Страница:
Джонатан Келлерман
Доктор Смерть
Посвящается Джерри Дэту
Глава 1
Ирония может быть очень вкусным десертом, поэтому когда была обнародована информация о содержимом фургона, кое-кто жадно набросился на нее. Это были те, кто считал Элдона Г. Мейта ангелом смерти.
Другие, видевшие в нем воплощение милосердия, не находили себе места от горя.
У меня, смотревшего на это другими глазами, были свои причины для беспокойства.
Мейт был убит в понедельник, в первые часы кислого туманного сентябрьского утра. До захода солнца в тот день не произошло ни землетрясений, ни крупных катастроф, поэтому убийство стало главной темой вечерних выпусков новостей. Во вторник о нем сообщили на первых полосах «Таймс» и «Дейли ньюс». Через двадцать четыре часа телевидение полностью забыло эту тему, но газеты в среду еще вспоминали об убийстве. Итого четыре дня внимания — максимум в славящемся своей короткой памятью Лос-Анджелесе, если только труп не принадлежит принцессе или убийца не может позволить себе адвокатов, жаждущих получить премию «Оскар».
Раскрыть это преступление по горячим следам не удалось; очевидных улик не было. Майло давно занимался своим ремеслом и не ждал ничего другого.
Лето выдалось простым; в июле и августе он поймал четырех примитивных глупых убийц — один случай домашней ссоры, перешедшей все границы, и три пьяных драки в грязных дешевых кабаках Вест-сайда. Четверо задержанных убийц. Высокий процент раскрываемости преступлений облегчал — но самую малость — существование Майло, единственного голубого в управлении полиции Лос-Анджелеса, не скрывавшего своей нетрадиционной ориентации.
— Я чувствовал, что настанет час расплаты, — сказал Майло.
Он позвонил мне домой в воскресенье. Труп Мейта коченел уже шесть суток, и средства массовой информации нашли новую тему.
Майло это было как нельзя кстати. Как и все настоящие художники, он предпочитал работать в одиночестве. Не раскрывая прессе ничего ценного. Приказ большого начальника. В одном Майло всегда соглашался с большим начальником: журналист практически неизменно является врагом.
В данном случае в газетах напечатали биографию из архива в сопровождении обязательных этических дебатов, старых фотографий и старых цитат. Помимо того факта, что Мейт был засунут в свою собственную машину смерти, в прессе появились только самые очевидные подробности.
Фургон стоял в глухой части Малхолланд-драйв. Его обнаружили рано утром случайные прохожие.
УБИТ ДОКТОР СМЕРТЬ.
Мне было известно больше, потому что меня просветил Майло.
Телефон зазвонил в восемь вечера, как раз тогда, когда мы с Робин закончили ужин. Я уже был в дверях, держа на поводке вырывающегося Спайка — нашего маленького бульдога. Мы оба с нетерпением ожидали вечерней прогулки по парку. Спайк обожал темноту, позволявшую притворяться благородным охотником, лая на шорох в кустах. Мне пришлось целый день работать с людьми, я же всегда любил уединение.
Робин, ответившая на звонок, успела меня перехватить. В итоге с собакой пошла гулять она, а я вернулся в кабинет.
— Ты ведешь дело Мейта? — спросил я, удивляясь тому, что Майло не позвонил мне раньше.
Внезапно мне стало не по себе. Прошедшая неделя, и без того сложная, стала совсем запутанной.
— Кто еще мог удостоиться подобного благословения?
Я негромко рассмеялся, чувствуя, как затылок сковывают обручи напряжения. Я забеспокоился сразу же, как только услышал об убийстве Мейта. После долгих колебаний сделал один звонок, но не получил ответа. В конце концов, я вынужден был обо всем забыть, поскольку у меня не было никаких причин не делать этого. И действительно, меня это не касалось. Но теперь, когда за расследование взялся Майло, все переменилось.
Все тревоги я оставил при себе. Звонок Майло не имел никакого отношения к моей проблеме. Совпадение, одна из маленьких отвратительных накладок. Или, возможно, на всем белом свете живет всего сто человек.
Причина, по которой Майло связался со мной, была простой: страшное сочетание слов «кто виноват?» В деле достаточно психопатологии, и я могу быть полезным.
К тому же я друг Майло, один из немногих, с кем он может быть искренним.
Против психопатологии я ничего не имею. Меня беспокоила другая составляющая — дружба. Те вещи, которые я знал, но не рассказывал Майло. Потому что не мог рассказать.
Другие, видевшие в нем воплощение милосердия, не находили себе места от горя.
У меня, смотревшего на это другими глазами, были свои причины для беспокойства.
Мейт был убит в понедельник, в первые часы кислого туманного сентябрьского утра. До захода солнца в тот день не произошло ни землетрясений, ни крупных катастроф, поэтому убийство стало главной темой вечерних выпусков новостей. Во вторник о нем сообщили на первых полосах «Таймс» и «Дейли ньюс». Через двадцать четыре часа телевидение полностью забыло эту тему, но газеты в среду еще вспоминали об убийстве. Итого четыре дня внимания — максимум в славящемся своей короткой памятью Лос-Анджелесе, если только труп не принадлежит принцессе или убийца не может позволить себе адвокатов, жаждущих получить премию «Оскар».
Раскрыть это преступление по горячим следам не удалось; очевидных улик не было. Майло давно занимался своим ремеслом и не ждал ничего другого.
Лето выдалось простым; в июле и августе он поймал четырех примитивных глупых убийц — один случай домашней ссоры, перешедшей все границы, и три пьяных драки в грязных дешевых кабаках Вест-сайда. Четверо задержанных убийц. Высокий процент раскрываемости преступлений облегчал — но самую малость — существование Майло, единственного голубого в управлении полиции Лос-Анджелеса, не скрывавшего своей нетрадиционной ориентации.
— Я чувствовал, что настанет час расплаты, — сказал Майло.
Он позвонил мне домой в воскресенье. Труп Мейта коченел уже шесть суток, и средства массовой информации нашли новую тему.
Майло это было как нельзя кстати. Как и все настоящие художники, он предпочитал работать в одиночестве. Не раскрывая прессе ничего ценного. Приказ большого начальника. В одном Майло всегда соглашался с большим начальником: журналист практически неизменно является врагом.
В данном случае в газетах напечатали биографию из архива в сопровождении обязательных этических дебатов, старых фотографий и старых цитат. Помимо того факта, что Мейт был засунут в свою собственную машину смерти, в прессе появились только самые очевидные подробности.
