Казанцев Александр Петрович. Арктический мост

   Но Сурен Авакян, заметив их на палубе, подобрался почти к самому борту и стал грозить кулаком: - Слуший, почему не сходишь? Боишься, что я тебя задушу? Правильно боишься.
   Тогда Андрей и Аня смешались с толпой полярных строителей и стали протискиваться к трапу.
   Девочки в белых платьицах надевали на каждого сходящего с корабля гирлянду цветов.
   На Аню совершенно "незаконно", несмотря на ее протесты, тоже надели гирлянду из красных маков.
   Сурен дождался Андрея и накинулся на него, как ястреб, сжал в объятиях, потом набросился на Аню, словно она тоже приехала из Арктики. Потом обнял обоих и повел на берег.
   - Ай-вай! Какой день, прямо замечательный день, старик! Подожди, еще раз встречать будем, когда с другого строительства из Арктики вернешься. Тогда в большую бочку цветов посадим!
   - И, главное, на меня тоже цветы надели,- смеялась Аня. - Я бы сняла эти маки, да уж больно они красивые!
   - Вот и опять встретились. А помнишь, как в первый раз меня из воды за волосы тащили. Всю прическу растрепали?
   - Андрюша, смотри, кто тебя ищет, смотри!
   Андрей остановился. Сурен тащил его дальше: - Кто такой? Зачем ищет? Мы уже нашли.
   Но Андрей уже заметил брата, на скулах его появились красные пятна. Он освободился из объятий Сурена, снял гирлянду цветов, отдал ее Ане и пошел навстречу Степану Григорьевичу. Аня и Сурен отстали. Аня что-то быстро говорила ему.
   Степан шел к Андрею, не торопясь, уверенно, с едва заметной улыбкой на суровом, властном лице.
   Андрей молча обнял брата и сказал одно только слово: - Спасибо.
   - Значит, знаешь уже? - произнес Степан и полез в карман за платком, вытер глаза, высморкался.- Не надо больше так, -как прежде... Не надо... Нам теперь нужно друг друга держаться.
   - Будем вместе, всегда вместе, - прерывающимся голосом сказал Андрей. - Ты прости, это все от моего упрямства.
   - Даже за упрямство люблю тебя, - сказал Степан.
   Подошли Аня с Суреном. Степана Григорьевича познакомили с Авакяном. Корнев-старший горячо пожал Сурену руку, но взгляд его был холоден.
   - Поедем ко мне, - распорядился он. - Неуютно, но просторно.
   - Нет, - запротестовала Аня. - Вы нас простите, но нам сейчас нужно съездить с Андрюшей по одному делу.
   - Прямо с вокзала? Какое такое дело? - запротестовал Сурен.
   - Мы давно собирались... "прямо с вокзала", - сказала загадочно Аня и опустила глаза.
   - В загс поедем, - объяснил Андрей.
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
   ЗАКОН ВЫГОДЫ
   Под ярким южным солнцем город выглядел ослепительно белым. Он меньше всего походил на американские города из стекла и бетона со стандартными небоскребами, крикливыми витринами и рекламами, с шумными сабвеямиподземками, с обрывками прочитанных газет на тротуарах и тоскливо ожидающими у светофора автомобилями.
   Столица Соединенных Штатов Америки скорее напоминала тихую провинцию. Уютные, скрытые зеленью домики, тихие улочки, двух-, трехэтажные дома на проспектах, колонны на фронтонах зданий, парки, памятники: Вашингтонуостроконечный, устремленный вверх обелиск, Линкольну - изображенному сидящим в мраморном павильоне, со ступенек которого выступают ораторы на митингах, и еще много других памятников, даже, быть может, слишком много для всего лишь двухвековой истории американского государства; наконец, неторопливость прохожих, южная лень и какая-то старомодность, как отличительная особенность Вашингтона.
   Прохожие, водители, владельцы и пассажиры автомобилей преимущественно негры.
   Ведь больше половины населения столицы США, расположенной в южном округе Колумбия, - цветные!
