Страница:
– А так – любую тачку угоню! – говорил Борис. И приставал к Алексею: – Вот выйду на свободу, обращайся – тачку тебе пригоню прямо к дому, какую скажешь!
В камере был еще худенький паренек, тезка Алексея, поэтому он сразу же получил кличку Леша Маленький. Он занимался распространением наркотиков. В общем, публика в камере оказалась разношерстной.
Раньше Алексей никогда не бывал в ИВС, но порядки и законы тюрьмы он знал. Было ему известно и о существовании так называемой тюремной «подлянки» – провокации, которая могла резко отразиться на судьбе арестанта.
Жизнь в камере была монотонной: уборка, еда, вызов на допрос, бесконечные разговоры «за жизнь», про волю, сон – все это повторялось каждый день.
После того как Алексей пробыл в изоляторе неделю, туда наведался Михаил Угрюмов. Он пришел еще с одним оперативником. Вызвав Алексея в следственный кабинет для допроса, Михаил пригласил его сесть, протянул пачку сигарет:
– Закуривай, Синицын!
– Я не курю, вы же знаете.
– Ах да, ты же у нас спортсмен! В камере как, все нормально? Никто тебя не обижает?
– Нет, все в порядке.
– Хотя кто тебя обидит – ты же у нас каратист известный… Ну что, Синицын, как ты на мое предложение смотришь – не передумал?
– Нет, не передумал. Почему меня следователь не допрашивает?
– А чего тебя допрашивать? Ты же показания свои менять не будешь. Сейчас собираем дополнительный материал, ищем свидетелей, чтобы подкрепить все обвинения. Жалко тебя, конечно, – опять тебе на зону идти… Да ладно, хочешь – сиди. Вот тут со мной один товарищ пришел, из компетентных органов, с тобой поговорить хочет. Отнесись к его беседе с пониманием, я очень тебя прошу. Это в твоих интересах. Ладно, не буду вам мешать. Да, когда закончите беседу, – обратился он к своему спутнику, – нажмите вот на эту кнопку, – он показал кнопку вызова.
Угрюмов вышел. Оперативник, стоявший у стены, молча сел на стул, который только что занимал Угрюмов, достал пачку «Мальборо», фирменную зажигалку, закурил и внимательно взглянул на Синицына.
– Как вы понимаете, я – из смежной организации. Хочу с вами поговорить о перспективах вашей жизни. А они весьма невеселые.
– Позвольте узнать ваши фамилию и должность?
– Зовут меня Игорь Александрович Рыжиков, я подполковник…
– КГБ? – поинтересовался Алексей.
– Это вам знать не обязательно. Скажу одно – я из той организации, которая может существенно повлиять на вашу дальнейшую судьбу и у которой очень широкие возможности. Поэтому давайте вернемся к вашей личности. Мы давно наблюдаем за вами и уже собрали определенную информацию, коей можем поделиться с вашим следователем. Я думаю, если мы подкинем ему информацию о вашей причастности к убийствам Шила, Гвоздя и Лобзика, то срок вашего пребывания в местах лишения свободы, наверное, будет увеличен. Кроме того, можно подобрать хорошую колонию с беспредельными порядками… Так что лет двенадцать, если, конечно, столько проживете, жизнь вам медом не покажется. Но у вас есть альтернатива.
– На своих, что ли, «настучать»? – спросил Алексей.
– Нет. Мы не такие тупые работники, как… – Рыжиков показал на потолок, давая понять, что там находится микрофон, который все записывает. – Дело не в этом. Вы нам интересны с точки зрения перспективы. Мы вас отпускаем, дело прекращаем, даем вам алиби для ваших коллег, и – работайте, живите дальше. Более того, если вы даже совершите какое-либо преступление – кроме, конечно, убийства, – то мы возьмем вас под свою защиту.
– Одним словом, вы меня вербуете.
– Приглашаем к сотрудничеству, лучше так сказать…
– Интересное предложение! – улыбнулся Алексей.
– Кстати, на подобную работу мы не всех приглашаем. Вообще, среди авторитетов и воров в законе есть немало лиц, которые нам давно помогают. Многие готовы сотрудничать с нами, но мы берем не всех. Так что, как решим?
– Нет уж, я лучше пойду по всем этапам, но работать с вами не буду, – ответил Алексей.
– Зря вы так, Синицын, – сказал Рыжиков. – Мы – достаточно серьезная организация и шутить не любим. А если вам это неизвестно, то в ближайшее время, после перевода вас в следственный изолятор в Бутырку или Матросскую Тишину, вы убедитесь в наших возможностях. Мы вас можем в пресс-хату направить… Знаете, что это такое?
– Слышал, – отозвался Алексей.
– Или провокацию – так называемую «подляночку» – устроить, так что блатные вас не примут, а поставят на вас «минус» – пустим слух, что вы наш стукачок. Да что вам рассказывать – вы человек бывалый, знаете все возможности…
Действительно, Алексей знал все возможности ментов, особенно в местах лишения свободы и в изоляторах. Представлял себе и возможности гэбэшников.
– Можно спросить?
– Спрашивайте, – разрешил Рыжиков.
– У меня единственный вопрос – где Розенфельд и водитель? Они здесь находятся, рядом со мной?
Рыжиков сделал небольшую паузу, как бы размышляя, отвечать на вопрос или промолчать.
– Розенфельд в следственном изоляторе, а водителя здесь нет.
После такого ответа у Алексея возникло подозрение – неужели водитель был «подставой»? Может, он был сексотом и специально подложил оружие? А может, убежал?
Вернувшись в камеру, Алексей продолжал думать о том, каким образом мог исчезнуть водитель, если они втроем были задержаны. Выходит, он все же был внедренным агентом? Весь вечер у Алексея перед глазами стоял водитель. Ему уже стало казаться, что он здесь, в камере, – смотрит на него и смеется: ну что, мол, субчики, попались? Я вас сдал с потрохами! Сроки получите большие!
Но странно было и другое. Если менты еще в отделении милиции говорили, будто Розенфельд стал давать показания на Алексея, то получается неувязка – почему они не выпустили Григория? Почему он до сих пор в следственном изоляторе? Значит, Розенфельд никаких показаний не дает, а Алексея просто берут «на пушку».
Ближе к ночи в камеру вошел тот самый сержант, что сопровождал Алексея, и, осмотревшись, сказал:
– Одного человека на уборку лестницы! Желающие есть?