Фургон стоял в глухой части Малхолланд-драйв. Его обнаружили рано утром случайные прохожие.
УБИТ ДОКТОР СМЕРТЬ.
Мне было известно больше, потому что меня просветил Майло.
Телефон зазвонил в восемь вечера, как раз тогда, когда мы с Робин закончили ужин. Я уже был в дверях, держа на поводке вырывающегося Спайка — нашего маленького бульдога. Мы оба с нетерпением ожидали вечерней прогулки по парку. Спайк обожал темноту, позволявшую притворяться благородным охотником, лая на шорох в кустах. Мне пришлось целый день работать с людьми, я же всегда любил уединение.
Робин, ответившая на звонок, успела меня перехватить. В итоге с собакой пошла гулять она, а я вернулся в кабинет.
— Ты ведешь дело Мейта? — спросил я, удивляясь тому, что Майло не позвонил мне раньше.
Внезапно мне стало не по себе. Прошедшая неделя, и без того сложная, стала совсем запутанной.
— Кто еще мог удостоиться подобного благословения?
Я негромко рассмеялся, чувствуя, как затылок сковывают обручи напряжения. Я забеспокоился сразу же, как только услышал об убийстве Мейта. После долгих колебаний сделал один звонок, но не получил ответа. В конце концов, я вынужден был обо всем забыть, поскольку у меня не было никаких причин не делать этого. И действительно, меня это не касалось. Но теперь, когда за расследование взялся Майло, все переменилось.
Все тревоги я оставил при себе. Звонок Майло не имел никакого отношения к моей проблеме. Совпадение, одна из маленьких отвратительных накладок. Или, возможно, на всем белом свете живет всего сто человек.
Причина, по которой Майло связался со мной, была простой: страшное сочетание слов «кто виноват?» В деле достаточно психопатологии, и я могу быть полезным.
К тому же я друг Майло, один из немногих, с кем он может быть искренним.
Против психопатологии я ничего не имею. Меня беспокоила другая составляющая — дружба. Те вещи, которые я знал, но не рассказывал Майло. Потому что не мог рассказать.
Глава 2
Я согласился встретиться с Майло на месте преступления в понедельник в 7:45 утра. Когда Майло дежурит в Западном участке, он заезжает за мной, но на этот раз он уже договорился о встрече в 6:15 в Паркер-центре, и мне пришлось вести машину самому.
— Утренняя молитва? — спросил я. — Будем доить коров вместе с большими шишками?
— Чистить стойло, а большие шишки будут мне мешать. Надо найти чистый галстук.
— Разговор пойдет о Мейте?
— А о ком еще? У меня будут спрашивать, почему я ни хрена не сделал, а я буду кивать, шаркать ногами и говорить: «Слушаюсь, сэр, слушаюсь, сэр».
Мейт был убит недалеко от моего дома, поэтому я выехал в половине восьмого. Первая часть пути состояла из десятиминутного отрезка по Беверли-глен на север. Мой «Севиль» буквально летел, потому что я ехал навстречу потоку, не обращая внимания на сердитые лица водителей, стоявших в пробке в сторону юга.
Экономический подъем и щедрые взятки подтолкнули в Лос-Анджелесе в последнее время стремительный рост дорожных работ, в результате чего движение по городу превратилось в сущий ад. В этом месяце наступил черед нижней части Беверли-глен. Нахальные рабочие в ярко-оранжевых куртках устанавливали новую дренажную систему как раз к началу засушливого сезона. Распределение обязанностей было в духе нашего муниципалитета — на каждого работающего приходилось пять стоящих рядом без дела. Чувствуя себя монархистом времен, предшествующих взятию Бастилии, я пронесся мимо вереницы шикарных «Порше» и «Ягуаров», медленно ползущих вперемежку с подержанными развалюхами. Демократия по принуждению: насильственная близость вплоть до ласковых соприкосновений бамперами.
У Малхолланда я повернул налево и проехал четыре мили на запад, мимо очаровательных особняков, пострадавших от землетрясения, и пустых автостоянок, своим видом предлагающих навсегда расстаться с оптимизмом. Извивающаяся дорога пробивалась сквозь густые кусты и ветви нависших деревьев, то и дело выписывая неожиданные резкие повороты. Вскоре асфальт повернул на восток, получив название Энчино-Хилл-драйв, а я поехал по укатанному рыжевато-бурому грунту.
Здесь, наверху, откуда открывается вид на город, Малхолланд не замощена. Еще студентом я частенько бродил по здешним лесам, восторгаясь встречам с оленями, увенчанными роскошными рогами, лисами, соколами, зачарованно глядя на колышущуюся высокую траву, в которой могла украдкой пробираться пума. Но это было много лет назад, а сейчас стремительный переход от шоссе к лесной глуши застал меня врасплох. Резко нажав на тормоз, я заехал на пригорок и остановился на обочине.
Майло уже был здесь. Его бронзовый внедорожник стоял перед предупреждающим дорожным знаком, заботливо поставленным местными властями: впереди семь миль незаконченной дороги, проезд воспрещен. Запертые ворота свидетельствовали о том, что одним знаком лос-анджелесских водителей не остановишь.
Подтянув брюки, Майло согнулся вперед, хватая мою ладонь обеими лапищами.
— Привет, Алекс.
— Привет, великан.
На нем были поношенная зеленая твидовая куртка, коричневые саржевые брюки, белая рубашка с перекошенным воротничком и галстук-шнурок с нелепой бирюзовой заколкой. Казалось, этот галстук был подобран на помойке. Новый писк моды; я понял, что Майло повязал его, чтобы позлить начальство на утреннем совещании.
— Ты решил стать ковбоем?
— Влияние Джорджии О'Киф[1].
— Бесподобно.
Издав тихий урчащий смешок, Майло смахнул со лба прядь сухих черных волос и, прищурившись, посмотрел вправо, указывая взглядом на то место, где был обнаружен фургон.
Не дальше, вверх по грунтовой дороге, где развесистые дубы образовывали отличное укрытие, а прямо здесь, у поворота, на открытом месте.
— Похоже, машину даже не пытались спрятать, — заметил я.
Пожав плечами, Майло сунул руки в карманы. Он выглядел вымотанным и измученным, уставшим от насилия.
