Страница:
— Что именно? — спросил Майло.
— В основном фрагменты биографии и отклики за и против. Совершенно случайно всплыло имя Алисы Зогби...
— Она мне только что звонила, — остановил меня он. — Вернулась в Л.-А. и жаждет со мной поговорить.
— Я полагал, ее не будет до конца недели.
— Досрочно прервала поездку. Она очень опечалена смертью Мейта.
— Не поздновато ли? — сказал я. — Он был убит больше недели назад.
— Зогби утверждает, что услышала об этом только вчера. Она была в Непале — лазила по горам. Амстердам был конечной целью ее поездки. Там намечалось сборище сторонников эвтаназии со всего мира. Не то место, где можно поперхнуться салатом, а? Так или иначе, Зогби говорит, что не могла следить за новостями, находясь в Непале. Как только три дня назад она прилетела в Амстердам, устроители конференции встретили ее в аэропорту и передали печальное известие. Отдохнув один день, Зогби сразу же заказала обратный билет.
— Значит, она вернулась два дня назад, — заметил я. — Все равно, что-то она долго выжидала, прежде чем позвонила тебе. Тянула время, чтобы подумать?
— Пыталась совладать с собой. Говоря ее же словами.
— Когда ты с ней встречаешься?
— В три часа у нее дома.
Он назвал адрес на Гленмонт-серкл.
— Главный офис клуба «Сократ», — сказал я. — Я нашел их страничку в «Интернете». Вступительный взнос сто зеленых, принимаются кредитные карточки. Интересно, хватает ли Зогби этого на жизнь?
— Ты сомневаешься в искренности ее намерений?
— Ее взгляды не внушают доверия. Она считает, что выжившим из ума старикам и детям с врожденными пороками нужно помогать оканчивать страдания, независимо от того, хотят ли они того сами. Набрал выдержки из ее заявлений — плоды сегодняшней работы. Кроме того, сведения о других помощниках самоубийц и прочая чертовщина.
Поведав Майло о Роджере Шарвено и других врачах-убийцах, я закончил рассказом о выставке Зеро Толеранса.
— Чудненько, — заметил он. — Мир искусства всегда был теплым и пушистым.
— Мне показался особенно интересным один факт относительно этого Толеранса: на своей версии «Урока анатомии» он изобразил Мейта со скальпелем в руке и с распоротым животом на операционном столе.
— Ну и?
— В этом есть какая-то амбивалентность: врач оперирует самого себя.
— Ты хочешь сказать, мне нужно приглядеться к этому типу внимательнее?
— Было бы очень интересно поговорить с ним.
— Толеранс — черта с два это его настоящая фамилия. Так, он из Денвера... Посмотрим, что я смогу найти.
— Как далеко продвинулись по списку родных твои юные помощники? — спросил я.
— До самого конца, в том смысле, что установили номера телефонов и сделали первые попытки связаться, — ответил Майло. — Приблизительно с половиной им уже удалось пообщаться. Все просто обожают Мейта.
Не все.
— Не хочешь, чтобы я съездил вместе с тобой к Алисе из Страны Смерти?
— Разумеется, — оживился Майло. — Только подумай, как жестоко может обойтись с человеком судьба. Ты лазаешь по горам в Непале и вдруг раз! Тебя допрашивает полиция... Наверное, эта Зогби одна из тех, кто следит за собой. Здоровье превыше всего.
— Все зависит, о чьем здоровье идет речь.
Глава 7
— В основном фрагменты биографии и отклики за и против. Совершенно случайно всплыло имя Алисы Зогби...
— Она мне только что звонила, — остановил меня он. — Вернулась в Л.-А. и жаждет со мной поговорить.
— Я полагал, ее не будет до конца недели.
— Досрочно прервала поездку. Она очень опечалена смертью Мейта.
— Не поздновато ли? — сказал я. — Он был убит больше недели назад.
— Зогби утверждает, что услышала об этом только вчера. Она была в Непале — лазила по горам. Амстердам был конечной целью ее поездки. Там намечалось сборище сторонников эвтаназии со всего мира. Не то место, где можно поперхнуться салатом, а? Так или иначе, Зогби говорит, что не могла следить за новостями, находясь в Непале. Как только три дня назад она прилетела в Амстердам, устроители конференции встретили ее в аэропорту и передали печальное известие. Отдохнув один день, Зогби сразу же заказала обратный билет.
— Значит, она вернулась два дня назад, — заметил я. — Все равно, что-то она долго выжидала, прежде чем позвонила тебе. Тянула время, чтобы подумать?
— Пыталась совладать с собой. Говоря ее же словами.
— Когда ты с ней встречаешься?
— В три часа у нее дома.
Он назвал адрес на Гленмонт-серкл.
— Главный офис клуба «Сократ», — сказал я. — Я нашел их страничку в «Интернете». Вступительный взнос сто зеленых, принимаются кредитные карточки. Интересно, хватает ли Зогби этого на жизнь?
— Ты сомневаешься в искренности ее намерений?
— Ее взгляды не внушают доверия. Она считает, что выжившим из ума старикам и детям с врожденными пороками нужно помогать оканчивать страдания, независимо от того, хотят ли они того сами. Набрал выдержки из ее заявлений — плоды сегодняшней работы. Кроме того, сведения о других помощниках самоубийц и прочая чертовщина.
Поведав Майло о Роджере Шарвено и других врачах-убийцах, я закончил рассказом о выставке Зеро Толеранса.
— Чудненько, — заметил он. — Мир искусства всегда был теплым и пушистым.
— Мне показался особенно интересным один факт относительно этого Толеранса: на своей версии «Урока анатомии» он изобразил Мейта со скальпелем в руке и с распоротым животом на операционном столе.
— Ну и?
— В этом есть какая-то амбивалентность: врач оперирует самого себя.
— Ты хочешь сказать, мне нужно приглядеться к этому типу внимательнее?
— Было бы очень интересно поговорить с ним.
— Толеранс — черта с два это его настоящая фамилия. Так, он из Денвера... Посмотрим, что я смогу найти.
— Как далеко продвинулись по списку родных твои юные помощники? — спросил я.
— До самого конца, в том смысле, что установили номера телефонов и сделали первые попытки связаться, — ответил Майло. — Приблизительно с половиной им уже удалось пообщаться. Все просто обожают Мейта.
Не все.
— Не хочешь, чтобы я съездил вместе с тобой к Алисе из Страны Смерти?
— Разумеется, — оживился Майло. — Только подумай, как жестоко может обойтись с человеком судьба. Ты лазаешь по горам в Непале и вдруг раз! Тебя допрашивает полиция... Наверное, эта Зогби одна из тех, кто следит за собой. Здоровье превыше всего.
— Все зависит, о чьем здоровье идет речь.