В камере стояла полная тишина. Тогда сержант ткнул пальцем в Алексея:
– Пойдешь ты.
Алексей молча встал и вышел с сержантом в коридор. Они миновали несколько отсеков и вошли в небольшую комнату типа караулки, где было сильно накурено. Вероятно, это была комната дежурных по этажу.
– Садись, Синицын, – сказал сержант. – Чайку не желаешь?
– Так вы вроде бы меня на уборку вызвали…
– А ты что, очень хочешь лестницу вымыть? За тебя ее уже бомжи моют, не переживай.
– Какие бомжи?
– Да мы их с вокзалов каждый вечер привозим, специально для уборки изолятора. А я тебя так, побазарить позвал.
– А что за базар?
– Ты просил меня узнать насчет твоего подельника, Розенфельда… Его в Бутырку отправили.
– А вот еще водитель у нас был…
– Нет, больше ничего не знаю, – оборвал Алексея сержант. – Розенфельда сегодня отправили.
– А какие он показания давал?
– Не знаю, все держится в секрете. С ним очень плотно работают муровские оперативники и этот, что с тобой разговаривал… Знаю одно, они постоянно приносят и показывают ему какие-то бумаги. Он бизнесмен, что ли?
– Бизнесмен, – подтвердил Алексей. – Спасибо тебе, сержант, за информацию.
– Да ладно, чего там… – отмахнулся сержант. – Поговаривают, ты каратист?
– Да.
– Я ведь тоже карате занимался…
– Родственные души, значит? – улыбнулся Алексей.
– Считай, да, – засмеялся сержант.
– А как там, в Бутырке-то?
– Так ты вроде раньше уже был в изоляторе, – удивился сержант. – Я твое дело читал.
Тюремное дело отличается от уголовного дела тем, что в нем полностью отсутствуют доказательная база, свидетельские показания. Оно очень тоненькое – пяток страничек от силы – и содержит немного информации, главным образом о перемещении заключенного в пределах тюрьмы и о переводах в другие места заключения. Доступ к тюремным делам имеют практически все служащие ИВС, в том числе и вертухаи, к которым относился сержант.
– Я сидел не в Бутырке, а в Лефортове.
– Лефортово – это привилегированное место, почти как санаторий! Бутырка-то похуже будет… Ладно, не тушуйся. Главное – с самого начала себя правильно поставь с блатными и держись какой-то семьи. Тогда не пропадешь.
На следующий день после завтрака уже другой вертухай открыл окошко в камере и крикнул:
– Синицын, с вещами, на выход!
Алексей быстро вышел в коридор. Там вдоль стены уже стояли три подследственных, их, как и его, переводили в другое место. Четыре конвоира надели своим подопечным наручники. Последовала команда:
– По одному, проходи вперед!
Их вывели во двор, огороженный высоким забором. Там уже стоял автозак – машина для перевозки заключенных, которую народ окрестил «черным воронком» или «вороном». Старшина по списку начал выкрикивать фамилии, и подследственные стали подниматься по лесенке в фургон, по виду напоминавший хлебный. Внутри был специальный отсек для заключенных, а остальное пространство занимала охрана. Дверь с лязгом захлопнулась за Алексеем, который поднимался последним. Машина, урча двигателем, выехала за ворота.
Через час автозак разгружался во внутреннем дворе Бутырки.
Глава 14
Наступали теплые дни. В камере становилось душно. Все заключенные теперь ходили в семейных трусах. Жара была такой сильной, что со стен начала капать влага. Люди стали придираться друг к другу по всяким пустякам. Если зимой какая-то мелочь сходила с рук, то сейчас все начинали «шизеть», нередко заключенные бросались друг на друга, без всякой причины возникали драки и конфликты.
Часто, когда заключенных выводили на прогулку, конвоиры устраивали в камере шмон. Однажды, вернувшись в камеру, многие недосчитались личных вещей. Это было списано на конвоиров. Но как-то случилось ЧП. Двое заключенных решили поменяться местами. Перетаскивая матрацы с одной шконки на другую, они случайно зацепили матрац молодого паренька – из-под него показались зажигалка и ручка. Зажигалка принадлежала одному подследственному из Подольского района, который очень расстроился, лишившись ее при очередном, как думали, шмоне. Увидев зажигалку, зэки удивленно посмотрели на парня. Тот опустил глаза.
– Ах ты, падла! Крысятничать стал? – спрыгнул со шконки подольский, хватая свою зажигалку. – У братвы крысятничать?! – И он нанес парню сильнейший удар по голове. Тот упал. Подскочили кореши подольского. Парня били человек шесть. Озверев, стали прыгать на него со шконки. Вдруг все расступились. Парень лежал с открытыми глазами, и тоненькая струйка крови медленно бежала из носа. Он был мертв.
Подольский встал и распорядился:
– Значит, так – он упал с кровати и разбился. Чтобы все так сказали!
Каждый отошел к своему месту, делая вид, что не замечает распростертого на полу тела.
Конвоиры, войдя в камеру во время обеда, вызвали тюремное начальство. Составили акт. Затем каждого заключенного стали «выдергивать» на допрос.
Дошла очередь и до Алексея. Два конвоира долго вели его по тюремным коридорам, поднимались и спускались по каким-то лестницам. В общем, он понял, что оказался где-то в противоположном крыле Бутырки. Вертухаи наконец остановились у какой-то двери, очень вежливо постучали и, услышав ответ, ввели его в небольшое помещение и тут же удалились, захлопнув дверь. Посреди комнаты стояли два амбала в спортивных костюмах, а в углу за столом сидел молодой человек в штатском костюме, сером в белую полоску, в белой рубашке и сером галстуке.
– Что ты не причастен к убийству, нам известно, – бесцветным голосом сообщил молодой человек. – Мы уже знаем, кто это сделал. К тебе по этому делу претензий нет. А вот повод привести тебя сюда появился. Помнишь разговор с подполковником, который предлагал тебе свою дружбу? Ты тогда погнушался. Сейчас у тебя есть возможность передумать. Если хочешь порадовать подполковника – скажи мне, и я прямо сейчас позвоню ему и передам от тебя привет.
Алексей скосил глаза на телефонный аппарат, стоявший на краю стола.