А может быть, просто сезонное недомогание. Сентябрь в Л.-А. — самый отвратительный месяц. Погода меняется от удушающего зноя до промозглой стужи, которая усугубляется мрачными тучами, налетающими со стороны моря и превращающими город в кучу грязного белья. Если сентябрьский день начинается с моросящего дождя, к вечеру от него уже становится тошно. Иногда сквозь сплошную пелену, затягивающую небо, на краткий миг пробивается солнечный луч. Крыши домов и стекла машин, словно бисеринками пота, покрыты каплями дождя. Последние годы местные жители обвиняют в погоде тайфун Эль-Ниньо, но я не помню, чтобы раньше она была другой.
Сентябрь отрицательно сказывается на здоровье. Организм Майло и без того не нуждался в дополнительной эрозии. Тусклый утренний свет усугублял бледность его лица, выделяя оспины, усыпавшие щеки и спускающиеся на шею. Седые баки, в которые переходили все еще густые черные волосы, превращали виски в полосатую шкуру зебры. Майло опять повадился закладывать за воротник, и его вес остановился — по моей оценке, на цифре 240 фунтов, в основном сосредоточенных в средней части туловища. Ноги, составлявшие основную часть его шести футов трех дюймов, оставались тощими ходулями. Края массивного подбородка слегка обвисли. Мы были приблизительно одного возраста — Майло был старше на девять месяцев — так что я предположил, что на мою нижнюю челюсть время также наложило отпечаток. Особого времени любоваться собой в зеркале у меня не было.
Майло направился к месту убийства, и я пошел за ним. Желтоватая почва была покрыта рябью отпечатков протекторов. Рядом валялся обрывок желтой ленты оцепления, грязный, забытый. Целая неделя застоя, ничто не двинулось с места.
— Мы сняли слепки шин, — махнул рукой Майло. — Хотя от этого не было никакого толка. Нам и так было известно, откуда взялся этот фургон. На нем была наклейка агентства проката. Город Авис, отделение компании «Тарзана». Коричневый «форд-эконолайн» с просторным грузовым отделением. Мейт взял его напрокат в прошлую пятницу на выходные.
— Готовился к очередной миссии милосердия? — спросил я.
— Да, в таких случаях он всегда использовал фургон. Однако до сего момента ни один родственник, мечтающий о наследстве, не заявил о том, что Мейт его кинул.
— Удивительно, как это агентства проката до сих пор не боятся иметь с ним дело.
— Скорее всего, его имя просто не фигурировало. Документы были оформлены на некую Алису Зогби, президента клуба «Сократ» — организации, проповедующей право на смерть, с главным офисом в Глендейле. Сейчас этой Зогби нет в стране — в субботу вылетела в Амстердам на съезд каких-то гуманистов.
— То есть она наняла фургон, а на следующий день смылась? — заметил я.
— Похоже на то. Звонил ей домой — по совместительству в главный офис «Сократа» — попал на автоответчик. Связался с полицией Глендейла, попросил заглянуть к этой Зогби. Дома никого. На автоответчике сообщение, что она вернется через неделю. В моем списке неотложных дел Алиса Зогби на первом месте.
Майло похлопал по карману, где жил блокнот.
— Любопытно, почему Мейт просто не купил себе фургон, — сказал я.
— Судя по тому, что я успел увидеть, он жил весьма бедно. На следующий день после убийства я рылся у него в квартире — удобства по минимуму. Его «шевроле» уже не первой молодости. А до того как пересесть на колеса, Мейт снимал номера в дешевых мотелях.
Я кивнул.
— Оставлял трупы, где их обнаруживали на следующее утро горничные. Жалобы от шокированных подобным зрелищем женщин были не лучшей рекламой. Однажды я видел по телевизору, как Мейт оправдывался по поводу всего этого. Он говорил, что Христос родился в стойле среди козьего помета, так что окружающая обстановка не имеет значения. Но ведь на самом деле имеет, ведь так?
Майло внимательно посмотрел на меня.
— Ты следил за карьерой Мейта?
— В этом не было необходимости, — как можно спокойнее ответил я. — Нельзя сказать, чтобы этот тип бегал от журналистов. Следы других машин были?
Он покачал головой.
— Значит, — заключил я, — ты гадаешь, не приехал ли убийца вместе с Мейтом.
— А может быть, он оставил свою машину дальше того места, до которого мы проверяли. Или не оставил следов — что случается сплошь и рядом. Тебе известно, как мало толку от экспертов-криминалистов. Других машин никто не видел. Впрочем, с другой стороны, и этот чертов фургон тоже никто не заметил, а он проторчал здесь несколько часов.
— Как насчет следов ног?
— Только отпечатки тех людей, что нашли фургон.
— Предположительное время смерти? — продолжал я.
— Рано утром, от часа до четырех. — Засучив рукав, Майло посмотрел на часы. Стекло было мутным и поцарапанным. — Мейт был обнаружен вскоре после восхода солнца — где-то в четверть седьмого.
— В газетах сообщалось, его нашли случайные прохожие, — сказал я. — Не рановато ли они встали?
— Молодая парочка выгуливала собаку. Поднялись из долины, чтобы совершить обязательный моцион перед началом рабочего дня. Они шли по грунтовке и обнаружили фургон.
— Больше никого не было? — спросил я, указывая на дорогу, ведущую к Энчино-Хилл-драйв. — В свое время я частенько гулял здесь и помню, как тут начали строить жилье. Полагаю, сейчас здесь уже живет полно народу. Две-три машины за час должны были проехать даже в такое время.
— Да, дома заселены, — подтвердил Майло. — Жилье дорогое. А сливки общества любят поспать.
— Кое-кто из этих сливок добился высокого положения своим трудом. Как насчет брокера, спешащего на биржу, или хирурга, выезжающего на операцию?
— Вполне вероятно, что кто-то, проезжая мимо, мог что-нибудь заметить. Но даже если и так, никто в этом не признаётся. Пока что помощи от местных жителей — шиш с маслом. Кстати, пока мы тут стоим, много мимо нас проехало машин?
Дорога была совершенно пустынной.
— Я приехал за десять минут до тебя, — продолжал Майло. — Проскочил грузовик. Пауза. Прошел садовник. Но даже если кто-то и проезжал мимо, очень мало надежды, что фургон заметили. Фонарей здесь нет, так что ночью тут хоть глаз выколи. А если кто-то и заметил что-нибудь, что с того? Несколько месяцев назад дальше по дороге начались строительные работы. Что-то связанное с системой водостоков. Рабочие постоянно оставляют здесь на ночь свою технику. Так что фургон не привлекал внимания.
