Казанцев Александр Петрович. Арктический мост

   За дверью слышался громкий голос. Обе половинки ее, обитые черной клеенкой, вдруг распахнулись и из кабинета вылетел красный, вспотевший человек.
   Кто-то поднялся к нему навстречу: - Ну как?
   Первый безнадежно махнул рукой, достал платок и поплелся из приемной.
   Секретарша проскользнула в кабинет и тотчас вышла, плотно прикрыв за собой дврь.
   - Товарищи, - обратилась она к ожидавшим.- У главного инженера сейчас будет совещание. Ничего не поделаешь, - и она, сделав загадочное лицо, пожала плечами.
   Люди неохотно поднимались.
   - Проходите, - шепнула секретарша Андрею.
   - Пожалуйста, Тереза Сергеевна, доложите, что я доставил сюда АндреяГригорьевича. Дозвольте ручку, - шептал секретарше Милевский.
   Протянув для поцелуя руку, она говорила в телефон: - Нет, нет. Степана Григорьевича нет в кабинете. Откуда я знаю? Вероятно, пошел по цехам.
   Андрей вспомнил, что Лев Янович в пути называл эту даму Стервезой Сергеевной. Он вошел в кабинет.
   Степан поднялся.
   Плотный, крепкий, но начинающий рыхлеть, Степан не успел согнать с лица начальнического выражения, с которым он только что распекал подчиненного. Увидев младшего брата, он тепло улыбнулся и стал сразу другим, давно знакомым Андрею, родным.
   Андрей протянул руки, пошел ему навстречу и вдруг увидел, что лицо Степана снова изменилось. Оно продолжало улыбаться, но как-то по-другому, голова опустилась, втянулась в плечи. Он поспешно вышел из-за стола и пошел к Андрею, но смотрел куда-то через голову брата.
   Андрей невольно обернулся и увидел за своей спиной огромную сутулую фигуру человека в картузе. У Андрюши даже захватило дыхание.
   - Андрейка! Гляди, матрос мой! Вот оказия! Здорово! - загремел басом вошедший.
   - Здравствуйте, Иван Семенович! Как вы долетели? - заботливо спрашивал Степан Григорьевич.
   - Здорово, здорово! Это что же, брат, что ли, твой? Вот не знал. А ведь верно, оба Корневы, - пожимал руку Степану, а потом Андрею заместитель министра.
   Стоявший сзади маленький седой директор комбината смотрел на Степана строгими глазами из-под лохматых бровей. Тот едва заметно пожал плечами.
   - Встал на ноги? А ну-ка, повернись! Крепок!.. Мужицкая кость. Садись, пиши Анке записку. Ну, а как твоя грандиозная идея? Будешь строить лестницу на Луну? А? Ну, ничего, ничего... В здравом уме все по-другому кажется.
   Андрей сжал губы, при этом скулы его выступили яснее, щеки слегка провалились.
   - Спасибо, я напишу Ане, - сдержанно сказал он.
   - Ну, вот что, князья удельные, - обратился Седых к Степану и его директору. - Времени мало, пойду цеха посмотрю.
   - Позвольте сопровождать вас, Иван Семенович, - предложил Степан.
   - Нет уж, уволь! Я сперва с рабочими и мастерами потолкую, а потом к тебе в кабинет приду. Вы уж извините, князья удельные, - усмехнулся Иван Семенович.
   - Как прикажете,- развел руками Степан, учтиво улыбаясь.
   Седых с шумом вышел из кабинета. Голос его загромыхал в приемной. Директор Веков все-таки пошел проводить его.
   Степан остался стоять посередине комнаты.
