Келлерман Джонатан. Выживает сильнейший

   – Объяснить нам? Он что – игрок?
   – Во всем деле, Майло, есть что-то от игры. Зловещей игры. Помнишь слова Кармели? Если девочка отключала аппарат и воспаряла в свои миры, то это и превратило ее в идеальную мишень. Уходом во внутренний мир ребенок компенсирует все то, чего лишен в реальной жизни. Начинается свободный полет фантазии, разговоры с собой, необычные телодвижения. Наблюдая за девочкой, убийца мог видеть все это. Сначала слуховой аппарат, потом то, как она невольно, бессознательно стала удаляться от основной группы, занятая собой, с головой погруженная в сказочные видения. В этот самый момент он и вырвал Айрит из ее вселенной и перенес в свою.
   – Утащил, – поправил Майло. – Может, и вправду девочке просто не повезло.
   – Невезение плюс личностные характеристики жертвы. – Меня тут же пронзила новая мысль. – Но есть и совершенно другая вероятность. Это был некто знавшийее. Человек, который знал, что, даже нося аппарат, Айрит отключала его.
   Стиснув челюсти и прищурившись, будто в глаза ему било солнце, Майло медленно проехал три перекрестка, прежде чем вновь заговорить.
   – Тогда отрабатываем назад, к спискам. Учителя, водитель автобуса. И соседи, что бы там ни говорил Кармели. Слишком много мне приходилось видеть девочек, загубленных теми, кто считался их другом или хотя бы хорошим знакомым. Нормальным, здоровым напарником по играм, который до этого мучил только кошек и собак – когда рядом не было свидетелей.
   – Поэтому ты и спросил про недоброжелателей среди соседей?
   – Об этом я спросил потому, что не знал в тот момент, какой бы еще задать вопрос. Но ты прав, потом действительно пришла такая мысль. Ведь Айрит была слабоумной, глухой, еврейкой и израильтянкой – поводов достаточно, выбирай, что больше по вкусу.
   – В списках, которые ты мне дал, Майло, жертвы классифицируются лишь по полу и возрасту. Разыщи данные об убийствах глухих людей, и я займусь ими. И вообще людей-инвалидов.
   – Но кого мы условимся считать инвалидом, Алекс? Немногих из моих подопечных или их жертв можно причислить к интеллектуалам. К примеру, наркоман от очередной дозы впал в кому – инвалид он или нет?
   – Меня интересуют глухие, слепые, калеки. Интересует документально подтвержденная задержка развития, если только она оставляет человеку возможность передвигаться. Жертвы до восемнадцати, а также удушенные.
   – Такую информацию добыть можно. – Майло нажал на газ. – Теоретически. Если не пожалеть времени, собственных ног, да при условии помощи чужих подчиненных, у которых неплохо с памятью и грамотно составлены отчеты. Этотолько в нашем округе. Если же убийца – новичок, то же самое предстоит проделать и в двух тысячах миль отсюда – шансы сразу падают. Из письма Горман мы знаем, что в фэбээровских компьютерах нет и намека на подобное убийство, а значит, нет и подходящего портрета преступника. Но даже если мы найдем такое же, то оно тоже окажется нераскрытым. Мы никуда не продвинемся, с точки зрения криминалистики.
   – Пессимизм душе вреден, – заметил я.
   – Я давно уже продал свою душу.
   – Кому это?
   – Сучке-богине по имени Удача. И она тут же свалила из города, не заплатив. – Майло тряхнул головой и рассмеялся.
   Остановившись на красный сигнал светофора, Майло прикоснулся к правому уху. – Ее собственный маленький мирок. Бедная девочка, – и через минуту добавил: – Она никогда не слышала Зла.
   В эту ночь я долго не мог заснуть и беспокойно ворочался в постели. В конце концов Робин не выдержала и спросила, что со мной.
   – Слишком много кофеина, – ответил я.