Глава 7
Мы договорились встретиться в управлении в два часа, и я положил трубку. Мне так и не удалось заговорить о семье Доссов. Отговорка: это не тема для телефонного разговора.
Мне хотелось узнать больше об Элдоне Мейте — враче, поэтому я отправился в библиотеку биологического и медицинского факультетов университета и нашел свободный терминал.
Изучив указатель публикаций в периодической прессе, я разыскал еще несколько журнальных статей, не сообщивших ничего нового. Затем я проверил по архиву, не публиковал ли Мейт каких-либо научных статей, что, учитывая его бледную карьеру, было маловероятно. К своему удивлению, я обнаружил две ссылки. Во-первых, тридцать лет назад Мейт написал письмо редактору журнала «Прикладная химия», дискутируя по поводу статьи, посвященной полимеризации: что-то о маленьких молекулах, соединяющихся вместе и образующих большие молекулы, и о том, как это можно использовать при производстве высококачественного горючего. Мейт бурно возражал. Автор статьи, профессор Массачусетского технологического института, отмахнулся от его замечаний как от не имеющих отношения к делу. В то время Мейт занимал должность младшего сотрудника научно-исследовательской химической лаборатории в нефтеперерабатывающей компании ИТЕГ.
Вторая ссылка была на «Американский медицинский вестник». Шестнадцать лет назад Мейт направил письмо в шведский журнал, посвященный проблемам патологии. К этому времени он уже получил медицинский сертификат и работал в клинике «Оксфорд-хилл» в Окленде, штат Калифорния. После фамилии никаких указаний на научную степень. Никаких упоминаний о том, что Мейт работал в клинике простым практикантом.
Второе письмо ни с кем не полемизировало. Озаглавленное «Точное определение момента смерти: общественное благо», оно имело в качестве эпиграфа слова сэра Томаса Брауна: «Мы боремся против собственного исцеления, ибо смерть является исцелением всех болезней».
Далее Мейт причитал по поводу мрачного суеверия, связанного с прекращением жизнедеятельности клеток, и, как следствие, о моральной трусости врачей, сталкивающихся с паратанатологическими явлениями. Мы, врачеватели тела и вымысла, известного как «душа», должны делать все, что в наших силах, чтобы снять покров таинственности с процесса окончания жизни, использовать все имеющиеся в нашем распоряжении возможности, чтобы избежать бессмысленной борьбы за продление «жизни», плода порожденных религией мифов.
«Учитывая вышесказанное, было бы очень полезно точно определять момент смерти, что позволило бы выбить почву из-под ног создателей мифов и сохранило бы средства, расходуемые на так называемые „героические меры“, которые не приводят к созданию ничего иного, кроме как дышащих трупов.»
Для этого я постарался установить, какие именно внешние физические проявления отмечают момент отключения основных жизненных систем. Центральная нервная система нередко продолжает выдавать синаптические вспышки долгое время после того, как остановилось сердце, и наоборот. Любой студент старшего курса биологического факультета может поддерживать работу сердца обезглавленной лягушки с помощью специальных стимулирующих препаратов. Дальше, смерть мозга является событием, растянутым во времени, что ведет к различным неопределенностям.
Поэтому я искал другие проявления, в первую очередь изменения мышечных тканей и глаз, соответствующие нашим представлениям о процессе смерти. Я сидел у изголовья многих умирающих, глядя им в глаза, следя за самыми незначительными сокращениями мышц лица. Хотя исследования пока что находятся в начальной стадии, я уже получил первые обнадеживающие результаты. Мне удалось зафиксировать двойное кардиологическое и неврологическое «отключение», состоящее в одновременном вздрагивании глаз и расслаблении губ. У некоторых умирающих вырывался довольно громкий звук, образующийся, по-видимому, в гортани, — вероятно, это и есть «предсмертный хрип», часто описываемый в популярной литературе. Однако этот звук вырывается далеко не всегда, поэтому лучше не учитывать его, сосредоточив все внимание на вышеупомянутом окулярно-мышечном явлении, которое я назвал «синдромом отключения». Предлагаю более подробно изучить этот феномен ввиду его потенциального использования для простого и точного индикатора момента прекращения жизни".
В те времена врачи-практиканты работали по сто часов в неделю. Но у этого практиканта нашлось время, чтобы удовлетворить свое личное любопытство, выходящее за рамки учебной программы.
Он сидел и смотрел в глаза умирающих, пытаясь уловить то самое мгновение.
Моя догадка относительно побуждений, двигавших Мейтом, получила первое подтверждение. С самого начала он был одержим изучением смерти в ее мельчайших подробностях; жизнь его нисколько не интересовала.
Редактор шведского журнала никак не ответил на это письмо. Интересно, а как отнеслись к внеурочной деятельности Мейта в клинике «Оксфорд-хилл»?
Выйдя из читального зала, я отыскал телефон-автомат, связался со справочной Окленда и попросил сообщить мне один номер. Увы, в списке такой абонент не значился.
Вернувшись к компьютеру, я нашел ссылку на реестр Объединенной комиссии лицензирования учреждений здравоохранения. Отыскав на полках переплетенные дела, я выбрал клинику «Оксфорд-хилл» и стал просматривать ее архив, начиная с того года, когда туда был принят практикантом Мейт. Все документы в порядке, клиника работала на протяжении пяти лет, потом закрылась.
Все по закону. Нечего и думать о том, чтобы после стольких лет отыскать кого-нибудь, кто помнил практиканта средних лет со зловещим хобби.
Впрочем, какой смысл копаться в прошлом Мейта? Именно он стал жертвой, и мне нужно понять психологию мясника, а не той груды нарубленного мяса, которую он оставил в кузове взятого напрокат фургона.
Выйдя из библиотеки, я отправился в Западное управление полиции.
У того, что стоял слева от Майло, было одутловатое приплюснутое лицо и соломенные волосы. Второй был темноволосый, с залысиной, в очках.
Майло им что-то сказал, и они вернулись в здание.
— Это твои маленькие эльфы? — спросил я, когда он подошел ко мне.
— Корн и Деметри. Им не нравится работать со мной, да и у меня о них не слишком приятное впечатление. Я посадил их на телефон обзванивать родственников. Оба скулят, жалуются на нудную работу. Ох уж эта молодежь! Готов к встрече с Зогби? Поедем на моем «Феррари», чтобы полицию не считали бедной.
Он пересек улицу, направляясь на стоянку, а я последовал за ним на своем «Севиле». Дождавшись, когда Майло выехал, я быстро поставил свою машину на его место, прямо под табличкой «ТОЛЬКО ДЛЯ СОТРУДНИКОВ УПРАВЛЕНИЯ ПОЛИЦИИ. ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ МАШИНЫ ПОДЛЕЖАТ ПРИНУДИТЕЛЬНОЙ ЭВАКУАЦИИ».