   - Вот так, - сказал он, когда дверь плотно закрылась. - Начальство... А вы, оказывается, знакомы? Да, ведь правда, он недавно еще плавал капитаном. Головокружительная карьера. Заместитель министра! Прекрасно знет, как руководить. Понимаешь, Андрей! Это нужно уяснить и тебе. Он пошел по цехам, которых не знает... Но по должности не мне, а ему дано решать вопросы в объеме моего завода. А все цеховые дела решает не начальник цеха, а главный инженер или директор... А вместо мастера распоряжаться должен начальник цеха... А ты знаешь, какому руководителю легче живется? Не тому, кто все возможности завода покажет, а тому, кто ни разу не ошибется. И чтобы не ошибиться, он должен знать тысячу табу, тысячу запретов и ограничений, налагаемых банком, Министерством финансов, моим министерством, тем же самым Седых, который умеет разносить таких, как я, как умею я разносить своих подчиненных... За невыполнение плана меня только пожурят, ну, снимут с работы... а за нарушение табу - отдадут под суд. Да, теперь я уже не ошибаюсь! Умею назначать сроки, составлять планы, знаю все запреты.
   Степан замолчал, продолжая взволнованно ходить по кабинету. Наконец, он остановился, закурил и спросил Андрея: - О какой это идее он с тобой говорил?
   Андрей очнулся, ошеломленный речью брата: - Идея? - переспросил он. Я все тебе расскажу...
   ГЛАВА ПЯТАЯ
   КРУТОЙ КАМЕНЬ
   Против вокзала узкоколейки, на далеком лесистом берегу пруда, много левее крайних домиков Светлорецка, высилась голубоватая отвесная скала. Ее звали Крутым камнем.
   Со стороны леса на Крутой камень поднимался человек. Он неуверенно переставлял худые ноги, неестественно прямой, подтянутый.
   У самого обрыва он остановился, скрестив руки на груди, все такой же прямой, негнущийся, но с поникшей головой.
   Любимый с детства Крутой камень! Сколько проведено здесь золотых дней, о чем только не мечталось на узловатых корнях старых сосен! А теперь он пришел сюда горевать...
   Вое рухнуло, все!.. Тройка по математике! Кто же примет теперь в институт? В этом году невиданный конкурс: тридцать семь человек на одно место. А сколько среди них с золотой медалью, сколько человек, кроме них, еще наберут по двадцати пяти очков? Тройка по математике! Как это могло случиться? Ведь в школе он был на хорошем счету у математички. Не забыл же он все за год плавания?
   Неужели сказалось, что в последние дни он слишком много занимался проектом? Но он не мог поступить иначе. Он должен был доказать Степану, должен!..
   Неприятно даже вспоминать, чем кончился их первый разговор... Степан назвал проект Андрея химерой и добавил, что Андрей сам с этим согласится, едва представит, сколько потребуется металла, стальных тросов, наконец, денег. Даже таким странам, как СССР и Америка, не под силу взять на себя подобное бремя. И Андрею нечем было возразить.
   У него не было цифр. А язык цифр, язык математики - язык инженера. Андрей не мог отложить спор с братом, он вынужден был даже перед самыми экзаменами засесть за курсы мостов и сопротивления материалов, а не за школьные учебники.
   Он возился с уравнениями, выведенными на основе высшей математики, а не с биномом Ньютона или теоремой Пифагора. Он заставил себя разобраться в формулах расчета на разрыв и на изгиб, сумел рассчитать свою "падающую вверх" трубу, как подвешенный ко дну цепной мост. И он знал теперь, что его труба-туннель сможет выдержать п давление воды на глубине ста метров, и груз поезда, и изгиб под действием "силы всплытия"... и канаты не порвутся. Он определил толщину стенок туннеля и диаметр тросов. И, главное, он подсчитал, что на все сооружение понадобится пятнадцать миллионов тонн металла, восемьсот тысяч тонн стальных канатов. И не так это много, как решил Степан, если учесть общее производство металла в СССР и Америке. На строительство Арктического моста понадобится примерно двадцать пять миллиардов рублей. Строить его будут лет пять, а то и десять... Так что на год придется не столь уж крупная сумма, не больше, чем тратилось, скажем, на строительство Московского метро...