– Та-ак… Долго думаешь, – сказал человек в штатском. – Давайте, ребята. – Он кивнул амбалу, который, скрестив руки на груди, стоял позади Алексея. Тот даже не услышал, как кто-то встал за его спиной. Амбал резким движением схватил Алексея за горло и начал душить, заваливая его на спину. Хватка у него была стальная. У Алексея потемнело в глазах, и он потерял сознание. Очнулся оттого, что «полосатый» поливал его горячим чаем из большой кружки.
– Ну, надумал дружить? – миролюбиво спросил он, с причмокиванием прихлебывая ароматный напиток. Глумливо улыбающееся лицо «полосатого» стало приближаться к глазам Алексея. Дальше последовала сцена, которая в протоколе о нападении на офицера при исполнении им своих обязанностей описывалась так: «…неспровоцированно вставил указательный и средний пальцы правой руки в ноздри потерпевшего, отягощая свои действия попыткой просунуть пальцы глубже в направлении мозгового отсека головы потерпевшего. В результате возникшей боли значительной силы, превысившей болевой порог, у потерпевшего произошло частичное кровоизлияние в мозг, что привело к потере речи и обездвижению определенных органов тела…»
Ошеломленные амбалы, подхватив оседавшего на пол «полосатого», кинулись к телефону вызывать медицинскую помощь. Потом сами на руках потащили пострадавшего вон из комнаты, даже не попытавшись избить Алексея. Зато за ним тут же явились конвоиры и после повторного длительного блуждания по различным переходам водворили его на прежнее место. Алексей, готовившийся как минимум к карцеру, не поверил глазам, когда увидел свою камеру. Она ему показалась в тот момент такой родной…
Как ни странно, эта история не имела для него последствий, за исключением небольшой боли в шейных позвонках. Через несколько дней Алексей окончательно пришел в норму. Что касается происшедшего, то он справедливо полагал: те, кто все это устроил, сами найдут выход из создавшейся ситуации, раз по каким-то причинам его оставили в покое.
Однажды, когда всех обитателей камеры вели в баню, Алексей натолкнулся на человека, похожего на Розенфельда. Это и в самом деле был Григорий, только очень похудевший и подавленный. Он медленно шел, сопровождаемый двумя конвоирами, держа в руке пакет со своими личными вещами. Алексей хотел было подать ему знак, но Розенфельд шел, низко опустив голову, не глядя по сторонам, не желая никого видеть.
Алексей долго размышлял о том, куда вели Розенфельда. Его могли направить в другой изолятор, а могли и выпустить…
Вечером дверь в камеру открылась, и вертухай выкрикнул:
– Синицын, с вещами на выход!
Все сокамерники удивленно посмотрели на Алексея – неужели выпускают?! Алексей вышел в коридор. Вертухай обыскал его, еще раз спросил фамилию, заглянул в документы и сказал:
– Вперед!
Время от времени вертухай приказывал:
– Стоять! Лицом к стене!
Алексей выполнял приказы. В это время мимо проводили других заключенных.
Так они миновали два отсека и вошли в небольшое помещение, с каждой из сторон там находилось по нескольку камер. Алексея подвели ко второй камере. Вертухай открыл дверь:
– Заходи.
Алексей вошел. В камере на полу сидели человек пятнадцать, все держали в руках вещи. «Значит, сборка», – понял Алексей. Здесь заключенные ожидали направления либо в другие камеры, либо в другой следственный изолятор, либо в колонию.
В камере почти никто не разговаривал, только трое шептались между собой. Горела тусклая электрическая лампочка, закрытая металлической сеткой.
Алексей сел и стал осматривать присутствующих. Вдруг он заметил в углу камеры Розенфельда. Опустив голову, тот сидел совершенно отрешенно.
Алексей встал и начал ходить по камере, как бы разминая затекшие ноги, все время поглядывая в сторону Григория. Но Розенфельд головы не поднимал. Наконец Алексей подошел к нему и опустился рядом. Тот продолжал сидеть в той же позе. Алексей толкнул его ногой. Только тогда Григорий медленно, с испугом поднял голову. Глаза его расширились. Но он продолжал молчать.
– Гриша, ты что, не узнаешь меня? – спросил Алексей тихо.
– Узнаю, – медленно, как бы через силу, проговорил Розенфельд.
– Как ты?
– Жив пока…
– Что с тобой сделали?
Розенфельд поднял голову и застонал. Алексей понял, что ему здорово досталось за это время. Он старался говорить коротко и очень тихо, чтобы не показать, что они с Григорием знакомы:
– Как ты?
– Меня били каждый день…
– Кто?
– Сокамерники, требовали деньги…
Алексей легко представил: Розенфельда специально бросили в камеру к матерым уголовникам, и каждый норовил выбить из коммерсанта деньги, унижая и подвергая физическим мучениям.
– Угрожают пресс-хатой, – еле слышно проговорил Розенфельд.
Алексею было искренне жаль Григория.
– Что они хотят?
– Говорят – ты обвиняемый, тебе грозит большой срок за хищение и контрабанду. Но если дашь показания на «крышу», – Розенфельд сглотнул слюну и сделал паузу, – о вымогательстве машин и денег, то будешь свидетелем, и мы тебя выпустим.
– Обманут! – уверенно сказал Алексей.
Розенфельд тяжело вздохнул:
– Сейчас хотят в другую камеру отправить.
– В какую?
– На спец, к ворам…
Алексей легонько хлопнул Григория по плечу:
– Не бойся, я знал многих воров и сидел с ними в зоне. Они люди справедливые. Да и народу в камере пять-шесть человек, это лучше. Так что, может, кто тебя под свое покровительство возьмет.
– Я больше так не могу! Я не выдержу! – взвизгнул Розенфельд.
Вдруг залязгал замок, дверь открылась, и вертухай выкрикнул:
– Розенфельд, с вещами на выход!
– Держись! – тихо сказал Алексей на прощание.
Он ясно представлял себе, как в камере издеваются над беззащитным евреем…
На следующий день пришла и его очередь. Все тот же конвоир открыл дверь и назвал его фамилию. Алексей взял вещи и медленно вышел в коридор.
– Куда? – спросил он.
– В новую камеру, – коротко сказал вертухай.
Алексей молча пошел вперед.
Практика переброски заключенных из камеры в камеру существовала в стенах следственного изолятора давно. Это был один из тактических приемов администрации. Каждый раз в новой камере заключенный начинал свою жизнь с нуля. А если к этому времени кто-то имел свои минусы, то тюремная почта работала оперативно. Заключенный не успевал прибыть на место, как вся информация о его негативном поведении была доведена до сведения его новых соседей по камере.