Сев в «Феррари», я протянул Майло информацию, скачанную из «Интернета». Он бросил распечатки на заднее сиденье между двумя громоздкими ящиками, занимавшими почти все место. В салоне пахло утренним завтраком. С треском ожила полицейская рация, и Майло ее выключил.
— Не опасно? — спросил я, указывая на табличку на автостоянке.
— В случае чего скажу, что это моя машина.
Покачав головой из стороны в сторону, разминая шею, он кашлянул и, надавив на педаль газа, выехал на бульвар Санта-Моника, затем свернул на 405-е Северное шоссе и помчался в Долину. Сознавая, что мне сейчас предстоит, я внутренне напрягся. Когда мы проехали мимо слоноподобных белых ящиков, в которых размещался музей Гетти, я рассказал о Джоанне Досс.
Некоторое время Майло молчал. Опустив стекло, он сплюнул, затем поднял его назад.
Прошло еще несколько минут.
— Ты выжидал подходящий момент, чтобы сообщить мне об этом?
— В общем, да. Еще несколько часов назад я не смог бы рассказать тебе ни о чем, потому что даже тот факт, что я встречался с ними, был конфиденциальной информацией. Но затем мне позвонил мистер Досс и попросил посмотреть его дочь, после чего я пришел к выводу, что мне придется откланяться в деле Мейта. Однако Досс хочет, чтобы я продолжал работать с тобой.
— В первую очередь — самое главное, так? — зашевелил челюстями Майло.
Я молчал.
— А если бы он попросил тебя не упоминать о нем?
— Я бы откланялся, не объясняя причин.
Еще полмили молчания. Майло снова принялся разминать шею.
— Досс... да, из местных. Ближе к концу списка — его супруге было сорок с небольшим.
— Путешественница номер сорок восемь, — уточнил я.
— Ты был с ней знаком?
— Нет. Ее уже не было в живых к тому времени, когда я впервые встретился со Стейси — ее дочерью.
— Доктор Досс из тех, кто не ответил на наши настойчивые звонки.
— Ему приходится много времени бывать в разъездах.
— Да-да, знаю... У меня должны быть причины для беспокойства?
— Какие?
Он пожал плечами.
— Не знаю. Этот Досс ведь разрешил тебе говорить, да?
Майло не отрывал взгляда от дороги, но мне казалось, он пристально следит за каждым моим движением.
— Извини, если чем-то тебя расстроил, — наконец сказал я. — Наверное, мне нужно было с самого начала отказаться от этого дела.
Пауза. Длинная пауза, словно Майло обдумывал мои слова.
— Нет, это мне что-то в голову дурь ударила. Всем нам приходится считаться со своими неписаными кодексами... Итак, что привело миссис Досс к доктору Мейту?
— Она, как я уже упоминал, была одной из тех, кому так и не был поставлен диагноз. Ее самочувствие стремительно ухудшалось. Быстрая утомляемость, хронические боли. Миссис Досс перестала появляться в обществе, целыми днями лежала в кровати. Поправилась на сто фунтов.
Присвистнув, Майло пощупал свое брюшко.
— И никаких догадок по поводу того, чем все это было вызвано?
— Она перебывала у многих врачей, но точную причину болезни установить так и не удалось, — подтвердил я.
— Быть может, все дело было в голове?
— Майло, как я уже сказал, я ни разу в жизни с ней не встречался.
Он улыбнулся.
— То есть, ты тоже считаешь, что, скорее всего, все дело было в голове... а Мейт все равно ее убил — прошу прощения, помог ей «совершить путешествие». Это могло разозлить кого-то из родных, кто в действительности считал миссис Досс здоровой.
Он помолчал, но я ничего не ответил.
— Сколько времени прошло после ее смерти, когда ты познакомился с дочерью?
— Три месяца.
— Почему ты снова займешься ею? Это имеет какое-то отношение к убийству Мейта?
— Я не могу вдаваться в подробности, — ответил я. — Скажем так: у тебя нет причин для беспокойства.
— По случайному совпадению что-то всплыло именно сейчас, после того, как Мейта убили?
— Стейси собирается поступать в колледж, — сказал я. — Естественно, она волнуется.
Майло молчал. Дорога была на удивление пустой, и мы быстро домчались до пересечения со 101-м шоссе. Майло повернул на восток, и движение стало чуть более оживленным. Оранжевые знаки у развилки сообщали о том, что в ближайшее время движение по дороге на полтора года будет ограничено вследствие реконструкции. Все держали скорость на пятнадцать миль в час выше максимально разрешенной, словно пытаясь урвать последние мгновения свободы.
— Судя по твоим словам, — наконец нарушил молчание Майло, — этот мистер Досс такой же, как все остальные, — горячий поклонник Мейта?
— Предоставляю ему самому высказать свою точку зрения по этому вопросу.
Майло снова улыбнулся. В его улыбке не было ничего хорошего.
— Он не любит Мейта.
— Я этого не говорил.
— Не говорил.
Он сбросил газ. Мы проехали мимо поворотов на Ван-Нуйз, Шерман-Оукс и Северный Голливуд, затем свернули на шоссе номер 134.
— В одном феминистском журнале я наткнулся на предположение, что Мейт ненавидел женщин. Восемьдесят процентов его путешественников были женщины, а его самого никогда не видели вместе с женщиной. Тебе известно что-либо о его личной жизни?
Довольно грубая смена темы. Майло понял, чего я хочу, но не стал возражать.
— Почти ничего. Мейт жил один, и его хозяйка утверждает, что никогда его ни с кем не видела. Пока что я еще не успел проверить брачные лицензии, но до сих пор никто не предъявил к оплате страховку.
— Любопытно, а такой человек как Мейт страховал свою жизнь? — спросил я.
— Почему бы и нет?
— Не думаю, чтобы жизнь представляла для него что-то ценное.
— Что ж, возможно, ты прав, потому что я не нашел у него дома никаких страховых полисов. С другой стороны, опять-таки, не исключается, что все бумаги Мейта находятся у его чертова поверенного Роя Хейзелдена, с которым до сих пор так и не удалось связаться. Возможно, нас сможет вывести на него мисс Зогби.
— Ты о ней больше ничего не узнал?
— Никаких неладов с законом у нее не было — даже ни разу не нарушала правил парковки. Похоже, она просто живет тем, что смотрит, как люди умирают. А этого у нас хоть отбавляй. Или мне только так кажется?
Поклонение культу смерти никак не проявлялось в устройстве садика, разбитого перед домом Алисы Зогби.