   Все это сумел подсчитать Андрей, овладев сложными математическими приемами, все это подсчитал... а вот по элементарной школьной математике "схватил тройку"... И все пропало, рухнули мечты. Не убедить теперь ни Степана, ни далекого мистера Кандербля, американского инженера. И не быть теперь инженером и самому Андрею, мечтавшему возглавить инженерное "Общество дружбы материков".
   Как теперь признаться во всем Степану, человеку резкому, сильному, презирающему побежденных? Что написать Ане, отец которой высмеивал его, что сказать Сурену, мечтавшему строить атомные станции для Арктического моста?
   Андрей готов был просидеть на Крутом камне до ночи, даже всю ночь, но пересилил себя и пошел домой. Он намеренно не торопился, еле передвигая ноги. Все равно Степана нет дома. Никто из инженеров не уходит с завода по окончании работы. Степан счел бы это дурным тоном. По его словам, в министерствах и ночью сидят...
   Не хотелось Андрею идти домой еще и потому, что там была Тереза Сергеевна. Степан якобы ради младшего брата пригласил ее хозяйничать в новой его "главноинженерской" квартире. И она хозяйничала в ней с той же уверенной четкостью, как и в его приемной.
   Недурно сложенная и цепко молодящаяся Тереза Сергеевна встретила Андрея любезной улыбкой: - Андрюша! Как экзамен? Ведь математика - ваша стихия. Все в порядке, конечно?- заглядывала она ему в глаза.
   - Конечно, не провалился, - ответил он, смотря в сторону.
   - Садитесь, прошу вас. Может быть, хотите бутерброд? С копченой колбасой, с икрой, с лососиной? Ну, что же вы, право? Степан Григорьевич звонил, что немного задержится. - Она села против Андрея, красиво подперев холеной рукой подбородок, и продолжала:- Ах, какой это работник! Какой масштаб, какая безошибочность! Заместитель министра ни к чему не мог придраться.
   - Ни одного нарушения инструкций, - с горечью сказал Андрей. Но Тереза Сергеевна не поняла смысла его слов.
   - Да, да! У Степана Григорьевича прямая дорога в Москву - в руководство.
   - Конечно, - согласился Андрей, думая, что его теперь уже не примут в институт...
   - О, я вижу, у нашего мальчика не все благополучно. Не так ли? Ну, признайтесь своему другу. Почему вы не научитесь курить? Я всегда курю, когда у меня неприятности.
   - Почему вы считаете, что вам все обязаны докладывать? Почему? - не сдержался Андрей. - Откуда, наконец, вы знаете...
   - О, мой мальчик! Не сердитесь... Вовсе не надо выслушивать доклады, достаточно посмотреть в ваши карие глаза. Но почему вы отчаиваетесь?
   - Так ведь тройка же! Понимаете, тройка!
   - Ну, и прекрасно! Ведь не двойка же...
   - Вы не понимаете!..
   - Ах, ребенок! Брат самого Степана Григорьевича Корнева! Он действительно ничего не понимает.
   Андрей поднялся и, не оглядываясь на Терезу Сергеевну, прошел в отведенную ему узкую и длинную комнату.
   Он сел у окна, из которого был виден пруд и далекий Крутой камень на лесистом берегу...
   ...Степан вошел в темную комнату брата, молча сел против него и достал папиросу.
   - Ну, - сказал он, - может быть, действительно закуришь?
   Андрей крепко сжал губы и ничего не ответил.
   - Так, - сказал Степан и затянулся дымом.
   Помолчали.
   - Пойдем, - предложил Степан вставая. .
   Они прошли через столовую и гостиную, недавно обставленную по совету Терезы Сергеевны в стиле модерн, и вошли в кабинет.
   Здесь все представляло Степана - солидное, крепкое, тяжеловатое.
   Степан сел в вертящееся кресло и придвинул к себе телефон. Андрей стоял перед ним, опустив голову.
   Но не успел Степан снять трубки, как раздался звонок. Степан Григорьевич поморщился.
