Страница:
Рассеянный взгляд. По крайней мере, я не смог обнаружить никакой радости по поводу только что состоявшейся помолвки.
Стоявшая рядом с молодым Ричардом Доссом девушка улыбалась. Джоанна Хеклер, действительно очень миниатюрная, обладала неброской привлекательностью. Светлая кожа, узкое лицо, длинные прямые каштановые волосы, перехваченные белой лентой. Тоже в очках. Не таких больших, как у Ричарда, в тонкой золотой оправе. На безымянном пальце кольцо с бриллиантом. Ярко-синий сарафан, достаточно скромный для своего времени.
Еще один эльф. Бракосочетание двух гномов.
Говорят, супруги, долго живущие вместе, со временем становятся внешне похожи друг на друга. Ричард и Джоанна начали с этого, но впоследствии разошлись в противоположные стороны.
Я взял вторую фотографию, моментальный снимок, сделанный «Поляроидом».
Кровать королевских размеров. Смятое одеяло, спадающее на обтянутый гобеленом пуфик. Высоченная дамба из подушек, уложенных вдоль изголовья. Среди этих подушек теряется лицо.
Белое лицо. Круглое. Такое жирное и заплывшее, что отдельные черты сливаются, видно только бледное пятно. Надутые щеки. Глаза, спрятавшиеся в складках кожи. Реденькие волосы, зачесанные с бледного лба. Толстые губы, лишенные какого-либо выражения.
Ниже головы одеяло вздымалось вверх, покрывая колоколообразную тушу. Справа от кровати стоял изящный резной столик из темного полированного дерева с золочеными ручками. За спиной виднелись розовые обои с пышными цветами. В углу снимка край картины в позолоченной раме.
Какое-то мгновение мне казалось, что Ричард Досс сделал посмертную фотографию жены. Но нет, глаза открыты... но что в них? Отчаяние? Нет, нечто хуже. Смерть, вступившая в свои права в еще живом человеке.
— Этот снимок сделал Эрик, — сказал Досс. — Сын. Хотел сохранить память.
— О своей матери? — хрипло спросил я.
Мне пришлось откашляться, прочищая горло.
— О том, что с ней произошло. Сказать по правде, он просто бесился от злости.
— Ваш сын сердился на свою мать?
— Нет, — произнес Досс таким тоном, словно я был полным идиотом. — Он злился на судьбу. Таким образом мой сын дает выход своим чувствам.
— Документируя их?
— Упорядочивая. Расставляя на свои места. Лично я считаю, что это замечательный способ борьбы со стрессом. Он дает возможность отбросить эмоциональный мусор, разобраться в действительном положении дел, понять, как ты к этому относишься, а затем двигаться дальше. Потому что, какой еще остается выбор? Погрязнуть в чужом горе? Позволить, чтобы оно тебя унижало?
Он ткнул в меня пальцем, словно я его в чем-то обвинял.
— Наверное, вам такой подход кажется бессердечным, — продолжал он. — Пусть будет так. Вы не жили в моем доме, не перенесли то, что пришлось пережить мне. Джоанне потребовалось больше года на то, чтобы уйти от нас. У нас было время свыкнуться с неизбежным. Эрик умный парень — пожалуй, он самый умный человек из всех, кого я знаю. И тем не менее, это произвело на него огромное впечатление. Он как раз поступил в Стэндфорд, но после второго семестра вернулся домой, чтобы быть рядом с матерью. Эрик ее очень любил — помните об этом, решая, поступил ли он бессердечно, делая эти снимки.
А Джоанне на это было наплевать. Она просто лежала в постели — фото прекрасно передает то, как все было на самом деле. Не могу понять, откуда у нее, в конце концов, нашлись силы связаться с тем сукиным сыном, который ее убил.
— Вы имеете в виду доктора Мейта?
Досс пропустил мои слова мимо ушей, поглаживая серебряный телефон. Наконец наши взгляды встретились. Я улыбнулся, показывая, что не собираюсь быть судьей. Его веки чуть дернулись вниз. Из-под них самородками антрацита сверкнули глаза.
— Фотографии я заберу.
Он подался вперед, протягивая руку, и мне снова пришлось встать, чтобы вернуть снимки.
— А как к этому отнеслась Стейси? — спросил я.
Досс, не спеша, расстегнул молнию бумажника и аккуратно уложил в него фотографии. Опять закинул ногу на ногу. Покрутил в руках телефон, словно надеясь, что чей-нибудь звонок избавит его от необходимости отвечать.
— Стейси, — наконец сказал он, — это уже совсем другая история.
Глава 6
Стоявшая рядом с молодым Ричардом Доссом девушка улыбалась. Джоанна Хеклер, действительно очень миниатюрная, обладала неброской привлекательностью. Светлая кожа, узкое лицо, длинные прямые каштановые волосы, перехваченные белой лентой. Тоже в очках. Не таких больших, как у Ричарда, в тонкой золотой оправе. На безымянном пальце кольцо с бриллиантом. Ярко-синий сарафан, достаточно скромный для своего времени.
Еще один эльф. Бракосочетание двух гномов.
Говорят, супруги, долго живущие вместе, со временем становятся внешне похожи друг на друга. Ричард и Джоанна начали с этого, но впоследствии разошлись в противоположные стороны.
Я взял вторую фотографию, моментальный снимок, сделанный «Поляроидом».
Кровать королевских размеров. Смятое одеяло, спадающее на обтянутый гобеленом пуфик. Высоченная дамба из подушек, уложенных вдоль изголовья. Среди этих подушек теряется лицо.
Белое лицо. Круглое. Такое жирное и заплывшее, что отдельные черты сливаются, видно только бледное пятно. Надутые щеки. Глаза, спрятавшиеся в складках кожи. Реденькие волосы, зачесанные с бледного лба. Толстые губы, лишенные какого-либо выражения.
Ниже головы одеяло вздымалось вверх, покрывая колоколообразную тушу. Справа от кровати стоял изящный резной столик из темного полированного дерева с золочеными ручками. За спиной виднелись розовые обои с пышными цветами. В углу снимка край картины в позолоченной раме.
Какое-то мгновение мне казалось, что Ричард Досс сделал посмертную фотографию жены. Но нет, глаза открыты... но что в них? Отчаяние? Нет, нечто хуже. Смерть, вступившая в свои права в еще живом человеке.
— Этот снимок сделал Эрик, — сказал Досс. — Сын. Хотел сохранить память.