Она жила в кирпичном особняке в английском сельском стиле, расположенном на небольшом участке земли к северу от Глендейла. Домик был просто игрушечным. Красную черепичную крышу над входной башенкой венчал медный петух-флюгер. Узкие окна были завешены белоснежными шторами. Мощеная булыжником тропинка извивалась к крыльцу с коваными перилами, ведущему к резной дубовой двери. Дом окружали клумбы, причем растения в них были посажены по убыванию роста: сначала морщинистая листва и багряные цветы гвоздичника, затем пестрые пышные облака недотроги, и наконец, невысокая ограда каких-то вьющихся растений с белыми соцветиями.
На усыпанной гравием дорожке под сенью молодого аккуратно подстриженного деревца ногоплодника, все еще подвязанного к палке, стояла белая «Ауди». С другой стороны дорожки возвышался такой же обкорнанный явор, но только уже большой. Залитая солнечными лучами лужайка казалась столь неестественно зеленой, словно ее только что красили. Большое дерево уже начало сбрасывать листья, и ржаво-бурые крапинки на граве и камнях были единственным напоминанием о том, что не все в природе подвластно человеку.
Оставив машину на улице, мы с Майло прошли к крыльцу. Дверной молоток был сделан в виде большой бронзовой бараньей головы. Подняв верхнюю челюсть животного, отчего оно ехидно оскалилось, Майло отпустил ее, и массивный дуб содрогнулся. Не успел звук замереть, как дверь отворилась.
— Вы из полиции? — спросила вышедшая на крыльцо женщина. Метнувшаяся вперед рука, крепкое рукопожатие. — Пожалуйста, проходите!
Алисе Зогби действительно было около пятидесяти — на мой взгляд, пятьдесят с хвостиком. Но несмотря на смуглую от загара кожу и копну седых волос, она казалась скорее молодой, чем пожилой.
Высокая, стройная, с полной грудью и широкими сильными плечами, длинные ноги и руки, естественный загар человека, много бывающего на воздухе, большие голубые сапфиры-глаза. Алиса Зогби провела нас через небольшую круглую прихожую, устроенную в башенке, в маленькую изящную гостиную. У нее была походка профессиональной танцовщицы — быстрая, уверенная, все суставы хорошо смазаны, руки движутся, бедра покачиваются.
Комната была обустроена так же тщательно, как цветочные клумбы. Желтые стены с белой отделкой, обтянутая красным дамастом софа, стулья. Небольшие столики, тщательно расставленные, как было сразу заметно любому наблюдательному человеку. На стенах писаные маслом пейзажи Калифорнии, все в золоченых рамах. Ничего дорогого, но всё на своих местах.
Остановившись перед обитым синим гобеленом креслом, Алиса Зогби повела бедром, указывая нам на красную софу. После того, как мы сели, она уселась в кресло, закинув ногу на ногу и смахнув со лба белую челку. Мы утонули в низких мягких подушках. Грузный Майло, провалившись гораздо ниже меня, неуютно заерзал.
Алиса Зогби сплела пальцы на колене. Ее круглое лицо, гладкое вокруг рта, у уголков глаз было покрыто сетью морщин. На ней был просторный свитер из голубого кашемира, синие джинсы, белые носки и белые замшевые шлепанцы. В ушах сверкали большие жемчужины, обрамленные серебром, а на грудь, повторяя все ее изгибы, спадала золотая цепочка с разноцветными необработанными драгоценными камнями. Пальцы были без украшений. На инкрустированном столике между нами стояла японская ваза с леденцами. Золотые и зеленые самородки — апельсиновые и мятные.
— Угощайтесь, — предложила Зогби, указывая на леденцы.
Несмотря на мрачное выражение лица, ее голос прозвучал легкомысленно.
— Нет, спасибо, — сказал Майло. — Рад, что вы согласились встретиться с нами, мэм.
— Все это так ужасно. У вас уже есть предположения, кто принес в жертву Элдона?
— Принес в жертву?
— Ну разумеется, — подтвердила она. — Это дело рук какого-то сумасшедшего фанатика.
Стиснув руку в кулак, она посмотрела на нее, затем снова разжала пальцы.
— Мы с Элдоном говорили об этой опасности, — продолжала Алиса Зогби. — О том, что какой-то лунатик захочет таким образом попасть на первые полосы всех газет. Элдон уверял меня, что этого никогда не будет, и я ему верила, но ведь это все-таки произошло, правда?
— Значит, доктор Мейт ничего не боялся?
— Элдону был неведом страх. Он сам распоряжался своей судьбой. Знал, что определить свой путь в жизни можно только не обращая внимания на обстоятельства. И Элдон был предан своему делу — он жил этим. Он собирался еще долго продолжать его.
Майло снова подвинул свою тушу, словно пытаясь остаться на плаву в море красного шелка. Однако при этом он лишь еще глубже погрузился в подушки и вынужден был пересесть на самый край.
— Но вы с ним все же говорили об опасности?
— Речь об этом завела я. В общих выражениях, так что я не могу указать вам на какого-то безумца. Вполне вероятно, это дело рук одного из тех калек, что окрысились на Элдона.
— "Продолжаем жить", — подсказал я.
— Точно, они.
— Вы говорили в общих выражениях, мэм, — уточнил Майло. — Но были ли у вас какие-то конкретные причины для беспокойства?
— Нет, просто я хотела, чтобы Элдон вел себя более осторожно. Но он не хотел и слышать об этом. Он просто не верил, что кто-то может замыслить против него недоброе.
— И о каких мерах предосторожности вы говорили?
— О самых простых. Вы были у него дома?
— Да, мэм.
— Тогда вы сами все видели. Это же черт знает что, туда мог зайти любой посторонний с улицы. И дело не в том, что Элдон был таким беспечным. Просто он не обращал внимания на окружающую обстановку. Таковы почти все гениальные люди. Вспомните Эйнштейна. Какой-то фонд прислал ему чек на десять тысяч долларов, а он его так и не обналичил.
— Доктор Мейт был гений? — спросил Майло.
Алиса Зогби изумленно уставилась на него.
— Доктор Мейт был одним из величайших мыслителей нашего времени!
Поверить в это было как-то трудно после медицинского колледжа в Мексике, практики в забытой богом клинике и последующей работы исключительно с бумагами. Словно прочтя мои мысли, Алиса Зогби повернулась ко мне и сказала:
— Эйнштейну пришлось работать канцелярским клерком, пока мир не раскрыл его талант. Люди были слишком глупы, чтобы понять его. Разум Элдона никогда не переставал работать. Он прекрасно разбирался во всем — в естественных науках, в истории, в чем угодно. И в отличие от большинства людей, его не ослепляли условности личной жизни.
— Потому что он жил один? — предположил я.