— Но та парочка все же остановилась, — возразил я.
— Это их собака остановилась. Внимательный песик. Парочка прошла мимо фургона, но собака крутилась вокруг него, лаяла, никак не желала уходить. Так что, в конце концов, хозяева заглянули внутрь. Хорошая это штука — оздоровительные прогулки, а? Думаю, у парочки надолго пропадет охота гулять по глухим местам.
— Страшное зрелище?
— Лично я не хотел бы такого фона в общении с природой. Доктор Мейт был засунут в свою собственную машину.
— В «Гуманитрон», — сказал я.
Так Мейт окрестил свой аппарат смерти. «Безмятежное путешествие навстречу счастью».
Я не смог разобрать, что скрывается за кривой усмешкой Майло.
— Наслушавшись столько об этой штуковине, можно было предположить, что он изобрел какую-то навороченную хренотень. На самом деле, Алекс, это просто хлам. Поделка с выставки детского технического творчества, занявшая последнее место. Винты разномастные, все болтается. Такое впечатление, что Мейт соорудил ее из того, что нашел на свалке.
— Но она же работала.
— О да, и еще как работала. Пятьдесят клиентов. Именно с этого и нужно начинать, верно? Пятьдесят семейств. Возможно, кому-то из родственников пришлось не по душе бюро путешествий Мейта. У нас сотни потенциальных подозреваемых. Вся беда в том, что с ними очень трудно связаться. Похоже, большинство избранных из других штатов — попробуй найти оставшихся в живых. Начальство выделило мне двух зеленых новичков. Они у меня сидят на телефоне и занимаются прочей ерундой. Пока что никто не хочет рассказывать им о старине Элдоне, а те немногие, что говорят, называют его святым: «Врачи спокойно смотрели, как бабушка мучилась, и не хотели палец о палец ударить. Доктор Мейт был единственным, кто согласился ей помочь». Попытка отвести от себя подозрение, или они действительно верят в это? Хорошо бы переговорить со всеми, глядя в глаза, да еще, чтобы при этом присутствовал ты, специалист-психолог. А пока что приходится довольствоваться телефоном. Медленно, но верно продвигаемся по списку.
— Значит, он был засунут в свою машину, — задумчиво произнес я. — Почему вы решили, что это убийство? Быть может, Мейт решил, что пришло его время войти в штопор и проверить на себе то, что он проповедовал.
— Подожди, это еще не все. Да, Мейт торчал из своей машины, в венах на обеих руках по капельнице — одна с тиопенталом, обезболивающим, который он обычно использовал, другая с хлоридом калия, чтобы вызвать сердечный приступ. А большой палец застыл на штуковине, которая пустила бы препараты в кровь. Коронер сказал, что калий поступал бы в организм в течение по крайней мере нескольких минут, так что сердце Мейта точно остановилось бы, вот только оно у него уже давно стояло. Понимаешь, Алекс, все это было поставлено только для показухи. На самом деле переход Мейта в мир иной не был безмятежным: его изо всех сил треснули по голове, проломив череп, что вызвало внутреннее кровоизлияние в мозговую оболочку, а затем порезали на куски, и довольно грубо. «Обильное кровотечение, вызванное повреждениями половых органов».
— Его кастрировали? — спросил я.
— И не только. Ему выпустили всю кровь. По словам коронера, рана на голове была серьезной. Аккуратное круглое углубление, говорящее о том, что били обрезком трубы или чем-то подобным. Последствия могли быть необратимыми и, возможно, в конечном счете привели бы к фатальному исходу. Но сама по себе рана не была смертельной. Весь грузовой отсек фургона был залит кровью, причем, судя по брызгам, она била фонтаном из артерий. А это значит, пока убийца трудился над Мейтом, его сердце еще работало. — Майло потер лицо. — Алекс, его расчленили живым.
— О господи!
— Есть и другие раны. Восемь умышленно нанесенных порезов, глубокие. Живот, пах и бедра. Аккуратные, ровные, как будто убийца играл с жертвой.
— Демонстрировал свою силу, — вставил я.
Майло достал блокнот, но не стал ничего в него записывать.
— Другие раны были? — спросил я.
— Только поверхностные порезы. По словам коронера, скорее всего, случайные — соскальзывало лезвие. Там было столько крови, что убийце приходилось нелегко. Он использовал очень острое одностороннее лезвие — скальпель или опасную бритву, возможно, помогая ножницами.
— Анестезирующее, скальпель, ножницы, — заметил я. — Хирургическая операция. Убийца должен был промокнуть насквозь. На земле рядом с фургоном кровь была?
— Ни капельки. Такое впечатление, кто-то прошелся с веником. Этот тип действовал чрезвычайно аккуратно. Он орудовал в тесном пространстве, ночью. У него обязательно должен был быть фонарик. Передние сиденья тоже мокрые от крови, особенно то, что рядом с водительским. Я полагаю, наш нехороший человек сделал свое черное дело, вылез из фургона и снова забрался на сиденье пассажира — чтобы не мешало рулевое колесо. Там он и счистил с себя кровь. Потом снова вышел на улицу, разделся донага, вытерся и убрал выпачканную в крови одежду, скорее всего, в полиэтиленовый пакет, вероятно, в тот самый, в котором были припасены чистые вещи. Переодевшись во все свежее, он подмел землю вокруг фургона, уничтожая следы, и был таков.
— Разделся донага, а ведь это место видно с дороги, — возразил я. — Рискованно даже ночью, потому что убийца должен был зажечь фонарик, чтобы осмотреть себя и землю вокруг. А перед тем он орудовал внутри фургона, также с включенным светом. Мало ли кто мог проезжать мимо, заметить освещенные окна и остановиться, чтобы посмотреть, в чем дело. Или хотя бы заявить в полицию.
— По-видимому, со светом в окнах особых проблем не было. На водительском сиденье лежали листы плотного картона размером как раз чтобы закрыть окна. На них также были брызги артериальной крови, так что во время «операции» они находились в грузовом отсеке. Картон — это именно та самодельщина, которую использовал бы Мейт вместо обыкновенных занавесок. Готов поспорить, доктор Смерть сам приготовил эти листы. Рассчитывая, что он будет засовывать в свою машину кого-то другого, а не окажется засунут в нее сам. То же самое относится к матрацу, на котором он лежал. По-моему, Мейт приехал сюда, собираясь сыграть в ангела смерти в пятьдесят первый раз, но кто-то сказал ему: «Хватит, теперь твой черед».