— О своей матери? — хрипло спросил я.
Мне пришлось откашляться, прочищая горло.
— О том, что с ней произошло. Сказать по правде, он просто бесился от злости.
— Ваш сын сердился на свою мать?
— Нет, — произнес Досс таким тоном, словно я был полным идиотом. — Он злился на судьбу. Таким образом мой сын дает выход своим чувствам.
— Документируя их?
— Упорядочивая. Расставляя на свои места. Лично я считаю, что это замечательный способ борьбы со стрессом. Он дает возможность отбросить эмоциональный мусор, разобраться в действительном положении дел, понять, как ты к этому относишься, а затем двигаться дальше. Потому что, какой еще остается выбор? Погрязнуть в чужом горе? Позволить, чтобы оно тебя унижало?
Он ткнул в меня пальцем, словно я его в чем-то обвинял.
— Наверное, вам такой подход кажется бессердечным, — продолжал он. — Пусть будет так. Вы не жили в моем доме, не перенесли то, что пришлось пережить мне. Джоанне потребовалось больше года на то, чтобы уйти от нас. У нас было время свыкнуться с неизбежным. Эрик умный парень — пожалуй, он самый умный человек из всех, кого я знаю. И тем не менее, это произвело на него огромное впечатление. Он как раз поступил в Стэндфорд, но после второго семестра вернулся домой, чтобы быть рядом с матерью. Эрик ее очень любил — помните об этом, решая, поступил ли он бессердечно, делая эти снимки.
А Джоанне на это было наплевать. Она просто лежала в постели — фото прекрасно передает то, как все было на самом деле. Не могу понять, откуда у нее, в конце концов, нашлись силы связаться с тем сукиным сыном, который ее убил.
— Вы имеете в виду доктора Мейта?
Досс пропустил мои слова мимо ушей, поглаживая серебряный телефон. Наконец наши взгляды встретились. Я улыбнулся, показывая, что не собираюсь быть судьей. Его веки чуть дернулись вниз. Из-под них самородками антрацита сверкнули глаза.
— Фотографии я заберу.
Он подался вперед, протягивая руку, и мне снова пришлось встать, чтобы вернуть снимки.
— А как к этому отнеслась Стейси? — спросил я.
Досс, не спеша, расстегнул молнию бумажника и аккуратно уложил в него фотографии. Опять закинул ногу на ногу. Покрутил в руках телефон, словно надеясь, что чей-нибудь звонок избавит его от необходимости отвечать.
— Стейси, — наконец сказал он, — это уже совсем другая история.
Глава 6
Я включил компьютер и вышел в «Интернет». Доктор Мейт упоминался больше чем на ста страничках.
В основном это были перепечатки газетных статей, повествующих о «туристическом бюро» Мейта, организующем путешествие в один конец. Доводы «за» и «против»; сторонники и противники приводили массу аргументов. Все споры на выдержанном интеллектуальном уровне. Никакой психопатии, ни намека на хладнокровное смакование подробностей убийства.
На «страничке доктора Смерть» были представлены фотография Мейта, льстящая оригиналу, краткий перечень судебных процессов, закончившихся его оправданием, и биография. Мейт родился шестьдесят три года назад в Сан-Диего, окончил там химический факультет университета, а затем работал в лаборатории одной нефтяной компании. В сорок лет он поступил в медицинский колледж в Гвадалахаре, в Мексике, потом проходил врачебную практику и в возрасте сорока шести лет получил лицензию терапевта.
Никаких курсов повышения квалификации. В биографии перечислялись лишь должности в департаменте здравоохранения по всему Юго-Западному побережью. Мейт работал с бумагами, в основном занимаясь проблемами вакцинации. Никаких указаний на то, что он лечил хотя бы одного больного.
Начать в зрелом возрасте новую для себя карьеру врача, при этом избегая общения с живыми людьми. Неужели медицина привлекла Мейта возможностью приблизиться к смерти?
В конце странички приводился контактный телефон: связаться с Мейтом можно было только через его адвоката Роя Хейзелдена. Адреса электронной почты не было.
Далее рассказ о деятельности Роджера Демона Шарвено, специалиста по респираторным заболеваниям клиники в Буффало, штат Нью-Йорк. Полтора года назад Шарвено сознался, что отправил на тот свет больше трех десятков своих пациентов, введя в вены хлорид калия — чтобы «облегчить переход в лучший мир». Адвокат Шарвено заявил, что его подзащитный является психически ненормальным, и настоял на обследовании. Консилиум поставил диагноз «пограничное состояние» и прописал Шарвено успокоительное средство имипрамин. Через несколько дней Шарвено отказался от своих показаний. Против него осталось только то, что во всех случаях подозрительной смерти он имел доступ к блоку интенсивной терапии. То же самое можно было сказать еще про трех сотрудников клиники, поэтому полиция освободила Шарвено, объявив, что расследование «будет продолжаться». Шарвено согласился дать интервью местной газете, в котором заявил, что находился под влиянием некоего таинственного доктора Берка, которого никто никогда не видел. Вскоре после этого он умер, приняв смертельную дозу имипрамина.
Последовало пристальное разбирательство деятельности других врачей, работающих в Буффало. Было установлено, что в больницах и санаториях штата работало несколько человек с криминальным прошлым. Глава департамента здравоохранения пообещал ужесточить контроль.
Запросив систему, я обнаружил лишь одну ссылку на дело Шарвено: в статье сообщалось о том, что расследование застопорилось, а также делалось предположение, что смерть тридцати шести больных объясняется естественными причинами.
Следующее дело было десятилетней давности. Четыре медсестры в Вене убили около трехсот человек, вводя им смертельные дозы морфия и инсулина. Арест, следствие, суд, обвинительный приговор, сроки заключения от пятнадцати лет до пожизненного. Приводились слова Элдона Мейта, утверждавшего, что убийцами двигало чувство сострадания.
Похожее дело, разбиравшееся через два года в Чикаго: парочка медсестер-лесбиянок отправляла в мир иной пожилых людей, страдающих неизлечимым недугом. Одна, та, которая согласилась сотрудничать, была освобождена от судебного преследования. Другая получила пожизненный срок без права на амнистию. И снова рассуждения доктора Мейта по данному вопросу.