   Белых больше встретишь в центре, у правительственных зданий, департаментов, около Капитолия...
   Стеклянный купол Капитолия, где заседают Конгресс и Сенат, возвышается над .деревьями густого, аккуратно выметенного и подстриженного парка. По горячей асфальтовой аллее, заложив руки за спину, расправив атлетические плечи, быстрым шагом, словно гуляя, а не направляясь в свой офис - в Америке по делу люди идут не спеша, а вот гуляют обязательно "бегом" - шел молодой сенатор Майкл Никсон. Он был одним из двадцати трех прогрессивных сенаторов и недавно был избран на второй срок. Это был тот самый коммунист Майкл Никсон, которого вся страна знала как Рыжего Майка, прозванного так на знаменитом "рыжем процессе" в Дайтоне, где он разоблачил со скамьи подсудимых грязную антисоветскую кампанию против якобы агрессивного ледяного мола, строившегося в советских водах. По ложноМу обвинению, а по существу за это разоблачение Рыжего Майка присудили к смертной казни на электрическом стуле, от которого он избавился самым экстравагантным способом, сенсационно бежав с тюремного двора на геликоптере... Впоследствии он был оправдан и стал популярнейшим человеком Америки.
   Молодой сенатор направлялся в свой офис, в две комнаты - для него и для секретаря, отведенные ему, как и всем остальным сенаторам, в угловом громоздком здании неподалеку от Капитолия, с которым оно соединялось маленьким сабвеем, подземным туннелем, позволявшим почтенным сенаторам в движущихся покойных креслах прибыть на заседание Сената.
   Выйдя из парка, мистер Майкл Никсон оказался перед внушительным зданием Верховного Суда США. Широчайшая мраморная лестница вела к ослепительно белым колоннам. Однако посередине мраморной лестницы была проложена деревянная времянка с перилами. По ней спускались несколько почтенных старцев, ради преклонного возраста которых, быть может, и было устроено что-то вроде пароходного трапа, - правда, он портил архитектуру, но отвечал официальному требованию непременного наличия перил на широкой лестнице.
   Мистер Майкл Никсон увидел сухопарую фигуру члена Верховного Суда Ирвинга Мора и задержался, чтобы приветствовать его.
   Мистер Мор, высокий, худой, с бородкой "под дядю Сама", с великолепным лбом мыслителя и тонким носом аристократа, заметил молодого коренастого сенатора, которого вполне можно было принять за популярного игрока в бейзбол или профессионального боксера легкого веса.
   - Хэлло, Майк! Как дела, старина? - помахал он рукой.
   - Как вы поживаете, сэр? - в свою очередь спросил сенатор.
   На солнце веснушчатое лицо Майкла, как и волосы, отливало медью.
   Старик опустился на ступеньку и крепко пожал Майклу руку.
   Член Верховного Суда Ирвинг Мор был тем самым знаменитым дополнительным членом Суда, для которого было поставлено одно из двух новых кресел рядом с такими же другими креслами, огромными, с высокими спинками, тяжелыми ручками, но лишь благородно старыми. Дело в том, что при конфликте президента или Конгресса с Верховным Судом, могущим принятый закон объявить противоречащим Конституции, никто ничего сделать не может. Повлиять на Верховный Суд формально нельзя, но... увеличить число членов Суда можно. Введение двух новых членов по расчету должно было изменить в нужную сторону соотношение голосов в Суде.
   Впрочем, как известно истории, последнее добавление двух новых членов Суда дало совсем неожиданные результаты. Выборы их превратились в жестокую политическую борьбу, к которой демократическая и республиканская партии оказались менее подготовленными, чем к президентским выборам. Мистер Ирвинг Мор и его новый коллега представляли прогрессивное течение американского народа. Новый состав Верховного Суда не замедлил проявить себя: он отменил закон о запрещении Американской Коммунистической партии как противоречащий Конституции и еще несколько реакционных законов, ограничивающих права на забастовки и права на свободу мысли и убеждений.
