Келлерман Джонатан. Доктор Смерть

   — Существует несколько степеней цивилизованности, — заметил я.
   Эрик улыбнулся.
   — Вероятно, вы верите в альтруизм как во что-то отвлеченное. Добро, которое творят ради самоудовлетворения. Я же считаю, что жизнь в основе своей зиждется на парадигме страха перед ответственностью: люди совершают те или иные поступки, чтобы избежать наказания.
   — К такому заключению вас подвел личный опыт?
   Он откинулся на спинку кресла.
   — Ну-ну-ну, вам не кажется, что это чересчур прямой вопрос, особенно если учесть, что я не пробыл здесь и пяти минут, — к тому же, скажем так, явился сюда не совсем по своей воле?
   Я промолчал.
   — Если будете на меня давить, я отвечу вам так же, как ответил отцу, когда он случайно набрел на то место, где я занимался медитацией.
   — То есть?
   — Уйду в свою раковину — кажется, у вас это называется избирательной немотой.
   — Хорошо хоть немота будет «избирательной».
   Эрик непонимающе посмотрел на меня.
   — Что вы хотите сказать?
   — То, что вы полностью контролируете себя.
   — Вот как? А разве то, что называют «свободной волей», существует?
   — А если ее нет, зачем нужно чувство вины, Эрик?
   Он на мгновение нахмурился, но тотчас же улыбкой стер с лица озабоченность.
   — Ага! — Он снова принялся теребить пуговицу мятой рубашки. — А вы, я вижу, философ. Наверное, член Лиги плюща. Дайте-ка взгляну на ваши дипломы... О, извините, вижу, вы из глубинки?
   — Со Среднего Запада.
   — Родились и росли среди коров и кукурузы, но тем не менее стали философом — это что-то в духе «Ужина с Андре».
   — Ваш любимый фильм? — спросил я.
   — Фильм неплохой, несмотря на то, что там очень много болтают. Но все же мне больше по душе «Смертельное оружие».
   — Вот как?
   — Примитивность имеет свои плюсы.
   — Потому что жизнь слишком сложна?
   Эрик начал было отвечать, но тут же умолк и, снова посмотрев на мои дипломы, погрузился в изучение ковра на полу. Мы помолчали. Наконец он поднял взгляд.
   — Берете меня измором? Тактика номер тридцать шесть Б?
   — Нам торопиться некуда, — сказал я.
   — В вашем ремесле без терпения не обойтись. Из меня психолог получился бы никудышный. Мне говорили, я не умею общаться с дураками.
   — Кто говорил?
   — Все. Отец. Он говорил это как комплимент. Отец гордится мной и выставляет свое отношение напоказ — вот вам и пример конструктивного чувства вины.
   — А в чем он чувствует себя виноватым? — спросил я.
   — В том, что он теряет контроль. Воспитывает детей, в то время как мы все трое прекрасно понимаем, что отец предпочел бы летать по всей стране, скупая недвижимость.
   — В данном случае ему приходится считаться с обстоятельствами.
   — Ну, — верхняя губа изогнулась дугой, — отец не всегда поступает рационально. С другой стороны, разве про кого-нибудь это можно сказать? Для того чтобы понять корни его чувства вины, необходимо заглянуть в его прошлое — вы этим занимались?
   — Почему бы вам меня не просветить?
   — Отец в буквальном смысле сделал себя сам. Сливки иммигрантского сброда. Его отец приехал из Греции, мать родилась на Сицилии. У них была бакалейная лавка в Байонне, штат Нью-Джерси. По-моему, от одного этого пахнет оливками, да? В том мире семья это мамочка, папочка, детишки, виноградная лоза, изжога после обеда — обычное наследство Средиземноморья. Но папочка, обзаведясь собственной семьей, не держался за мамочку — он не спас свою жену.
   — Это было в его силах?
   Заливаясь краской, Эрик сжал кулаки.
   — А я знаю, мать вашу? Зачем задавать такой вопрос, если на него в принципе не может быть ответа? И почему вообще я должен отвечать на веши вопросы? — Он бросил взгляд на дверь, словно решая, не спастись ли ему бегством. — Какой в этом смысл?