— Убийца воспользовался картонными листами, а затем убрал их из окон, — заметил я. — Он хотел, чтобы труп обнаружили. Выставил его напоказ. Аккуратные ровные разрезы, фургон, оставленный на виду. Смотрите, что я сделал. Смотрите, с кем я это сделал.
Майло мрачно уставился в землю. Я мысленно представил себе кровавую бойню. Стремительный мощный натиск, затем обстоятельное препарирование еще живого человека на обочине дороги, окутанной мраком. Молчаливый убийца сосредоточенно превращает в импровизированную операционную грузовое отделение фургона. Ему известно, что это место безлюдное. Он работает быстро, умело, успевая сделать все задуманное — то, о чем он мечтал.
У него хватает времени и на то, чтобы вставить в вены капельницы. Положить палец Мейта на включатель.
Он буквально плавает в крови, однако ему удается ускользнуть, не оставив ни единого алого пятнышка. Он подметает за собой дорогу... Мне еще не приходилось сталкиваться с таким расчетливым хладнокровием.
— В какой позе был обнаружен труп?
— Лежал на спине около переднего сиденья.
— На матраце, который захватил сам Мейт, — сказал я. — Он приготовил фургон, но воспользовался им убийца. Вот как все обернулось. Можно сказать, сотрудничество.
Майло обдумал мои слова.
— Есть еще один момент, о котором не следует распространяться: убийца оставил записку. Обыкновенный лист белой бумаги размером восемь на одиннадцать дюймов, приколотый к груди Мейта. Приколотый в прямом смысле: шпилькой из нержавеющей стали к грудной кости. На нем напечатано на принтере: «Счастливого пути, ненормальный ублюдок».
Услышав шум машины, мы обернулись. С запада на дороге, ведущей вниз к Энчино-Хиллс, появился огромный белый «мерседес». Сидевшая за рулем женщина средних лет, держа скорость сорок миль в час, проехала мимо нас, поправляя макияж, даже не взглянув в нашу сторону.
— Счастливого пути, — повторил я. — Намек на фразу Мейта. От всего этого несет издевкой, Майло. Возможно, именно поэтому убийца, перед тем как выпотрошить Мейта, сперва его оглушил. Поставил спектакль из двух действий, пародируя методику Мейта. Сначала усыпить, затем убить. Но только вместо тиопентала кусок трубы. Грубый шарж на ритуал доктора Смерть.
Майло заморгал. Утренний полумрак превратил его глаза цвета сочной листвы в выцветшие оливки из коктейля.
— Ты говоришь, этот тип играл во врача? Или он наоборот ненавидит врачей? И хочет выдать какое-то философское утверждение?
— Возможно, записка была оставлена для того, чтобы внушить тебе, будто убийца перенимает философию Мейта. Быть может, он даже уверяет самого себя, что им двигала именно эта причина. Но в действительности это не так. Ну да, многие не одобряли то, чем занимался Мейт. Я даже мог бы себе представить, что какой-то особо рьяный фанатик пальнул бы в него в упор или попытался его взорвать. Но то, что ты мне описал, выходит за рамки простого расхождения во взглядах. Наш голубчик получил наслаждение от самого процесса. От постановки, игры в этом театре смерти. Учитывая крайнюю жестокость и тщательный расчет, я не удивлюсь, если этот тип уже занимался чем-либо подобным.
— Если и так, то засветился он впервые. Я уже навел справки в архиве, там ничего похожего. Сотрудник, с которым я разговаривал, сказал, что в данном случае присутствуют элементы двух типов серийных маньяков.
— Ты говорил, ампутация была проведена неумело, — сказал я.
— Таково мнение коронера.
— Вполне возможно, наш мальчик безуспешно пытался проявить себя в области медицины. И затаил на нее злобу. Например, это исключенный студент-медик, пытающийся доказать всему свету, какой он способный.
— Возможно, — согласился Майло. — Однако, опять же, Мейт был дипломированным врачом, однако мастером своего дела его никак нельзя было назвать. В прошлом году он удалил одному из своих «путешественников» печень и отвез ее в муниципальную больницу. Обложил льдом и засунул в походный термос. Печень эту все равно никто бы не принял, учитывая ее происхождение, но это был просто мусор. Мейт все сделал не так как нужно: искромсал кровеносные сосуды, превратил орган в кусок мяса.
— Утренняя молитва? — спросил я. — Будем доить коров вместе с большими шишками?
— Чистить стойло, а большие шишки будут мне мешать. Надо найти чистый галстук.
— Разговор пойдет о Мейте?
— А о ком еще? У меня будут спрашивать, почему я ни хрена не сделал, а я буду кивать, шаркать ногами и говорить: «Слушаюсь, сэр, слушаюсь, сэр».
Мейт был убит недалеко от моего дома, поэтому я выехал в половине восьмого. Первая часть пути состояла из десятиминутного отрезка по Беверли-глен на север. Мой «Севиль» буквально летел, потому что я ехал навстречу потоку, не обращая внимания на сердитые лица водителей, стоявших в пробке в сторону юга.
Экономический подъем и щедрые взятки подтолкнули в Лос-Анджелесе в последнее время стремительный рост дорожных работ, в результате чего движение по городу превратилось в сущий ад. В этом месяце наступил черед нижней части Беверли-глен. Нахальные рабочие в ярко-оранжевых куртках устанавливали новую дренажную систему как раз к началу засушливого сезона. Распределение обязанностей было в духе нашего муниципалитета — на каждого работающего приходилось пять стоящих рядом без дела. Чувствуя себя монархистом времен, предшествующих взятию Бастилии, я пронесся мимо вереницы шикарных «Порше» и «Ягуаров», медленно ползущих вперемежку с подержанными развалюхами. Демократия по принуждению: насильственная близость вплоть до ласковых соприкосновений бамперами.
У Малхолланда я повернул налево и проехал четыре мили на запад, мимо очаровательных особняков, пострадавших от землетрясения, и пустых автостоянок, своим видом предлагающих навсегда расстаться с оптимизмом. Извивающаяся дорога пробивалась сквозь густые кусты и ветви нависших деревьев, то и дело выписывая неожиданные резкие повороты. Вскоре асфальт повернул на восток, получив название Энчино-Хилл-драйв, а я поехал по укатанному рыжевато-бурому грунту.