   - Ну, я слушаю, - недовольным тоном сказал он. - Что вы еще выдумали? Какая там инициатива! Мне дисциплина важнее. Да, да... важнее. Я выполняю то, что находят нужным вверху. А вам предлагаю выполнять мои указания, - и он раздраженно повесил трубку.
   - Слышишь! Приходится обламывать... Хоть круглые сутки сиди в цехах. Нельзя доверять. Надо быть бдительным.
   - Разве бдительность - недоверие? - нахмурился Андрей. Степан усмехнулся.
   - Кажется, ты начинаешь понимать! Если хочешь шагать вверх, то считай бдительность недоверием, дисциплину - безволием нижестоящего. Пусть это и не совсем так, но... на практике ты не ошибешься. А практика важнее теорий. Я не против воли, конечно. Но... воля должна быть устремлена вниз, как в армии, ибо производство - это война.
   - С кем? - почти возмущенно спросил Андрей.
   - С кем? - опять усмехнулся Степан. - Со всеми. С начальством и подчиненными. С поставщиками и приемщиками. Со снабженцами и ревизорами. С райкомом партии и министерством, с директором-солдафоном и заместителем министра - умницей. Война, Андрюша, война!.. И сейчас мы с тобой будем воевать, применяя саперную технику - подкоп. Понимаешь? - и он набрал на аппарате нужный номер.
   Андрей исподлобья смотрел на брата.
   - Что - профессор Гвоздев еще у себя? Так и должно быть, директор института в дни приемных экзаменов всегда обязан быть на посту. Да, да, превосходная Алла Александровна, вы угадали, Корпев вас беспокоит. Так попрошу, соедините с профессором.
   Андрей побледнел, с трудом сдерживая дрожь во всем теле.
   - Алло! Достопочтенный профессор Гвоздев? Привет, дорогой! Привет! Как живем? Когда же стрелять уток поедем? У меня моторка на ходу. Готов быть вашим мотористом. Договоримся? Я тоже думаю, что договоримся. У меня еще есть одно дельце. Брат Андрюшка у меня приехал. В ваш институт экзамен держит. Почему не сказал? Да, неудобно было... Так вот. Представьте, кто-то из ваших привратных церберов трезубцем Андрюшку моего ранил. Да, да трезубцем. Тройкой по математике заклеймил. Это же нелепица. Можете мне поверить: он не только там бином Ньютона или еще какую алгебру знает, он вам цепной мост рассчитает. Ну вот, вы смеетесь, а я серьезно. Что? Могу не беспокоиться? Тогда спасибо, дорогой. Как? Насчет угля? Будет институту уголь, будет! Не замерзнете зимой. Практикантов допустить в цеха? Ну что ж, договоримся, договоримся. И здесь поймем друг друга. Ну, привет! Так как насчет охоты? Артиллерия? Будет батарея, будет- и,смеясь, Степан Григорьевич повесил трубку.
   Еще держа руку на аппарате, он пристально посмотрел на Андрея: Можешь считать себя студентом.
   Андрей круто повернулся.
   - Подожди, - властно остановил его Степан.
   Андрей нехотя обернулся.
   - Я ведь знаю, почему ты срезался. Вое проектом занимаешься. Последнее время мне только и приходится, что всякие истины тебе в голову вбивать, ибо я и за старшего брата и за отца тебе... Так вот. В институт ты вопреки своему проекту все-таки попал. Вопреки!.. Но в институте ты о нем забудь. Забудь!..
   - Но ты еще не знаешь результатов подсчета..
   - И знать не хочу. Достаточно того, что ты в своем проекте смотришь в сторону Америки, а это сейчас не рекомендуется. Социалистические страны строят коммунизм во враждебном окружении. Твои мосты, Андрей, никому не нужны.. Ни нам, ни им. Я из любви к тебе это говорю. Для тебя сейчас основное - учиться, уж коли попал в институт...
   - Благодаря телефонному звонку, - зло процедил Андрей.
   - Мы просто исправили ошибку. Между руководителями должен быть .деловой кон такт, иначе все вразброд пойдет. Вот так. Исправили ошибку. И еще одну ошибку исправить надо. Отложим в сторону незрелую мысль о строительстве подозрительного моста к господам капиталистам.