В новой камере, куда перевели Алексея, находилось человек тридцать – крепкие ребята, у многих виднелись наколки.
Коллектив камеры был поделен на «семьи» – небольшие группы, объединенные общими интересами. Обычно в семьи входило 5—10 человек. Семьи вели общее хозяйство. Все посылки – «дачки», получаемые ими с воли, они делили поровну, садились обедать всей семьей, старались держаться вместе. Если в камере вспыхивал конфликт или драка, то семьи никогда не вмешивались в эти разборки. Но, если задевали кого-то из них, они все стояли друг за друга.
Однажды тут вспыхнула серьезная драка. Причина ее была банальной. Время от времени в камере появлялись молодые пацаны, впервые попавшие в СИЗО. Среди таких был парень лет девятнадцати, который сразу же, не зная законов и понятий, не вписался в коллектив, попав в разряд «шныря». Он спал под нарами, постоянно был уборщиком и слугой здешних уголовных авторитетов. Однажды в обеденный перерыв, когда одна из семей села за стол и стала «харчеваться», парню приспичило сходить на парашу: вероятно, у него был расстроенный желудок. Он сорвался с места и нырнул в «дальняк» к параше, огороженной одеялами. Раздался громкий звук выходящего из его кишечника воздуха. Вскоре парень вышел из «дальняка». И началось – с нар слезли двое здоровых бугаев с множеством наколок, говоривших о том, что они уже не первый раз «парятся» на нарах, и учинили настоящую разборку:
– Ты что сделал? Крыса! Ты нарушаешь основные законы и понятия! – кричали они. Потом налетели на парня и стали бить его ногами и руками. Алексей знал, что ходить в туалет во время приема пищи было великое западло. Но в этом случае можно было бы сделать исключение: парень просто был не в силах терпеть больше. У двоих «горилл» же, видимо, чесались кулаки, и они искали повод подраться.
Алексей никогда не вмешивался в драки и конфликты, которые возникали в камере время от времени. Но тут он не смог сдержаться. Он встал и сказал:
– Ребята, хорош молодого трогать! Его можно наказать и по-другому.
– А тебе чего, братан? – отреагировал один из «быков» и направил кулак в его сторону.
Алексей быстрым движением перехватил руку нападавшего и сильно ударил ногой «быку» в живот. Тот рухнул на кровать. Увидев это, с нар поднялись еще несколько человек, видимо, входящие в одну семью. Началась потасовка. Алексей был один против пятерых, но все же выстоял. Хотя ему тоже досталось – голова была разбита, – свой авторитет как сильного бойца и справедливого человека он укрепил.
После этой драки с Алексеем старались не связываться.
Камера была разбита не только по семьям, но и по национальному признаку. В ней сидели представители разных народов: грузины, арестованные за карманные и квартирные кражи, азербайджанцы – за торговлю наркотиками, армяне – за угон автомобилей, украинцы – за банальные грабежи, совершенные по одной схеме: выпил – вышел на улицу – кого-то ограбил или пытался ограбить – получил свои пять-шесть лет, и прочие. Конфликтов на расовой почве практически не было. Тем не менее все, кроме славян, держались вместе. Попробуй побить какого-нибудь азербайджанца, назвать его «хачиком» или «черным» – моментально вся тюремная диаспора встанет за него стеной.
Алексей вел себя спокойно, ни во что не вникал и сразу нашел общий язык с русскими подследственными. Кавказцев Алексей старался не замечать, что делали, собственно, и те, как бы сохраняя дипломатические отношения.
В один из дней спокойствие Алексея было внезапно нарушено. Возвращаясь с прогулки, он увидел, как в соседнюю камеру заводят нового подследственного. Алексей всмотрелся в его лицо, и сердце его тревожно забилось, а голову будто сжали в тисках. Это был Гоги Пицундский. Тот бросил колючий взгляд на Алексея и тут же узнал его. «Все! – подумал Алексей. – Попал я!»
Гоги Пицундский был заслуженным уголовным авторитетом, и его влияние было значительным.
Но после убийства Гвоздя Гоги чувствовал себя униженным – ведь он выступал как бы в качестве заступника Гвоздя на той памятной стрелке с Михеем в кафе. А реально заступиться не смог. Этот факт подрывал авторитет Пицундского, вызывал сомнение в его силе и влиянии.
По слухам, распространившимся в определенных кругах, в том числе и в бутырских, братьев Шиловых грохнул Алексей. Для восстановления своего пошатнувшегося авторитета Гоги должен был Алексея наказать. Как? Скорее всего отправить того вслед за Шилом и Гвоздем. Гоги Пицундский считал, что таким образом будет восстановлена справедливость, на страже которой он стоит.
Вернувшись в камеру, Алексей стал размышлять о возможной «разборке» Гоги Пицундского с ним. Ничего хорошего впереди ему не светило.
На следующий день к Алексею подсел сосед по камере, Слава Люберецкий. В прошлом он тоже был спортсменом. Слава сидел за вымогательство. Они с Алексеем быстро нашли общий язык и держались почти все время вместе.
Слава прошептал на ухо Алексею:
– Леха, базар про тебя пошел… Воры хотят тебе предъяву сделать. Кого-то из блатных ты, что ли, завалил? Будь начеку.
Алексей почувствовал вокруг себя какой-то вакуум. Почему-то сокамерники стали сторониться его. Вероятно, сработал тюремный телеграф или появилась специальная постановочная «малява», дающая заключенным определенные инструкции.
Ночью, когда все заснули, Алексей осторожно подкрался к одному из сокамерников-грузин и вытащил у него из кармана такую «маляву». Там корявым почерком на блатном жаргоне было написано, что Алексею Синицыну по кличке Синица воры вынесли смертный приговор за убийство уголовного авторитета Гвоздя.
Алексею стало не по себе. Он прекрасно знал, как в изоляторах приводятся в исполнение такие приговоры. Его могут вызвать на одну из разборок и убить, или затоптать ногами – каждому заключенному прикажут прыгать на него с нар, или разбить голову массивными кружками, из которых пьют заключенные, или просто повесить на крючок, инсценировав самоубийство. Тюрьма все спишет!
Алексей подошел к шконке, где лежал Славка Люберецкий, и разбудил его:
– Слышь, Славка, поговорить надо. Проснись!
– Что случилось, Леха?
В камере был еще худенький паренек, тезка Алексея, поэтому он сразу же получил кличку Леша Маленький. Он занимался распространением наркотиков. В общем, публика в камере оказалась разношерстной.