   Ирвинг Мор совсем не был коммунистом, но это не мешало ему самым приветливым образом говорить с Майклом Никсоном:
   - Хэлло, Майк! От души поздравляю вас и жду вашего бюста в галерее Капитолия, который теперь вынуждены будут поставить. Правда, не все ваши коллеги будут в восторге от этого, впрочем, как и от возраста оригинала. В части исконной зависти дряхлого к молодому к ним присоединяюсь и я.
   - Полно, мистер Мор! Хотел бы сохранить вашу молодость к своему будущему юбилею.
   - О'кэй, мальчик! Сохраняйте свою, это будет куда лучше! Впрочем, о деле, мой друг. Мистер Игнэс лично просил меня об одолжении. Он хочет запросто видеть вас у себя.
   - У себя? - поразился Майкл Никсон. - Что общего может быть у миллионера Игнэса, если не ошибаюсь, члена Особого Комитета промышленников, хозяев страны, и у коммуниста Никсона?
   - Но ведь коммунист-то сенатор! К тому же проведший "рыжий процесс"!-лукаво сказал мистер Мор. - Во всяком случае, я вам советую пойти ему навстречу, хотя бы сегодня, после конца вашего бизнеса. По счастью, я избавлен от необходимости звонить вам по телефону в ваш офис и, несомненно, быть записанным на пленку, - и мистер Мор засмеялся.
   Молодой сенатор смутился: - Вот видите, сколько нужно сделать, мистер Мор...
   - О, мой милый друг, впереди еще много борьбы, борьбы за лучшую участь американцев.
   - Желаю удачи, мистер Мор.
   - Мистер Игнэс заедет за вами хотя бы вот сюда, чтобы не дразнить парней из газетных трестов.
   В час, когда в офисе кончилась работа и в Сенате не было заседания, которое, как известно, не ограничивается временем, ибо нельзя прервать выступающего сенатора, о чем бы и сколько времени он ни говорил, даже если он попросту стремится сорвать этим обсуждение законопроекта, - в этот уже свободный час сенатор Майкл Никсон вышел из своего офиса и вскоре был напротив здания Верховного Суда.
   Мистер Боб Игнэс уже ждал его в своем великолепном "Крейслере", огромном, словно плывущем по мостовой, широком, как удобная лодка.
   - Хэлло, мистер сенатор! Мечтаю выпить с вами коктейль трех чертей. У меня дома есть эта дьявольская смесь.
   - Хэлло, мистер Игнэс! Говорят, смесь соляной и серной кислоты называется по-русски "царской водкой".
   - Садитесь, прошу вас. Царской водкой вас мечтают угостить менее проницательные бизнесмены. Я хотел бы с вами просто поболтать.
   Боб Игнэс был худой и лощеный джентльмен лет за пятьдесят, с бритым умным лицом, редеющими, гладко зачесанными волосами и светлыми, проницательными глазами.
   Автомашина быстро мчалась по улице, Догоняя впереди идущий автомобиль, который оказался полицейским.
   Мистер Игнэс притормозил.
   - Пусть лучше эти господа проедут, - сказал он вполголоса.- Терпеть не могу с ними встречаться.
   Молодой сенатор расхохотался. Игнэс подмигнул ему: - Все фирмы отказались страховать мой автомобиль. Они терпят на мне убытки. Им ведь нет дела, что из штрафов, которые я заплатил по милости едущих впереди господ, можно составить целое состояние.
   Полицейская машина свернула за угол, и тогда мистер Игнэс показал, почему ему приходится платить много штрафов. "Крейслер" летел по средней черте улицы, отпугивая все машины, приводя в ужас пешеходов.
   - Прошу извинить, Майк, - переходя на фамильярный тон, всегда знаменующий в Америке установление деловых отношений, сказал мистер Игнэс, - я везу вас в свою местную хижину. Я снимаю небольшую квартирку в одном доме, где могу останавливаться, приезжая в Вашингтон. С отелями всегда возня, телеграммы, заказы... Бывают дни, когда в Вашингтоне толчется слишком много народу. Так что прошу извинить меня за мой вигвам.