— Нет-нет, я имею в виду совсем другое. Элдон не отвлекался на второстепенное. Готова поспорить, вы уверены, что его родители умерли в мучениях, и именно поэтому он решил посвятить свою жизнь борьбе за облегчение боли. — Она начертила в воздухе крест. — Вы ошибаетесь. И отец, и мать Элдона дожили до почтенных лет и спокойно отошли в мир иной.
— Возможно, как раз это и произвело на него впечатление, — сказал Майло. — Он увидел, как все должно быть.
Алиса Зогби опустила ногу на пол.
— Я пытаюсь втолковать вам, что Элдон мыслил мировыми масштабами.
— Он видел общую картинку.
Зогби с презрением посмотрела на него.
— Мне очень больно говорить о нем.
Она сделала это заявление спокойно, даже как бы бахвалясь. Лицо Майло оставалось непроницаемым. Я постарался последовать его примеру.
Зогби посмотрела на нас, словно ожидая какой-нибудь реакции. Вдруг нижние веки ее голубых глаз набухли, и по щекам пробежали два ручейка.
Слезинки стекли строго параллельно ее прямому тонкому носу. Зогби сидела совершенно неподвижно до тех пор, пока ручейки не достигли уголков губ, и только тогда вытерла их кончиками длинных тонких пальцев с ногтями, выкрашенными розовым блестящим лаком. Где-то в доме раздался бой часов.
— Я очень надеюсь, что вы найдете этого злобного ублюдка, убившего Элдона. Нельзя допустить, чтобы они остались безнаказанными. Это было бы самым страшным.
— Они?
— Он, они — не знаю.
— Что было бы самым страшным, мэм?
— Отсутствие последствий. Все должно иметь свои последствия.
— Что ж, — заверил ее Майло, — моя работа как раз состоит в том, чтобы ловить злобных ублюдков.
Зогби молча смерила его взглядом.
— Мэм, вы не можете ничего добавить?
— Хватит обращаться ко мне «мэм», хорошо? — сказала она. — Я чувствую себя неуютно. А насчет того, могу ли я вам чем-нибудь помочь? Разумеется, могу. Ищите фанатика — скорее всего, религиозного экстремиста. Вероятно, это сделал католик; они мне кажутся самыми опасными. Хотя я была замужем за мусульманином, и эти ребята тоже шутить не любят. — Подавшись вперед, она пристально всмотрелась в лицо Майло. — А вас как воспитывали?
— Если честно, мэм, я был с детства приобщен к католической религии.
— Как и я, — заметила Зогби. — Стоять на коленях, исповедуясь в грехах... Какой вздор! Мне жаль нас обоих. Свечи, орган и чушь, которую читают с амвонов старики-импотенты в забавных головных уборах — да, определенно, я бы искала католика. Или перерожденного христианина. Если брать шире, любого фундаменталиста. Ортодоксальные евреи тоже не подарок, но по сравнению с католиками они не способны к насилию. Наверное, их просто слишком мало. Но в общем все фанатики слеплены из одного теста: Бог на моей стороне, и я могу делать все что мне вздумается, мать вашу. Как будто Папа, имам или кто там еще придет на помощь, когда твой близкий будет корчиться в агонии, давясь собственной блевотиной. Вся эта болтовня насчет права на жизнь является омерзительной глупостью. Жизнь священна, но это не мешает подкладывать бомбы в клиники, где осуществляются аборты, и убивать врачей. С Элдоном расправились в назидание остальным. Ищите религиозного фанатика.
Мне хотелось узнать больше об Элдоне Мейте — враче, поэтому я отправился в библиотеку биологического и медицинского факультетов университета и нашел свободный терминал.
Изучив указатель публикаций в периодической прессе, я разыскал еще несколько журнальных статей, не сообщивших ничего нового. Затем я проверил по архиву, не публиковал ли Мейт каких-либо научных статей, что, учитывая его бледную карьеру, было маловероятно. К своему удивлению, я обнаружил две ссылки. Во-первых, тридцать лет назад Мейт написал письмо редактору журнала «Прикладная химия», дискутируя по поводу статьи, посвященной полимеризации: что-то о маленьких молекулах, соединяющихся вместе и образующих большие молекулы, и о том, как это можно использовать при производстве высококачественного горючего. Мейт бурно возражал. Автор статьи, профессор Массачусетского технологического института, отмахнулся от его замечаний как от не имеющих отношения к делу. В то время Мейт занимал должность младшего сотрудника научно-исследовательской химической лаборатории в нефтеперерабатывающей компании ИТЕГ.
Вторая ссылка была на «Американский медицинский вестник». Шестнадцать лет назад Мейт направил письмо в шведский журнал, посвященный проблемам патологии. К этому времени он уже получил медицинский сертификат и работал в клинике «Оксфорд-хилл» в Окленде, штат Калифорния. После фамилии никаких указаний на научную степень. Никаких упоминаний о том, что Мейт работал в клинике простым практикантом.
Второе письмо ни с кем не полемизировало. Озаглавленное «Точное определение момента смерти: общественное благо», оно имело в качестве эпиграфа слова сэра Томаса Брауна: «Мы боремся против собственного исцеления, ибо смерть является исцелением всех болезней».
Далее Мейт причитал по поводу мрачного суеверия, связанного с прекращением жизнедеятельности клеток, и, как следствие, о моральной трусости врачей, сталкивающихся с паратанатологическими явлениями. Мы, врачеватели тела и вымысла, известного как «душа», должны делать все, что в наших силах, чтобы снять покров таинственности с процесса окончания жизни, использовать все имеющиеся в нашем распоряжении возможности, чтобы избежать бессмысленной борьбы за продление «жизни», плода порожденных религией мифов.
«Учитывая вышесказанное, было бы очень полезно точно определять момент смерти, что позволило бы выбить почву из-под ног создателей мифов и сохранило бы средства, расходуемые на так называемые „героические меры“, которые не приводят к созданию ничего иного, кроме как дышащих трупов.»
Для этого я постарался установить, какие именно внешние физические проявления отмечают момент отключения основных жизненных систем. Центральная нервная система нередко продолжает выдавать синаптические вспышки долгое время после того, как остановилось сердце, и наоборот. Любой студент старшего курса биологического факультета может поддерживать работу сердца обезглавленной лягушки с помощью специальных стимулирующих препаратов. Дальше, смерть мозга является событием, растянутым во времени, что ведет к различным неопределенностям.