Глава 9

   Наблюдатель
   Район оказался хуже, чем он его помнил.
   Приятные особнячки на улице, где жил друг. Довольно большие, по его представлениям, в приличном состоянии – насколько можно было судить в темноте. Но чтобы добраться сюда, ему пришлось проехать по улочкам, где по обеим сторонам тянулись бесконечные магазинчики, в которых торговали спиртным, бары, ломбарды и прочие подобные заведения. В этот час все они были закрыты, и вдоль их стен расхаживали лишь едва одетые девушки да парни, то и дело взбодрявшие себя глотком из горлышка бутылки.
   Звуки ночи: музыка, урчание автомобильных двигателей, смех здесь и там, временами веселый. Люди, собирающиеся группками на углах, либо прячущиеся в тени. В основном – темнокожие. Изнывающие от безделья.
   Он был рад, что маленькая «тойота» не привлекала ненужного внимания. Но всегда находился какой-нибудь зевака, поворачивавший в его сторону голову. Провожавший взглядом, засунув руки в карманы.
   Все в этом мире было ему хорошо известно. Он знал его игры, знал правила.
   Друг предупредил о возможных неожиданностях, поэтому пистолет уже перекочевал из ящичка под сиденьем за ремень брюк, по левую сторону, откуда его моментально могла бы выхватить толчковая рука.
   Толчковая рука... Удачно сказано.
   Ну что ж, вот он и на месте, готовый к разного рода сюрпризам, но вся суть в том-то и заключается, чтобы ничемуне удивляться.
   Мысли внезапно утонули в грохоте музыки, выплеснувшейся из пронесшейся мимо машины – вместительного «седана» с такой низкой посадкой, что задний бампер едва не скреб асфальт. Пассажиры – бритоголовые юнцы. Низкий, тяжелый рипм. Мелодия отсутствует – только слова под глухой рокот барабана.
   Уродливая, агрессивно-напыщенная болтовня – поэзия.
   Чей-то вопль заставил его бросить взгляд в зеркальце. Нарастающий звук сирены. Опасность.
   Он притормозил у бровки, пропуская машину «скорой». Покорный эффекту Доплера, вой возвысился до предела и медленно смолк где-то далеко впереди.
   Айрит тоже ушла в мир безмолвия.
   Ощущает ли она сейчас в своей крошечной вселенной биение собственного сердца?
   Он размышлял о ней весь день, вновь и вновь просматривая в воображении каждый кадр запомнившейся сцены. Лишь на пути к дому друга он заставил себя переключиться, сосредоточиться на реальности.
   Но это оказалось делом нелегким. Город... район... столько перемен...
   Будь готов к неожиданностям.
   Он свернул в мрачную боковую улочку, затем в другую, третью и неожиданно для себя пересек какую-то черту: вокруг в полной тишине, освещенные призрачным светом, стояли огромные, похожие на чиновников-бюрократов дома.
   Тот, в котором жил друг, ничуть не изменился, за исключением межой детали – прибитой к стене таблички с одним словом: «Продано».
   Спасибо за предупреждение, друг.
   Сюрприз!
   Он остановил «тойоту» позади темного микроавтобуса, положив ладонь на рукоятку пистолета, выбрался из машины, выключил сигнализацию и по обсаженной цветами дорожке направился к входной двери. Позвонил. На раздавшееся изнутри громкое «кто?» прошептал свое имя.
   За распахнутой дверью увидел знакомое лицо с широкой улыбкой.
   – Эй"
   Последовало краткое объятие. На стареньком красного дерева столике слева от входа лежал большой, из прочной бумаги, конверт.
   – Вот он, ждет тебя.
   – Спасибо. Я тебе очень признателен.
   – О чем ты. Зайдешь? Есть время на чашку кофе?
   – Само собой. И за это тоже спасибо.
   Друг рассмеялся, и они вместе прошли в просторную кухню.
   Туго набитый конверт приятно тяжелил руку.