Здесь, наверху, откуда открывается вид на город, Малхолланд не замощена. Еще студентом я частенько бродил по здешним лесам, восторгаясь встречам с оленями, увенчанными роскошными рогами, лисами, соколами, зачарованно глядя на колышущуюся высокую траву, в которой могла украдкой пробираться пума. Но это было много лет назад, а сейчас стремительный переход от шоссе к лесной глуши застал меня врасплох. Резко нажав на тормоз, я заехал на пригорок и остановился на обочине.
Майло уже был здесь. Его бронзовый внедорожник стоял перед предупреждающим дорожным знаком, заботливо поставленным местными властями: впереди семь миль незаконченной дороги, проезд воспрещен. Запертые ворота свидетельствовали о том, что одним знаком лос-анджелесских водителей не остановишь.
Подтянув брюки, Майло согнулся вперед, хватая мою ладонь обеими лапищами.
— Привет, Алекс.
— Привет, великан.
На нем были поношенная зеленая твидовая куртка, коричневые саржевые брюки, белая рубашка с перекошенным воротничком и галстук-шнурок с нелепой бирюзовой заколкой. Казалось, этот галстук был подобран на помойке. Новый писк моды; я понял, что Майло повязал его, чтобы позлить начальство на утреннем совещании.
— Ты решил стать ковбоем?
— Влияние Джорджии О'Киф[1].
— Бесподобно.
Издав тихий урчащий смешок, Майло смахнул со лба прядь сухих черных волос и, прищурившись, посмотрел вправо, указывая взглядом на то место, где был обнаружен фургон.
Не дальше, вверх по грунтовой дороге, где развесистые дубы образовывали отличное укрытие, а прямо здесь, у поворота, на открытом месте.
— Похоже, машину даже не пытались спрятать, — заметил я.
Пожав плечами, Майло сунул руки в карманы. Он выглядел вымотанным и измученным, уставшим от насилия.
А может быть, просто сезонное недомогание. Сентябрь в Л.-А. — самый отвратительный месяц. Погода меняется от удушающего зноя до промозглой стужи, которая усугубляется мрачными тучами, налетающими со стороны моря и превращающими город в кучу грязного белья. Если сентябрьский день начинается с моросящего дождя, к вечеру от него уже становится тошно. Иногда сквозь сплошную пелену, затягивающую небо, на краткий миг пробивается солнечный луч. Крыши домов и стекла машин, словно бисеринками пота, покрыты каплями дождя. Последние годы местные жители обвиняют в погоде тайфун Эль-Ниньо, но я не помню, чтобы раньше она была другой.
Сентябрь отрицательно сказывается на здоровье. Организм Майло и без того не нуждался в дополнительной эрозии. Тусклый утренний свет усугублял бледность его лица, выделяя оспины, усыпавшие щеки и спускающиеся на шею. Седые баки, в которые переходили все еще густые черные волосы, превращали виски в полосатую шкуру зебры. Майло опять повадился закладывать за воротник, и его вес остановился — по моей оценке, на цифре 240 фунтов, в основном сосредоточенных в средней части туловища. Ноги, составлявшие основную часть его шести футов трех дюймов, оставались тощими ходулями. Края массивного подбородка слегка обвисли. Мы были приблизительно одного возраста — Майло был старше на девять месяцев — так что я предположил, что на мою нижнюю челюсть время также наложило отпечаток. Особого времени любоваться собой в зеркале у меня не было.
Майло направился к месту убийства, и я пошел за ним. Желтоватая почва была покрыта рябью отпечатков протекторов. Рядом валялся обрывок желтой ленты оцепления, грязный, забытый. Целая неделя застоя, ничто не двинулось с места.
— Мы сняли слепки шин, — махнул рукой Майло. — Хотя от этого не было никакого толка. Нам и так было известно, откуда взялся этот фургон. На нем была наклейка агентства проката. Город Авис, отделение компании «Тарзана». Коричневый «форд-эконолайн» с просторным грузовым отделением. Мейт взял его напрокат в прошлую пятницу на выходные.
— Готовился к очередной миссии милосердия? — спросил я.
— Да, в таких случаях он всегда использовал фургон. Однако до сего момента ни один родственник, мечтающий о наследстве, не заявил о том, что Мейт его кинул.
— Удивительно, как это агентства проката до сих пор не боятся иметь с ним дело.
— Скорее всего, его имя просто не фигурировало. Документы были оформлены на некую Алису Зогби, президента клуба «Сократ» — организации, проповедующей право на смерть, с главным офисом в Глендейле. Сейчас этой Зогби нет в стране — в субботу вылетела в Амстердам на съезд каких-то гуманистов.
— То есть она наняла фургон, а на следующий день смылась? — заметил я.
— Похоже на то. Звонил ей домой — по совместительству в главный офис «Сократа» — попал на автоответчик. Связался с полицией Глендейла, попросил заглянуть к этой Зогби. Дома никого. На автоответчике сообщение, что она вернется через неделю. В моем списке неотложных дел Алиса Зогби на первом месте.
Майло похлопал по карману, где жил блокнот.
— Любопытно, почему Мейт просто не купил себе фургон, — сказал я.
— Судя по тому, что я успел увидеть, он жил весьма бедно. На следующий день после убийства я рылся у него в квартире — удобства по минимуму. Его «шевроле» уже не первой молодости. А до того как пересесть на колеса, Мейт снимал номера в дешевых мотелях.
Я кивнул.
— Оставлял трупы, где их обнаруживали на следующее утро горничные. Жалобы от шокированных подобным зрелищем женщин были не лучшей рекламой. Однажды я видел по телевизору, как Мейт оправдывался по поводу всего этого. Он говорил, что Христос родился в стойле среди козьего помета, так что окружающая обстановка не имеет значения. Но ведь на самом деле имеет, ведь так?
Майло внимательно посмотрел на меня.
— Ты следил за карьерой Мейта?
— В этом не было необходимости, — как можно спокойнее ответил я. — Нельзя сказать, чтобы этот тип бегал от журналистов. Следы других машин были?
Он покачал головой.
— Значит, — заключил я, — ты гадаешь, не приехал ли убийца вместе с Мейтом.
— А может быть, он оставил свою машину дальше того места, до которого мы проверяли. Или не оставил следов — что случается сплошь и рядом. Тебе известно, как мало толку от экспертов-криминалистов. Других машин никто не видел. Впрочем, с другой стороны, и этот чертов фургон тоже никто не заметил, а он проторчал здесь несколько часов.