Раньше Алексей никогда не бывал в ИВС, но порядки и законы тюрьмы он знал. Было ему известно и о существовании так называемой тюремной «подлянки» – провокации, которая могла резко отразиться на судьбе арестанта.
Жизнь в камере была монотонной: уборка, еда, вызов на допрос, бесконечные разговоры «за жизнь», про волю, сон – все это повторялось каждый день.
После того как Алексей пробыл в изоляторе неделю, туда наведался Михаил Угрюмов. Он пришел еще с одним оперативником. Вызвав Алексея в следственный кабинет для допроса, Михаил пригласил его сесть, протянул пачку сигарет:
– Закуривай, Синицын!
– Я не курю, вы же знаете.
– Ах да, ты же у нас спортсмен! В камере как, все нормально? Никто тебя не обижает?
– Нет, все в порядке.
– Хотя кто тебя обидит – ты же у нас каратист известный… Ну что, Синицын, как ты на мое предложение смотришь – не передумал?
– Нет, не передумал. Почему меня следователь не допрашивает?
– А чего тебя допрашивать? Ты же показания свои менять не будешь. Сейчас собираем дополнительный материал, ищем свидетелей, чтобы подкрепить все обвинения. Жалко тебя, конечно, – опять тебе на зону идти… Да ладно, хочешь – сиди. Вот тут со мной один товарищ пришел, из компетентных органов, с тобой поговорить хочет. Отнесись к его беседе с пониманием, я очень тебя прошу. Это в твоих интересах. Ладно, не буду вам мешать. Да, когда закончите беседу, – обратился он к своему спутнику, – нажмите вот на эту кнопку, – он показал кнопку вызова.
Угрюмов вышел. Оперативник, стоявший у стены, молча сел на стул, который только что занимал Угрюмов, достал пачку «Мальборо», фирменную зажигалку, закурил и внимательно взглянул на Синицына.
– Как вы понимаете, я – из смежной организации. Хочу с вами поговорить о перспективах вашей жизни. А они весьма невеселые.
– Позвольте узнать ваши фамилию и должность?
– Зовут меня Игорь Александрович Рыжиков, я подполковник…
– КГБ? – поинтересовался Алексей.
– Это вам знать не обязательно. Скажу одно – я из той организации, которая может существенно повлиять на вашу дальнейшую судьбу и у которой очень широкие возможности. Поэтому давайте вернемся к вашей личности. Мы давно наблюдаем за вами и уже собрали определенную информацию, коей можем поделиться с вашим следователем. Я думаю, если мы подкинем ему информацию о вашей причастности к убийствам Шила, Гвоздя и Лобзика, то срок вашего пребывания в местах лишения свободы, наверное, будет увеличен. Кроме того, можно подобрать хорошую колонию с беспредельными порядками… Так что лет двенадцать, если, конечно, столько проживете, жизнь вам медом не покажется. Но у вас есть альтернатива.
– На своих, что ли, «настучать»? – спросил Алексей.
– Нет. Мы не такие тупые работники, как… – Рыжиков показал на потолок, давая понять, что там находится микрофон, который все записывает. – Дело не в этом. Вы нам интересны с точки зрения перспективы. Мы вас отпускаем, дело прекращаем, даем вам алиби для ваших коллег, и – работайте, живите дальше. Более того, если вы даже совершите какое-либо преступление – кроме, конечно, убийства, – то мы возьмем вас под свою защиту.
– Одним словом, вы меня вербуете.
– Приглашаем к сотрудничеству, лучше так сказать…
– Интересное предложение! – улыбнулся Алексей.
– Кстати, на подобную работу мы не всех приглашаем. Вообще, среди авторитетов и воров в законе есть немало лиц, которые нам давно помогают. Многие готовы сотрудничать с нами, но мы берем не всех. Так что, как решим?
– Нет уж, я лучше пойду по всем этапам, но работать с вами не буду, – ответил Алексей.
– Зря вы так, Синицын, – сказал Рыжиков. – Мы – достаточно серьезная организация и шутить не любим. А если вам это неизвестно, то в ближайшее время, после перевода вас в следственный изолятор в Бутырку или Матросскую Тишину, вы убедитесь в наших возможностях. Мы вас можем в пресс-хату направить… Знаете, что это такое?
– Слышал, – отозвался Алексей.
– Или провокацию – так называемую «подляночку» – устроить, так что блатные вас не примут, а поставят на вас «минус» – пустим слух, что вы наш стукачок. Да что вам рассказывать – вы человек бывалый, знаете все возможности…
Действительно, Алексей знал все возможности ментов, особенно в местах лишения свободы и в изоляторах. Представлял себе и возможности гэбэшников.
– Можно спросить?
– Спрашивайте, – разрешил Рыжиков.
– У меня единственный вопрос – где Розенфельд и водитель? Они здесь находятся, рядом со мной?
Рыжиков сделал небольшую паузу, как бы размышляя, отвечать на вопрос или промолчать.
– Розенфельд в следственном изоляторе, а водителя здесь нет.
После такого ответа у Алексея возникло подозрение – неужели водитель был «подставой»? Может, он был сексотом и специально подложил оружие? А может, убежал?
Вернувшись в камеру, Алексей продолжал думать о том, каким образом мог исчезнуть водитель, если они втроем были задержаны. Выходит, он все же был внедренным агентом? Весь вечер у Алексея перед глазами стоял водитель. Ему уже стало казаться, что он здесь, в камере, – смотрит на него и смеется: ну что, мол, субчики, попались? Я вас сдал с потрохами! Сроки получите большие!
Но странно было и другое. Если менты еще в отделении милиции говорили, будто Розенфельд стал давать показания на Алексея, то получается неувязка – почему они не выпустили Григория? Почему он до сих пор в следственном изоляторе? Значит, Розенфельд никаких показаний не дает, а Алексея просто берут «на пушку».
Ближе к ночи в камеру вошел тот самый сержант, что сопровождал Алексея, и, осмотревшись, сказал:
– Одного человека на уборку лестницы! Желающие есть?
В камере стояла полная тишина. Тогда сержант ткнул пальцем в Алексея:
– Пойдешь ты.
Алексей молча встал и вышел с сержантом в коридор. Они миновали несколько отсеков и вошли в небольшую комнату типа караулки, где было сильно накурено. Вероятно, это была комната дежурных по этажу.
