать ее замуж.
   Я спросила:
   — Тебе нравится Ричард Рэккел, Дженнет? Густо покраснев — Дженнет очень легко и часто краснела — она опустила глаза.
   — Вижу, что нравится, — продолжала я. — Незачем так смущаться. Если ты ему тоже по сердцу, может быть, мы вас и поженим. Хозяин, наверное, даст вам один из коттеджей, и вы сможете продолжать работать в доме, как и сейчас. Ты была бы довольна, верно?
   — Пожалуй, что так, мистрис.
   — Тебе нужно выйти замуж… побыстрее… Я в этом уверена. Боюсь, что ты несколько легкомысленна и податлива, Дженнет.
   — О нет, мистрис. Просто…
   — Просто, когда тебя обнимают и говорят, какая ты чудная девушка, тебе трудно сказать «нет»! Она захихикала.
   — Ты глупая девчонка! И не дергай мне волосы! Мне хотелось спросить ее: «Что делал Джейк Пенлайон после того, как поцеловал тебя? Ты хочешь меня уверить, что тем дело и кончилось?» Но я ничего не сказала.
   Дженнет продолжала расчесывать мне волосы. О ком она думала? О Джейке или о Ричарде Рэккеле?
   Я решила подобрать волосы в высокую прическу и увенчать ее гребнем, купленным у разносчика.
   — Сейчас в моде пышная мелкая завивка, мистрис, а я умею завивать, — сказала Дженнет.
   — Я следую собственной моде. Не хочу быть похожей на всех остальных модниц и на разбитных служанок, которые им подражают.
   Обескураженная Дженнет причесала меня, следуя моим указаниям. Я надела красное бархатное платье с большим вырезом и с широкими рукавами, спадающими почти до подола: разумеется, далеко не последний крик моды, но оно, действительно, очень шло мне, и, с гребнем в волосах, у меня был поистине царственный вид. Я мрачно подумала, что мне понадобится и эта царственность, и все мое умение держаться с достоинством, чтобы отразить назойливые приставания моего «суженого».
   Дженнет уставилась на меня широко открытыми глазами.
   — Ой, мистрис, вы такая красивая… уж слишком красивая, прямо не всамделишная!
   — Нет, Дженнет, я всамделишная! — сказала я со смехом.
   Она потупилась и хихикнула; мне пришлось сделать ей замечание. Дженнет знала, что я не простила ей того, что она помогала Джейку Пенлайону одурачить меня. Иногда я замечала у нее какой-то хитровато-проницательный взгляд. Впоследствии мне не раз приходило в голову, что Дженнет, рожденная на усладу мужчинам, возможно, понимала природу моих чувств к одному из них… Как бы я ни старалась притвориться равнодушной, он возбуждал во мне сильное чувство, пусть даже это была ненависть.
   Вошла Хани, и я сразу ощутила себя невзрачной рядом с ней. Впрочем, перед блеском Хани стушевалась бы любая женщина. Платье на ней было синее — густо-синее с фиолетовым оттенком, под цвет ее глаз, что подчеркивало их яркость. С тех пор, как она забеременела, ее красота стала несколько иной, но ни на йоту не уменьшилась.
   Волосы у нее были распущены по плечам и схвачены жемчужным венцом.
   Она сжала мне руку и озабоченно посмотрела на меня.
   — Со мной все в порядке, Хани, — сказала я.
   — Ты выглядишь просто великолепно!
   Я взглянула на себя в полированное зеркало.
   — Похожа на валькирию, идущую на битву?
   — Да, — сказала она, — немного похожа. Мы должны были отправиться в Лайон-корт в карете. Карета Эдуарда была местной достопримечательностью, так как мало кто обладал подобным средством передвижения. Большинство должны были полагаться на верховых лошадей или собственные ноги. Впрочем, езда в карете, запряженной парой лошадей, была далеко не комфортабельной, и жители Девона, никогда не видевшие раньше карет, глазели на нас; однако, принимая во внимание, что мы были разодеты для бала, на этот раз карета была очень кстати. Иначе нам пришлось бы навьючить на мула коробы с нашими парадными платьями и, приехав на место, переодеться.
   Пока мы тряслись по ухабистой дороге, я шепнула Хани:
   — Присматривай за мной сегодня вечером!
   — Мы с тебя глаз не спустим, — с жаром ответила Хани, — и Эдуард, и я!
   — Там я буду у него дома. Это даст ему преимущество, и он им воспользуется, можешь быть уверена.
   — Ты его перехитришь!
   — Конечно, перехитрю, а потом, Хани, наверное, мне придется уехать домой.
   — Мы с Эдуардом говорили об этом между собой. Мы считаем, для тебя так будет лучше. Джон Грегори скоро уедет от нас, и мы будем в безопасности. Джейк ничего не сможет доказать. Эдуард — лицо влиятельное. С нами все будет в порядке. Ты не должна выходить замуж ради того, чтобы спасти нас!
   — Однако сегодня я сыграю в поддавки. Пусть он думает, что победил меня. Я позволю ему в это поверить. Тем сильнее будет его потрясение, когда он узнает, что проиграл!
   — Ты наслаждаешься этой игрой, Кэтрин. Что на тебя нашло? Ты раньше была совсем другой.