   Он ссутулился, сполз вниз.
   — Этот вопрос вам очень неприятен, — сказал я. — Вам его уже кто-то задавал?
   — Нет, — быстро ответил Эрик. — И какое мне дело до этого кого-то, мать твою? Какое, мать твою, мне дело, мать твою, до этого долбанного прошлого? Главное — это то, что происходит сейчас... Не обращайте внимания, все равно обсуждать это бесполезно. И не торжествуйте по поводу того, что я при первой же встрече продемонстрировал такие бурные эмоции. Если бы вы меня хорошо знали, вы бы поняли, что это все пустяки. Я состою из чувств. То, что я думаю, я сразу же высказываю вслух. Что на уме, то на языке. Если у меня будет настроение, я изолью душу первому встречному, мать его, так что не радуйтесь раньше времени.
   Дальше последовала грязная ругань вполголоса.
   — Я позволил отцу втянуть себя в это...
   Молчание.
   — Так что же случилось, Эрик?
   — Отец застал меня в минуту слабости. Луна была полной, а я был полон дерьма. Поверьте, больше этого не повторится. Первый пункт в повестке дня: сегодня же вечером вернуться в Пало-Альто. Пункт второй: найти другого соседа, чтобы он не закладывал меня, если я вздумаю на время свернуть с дороги. Это же все дерьмо собачье, вы понимаете? Я это понимаю, доктор Маниту это понимает, и вы, если заслужили по праву все свои дипломы, тоже должны это понимать.
   — Много шума из ничего, — сказал я.
   — Уж точно это не «Сон в летнюю ночь» — в моей жизни нет места комедии, доктор. Я бедное-пребедное дитя трагедии. Моя мать умерла страшной смертью, и я имею право вести себя отвратительно, правда? Ее смерть дала мне свободу действий. — Эрик молитвенно сложил руки. — Спасибо тебе, мамочка, за огромный простор для деятельности.
   Он так сильно сполз вниз, что уже буквально лежал в кресле.
   — Ну ладно. — Эрик улыбнулся. — Давайте поговорим о чем-нибудь более жизнерадостном.
   — Поскольку вы возвращаетесь в Стэндфорд и я, скорее всего, больше с вами никогда не увижусь, позвольте вызвать ваш гнев, посоветовав обратиться к кому-нибудь... Эрик, выслушайте меня. Я вовсе не говорю, что вам требуется лечение. Однако недавно вы перенесли ужасное испытание и...
   — Да вы просто мешок с дерьмом, — оборвал меня он. На удивление, его голос оставался мягким. — Как вы можете рассуждать о том, что мне довелось перенести?
   — Я не рассуждаю, а сопереживаю. Когда умер мой отец, я был старше вас, но ненамного. Мой отец тоже сам пришел к своему концу. Когда умерла мать, я уже был гораздо старше, но ее утрата причинила мне гораздо более сильную боль, поскольку мы с ней были очень близки, а после ее смерти я остался сиротой. Это очень тяжело — ощущение одиночества. Смерть отца явилась большим ударом по моему чувству справедливости. Ну, тот факт, что можно вот так просто лишиться чего-то очень значительного. Ощущение собственного бессилия. Ты смотришь на мир другими глазами. По-моему, имеет смысл выговориться перед человеком, готовым тебя выслушать.
   Черные глаза Эрика не отрывались от моих. У него на шее забилась жилка. Улыбнувшись, он ссутулился.
   — Замечательная речь, приятель. Как это называется? Конструктивное саморазоблачение? Тактика номер пятьдесят пять В?
   Я пожал плечами.
   — Хватит.
   — Извините, — смущенно произнес он. — Вы хороший человек. Вся беда в том, что я — нет. Так что не тратьте время напрасно.
   — Похоже, ты здорово на этом зациклился.
   — На чем?
   — На том, что ты своенравный вспыльчивый гений, которому все прощается. Судя по всему, почему-то ты вбил себе в голову, что талант неразрывно связан со странностями. Но мне приходилось встречаться с по-настоящему плохими людьми, и тебе далеко до членства в этом клубе.