— Как насчет следов ног?
— Только отпечатки тех людей, что нашли фургон.
— Предположительное время смерти? — продолжал я.
— Рано утром, от часа до четырех. — Засучив рукав, Майло посмотрел на часы. Стекло было мутным и поцарапанным. — Мейт был обнаружен вскоре после восхода солнца — где-то в четверть седьмого.
— В газетах сообщалось, его нашли случайные прохожие, — сказал я. — Не рановато ли они встали?
— Молодая парочка выгуливала собаку. Поднялись из долины, чтобы совершить обязательный моцион перед началом рабочего дня. Они шли по грунтовке и обнаружили фургон.
— Больше никого не было? — спросил я, указывая на дорогу, ведущую к Энчино-Хилл-драйв. — В свое время я частенько гулял здесь и помню, как тут начали строить жилье. Полагаю, сейчас здесь уже живет полно народу. Две-три машины за час должны были проехать даже в такое время.
— Да, дома заселены, — подтвердил Майло. — Жилье дорогое. А сливки общества любят поспать.
— Кое-кто из этих сливок добился высокого положения своим трудом. Как насчет брокера, спешащего на биржу, или хирурга, выезжающего на операцию?
— Вполне вероятно, что кто-то, проезжая мимо, мог что-нибудь заметить. Но даже если и так, никто в этом не признаётся. Пока что помощи от местных жителей — шиш с маслом. Кстати, пока мы тут стоим, много мимо нас проехало машин?
Дорога была совершенно пустынной.
— Я приехал за десять минут до тебя, — продолжал Майло. — Проскочил грузовик. Пауза. Прошел садовник. Но даже если кто-то и проезжал мимо, очень мало надежды, что фургон заметили. Фонарей здесь нет, так что ночью тут хоть глаз выколи. А если кто-то и заметил что-нибудь, что с того? Несколько месяцев назад дальше по дороге начались строительные работы. Что-то связанное с системой водостоков. Рабочие постоянно оставляют здесь на ночь свою технику. Так что фургон не привлекал внимания.
— Но та парочка все же остановилась, — возразил я.
— Это их собака остановилась. Внимательный песик. Парочка прошла мимо фургона, но собака крутилась вокруг него, лаяла, никак не желала уходить. Так что, в конце концов, хозяева заглянули внутрь. Хорошая это штука — оздоровительные прогулки, а? Думаю, у парочки надолго пропадет охота гулять по глухим местам.
— Страшное зрелище?
— Лично я не хотел бы такого фона в общении с природой. Доктор Мейт был засунут в свою собственную машину.
— В «Гуманитрон», — сказал я.
Так Мейт окрестил свой аппарат смерти. «Безмятежное путешествие навстречу счастью».
Я не смог разобрать, что скрывается за кривой усмешкой Майло.
— Наслушавшись столько об этой штуковине, можно было предположить, что он изобрел какую-то навороченную хренотень. На самом деле, Алекс, это просто хлам. Поделка с выставки детского технического творчества, занявшая последнее место. Винты разномастные, все болтается. Такое впечатление, что Мейт соорудил ее из того, что нашел на свалке.
— Но она же работала.
— О да, и еще как работала. Пятьдесят клиентов. Именно с этого и нужно начинать, верно? Пятьдесят семейств. Возможно, кому-то из родственников пришлось не по душе бюро путешествий Мейта. У нас сотни потенциальных подозреваемых. Вся беда в том, что с ними очень трудно связаться. Похоже, большинство избранных из других штатов — попробуй найти оставшихся в живых. Начальство выделило мне двух зеленых новичков. Они у меня сидят на телефоне и занимаются прочей ерундой. Пока что никто не хочет рассказывать им о старине Элдоне, а те немногие, что говорят, называют его святым: «Врачи спокойно смотрели, как бабушка мучилась, и не хотели палец о палец ударить. Доктор Мейт был единственным, кто согласился ей помочь». Попытка отвести от себя подозрение, или они действительно верят в это? Хорошо бы переговорить со всеми, глядя в глаза, да еще, чтобы при этом присутствовал ты, специалист-психолог. А пока что приходится довольствоваться телефоном. Медленно, но верно продвигаемся по списку.
— Значит, он был засунут в свою машину, — задумчиво произнес я. — Почему вы решили, что это убийство? Быть может, Мейт решил, что пришло его время войти в штопор и проверить на себе то, что он проповедовал.
— Подожди, это еще не все. Да, Мейт торчал из своей машины, в венах на обеих руках по капельнице — одна с тиопенталом, обезболивающим, который он обычно использовал, другая с хлоридом калия, чтобы вызвать сердечный приступ. А большой палец застыл на штуковине, которая пустила бы препараты в кровь. Коронер сказал, что калий поступал бы в организм в течение по крайней мере нескольких минут, так что сердце Мейта точно остановилось бы, вот только оно у него уже давно стояло. Понимаешь, Алекс, все это было поставлено только для показухи. На самом деле переход Мейта в мир иной не был безмятежным: его изо всех сил треснули по голове, проломив череп, что вызвало внутреннее кровоизлияние в мозговую оболочку, а затем порезали на куски, и довольно грубо. «Обильное кровотечение, вызванное повреждениями половых органов».
— Его кастрировали? — спросил я.
— И не только. Ему выпустили всю кровь. По словам коронера, рана на голове была серьезной. Аккуратное круглое углубление, говорящее о том, что били обрезком трубы или чем-то подобным. Последствия могли быть необратимыми и, возможно, в конечном счете привели бы к фатальному исходу. Но сама по себе рана не была смертельной. Весь грузовой отсек фургона был залит кровью, причем, судя по брызгам, она била фонтаном из артерий. А это значит, пока убийца трудился над Мейтом, его сердце еще работало. — Майло потер лицо. — Алекс, его расчленили живым.
— О господи!
— Есть и другие раны. Восемь умышленно нанесенных порезов, глубокие. Живот, пах и бедра. Аккуратные, ровные, как будто убийца играл с жертвой.
— Демонстрировал свою силу, — вставил я.
Майло достал блокнот, но не стал ничего в него записывать.
— Другие раны были? — спросил я.
— Только поверхностные порезы. По словам коронера, скорее всего, случайные — соскальзывало лезвие. Там было столько крови, что убийце приходилось нелегко. Он использовал очень острое одностороннее лезвие — скальпель или опасную бритву, возможно, помогая ножницами.