Смотрим дальше. Дело, разбиравшееся в Кливленде всего два месяца назад. Кевин Артур Гаупт, санитар, работавший ночным дежурным в скорой помощи, решил сократить курс лечения двенадцати алкоголиков, которых забирала с сердечными приступами его бригада. По дороге в больницу Гаупт просто зажимал им ладонью нос и рот. Все всплыло на поверхность, когда одна из намеченных жертв, придя в себя, оказала яростное сопротивление. Гаупт был обвинен в нескольких убийствах, признал себя виновным и получил тридцать лет тюрьмы. Мейт интересовался во всеуслышанье, разумно ли тратить деньги налогоплательщиков на воскрешение закоренелых пропойц.
Сообщение из Нидерландов, где помощь в сведении счетов с жизнью перестала быть уголовно наказуемым деянием: число случаев эвтаназии растет и составляет в настоящий момент два процента от общего количества смертей. Двадцать пять процентов голландских врачей признались, что им приходилось прекращать страдания смертельно больных пациентов без их согласия.
Много лет назад, работая в Западном центре педиатрии, я был приглашен в состав Комитета поддержки жизни. Шесть терапевтов и я — психолог, должны были выработать рекомендации по уходу за детьми, находящимися на последней стадии неизлечимой болезни. Мы долго спорили, но так и не смогли прийти к общему мнению. Хотя всем нам было хорошо известно, что не проходит и месяца, чтобы из многочисленных капельниц, подсоединенных к детской ручке, туда не попадала чуть увеличенная доза морфия. Малыши, страдающие раком мозга или костных тканей, родившиеся с атрофированной печенью или неработающими легкими, после ухода родителей просто «переставали дышать».
Какая-нибудь добрая душа прекращала страдания обреченного ребенка, избавляя родителей от наблюдения мучительной агонии, вида затянувшегося процесса умирания.
Доктор Элдон Г. Мейт утверждал, что им движут те же самые побуждения.
Но почему я не верил доктору Смерть, злорадствующему по поводу очередного «пациента» его «Гуманитрона»?
Потому что считал, что врачами и медсестрами в онкологических центрах действительно движет сострадание, но не мог разобраться в истинных мотивах Мейта?
Потому что Мейт, в отличие от остальных, стремился к популярности? Не лицемерю ли я, разрешая исполнять роль божественного провидения тем, с кем здороваюсь каждый день, при этом возмущаясь откровенным подходом к смерти, который проповедовал доктор Мейт? И что с того, что визгливый человечек со своей убогой самодельной машиной смерти полностью лишен внешнего шарма? Играет ли роль психология агента «бюро путешествий», если конечная точка следования одна и та же?
Мой отец умер тихо. Его свели в могилу: цирроз печени, почечная недостаточность и общее разрушение организма, вызванное нездоровым образом жизни. Мышцы атрофировались, кожа обвисла. Он быстро превратился в пожелтевшего сморщенного гнома, которого я узнавал с трудом.
Концентрация ядовитых веществ в организме росла, и вдруг в течение нескольких недель Гарри Делавэр погрузился в апатию, перешедшую в летаргию и, наконец, в кому. Но если бы отец кричал от невыносимой боли, остались бы у меня какие-либо возражения против «Гуманитрона»?
И как быть с такими людьми, как Джоанна Досс, страдающих от болезни, природу которой никак не удается определить?
Если принять то, что каждый человек вправе сам распоряжаться своей смертью, будет ли в таком случае иметь значение, имеется ли на этом какой-нибудь медицинский ярлык? В конце концов, о чьей жизни идет речь?
Религия дает на эти вопросы четкие ответы, но если удалить из уравнения Господа Бога, все становится очень запутанным. По-моему, для Бога эта причина ничуть не хуже любой другой. Я жалел о том, что меня обошли стороной при раздаче веры и послушания. Что будет, если в один прекрасный день я обнаружу, что меня самого пожирает раковая опухоль или разбил паралич?
Я сидел перед компьютером, положив руку на клавиши. Мысли мои помимо воли вернулись к последним дням моего отца. Странно — я очень редко вспоминал о нем.
Я представил его до болезни. Крупная лысая голова, морщинистая бычья шея, ладони с кожей, похожей на наждак — огрубевшей от долгих лет работы на токарном станке. Дыхание, пахнущее табаком и перегаром. Он мог подтянуться на перекладине, держась одной рукой, а от его дружеского похлопывания по плечу оставались синяки. Отцу было уже за пятьдесят, когда я наконец начал оказывать ему достойное сопротивление в выяснении того, у кого рука сильнее: по его настоянию это превратилось в своеобразный ритуал, которым он приветствовал меня во время все более редких приездов в Миссури.
Я поймал себя на том, что подался вперед. Готовясь к схватке, как было столько раз, когда наши руки, моя и отцова, липкие от пота, прижимались друг к другу. Мы багровели от напряжения, мышцы судорожно дрожали, локти скользили по застланному клеенкой столу. Мать, не в силах вынести это зрелище, уходила из кухни.
Когда отцу стукнуло пятьдесят пять, наступил перелом: я стал побеждать почти всегда; и лишь изредка поединок заканчивался вничью.
Сначала отец смеялся: «Алекса-андр, в молодости я лазил по вертикальным стенам!»
Потом он стал закуривать и, хмуро буркнув что-то себе под нос, уходить к себе в комнату. Частота моих приездов домой сократилась до одного в год. Десять дней, которые я провел, молча сжимая руку матери, когда отец умирал, стали моим самым долгим пребыванием дома с тех пор, как я поступил в колледж.
Отбросив воспоминания, я постарался сосредоточиться и нажал клавишу ввода. Компьютер, безукоризненный молчаливый друг, тотчас же откликнулся, выдав новую картинку.
Страничка группы борьбы за права инвалидов, именующей себя «Продолжаем жить». Основополагающее заявление: человеческая жизнь является уникальной ценностью, и никто не имеет права оценивать то, как живет другой человек. Далее параграф, посвященный Мейту, — для этой группы он был олицетворением Гитлера. Фотография «продолжающих жить», пикетирующих мотель, в котором Мейт оставил одного из путешественников. Мужчины и женщины в инвалидных колясках с плакатами. Ответ Мейта: «Пусть эта горстка скулящих разберется в собственных эгоистичных побуждениях».
Далее последовали цитаты Мейта и Роя Хейзелдена:
«За мной пришла полиция, но я не собирался строить из себя смиренного иудея» (Мейт, 1991 год).