Поэтому я искал другие проявления, в первую очередь изменения мышечных тканей и глаз, соответствующие нашим представлениям о процессе смерти. Я сидел у изголовья многих умирающих, глядя им в глаза, следя за самыми незначительными сокращениями мышц лица. Хотя исследования пока что находятся в начальной стадии, я уже получил первые обнадеживающие результаты. Мне удалось зафиксировать двойное кардиологическое и неврологическое «отключение», состоящее в одновременном вздрагивании глаз и расслаблении губ. У некоторых умирающих вырывался довольно громкий звук, образующийся, по-видимому, в гортани, — вероятно, это и есть «предсмертный хрип», часто описываемый в популярной литературе. Однако этот звук вырывается далеко не всегда, поэтому лучше не учитывать его, сосредоточив все внимание на вышеупомянутом окулярно-мышечном явлении, которое я назвал «синдромом отключения». Предлагаю более подробно изучить этот феномен ввиду его потенциального использования для простого и точного индикатора момента прекращения жизни".
В те времена врачи-практиканты работали по сто часов в неделю. Но у этого практиканта нашлось время, чтобы удовлетворить свое личное любопытство, выходящее за рамки учебной программы.
Он сидел и смотрел в глаза умирающих, пытаясь уловить то самое мгновение.
Моя догадка относительно побуждений, двигавших Мейтом, получила первое подтверждение. С самого начала он был одержим изучением смерти в ее мельчайших подробностях; жизнь его нисколько не интересовала.
Редактор шведского журнала никак не ответил на это письмо. Интересно, а как отнеслись к внеурочной деятельности Мейта в клинике «Оксфорд-хилл»?
Выйдя из читального зала, я отыскал телефон-автомат, связался со справочной Окленда и попросил сообщить мне один номер. Увы, в списке такой абонент не значился.
Вернувшись к компьютеру, я нашел ссылку на реестр Объединенной комиссии лицензирования учреждений здравоохранения. Отыскав на полках переплетенные дела, я выбрал клинику «Оксфорд-хилл» и стал просматривать ее архив, начиная с того года, когда туда был принят практикантом Мейт. Все документы в порядке, клиника работала на протяжении пяти лет, потом закрылась.
Все по закону. Нечего и думать о том, чтобы после стольких лет отыскать кого-нибудь, кто помнил практиканта средних лет со зловещим хобби.
Впрочем, какой смысл копаться в прошлом Мейта? Именно он стал жертвой, и мне нужно понять психологию мясника, а не той груды нарубленного мяса, которую он оставил в кузове взятого напрокат фургона.
Выйдя из библиотеки, я отправился в Западное управление полиции.
* * *
Когда я подъехал туда, Майло стоял у входа с двумя парнями лет двадцати с небольшим. Оба были в серых спортивных куртках и широких черных брюках и прижимали к бедрам блокноты. Оба были одного роста с Майло, но каждый на сорок фунтов легче. Оба были чем-то недовольны.У того, что стоял слева от Майло, было одутловатое приплюснутое лицо и соломенные волосы. Второй был темноволосый, с залысиной, в очках.
Майло им что-то сказал, и они вернулись в здание.
— Это твои маленькие эльфы? — спросил я, когда он подошел ко мне.
— Корн и Деметри. Им не нравится работать со мной, да и у меня о них не слишком приятное впечатление. Я посадил их на телефон обзванивать родственников. Оба скулят, жалуются на нудную работу. Ох уж эта молодежь! Готов к встрече с Зогби? Поедем на моем «Феррари», чтобы полицию не считали бедной.
Он пересек улицу, направляясь на стоянку, а я последовал за ним на своем «Севиле». Дождавшись, когда Майло выехал, я быстро поставил свою машину на его место, прямо под табличкой «ТОЛЬКО ДЛЯ СОТРУДНИКОВ УПРАВЛЕНИЯ ПОЛИЦИИ. ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ МАШИНЫ ПОДЛЕЖАТ ПРИНУДИТЕЛЬНОЙ ЭВАКУАЦИИ».
Сев в «Феррари», я протянул Майло информацию, скачанную из «Интернета». Он бросил распечатки на заднее сиденье между двумя громоздкими ящиками, занимавшими почти все место. В салоне пахло утренним завтраком. С треском ожила полицейская рация, и Майло ее выключил.
— Не опасно? — спросил я, указывая на табличку на автостоянке.
— В случае чего скажу, что это моя машина.
Покачав головой из стороны в сторону, разминая шею, он кашлянул и, надавив на педаль газа, выехал на бульвар Санта-Моника, затем свернул на 405-е Северное шоссе и помчался в Долину. Сознавая, что мне сейчас предстоит, я внутренне напрягся. Когда мы проехали мимо слоноподобных белых ящиков, в которых размещался музей Гетти, я рассказал о Джоанне Досс.
Некоторое время Майло молчал. Опустив стекло, он сплюнул, затем поднял его назад.
Прошло еще несколько минут.
— Ты выжидал подходящий момент, чтобы сообщить мне об этом?
— В общем, да. Еще несколько часов назад я не смог бы рассказать тебе ни о чем, потому что даже тот факт, что я встречался с ними, был конфиденциальной информацией. Но затем мне позвонил мистер Досс и попросил посмотреть его дочь, после чего я пришел к выводу, что мне придется откланяться в деле Мейта. Однако Досс хочет, чтобы я продолжал работать с тобой.
— В первую очередь — самое главное, так? — зашевелил челюстями Майло.
Я молчал.
— А если бы он попросил тебя не упоминать о нем?
— Я бы откланялся, не объясняя причин.
Еще полмили молчания. Майло снова принялся разминать шею.
— Досс... да, из местных. Ближе к концу списка — его супруге было сорок с небольшим.
— Путешественница номер сорок восемь, — уточнил я.
— Ты был с ней знаком?
— Нет. Ее уже не было в живых к тому времени, когда я впервые встретился со Стейси — ее дочерью.
— Доктор Досс из тех, кто не ответил на наши настойчивые звонки.
— Ему приходится много времени бывать в разъездах.
— Да-да, знаю... У меня должны быть причины для беспокойства?
— Какие?
Он пожал плечами.
— Не знаю. Этот Досс ведь разрешил тебе говорить, да?
Майло не отрывал взгляда от дороги, но мне казалось, он пристально следит за каждым моим движением.
— Извини, если чем-то тебя расстроил, — наконец сказал я. — Наверное, мне нужно было с самого начала отказаться от этого дела.
Пауза. Длинная пауза, словно Майло обдумывал мои слова.
— Нет, это мне что-то в голову дурь ударила. Всем нам приходится считаться со своими неписаными кодексами... Итак, что привело миссис Досс к доктору Мейту?
— Она, как я уже упоминал, была одной из тех, кому так и не был поставлен диагноз. Ее самочувствие стремительно ухудшалось. Быстрая утомляемость, хронические боли. Миссис Досс перестала появляться в обществе, целыми днями лежала в кровати. Поправилась на сто фунтов.
Присвистнув, Майло пощупал свое брюшко.
— И никаких догадок по поводу того, чем все это было вызвано?
— Она перебывала у многих врачей, но точную причину болезни установить так и не удалось, — подтвердил я.