   — А все этот человек! Он вызывает во мне такие чувства, что я сама себя не узнаю.
   — Будь осторожна, Кэтрин!
   — Я буду крайне осторожна, но постараюсь показать, что я его презираю, и он никогда не сможет взять верх надо мной!
   Карета катилась вперед. Эдуард правил, а мы с Хани сидели позади. Вскоре мы свернули на подъездную дорогу к Лайон-корту, проехали по аллее вязов, и перед нами открылся дом. Фонари на крыльце бросали блики на львов из серого камня, казавшихся невозмутимо-загадочными при свете луны.
   К нам поспешили слуги. Грумы выпрягли лошадей, дивясь нашей карете. Мы прошли в холл, где нас приветствовали отец и сын Пенлайоны.
   Холл, освещенный не менее чем сотней мерцающих в канделябрах свечей, выглядел очень нарядно. В громадном камине полыхали целые бревна, хотя был сентябрь и совсем не холодно. Длинный стол посередине и другой, поменьше, на подмостках в конце зала были уже накрыты для банкета. На хорах играли скрипачи.
   Сэр Пени облапил меня и прижал к своему массивному телу. Он влепил мне звучный поцелуй и захохотал, глядя поверх моей головы на Пенлайона, как бы поддразнивая его. Затем Джейк отобрал меня от отца. Я пыталась отстраниться, но это было бесполезно. Он стиснул меня, прижал к себе, и его губы впились в мои.
   Сэр Пенн смеялся.
   — Хватит, Джейк, — сказал он, — у тебя еще будет на это время!
   Он толкнул Эдуарда локтем в бок, и тот слабо улыбнулся. Манеры этой пары вызывали у него отвращение.
   Джейк обнял меня за талию и повернул лицом ко входу.
   — Вы будете стоять рядом со мной и приветствовать гостей.
   Стали прибывать люди из соседних имений. Они поздравляли нас. Меня это приводило в крайнее смущение, и я была рада, когда, наконец, все уселись за стол, который ломился от несметного количества блюд с жарким и паштетами. Там были также оленина, дичь, фруктовые пироги, марципаны, сахарные хлебцы, коврижки и всевозможная другая снедь, какую только можно вообразить.
   Джейк Пенлайон исподтишка наблюдал за мной, надеясь, по-видимому, что я буду потрясена обилием еды, которой был уставлен стол. Он как будто соблазнял меня. «Смотри, как мы живем! Погляди на наш прекрасный дом! Ты будешь иметь в этом долю. Ты будешь хозяйкой всего, но ты всегда должна помнить, кто хозяин!»
   Его рука легла на мое бедро — обжигающие, испытующие пальцы. Я сняла его руку и отвела от себя, но тогда он схватил мою и прижал к себе.
   — У вас грубые ухватки. Я не желаю ходить в синяках!
   — Разве я не сказал вам, что вы будете носить мои метки?
   — Вы могли так сказать, но я этого не желаю!
   — А я, очевидно, должен исполнять ваши желания?
   — Так принято, когда кавалер ухаживает за дамой.
   — Но мы уже прошли период ухаживания. Я завоевал вас!
   — О нет! Далеко нет!
   — Как, моя милая Кэт, это же наше обручение?
   — Моя матушка зовет меня Кэт, и только она одна. Не хочу, чтобы кто-нибудь еще употреблял это имя!
   — Я буду звать вас так, как мне угодно, и для меня вы — Кэт , моя кошечка. Вы царапаетесь сейчас, но пройдет немного времени, и вы замурлыкаете в моих объятиях!
   — На вашем месте я бы не очень-то рассчитывала на это.
   — Но вы не на моем месте. Вы сами по себе и сводите меня с ума!
   — Я рада, что вывожу вас из себя, потому что именно таким образом вы действуете на меня.
   — Это только подогревает нашу страсть!
   — Я не ощущаю страсти.
   — Вы обманываете себя. Ну же, хлебните этой мальвазии! Она приведет вас в лучезарное настроение. Посмотрите, у нас тоже есть венецианские кубки. Мы можем быть такими же элегантными, как и наши соседи!
   — Изящный образ жизни заключается не в дорогом стекле. Все дело в хороших манерах!
   — И вы находите, что мне их недостает?
   — Прискорбно, но это так.
   — Клянусь вам, что во всем остальном вы не найдете во мне недостатков!
   В Аббатстве еда также была в изобилии, но никогда ее не подавали так, как здесь. Эти люди относились к пище с благоговением. Слуге, несущему на блюде свиную голову, предшествовал кравчий, который предварительно поцеловал то место на столе, куда водрузили блюдо, а потом отвесил свиной голове низкий поклон. Какому-то поваренку дали оплеуху за то, что он повернулся к ней спиной. А когда подавали молочного поросенка, менестрели на хорах ударили в смычки и один из слуг шел впереди и распевал арию, восхвалявшую достоинства этого кушанья.
   Мы приступили к еде в шесть часов, и, когда пробило девять, все еще сидели за столом. Вино и пиво лилось рекой. Джейк и его отец подавали пример гостям, и я никогда не видела, чтобы поглощалось столько пищи.