«Чарльз Дарвин был бы рад познакомиться с Кларксоном (окружным прокурором). Этот идиот является живым воплощением недостающего звена между илом и высшими млекопитающими» (Хейзелден, 1993 год).
«Воткнутая в вену игла гораздо гуманнее атомной бомбы, однако много ли слышно протестов против испытания ядерного оружия?» (Мейт, 1995 год).
«Каждый первопроходец, каждый человек, способный заглянуть далеко вперед, неизбежно обречен на муки. Вспомните Иисуса, Будду, Коперника, братьев Райт. Черт возьми, даже парень, придумавший наносить клей на края конверта, наверняка подвергался нападкам со стороны недоумков, выпускавших сургуч» (Мейт, 1995 год).
"Да, я согласился бы быть гостем «Сегодня вечером», но увы, этого никогда не произойдет! Канал выдвигает слишком много идиотских требований. Черт побери, я даже помог бы кому-нибудь отправиться в путешествие прямо в эфире, если бы мне позволили кретины, заправляющие Эн-Би-Си. Я провел бы все в прямом эфире, вживую, если так можно выразиться. Обещаю, рейтинг у передачи был бы невиданно высокий. Ее можно было бы крутить целую неделю подряд. Я исполнял бы музыкальное сопровождение — что-нибудь из классики. Показал бы на всю страну какого-нибудь беднягу с полностью разрушенной центральной нервной системой, а может быть, страдающего прогрессирующей дистрофией мышц. Нарушенная координация движений, высунутый язык, текущая по подбородку слюна, недержание мочевого пузыря и кишечника — пусть он наделал бы прямо в студии, показал бы всему свету, какими страшными могут быть болезни. Если бы мне это позволили, вы бы увидели, как быстро затихло ханжеское нытье по поводу ценности человеческой жизни. Я задавил бы его за считанные минуты — быстро, чисто, уверенно. Пусть камера сфокусируется на лице путешественника, показывая, каким оно наполняется умиротворением после начала действия тиопентала. Это научит всех, в чем состоит истинная сущность сострадания. И тут не при чем какой-нибудь священник или раввин, выдающий себя за посланника Господа Бога, и правительственный чиновник, не разбирающийся даже в основах биологии, но смеющий учить меня, что такое жизнь. «Потому что ничего сложного тут нет, амиго: если мозг не работает, человек не живет». Да, я бы согласился прийти в «Сегодня вечером»... это было бы очень полезно с познавательной точки зрения. Разумеется, если бы мне разрешили сделать все так, как я хочу" (Мейт, 1997 год, ответ на пресс-конференции на вопрос, почему он стремится к популярности).
"Доктор Мейт должен получить Нобелевскую премию. Дважды, в области медицины и премию мира. А лично я не возражал бы, если бы и мне что-нибудь перепало. Я его поверенный и тоже заслужил награду" (Хейзелден, 1998 год).
И, наконец, всевозможные курьезы, приведенные в ссылках.
Заметка в газете трехлетней давности, рассказывающая о творящем в штате Колорадо «потустороннем» художнике с немыслимым именем Зеро Толеранс, которого доктор Мейт и его машина вдохновили на создание целой серии картин. Толеранс, до этого никому не известный, выставил тридцать полотен в заброшенном здании в бедном квартале Денвера. Независимый журналист написал об этой выставке в «Денвер пост», рассказав о нескольких портретах, вызывающего столько споров «доктора Смерть», в знакомых позах: портрет Джорджа Вашингтона кисти Гильберта Стюарта, «Мальчик в голубом» Томаса Гейнсборо, автопортрет с забинтованным ухом Винсента Ван Гога, портрет Мэрилин Монро работы Энди Уорхола. На остальных картинах были сюжеты из гробов, трупов, черепов и изъеденных червями кусков мяса. Но, возможно, самой амбициозной работой Толеранса была добросовестно повторенная знаменитая картина Рембрандта «Урок анатомии». Доктор Мейт был изображен на ней дважды: в образе размахивающего скальпелем учителя, а также освежеванного трупа.
На вопрос о том, сколько картин продано, Толеранс «воздержался от комментариев».
Мейт как потрошитель и жертва. Было бы интересно побеседовать с этим мистером Толерансом. Так, скопировать страничку. Вывести на печать.
Две выдержки из академического бюллетеня Гарвардского университета, посвященного проблемам здравоохранения: проведенные геронтологами опросы показали, что в то время как 59,3 процента родственников престарелых больных относятся одобрительно к легализации самоубийства, осуществляемого при содействии врача, только 39,9 процента пожилых людей разделяют их точку зрения. А исследования, осуществленные в онкологическом центре, выявили, что хотя две трети американцев согласны с тем, что в определенных случаях врачи могут помогать своим пациентам уходить из жизни, 88 процентов больных раком, страдающих от постоянных болей, не захотели продолжать беседу на эту тему, добавив, что перестали бы доверять своему лечащему врачу, если бы тот хотя бы словом обмолвился об эвтаназии.
На одной феминистской страничке я нашел статью под названием: «Майлосердие или женоненавистничество: все ли гладко у доктора Мейта в отношениях с женщинами?» Автор задавалась вопросом, почему большинство «путешественников» Мейта — женщины. Она утверждала, что нет никаких данных о том, что у Мейта когда-либо были отношения с женщинами; сам же он отказывался отвечать на вопросы о своей личной жизни. Далее следовали рассуждения в духе Фрейда.
Майло не упоминал о том, есть ли у Мейта родственники. Я записал, что нужно будет это выяснить.
И последнее: четыре года назад группа из Сан-Франциско, именующая себя «Мировая гуманистическая пехота», наградила Мейта своим высшим знаком отличия, провозгласив его «Еретиком». Во время торжественной церемонии на аукционе был продан за двести долларов шприц, который использовал Мейт во время последнего «путешествия». Однако этот шприц был тотчас конфискован присутствовавшим в зале переодетым сотрудником полиции, сославшимся на нарушение закона штата Калифорния о здравоохранении. Действия полицейского, положившего шприц и иглу в пакет для улик и покинувшего зал, были встречены криками протеста. После своей ответной речи Мейт в качестве утешительного приза подарил свою куртку, назвав полицейского «моральным уродом с умственными способностями вируса».
Мое внимание привлекло имя победителя аукциона.
Алиса Зогби. В то время казначей «Мировой гуманистической пехоты»; сейчас президент клуба «Сократ». Та самая женщина, что взяла напрокат фургон смерти и в тот же день вылетела в Амстердам.