— Быть может, все дело было в голове?
— Майло, как я уже сказал, я ни разу в жизни с ней не встречался.
Он улыбнулся.
— То есть, ты тоже считаешь, что, скорее всего, все дело было в голове... а Мейт все равно ее убил — прошу прощения, помог ей «совершить путешествие». Это могло разозлить кого-то из родных, кто в действительности считал миссис Досс здоровой.
Он помолчал, но я ничего не ответил.
— Сколько времени прошло после ее смерти, когда ты познакомился с дочерью?
— Три месяца.
— Почему ты снова займешься ею? Это имеет какое-то отношение к убийству Мейта?
— Я не могу вдаваться в подробности, — ответил я. — Скажем так: у тебя нет причин для беспокойства.
— По случайному совпадению что-то всплыло именно сейчас, после того, как Мейта убили?
— Стейси собирается поступать в колледж, — сказал я. — Естественно, она волнуется.
Майло молчал. Дорога была на удивление пустой, и мы быстро домчались до пересечения со 101-м шоссе. Майло повернул на восток, и движение стало чуть более оживленным. Оранжевые знаки у развилки сообщали о том, что в ближайшее время движение по дороге на полтора года будет ограничено вследствие реконструкции. Все держали скорость на пятнадцать миль в час выше максимально разрешенной, словно пытаясь урвать последние мгновения свободы.
— Судя по твоим словам, — наконец нарушил молчание Майло, — этот мистер Досс такой же, как все остальные, — горячий поклонник Мейта?
— Предоставляю ему самому высказать свою точку зрения по этому вопросу.
Майло снова улыбнулся. В его улыбке не было ничего хорошего.
— Он не любит Мейта.
— Я этого не говорил.
— Не говорил.
Он сбросил газ. Мы проехали мимо поворотов на Ван-Нуйз, Шерман-Оукс и Северный Голливуд, затем свернули на шоссе номер 134.
— В одном феминистском журнале я наткнулся на предположение, что Мейт ненавидел женщин. Восемьдесят процентов его путешественников были женщины, а его самого никогда не видели вместе с женщиной. Тебе известно что-либо о его личной жизни?
Довольно грубая смена темы. Майло понял, чего я хочу, но не стал возражать.
— Почти ничего. Мейт жил один, и его хозяйка утверждает, что никогда его ни с кем не видела. Пока что я еще не успел проверить брачные лицензии, но до сих пор никто не предъявил к оплате страховку.
— Любопытно, а такой человек как Мейт страховал свою жизнь? — спросил я.
— Почему бы и нет?
— Не думаю, чтобы жизнь представляла для него что-то ценное.
— Что ж, возможно, ты прав, потому что я не нашел у него дома никаких страховых полисов. С другой стороны, опять-таки, не исключается, что все бумаги Мейта находятся у его чертова поверенного Роя Хейзелдена, с которым до сих пор так и не удалось связаться. Возможно, нас сможет вывести на него мисс Зогби.
— Ты о ней больше ничего не узнал?
— Никаких неладов с законом у нее не было — даже ни разу не нарушала правил парковки. Похоже, она просто живет тем, что смотрит, как люди умирают. А этого у нас хоть отбавляй. Или мне только так кажется?
Поклонение культу смерти никак не проявлялось в устройстве садика, разбитого перед домом Алисы Зогби.
Она жила в кирпичном особняке в английском сельском стиле, расположенном на небольшом участке земли к северу от Глендейла. Домик был просто игрушечным. Красную черепичную крышу над входной башенкой венчал медный петух-флюгер. Узкие окна были завешены белоснежными шторами. Мощеная булыжником тропинка извивалась к крыльцу с коваными перилами, ведущему к резной дубовой двери. Дом окружали клумбы, причем растения в них были посажены по убыванию роста: сначала морщинистая листва и багряные цветы гвоздичника, затем пестрые пышные облака недотроги, и наконец, невысокая ограда каких-то вьющихся растений с белыми соцветиями.
На усыпанной гравием дорожке под сенью молодого аккуратно подстриженного деревца ногоплодника, все еще подвязанного к палке, стояла белая «Ауди». С другой стороны дорожки возвышался такой же обкорнанный явор, но только уже большой. Залитая солнечными лучами лужайка казалась столь неестественно зеленой, словно ее только что красили. Большое дерево уже начало сбрасывать листья, и ржаво-бурые крапинки на граве и камнях были единственным напоминанием о том, что не все в природе подвластно человеку.
Оставив машину на улице, мы с Майло прошли к крыльцу. Дверной молоток был сделан в виде большой бронзовой бараньей головы. Подняв верхнюю челюсть животного, отчего оно ехидно оскалилось, Майло отпустил ее, и массивный дуб содрогнулся. Не успел звук замереть, как дверь отворилась.
— Вы из полиции? — спросила вышедшая на крыльцо женщина. Метнувшаяся вперед рука, крепкое рукопожатие. — Пожалуйста, проходите!
Алисе Зогби действительно было около пятидесяти — на мой взгляд, пятьдесят с хвостиком. Но несмотря на смуглую от загара кожу и копну седых волос, она казалась скорее молодой, чем пожилой.
Высокая, стройная, с полной грудью и широкими сильными плечами, длинные ноги и руки, естественный загар человека, много бывающего на воздухе, большие голубые сапфиры-глаза. Алиса Зогби провела нас через небольшую круглую прихожую, устроенную в башенке, в маленькую изящную гостиную. У нее была походка профессиональной танцовщицы — быстрая, уверенная, все суставы хорошо смазаны, руки движутся, бедра покачиваются.
Комната была обустроена так же тщательно, как цветочные клумбы. Желтые стены с белой отделкой, обтянутая красным дамастом софа, стулья. Небольшие столики, тщательно расставленные, как было сразу заметно любому наблюдательному человеку. На стенах писаные маслом пейзажи Калифорнии, все в золоченых рамах. Ничего дорогого, но всё на своих местах.
Остановившись перед обитым синим гобеленом креслом, Алиса Зогби повела бедром, указывая нам на красную софу. После того, как мы сели, она уселась в кресло, закинув ногу на ногу и смахнув со лба белую челку. Мы утонули в низких мягких подушках. Грузный Майло, провалившись гораздо ниже меня, неуютно заерзал.
Алиса Зогби сплела пальцы на колене. Ее круглое лицо, гладкое вокруг рта, у уголков глаз было покрыто сетью морщин. На ней был просторный свитер из голубого кашемира, синие джинсы, белые носки и белые замшевые шлепанцы. В ушах сверкали большие жемчужины, обрамленные серебром, а на грудь, повторяя все ее изгибы, спадала золотая цепочка с разноцветными необработанными драгоценными камнями. Пальцы были без украшений. На инкрустированном столике между нами стояла японская ваза с леденцами. Золотые и зеленые самородки — апельсиновые и мятные.