   Через минуту машина остановилась около фешенебельного дома на самой аристократической улице Вашингтона. Один этаж этого дома и снимал мистер Игнэс.
   В подъезде, перед запертой дверью, мистер Игнэс нажал кнопку, после чего из стены раздался женский голос: - Хэллоу, кто там?
   - Это я, дорогая, с гостем, - ответил стене миллионер.
   - Сейчас, мой мальчик! - воскликнул женский голос и за дверью что-то щелкнуло.Пожалуйста, проходите.
   Игнэс распахнул дверь, за которой никого не оказалось.
   Гость и хозяин поднялись по ковровой лестнице во второй этаж. В раскрытой двери квартиры их ожидала стройная, но уже чуть поблекшая дама, дорого и со вкусом одетая.
   - Как это мило! Я так рада вам, мистер сенатор, - и она протянула руку Майклу.
   Тот низко поклонился.
   - Ну вот наше небольшое гнездышко, - сказал мистер Игнэс.
   Хозяйка провела Майкла в просторную комнату, в которой было на редкость мало мебели, но дорогой и удобной. В гнездышке Игнэса, как прикинул Майкл, было не меньше 250 квадратных метров.
   - О, сэр! Вы были в России! - говорила хозяйка. - Это моя родина. Я учу Боба русскому языку.
   - Я только плавал около ее берегов и неожиданно попал в СССР, ответил Майкл.
   - Как бы я хотела хоть взглянуть на эти берега! Боб обещает взять меня с собой, когда в следующий раз поедет в Москву.
   - В следующий раз, в следующий раз! - отмахнулся мистер Игнэс и провел гостя в кабинет. - Вы видите, здесь еще все не устроено. Приобрел несколько картин русских художников. Хочу выдержать стиль... не пускаю сюда крикливую западную мазню.
   - Это желание вашей супруги?
   - О нет! Я с нею лишь вспоминаю русский язык, который был языком моего детства.
   - Неужели? - удивился Майкл.
   - Моя мать, голландка, была замужем за русским Игнатовым. Увы, они разошлись, когда мне было четыре года. Отец оставил меня у себя, мать вернулась в Голландию. И Боря Игнатов, представьте это себе, жил в Москве. Но отец умер во время русской революции, мать обратилась к советскому правительству с просьбой отправить меня к ней... И вот я считался голландцем, но всегда говорил о голландцах "они"... Затем - умноженное наследство, наконец, Америка, и я стал американцем и миллионером, вместо того чтобы стать марксистом.
   - Стать марксистом никогда не поздно,пошутил сенатор.
   - Один раз я понял, что это полезно. Видите этот электрический камин? Я включу... Как будто мерцают горящие угли... Он мне памятен, я купил его, когда еще жил в Голландии. Я затащил к себе русских туристов и показывал им этот камин. Они, конечно, были марксистами. Я играл на бирже... Акции ближневосточных нефтяных компаний... Я спросил русских (это было перед передрягой на Ближнем Востоке): почему повышаются мои акции? Я страшусь беспорядков, но мне жалко продать лезущие вверх акции.
   - Что же ответили вам русские?
   - Посоветовали мне прочитать Маркса.
   - И вы?
   - Я продал акции. Начался Суэцкий кризис, нападение англичан и французов на Египет и все, что потом произошло. Я избежал огромных убытков и велел переплести "Капитал" Маркса в дорогой переплет.
   - Прочитали?
   - Прочитал. Конечно, кое-что устарело, но много интересного. Это надо знать.
   - Кому?
   - Не только вам, мистер коммунист, но и грамотному капиталисту. Что касается меня, то я усовершенствовал Маркса.
   - Вот как? - усмехнулся Майкл. - Об этом вы и хотели поговорить с марксистом?