   Парень изрядно рисковал. Но когда, интересно, стоящее дело давалось кому-нибудь легко? Он уселся, наблюдая за тем, как друг разливает кофе.
   – Добрался без проблем?
   – Без.
   – Отлично. Я говорил тебе, что здесь уже не то.
   – Все в мире меняется.
   – Да, но очень редко в лучшую сторону. Итак... ты опять в игре. Тогда нам есть о чем поболтать.
   – Почему бы нет.
   – Черный, так? – Рука с кофейником замерла в воздухе.
   – Хорошая память.
   – Не такая, как прежде. – Струйка кофе опять прервалась. – Но может, это и к лучшему.

Глава 10

   – Это мешает мне работать, – сказала Хелена. – В реанимацию ввозят неудавшегося самоубийцу, и мне хочется закричать «идиот!»Я вижу, как хирург вскрывает огнестрельную рану, и начинаю представлять себе Нолана на столе прозектора... Он был таким здоровым парнем...
   – Вы прочитали отчет?
   – Говорила по телефону с кем-то из офиса коронера. Надеялась, они найдут что-нибудь – ну, рак или какую редкую болезнь. Тогда было бы понятнее. Но ничего, доктор Делавэр. Он мог бы еще жить и жить.
   Она заплакала и вытащила из сумочки платок – я не успел даже протянуть ей салфетку.
   – Самое худшее в том, доктор, что последние несколько недель я думала о нем столько, сколько никогда не вспоминала всю прежнюю жизнь.
   Она пришла прямо из госпиталя, в белом халате медсестры, безукоризненно сидевшем на ее ладной фигуре, даже значок с именем не сняла.
   – Черт побери, я чувствую себя виноватой. Но почему? Мне ни разу не пришлось подвести его – я была ему просто не нужна. Мы никак не зависели друг от друга, каждый умел позаботиться о себе сам. Во всяком случае, я так считала.
   – Двое независимых.
   – Всегда. Даже в детстве. У нас были разные интересы. Мы даже не дрались – он не замечал меня, я – его. Наверное, это не совсем нормально?
   Я подумал о прошедших через мой кабинет абсолютно чужих, но связанных узами родства людях.
   – Единокровных братьев и сестер сводит случай. Между ними может быть все: от любви до ненависти.
   – Мы с Ноланом любили друг друга, уж я-то его точно. Но это было скорее... не хочу сказать долгом родства, нет, это было, пожалуй, какой-то более общей связью. Чувством. Мне очень нравилось в нем многое.
   Хелена скомкала платок. Войдя в кабинет, она с порога вручила мне бланки ее медицинской страховки. Затем начала говорить об оплате, о своей работе – выжидала, прежде чем перейти к теме брата.
   – Многое, – повторил я.
   – Энергичность. У него была такая... – она слегка улыбнулась, – хотела сказать «любовь к жизни». Энергичность и ум. Мальчишкой, лет в восемь или девять, он валял на уроках дурака, и в школе решили протестировать его. Оказалось, что брат – самый одаренный в классе, он вошел в высшие полпроцента, а дурака валял просто от скуки. Я и сама не самая глупая, но до его ступени и тянуться было нечего... может, к счастью.
   – Одаренность тяготила его?
   – Мне приходило это в голову. Нолану вечно недоставало терпения, и, мне кажется, это было как-то связано с его интеллектом.
   – Терпения в отношениях с людьми?
   – С людьми, с вещами... Но опять же, я говорю про то время, когда он был подростком. Повзрослев, Нолан мог измениться. Помню, мать увещевала его: «Милый, ты же не думаешь, что весь мир должен идти в ногу с тобой?» Может, он пошел в полицию, чтобы иметь возможность действовать быстро?
   – Это создало бы больше проблем, чем разрешило бы их, Хелена. В работе полисмена быстрота действий требуется очень нечасто. Наоборот: копы обычно сталкиваются с неразрешимыми проблемами. Прошлый раз вы упоминали о его консервативных политических взглядах – вот что могло привести его в полицию.