Порывшись в сети, я нашел страничку клуба. Первым делом меня встретил скульптурный бюст древнегреческого философа, голову которого украшал венок, свитый, как я догадался, из ветвей болиголова. Как и говорил Майло, главный офис клуба находился на Гленмонт-серкл, Глендейл, штат Калифорния.
В программном заявлении утверждалось, что клуб выступает за то, чтобы «каждый человек, сбросив с себя оковы отживших варварских предрассудков, налагаемых на общество религией, был вправе самостоятельно распоряжаться собственной жизнью». Подпись: Алиса Зогби, магистр государственного управления. Вступительный взнос в размере ста долларов обеспечивал счастливчика правом полноценного участия в жизни клуба. Принимаются кредитные карточки «Америкен Экспресс», «ВИЗА» и «Мастер-кард».
Никакой информации о Зогби кроме того, что она защитила диссертацию в области государственного управления. Неизвестно, что она закончила, где работала. Запросив поиски по имени, я отыскал длинную статью в «Сан-Хосе ньюс», прояснившую все белые пятна.
Эта статья под заголовком «Высказывания группы, борющейся за право на смерть, вызвали противоречивые отклики» описывала Алису Зогби так:
"Лет пятидесяти, высокая и тощая как карандаш. Бывшая директриса больницы в настоящее время полностью посвятила себя управлению клубом «Сократ», организацией, выступающей за легализацию эвтаназии. До недавнего времени члены клуба старались держаться в тени, сосредоточив свою деятельность на подготовке материалов для судебных разбирательств, в которых рассматривались дела о самоубийствах, совершенных при содействии постороннего. Однако после высказываний Зогби во время обеда в гостинице «Вестерн сан» в Сан-Хосе клуб оказался в центре внимания. Возникли вопросы, касающиеся истинных целей его деятельности.
За обедом, на котором присутствовали приблизительно пятьдесят человек, Зогби произнесла речь, призвав к «гуманному усыплению пациентов, страдающих болезнью Альцгеймера и другими формами „умственного расстройства“, а также инвалидов с детства и всех остальных, кто юридически неспособен принять „решение, которое эти люди, несомненно, приняли бы, если бы были в здравом уме“».
«Я проработала в больнице больше двадцати лет, — продолжала смуглая седовласая женщина, — и знаю не понаслышке об издевательствах над больными, происходящими под видом лечения. Истинное сострадание заключается не в том, чтобы создавать овощи, не способные мыслить. Истинное сострадание состояло бы в том, чтобы ученые, собравшись вместе, выработали шкалу количественной оценки страданий. И тем, кто превысит определенный уровень, надо будет помочь окончить мучения, даже если они будут лишены возможности решить самостоятельно».
На это предложение Зогби последовала незамедлительная резко отрицательная реакция местных представителей различных религиозных конфессий. Католический епископ Арманд Родригес назвал выступление Зогби «призывом к геноциду». Доктор Арчи Ван-Зандт из баптистской церкви Гора Сиона обвинил Зогби в том, что она является «распространителем раковой опухоли безбожия». Раввин Юджин Бранднер из храма Иммануила заявил, что мысли Зогби «расходятся с иудаизмом во всех точках спектра».
В появившемся два дня спустя заявлении клуба «Сократ» была предпринята попытка несколько сгладить предложения Зогби. Они были названы «импульсом к обсуждению проблемы, а не политическим заявлением».
Доктор Рэндольф Смит, директор комитета по врачебной этике Западной медицинской ассоциации, отнесся к этой попытке скептически. «Достаточно прочитать стенограмму выступления Зогби, чтобы понять, что это было недвусмысленное заявление о целях и задачах клуба „Сократ“. Мы находимся на краю пропасти аморальности со скользкими крутыми краями, и такие организации, как клуб „Сократ“, толкают нас вниз. Приняв точку зрения мисс Зогби, мы перейдем от легализации убийства тех, кто просит о смерти, к убийству тех, кто об этом и не помышлял, как это произошло в Нидерландах».
Выйдя из «Интернета», я позвонил в управление Майло. Ответивший мне молодой мужчина подозрительно поинтересовался, кто я такой, и попросил подождать.
Через несколько секунд в трубке послышался голос Майло.
— Привет.
— Новый секретарь?
— Детектив Стивен Корн. Один из моих новых юных помощников. Что у тебя?
— Раскопал кое-что, но пока ничего существенного.
Кроме вопроса профессиональной этики, но об этом потом.
В основном это были перепечатки газетных статей, повествующих о «туристическом бюро» Мейта, организующем путешествие в один конец. Доводы «за» и «против»; сторонники и противники приводили массу аргументов. Все споры на выдержанном интеллектуальном уровне. Никакой психопатии, ни намека на хладнокровное смакование подробностей убийства.
На «страничке доктора Смерть» были представлены фотография Мейта, льстящая оригиналу, краткий перечень судебных процессов, закончившихся его оправданием, и биография. Мейт родился шестьдесят три года назад в Сан-Диего, окончил там химический факультет университета, а затем работал в лаборатории одной нефтяной компании. В сорок лет он поступил в медицинский колледж в Гвадалахаре, в Мексике, потом проходил врачебную практику и в возрасте сорока шести лет получил лицензию терапевта.
Никаких курсов повышения квалификации. В биографии перечислялись лишь должности в департаменте здравоохранения по всему Юго-Западному побережью. Мейт работал с бумагами, в основном занимаясь проблемами вакцинации. Никаких указаний на то, что он лечил хотя бы одного больного.
Начать в зрелом возрасте новую для себя карьеру врача, при этом избегая общения с живыми людьми. Неужели медицина привлекла Мейта возможностью приблизиться к смерти?
В конце странички приводился контактный телефон: связаться с Мейтом можно было только через его адвоката Роя Хейзелдена. Адреса электронной почты не было.