   - И об этом тоже. Курите сигару. Это моя страсть. Помню, я доказывал русским гостям, что если я, купец, покупаю и продаю и у меня нет рабочих, у которых я отнимаю, как я потом узнал, "прибавочную стоимость", то я никого не эксплуатирую, ни из кого не выжимаю пот и кровь, как говорил Ленин. Но не в этом дело. Я усовершенствовал Маркса, выведя основной закон, движущий и регулирующий все жизненные явления человеческого общества. Это "закон выгоды".
   - Закон выгоды?
   - Вот именно. И этот закон действителен и для того сложного, смешанного мира, в котором мы живем. Если бы отдельные его части, Майк, не были так разделены, то мы бы могли назвать наш мир "Капиталистической коммуной"! Каково? Неплохо?
   - Два слова, взаимно исключающие одно другое.
   - Это, если не учитывать "закона выгоды". Выгода, если тонко разобраться, вовсе не требует исключения капитализмом коммунизма и коммуной капитализма. В том-то и дело, что они прекрасно могут существовать рядом к всеобщей выгоде!
   - Здесь, пожалуй, я с вами соглашусь.
   - Подождите, подружитесь со мной - и вы станете неомарксистом, "коммунистом частной выгоды"!
   - Стоп, мистер Игнэс, стоп! Не искушайте меня, - замахал руками сенатор.
   - Но в сторону шутки, - продолжал миллионер. - Я перехожу прямо к делу. Мой "закон выгоды" властно повелевает капиталистическому миру идти на сближение с коммунистическим, создавая единую мировую экономическую систему, называйте ее капиталистической коммуной или как хотите еще, не важно.
   Майкл Никсон внутренне забавлялся неграмотным и наивным философствованием самонадеянного капиталиста. Однако что-то было в словах Игнэса, заставлявшее Майка остаться и продолжать беседу.
   - Мы разговариваем без масок, славный мой Майк. Перед вами я не стану прихорашиваться. Словом, мистер сенатор, я, как вы читали в газетах, недавно вернулся из Москвы. Я был бы плохим бизнесменом, имея дело с Россией, если бы у меня не была там поставлена экономическая информация. Нет, нет, не шпионаж! Боже меня сохрани! Я родился в этой стране. Только экономическая, конечно, платная информация. Бизнесмен всегда за все платит. И вот мой наблюдатель, он, как и я, католик, я его зову просто Лев Янович, наряду с обычными сведениями сообщил мне о воскрешении очень любопытной идеи какого-то русского инженера построить плавающий туннель между Советским 'Союзом и Америкой. Мне это очень кстати. Тут начинается мой бизнес к вам, сенатор. Я не хочу предлагать вам союз, но не прочь иметь с вами общность действий.
   - В чем общность действий?
   - Закон выгоды повелевает освежить, реконструировать мир, слишком долго внутренне враждовавший. В самом деле, подумайте, сенатор. Сколько времени можно гнать металл в пушки и бомбы, анки и каски? Нужно или воевать или выбрасывать всю эту дорогую рухлядь. Но воевать!.. Мой бог! Вы меня извините, я - жизнелюб. Я боюсь за этот камин и за эти картины... И за вашего покорного слугу, у которого еще все зубы целы. Сейчас не те времена, когда можно было читать известия с фронтов. Фронт грядущей войны будет повсюду: и в Москве, и в Дайтоне, и в Вашингтоне... А я, здешний житель, я не хочу быть на фронте! Как же быть? Закрывать заводы? Выбрасывать на улицу безработных, чтобы они занялись на досуге революцией? Вот вы - сенатор. Что придумает ваш Сенат?
   - Он так же разнороден, как и мир, мистер Игнэс.
   - Вы правы. Но он будет более слитен, если все поймут "закон выгоды". Вместо пушек и бомб можно производить тысячи вещей и продавать их... на ту сторону. Вот в этом выгода! И не будет у нас безработных, и не будем мы дрожать от страха, что разоримся или распадемся на атомы, что в конечном итоге почти одно и то же.
   - Что вы предлагаете, мистер философ?