   – Наверное. Но этот период его жизни мне почти неизвестен. Он мог стать совсем другим.
   – Часто он менял свои взгляды?
   – Постоянно. Одно время перещеголял либерализмом отца и мать. Прямо-таки настоящий радикал, чуть ли не коммунист. А потом ударился в другую крайность.
   – В колледже?
   – Сразу после сатанизма, да, тогда он был уже значительно старше. Возможно, на первом курсе колледжа. Помню, как он читал цитатник Мао, вслух, за столом, говоря родителям, что они считают себя людьми прогрессивными, а на деле – отъявленные контрреволюционеры. Но вскоре увлекся Сартром, Камю, прочими экзистенциалистами и их бессмысленностью жизни. Пытался доказать их правоту тем, что как-то целый месяц не мылся и не менял одежду. – Она снова улыбнулась. – Все это кончилось, когда он решил, что девчонки ему нравятся по-прежнему. Следующая фаза началась... с Айн Рэнда, если не ошибаюсь. Он прочитал «Атлас Шраггд» и утонул в индивидуализме. Потом была анархия – рассуждения о свободе воли. Последнее, что я от него услышала, это то, что Рональд Рейган – Бог. Затем на протяжении лет о политике мы с ним не говорили, и на чем он остановил свой окончательный выбор, я не знаю.
   – Искания взрослеющей личности.
   – Не спорю, но со мной такого не было. Я всегда считала себя середнячком. Скучным ребенком.
   – Как реагировали родители на эти перемены?
   – Не особенно переживая. С терпимостью. Не думаю, чтобы они когда-нибудь понимали Нолана, но ни мать ни отец ни разу не пытались одернуть его, приземлить. Со стороны нам даже смешно иногда становилось от пылкости, с которой он отдавал себя новому увлечению. Но никто не подшучивал над ним. Семья как бы разделилась надвое: мы втроем и – Нолан. Мне всегда были ближе отец с матерью. – Она вытерла глаза. – Уже в колледже, я повсюду разъезжала с ними, ходила с ними в рестораны, даже после замужества.
   – А Нолан нет?
   – Он стал отходить от семьи еще лет в двенадцать. Предпочитал быть сам с собой. Сейчас я начинаю понимать, что уже тогда он жил своей собственной жизнью, куда не допускал никого.
   – Отчуждение?
   – Думаю, да. Или просто он был слишком умен для нас всех. Опять же, странно, почему он тогда стал копом. Какая система более упорядочена: семья или полиция?
   – Копы как социальная группа тоже часто могут ощущать свое отчуждение. В условиях вечного насилия вырабатывается психология «мы-они».
   – То же у докторов и медсестер, но я-то продолжаю сознавать себя частью общества.
   – А Нолан, по-вашему, нет?
   – Кто знает, что он чувствовал? Но жизнь, наверное, совсем стала ему в тягость – если он сделал то, что сделал. – Голос Хелены напрягся. – Как он смог,доктор? Как он дожил до момента, когда понял, что ждать завтрашнего дня нет смысла? Депрессия, как у отца. Видимо, это сидело у него в генах. Все мы, наверное, пленники биологии.
   – С биологией не поспоришь, но всегда есть возможность выбора.
   – Если выбор Нолана оказался таким, то это означает глубочайшую депрессию, согласитесь?
   – Иногда мужчину толкает к этому злость. Полицейского – тоже.