   Эрик залился краской.
   — Я же извинился. Зачем крутить нож в ране, мать вашу?
   — Можешь не извиняться, Эрик. Сейчас речь идет о тебе, а не обо мне. И ты был прав, это действительно конструктивное саморазоблачение. Я решил немного приоткрыть себя в надежде, что это подтолкнет тебя принять мою помощь.
   Он отвернулся.
   — Чушь собачья. Если бы отец не повел себя как нервная дамочка, мать его, и не потерял самообладание, ничего бы не случилось.
   — Но действительность все равно осталась бы неизменной.
   — Дайте мне отдохнуть.
   — Эрик, забудь о философии. Забудь о психологии. Твоя сущность состоит в том, что ты переживаешь, что чувствуешь. На долю большинства твоих сверстников не выпадает таких испытаний, какие достались тебе. Мало кого волнуют проблемы чувства вины и раскаяния.
   Эрик вздрогнул, словно я встряхнул его за плечи.
   — Я говорил... абстрактно.
   — Неужели?
   Он словно приготовился прыжком сорваться из кресла, но тотчас же взял себя в руки. Рассмеялся.
   — Значит, вам довелось повидать немало плохих людей, да?
   — Больше, чем мне хотелось бы.
   — Убийц?
   — В том числе.
   — Серийных убийц?
   — И их тоже.
   Снова смешок.
   — И вы считаете, я не подхожу?
   — Давай назовем это научным прогнозом, Эрик. Хотя в одном ты прав: я тебя действительно совсем не знаю. Мне также кажется, что чувство вины для тебя не простая абстракция. Отец и сестра рассказали мне, сколько времени ты проводил с матерью, когда она болела. Взял академический отпуск...
   — И вот теперь пришло время расплаты? Я должен выслушивать все это дерьмо, мать вашу?
   — Встреча со мной — это вовсе не наказание.
   — Ну да, особенно если меня сюда притащили против воли.
   — Неужели отец и вправду может тебя заставить что-то сделать против твоего желания? — удивился я.
   Эрик промолчал.
   — Ты пришел сам, — продолжал я. — По своей воле. И поскольку наше с тобой знакомство ограничится одной-единственной встречей, самое лучшее, что я могу сделать, — это дать тебе совет, а дальше как знаешь.
   — Мой вам совет — забудьте обо всем и не тратьте свое драгоценное время. Во-первых, меня просто не должно было быть здесь. Я не имел права вмешиваться в ваши отношения со Стейси.
   — Стейси не имеет ничего против...
   — Это она так говорит. Стейси всегда так поступает — идет по пути наименьшего сопротивления. Верьте мне, пройдет немного времени, и она будет волосы на голове рвать. В первую очередь потому, что Стейси меня ненавидит. Я бросаю тень на всю ее жизнь. Лучшее, что я для нее сделал, — это уехал из дома. Стэндфорд — это самое последнее место, куда она хотела бы поступить, но поскольку отец на нее давит, она снова уступит — пойдет по пути наименьшего сопротивления. Стейси приедет в Стэндфорд, поживет рядом со мной и снова начнет меня ненавидеть.
   — Пока вы в разлуке, ее ненависть затихает?
   — Разлука смягчает сердца.
   — Иногда разлука делает сердца пустыми.
   — Глубокомысленное изречение, — презрительно бросил Эрик. — Столько глубокомысленности, мать твою, а до вечера еще далеко.
   — Ты действительно считаешь, что Стейси тебя ненавидит?
   — Я в этом уверен. И тут я совершенно бессилен. От старшинства в семье никуда не деться, и она просто должна смириться с тем, что навсегда останется второй.
   — А ты должен смириться с тем, что будешь первым.
   — Это тяжелое бремя. — Он засучил рукав. — А, черт, оставил часы в общаге... Надеюсь, их не сопрут, честное слово, мне пора возвращаться. Дела ждут. Сколько у нас осталось времени?
   — Еще десять минут.
   Снова оглянувшись вокруг, Эрик заметил шкафчик с настольными играми.