   - Ну, это ты не тронь!
   - Да ты хоть спасибо скажи.
   - Не знаю... ничего я не знаю!
   И Андрей выбежал на улицу.
   Темнота окутала его. В заводском городе не очень щедры были на уличное освещение.
   Андрей зашагал по пустынным улицам. Встретился гармонист с горланящими ребятами.
   Пришлось свернуть в сторону, но тут попалась стайка девушек.
   Наконец Андрей выбрался на берег пруда.
   Как же ему быть? Неужели закрыть на все глаза? Он поступит в институт, а кто-то имеющий на это все права не будет принят... Никто не позвонит о нем, никто не пришлет записочки... Значит, отказаться от института, проявить принципиальность?.. Отказаться от института - отказаться от инженерства, от проекта, навсегда остаться неучем-мечтателем!..
   Допустимо ли воспользоваться звонком Степана во имя далекой и светлой цели? Андрей не заметил, как снова пришел на Крутой камень.
   Он сел на холодную скалу и стал смотреть вниз, где плескалась черная вода. Над головой шумели ветви сосен.
   По воде с завода доносились звуки. Еще в детстве Андрюша любил их различать, безошибрчно угадывая, когда с визгом начинала работать круглая пила в прокатном, отрезая куски горячей полосы, когда пыхтел компрессор, когда звенели, катясь и грохоча, подъемные краны, когда заливалась свистком кукушка, юркий заводской паровозик.
   А какие бы звуки слышались на стройке подводного моста? Наверное, в стальной трубе все грохотало бы, как в котле, когда его клепают... Неужели ж когда-нибудь будут строить Арктический мост?..
   Что-то зашумело. Андрей поднял голову.
   Над прудом в стороне завода занималась заря, пруд там стал оранжевым. Огромная крыша и стены мартеновского цеха просвечивали, как игрушечная коробка, внутри которой зажегся свет. Начиналась плавка.
   Над доменными печами из предохранительных клапанов в небо рвалось пламя свечей. Их шипение доносилось до Крутого камня.
   Как же быть? Как поступить? Ведь он комсомолец! Честно ли таким путем стать студентом?
   А как же Арктический мост?
   ГЛАВА ШЕСТАЯ
   СВЕТ И ТЕНЬ
   В маленьком пассажирском поезде иногда становилось особенно светло, а порой горы, как шторами, прикрывали солнечный день.
   У окна вагона сидела девушка, ясная, милая, то оживленная, то задумчивая; сидела, подперев подбородок тонкой рукой, сама тоненькая и легкая.
   Поезд делал крутые повороты. Паровозик чуть ли не проносился мимо своего собственного последнего вагона.
   Глядя в окно, девушка вскрикивала: - Ой, как интересно! Что это? Речка Светлая? Неужели так близко облака? И мы въедем в них? Как на самолете?
   Глаза ее сияли, светились радостью, удивлением, любопытством.
   Вагончик качало. Пассажиры мерно клевали носами.
   Притихла и девушка. Она продолжала смотреть в окно, но глаза ее стали другими.
   Видела ли она то, что пробегало мимо? Может быть, она слышала какую-то музыку, думая о своем?..
   Вздрогнула тонкая бровь, рука отвела непослушную русую прядь. Почему вдруг расширились ее глаза? И сразу сузились... и даже изменили цвет: серые - стали темнее.
   О чем она думает?
   Недавно она была счастлива, очень счастлива и летела домой из университета, смеясь и напевая. Ей хотелось броситься на шею каждому, кто попадался ей на пути. А дома ее ждала еще одна радость - в Москву вернулся папа с Урала.
   И Аня повисла на шее у огромного, седого сильного и родного, пропахшего табаком и одеколоном после бритья - значит, ждал дочь! - Ивана Семеновича Седых.
   Теперь рассказывать, .рассказывать! Его Анку принимают в университет! Она только что была на собеседовании для медалистов.