— Анестезирующее, скальпель, ножницы, — заметил я. — Хирургическая операция. Убийца должен был промокнуть насквозь. На земле рядом с фургоном кровь была?
— Ни капельки. Такое впечатление, кто-то прошелся с веником. Этот тип действовал чрезвычайно аккуратно. Он орудовал в тесном пространстве, ночью. У него обязательно должен был быть фонарик. Передние сиденья тоже мокрые от крови, особенно то, что рядом с водительским. Я полагаю, наш нехороший человек сделал свое черное дело, вылез из фургона и снова забрался на сиденье пассажира — чтобы не мешало рулевое колесо. Там он и счистил с себя кровь. Потом снова вышел на улицу, разделся донага, вытерся и убрал выпачканную в крови одежду, скорее всего, в полиэтиленовый пакет, вероятно, в тот самый, в котором были припасены чистые вещи. Переодевшись во все свежее, он подмел землю вокруг фургона, уничтожая следы, и был таков.
— Разделся донага, а ведь это место видно с дороги, — возразил я. — Рискованно даже ночью, потому что убийца должен был зажечь фонарик, чтобы осмотреть себя и землю вокруг. А перед тем он орудовал внутри фургона, также с включенным светом. Мало ли кто мог проезжать мимо, заметить освещенные окна и остановиться, чтобы посмотреть, в чем дело. Или хотя бы заявить в полицию.
— По-видимому, со светом в окнах особых проблем не было. На водительском сиденье лежали листы плотного картона размером как раз чтобы закрыть окна. На них также были брызги артериальной крови, так что во время «операции» они находились в грузовом отсеке. Картон — это именно та самодельщина, которую использовал бы Мейт вместо обыкновенных занавесок. Готов поспорить, доктор Смерть сам приготовил эти листы. Рассчитывая, что он будет засовывать в свою машину кого-то другого, а не окажется засунут в нее сам. То же самое относится к матрацу, на котором он лежал. По-моему, Мейт приехал сюда, собираясь сыграть в ангела смерти в пятьдесят первый раз, но кто-то сказал ему: «Хватит, теперь твой черед».
— Убийца воспользовался картонными листами, а затем убрал их из окон, — заметил я. — Он хотел, чтобы труп обнаружили. Выставил его напоказ. Аккуратные ровные разрезы, фургон, оставленный на виду. Смотрите, что я сделал. Смотрите, с кем я это сделал.
Майло мрачно уставился в землю. Я мысленно представил себе кровавую бойню. Стремительный мощный натиск, затем обстоятельное препарирование еще живого человека на обочине дороги, окутанной мраком. Молчаливый убийца сосредоточенно превращает в импровизированную операционную грузовое отделение фургона. Ему известно, что это место безлюдное. Он работает быстро, умело, успевая сделать все задуманное — то, о чем он мечтал.
У него хватает времени и на то, чтобы вставить в вены капельницы. Положить палец Мейта на включатель.
Он буквально плавает в крови, однако ему удается ускользнуть, не оставив ни единого алого пятнышка. Он подметает за собой дорогу... Мне еще не приходилось сталкиваться с таким расчетливым хладнокровием.
— В какой позе был обнаружен труп?
— Лежал на спине около переднего сиденья.
— На матраце, который захватил сам Мейт, — сказал я. — Он приготовил фургон, но воспользовался им убийца. Вот как все обернулось. Можно сказать, сотрудничество.
Майло обдумал мои слова.
— Есть еще один момент, о котором не следует распространяться: убийца оставил записку. Обыкновенный лист белой бумаги размером восемь на одиннадцать дюймов, приколотый к груди Мейта. Приколотый в прямом смысле: шпилькой из нержавеющей стали к грудной кости. На нем напечатано на принтере: «Счастливого пути, ненормальный ублюдок».
Услышав шум машины, мы обернулись. С запада на дороге, ведущей вниз к Энчино-Хиллс, появился огромный белый «мерседес». Сидевшая за рулем женщина средних лет, держа скорость сорок миль в час, проехала мимо нас, поправляя макияж, даже не взглянув в нашу сторону.
— Счастливого пути, — повторил я. — Намек на фразу Мейта. От всего этого несет издевкой, Майло. Возможно, именно поэтому убийца, перед тем как выпотрошить Мейта, сперва его оглушил. Поставил спектакль из двух действий, пародируя методику Мейта. Сначала усыпить, затем убить. Но только вместо тиопентала кусок трубы. Грубый шарж на ритуал доктора Смерть.
Майло заморгал. Утренний полумрак превратил его глаза цвета сочной листвы в выцветшие оливки из коктейля.
— Ты говоришь, этот тип играл во врача? Или он наоборот ненавидит врачей? И хочет выдать какое-то философское утверждение?
— Возможно, записка была оставлена для того, чтобы внушить тебе, будто убийца перенимает философию Мейта. Быть может, он даже уверяет самого себя, что им двигала именно эта причина. Но в действительности это не так. Ну да, многие не одобряли то, чем занимался Мейт. Я даже мог бы себе представить, что какой-то особо рьяный фанатик пальнул бы в него в упор или попытался его взорвать. Но то, что ты мне описал, выходит за рамки простого расхождения во взглядах. Наш голубчик получил наслаждение от самого процесса. От постановки, игры в этом театре смерти. Учитывая крайнюю жестокость и тщательный расчет, я не удивлюсь, если этот тип уже занимался чем-либо подобным.
— Если и так, то засветился он впервые. Я уже навел справки в архиве, там ничего похожего. Сотрудник, с которым я разговаривал, сказал, что в данном случае присутствуют элементы двух типов серийных маньяков.
— Ты говорил, ампутация была проведена неумело, — сказал я.
— Таково мнение коронера.
— Вполне возможно, наш мальчик безуспешно пытался проявить себя в области медицины. И затаил на нее злобу. Например, это исключенный студент-медик, пытающийся доказать всему свету, какой он способный.
— Возможно, — согласился Майло. — Однако, опять же, Мейт был дипломированным врачом, однако мастером своего дела его никак нельзя было назвать. В прошлом году он удалил одному из своих «путешественников» печень и отвез ее в муниципальную больницу. Обложил льдом и засунул в походный термос. Печень эту все равно никто бы не принял, учитывая ее происхождение, но это был просто мусор. Мейт все сделал не так как нужно: искромсал кровеносные сосуды, превратил орган в кусок мяса.