   — Слушайте, давайте сыграем в «Страну сладостей». Посмотрим, кто первый взберется на вершину горы из леденцов.
   — Ничего не имею против сладкой жизни, — согласился я. Стремительно развернувшись, Эрик изумленно раскрыл рот. Я не увидел в его глазах слезы, но по тому отчаянному жесту, каким он их смахнул, я понял, что они были.
   — А вам все хиханьки да хаханьки — гнете свою линию несмотря ни на что, мать вашу. Ну да ладно, спасибо за ваше озарение, док.
   Зазвонил звонок. На восемь минут раньше положенного. Ричард устал ждать?
   Сняв трубку, я переключил телефон на внутреннюю линию, связывающую его с аппаратом у входной двери.
   — Это я, — услышал я голос Ричарда. — Извините за то, что мешаю, но у нас кое-какие неприятности.
   Мы с Эриком поспешили к выходу. Ричард и Стейси ждали на крыльце. У них за спиной стояли двое высокорослых мужчин.
   Детективы Корн и Деметри.
   — Эти господа хотят, чтобы я отправился вместе с ними в полицейский участок, — сказал Ричард.
   — Здравствуйте, док, — бросил Корн. — У вас довольно мило.
   — Вы с ними знакомы? — изумился Ричард.
   — В чем дело? — спросил я.
   — Как сказал мистер Досс, — улыбнулся Корн, — ему необходимо приехать в управление.
   — Зачем?
   — Чтобы ответить на некоторые вопросы.
   — На какие вопросы?
   Вперед шагнул Деметри.
   — Вас это не касается, доктор Делавэр. Мы разрешили мистеру Доссу связаться с вами, потому что здесь находятся его дети, и один из них несовершеннолетний. Но вашему сыну ведь уже двадцать, да? Значит, он сможет отвезти сестру домой в машине мистера Досса.
   Они с Корном подступили к Ричарду с двух сторон. Тот был напуган.
   — Папа! — воскликнула Стейси, широко раскрыв глаза от ужаса. Ричард молчал. Он даже не спрашивал, что случилось. Не хотел, чтобы дети услышали ответ?
   — Сэр, вы сейчас поедете с нами, — решительно произнес Деметри.
   — Сначала я свяжусь со своим адвокатом.
   — Сэр, мы вас не арестовываем, — успокоил его Корн. — Вы сможете позвонить из управления.
   — Я свяжусь с ним немедленно, — воскликнул Ричард, размахивая серебряным телефоном.
   Корн и Деметри переглянулись, и Корн сказал:
   — Отлично. Пусть он ждет вас в управлении Западного Лос-Анджелеса, но вы поедете с нами.
   — Что за черт, мать вашу! — крикнул Эрик, делая шаг к полицейским.
   — Стой спокойно, сынок, — бросил Деметри.
   — Я тебе не сынок, мать твою. Если бы у меня был такой папаша, я бы давно удавился.
   Деметри схватился за пистолет. Стейси испуганно вскрикнула. Эрик застыл на месте.
   Положив руку ему на плечо, я почувствовал, что его колотит. Ричард принялся яростно тыкать в кнопки телефона. Подойдя к Стейси, Эрик обнял ее за плечо. Она бросилась ему на шею. У нее дрожали губы. Эрик держался, но жилка у него на шее бешено пульсировала. Брат и сестра не отрывали взгляда от отца, поднесшего телефон к уху.
   Ричард нетерпеливо задергал ногой. В его взгляде больше не было страха. Спокойствие под огнем противника — или же он ожидал чего-то подобного?
   — Сандра? Говорит Ричард Досс. Будь добра, соедини меня с Максом... Что? Когда?.. Ладно, слушай, дело действительно очень важное... Я попал в передрягу... нет, совсем другое. Сейчас я не могу объяснить. Просто позвони ему в Аспен. Я буду в управлении полиции Западного Лос-Анджелеса. С детективами... Как ваши фамилии?
   — Корн.
   — Деметри.
   Ричард повторил фамилии в трубку.