   Смешно! С ней говорили о музыке, спрашивали, часто ли она бывает в концертах, кого любит из композиторов и музыкантов, что чувствует, когда слушает музыку? Она отвечала, что не может понять, что именно говорит музыка, но у нее часто подступает комок к горлу; она думает вместе с композитором... и не знает о чем; она становится чище, лучше, светлее, когда слышит музыку, и ей хочется любить... Беседовавший с ней пожилой человек улыбнулся и опустлл глаза. Он сказал, что такая девушка им подходит. Теперь Аня счастлива: она - студентка!
   Иван Семенович любовался красавицей-дочкой и, посмеиваясь, вручил ей в награду, письмо от "корабельного дружка".
   Аня прочла письмо и разрыдалась. Она плакала, и слезы капали на листок, размазывая ровные строчки. Потом свернулась калачиком на диване, жалко вздрагивая всем телом.
   Андрюша, Андрюшка, чудный, замечательный! Как он много перенес! Какое счастье - наконец, он на ногах... Приехал к брату... Будет поступать в институт... Но еще ходит в корсете... Как могла она минуту назад смеяться?.. И месяц назад быть счастливой, бесчувственная, черствая!.. Как смела она оставить Андрюшку, так тяжело больного, в какой-то портовой больнице? Она, как малое дитя, держалась за отца. Разве сделала бы она это сейчас! Андрюша, Андрюша! Ах, если бы он был близко!
   И девушка плакала слезами радости и досады, любви и обиды... И, плачущая, была чудесна!
   Всего готов был ждать от дочери Иван Семенович, но только не мгновенного ее решения сейчас же ехать в Светлорецк, к Андрюшке Корневу!
   Свое решение Аня объявила отцу немедленно, с горящими и еще влажными глазами.
   Иван Семенович разбушевался, даже прикрикнул на взбалмошную дочь. В сердцах изорвал в клочья конверт злополучного письма, оставленный Аней на столе в столовой.
   Анка, глупая, заперлась в своей комнате и оттуда кричала, что все равно поедет, потому что любит.
   "А что она понимает в любви в свои неполные восемнадцать лет! Эх, Анка!.." Иван Семенович кусал желтоватые усы.
   Два дня шла домашняя война, и сильный противник, вооруженный полувековым опытом и важным постом, грозный на суше и на море, сдался...
   Иван Семенович ничего не смог поделать.
   По его совету Анка взяла из университета справку о том, что ее зачисляют студенткой, а потом забрала оттуда все документы, чтобы сдать их в Светлорецкий институт. Иван Семенович вручил ей деньги на дорогу, адрес его знакомой рабочей семьи в Светлорецке и, горько обиженный, не поехал провожать сумасбродную девчонку на Казанский вокзал... и даже машины не дал. Послал по телефону телеграмму о ее выезде и стал мрачно один лить водку в столовой.
   Ане было жалко отца, она проклинала себя за эгоизм, но ведь она же любила Андрюшку - и этим было сказано все! Нет эгоизма большего, чем эгоизм любви.
   И вот она уже совсем близко к Андрюшке!
   Почему только паровозик так медленно взбирается в гору? Сосны едва отодвигаются назад, словно гуляешь по лесу с корзинкой для ягод в руке. Как жаль, что после веселых уклонов всегда бывают трудные подъемы...
   На подъеме стоял человек. Он еще давно заметил дымок паровоза, нo паровозику еще предстояло немало покрутить, прежде чем он доберется до этого места.
   И, наконец, он показался из-за поворота, устало пыхтя и еле таща довольно длинный поезд из игрушечных платформ, товарных и пассажирских вагонов.
   Собственно, пассажирский вагон в этом поезде был один. И человек, дожидавшийся поезда, неуклюже пробежав несколько шагов рядом с вагоном, когда он поравнялся с ним, схватился за поручень, подтянулся и неловко втащил мало послушные ноги в тамбур вагона.
   Чья-то сильная рука помогла в решительный момент.
   - Что же ты, брат, так?