   - Предлагаю реконструировать мир, сблизить все страны, заинтересовать их друг в друге. Вот почему нам важен русский проект моста через Северный полюс. Нам нужны такие проекты - еще и еще! И на первых порах нужно организовать у нас в Америке Всемирную выставку реконструкции и сближения всех частей мира. Что? Неплохо, мистер коммунист?
   - Пожалуй, об этом стоит подумать. Коммунисты всегда предлагали сосуществовать.
   - Не просто сосуществовать, а жить одной экономической жизнью.
   - Экономически соревнуясь.
   - Верно! Соревнование - это взаимное стремление к выгоде. Нужно организовать Всемирную выставку реконструкции мира. И для этого нужны будут дружественные этой идее голоса разных лагерей. И тут голос Рыжего Майка будет очень ценен. Черт возьми, я забыл про коктейль трех чертей!
   - Мне нравится ваша идея, мистер Игнэс. Я согласен на общность действий.
   -- О! Я говорил вам о "законе выгоды". Он всеобъемлющ!
   Миссис Игнэс внесла приготовленный коктейль. Миллионер и сенатор-коммунист выпили за успех задуманного дела, крякнули и поморщились. Коктейль был очень крепок.
   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
   ВОЗВРАЩЕНИЕ О'Кими
   Черный лоснящийся на солнце автомобиль повернул с моста Эдогава на Кудан-сити. Вскоре он мчался уже вдоль канала. Молодая женщина с любопытством озиралась вокруг.
   Столько лет! Столько лет! Как много перемен... и в то же время как много осталось прежнего. Вон рикша вынырнул из-под самого автомобиля. Рикша на велосипеде... Когда-то она не обратила бы на него внимания, а теперь все японское бросается в глаза. А вот и императорский дворец, сейчас надо свернуть налево. Как сжимается сердце! Все незнакомые лица. Много мужчин в европейском платье. У женщин модные прически, но все же большинство в кимоно.
   Центральный почтамт! Теперь уже совсем близко. Здесь она бегала девочкой... Однажды вон туда, на середину улицы, закатился ее мячик. Его принес полицейский. Она благодарила полицейского и сделала по-европейски книксен.
   А потом возненавидела его. Возненавидела за то, что он так грубо схватил маленькую, хрупкую женщину, которая шла впереди всех с флагом.
   Автомобиль повернул направо и въехал в ворота сада. Через несколько секунд он остановился у подъезда богатого особняка.
   Девушка легко выскочила из машины. Европейское платье делало ее особенно миниатюрной и изящной. При виде ее стоявшая на крыльце женщина подняла вверх руки. Девушка хотела броситься к ней, но женщина скрылась в доме.
   Взбежав на ступеньки, девушка остановилась. Рука, прижатая к груди, чувствовала удары сердца. Она не ошиблась - вот знакомые шаги. Он, всегда такой занятый, ждал ее.
   Может быть, он стоял у окна в своем кабинете, чтобы видеть улицу.
   В дверях показался пожилой человек. Закинутая голова с коротко остриженными волосами и гордая осанка совсем не вязались с его маленьким ростом. Девушка вскрикнула и бросилась ему на шею.
   - Кими-тян! Моя маленькая Кими-тян... Как долго я ждал тебя!
   Отец обнял ее и, взяв за тоненькие плечи, повел в дом.
   Девушка оглядела знакомую с детства комнату европейской половины дома и вдруг увидела ползущую к ней по полу женщину.
   - Фуса-тян! Встань скорей! - девушка бросилась вперед и подняла женщину. - Фусатян, милая! Ты приветствуешь меня, как гостямужчину.
   Отец снова взял девушку за плечи и повел ее во внутренние комнаты. Они прошли по роскошным, убранным в европейском стиле залам и гостиным. Японскими здесь были только картины, но и те лишь современных художников. Это сразу бросалось в глаза. Нигде не видно было священной горы Фудзи-сан: художники теперь избегали этой традиционнонародной темы как штампа.
   Кими-тян всплеснула руками.
   - Дома! Ой, дома! - она присела, как Делала это маленькой девочкой. Дома! Ой, совсем дома!