   — Сандра, обязательно найди Макса. Если он не сможет сразу же прилететь сюда, пусть хотя бы назовет кого-нибудь, кто мне поможет. Ищите меня по сотовому. Я на тебя рассчитываю. Пока.
   Он закрыл аппарат.
   — Пошли, — сказал Деметри.
   — Деметри, — задумчиво повторил Ричард. — Это греческая фамилия?
   — Американская, — слишком поспешно поправил его тот. И тотчас же: — Литовская. Но это было давно. Пойдемте, сэр.
   Только полицейский может произнести слово «сэр» так, чтобы оно прозвучало как оскорбление.
   Стейси заплакала, и Эрик крепче обнял ее.
   — Ребята, ничего страшного, держитесь! Увидимся за ужином. Обещаю.
   — Папа! — всхлипнула Стейси.
   — Все будет хорошо.
   — Сэр, — сказал Корн, беря Ричарда под руку.
   — Подождите, — вмешался я. — Я позвоню Майло.
   Полицейские как по команде усмехнулись. Я понял, что сказал какую-то глупость.
   Деметри зашел Ричарду за спину, Корн не выпускал его руки. Здоровенные полицейские повели коротышку к машине.
   Деметри обернулся.
   — Майло все знает.

Глава 21

   Огромная бледная ладонь мясистым облаком висела в нескольких дюймах у меня перед лицом.
   — Не надо, — едва слышно произнес Майло. — Ничего не говори.
   Часы показывали 5:23. Я находился в приемной управления полиции Западного Лос-Анджелеса, а Майло только что спустился ко мне.
   Мне очень хотелось ткнуть в его ладонь кулаком, но я дождался, пока она опустится. Майло снял пиджак, но его галстук был затянут слишком туго, отчего шея и лицо налились кровью. А ему-то на что злиться?
   Я прождал в приемной больше часа, в основном оставаясь наедине с дежурным, рыхлым неразговорчивым вольнонаемным по имени Дуайт Мур. Я знаком кое с кем в Западном управлении, но не с Муром. Он встретил меня настороженно, словно я пытался что-то ему продать. Когда я попросил его вызвать детектива Стерджиса, Мур очень долго пробовал связаться с комнатой следователей.
   В течение следующих шестидесяти трех минут я грел своим задом пластмассовый стул, пробуя все знакомые способы сохранять спокойствие, а Мур тем временем отвечал на звонки и перекладывал по столу бумаги. Прождав минут двадцать, я встал и подошел к столу.
   — Сэр, почему бы вам не отправиться домой? — спросил Мур. — Если детектив Стерджис действительно знает вас, ему известен ваш телефон.
   Я стиснул кулаки.
   — Нет, я подожду.
   — Как вам угодно.
   Сходив в дежурную комнату, Мур вернулся с большой кружкой кофе и глазированной булочкой. Он ел, повернувшись ко мне спиной, небольшими кусочками, постоянно вытирая с подбородка крошки. Время почти не двигалось. В управление входили и выходили люди в синей форме. Кое-кто здоровался с Муром, но без особого энтузиазма. Я думал о том, что в присутствии Эрика и Стейси их отца забрала полиция Лос-Анджелеса.
   В четверть шестого в участок пришла пожилая пара в однотонных зеленых плащах. Они поинтересовались у Мура, что им делать по поводу потерявшейся собаки. Тот, натянув на лицо презрительную ухмылку, дал телефон Службы контроля за животными. Когда женщина попыталась узнать у него еще что-то, Мур бросил: «Я не из Службы контроля за животными» и повернулся к ней спиной.
   — Член ты собачий, — в сердцах промолвил мужчина.
   — Херб, не надо, — сказала жена, увлекая его к двери.
   — И они еще удивляются, почему их никто не любит, — заметил на прощание старик.
   Пять часов двадцать семь минут. Об Эрике и Стейси ни слуху ни духу. Я считал, что если бы они сюда приехали, их бы пропустили наверх, но Мур отказывался подтвердить мои предположения.
   Я гнался в своем «Севиле» следом за черным БМВ Ричарда. Пулей промчавшись по лощине, Эрик вклинился в оживленное движение Уэствуда.