– Садись, Синицын, – сказал сержант. – Чайку не желаешь?
– Так вы вроде бы меня на уборку вызвали…
– А ты что, очень хочешь лестницу вымыть? За тебя ее уже бомжи моют, не переживай.
– Какие бомжи?
– Да мы их с вокзалов каждый вечер привозим, специально для уборки изолятора. А я тебя так, побазарить позвал.
– А что за базар?
– Ты просил меня узнать насчет твоего подельника, Розенфельда… Его в Бутырку отправили.
– А вот еще водитель у нас был…
– Нет, больше ничего не знаю, – оборвал Алексея сержант. – Розенфельда сегодня отправили.
– А какие он показания давал?
– Не знаю, все держится в секрете. С ним очень плотно работают муровские оперативники и этот, что с тобой разговаривал… Знаю одно, они постоянно приносят и показывают ему какие-то бумаги. Он бизнесмен, что ли?
– Бизнесмен, – подтвердил Алексей. – Спасибо тебе, сержант, за информацию.
– Да ладно, чего там… – отмахнулся сержант. – Поговаривают, ты каратист?
– Да.
– Я ведь тоже карате занимался…
– Родственные души, значит? – улыбнулся Алексей.
– Считай, да, – засмеялся сержант.
– А как там, в Бутырке-то?
– Так ты вроде раньше уже был в изоляторе, – удивился сержант. – Я твое дело читал.
Тюремное дело отличается от уголовного дела тем, что в нем полностью отсутствуют доказательная база, свидетельские показания. Оно очень тоненькое – пяток страничек от силы – и содержит немного информации, главным образом о перемещении заключенного в пределах тюрьмы и о переводах в другие места заключения. Доступ к тюремным делам имеют практически все служащие ИВС, в том числе и вертухаи, к которым относился сержант.
– Я сидел не в Бутырке, а в Лефортове.
– Лефортово – это привилегированное место, почти как санаторий! Бутырка-то похуже будет… Ладно, не тушуйся. Главное – с самого начала себя правильно поставь с блатными и держись какой-то семьи. Тогда не пропадешь.
На следующий день после завтрака уже другой вертухай открыл окошко в камере и крикнул:
– Синицын, с вещами, на выход!
Алексей быстро вышел в коридор. Там вдоль стены уже стояли три подследственных, их, как и его, переводили в другое место. Четыре конвоира надели своим подопечным наручники. Последовала команда:
– По одному, проходи вперед!
Их вывели во двор, огороженный высоким забором. Там уже стоял автозак – машина для перевозки заключенных, которую народ окрестил «черным воронком» или «вороном». Старшина по списку начал выкрикивать фамилии, и подследственные стали подниматься по лесенке в фургон, по виду напоминавший хлебный. Внутри был специальный отсек для заключенных, а остальное пространство занимала охрана. Дверь с лязгом захлопнулась за Алексеем, который поднимался последним. Машина, урча двигателем, выехала за ворота.
Через час автозак разгружался во внутреннем дворе Бутырки.
Глава 14
Москва, 1990 год
Алексей уже три месяца сидел в Бутырке. Все это время он безуспешно пытался найти Розенфельда, рассылая разыскные «малявы». [1]Обычно он засылал их по «дорогам» – натянутым из окна в окно между камерами веревкам, по вертикали и по горизонтали (таким образом все камеры, находящиеся вдоль одной стены, имели связь между собой). Через несколько дней он получал ответы – всегда отрицательные.Наступали теплые дни. В камере становилось душно. Все заключенные теперь ходили в семейных трусах. Жара была такой сильной, что со стен начала капать влага. Люди стали придираться друг к другу по всяким пустякам. Если зимой какая-то мелочь сходила с рук, то сейчас все начинали «шизеть», нередко заключенные бросались друг на друга, без всякой причины возникали драки и конфликты.
Часто, когда заключенных выводили на прогулку, конвоиры устраивали в камере шмон. Однажды, вернувшись в камеру, многие недосчитались личных вещей. Это было списано на конвоиров. Но как-то случилось ЧП. Двое заключенных решили поменяться местами. Перетаскивая матрацы с одной шконки на другую, они случайно зацепили матрац молодого паренька – из-под него показались зажигалка и ручка. Зажигалка принадлежала одному подследственному из Подольского района, который очень расстроился, лишившись ее при очередном, как думали, шмоне. Увидев зажигалку, зэки удивленно посмотрели на парня. Тот опустил глаза.
– Ах ты, падла! Крысятничать стал? – спрыгнул со шконки подольский, хватая свою зажигалку. – У братвы крысятничать?! – И он нанес парню сильнейший удар по голове. Тот упал. Подскочили кореши подольского. Парня били человек шесть. Озверев, стали прыгать на него со шконки. Вдруг все расступились. Парень лежал с открытыми глазами, и тоненькая струйка крови медленно бежала из носа. Он был мертв.
Подольский встал и распорядился:
– Значит, так – он упал с кровати и разбился. Чтобы все так сказали!
Каждый отошел к своему месту, делая вид, что не замечает распростертого на полу тела.
Конвоиры, войдя в камеру во время обеда, вызвали тюремное начальство. Составили акт. Затем каждого заключенного стали «выдергивать» на допрос.
Дошла очередь и до Алексея. Два конвоира долго вели его по тюремным коридорам, поднимались и спускались по каким-то лестницам. В общем, он понял, что оказался где-то в противоположном крыле Бутырки. Вертухаи наконец остановились у какой-то двери, очень вежливо постучали и, услышав ответ, ввели его в небольшое помещение и тут же удалились, захлопнув дверь. Посреди комнаты стояли два амбала в спортивных костюмах, а в углу за столом сидел молодой человек в штатском костюме, сером в белую полоску, в белой рубашке и сером галстуке.
– Что ты не причастен к убийству, нам известно, – бесцветным голосом сообщил молодой человек. – Мы уже знаем, кто это сделал. К тебе по этому делу претензий нет. А вот повод привести тебя сюда появился. Помнишь разговор с подполковником, который предлагал тебе свою дружбу? Ты тогда погнушался. Сейчас у тебя есть возможность передумать. Если хочешь порадовать подполковника – скажи мне, и я прямо сейчас позвоню ему и передам от тебя привет.
Алексей скосил глаза на телефонный аппарат, стоявший на краю стола.