   И она принялась целовать знакомые предметы, гладила рукой лакированное дерево ширмы, прижималась щекой к старой, склеенной статуэтке.
   Отец стоял, скрестив руки на животе, а его аккуратно подстриженные усы вздрагивали.
   Незаметно он провел по ним пальцем.
   Потом Кими-тян встала, подошла к отцу и припала к его плечу.
   - А мама... мама... - тихо всхлипнула она.
   Отец привлек дочь к груди и стал быстробыстро гладить ее гладкие, нежно пахнущие волосы.
   Наконец Кими-тян выпрямилась.
   - Ну, вот... а я плачу, - сказала она слабым голосом, стараясь улыбнуться.
   Они пошли дальше. На полу теперь были циновки. Отец отодвинул ширму, отчего комната стала вдвое больше, и сел на пол.
   - Окажи благодеяние, садись, моя маленькая Кими-тян. Или, может быть, ты сначала хочешь надеть кимоно, чтобы почувствовать себя совсем на родине?
   - Ах, нет! Я дома, дома... Я тоже попробую сесть, только я разучилась. Это смешно, не правда ли? Так совсем не сидят в Париже, а костюмы там носят такие же, как на тебе. Как постарела Фуса-тян! Она ведь, правда, хорошая? Ты стал знаменитым доктором? Сколько теперь ты принимаешь больных? А как перестроили дом напротив! Его не узнать. Кто теперь в нем живет? Почему никто не лаял, когда я въезжала? Неужели Тоби-сан умер?
   - Конечно. Собаки не живут так долго. Ведь сколько прошло лет. Все волнует тебя. Как высоко вздымается твоя грудь! Так дыши глубже розовым воздухом страны Ямато. Я вижу, что ты не забыла здесь ничего и никого.
   - Никого, никого!
   И вдруг Кими-тян опустила свои миндалевидные глаза, стала теребить соломинку, торчавшую из циновки.
   Отец улыбнулся.
   - Я знал, знал. Мы все ждали и встречали тебя. Он лишь не посмел стеснять нас в первые минуты встречи.
   Японец хлопнул в ладоши. Отодвинулась еще одна фусума, и за ней показалась женщина с черным лоснящимся валиком волос на голове.
   - Передай господину Муцикава, что госпожа О'Кими ждет его...
   - Муци-тян, - тихо прошептала девушка.
   Отец поднялся навстречу молодому японцу в широком керимоне и роговых очках, появившемуся из-за отодвинутой ширмы.
   О'Кими порывисто вскочила. Она не смела поднять глаза.
   Муцикава еще издали склонил голову, произнося слова приветствия.
   О'Кими протянула ему свою крохотную руку. Он сжал ее обеими руками.
   - Усуда-сан мог бы выгнать меня. Я жду вас со вчерашнего вечера, сказал он.
   - Вчера вечером? - девушка подняла глаза. - Тогда я еще не села в поезд... А почему вы носите очки?
   - Японцы, японцы... - заметил улыбающийся У суда. - Они слишком часто бывают близорукими.
   - О, так, Усуда-сударь, - почтительно отозвался молодой человек. - О, Кими-тян... Мне можно вас так называть? Извините, я так понимаю вас, понимаю, как вы стремились из чужих, далеких краев на родину, чтобы остаться здесь навсегда.
   - О, не совсем, не совсем так, - сказал Усуда. - Конечно, я не хочу, чтобы моя маленькая Кими-тян рассталась с родиной, но еще больше не хочу, чтобы она расставалась теперь со мной.
   - Позвольте спросить вас, Усуда-си. Разве вы предполагаете уехать отсюда?
   - О, не пугайся, мой мальчик! Выставка в Нью-Йорке откроется только через несколько месяцев. Однако я пройду в сад. Я велел вынести туда стол, чтобы наша Кими-тян могла дышать запахом вишен.
   - Да, да, вишни, вишни, - тихо повторила девушка.
   Усуда вышел, украдкой взглянув на смущенных молодых людей.
   Они стояли друг против друга и неловко молчали.