Далее рассказ о деятельности Роджера Демона Шарвено, специалиста по респираторным заболеваниям клиники в Буффало, штат Нью-Йорк. Полтора года назад Шарвено сознался, что отправил на тот свет больше трех десятков своих пациентов, введя в вены хлорид калия — чтобы «облегчить переход в лучший мир». Адвокат Шарвено заявил, что его подзащитный является психически ненормальным, и настоял на обследовании. Консилиум поставил диагноз «пограничное состояние» и прописал Шарвено успокоительное средство имипрамин. Через несколько дней Шарвено отказался от своих показаний. Против него осталось только то, что во всех случаях подозрительной смерти он имел доступ к блоку интенсивной терапии. То же самое можно было сказать еще про трех сотрудников клиники, поэтому полиция освободила Шарвено, объявив, что расследование «будет продолжаться». Шарвено согласился дать интервью местной газете, в котором заявил, что находился под влиянием некоего таинственного доктора Берка, которого никто никогда не видел. Вскоре после этого он умер, приняв смертельную дозу имипрамина.
Последовало пристальное разбирательство деятельности других врачей, работающих в Буффало. Было установлено, что в больницах и санаториях штата работало несколько человек с криминальным прошлым. Глава департамента здравоохранения пообещал ужесточить контроль.
Запросив систему, я обнаружил лишь одну ссылку на дело Шарвено: в статье сообщалось о том, что расследование застопорилось, а также делалось предположение, что смерть тридцати шести больных объясняется естественными причинами.
Следующее дело было десятилетней давности. Четыре медсестры в Вене убили около трехсот человек, вводя им смертельные дозы морфия и инсулина. Арест, следствие, суд, обвинительный приговор, сроки заключения от пятнадцати лет до пожизненного. Приводились слова Элдона Мейта, утверждавшего, что убийцами двигало чувство сострадания.
Похожее дело, разбиравшееся через два года в Чикаго: парочка медсестер-лесбиянок отправляла в мир иной пожилых людей, страдающих неизлечимым недугом. Одна, та, которая согласилась сотрудничать, была освобождена от судебного преследования. Другая получила пожизненный срок без права на амнистию. И снова рассуждения доктора Мейта по данному вопросу.
Смотрим дальше. Дело, разбиравшееся в Кливленде всего два месяца назад. Кевин Артур Гаупт, санитар, работавший ночным дежурным в скорой помощи, решил сократить курс лечения двенадцати алкоголиков, которых забирала с сердечными приступами его бригада. По дороге в больницу Гаупт просто зажимал им ладонью нос и рот. Все всплыло на поверхность, когда одна из намеченных жертв, придя в себя, оказала яростное сопротивление. Гаупт был обвинен в нескольких убийствах, признал себя виновным и получил тридцать лет тюрьмы. Мейт интересовался во всеуслышанье, разумно ли тратить деньги налогоплательщиков на воскрешение закоренелых пропойц.
Сообщение из Нидерландов, где помощь в сведении счетов с жизнью перестала быть уголовно наказуемым деянием: число случаев эвтаназии растет и составляет в настоящий момент два процента от общего количества смертей. Двадцать пять процентов голландских врачей признались, что им приходилось прекращать страдания смертельно больных пациентов без их согласия.
Много лет назад, работая в Западном центре педиатрии, я был приглашен в состав Комитета поддержки жизни. Шесть терапевтов и я — психолог, должны были выработать рекомендации по уходу за детьми, находящимися на последней стадии неизлечимой болезни. Мы долго спорили, но так и не смогли прийти к общему мнению. Хотя всем нам было хорошо известно, что не проходит и месяца, чтобы из многочисленных капельниц, подсоединенных к детской ручке, туда не попадала чуть увеличенная доза морфия. Малыши, страдающие раком мозга или костных тканей, родившиеся с атрофированной печенью или неработающими легкими, после ухода родителей просто «переставали дышать».
Какая-нибудь добрая душа прекращала страдания обреченного ребенка, избавляя родителей от наблюдения мучительной агонии, вида затянувшегося процесса умирания.
Доктор Элдон Г. Мейт утверждал, что им движут те же самые побуждения.
Но почему я не верил доктору Смерть, злорадствующему по поводу очередного «пациента» его «Гуманитрона»?
Потому что считал, что врачами и медсестрами в онкологических центрах действительно движет сострадание, но не мог разобраться в истинных мотивах Мейта?
Потому что Мейт, в отличие от остальных, стремился к популярности? Не лицемерю ли я, разрешая исполнять роль божественного провидения тем, с кем здороваюсь каждый день, при этом возмущаясь откровенным подходом к смерти, который проповедовал доктор Мейт? И что с того, что визгливый человечек со своей убогой самодельной машиной смерти полностью лишен внешнего шарма? Играет ли роль психология агента «бюро путешествий», если конечная точка следования одна и та же?
Мой отец умер тихо. Его свели в могилу: цирроз печени, почечная недостаточность и общее разрушение организма, вызванное нездоровым образом жизни. Мышцы атрофировались, кожа обвисла. Он быстро превратился в пожелтевшего сморщенного гнома, которого я узнавал с трудом.
Концентрация ядовитых веществ в организме росла, и вдруг в течение нескольких недель Гарри Делавэр погрузился в апатию, перешедшую в летаргию и, наконец, в кому. Но если бы отец кричал от невыносимой боли, остались бы у меня какие-либо возражения против «Гуманитрона»?
И как быть с такими людьми, как Джоанна Досс, страдающих от болезни, природу которой никак не удается определить?
Если принять то, что каждый человек вправе сам распоряжаться своей смертью, будет ли в таком случае иметь значение, имеется ли на этом какой-нибудь медицинский ярлык? В конце концов, о чьей жизни идет речь?
Религия дает на эти вопросы четкие ответы, но если удалить из уравнения Господа Бога, все становится очень запутанным. По-моему, для Бога эта причина ничуть не хуже любой другой. Я жалел о том, что меня обошли стороной при раздаче веры и послушания. Что будет, если в один прекрасный день я обнаружу, что меня самого пожирает раковая опухоль или разбил паралич?
Я сидел перед компьютером, положив руку на клавиши. Мысли мои помимо воли вернулись к последним дням моего отца. Странно — я очень редко вспоминал о нем.
Я представил его до болезни. Крупная лысая голова, морщинистая бычья шея, ладони с кожей, похожей на наждак — огрубевшей от долгих лет работы на токарном станке. Дыхание, пахнущее табаком и перегаром. Он мог подтянуться на перекладине, держась одной рукой, а от его дружеского похлопывания по плечу оставались синяки. Отцу было уже за пятьдесят, когда я наконец начал оказывать ему достойное сопротивление в выяснении того, у кого рука сильнее: по его настоянию это превратилось в своеобразный ритуал, которым он приветствовал меня во время все более редких приездов в Миссури.