   – Злость на что? Работу? Я пытаюсь выяснить что-нибудь о его работе, отыскать причину возможных переживаний, кризиса. Попросила в Управлении его личное дело, меня отослали к инструктору Нолана, сержанту Бейкеру, он сейчас в Паркер-центре. Бейкер оказался довольно любезным, сказал, что Нолан был у него одним из лучших, но необычного за ним ничего не замечалось, и случившееся потрясло его самого не меньше, чем других. Поинтересовалась я и медицинской картой брата, побеседовала с людьми из их отдела страхования, надеясь, что профессиональные навыки помогут мне что-то выпытать. Может, все-таки болезнь, думала я тогда. С жалобами на здоровье Нолан не обращался ни разу, а вот к психоаналитику ходил – первый визит за два месяца до смерти, последний – за неделю. Значит, что-то было не так. Вы не знакомы с доктором Леманном?
   – Имя?
   – Рун Леманн.
   Я качнул головой.
   – Он ведет прием в центре. Я оставила ему несколько сообщений на автоответчике, но он ни разу не связался со мной. Вам не трудно будет позвонить Леманну?
   – Нет, но он может не захотеть нарушить конфиденциальность.
   – По отношению к мертвому?
   – По этой проблеме идут споры, но большинство терапевтов не говорят о своих больных даже после их смерти.
   – Я так и думала. Но врач может поделиться с коллегой. Вдруг Леманн сообщит вам что-то?
   – Я попробую.
   – Благодарю вас. – Она дала мне номер телефона.
   – Хелена, у меня такой к вам вопрос: почему Долан перевелся из Вест-сайда в Голливуд? Бейкер ничего не говорил по этому поводу?
   – Нет. Да я и не спрашивала. А что? Вы видите в этом нечто странное?
   – Большинство копов считают Вест-сайд подарком судьбы. Нолан же пожертвовал даже дневной сменой. Конечно, если он стремился к приключениям, он вполне мог попроситься на самый беспокойный участок.
   – Не знаю. Но быть в действии, в движении он любил. Роликовые коньки, серфинг, мотоциклы... Почему, почему, почему – вокруг одни вопросы. Глупо спрашивать, когда знаешь, что ответа нет, правда?
   – Нет, это нормально. – Мне вспомнился Зев Кармели.
   Хелена издала резкий смешок.
   – Я видела в газете комикс про Викинга, помните – Грозный Агар? Он стоит на вершине горы, дождь, молнии, и он возносит руки к небу и кричит: «Почему меня?» А голос с небес отвечает: «А почему нет?» Может, в этом и заключается истина, доктор Делавэр? Что дает мне право рассчитывать на благосклонность судьбы?
   – У каждого есть право задавать вопросы.
   – Тогда, наверное, мне не следует ограничиваться только ими. Нужно что-то делать. После Нолана осталась куча вещей. Требуется разобрать их. Я все тянула с этим, но когда-то решусь.
   – Когда будете готовы.
   – Я уже готова. В конце концов, все теперь принадлежит мне. Он завещал.
   Мы договорились о встрече через неделю, и Хелена ушла. Я набрал номер доктора Леманна, продиктовал секретарше свое имя и поинтересовался их адресом.
   – Седьмая улица, – ответила та и назвала номер дома неподалеку от Флауэр, то есть в самом сердце делового района города. Необычный адрес для врача, но вполне понятный – если клиентуру ему поставляет Управление полиции и другие правительственные конторы.
   Не успел я положить трубку, как раздался звонок.
   – Есть еще один случай, – послышался энергичный голос Майло. – Слабоумная девочка, задушена.
   – Быстро ты.
   – Это не из архивов, Алекс. Это свежак. Буквально несколько минут назад меня вызвали по радио. Велели ехать в Юго-западный сектор, это рядом с Двадцать восьмой улицей. Если поторопишься, увидишь жертву до того, как ее увезут. Я в школе. Начальная школа имени Букера Вашингтона.

Глава 11

   Юго-западный сектор находился в двадцати милях от парка, где Айрит Кармели нашла свою смерть. По бульвару Сансет я доехал до Ла Сьенеги, взял южнее в Сан-Висенте и неподалеку от Ла Бри влился в автостраду на Санта-Монику. Добравшись до Вестерн-авеню, на приличной скорости миновал несколько кварталов. Машин на дороге почти не было, пока я ехал вдоль заколоченных зданий и огороженных сгоревших во время уличных беспорядков в городе домов. Если их не стали восстанавливать сразу после беспорядков, то теперь и подавно никто не возьмется. На светло-сером, белесом небе появились первые голубые просветы.