   Следить за ним было легко: машина лезвием оникса рассекала грязный воздух. У меня снова мелькнула мысль, не ее ли видел Пол Ульрих неподалеку от Малхолланда. Ричард, Эрик...
   Мальчишка ехал слишком быстро и рискованно. На пересечении Сепульведы с Уилширом он проскочил на красный свет, вылетел на разделительную линию, уходя от столкновения с грузовиком, и под сердитые сигналы клаксонов понесся дальше. Я, остановившись на светофоре, потерял его из виду. Когда мне наконец удалось добраться до полицейского участка, черного БМВ нигде поблизости не было. На этот раз въезд на специальную стоянку был мне заказан. Покружив вокруг участка, я с трудом втиснул машину на свободное место, а затем возвращался два квартала пешком. В управление я пришел запыхавшись.
   У меня перед глазами стоял проникнутый ужасом взгляд Стейси, смотревшей на то, как Корн и Деметри усаживают ее отца на заднее сиденье своей машины. По лицу девушки текли слезы. Когда Корн захлопнул дверцу, Стейси зашевелила губами, беззвучно произнеся: «Папа!» Эрику пришлось буквально тащить ее к отцовскому БМВ. Открыв правую переднюю дверь, он впихнул сестру в машину. Бросив на меня взгляд, полный злобы, Эрик уселся за руль и завел двигатель, доведя обороты до надрывного воя. Оставив черные следы шин на бетоне и запах горелой резины в воздухе, он рванул с места...
   — Где дети? — спросил я Майло.
   Что-то в моем голосе заставило его поморщиться.
   — Алекс, давай поговорим наверху.
   Услышав обращение Майло ко мне по имени, Мур оторвался от своих бумаг.
   — Да, детектив Стерджис, этот господин вас ждет.
   Буркнув что-то себе под нос, Майло направился к лестнице. Мы быстро поднялись на второй этаж, но вместо того, чтобы пройти в коридор, Майло остановился у двери пожарного выхода.
   — Выслушай меня. Не я принял это решение...
   — Это не ты прислал тех двоих...
   — Приказ привезти и допросить Досса пришел сверху. Приказ, не просьба. Начальство утверждает, что пыталось связаться со мной. Я был в Венисе, и оно, вместо того чтобы меня поискать, отправило за Доссом Корна.
   — Деметри сказал, что ты в курсе.
   — Деметри осел.
   Массивная шея вырывалась из тесного воротничка. Лицо залила нездоровая краска. Наверное, Майло не стремился умышленно к такому эффекту — но он стоял тремя ступеньками выше, огромная зловещая туша, вулкан, извергающий ярость. На лестнице было жарко и душно, пахло затхлостью школьного коридора.
   — Как бы я поступил на месте Корна? — рявкнул Майло. — Так же, это был приказ, черт побери. Но, конечно, я сделал бы это не у тебя дома. А теперь прошу извинить. У меня полно дел.
   — Замечательно, — сказал я, хотя испытывал совершенно противоположное чувство. — Но все же выкрои для меня немного времени. Я видел лица ребят. Черт возьми, почему такая спешка? В чем Ричард провинился?
   Майло шумно вздохнул.
   — То, что он напугал своих детей, это меньшая из его проблем. Твой Досс попал в переплет, Алекс.
   У меня внутри все оборвалось.
   — Это связано с Мейтом?
   — Да.
   — Проклятие, что изменилось за эти два часа? — воскликнул я.
   — А то, что у нас появились улики на Досса.
   — Какие улики?
   Он засунул палец за воротник.
   — Если ты хоть словом обмолвишься об этом, мне отрубят голову.
   — Святые угодники, без головы ты не сможешь есть. Ладно, что у вас на него?
   Майло грузно опустился на верхнюю ступеньку.
   — У нас есть замечательный парень по имени Квентин Гоад, в настоящее время содержащийся под стражей в ожидании суда по обвинению в вооруженном ограблении.
   Он достал из кармана фотографию из дела. Белый мужчина с крупными чертами лица, бритый наголо, с черной козлиной бородкой.