Я поймал себя на том, что подался вперед. Готовясь к схватке, как было столько раз, когда наши руки, моя и отцова, липкие от пота, прижимались друг к другу. Мы багровели от напряжения, мышцы судорожно дрожали, локти скользили по застланному клеенкой столу. Мать, не в силах вынести это зрелище, уходила из кухни.
Когда отцу стукнуло пятьдесят пять, наступил перелом: я стал побеждать почти всегда; и лишь изредка поединок заканчивался вничью.
Сначала отец смеялся: «Алекса-андр, в молодости я лазил по вертикальным стенам!»
Потом он стал закуривать и, хмуро буркнув что-то себе под нос, уходить к себе в комнату. Частота моих приездов домой сократилась до одного в год. Десять дней, которые я провел, молча сжимая руку матери, когда отец умирал, стали моим самым долгим пребыванием дома с тех пор, как я поступил в колледж.
Отбросив воспоминания, я постарался сосредоточиться и нажал клавишу ввода. Компьютер, безукоризненный молчаливый друг, тотчас же откликнулся, выдав новую картинку.
Страничка группы борьбы за права инвалидов, именующей себя «Продолжаем жить». Основополагающее заявление: человеческая жизнь является уникальной ценностью, и никто не имеет права оценивать то, как живет другой человек. Далее параграф, посвященный Мейту, — для этой группы он был олицетворением Гитлера. Фотография «продолжающих жить», пикетирующих мотель, в котором Мейт оставил одного из путешественников. Мужчины и женщины в инвалидных колясках с плакатами. Ответ Мейта: «Пусть эта горстка скулящих разберется в собственных эгоистичных побуждениях».
Далее последовали цитаты Мейта и Роя Хейзелдена:
«За мной пришла полиция, но я не собирался строить из себя смиренного иудея» (Мейт, 1991 год).
«Чарльз Дарвин был бы рад познакомиться с Кларксоном (окружным прокурором). Этот идиот является живым воплощением недостающего звена между илом и высшими млекопитающими» (Хейзелден, 1993 год).
«Воткнутая в вену игла гораздо гуманнее атомной бомбы, однако много ли слышно протестов против испытания ядерного оружия?» (Мейт, 1995 год).
«Каждый первопроходец, каждый человек, способный заглянуть далеко вперед, неизбежно обречен на муки. Вспомните Иисуса, Будду, Коперника, братьев Райт. Черт возьми, даже парень, придумавший наносить клей на края конверта, наверняка подвергался нападкам со стороны недоумков, выпускавших сургуч» (Мейт, 1995 год).
"Да, я согласился бы быть гостем «Сегодня вечером», но увы, этого никогда не произойдет! Канал выдвигает слишком много идиотских требований. Черт побери, я даже помог бы кому-нибудь отправиться в путешествие прямо в эфире, если бы мне позволили кретины, заправляющие Эн-Би-Си. Я провел бы все в прямом эфире, вживую, если так можно выразиться. Обещаю, рейтинг у передачи был бы невиданно высокий. Ее можно было бы крутить целую неделю подряд. Я исполнял бы музыкальное сопровождение — что-нибудь из классики. Показал бы на всю страну какого-нибудь беднягу с полностью разрушенной центральной нервной системой, а может быть, страдающего прогрессирующей дистрофией мышц. Нарушенная координация движений, высунутый язык, текущая по подбородку слюна, недержание мочевого пузыря и кишечника — пусть он наделал бы прямо в студии, показал бы всему свету, какими страшными могут быть болезни. Если бы мне это позволили, вы бы увидели, как быстро затихло ханжеское нытье по поводу ценности человеческой жизни. Я задавил бы его за считанные минуты — быстро, чисто, уверенно. Пусть камера сфокусируется на лице путешественника, показывая, каким оно наполняется умиротворением после начала действия тиопентала. Это научит всех, в чем состоит истинная сущность сострадания. И тут не при чем какой-нибудь священник или раввин, выдающий себя за посланника Господа Бога, и правительственный чиновник, не разбирающийся даже в основах биологии, но смеющий учить меня, что такое жизнь. «Потому что ничего сложного тут нет, амиго: если мозг не работает, человек не живет». Да, я бы согласился прийти в «Сегодня вечером»... это было бы очень полезно с познавательной точки зрения. Разумеется, если бы мне разрешили сделать все так, как я хочу" (Мейт, 1997 год, ответ на пресс-конференции на вопрос, почему он стремится к популярности).
"Доктор Мейт должен получить Нобелевскую премию. Дважды, в области медицины и премию мира. А лично я не возражал бы, если бы и мне что-нибудь перепало. Я его поверенный и тоже заслужил награду" (Хейзелден, 1998 год).
И, наконец, всевозможные курьезы, приведенные в ссылках.
Заметка в газете трехлетней давности, рассказывающая о творящем в штате Колорадо «потустороннем» художнике с немыслимым именем Зеро Толеранс, которого доктор Мейт и его машина вдохновили на создание целой серии картин. Толеранс, до этого никому не известный, выставил тридцать полотен в заброшенном здании в бедном квартале Денвера. Независимый журналист написал об этой выставке в «Денвер пост», рассказав о нескольких портретах, вызывающего столько споров «доктора Смерть», в знакомых позах: портрет Джорджа Вашингтона кисти Гильберта Стюарта, «Мальчик в голубом» Томаса Гейнсборо, автопортрет с забинтованным ухом Винсента Ван Гога, портрет Мэрилин Монро работы Энди Уорхола. На остальных картинах были сюжеты из гробов, трупов, черепов и изъеденных червями кусков мяса. Но, возможно, самой амбициозной работой Толеранса была добросовестно повторенная знаменитая картина Рембрандта «Урок анатомии». Доктор Мейт был изображен на ней дважды: в образе размахивающего скальпелем учителя, а также освежеванного трупа.
На вопрос о том, сколько картин продано, Толеранс «воздержался от комментариев».
Мейт как потрошитель и жертва. Было бы интересно побеседовать с этим мистером Толерансом. Так, скопировать страничку. Вывести на печать.