   Начальная школа имени Букера Т. Вашингтона занимала старую мышиного цвета постройку, стены которой были обезображены рисунками и надписями. Игровые площадки, все в ямах и рытвинах, обнесены подобием забора, ничуть не мешавшего юным вандалам оттачивать на школьном дворе свои разрушительные способности.
   Я оставил машину на Двадцать восьмой улице, рядом с главными воротами – распахнутыми настежь, но при одетом в униформу страже. В южном, дальнем от меня углу спортивных площадок между подвесными лестницами и качелями стояли полицейские автомобили, автобус с экспертами и машина коронера. Оранжевая лента делила весь участок надвое. В другой его половине под надзором учителей и их помощников продолжали бесноваться дети. Слышался беззаботный ребячий смех и гомон. Однако взрослые смотрели не на них, а в прямо противоположную сторону.
   Ни одной машины прессы. Хотя убийство в этом районе могло и не представлять для них особого интереса.
   Мне потребовалось некоторое время, чтобы найти убедительные для привратника доводы. Когда я подошел к Майло, он беседовал с седовласым мужчиной в зеленоватого отлива костюме, водя ручкой по страницам блокнота. Стоявший рядом человек со стетоскопом на груди быстро говорил что-то бесстрастным, лишенным эмоций голосом. Футах в двадцати от них у распростертого на земле тела возвышались двое чернокожих. На спортивных куртках поблескивали полицейские значки. Суетился со своей камерой фотограф, эксперты доставали из чемоданчиков небольшой пылесос, кисточки и пинцеты. Вокруг расхаживали, изнывая от очевидного безделья, одетые в форму люди. В сером рабочем комбинезоне бегал бородатый коротышка-испанец лет пятидесяти.
   Когда я приблизился, занятые разговором чернокожие детективы повернули ко мне головы. Одному лет сорок, среднего роста, с брюшком, голова выбрита до блеска, тяжелая бульдожья челюсть, кислое выражение лица свидетельствует о проблемах с пищеварением. На нем бежевый пиджак, черные штаны и черный же галстук с багровыми орхидеями. Его коллега лет на десять моложе, высок и строен, с немыслимо пышной шевелюрой, над верхней губой кустистые усы. Одет в светло-кремовые брюки, под расстегнутым синим блейзером – темно-голубой галстук.
   У обоих проницательные глаза.
   Увидев меня, Майло поднял вверх указательный палец.
   Парочка возобновила прерванный моим появлением разговор, а я склонился над телом.
   Ростом девочка была не выше Айрит, и лежала она в той же позе: руки в стороны, ладонями кверху, вытянутые вперед ноги. Но лицо было совсем другим – багровое, распухшее, с вывалившимся из левого угла рта языком, по шее проходила ярко-красная борозда.
   О возрасте судить оказалось непросто, но выглядела она, во всяком случае, подростком. Черные волнистые волосы, крупные черты, темные глаза, следы прыщей на щеках. Очень светлокожая негритянка, возможно – латиноамериканка. На ногах синие спортивные брюки и белые теннисные туфли. Черная майка. Короткая джинсовая куртка.
   Грязь под ногтями. Широко открытые глаза безжизненно уставились в молочно-белое небо. Длинный, свинцово-серый язык.
   Футах в десяти с перекладины качелей свешивается веревка. Неподвижный конец – в воздухе ни ветерка – ровно обрезан.
   Машина коронера тронулась с места, и Майло подошел к нам. Бритоголового он представил как Уиллиса Хукса, напарника его звали Рой Макларен.