– Та-ак… Долго думаешь, – сказал человек в штатском. – Давайте, ребята. – Он кивнул амбалу, который, скрестив руки на груди, стоял позади Алексея. Тот даже не услышал, как кто-то встал за его спиной. Амбал резким движением схватил Алексея за горло и начал душить, заваливая его на спину. Хватка у него была стальная. У Алексея потемнело в глазах, и он потерял сознание. Очнулся оттого, что «полосатый» поливал его горячим чаем из большой кружки.
– Ну, надумал дружить? – миролюбиво спросил он, с причмокиванием прихлебывая ароматный напиток. Глумливо улыбающееся лицо «полосатого» стало приближаться к глазам Алексея. Дальше последовала сцена, которая в протоколе о нападении на офицера при исполнении им своих обязанностей описывалась так: «…неспровоцированно вставил указательный и средний пальцы правой руки в ноздри потерпевшего, отягощая свои действия попыткой просунуть пальцы глубже в направлении мозгового отсека головы потерпевшего. В результате возникшей боли значительной силы, превысившей болевой порог, у потерпевшего произошло частичное кровоизлияние в мозг, что привело к потере речи и обездвижению определенных органов тела…»
Ошеломленные амбалы, подхватив оседавшего на пол «полосатого», кинулись к телефону вызывать медицинскую помощь. Потом сами на руках потащили пострадавшего вон из комнаты, даже не попытавшись избить Алексея. Зато за ним тут же явились конвоиры и после повторного длительного блуждания по различным переходам водворили его на прежнее место. Алексей, готовившийся как минимум к карцеру, не поверил глазам, когда увидел свою камеру. Она ему показалась в тот момент такой родной…
Как ни странно, эта история не имела для него последствий, за исключением небольшой боли в шейных позвонках. Через несколько дней Алексей окончательно пришел в норму. Что касается происшедшего, то он справедливо полагал: те, кто все это устроил, сами найдут выход из создавшейся ситуации, раз по каким-то причинам его оставили в покое.
Однажды, когда всех обитателей камеры вели в баню, Алексей натолкнулся на человека, похожего на Розенфельда. Это и в самом деле был Григорий, только очень похудевший и подавленный. Он медленно шел, сопровождаемый двумя конвоирами, держа в руке пакет со своими личными вещами. Алексей хотел было подать ему знак, но Розенфельд шел, низко опустив голову, не глядя по сторонам, не желая никого видеть.
Алексей долго размышлял о том, куда вели Розенфельда. Его могли направить в другой изолятор, а могли и выпустить…
Вечером дверь в камеру открылась, и вертухай выкрикнул:
– Синицын, с вещами на выход!
Все сокамерники удивленно посмотрели на Алексея – неужели выпускают?! Алексей вышел в коридор. Вертухай обыскал его, еще раз спросил фамилию, заглянул в документы и сказал:
– Вперед!
Время от времени вертухай приказывал:
– Стоять! Лицом к стене!
Алексей выполнял приказы. В это время мимо проводили других заключенных.
Так они миновали два отсека и вошли в небольшое помещение, с каждой из сторон там находилось по нескольку камер. Алексея подвели ко второй камере. Вертухай открыл дверь:
– Заходи.
Алексей вошел. В камере на полу сидели человек пятнадцать, все держали в руках вещи. «Значит, сборка», – понял Алексей. Здесь заключенные ожидали направления либо в другие камеры, либо в другой следственный изолятор, либо в колонию.
В камере почти никто не разговаривал, только трое шептались между собой. Горела тусклая электрическая лампочка, закрытая металлической сеткой.
Алексей сел и стал осматривать присутствующих. Вдруг он заметил в углу камеры Розенфельда. Опустив голову, тот сидел совершенно отрешенно.
Алексей встал и начал ходить по камере, как бы разминая затекшие ноги, все время поглядывая в сторону Григория. Но Розенфельд головы не поднимал. Наконец Алексей подошел к нему и опустился рядом. Тот продолжал сидеть в той же позе. Алексей толкнул его ногой. Только тогда Григорий медленно, с испугом поднял голову. Глаза его расширились. Но он продолжал молчать.
– Гриша, ты что, не узнаешь меня? – спросил Алексей тихо.
– Узнаю, – медленно, как бы через силу, проговорил Розенфельд.
– Как ты?
– Жив пока…
– Что с тобой сделали?
Розенфельд поднял голову и застонал. Алексей понял, что ему здорово досталось за это время. Он старался говорить коротко и очень тихо, чтобы не показать, что они с Григорием знакомы:
– Как ты?
– Меня били каждый день…
– Кто?
– Сокамерники, требовали деньги…
Алексей легко представил: Розенфельда специально бросили в камеру к матерым уголовникам, и каждый норовил выбить из коммерсанта деньги, унижая и подвергая физическим мучениям.
– Угрожают пресс-хатой, – еле слышно проговорил Розенфельд.
Алексею было искренне жаль Григория.
– Что они хотят?
– Говорят – ты обвиняемый, тебе грозит большой срок за хищение и контрабанду. Но если дашь показания на «крышу», – Розенфельд сглотнул слюну и сделал паузу, – о вымогательстве машин и денег, то будешь свидетелем, и мы тебя выпустим.
– Обманут! – уверенно сказал Алексей.
Розенфельд тяжело вздохнул:
– Сейчас хотят в другую камеру отправить.
– В какую?
– На спец, к ворам…
Алексей легонько хлопнул Григория по плечу:
– Не бойся, я знал многих воров и сидел с ними в зоне. Они люди справедливые. Да и народу в камере пять-шесть человек, это лучше. Так что, может, кто тебя под свое покровительство возьмет.
– Я больше так не могу! Я не выдержу! – взвизгнул Розенфельд.
Вдруг залязгал замок, дверь открылась, и вертухай выкрикнул:
– Розенфельд, с вещами на выход!
– Держись! – тихо сказал Алексей на прощание.
Он ясно представлял себе, как в камере издеваются над беззащитным евреем…
На следующий день пришла и его очередь. Все тот же конвоир открыл дверь и назвал его фамилию. Алексей взял вещи и медленно вышел в коридор.
– Куда? – спросил он.
– В новую камеру, – коротко сказал вертухай.
Алексей молча пошел вперед.
Практика переброски заключенных из камеры в камеру существовала в стенах следственного изолятора давно. Это был один из тактических приемов администрации. Каждый раз в новой камере заключенный начинал свою жизнь с нуля. А если к этому времени кто-то имел свои минусы, то тюремная почта работала оперативно. Заключенный не успевал прибыть на место, как вся информация о его негативном поведении была доведена до сведения его новых соседей по камере.