— Угощайтесь, — предложила Зогби, указывая на леденцы.
Несмотря на мрачное выражение лица, ее голос прозвучал легкомысленно.
— Нет, спасибо, — сказал Майло. — Рад, что вы согласились встретиться с нами, мэм.
— Все это так ужасно. У вас уже есть предположения, кто принес в жертву Элдона?
— Принес в жертву?
— Ну разумеется, — подтвердила она. — Это дело рук какого-то сумасшедшего фанатика.
Стиснув руку в кулак, она посмотрела на нее, затем снова разжала пальцы.
— Мы с Элдоном говорили об этой опасности, — продолжала Алиса Зогби. — О том, что какой-то лунатик захочет таким образом попасть на первые полосы всех газет. Элдон уверял меня, что этого никогда не будет, и я ему верила, но ведь это все-таки произошло, правда?
— Значит, доктор Мейт ничего не боялся?
— Элдону был неведом страх. Он сам распоряжался своей судьбой. Знал, что определить свой путь в жизни можно только не обращая внимания на обстоятельства. И Элдон был предан своему делу — он жил этим. Он собирался еще долго продолжать его.
Майло снова подвинул свою тушу, словно пытаясь остаться на плаву в море красного шелка. Однако при этом он лишь еще глубже погрузился в подушки и вынужден был пересесть на самый край.
— Но вы с ним все же говорили об опасности?
— Речь об этом завела я. В общих выражениях, так что я не могу указать вам на какого-то безумца. Вполне вероятно, это дело рук одного из тех калек, что окрысились на Элдона.
— "Продолжаем жить", — подсказал я.
— Точно, они.
— Вы говорили в общих выражениях, мэм, — уточнил Майло. — Но были ли у вас какие-то конкретные причины для беспокойства?
— Нет, просто я хотела, чтобы Элдон вел себя более осторожно. Но он не хотел и слышать об этом. Он просто не верил, что кто-то может замыслить против него недоброе.
— И о каких мерах предосторожности вы говорили?
— О самых простых. Вы были у него дома?
— Да, мэм.
— Тогда вы сами все видели. Это же черт знает что, туда мог зайти любой посторонний с улицы. И дело не в том, что Элдон был таким беспечным. Просто он не обращал внимания на окружающую обстановку. Таковы почти все гениальные люди. Вспомните Эйнштейна. Какой-то фонд прислал ему чек на десять тысяч долларов, а он его так и не обналичил.
— Доктор Мейт был гений? — спросил Майло.
Алиса Зогби изумленно уставилась на него.
— Доктор Мейт был одним из величайших мыслителей нашего времени!
Поверить в это было как-то трудно после медицинского колледжа в Мексике, практики в забытой богом клинике и последующей работы исключительно с бумагами. Словно прочтя мои мысли, Алиса Зогби повернулась ко мне и сказала:
— Эйнштейну пришлось работать канцелярским клерком, пока мир не раскрыл его талант. Люди были слишком глупы, чтобы понять его. Разум Элдона никогда не переставал работать. Он прекрасно разбирался во всем — в естественных науках, в истории, в чем угодно. И в отличие от большинства людей, его не ослепляли условности личной жизни.
— Потому что он жил один? — предположил я.
— Нет-нет, я имею в виду совсем другое. Элдон не отвлекался на второстепенное. Готова поспорить, вы уверены, что его родители умерли в мучениях, и именно поэтому он решил посвятить свою жизнь борьбе за облегчение боли. — Она начертила в воздухе крест. — Вы ошибаетесь. И отец, и мать Элдона дожили до почтенных лет и спокойно отошли в мир иной.
— Возможно, как раз это и произвело на него впечатление, — сказал Майло. — Он увидел, как все должно быть.
Алиса Зогби опустила ногу на пол.
— Я пытаюсь втолковать вам, что Элдон мыслил мировыми масштабами.
— Он видел общую картинку.
Зогби с презрением посмотрела на него.
— Мне очень больно говорить о нем.
Она сделала это заявление спокойно, даже как бы бахвалясь. Лицо Майло оставалось непроницаемым. Я постарался последовать его примеру.
Зогби посмотрела на нас, словно ожидая какой-нибудь реакции. Вдруг нижние веки ее голубых глаз набухли, и по щекам пробежали два ручейка.
Слезинки стекли строго параллельно ее прямому тонкому носу. Зогби сидела совершенно неподвижно до тех пор, пока ручейки не достигли уголков губ, и только тогда вытерла их кончиками длинных тонких пальцев с ногтями, выкрашенными розовым блестящим лаком. Где-то в доме раздался бой часов.
— Я очень надеюсь, что вы найдете этого злобного ублюдка, убившего Элдона. Нельзя допустить, чтобы они остались безнаказанными. Это было бы самым страшным.
— Они?
— Он, они — не знаю.
— Что было бы самым страшным, мэм?
— Отсутствие последствий. Все должно иметь свои последствия.
— Что ж, — заверил ее Майло, — моя работа как раз состоит в том, чтобы ловить злобных ублюдков.
Зогби молча смерила его взглядом.
— Мэм, вы не можете ничего добавить?
— Хватит обращаться ко мне «мэм», хорошо? — сказала она. — Я чувствую себя неуютно. А насчет того, могу ли я вам чем-нибудь помочь? Разумеется, могу. Ищите фанатика — скорее всего, религиозного экстремиста. Вероятно, это сделал католик; они мне кажутся самыми опасными. Хотя я была замужем за мусульманином, и эти ребята тоже шутить не любят. — Подавшись вперед, она пристально всмотрелась в лицо Майло. — А вас как воспитывали?
— Если честно, мэм, я был с детства приобщен к католической религии.
— Как и я, — заметила Зогби. — Стоять на коленях, исповедуясь в грехах... Какой вздор! Мне жаль нас обоих. Свечи, орган и чушь, которую читают с амвонов старики-импотенты в забавных головных уборах — да, определенно, я бы искала католика. Или перерожденного христианина. Если брать шире, любого фундаменталиста. Ортодоксальные евреи тоже не подарок, но по сравнению с католиками они не способны к насилию. Наверное, их просто слишком мало. Но в общем все фанатики слеплены из одного теста: Бог на моей стороне, и я могу делать все что мне вздумается, мать вашу. Как будто Папа, имам или кто там еще придет на помощь, когда твой близкий будет корчиться в агонии, давясь собственной блевотиной. Вся эта болтовня насчет права на жизнь является омерзительной глупостью. Жизнь священна, но это не мешает подкладывать бомбы в клиники, где осуществляются аборты, и убивать врачей. С Элдоном расправились в назидание остальным. Ищите религиозного фанатика.