   – Рад познакомиться, – стиснул в горячей ладони мою руку Уиллис.
   Почти антрацитово-черный с на редкость правильными чертами лица Макларен ограничился кивком. Оглянувшись на неподвижное тело, он пожевал пустым ртом.
   – Это вы обрезали веревку, или девочка уже лежала? – я обратился ко всем троим.
   – Мы увидели ее уже лежащей, – ответил Майло. – А что?
   – Ее поза напомнила мне Айрит.
   Майло чуть приподнял брови.
   – Айрит числится за тобой? – спросил его Уиллис.
   – Она лежала точно так же. – Майло кивнул утвердительно.
   – В таком случае все очень просто: убийца – школьный сторож.
   – Значит, веревку обрезал сторож? – задал я новый вопрос.
   – Угу. – Хукс вытащил записную книжку. – Прошу прощения, уборщик школы. Гильермо Монтес, вон тот мексиканец в сером комбинезоне. Пришел в семь утра на работу, совершил сначала обход главного здания, потом начал мести двор и заметил ее. Сбегал за ножом, чтобы перерезать веревку, но девочка была мертва уже несколько часов. Объяснил, что изрядно повозился из-за толщины веревки.
   – По мнению доктора Коэна, жертва была мертва за три-четыре часа до этого, если не больше, – добавил Майло.
   – Коэн редко ошибается, – впервые подал голос Макларен.
   – Значит, убийство было совершено ночью, – заключил я. – Но в шесть уже становится светло. Никто из водителей или прохожих не обратил на нее внимания?
   – Очевидно, нет, – прогудел Хукс. – А может, кто и видел. – Он повернутся к Майло. – Расскажи о своем случае.
   Майло принялся излагать факты. Поднеся указательный палец ко рту, Хукс слушал.
   – За исключением умственной отсталости обеих я не вижу других параллелей. – Он вопросительно взглянул на напарника.
   – Я не назвал бы это «нежным удушением», – заметил Макларен.
   – Нашу не насиловали, – напомнил Майло. – Коэн сказал, что не обнаружил видимых следов изнасилования и на вашей.
   – Видимых, – подчеркнул Макларен. – А там кто его знает. Сторож утверждает, брюки у нее не были спущены, но убийца мог и натянуть их... потом... Коронер скажет точнее.
   – Удушение, – продолжал Майло. – Судя по оставленному веревкой следу, смерть наступила в результате повешения. В петлю девочку сунули живой.
   – Может быть. – Хукс пожал плечами. – Но довольно непросто подвесить даже маленькую девчонку, когда она молотит по тебе руками и ногами. Другое дело, если она была под кайфом. Мы знаем, что она баловалась крэком.
   – Что она вообще из себя представляла? – спросил я.
   – Из местных. Латвиния Шейвер, – пояснил Хукс. – Опознала женщина – патрульный офицер, еще до нашего приезда. Да я и сам ее помню, встречались, когда пару лет назад работал в отделе по предотвращению растления малолеток.
   – Проститутка? – задал очередной вопрос Майло.
   – Проституткой я бы ее не назвал. Так, уличная девчонка. – Он побарабанил пальцами по затылку. – Делить целыми днями нечего, начинается поиск приключений, может, и давала какому-то парню за дозу или мелкие деньги.
   – Сформировавшаяся зависимость?
   – Наша сотрудница сказала, что не заметила этого, но подождите, можно будет уточнить у нее самой.
   Он направился к группе одетых в форму полисменов и вернулся вместе с миниатюрной и стройной молодой женщиной.
   – Знакомьтесь. Офицер Ринальдо – детектив Стерджис, доктор Делавэр, консультант-психоаналитик. Ринальдо знала Латвинию.
   – Немного, – голос прозвучал подавленно. – Мы жили по соседству.
   Выглядела Ринальдо лет на двадцать пять, крашенные хной волосы стянуты в конский хвост, тонкое личико казалось преждевременно состарившимся.