В новой камере, куда перевели Алексея, находилось человек тридцать – крепкие ребята, у многих виднелись наколки.
Коллектив камеры был поделен на «семьи» – небольшие группы, объединенные общими интересами. Обычно в семьи входило 5—10 человек. Семьи вели общее хозяйство. Все посылки – «дачки», получаемые ими с воли, они делили поровну, садились обедать всей семьей, старались держаться вместе. Если в камере вспыхивал конфликт или драка, то семьи никогда не вмешивались в эти разборки. Но, если задевали кого-то из них, они все стояли друг за друга.
Однажды тут вспыхнула серьезная драка. Причина ее была банальной. Время от времени в камере появлялись молодые пацаны, впервые попавшие в СИЗО. Среди таких был парень лет девятнадцати, который сразу же, не зная законов и понятий, не вписался в коллектив, попав в разряд «шныря». Он спал под нарами, постоянно был уборщиком и слугой здешних уголовных авторитетов. Однажды в обеденный перерыв, когда одна из семей села за стол и стала «харчеваться», парню приспичило сходить на парашу: вероятно, у него был расстроенный желудок. Он сорвался с места и нырнул в «дальняк» к параше, огороженной одеялами. Раздался громкий звук выходящего из его кишечника воздуха. Вскоре парень вышел из «дальняка». И началось – с нар слезли двое здоровых бугаев с множеством наколок, говоривших о том, что они уже не первый раз «парятся» на нарах, и учинили настоящую разборку:
– Ты что сделал? Крыса! Ты нарушаешь основные законы и понятия! – кричали они. Потом налетели на парня и стали бить его ногами и руками. Алексей знал, что ходить в туалет во время приема пищи было великое западло. Но в этом случае можно было бы сделать исключение: парень просто был не в силах терпеть больше. У двоих «горилл» же, видимо, чесались кулаки, и они искали повод подраться.
Алексей никогда не вмешивался в драки и конфликты, которые возникали в камере время от времени. Но тут он не смог сдержаться. Он встал и сказал:
– Ребята, хорош молодого трогать! Его можно наказать и по-другому.
– А тебе чего, братан? – отреагировал один из «быков» и направил кулак в его сторону.
Алексей быстрым движением перехватил руку нападавшего и сильно ударил ногой «быку» в живот. Тот рухнул на кровать. Увидев это, с нар поднялись еще несколько человек, видимо, входящие в одну семью. Началась потасовка. Алексей был один против пятерых, но все же выстоял. Хотя ему тоже досталось – голова была разбита, – свой авторитет как сильного бойца и справедливого человека он укрепил.
После этой драки с Алексеем старались не связываться.
Камера была разбита не только по семьям, но и по национальному признаку. В ней сидели представители разных народов: грузины, арестованные за карманные и квартирные кражи, азербайджанцы – за торговлю наркотиками, армяне – за угон автомобилей, украинцы – за банальные грабежи, совершенные по одной схеме: выпил – вышел на улицу – кого-то ограбил или пытался ограбить – получил свои пять-шесть лет, и прочие. Конфликтов на расовой почве практически не было. Тем не менее все, кроме славян, держались вместе. Попробуй побить какого-нибудь азербайджанца, назвать его «хачиком» или «черным» – моментально вся тюремная диаспора встанет за него стеной.
Алексей вел себя спокойно, ни во что не вникал и сразу нашел общий язык с русскими подследственными. Кавказцев Алексей старался не замечать, что делали, собственно, и те, как бы сохраняя дипломатические отношения.
В один из дней спокойствие Алексея было внезапно нарушено. Возвращаясь с прогулки, он увидел, как в соседнюю камеру заводят нового подследственного. Алексей всмотрелся в его лицо, и сердце его тревожно забилось, а голову будто сжали в тисках. Это был Гоги Пицундский. Тот бросил колючий взгляд на Алексея и тут же узнал его. «Все! – подумал Алексей. – Попал я!»
Гоги Пицундский был заслуженным уголовным авторитетом, и его влияние было значительным.
Но после убийства Гвоздя Гоги чувствовал себя униженным – ведь он выступал как бы в качестве заступника Гвоздя на той памятной стрелке с Михеем в кафе. А реально заступиться не смог. Этот факт подрывал авторитет Пицундского, вызывал сомнение в его силе и влиянии.
По слухам, распространившимся в определенных кругах, в том числе и в бутырских, братьев Шиловых грохнул Алексей. Для восстановления своего пошатнувшегося авторитета Гоги должен был Алексея наказать. Как? Скорее всего отправить того вслед за Шилом и Гвоздем. Гоги Пицундский считал, что таким образом будет восстановлена справедливость, на страже которой он стоит.
Вернувшись в камеру, Алексей стал размышлять о возможной «разборке» Гоги Пицундского с ним. Ничего хорошего впереди ему не светило.
На следующий день к Алексею подсел сосед по камере, Слава Люберецкий. В прошлом он тоже был спортсменом. Слава сидел за вымогательство. Они с Алексеем быстро нашли общий язык и держались почти все время вместе.
Слава прошептал на ухо Алексею:
– Леха, базар про тебя пошел… Воры хотят тебе предъяву сделать. Кого-то из блатных ты, что ли, завалил? Будь начеку.
Алексей почувствовал вокруг себя какой-то вакуум. Почему-то сокамерники стали сторониться его. Вероятно, сработал тюремный телеграф или появилась специальная постановочная «малява», дающая заключенным определенные инструкции.
Ночью, когда все заснули, Алексей осторожно подкрался к одному из сокамерников-грузин и вытащил у него из кармана такую «маляву». Там корявым почерком на блатном жаргоне было написано, что Алексею Синицыну по кличке Синица воры вынесли смертный приговор за убийство уголовного авторитета Гвоздя.
Алексею стало не по себе. Он прекрасно знал, как в изоляторах приводятся в исполнение такие приговоры. Его могут вызвать на одну из разборок и убить, или затоптать ногами – каждому заключенному прикажут прыгать на него с нар, или разбить голову массивными кружками, из которых пьют заключенные, или просто повесить на крючок, инсценировав самоубийство. Тюрьма все спишет!
Алексей подошел к шконке, где лежал Славка Люберецкий, и разбудил его:
– Слышь, Славка, поговорить надо. Проснись!
– Что случилось, Леха?