   - Да ноги неважные, - ответил вскочивший.
   Он прошел в вагон, где сидела девушка у окна.
   Некоторое время он наблюдал, как вздрагивают ее брови, как переводит она глаза, равнодушно-далекие... И вдруг округляются они...
   - Андрюша!
   Он берет ее руки в свои и сжимает ее тонкие пальцы. И улыбаются, улыбаются оба...
   - Вот ведь куда вышел встречать, - говорит одна женщина другой, и в голосе ее- хорошая зависть.
   - Да, прошло наше время, - вздыхает другая.
   Молодые люди уходят в тамбур, открывают дверь и садятся на ступеньки. Они говорят, говорят, говорят...
   - Как же ты надумала?
   - Потому, что к тебе...
   - Значит, помнишь?
   - Глупый, люблю!..
   - Правда?
   Она прижимается щекой к его плечу: - А вот испугаю.
   Он смеется: - Нечем.
   - Сказать? - И, не дождавшись ответа, шепчет ему в самое ухо: - я решила... я решила, что мы теперь всегда будем вместе...
   - Как вместе?
   - Ну, я с тобой буду... Конечно, мы поженимся.
   - Поженимся? - Он обнимает ее за худенькие плечи, и рука его дрожит.
   - Испугался, - лукаво говорит она.
   - Я? Нет... только почему же не я?
   - Потому что глупый, у тебя только Арктический мост в голове.
   - Надо же было мне сказать Степану! Мы сейчас же с вокзала поедем в загс... А потом к Степану...
   Аня смеется и гладит Андрюшину руку, пересчитывает его пальцы. Вот теперь она знает, что такое счастье!
   Андрею хочется поцеловать девушку. Он робко оглядывается. Но в тамбуре никого не осталось, чуткие пассажиры все ушли в душный вагон. И Андрей целует Аню... И у обоих кружится голова... И они целуются снова и снова до тех пор, пока не раздается покашливание сзади.
   Это вошел в тамбур старичок-кондуктор с флажками.
   - Светлорецк, детишки. Подъезжаем, - говорит он, пряча улыбку.
   Приходится вставать. А так можно было ехать сто лет! Нет гор красивее, нет речки прекраснее, нет времени счастливее!
   Наступил вечер, и, конечно, ехать в загс с вокзала было уже поздно. К тому же Аню неожиданно встретил Андрюшин дружок, Денис Денисюк, отец которого, рабочий завода, знакомый Ивана Семеновича по Кривому Рогу, прислал за Аней, чтобы привезти ее к ним в семью. Андрей настаивал было, чтобы Аня ехала не к Денисюкам, а к нему, но Аня решила, что до загса неудобно.
   Когда Андрей, придя домой от Денисюков, сказал Степану о своем решении жениться, брат пришел в неописуемую ярость.
   - У тебя есть голова или нет? - едва сдерживая себя, говорил он. Ромео и Джульетта! Одному девятнадцать, а другой семнадцат лет!
   - Скоро будет восемнадцать!
   - Так вас, сопляков, и в загс-то не пустят.
   - Пустят. Аня узнавала. Для женщин бывают исключения... даже в шестнадцать лет.
   - Глава семьи!- издевался Степан, глядя на побледневшего брата. - Ну, что мне с тобой делать? Проекты, женитьбы! Ну, на!.. Занимай всю квартиру, а я пойду учиться к профессору Гвоздеву.
   Раздраженный, он вызвал, на ночь глядя, машину и поехал в цеха. Вернулся только под утро.
   Андрей тоже не спал. Он твердо решил, что они с Аней не будут жить у брата. В институтском общежитии им, конечно, предоставят комнату для семейных. Все должно выясниться завтра, когда Аня отнесет свои документы в институт.
   Действительно, назавтра все выяснилось.
   Аня, счастливая, поражаясь всему, что видела: заводу, городу, пруду,отнесла в институт, куда держал экзамены Андрей, документы и справку из Московского университета о том, что ее зачисляли студенткой.