Две выдержки из академического бюллетеня Гарвардского университета, посвященного проблемам здравоохранения: проведенные геронтологами опросы показали, что в то время как 59,3 процента родственников престарелых больных относятся одобрительно к легализации самоубийства, осуществляемого при содействии врача, только 39,9 процента пожилых людей разделяют их точку зрения. А исследования, осуществленные в онкологическом центре, выявили, что хотя две трети американцев согласны с тем, что в определенных случаях врачи могут помогать своим пациентам уходить из жизни, 88 процентов больных раком, страдающих от постоянных болей, не захотели продолжать беседу на эту тему, добавив, что перестали бы доверять своему лечащему врачу, если бы тот хотя бы словом обмолвился об эвтаназии.
На одной феминистской страничке я нашел статью под названием: «Майлосердие или женоненавистничество: все ли гладко у доктора Мейта в отношениях с женщинами?» Автор задавалась вопросом, почему большинство «путешественников» Мейта — женщины. Она утверждала, что нет никаких данных о том, что у Мейта когда-либо были отношения с женщинами; сам же он отказывался отвечать на вопросы о своей личной жизни. Далее следовали рассуждения в духе Фрейда.
Майло не упоминал о том, есть ли у Мейта родственники. Я записал, что нужно будет это выяснить.
И последнее: четыре года назад группа из Сан-Франциско, именующая себя «Мировая гуманистическая пехота», наградила Мейта своим высшим знаком отличия, провозгласив его «Еретиком». Во время торжественной церемонии на аукционе был продан за двести долларов шприц, который использовал Мейт во время последнего «путешествия». Однако этот шприц был тотчас конфискован присутствовавшим в зале переодетым сотрудником полиции, сославшимся на нарушение закона штата Калифорния о здравоохранении. Действия полицейского, положившего шприц и иглу в пакет для улик и покинувшего зал, были встречены криками протеста. После своей ответной речи Мейт в качестве утешительного приза подарил свою куртку, назвав полицейского «моральным уродом с умственными способностями вируса».
Мое внимание привлекло имя победителя аукциона.
Алиса Зогби. В то время казначей «Мировой гуманистической пехоты»; сейчас президент клуба «Сократ». Та самая женщина, что взяла напрокат фургон смерти и в тот же день вылетела в Амстердам.
Порывшись в сети, я нашел страничку клуба. Первым делом меня встретил скульптурный бюст древнегреческого философа, голову которого украшал венок, свитый, как я догадался, из ветвей болиголова. Как и говорил Майло, главный офис клуба находился на Гленмонт-серкл, Глендейл, штат Калифорния.
В программном заявлении утверждалось, что клуб выступает за то, чтобы «каждый человек, сбросив с себя оковы отживших варварских предрассудков, налагаемых на общество религией, был вправе самостоятельно распоряжаться собственной жизнью». Подпись: Алиса Зогби, магистр государственного управления. Вступительный взнос в размере ста долларов обеспечивал счастливчика правом полноценного участия в жизни клуба. Принимаются кредитные карточки «Америкен Экспресс», «ВИЗА» и «Мастер-кард».
Никакой информации о Зогби кроме того, что она защитила диссертацию в области государственного управления. Неизвестно, что она закончила, где работала. Запросив поиски по имени, я отыскал длинную статью в «Сан-Хосе ньюс», прояснившую все белые пятна.
Эта статья под заголовком «Высказывания группы, борющейся за право на смерть, вызвали противоречивые отклики» описывала Алису Зогби так:
"Лет пятидесяти, высокая и тощая как карандаш. Бывшая директриса больницы в настоящее время полностью посвятила себя управлению клубом «Сократ», организацией, выступающей за легализацию эвтаназии. До недавнего времени члены клуба старались держаться в тени, сосредоточив свою деятельность на подготовке материалов для судебных разбирательств, в которых рассматривались дела о самоубийствах, совершенных при содействии постороннего. Однако после высказываний Зогби во время обеда в гостинице «Вестерн сан» в Сан-Хосе клуб оказался в центре внимания. Возникли вопросы, касающиеся истинных целей его деятельности.
За обедом, на котором присутствовали приблизительно пятьдесят человек, Зогби произнесла речь, призвав к «гуманному усыплению пациентов, страдающих болезнью Альцгеймера и другими формами „умственного расстройства“, а также инвалидов с детства и всех остальных, кто юридически неспособен принять „решение, которое эти люди, несомненно, приняли бы, если бы были в здравом уме“».
«Я проработала в больнице больше двадцати лет, — продолжала смуглая седовласая женщина, — и знаю не понаслышке об издевательствах над больными, происходящими под видом лечения. Истинное сострадание заключается не в том, чтобы создавать овощи, не способные мыслить. Истинное сострадание состояло бы в том, чтобы ученые, собравшись вместе, выработали шкалу количественной оценки страданий. И тем, кто превысит определенный уровень, надо будет помочь окончить мучения, даже если они будут лишены возможности решить самостоятельно».
На это предложение Зогби последовала незамедлительная резко отрицательная реакция местных представителей различных религиозных конфессий. Католический епископ Арманд Родригес назвал выступление Зогби «призывом к геноциду». Доктор Арчи Ван-Зандт из баптистской церкви Гора Сиона обвинил Зогби в том, что она является «распространителем раковой опухоли безбожия». Раввин Юджин Бранднер из храма Иммануила заявил, что мысли Зогби «расходятся с иудаизмом во всех точках спектра».
В появившемся два дня спустя заявлении клуба «Сократ» была предпринята попытка несколько сгладить предложения Зогби. Они были названы «импульсом к обсуждению проблемы, а не политическим заявлением».
Доктор Рэндольф Смит, директор комитета по врачебной этике Западной медицинской ассоциации, отнесся к этой попытке скептически. «Достаточно прочитать стенограмму выступления Зогби, чтобы понять, что это было недвусмысленное заявление о целях и задачах клуба „Сократ“. Мы находимся на краю пропасти аморальности со скользкими крутыми краями, и такие организации, как клуб „Сократ“, толкают нас вниз. Приняв точку зрения мисс Зогби, мы перейдем от легализации убийства тех, кто просит о смерти, к убийству тех, кто об этом и не помышлял, как это произошло в Нидерландах».
Выйдя из «Интернета», я позвонил в управление Майло. Ответивший мне молодой мужчина подозрительно поинтересовался, кто я такой, и попросил подождать.
Через несколько секунд в трубке послышался голос Майло.
— Привет.
— Новый секретарь?
— Детектив Стивен Корн. Один из моих новых юных помощников. Что у тебя?
— Раскопал кое-что, но пока ничего существенного.
Кроме вопроса профессиональной этики, но об этом потом.