   — Похож на растолстевшего сатану, — заметил я.
   — Когда Квентин не грабит магазины, он работает строителем — в основном специализируется на кровле. Ему приходилось работать на мистера Досса — судя по всему, мистеру Доссу нравится нанимать бывших уголовников и платить им черным налом, уклоняясь от налогов. Это кое-что говорит о его характере. Так вот, по словам Гоада, два месяца назад он работал в Сан-Бернардино — менял крышу на большом торговом центре, купленном Доссом по дешевке. Как-то раз Досс отвел его в сторону и предложил пять тысяч за то, чтобы он убил Мейта. Сказал, что сделать это надо так, чтобы было побольше крови, тогда все решат, что это дело рук серийного убийцы. Дал тысячу задатка и пообещал еще четыре после выполнения заказа. Гоад говорит, что деньги он взял, но у него не было и в мыслях убивать Мейта. Он рассчитывал срубить штуку баксов и смыться из города. Все равно Гоад собирался перебраться в Неваду, потому что в Калифорнии за ним водилась пара грешков, и дело начинало пахнуть жареным.
   — Только не говори, что перед отъездом твой тип решил снять грех с души и явился с повинной.
   — Месяц назад вечером, перед самым закрытием мистер Гоад зашел в кафе с пистолетом 22-го калибра в руке. Он успел уложить кассира лицом на пол и забрать из кассы восемьсот долларов, как вдруг из ниоткуда появился охранник. Прострелил ему ногу. Ранение в мягкие ткани, кость не задета. Гоад провел две недели в больнице, затем его перевели в тюрьму. Как выяснилось, его пистолет даже не был заряжен.
   — Так что теперь за Гоадом числится три нападения, и он решил сторговаться с правосудием, продав Ричарда. Он утверждает, что Ричард дал ему деньги два месяца назад и не торопил с действием. Тот Ричард, которого я знаю, не отличается терпением.
   — Разумеется, Досс постоянно теребил Гоада. Приблизительно раз в две недели, требуя отчета о ходе дела. Гоад отвечал, что ему нужно время, что он следит за Мейтом, ждет подходящего случая.
   — Он действительно следил за Мейтом?
   — Гоад клянется, что нет. Он якобы и не собирался ничего делать.
   — Слушай, Майло, с какой точки ни взгляни, этот тип враль и...
   — И кретин. И если бы все дело было только в рассказе Гоада, твой приятель мог бы не опасаться за свое безоблачное будущее. К несчастью, свидетели видели, как Досс встретился с Гоадом в одной из забегаловок в Сан-Фернандо, излюбленном месте уголовников — кстати, расположенном всего в квартале от того кафе, которое Гоад потом пытался ограбить, что многое говорит о его умственных способностях.
   Правда, и Досс тоже не может похвалиться избытком ума. У нас есть показания трех посетителей и официантки, видевших, как эта парочка вела долгий серьезный разговор. Свидетели хорошо запомнили Досса по одежде. Этот пижон в черном бросался в глаза. Официантка заметила, как Досс передал Гоаду какой-то конверт. Большой пухлый конверт. И у нее нет никаких причин лгать.
   — Но она ведь не видела, что из рук в руки переходили именно деньги.
   — Что? — воскликнул Майло. — Досс передал Гоаду конфеты, подарок к Рождеству?
   — И Гоад утверждает, что Ричард на людях вручил ему деньги?
   — Алекс, в этой забегаловке постоянно толкутся темные личности. Там назначают друг другу встречи преступники. Быть может, Досс рассчитывал, что никто не обратит на него внимание. А если и обратит, то не заложит полиции. Не сомневаюсь, он не впервые платил человеку, имеющему нелады с законом, за то, чтобы тот обделал для него какое-нибудь грязное дельце. Нам также удалось проследить часть купюр, которыми Досс заплатил аванс. Он дал Гоаду десять сотенных бумажек, тот потратил восемь, но две остались. Мы только что взяли у Досса отпечатки пальцев, и скоро будет известно, есть ли они на тех купюрах. Хочешь держать пари?